Глава 8

Рене удивило, что игорный зал знаменитого монакского казино совсем невелик по сравнению с размерами величественного здания, окруженного пальмами и выходящего своим фасадом к морю. Овальные столы, крытые зеленым сукном, освещены ярким светом. В центре каждого стола круг с вычерченными на нем квадратами и цифрами от единицы до тридцати шести. За каждым столом восседают четыре крупье в традиционной, почти форменной одежде: черные смокинги, белоснежные манишки и галстуки-бабочки. Вокруг стола несколько десятков игроков обоего пола самого разного возраста и облика, соболя, жемчужные ожерелья и перстни с настоящими бриллиантами — игру ведут обеспеченные люди. Игроки сосредоточены и привычно хладнокровны, лишь блеск глаз да легкая дрожь пальцев выдает их глубоко запрятанный азарт и волнение. Вокруг кольцо гораздо более непосредственных любопытствующих зрителей, вход которым сюда разрешен за специальную и немалую плату.

— Мадам и мсье! Делайте свою игру!

Воцаряется тишина, нарушаемая лишь жужжанием шарика рулетки. Остановка шарика сопровождается сдержанным гулом голосов, оживлением среди зрителей и стуком лопаточек, которыми крупье с ловкостью фокусников придвигают игрокам выигранные и отодвигают проигранные фишки. Игра идет не на деньги, не на золотые монеты, как это водилось прежде, а на специальные фишки разной формы, цвета, а стало быть, и стоимости; эти фишки можно получить в обмен на франки в кассах, которые стоят вдоль стен игорного зала. Если повезет, то после окончания игры совершается обратный обмен. И снова в воцаряющейся, как по мановению волшебной палочки, тишине — резкий голос крупье:

— Мадам и мсье! Делайте свою игру!

Рене повернулся на каблуках и пошел к выходу. Странный кукольный мир, худосочная имитация красочной полнокровной жизни, лежащей за пределами этого здания. Мир по-своему притягательный, яростный, холодно кипящий неистовыми, но примитивными, вырожденными страстями. Что-то вроде плоского чертежа вместо прекрасного дворца или храма, формализованная компьютерная проекция реальности. Вместо многозначных, полных полутонов и умолчаний проблем любви, дружбы, счастья, успеха и призвания — двузначная мертвенная вариация: ослепительный пламень выигрыша и безнадежный мрак проигрыша. Мерзость!

Через большой холл, через зал игральных автоматов, который доступен и бедняку, через зеркальные двери, охраняемые респектабельным швейцаром, Рене вышел на свежий воздух и вдохнул полной грудью. Вечер. Легкий ветер, напоенный соленым запахом моря и пряным ароматом цветов, контрастный свет фонарей, справа от широких ступеней подъезда казино — ряды шикарных сверкающих автомашин, вереницы прохожих, приглушенный рокот моторов… Жизнь!

Неторопливо шагая по направлению к Туристскому центру, Рене философски и с некоторой насмешкой, обращенной к самому себе, думал, что его нынешняя деятельность похожа на рулетку: выигрыши чередуются с проигрышами, полосы везения сменяются невезением, и все время надо решать, на что ставить, на красное или на зеро. Рене не особенно удивился, когда Пьер, получив свои десять тысяч франков и сообщив название банка и имя управляющего, добавил, что этот банк принимает активное участие в финансировании урановых разработок в Габоне. То, что Габон и Вильям Грейвс некоторым образом связаны, было ясно давно, но в чем конкретное выражение этой связи? Имеет ли Габон прямое отношение к сверхмощной ядерной взрывчатке грейвситу? Рене ничего не стал говорить Пьеру о своем контакте и соглашении с террористами. События последних дней, слежка, погоня, угрозы настроили его на скептический лад: за исключением дяди Майкла, Рене не доверял сейчас никому — ни симпатичному Пьеру, ни хитроумному Аттенборо, ни неглупому, грубовато-прямолинейному Роберу. В том мире, в который он окунулся, рассчитывать можно было лишь на самого себя. «Человек человеку волк!» — вот что надо было бы начертать на знамени этого мира.

Лобовая атака на банк не удалась. Судя по реакции секретаря, визитная карточка журналиста Рене Хойла не произвела на управляющего банком Спенсера Хирша ни малейшего впечатления. А секретарь — настоящая фурия! Сразу видно, что Хирш не относится к числу дамских угодников и ценит прежде всего квалификацию и преданность делу. «Мсье Хирш занят и никого не принимает», «Я не думаю, что в ближайшие дни ситуация изменится», «Вы можете обратиться к одному из администраторов» — вот стереотипные фразы, которыми она с некоторым садистским злорадством угощала Рене.

Конечно же, Рене попробовал обратиться к администратору. Тот выслушал Хойла со скучающей миной, а потом вежливо, но с оттенком назидательности сообщил, что, во-первых, никогда не слышал о некоем Вильяме Грейвсе, а во-вторых, банк — учреждение деликатное, строжайшим образом охраняющее тайны вкладов и финансовых операций. Рене созвонился с Майклом Смитом и сказал, что, судя по всему, ему пора попросить у Аттенборо разрешение расшифроваться и представиться Хиршу уже не журналистом, а полномочным представителем фирмы Невилла. Смит рассердился, сказал, что после этого Аттенборо скорее всего так или иначе выведет его из игры, посчитав, что журналист Хойл исчерпал свои возможности. Надо набраться терпения и искать подходы к Хиршу самому, привлечь к этому делу тунеядцев-террористов, наконец! А в нужный момент без всяких консультаций со старой лисой Аттенборо выложить свою главную козырную карту, скромно отрекомендовавшись полномочным представителем солидной фирмы, фирмы Невилла. Рене пожаловался Смиту на рыжего парня, который не дает ему покоя и таскается следом, и добавил, что почти уверен теперь: этот сыщик — контролер Аттенборо. Из Парижа он его не захватил, это уже точно, но стоило Рене уведомить юрисконсульта, что он перебазировался в Монако, как этот рыжий тип появился в опереточном государстве и снова прилип как репей. Смит на секунду задумался, а потом сказал, что все это нужно проверить, и посоветовал, как организовать такую проверку. Побольше решительности, даже нахальства — рекомендовал Смит, но надо держать ушки на макушке: Аттенборо в таких делах, что называется, собаку съел, вряд ли он приставил в качестве соглядатая простака.

План дяди Майкла пришелся по душе Хойлу, его некоторый авантюризм не смущал Рене, а придавал бодрости и жажды посоревноваться в хитрости и остроте ума со своей неотвязной рыжей тенью. Этот план Рене несколько раз мысленно проанализировал, проигрывая различные варианты развития событий. Не пора ли заняться этим делом уже не мысленно, а по существу?

Эта мысль оживила Рене: как-никак, а проверка «хвоста» — какая-то отдушина в расслабляющей серии дней пассивного ожидания и бесперспективных разговоров с секретарем. Сделав несколько неожиданных остановок и один попятный ход — к газетному киоску, Рене обнаружил наконец своего соглядатая. Рыжие волосы прикрывала пляжная кепочка, а голубые глаза велосипеды-светофильтры, потому-то он и не попался сразу в поле зрения Хойла. Рене изменил маршрут, через некоторое время углубился в старые кварталы и окунулся совсем в другой мир. Это был город, словно рассматриваемый через уменьшительное стекло в перевернутый бинокль: дома, магазины, деревья, улицы — все съежилось, стало миниатюрным, приобрело грустноватые и милые черты провинциальности. Автомашин, особенно дорогих лимузинов, тут было мало, зато пешеходов — много, и двигались они не только по узким тротуарам, а и по проезжей части. На перекрестках торговали жареными каштанами и мелкими апельсинами, больше похожими на мандарины. Газетчик спокойно отлучился куда-то. Газеты лежали, придавленные обыкновенным, правда, чисто вымытым булыжником, а рядом стояла тарелочка с мелочью.

Пройдя по одной из таких улочек сотню шагов, Рене круто повернул и деловито направился в обратную сторону. Соглядатай непринужденно приостановился и с ленивым любопытством принялся разглядывать витрину галантерейного магазина. Рене остановился с ним рядом.

— Добрый день, мсье.

— А? — обернувшись к нему, соглядатай расплылся в широкой улыбке и снял кепочку и очки. — Добрый день, сэр, добрый день.

Его французский язык был ужасен. Рене засмеялся, засмеялся и рыжий, чуть сконфуженно, но непринужденно.

— Я бы с удовольствием поболтал с вами о том о сем, — проникновенно сказал журналист, легонько прикасаясь к плечу своего рыжеволосого преследователя.

— О, я тоже, сэр. — Рыжеватый улыбнулся еще шире и не совсем решительно предложил: — Может, мы продолжим разговор за стаканчиком вина? А, сэр? И не на этом проклятом французском языке…

— Да будет так, — согласился Рене, переходя на английский, и в свою очередь предложил: — Только не заменить ли нам вино на пиво?

— Как вам угодно, сэр. По мне, так пиво еще лучше. — Он помолчал, шагая рядом с Рене, и признался: — Если откровенно, я давно хотел предложить вам посидеть за столиком, да все стеснялся.

— Это почему же?

— Неловко, — рыжеватый покосился на журналиста, — уж очень разные у нас с вами положения: вы голова, а я всего-навсего хвост!

Рене усмехнулся, а рыжеватый философски заметил:

— А что поделаешь? Всем нам нужен кусок хлеба с маслом.

Оба они толком не знали этого района, поэтому попросту зашли в первый попавшийся пивной бар. Он был небольшим, не очень чистым и не совсем уютным. Рене хотел занять столик у окна, но рыжеватый просительно сказал:

— Давайте-ка сядем в уголок, чтобы никто не мешал.

Официанток не было. Пиво принес сам хозяин, плотный, мрачноватый мужчина неопределенных лет. К пиву рыжеватый взял сервела — большую толстую сосиску, разрезанную вдоль и политую горчичным соусом, пояснив, что завтракал лишь на скорую руку. Рене ограничился креветками, крупными, сочными и неожиданно дорогими.

— Меня зовут Боб, Боб Лесли, — представился Рене сосед, — а вас я знаю: Рене Хойл, журналист.

— А вы кто по профессии?

— Сыщик, — простодушно ответил Боб, облизывая полные губы, выпачканные пивной пеной, — детектив. Работаю по частному найму.

Глаза у Боба были синие-синие, васильковые и такие честные, что в эту честность не совсем хотелось верить.

— И какого черта вы вцепились в меня, словно клещ? — спросил Рене довольно сердито.

— Приказали, — равнодушно пояснил Боб. — Вот я и хожу за вами следом.

— Ходите, и что?

— Как что? — удивился Лесли. — Потом пишу отчеты: где вы были, с кем виделись, если удастся подслушать, то и о чем говорили. И получаю денежки.

Рене уткнулся в кружку, чтобы скрыть улыбку и избавить себя от необходимости отвечать на эти более чем откровенные признания.

Боб проследил за тем, как журналист допил пиво, и благожелательно предложил:

— Еще по полкружечки светлого, а? Да я схожу, зачем беспокоить хозяина, он намаялся за день.

Вернувшись, он словоохотливо продолжал:

— Вы не волнуйтесь, я не какой-нибудь там гангстер или коммунист. Чарльза Митчела знаете? Так вот я из его конторы.

Вместе с пивом Боб принес себе еще одну сервела. Он был расторопным парнем, все успевал: и есть, и пить, и разговаривать; челюсти у него работали методично и размеренно.

— Попутно я еще вроде телохранителя при вас. Само собой, если к вам прицепится полиция, мое дело сторона. А вот хулиганье, жулье, всякие там апаши и хиппи — другое дело, тут я скажу свое веское слово.

Рене показалось, что при последних словах круглые васильковые глаза Боба сощурились и похолодели, но, может быть, это только показалось? Во всяком случае, слово его действительно было бы веским: об этом говорили крупные руки с толстыми пальцами, поросшими совсем светлыми, редкими волосами, мощная колонна шеи и бугры мышц, которые Рене хорошо разглядел еще в бассейне «Бишлет». Боб дожевал вторую сервела, не без сожаления отодвинул опустевшую тарелку, отпил солидный глоток пива и вытер слегка вспотевший лоб.

— Вы ведь давно меня приметили, верно? Глаз у вас острый. — В голосе Боба звучало уважение. — Но и я заметил, что вы меня приметили. — Лесли подмигнул, добродушно засмеялся и продолжал: — Вообще-то мне полагалось доложить шефу, что вы меня усекли. Но я промолчал.

— Это почему же? — с интересом спросил Хойл.

— А деловой престиж? Что я за сыщик, если вы, простой журналист, меня раскололи? — Боб хитровато взглянул на Рене своими васильковыми глазами. А заработок? Скорее всего меня бы со слежки сняли — и в резерв. Ну а резерв — это худо, у нас ведь как у моряков.

— Как у моряков?

— Как у моряков, — охотно подтвердил Лесли. — У них в плавании одно жалованье, а на берегу другое. Так и у нас: когда ты в деле — одно, а когда ждешь или на подхвате работаешь, куда хуже. Вы уж меня не выдавайте.

— Какой мне смысл?

— Вот именно, никакого. Уберут меня, приставят другого, только и всего. Да не сердитесь, что я так плотно вас держу, ближе-то проще, а знать, что я тянусь за вами хвостом, вы все равно знаете.

Рене засмеялся. Боб охотно поддержал его и словно мимоходом, как нечто само собой разумеющееся, добавил:

— Раз уж все так сложилось, то вы не стесняйтесь и в случае чего обращайтесь ко мне.

— Это в каком же смысле? — доброжелательно поинтересовался Хойл.

— Да мало ли, — неопределенно ответил Лесли. — Судя по всему, дела у вас сложные. Может, нужно что-нибудь открыть или сломать, кого-нибудь припугнуть или проверить, я мастер на все руки.

Лесли спрятал свою добродушную физиономию за кружкой пива.

— А санкция сверху на это есть?

Боб поставил кружку на стол, облизал полные губы и едва заметно подмигнул.

— Зачем нам санкция? Разве мы сами не можем сделать свой маленький бизнес? Все будет между нами, слово джентльмена.

Лесли был просто великолепен в своей наивной откровенности, но было в этой откровенной простоте нечто нарочитое, выставленное напоказ. Прямо не профессиональный детектив, а актер из мюзик-холла! Это было тем более любопытно, что совпадало с некоторыми прогнозами Майкла Смита.

— А как насчет платы?

— Это уж зависит от дела, но сдается мне, что мы с вами поладим.

— Мне тоже так кажется, — улыбнулся Рене и на секунду задумался. — Пока у меня все гладко и по плану. Но, думаю, скоро наступят горячие денечки. Тогда мы поговорим всерьез.

— Схвачено, — солидно заверил Боб.

Перебирая потом в уме этот оригинальный разговор, Рене не без удовольствия подумал, что он добился немалых успехов на детективном поприще. Дай ему заглотнуть наживку, но не подсекай, рекомендовал дядя Майкл, пусть походит, считая себя свободным, и подождет. Этим ты не только скуешь его инициативу, но и заметно ограничишь возможность всяких ловушек со стороны Аттенборо. А в критический момент у тебя будет лишняя точка опоры!

Глава 9

Эдвард Невилл сидел на корточках возле камина, отчего лицо его стало похожим на спелый помидор, и со знанием дела помешивал угли в камине. Аттенборо, склонивший в поклоне голову, едва сдержал неуместную улыбку. Невилл в этой позе чем-то походил на разжиревшего к зиме медведя, самозабвенно роющегося в муравейнике. Переждав некоторое время, Аттенборо негромко откашлялся. Не поднимаясь с корточек, Невилл с натугой повернул голову.

— Это вы, Дейв, — констатировал он и снова принялся за камин. Простудились?

— Немного.

— Такой уж сезон, ничего не поделаешь. Не гонитесь за модными лекарствами. Выпейте на ночь чаю с медом и молоком, таблетки две старого доброго аспирина, не забудьте положить в ноги большую бутыль с горячей водой, укройтесь потеплее, и утром вашу простуду как рукой снимет.

Огонь в камине наконец-то разгорелся по-настоящему, и Невилл, швырнув на решетку глухо звякнувшие щипцы, кряхтя и упираясь пухлыми ладонями в еще более пухлые колени, с трудом распрямился. Некоторое время после этого он отдыхал, шумно переводя дух. У Невилла было широкое, заплывшее жиром простоватое лицо и умные насмешливые глаза. Передохнув и размяв поясницу несколькими волнообразными движениями тела, он мельком взглянул на Аттенборо, аккуратно опустил свое грузное тело в кресло и протянул ноги к камину.

— Хорошо в такую погоду посидеть у настоящего огня! Это дурачье на обоих континентах так и не поняло прелести камина, хотя заимствовало немало наших других традиций.

Не так легко было понять, кого именовал Эдвард Невилл «этим дурачьем». Зависело это от настроения и темы беседы; чаще всего, однако. Невилл имел в виду конкурентов — финансовых и промышленных воротил Европы и Америки, с которыми был знаком лично. Пожалуй, он имел право на это, ибо, не в пример многим другим деловым людям, был широко образованным человеком, неплохо разбиравшимся в искусстве и тонко чувствовавшим пульс времени, что и являлось причиной успехов его неожиданных для конкурентов и рискованных операций. Впрочем, Аттенборо не стал вдаваться в суждения и ограничился коротким, почти механическим:

— Совершенно верно.

Невилл одним глазом покосился на Аттенборо, который продолжал стоять на пороге.

— Ну, что вы стоите, как суслик возле норы? Садитесь, грейтесь. Да протяните ноги к огню. Вот так. С чем пожаловали?

Аттенборо улыбнулся, пряча угольки глаз в складках век.

— Есть некоторые соображения по делу Грейвса, Эдвард.

Так повелось давно: пока Аттенборо стоял, между ним и Невиллом сохранялись официальные отношения работодателя и исполнителя, но как только юрисконсульта приглашали садиться, он вел себя гораздо проще, почти по-приятельски.

— Ну-ну, — заинтересованно буркнул бизнесмен.

Аттенборо помолчал, глядя на огонь, пожевал тонкими губами и очень кратко и четко изложил обстановку. В подробности он не вдавался, знал, что шефа интересует конечный результат и что он раздражается, когда ему начинают разжевывать, каким образом этот результат достигается. Информация Аттенборо сводилась к тому, что после первых успехов в деятельности Хойла наметился определенный застой, попытки нащупать через Спенсера Хирша дорогу или хотя бы тропинку к Вильяму Грейвсу пока безрезультатны. У Джинджера, очень ловкого и опытного агента, есть подозрения, что Рене Хойл тайно поддерживает связь с некоей сторонней группой людей и блокировался с ними в поисках Грейвса. Но это лишь подозрения. Попытка Джинджера спровоцировать журналиста и вызвать на откровенность прямого результата пока не дала, хотя оставила открытыми двери для дальнейших усилий. По соображениям того же Джинджера, Рене Хойл ведет себя слишком предусмотрительно и тонко для обычного журналиста. Это обстоятельство дает возможность вернуться к прежним подозрениям в отношении личности Рене Хойла, а равно проработать и некоторые новые версии. Учитывая все это, не целесообразно ли вывести Рене Хойла из дела и продолжать игру со Спенсером Хиршем по другим каналам и через иных лиц?