Торнадо - Тайна инженера Грейвса

— Бога ради, не обижайтесь на Эли!

Рене молча накрыл ее руку своей ладонью.

— У меня затруднение, Элиза. Пустяковое, но труднопреодолимое. Я никак не могу добиться свидания с директором банка «Франс» Спенсером Хиршем. Видимо, происки конкурентов.

— И что? — не поняла Элиза.

Рене улыбнулся:

— Ничего. Надоело терять время.

Элиза покачала головой:

— Ах, Рене, Рене! Узнаю вас. Такой пустяк!

Когда Рене провожал Элизу в казино, его опытный глаз заметил двух крупных мужчин среднего возраста. Они курили у входа в кафе, надвинув мягкие шляпы на самые брови, а потом пошли позади шагах в десяти. Мсье Гильом был предусмотрителен.

Элиза и Рене завернули за угол, и казино предстало перед ними во всей красе: величественное здание в стиле ампир, увенчанное медным куполом со шпилем, — символ богатства, разорения, призрачного счастья и вполне реальных страданий. Центральный подъезд с широкими ступенями был ярко освещен, по этим ступеням поднимались и спускались люди, отсюда, издалека, они казались маленькими и жалкими, похожими на муравьев, из непонятной прихоти вставших на задние лапки.

Неподалеку от подъезда к ним подкатился респектабельный мужчина в черном смокинге с благообразным лицом и в глубоком поклоне склонил голову.

— Миссис Бадервальд, мне поручили встретить вас.

Присутствие Рене мужчина игнорировал. Элиза направилась было к ступеням, но встречающий, забежав вперед, снова поклонился и округлым жестом показал направо.

— Нам сюда, миссис Бадервальд.

Хойл знал, что в правом крыле здания находится ничем не примечательная дверь с табличкой «Особые салоны», куда вход простым смертным, даже богатым, заказан.

— Эли, простимся здесь, — негромко попросил Рене.

— Простимся, Рене.

Элиза была печальна, но спокойна. Она совершила экскурсию в страну прошлого, в сферу милых, полузабытых чувств и настроений, и теперь возвращалась в свой привычный мир, может быть, не очень счастливый, но уютный, надежный и многокрасочный. Отойдя шагов на десять, Элиза приостановилась и помахала ему рукой. Рене ответил тем же.

Покидая площадь, Рене на всякий случай оглянулся, мужчин, похожих на серые тени, не было. И слава Богу!

Встреча с Элизой произвела на Рене неожиданное и довольно странное впечатление. Престижные стимулы, игравшие в его предприятии немалую роль, и жизненные перспективы вообще как-то поблекли и выцвели. Зато он в полной мере увидел, услышал и понял всю неповторимую прелесть сиюминутности, уловил самую поступь жизни — неторопливую, мерную, но, увы, необратимую. Большое и малое, личное и всемирное, радостное и печальное — все смешалось в ее единовременном восприятии. Даже заурядный шум людской толпы почудился ему космическим шумом и шорохом, с которым древняя и вместе с тем юная Земля несется по океану вечности навстречу своей неведомой судьбе. Звенящая ясность сиюминутного бытия — вот что представляло его состояние!

Однажды, в ранней-ранней юности, Рене уже испытал нечто подобное.

Еще был жив отец, четырнадцатилетний подросток Рене Хойл жил бездумно и беззаботно. В тот памятный вечер он провожал в аэропорт одноклассницу Джоан, которая улетала далеко, в Аргентину, и навсегда. Они дружили с Джоан, Рене казалось, только дружили и ничего больше. А оказалось, было и другое, было, но они не подозревали об этом. И это другое с удивительной ясностью вдруг открылось в неожиданных слезах Джоан и в торопливых неловких поцелуях среди равнодушной толпы воздушных пассажиров.

Звенящая ясность бытия тогда впервые посетила Рене. Он долго не мог уснуть и смотрел из открытого окна на звезды, которые лениво заигрывали с ним: старались спрятаться за сонно колышущимися, черными листьями, исчезали и появлялись снова. Подошла мать, они обменялись несколькими словами, а потом молча следили за кокетничающими звездами и слушали ночные шорохи, похожие на тайные вздохи самой Земли. «Ничего, Рене, — сказала вдруг мать. — Просто от тебя уходит детство. Уходит совсем, навсегда. Но это ничего». Что теперь уходило от Рене, в этот теплый дремный вечер возле кипящего фальшивыми страстями монакского казино, — юность? Скорее всего так: Элиза унесла с собой последнюю неперебесившуюся частичку его души, и теперь журналист Рене Хойл со вздохами и ворчанием, но не без удовольствия укладывался в прокрустово ложе зрелого человека.

Мать Рене знала пять или шесть иностранных языков, она овладевала ими легко, словно шутя, работала переводчицей в торговой фирме и, пока была здоровой, пользовалась расположением начальства. Английским и русским она овладела еще в рядах французского движения Сопротивления, когда бок о бок с будущим мужем сражалась в интернациональном отряде. В тот памятный вечер, когда от Рене уходило детство, мать продекламировала на незнакомом звучном языке короткое четверостишие. Потом она объяснила, что эти строки принадлежат великому русскому поэту Александру Пушкину, и пересказала их содержание. Оно оказалось удивительно созвучным и общему состоянию Рене, и его чувству вдруг обретенной и тут же потерянной, уже совсем не детской любви.

Как и в давнее время, на пороге юности, в эту по-летнему теплую южную ночь Рене долго не мог уснуть. Он все ворочался с боку на бок, пытаясь вспомнить четверостишие русского поэта, пересказанное ему матерью, но из этого ничего не получалось. Слова, увы, безнадежно стерлись, выцвели, потускнели. Но осталось нечто большее! Эмоциональный смысл позабытых строк неясными, но густыми токами воспоминаний бился в сознании Хойла, умиротворяя и успокаивая. Да-да, это было важнее самих слов! Вдруг поняв это, Рене улыбнулся и вскоре уснул.

А строки, которые рождали в его душе особое возвышенное настроение, в подлиннике звучали так: «На холмах Грузии лежит ночная мгла, шумит Арагва предо мною. Мне грустно и легко, печаль моя светла. Печаль моя полна тобою».

Глава 11

В начале десятого, на следующее утро после встречи с Элизой, в номере Рене раздался телефонный звонок. Его «беспокоила» мадам Соланж, секретарь директора банка. С подчеркнутой любезностью она сообщила, что Спенсер Хирш будет рад в любое время в первой половине дня принять мсье Хойла. Вторая половина дня директора, к сожалению, занята и расписана буквально по минутам. Не может ли мсье Хойл сообщить час, который ему удобен для встречи? Возликовав в душе, Рене прикинул время, которое ему потребуется на туалет и дорогу, и сообщил, что будет рад встретиться с мсье Хиршем ровно в одиннадцать. И получил заверение, что к этому времени директор постарается быть свободным от всяких других дел.

Даже так! Вот что значит простая рекомендация сильных мира сего. Поигрывая мышцами, Рене прошелся по комнате и подмигнул своему отражению в зеркале. Ну не молодец ли этот способный журналист, этот подающий надежды полномочный представитель солидной фирмы Рене Жюльен Хойл? И разве не справедливо, что наконец-то кончилась проклятая полоса ожидания и впереди замерцали манящие огоньки удачных свершений? Нет, он не забыл встречи с Элизой и вдруг охватившего его феномена всезнания и всевидения — озарения звенящей ясностью бытия, но все отступило на второй план, на туманные входы подсознания. Рене чувствовал, что ему предстоит о многом подумать и произвести радикальную переоценку ценностей, и не торопил события, а может быть, интуитивно тормозил этот процесс: в больших делах спешка противопоказана.

Войдя в кабинет директора банка, Рене приостановился. Кабинет был невелик по размерам и прост по меблировке. Спенсер Хирш сидел за Г-образным столом и укладывал в один из его ящиков стопку бумаг, разбором которых он, судя по всему, занимался до прихода посетителя. Напротив него на стене, как символ добропорядочности и деловой надежности, висела большая семейная фотография — жена, сын и две дочери; главы семьи на фотографии не было, он был налицо, так сказать, в своем естественном виде — смотри, оценивай и взвешивай.

Повернувшись в своем вращающемся кресле лицом к посетителю, директор с улыбкой встал, но из-за стола не вышел.

— Мсье Хойл?

— Он самый. Добрый день, мсье Хирш.

— Рад вас видеть. Проходите, садитесь.

Рене вежливо пожал холодную, неожиданно крепкую руку. Спенсер Хирш был шатеном среднего роста, скорее слабого, чем сильного телосложения. Лоб у него был плоский, рот безвольный, щеки дряблые, трудно было угадать, сколько ему лет — тридцать или пятьдесят. И лишь глаза выдавали его принадлежность к верхушке делового мира, они сохраняли холодноватое оценивающее выражение даже сейчас, когда щурились в добродушной улыбке.

— Можете курить. — Хирш пододвинул журналисту пепельницу, эта ординарная пепельница была единственным предметом на столе для посетителей.

— Благодарю вас. Не курю.

— О-о! Я тоже. Спорт?

— Немного.

— Гольфом не увлекаетесь?

Рене улыбнулся:

— Я недостаточно богат для гольф-клуба.

Директор покачал головой:

— Это вы напрасно. Покровительство семьи Бадервальдов весомее многих миллионов долларов.

Он сделал легкую выжидательную паузу, но поскольку Рене промолчал, продолжил уже более деловым тоном:

— Миссис Бадервальд рекомендовала мне вас как человека, заслуживающего всяческого доверия, внимания и поддержки. Я готов быть вам полезным в тех пределах, которые диктуются моим положением доверенного лица и моими личными интересами.

Рене слегка наклонился, достал из бумажника доверенность на ведение дел, которую он получил от Аттенборо, и положил перед директором банка.

— Мсье Хирш, фирму Невилла интересует предприятие Вильяма Грейвса. Я искал личной встречи с вами потому, что мне стало известно о вашей прямой заинтересованности в этом деле.

Хирш, просматривавший документ, на секунду поднял на Хойла глаза и задумался, постукивая кончиками пальцев по столу.

— Не скрою, мсье Хойл, соглашение с Вильямом Грейвсом было составлено таким образом, что сейчас, когда это предприятие заморожено, мы несем определенные убытки. С другой стороны, это дело такого рода, что мы не только его не афишировали, но приняли весьма строгие меры, чтобы избежать утечки информации. Но… — Он слегка развел руками.

— Коммерческие тайны не абсолютны, мсье Хирш. К тому же фирма Невилла тоже сотрудничала с Грейвсом.

— Мне известно об этом. К сожалению, банки в противовес фирмам и компаниям не располагают научными лабораториями. — Хирш опять помолчал. Не скрою, у нас уже были контакты с некоторыми представителями делового мира в связи с предприятием Грейвса. Мы выжидали. Но, — он поднял кисти рук, точно сдаваясь на милость победителя, и снова уронил их на стол, когда ходатайствуют такие лица, двух мнений быть не может. Однако перейдем к делам. Что вам известно о предприятии Вильяма Грейвса?

— Очень немногое. Я знаю, что он производил некоторые изыскания и ядерные эксперименты: в Габоне, Окло, на урановом руднике, что неподалеку от Франсвилля.

Хирш покивал головой.

— Тогда я начну «об аво», с самого начала.

Он задумался, постукивая пальцами по столу, рассказал журналисту о поистине детективной истории, которая произошла во французской атомной энергетике в середине 70-х годов.

Известно, что мировые потребности в ядерном топливе, рассказывал Хирш, удовлетворяются в основном за счет природного урана и что рабочим компонентом этого топлива является изотоп-235. Концентрация этого изотопа невелика, всего семь десятых процента с дробью, причем отличается высоким постоянством и не зависит от того, в какой точке земного шара добыт уран. Естественно, благодаря своей редкости уран-235 отличается высокой стоимостью, намного превосходящей стоимость золота, поэтому ведется строжайший учет даже десятитысячных долей процента этого изотопа в руде и промежуточных продуктах. И вот в Пьерлате, где Франция производит обогащение природного урана методом газовой диффузии, было установлено, что ряд образцов имеет недобор урана-235, недобор мизерный, всего на три тысячных процента, но все-таки имеет. Причем все образцы с недобором урана-235, как показала проверка, относились к руде, поступившей из рудника Окло, который находится в Габоне, неподалеку от Франсвилля.

Поначалу возникла мысль о хищении, мысль о том, что где-то на пути от Окло до Пьерлата из некоторой части природного урана извлекается ценнейшая рабочая компонента. Эта мысль казалась тем более верной, что случаи хищения ядерного топлива, несмотря на казалось бы абсолютно надежную охрану, достоверно известны. Например, в шестидесятых годах в Соединенных Штатах агентами Израиля было похищено несколько сот килограммов обогащенного урана. Мсье Хойл напрасно удивляется, людям крупного бизнеса хорошо известно, что любой предмет купли-продажи может быть похищен, все дело в цене. Однако тщательное обследование всех звеньев транспортировочной линии Окло-Пьерлат показало, что перевозка урановой руды осуществляется безупречно, возможности ее промежуточной обработки с целью выкачивания части урана-235 исключены. А само явление нехватки драгоценного изотопа приобрело более контрастные черты: в некоторых партиях оклинской руды содержание урана-235 было снижено не на тысячные, а на десятые доли процента, то есть нехватка была того же порядка, что и само содержание! Это обстоятельство решительно опровергло допущение о неточности или неряшливости анализов, которое делали некоторые бизнесмены и администраторы в противовес суждению специалистов.

К исследованию оклинского феномена были привлечены крупные научные силы и авторитетные организации, в частности Международное агентство по атомной энергии, директор которого профессор Зигвард Эклунд проявил к тому делу самый живой и деятельный интерес. В ход были пущены все средства могучего арсенала ядерной физики и урановой химии, проблема Окло была обсуждена на сессии Французской академии наук и на Генеральной ассамблее Международного атомного агентства.

— Я делец, а не ученый, — неторопливо и негромко рассказывал Спенсер Хирш, время от времени окидывая Рене проницательным оценивающим взглядом. — Если я счел нужным познакомиться с различными аспектами оклинской проблемы урана-235, то лишь потому, что этот уран является для меня предметом важного бизнеса. Обо всем остальном я имею самое приблизительное представление. В общих чертах дело обстоит так: уран-235 распадается в несколько раз быстрее, чем уран-238, поэтому два миллиарда лет тому назад оклинские руды были значительно более насыщены ценным изотопом. Его было около 3%, то есть столько же, сколько в современном обогащенном уране, которым загружаются промышленные реакторы. И вот, — директор банка сжал холеную руку в кулак, — в результате целого ряда случайных причин, особенностей сопутствующих горных пород, наличия воды и так далее и тому подобное — в давние-давние времена в Окло возникло несколько природных ядерных реакторов, в которых и выгорела часть урана-235.

— Естественные реакторы? Без участия человека? Фантастика!

Хирш с удовлетворением, которое так характерно для людей, сообщающих сенсационные сведения, согласно покивал.

— Фантастика, согласен. Но это так! Факты — упрямая вещь. В 1975 году в Габоне проходила научная конференция, посвященная оклинскому феномену. Мы посчитали нужным послать туда компетентного наблюдателя. Существование природных ядерных реакторов в Окло доказано весомо и на самом высоком научном уровне. Они функционировали сотни тысяч лет и выработали чертову уйму энергии просто так, на ветер!

— Обогревали динозавров? — улыбнулся Рене.

— Что вы, мсье Хойл! Тогда вообще никакой наземной жизни не было, я любопытствовал. Жизнь была только в океане: всякие водоросли, моллюски, гибриды раков и скорпионов и, м-м, трилобиты.

— Послушайте, а может быть, это шуточки пришельцев?

Хирш улыбнулся.

— Которые явились к нам с Марса на летающих тарелках? Бог мой! Как сильна в вас закваска журналиста! — Директор помолчал, постукивая по столу кончиками пальцев. — Кстати, мсье Хойл, на той научной конференции в Габоне, которая установила существование природных ядерных реакторов, присутствовал и интересующий вас Вильям Грейвс. Он остался в Габоне для продолжения своих изысканий. И, ликвидировав свои дела, не выезжал оттуда.

Рене внутренне подобрался.

— В чем же они состояли?

Хирш ответил не сразу.

— Я еще раз вынужден предупредить вас, мсье Хойл, о конфиденциальности нашего разговора. Нарушение этого условия может, э-э, пагубно отразиться на ваших делах, Законы большого бизнеса весьма суровы.

— Я прекрасно осведомлен об этом.

— Отлично. Должен повторить, что я не ученый, а делец, поэтому мои сведения будут носить весьма общий характер. Мистер Грейвс предположил, что функционирование природных оклинских реакторов сопровождал некий особый процесс, который ныне реализуется лишь в условиях ядерных лабораторий на всяких там синхрофазотронах и прочих чудесах современной техники.

— Любопытно!

Хирш вежливо улыбнулся:

— Безусловно. Но рискну заметить, что это любопытство стоило мне определенной суммы. Вильям Грейвс ожидал, что в результате этого особого процесса в Окло возможно накопление химических элементов уникальной ценности. Его предприятие заключалось в получении соответствующей лицензии и в организации поиска этих элементов. Первое, разумеется, было намного труднее и дороже.

— Не могли бы вы сказать, о каких именно элементах шла речь?

— О платине, золоте, свинце и других веществах подобного рода.

Журналист сделал большие глаза:

— Но позвольте, мсье Хирш, существует множество богатых месторождений этих редких металлов!

Директор банка многозначительно прищурился:

— Речь шла не об обычном золоте или свинце, а о некоторых их необыкновенных изотопах уникальной ценности.

— Каких же?

Хирш благосклонно кивнул головой.

— Вы настойчивы, мсье Хойл, это полезно для делового человека. Но я сказал вам все, что мог сказать, вернее все, что знал. — Заметив откровенное огорчение на лице журналиста, он кончиками пальцев успокоительно прикоснулся к его руке. — Я понимаю, этого мало для принятия серьезного решения. Но это дело поправимое. Когда Вильям Грейвс явился к нам со своим предложением, мы решили проконсультироваться у квалифицированных специалистов. Одного нам рекомендовал Грейвс, другого мы выбрали сами. Оба заключения с некоторыми оговорками были положительны в той степени, которая позволила начать дело. К вашему счастью, один из этих специалистов, а именно тот, который был рекомендован Грейвсом, находится сейчас здесь, в океанографическом музее. Это профессор Артур Баррис. По моей рекомендации он примет вас и сообщит то, что найдет возможным.

Глава 12

Номер дорогого отеля был полон солнца и свежего воздуха, через открытое окно виднелось безмятежное лазурное море, широко раздвинутые оконные шторы шевелились и дышали, горбом раздувая свою шелковую грудь, точно живые. Артур Баррис, белокурый великан, ростом шесть футов и четыре дюйма и весом двести фунтов, самолично сообщивший об этом Рене, был похож не на именитого ученого, а на известного спортсмена, ушедшего на заслуженный отдых. Студентом Баррис занимался футболом и разными видами борьбы, в частности дзюдо. Рене тоже в свое время преуспевал в области дзюдо, правда, в другом весе, и на этой почве они перебросились несколькими фразами, по-настоящему понятными только посвященным, после чего Баррис проговорил:

— Послушайте, Рене, давайте обойдемся без этих пуританских мистеров и всего такого прочего. Зовите меня просто Арт. Идет?

— Идет!

Сейчас, развалившись на диване, Баррис, вытирая наружной стороной ладони проступившие слезы, смеялся от души.

— Значит золото, платину и свинец, так и сказал?

— Так и сказал. Какие-то там редкие изотопы.

— Ну и остолоп!

Смеялся Баррис аппетитно, как умеют смеяться открытые, уверенные в себе люди, смотреть на него было одно удовольствие.

— Вы никуда не спешите, Рене? — Баррис прекратил смеяться.

— Никуда.

— И я тоже никуда. Тогда какого черта нам торопиться? Выпьем?

— С удовольствием!

С неожиданной легкостью Баррис поднялся с дивана и откинул дверцу бара — этой непременной принадлежности хорошего номера. Бар был основательно загружен. Выставляя на открытую дверцу бутылки разных емкостей и форм с красочными этикетками, Баррис говорил:

— Дел у меня тут самый мизер. Я приехал не столько работать, сколько встряхнуться. Иногда полезно отойти от дел и передохнуть. Мой шеф отлично это понимает, поэтому и помог устроить эту командировку. Коктейль или что-нибудь а-ля натюрель?

— Полагаюсь на ваш вкус.

— Тогда я угощу вас фирменным коктейлем. — Он важно поднял палец. «Цикламен»!

— Это в честь подземного ядерного взрыва?

Баррис удивленно взглянул на собеседника:

— Да вы неплохо подкованы, дружище!

— Я журналист.

— Верно, я как-то упустил это из виду. Взрыв оказался неудачным, дальше сотого элемента мы так и не двинулись, зато коктейль — чудо, сами убедитесь.

Непринужденно болтая, Баррис с ловкостью опытного бармена наполнял хромированный шейкер компонентами знаменитого «Цикламена».

— Не понимаю, Арт, что может делать в океанографическом музее ученый-атомщик.

Баррис усмехнулся:

— Связи прогрессирующих наук да еще с программным акцентом ныне всеобъемлющи. Вы слышали о железо-магниевых конкрециях?

— Не так чтобы очень.

Ученый бросил в шейкер битого льда, закрыл его и начал встряхивать.

— Знаете, настоящий коктейль получается только в шейкере. Все эти электрифицированные миксеры типичное не то. Конкреции, Рене, растут на дне океана на включениях, чаще всего органического происхождения, за счет адсорбции из океанской воды химических элементов. Я не очень специален? Вы меня понимаете?

— Нет-нет, такой уровень мне доступен.

— Основу конкреций, как это видно из их полного наименования, составляют железо и марганец. Растут они миллионы лет и достигают размеров хорошего яблока, таким образом, на дне океанов концентрируются колоссальные запасы ценной руды. Наверное, скоро встанет вопрос о ее промышленном применении. Но что самое интересное, параллельно железу и марганцу в конкрециях избирательно адсорбируются и другие тяжелые элементы: свинец, ртуть, вольфрам, причем коэффициент обогащения конкреций по этим металлам по сравнению с морской водой достигает порядка миллионов. Таким образом, то, что в океанах растворено в совершенно ничтожных долях процента, можно попытаться найти в конкрециях в регистрируемых количествах. А регистрировать мы научились, особенно когда речь идет о радиоактивных изотопах.

Баррис закончил приготовление коктейля, присовокупил:

— Коктейль — дело тонкое, тут нужно попасть в самую точку. Мало поработаешь, он не успеет охладиться, долго — растворится слишком много льда и ухудшится вкус. — Он достал две большие рюмки, тарелочку с орешками и расставил все на столе. — «Цикламен» полагается пить без соломинок, как виски или водку. Попробуйте.

Рене отпил небольшой глоток, поморщился и поспешно опрокинул рюмку.

— Действительно нечто атомное, — выговорил он, бросая в рот пару орешков.

Баррис спокойно опорожнил свою рюмку.

— Я уже привык. А чувствуете особое, ласкающее ощущение в горле? Это из-за мятного ликера. — Лениво пережевывая орешки, он продолжал: — В смысле застолья мы антиподы французов. У них не сразу разберешь, что ешь, — такая подается мешанина, зато всегда знаешь, что пьешь, особенно под сурдинку хорошего соммелье. А у нас наоборот.

Он вдруг прямо взглянул на журналиста холодноватыми серыми глазами:

— Можно один не очень скромный вопрос, Рене?

— Хоть десять.

— Десять — это будет похоже на допрос, а один вполне укладывается в рамки приятельских отношений. — Баррис бросил в рот орешек. — Как вы познакомились с семьей Бадервальдов?

Да-да, конечно же, помимо своего научного амплуа, Артур Баррис еще и вполне современный энергичный деловой человек. Манеры простого свойского парня — всего лишь удобная привычная маска, которая помогает на пути к успеху и богатству. Впрочем, вряд ли стоит быть слишком строгим, Баррис скорее всего действительно неплохой человек. Другое дело, что не следует принимать всерьез его показную простоту.

Рене постарался улыбнуться просто, открыто, но вместе с тем несколько загадочно.

— Секрет фирмы, Арт. Так, кажется, говорят о подобных ситуациях в деловом мире?

Улыбнулся и Баррис.

— О-о! Понимаю! — он махнул рукой. — Секреты, секреты! Моя работа полна ими.

Переводя разговор, Рене спросил:

— А чем вас так насмешил Хирш?

— Меня всегда смешат люди, путающиеся в элементарщине. Разумеется, Вильям и не думал искать ни золота, ни платины, ни свинца. Он искал в Окло далекие трансурановые элементы и, главным образом, эка-свинец.

— Ну, а теперь вы можете посмеяться и надо мной. Я тоже не имею ни малейшего представления о том, что такое эка-свинец.

— Не говорите глупостей! — Баррис снова наполнил рюмки. — Попробуйте теперь сначала разжевать орешек и только потом глотнуть напиток. Совершенно особое ощущение. Об эка-свинце же вы просто ничего не слышали, а Спенсеру рассказывали о нем добрый десяток раз, но он так и не может взять в толк и запомнить. Деляга! Вы с химией трансуранов знакомы?

Хойл усмехнулся:

— Вы не забывайте, что я журналист. А журналисты знают обо всем понемногу и ничего по-настоящему. Что такое трансураны от нептуния до гания, я представляю. А вот насчет химии и всего остального будет лучше, если вы начнете с нуля. Если это нужно, конечно.

— Нужно. Без этого вам не понять, в чем состояло предприятие Грейвса. А о магических ядрах и острове трансурановой стабильности слышали?

Рене даже поперхнулся коктейлем.

— Вы хотите меня уморить всеми этими премудростями?

— Перетерпите. Мы, дзюдоисты, живучие. — Баррис отставил бокал и посоветовал: — Не тяните до конца, там уже много воды, лед имеет свойство таять, как втолковывал мне наставник-бармен, немец по происхождению. Навострите уши и включайте на полную мощность свой компьютер.

Рене шутливо стукнул себя по лбу:

— Да, сэр!

— Тогда поехали.

Лицо Барриса обрело сосредоточенное выражение, лоб избороздили крупные морщины. Говорил он четко и логично, демонстрируя гибкий дисциплинированный ум, однако несколько злоупотребляя специальной терминологией. Впрочем, он все время поглядывал на Хойла, почти всегда угадывая его затруднения, и повторял свою мысль более популярным языком. При этом его лицо приобретало несколько досадливое выражение. Популярно изложенная мысль безнадежно теряла какие-то важные с точки зрения специалиста оттенки.

Баррис объяснил, что атомные ядра в зависимости от числа входящих в их состав протонов и нейтронов, так сказать, изначально обладают различной степенью стабильности подобно тому, как вещества в зависимости от структуры кристаллической решетки обладают различной степенью твердости.

Физики установили, что особенно высокой степенью стабильности отличаются атомные ядра, которые состоят из магического числа как протонов, так и нейтронов. Такие ядра называют дважды магическими. Их немного: гелий — два протона и два нейтрона, кислород — восемь протонов и восемь нейтронов, кальций — двадцать протонов и двадцать нейтронов и, наконец, свинец — восемьдесят два протона и сто двадцать шесть нейтронов.

— Улавливаете, Рене? Сначала соотношения были однопорядковыми, а потом верх взяли нейтроны. Приготовьтесь теперь услышать самую сногсшибательную информацию. Общеизвестно, что по мере увеличения атомного веса трансуранов продолжительность их жизни уменьшается. Уран существует миллиарды лет, плутоний — десятки тысяч, калифорний — сотни лет, фермий — десятки дней, а курчатовий и далее — уже доли секунды. Казалось бы, еще более далекие трансурановые элементы должны быть лишены права на существование.

— Как мелкие предприниматели в годы кризисов?

— Совершенно справедливо. Но в дело вмешивается магия, и кризис сменяет просперити. Очередное дважды магическое ядро вслед за свинцом лежит в далекой трансурановой области. Оно содержит 114 протонов и 184 нейтрона и отличается для своего атомного веса поистине уникальной стабильностью. Разные методы оценок дают разные цифры, но в среднем можно считать, что период полураспада сто четырнадцатого элемента примерно равен периоду полураспада урана.

— Чепуха! — вырвалось у Рене.

Баррис, расхаживавший по номеру, положил на плечо журналиста руку:

— Дорогой мой! Кто из нас сотрудник Лоуренсовской лаборатории — вы или я?

— Лоуренсовская лаборатория — это серьезно, — согласился Рене.

— То-то же. Поиски стабильных трансуранов сейчас ведутся по многим направлениям: их пытаются синтезировать в лабораториях, ищут в космических лучах и океанических конкрециях, ради которых я сюда явился. А вот Вильям Грейвс хотел их найти в рудниках Окло.

— Я догадался.

Баррис усмехнулся:

— Это делает вам честь. Однако учтите, эта идея Грейвса противоречит устоявшемуся мнению ученого мира. Не вдаваясь в подробности, добавлю, что по своим химическим свойствам сто четырнадцатый элемент должен быть тяжелым аналогом свинца — эка-свинцом по терминологии Менделеева.

— А-а!

— Вот видите! Я сразу угадал, что вы быстро схватываете суть дела. Маловероятно, что эка-свинец — единственный долгоживущий трансуран. Скорее всего рядом, по атомному весу разумеется, расположено еще несколько элементов, образующих своеобразный остров стабильности: эка-золото, эка-ртуть, эка-висмут.

— Понял. Их-то вместе с эка-свинцом и собирался отыскать Грейвс. — Рене отставил бокал. — Знаете, Арт, ваш «Цикламен» лучше коньяка!

— Еще бы! Над созданием «Цикламена» трудились выдающиеся умы нашей эпохи, а коньяк — результат естественного процесса старения вина в глупой дубовой бочке. Вернемся, однако, к предприятию Вильяма Грейвса. Чтобы реактор нормально функционировал, то есть чтобы ядерная реакция не затухала или не произошло взрыва, нужно соблюсти довольно жесткие условия. Коротко говоря, нужна система управления и регулировки реактора. Это естественно, такие системы есть у любой машины.