Торнадо - Эффект сёрфинга

— Знаю. Но хоть я и жаден до славы, слева не сяду. Интересы дела прежде всего. — Снегин грустновато улыбнулся. Как пилот, ты сейчас на голову выше меня. Да пожалуй, и всех остальных!

— Не преувеличивай, — поморщился Иван.

— Скромность — паче гордости. А вообще, ты прав. Как писал этот громкогласный поэт-трибун? Сочтёмся славою, ведь мы свои же люди! — Снегин подсел к Ивану вплотную, приобнял его за плечи и спросил: — Сколько мы сидим здесь с тобой?

Лобов на секунду задумался.

— Минут тридцать-сорок, не больше.

— Тридцать-сорок. — Всеволод, морща в раздумье высокий лоб, покачал головой. — А через месяц-другой, когда на гребне ударной волны примет старт «Перун», за тридцать — сорок минут нас вынесет по рукаву Ориона за пределы Галактики в окрестности Одинокой Звезды! Можно ли верить в это?

— Тридцать минут — это в идеале, — практично заметил Иван. — Отдел астрофизики, выбирая звёздную пару для вспышки, будет, конечно, к нему стремиться. Но вряд ли он достижим.

— Я и говорю об идеалах. — Снегин повёл рукой. — Смотри, Иван!

Шумел и плескался фонтан, вокруг которого под негромкую музыку двигались пары танцующих. Одни молча, полностью отдавшись ритму движений, другие — обмениваясь короткими репликами, и третьи — будто полностью погрузившись в оживлённый разговор. Среди танцующих Иван заметил и красавицу-африканку. И она перехватила взгляд, только не его, как спустя секунду понял Иван, а Всеволода, сидевшего рядом. Подняла в приветствии смуглую руку и улыбнулась, сверкнув полоской сахарных зубов.

— Смотри, Иван, — повторил Снегин.

Между горками цветов и разноцветной зелени растений сидели за столиками космонавты и их друзья. Ели и пили, просто отдыхали в привычной для себя атмосфере. Говорили, хохотали, слушали, глядя в глаза собеседников, печалились, улыбались и отрешённо молчали.

— Смотри, Иван. Это жизнь! Земная жизнь, которую я люблю столько же, сколько самого себя. Да это и есть я сам, только в бесконечно разных отраженьях. Сколько людей! Сколько разных, непохожих страстей!

Иван покосился на Снегина, стараясь понять, куда он клонит. Медальное лицо Снегина было взволнованным, почти грустным. Но перехватив взгляд товарища, он улыбнулся.

— Тридцать минут — в идеале, как ты справедливо уточнил, и мы с тобой, покинув все это, оказываемся под чёрным небом бесконечности, в котором парит светлокрылая Птица — Галактика. У тебя не кружится голова? Тебе не хочется заплакать? Может быть, от счастья, может, от горя, может, от вкушения живого чуда?

Иван не ответил ни на улыбку, ни на вопросы товарища. Он не выглядел ни грустным, ни взволнованным. Всеволод подавил в себе разочарование, похожее на раздражение, разочарование душевной разделенности… И тут вдруг понял, почему Иван так отрешён от кипящей здесь, в кафе земной жизни. Понять это было так легко, что Снегин устыдился своей недогадливости. Глядя на танцующих и на сидящих за столиками, Иван конечно же машинально искал в этой привычной для глаза космонавта обстановке Лену Зим. Не мог не искать! И если для него, Всеволода, полет к Уикте был волнующим риском, сказкой, подвигом, погоней за удачей и славой, то для Ивана это было естественным движением души. И делом, которое во имя своей любви надо было сделать возможно чище и лучше.

— Ладно, — после паузы проговорил Снегин, — вернёмся от поэзии к прозе.

Иван некоторое время непонимающе смотрел на него, потом сдержанно согласился:

— Вернёмся.

— Проход пролива Персея на ударной волне гравитации — вот соль задуманной тобой операции с позиций человечества. Но для тебя лично — это ведь не цель, а только средство. Я не ошибаюсь?

— Нет.

— От пролива до Одинокой Звезды рукой подать. Но, ты знаешь, для силового обследования Уикта закрыта. И я против снятия этого запрета.

— И я против.

Снегин удовлетворённо кивнул. Он снова чувствовал себя командующим дальним космофлотом, а не помощником командира патрульного корабля, роль которого он сам себе уготовил в будущем.

— Цивилизация моноцитов, цивилизация без науки в нашем понимании и вовсе без техники, — уникальна. И даже если мы попробуем добиться хотя бы частичной отмены запрета, все равно ничего не получится. А высаживаться на Уикту без оружия и средств активной защиты… Ты знаешь, что из этого получилось.

Лобов отрицательно качнул головой.

— Не знаю. И никто не знает.

— Верно. Но как бы то ни было, пропала целая экспедиция. На тяжёлом рейдере!

— Пропала — это не значит погибла.

— И это верно. Но много ли будет проку, если и мы пропадём там без вести?

Иван ответил не сразу.

— Видишь ли, — проговорил он в раздумье. — Может быть, нам и вообще не придётся идти к Одинокой Звезде. У пролива Персея на мёртвом якоре стоит «Антарес» — все ещё ждёт ремонта. Энергии и жизненных запасов на нем, из расчёта на двух человек, примерно на год, я справлялся. И если Лене удалось уговорить Мира Сладки, они будут ждать нас на «Антаресе».

— Ждать? Чего ждать, если жизненных запасов там на год, а ходу туда от Земли — по меньшей мере два? Они же не знают о сумасшедшей твоей идее, о гравитационном сёрфинге!

— Знают, — спокойно возразил Иван. — По крайней мере, Лена знает. Я ведь долго вынашивал эту идею. И естественно, поделился своими мыслями с Леной. Она даже слово взяла с меня.

— Какое слово!

— Если я решусь на эксперимент, то непременно возьму её с собой, в порядке исключения. — Лобов улыбнулся этому воспоминанию и поднял глаза на Снегина. — Лена будет ждать меня на «Антаресе». Она меня знает. Будет! Если, конечно, ей удастся убедить Мира Сладки.

— Будет, — согласился Всеволод, поглядывая на товарища с непонятной для самого себя грустью. — А если Мира убедить не удастся? А он — командир, ситуация — аварийная, Лена же человек дисциплинированный.

Лобов кивнул.

— Дисциплинированный. — Он вздохнул. — Если убедить Мира не удастся, они пополнят свои запасы на «Антаресе» и уйдут на Уикту. Но, может быть, они все-таки подождут месяц-другой!

— Может быть, и подождут. А может быть, и не подождут! Как их встретит Уикта? И как мы будем их искать? Если силовое воздействие исключено!

В глазах Лобова мелькнула лукавинка.

— У меня есть пароль к моноцитам.

— Какой пароль?

— Я встречался с Андреем Дзю. И он дал мне пароль к Туку, с которым дружил больше других.

— Никогда не слышал о пароле! — В эмоциональности Снегина слышалось не столько недоверие, сколько возмущение — в конце концов, разве не ему, командующему дальним космофлотом, полагается первым узнавать о таких вещах?

— Андрей Андреевич никому и не говорил об этом.

— А тебе сказал?

Лобов кивнул:

— Мне сказал.

Эпилог

Ударная волна гравитации от вспышки новой звезды, белого карлика тесной звёздной пары — ВМ 1713 по каталогу службы безопасности, рассыпалась в двух-пяти часах хода на крейсерской гиперсветовой скорости от пролива Персея.

— Попадание в десятку! — удовлетворённо констатировал Снегин, когда Клим доложил результаты обсервации. Он гордился работой отдела астрофизики, сумевшего выбрать и саму звёздную пару, и гравитационный заряд подпространственной торпеды. И не скрывал этого!

Сёрфинг прошёл гладко. Сказались пилотажные тренировки, которыми изнурял себя не только Лобов, но и Снегин в период подготовки к экспериментальному полёту. Тренировались на пилотажной модели «Перуна», условия сёрфинга задавались математическим имитатором процессов ударной гравитации. Сначала в простых, а потом во все более сложных условиях, вплоть до критических по углам подхода и характеру переднего фронта ударной волны.

— В общем-то, как на тренажёре, — сказал Иван, снимая со штурвала руки. И тыльной стороной левой кисти провёл по лбу, стирая капли пота — непросто дался ему этот экстремальный получасовой пилотаж.

Реплику Лобова экипаж «Перуна» встретил дружным смехом. Смех этот был естественной разрядкой того высокого, хотя и незаметного внешне напряжения, в котором космонавты находились последние часы. Служба безопасности перед запуском торпеды в точку Лангранжа поверхности Роша ещё раз уточнила вероятность благоприятного исхода встречи ударной волны и последующего сёрфинга. И сообщила её значение на борт «Перуна», уже стоявшего на исходной позиции в рукаве Ориона. Эту вероятность, вероятность жизни в противовес гибели, равную семидесяти шести процентам, каждый из находящихся на борту серфингуюшего корабля все время держал в голове. Семьдесят шесть! Много это или мало? Все зависит от точки зрения. Если сидеть в ЦУПе, центре управления полётом, семьдесят шесть процентов выживания выглядят приемлемо, но когда сидишь в кабине идущего на гиперсветовой скорости корабля, слышишь команду запуска гравитационной торпеды и знаешь, что через считанные секунды обрушится ударная волна, способная разнести тебя в молекулярную пыль, счёт идёт другой. Разум, как ни старайся, упрямо цепляется не за вероятность благополучного исхода, а за вероятность гибели. И двадцать четыре процента начинают казаться непомерно большой, к тому же ужасно несправедливой цифрой. Это значит, что из четырех попыток серфингирования одна, как это ни печально, кончится катастрофой. А какая — четвёртая или же сразу первая — неизвестно!

Итог причинам смеха подвёл Кронин, заметивший с напускной серьёзностью:

— Я тоже не заметил особой разницы между тренажёром и полётом на сёрфинге. И в том и в другом случае — это своего рода хождение по бревну. По существу процесса — разницы никакой. Но в первом случае бревно лежит прямо на земле, а во втором — перекинуто через пропасть, на дне которой бушует горный поток.

Инженер, конечно, шутил. Он шутил потому, что именно в такой форме, привычной для себя и приятной для других, привык снимать напряжение рискованных ситуаций. Он шутил и потому, что за это время Иван Лобов не проронил ни слова. Мысленно Иван был уже там, за проливом Персея. Пройдёт два с небольшим часа, «Перун» пройдёт этот пролив и вынырнет из гиперсвета в живое, эйнштейново пространство. Иван выйдет на связь с «Антаресом»… И все станет на свои места!

Надежда, если она поселяется в душе такого человека, как Иван Лобов, обладает завораживающими свойствами. Убедив себя, что Лена и Мир Сладки живы, Иван сумел убедить в этом и других. И за хлопотами программы экстраординарного полёта на гравитационной волне эта убеждённость как-то незаметно превратила надежду в реальность. Подсознательно у экипажа «Перуна», включая и самого Лобова, укрепилось мнение, что самое главное — это сёрфинг. Благополучный сёрфинг! А далее серьёзных проблем уже не будет, вопрос о спасении Лены и Мира Сладки решится как бы сам собой. Разум Лобова полусознательно отворачивался от того жгучего факта, что вовсе неизвестно — уцелел бортовой шлюп «Денеболы» или нет, живы Лена и Мир Сладки или погибли. «Потом, это все потом! — твердил торопливо разум, когда внимание Ивана невольно обращалось к этому вопросу вопросов. — Сначала сёрфинг, все остальное потом!» И вот это самое потом наступило. И грызло — сердце, душу и разум Ивана Лобова. Ждать оставалось два часа. Всего два часа, долгих, проклятых часа, полных вспышек надежд и тщательно скрываемого отчаяния!

Лобов взглянул на Снегина:

— Мне кажется, теперь тебе надо занять левое кресло, Всеволод.

Синие глаза Снегина похолодели.

— Почему?

Вопрос прозвучал излишне резко, и Снегин пожалел об этом. Он всегда был самолюбив, а поэтому и обидчив, знал за собой этот недостаток, старался блокировать его, но… То, что легко удавалось ему в служебном кабинете, на совещаниях и советах, не всегда давалось в области личных контактов. Всеволоду показалось, что Иван просто жалеет его и в утешение, потакая чужим амбициям, уступает ему командирское кресло и право пилотировать корабль от первой руки. А пожалел Снегин о своей резкости потому, что тут же, вторым ходом мысли понял — не до жалости и не до чужих амбиций сейчас Ивану. Но слово, излишне резкое в корабельной атмосфере, уже вылетело — не поймаешь его, как это хорошо известно. Но Иван или не обратил внимания на его резкость, или попросту её не заметил.

— Ради дела, конечно, — ответил он и, видя, что товарищ не вполне понимает его, добавил: — Подустал я на сёрфинге. Да и вообще, ожидание мучает! Будь я один, собрался бы. А когда есть ты, зачем?

Снегин положил руку на его плечо:

— Все будет как надо. Не беспокойся!

— Да я и не беспокоился. — Лобов помолчал и признался: Если бы я и собрался, все равно с тобой мне сейчас не потягаться. Расклеилась моя душа! Так что, дела ради — садись слева.

Напряжение Ивана достигло предела, когда «Перун», ведомый Снегиным, благополучно прошёл пролив Персея и в заданной точке живого пространства вынырнул из локального тоннеля гиперсветового хода. Волновался конечно же не только Иван, напряжение на борту «Перуна» было общим. Оно было таким, что «выхлоп» корабля в мир ординарных пространственно-временных связей, обычно тяжёлый по своим физическим и психологическим последствиям для экипажа, на этот раз прошёл как бы незамеченным, чему, конечно, помог и длительный опыт гиперсветовой работы, и то высокое пилотажное искусство, с которым Снегин уложил «Перун» с гиперсвета прямо в состояние покоя.

— Спасибо, Всеволод, — сказал Лобов, когда «Перун», поматываясь на всех осях от перегрузок, уравновесился, наконец, в состоянии покоя. — Никто бы не сделал этого лучше.

Знаком показав товарищу, что берет теперь управление на себя, Иван включил ревун. Так на жаргоне гиперсветовиков назывался кодовый сигнал: «Всем, всем, всем! Отвечай, кто слышит!» Если Лена и Мир Сладки на «Антаресе», если они даже только побывали на нем, уйдя потом на Уикту, бортовой компьютер корабля они конечно же привели в дежурное состояние, он ответит! Ревун исправно работал секунду, другую… десять секунд… двадцать, — «Антарес» не отвечал. Заметив, как каменеет лицо Ивана, Снегин посоветовал:

— Попробуй на аварийной волне ближней связи. Мало ли что!

Толчком большого пальца Лобов перекинул тумблер срочного вызова на аварийную волну. И снова, звонкими каплями отдаваясь в накалённом сознании эхом уходящего времени, потянулись секунды ожидания. «Антарес» не отвечал и по линии ближайшей связи на аварийной волне.

— Введи в сигнал свой персональный позывной, Иван, вдруг посоветовал Клим, — кодом на сегодняшнюю дату.

— Это идея! — поддержал инженер.

— Да и почему, в конце концов, не попробовать? — резюмировал Снегин.

У Ивана были свои основания поступить именно так — на основе информации, которую ему и только ему под честное слово передал Андрей Дзю. Он набрал на каблоблоке свой персональный позывной «001», а затем год, месяц и число по мировому времени. Помедлив несколько секунд, ведь это был последний шанс, Лобов нажал исполнительную кнопку. Теперь его персональный позывной, зашифрованный сегодняшним кодом космофлота, начал дополнять всеобщий вызов ревуна. Позывной сработал! Почти без паузы по громкоговорящей связи прозвучал безликий голос бортового компьютера.

— «Антарес» на связи!

— Ура! — закричал экспансивный Клим.

Его поддержал и Алексей, а Всеволод, сидевший рядом с Лобовым, потянулся к нему и приобнял за плечи. Если связь с «Антаресом» была распечатана личным кодом Ивана, можно было почти не сомневаться в том, что Лена Зим побывала на его борту. Иван понимал это лучше, чем кто-нибудь другой, но не позволил себе радоваться. Он знал, как коварен бывает даже счастливый случай. И как всякий гиперсветовик со стажем, Иван был суеверен, без всякого налёта мистицизма, конечно, просто боялся испугать удачу.

— Сидеть по местам, — не форсируя голоса, подал он традиционную команду. — Ходовая готовность!

— «Антарес» на связи… «Антарес» на связи… — повторял между тем с трехсекундным интервалом бортовой компьютер аварийного корабля.

— Прошу пеленг, — сказал Лобов, выключая ревун.

— «Антарес» зафиксирован, — почти без паузы откликнулся штурман. — Дальность девятьсот семнадцать километров. Манёвр сближения рассчитан, выдан на ноль-индикатор. Норма.

— Маневровые двигатели на холостом ходу. Норма. — Это доложил инженер.

— К пилотажу готов. Ноль-индикатор в работе. Норма. — А это Снегин сообщил о своей готовности заменить командира при необходимости.

— Общая готовность. Ход!

Сближаться с «Антаресом» можно было по наиболее простому маршруту, который называли школьным — по оптимальному и по кратчайшему, наиболее сложному — экстремальному. Заметив, что Лобов ведёт «Перун» по школьному маршруту, Снегин посмотрел на него с откровенным удивлением.

— Ничего, — поняв его взгляд, ответил Иван. — Я ждал долго. Подожду и лишних полчаса.

— Хочешь, возьму штурвал? Ручаюсь, пройду по экстремуму, как по ниточке!

— Не хочу. Так надёжнее.

Снегин перехватил недоуменно-вопросительный взгляд Клима и, кивнув на Лобова, выразительно пожал плечами. Иван краем глаза заметил эту пантомиму своих импульсивных друзей и усмехнулся. Каждому своё! На финише сближения Лобов завесил корабль у стыковочного узла «Антареса», приказал инженеру выполнить дистанционный зондаж его исправности и, только получив короткий доклад: «Стыковочный узел — норма!» — ювелирно выполнил ручную стыковку. И без паузы скомандовал:

— Передовая группа — Снегин, Кронин. На подстраховке Клим Ждан. Первый уровень безопасности. Я — в резерве, в ходовой рубке. По местам!

Тень далийского варианта, выдвинутая Андреем Дзю, незримо витала над «Антаресом». Лобов осторожничал, но осторожничал разумно — он не пошёл на высшие меры безопасности, которые сильно бы замедлили обследование «Антареса». И даже Снегин, с естественной ревностью бывшего командира корабля оценивавший решения Ивана, не мог не одобрить его действия.

Лобов, как и все другие члены экипажа, надел защитный скафандр, проверил его системы, рабочий инструментарий, оружие, проводил товарищей и снова занял своё место — в боевом кресле командира корабля. Оставалось — ждать! Ждать, надеяться, слушать доклады передового отряда, односложно подтверждая их приём… И ждать! Лихорадка ожидания била нервы Лобова так, словно некий незримый злодей с наслаждением водил по ним своим изуверским смычком. Чтобы как-то сбить эту лихорадку, Иван расслабился, уронив свои тяжёлые руки на подлокотники кресла и откинув голову на его заголовник. Постороннему человеку, вошедшему в ходовую рубку, показалось бы, что Иван спит. Но эта поза не мешала Лобову контролировать действия передовой группы. Очередной её доклад заставил Ивана рывком принять рабочую позу.

— В бортовом эллинге нет шлюпа «Денеболы». Он пуст!

Мысли, вихрем закружившиеся в мозгу Лобова, всякий раз все по-новому складывались в одну и ту же фразу: «Значит, Лены на „Антаресе“ нет. И все, все начинается сначала!» Не успел этот мысленный вихрь, вливавшийся с монотонным постоянством в одно и то же словесное русло, улечься, как последовал новый доклад Снегина, в котором читались оптимистические нотки:

— Жилой отсек заперт на шифр-замок. Алексей проверяет!

А через пяток секунд прозвучал торжествующий крик инженера:

— Иван! Замок заперт твоим личным кодом. Вскрывать?

— Нет! Ждите меня! — Лобов сорвался было с места, но тут же с досадой бросил своё тяжёлое тело обратно в кресло. Всеволод! Срочно на подмену!

— Уже иду!

Потом Лобов, хоть убей, не мог толком припомнить, как его подменил Всеволод, как он мимо дежурившего на подстраховке Клима добрался до Алексея и как они открыли шлюзовую дверь в жилой отсек. Иван, конечно, помнил, что все это было. Но как это было — все размылось в памяти, слилось в единое, непомерно растянутое действие открывания тяжёлой шлюзовой двери, ведущей в ходовую рубку «Антареса». Только когда дверь эта открылась, Иван остановил в сознании поток событий, сориентировался. И не вдумываясь в смысл своих слов, чисто интуитивно попросил:

— Жди меня здесь.

— Хорошо, — послушно ответил Алексей.

— Дальше я пойду один, — почему-то счёл нужным пояснить Лобов.

— Конечно! — И уже вслед удалявшемуся товарищу Кронин негромко добавил: — Удачной тебе дороги.

Иван не ответил, он слышал слова Алексея, но не фиксировал сознание на их смысле, ему было достаточно того, что Кронин одобрил его действия. В ходовой рубке «Антареса» Иван опустился в командирское кресло и задействовал информационную систему корабля.

— «Антарес» слушает, — ответил голос бортового компьютера.

Этот безликий голос прозвучал для Ивана голосом закадычного друга. Конечно, все предшествовавшие события говорили о том, что компьютер «Антареса» исправен, контролирует работу всех корабельных систем, знает обстановку на борту и что отсюда, из командирского кресла, можно получить любую информацию, которой он располагает. Но одно дело знать об этом, надеяться на это, и совсем другое — услышать голос владыки бортовой информации, убедиться, что так оно и есть на самом деле. Точно тяжёлый мешок, полный до конца неясных ему самому тревог и опасений, Иван скинул со своей души.

— «Антарес» слушает, — напомнил безликий голос.

Наверное, радость оправдывающихся надежд все-таки мешала Ивану мыслить с обычным хладнокровием.

Поэтому, импульсивно отвечая компьютеру, он задал хотя и ситуационно оправданный, но далеко не самый важный для себя вопрос:

— Почему на борту «Антареса» отсутствует шлюп?

Уже договаривая эту фразу, Иван начал понимать, что задаёт не только не самый важный, но и неправильно построенный для компьютера, а поэтому трудный для ответа вопрос. В давние времена такой невинный с человеческой точки зрения вопрос мог сыграть роль компьютерного вируса и вообще вывести корабельный мозг из строя. «Теперь не страшны даже самые каверзные вопросы, — успокоил себя Иван. — Пути переформирования основополагающих программ бортовых компьютеров блокированы, хотя это несколько урезает их возможности и быстродействие. Но повозиться с таким неудобным для однозначного ответа вопросом компьютеру придётся». В своих предположениях Лобов не ошибся. После секундной паузы, понадобившейся для оценки вопроса, его машинный собеседник бесстрастно произнёс:

— Ждите.

Любое ожидание, которого можно избежать, — досадно, неприятно, а то и мучительно. Но странное дело, вместо того, чтобы досадовать и сердиться на самого себя за промах с неудачным вопросом, Иван почувствовал, как постепенно успокаиваются его гудящие от напряжения нервы и возвращаются привычное хладнокровие и ясность мысли. Именно пауза, пауза ожидания, была нужна для этого! И он её получил. Но дело было не только в этом. Полностью овладеть собой Лобову помогло боевое кресло, привычно, ему думалось, заботливо, облегавшее его тело. Помогла и вся обстановка ходовой рубки! Иван интуитивно почувствовал себя командиром, ответственным не только за себя, но и за других, отправившихся вместе с ним в это отчаянное путешествие. И хотя эта ответственность была иллюзорной, он не командовал «Антаресом», а просто ждал ответа на свой неудачный вопрос, она сработала. Он ощутил себя командиром корабля — Иваном Лобовым, и этого было достаточно, чтобы взять себя в руки. Странно, но именно после этого в тайниках его души закопошились ростки какой-то новой, ещё неясной ему самому тревоги за судьбу Лены.

— Отвечаю, — раздельно произнёс компьютерный голос и после паузы повторил: — Отвечаю. Шлюп номер тринадцать сорок шесть стартовал на Уикту, имея на борту одного человека, лоцмана рейдера «Денеболы» Мира Сладки. По этой причине шлюп номер тринадцать сорок шесть не находится на борту «Антареса» и принципиально не может находиться на нем.

Лобов не стал осмысливать эту дикую, не похожую на правду информацию. В его мозгу вспыхнул вопрос: «Что с Леной? Где она?» Но теперь Иван уже держал себя в руках, поэтому он задал его компьютеру, может быть, и не в самой лучшей, однако же удобной для компьютерного ответа форме:

— Кто сейчас находится на борту «Антареса»?

— На борту находятся четверо землян.

При слове «четверо» сердце Ивана ёкнуло.

— Где они находятся? В каком состоянии?

— Трое землян, мне неизвестных, — начал свой добросовестный ответ компьютер, — находятся в разных отсеках корабля: наружном, переходном и жилом — в ходовой рубке. Состояние активное, находящийся в ходовой рубке задаёт мне вопросы. Четвёртый землянин, бортовой врач рейдера «Денебола» Елена Зим находится в жилой каюте номер два. Состояние пассивное глубокий сон.

У Ивана потемнело в глазах. Краем сознания он удивился этому, но тут же понял в чем дело: он крепко, до рези в веках зажмурился — вот и все. Голубой сон? К этому-то все в конце концов и свелось? Но Мир Сладки? Он же ушёл на Уикту! Ушёл один, почему? Значит… Значит, гравитационный сёрфинг шлюпа был не вполне благополучен. Конечно, именно в этом дело! Мир Сладки — лоцман, пилот, он находился в боевом кресле и был фиксирован. А Лена работала с аппаратурой… Никто же не ждал беды! Удар гравитационной волны, перегрузка, Лену швырнуло на аппаратуру… А Сладки не мог бросить штурвал! Он сумел оседлать фронт ударной волны и выйти на режим сёрфинга, он работал на пределе сил, спасая и себя, и Лену. А Лена была ранена, ранена тяжело. Что мог придумать Мир Сладки кроме голубого сна? Какой-то голос мешал Ивану сосредоточиться!

— «Антарес» имеет вопрос… «Антарес» имеет вопрос, — со своим бесконечным терпением повторял бортовой компьютер.

— Слушаю, — с трудом проговорил Иван.

— Находится ли на борту землянин, именем которого была закрыта информация и шлюзовая дверь?

— Находится.

— Может ли он подтвердить своё кодовое имя с точностью до одного часа?

— Может.

Иван ввёл в каблоблок свой персональный позывной и набрал на нем теперь не только дату, но и текущий час мирового времени, присовокупив к нему дополнительный личный индекс.

— Сигнал принят, — отозвался компьютер. — Имею для Ивана Лобова два пункта информации. Пункт первый. Елена Зим находится в состоянии розовый сон двое суток, семь часов, одиннадцать минут. Состояние нормальное. Возможно срочное пробуждение. Пункт второй.

— Отставить пункт второй!

— Понял, отставить пункт второй, — бесстрастно ответил послушный компьютер.

К черту пункт второй! К черту все эти загадки! Почему Мир Сладки ушёл на Уикту в одиночку, оставив Лену на «Антаресе»! Почему Лена заперлась тут его именем, точно в осаждённой крепости, все к черту! Все это потом. Важно, что Лена здесь, что она жива! Иван был готов выпороть самого себя за недогадливость. Но уж слишком много неожиданностей обрушилось сегодня на его голову, чтобы ни разу не сбиться на мелочи. Он был готов к самому худшему, поэтому глубокий сон механически сопоставил с голубым сном, который гвоздём торчал в подсознании, вылетело из головы, что помимо голубого сна на дальних рейдерах есть добрая старая программа розового сна, задействованная ещё на субсветовых кораблях. Розовый сон мягкий анабиоз, электролетаргия, в которую погружали себя космонавты во время полётов, продолжавшихся годами, а то и десятилетиями. «Антарес», шедший в неведомое, загалактическое далеко, был оборудован аппаратурой и этой программы. Да славятся те, кто сделал это!

— Управление программой «розовый сон» по моему сигналу из каюты номер два перевести на ручное управление, — приказал Иван.

— Каюта номер два заперта на шифр-замок, блокированный командой срочного пробуждения.

— Блокировку снять, замок открыть.

— Выполняю, — послушно отозвался компьютер.

Срочное пробуждение — небезопасно, оно применяется лишь в случаях острой необходимости: тревога, авария, встреча на звёздной дороге с неведомым, ранее неизвестным. Эта мысль промелькнула и угасла. А потом в голове Ивана, пока он шёл к каюте номер два и открывал дверь, струилась и переливалась некая радужная пустота, которая шептала и шептала одни и те же строки из пушкинской сказки: «Ветер, ветер, ты могуч! Ты гоняешь стаи туч, ты волнуешь сине море, всюду веешь на просторе! Не видал ли ты на свете где царевны молодой? Я жених её. — Постой, — отвечает ветер буйный, — там за речкой тихоструйной есть высокая гора, в ней глубокая нора. В той норе во мгле печальной гроб качается хрустальный…»

В каюте не было печальной мглы, там царил мягкий розоватый полусвет, освещая спящую Лену. Она лежала на спине, спокойно прикрыв глаза, тело её было почти обезвешено местным гравитационным полем и лишь слегка касалось постели. Сердце её, как показывал пульт у изголовья постели, билось замедленно — двадцать ударов в минуту. Но так и полагалось по программе розового сна. Дыхание Лены было таким поверхностным, что грудь была неподвижна, с первого взгляда это пугало. Но лицо, живое лицо с едва приметным румянцем на щеках, — успокаивало. Осторожно опустившись на стул возле изголовья постели, Иван взял управление электросном на себя и включил программу медленного, самого благоприятного, практически свободного от остаточных пороков пробуждения. Иван не торопился. «Я ждал долго, — сказал он самому себе, — подожду ещё раз. Теперь уже недолго — двадцать минут!» Иван отдыхал, глядя на спокойное лицо спящей жены. Гравитационная компенсация ступень за ступенью снималась, тело Лены незаметно для глаза тяжелело, все более продавливая мягкую поверхность постели. В голове Ивана по-прежнему плавал и струился бездумный радужный туман. «Ветер, ветер… Не видал ли ты на свете где царевны молодой? Я жених её…» Когда брови Лены шевельнулись, а веки дрогнули, Лобов, затаив дыхание, осторожно положил на её лоб свою большую ладонь. Глаза Лены, знакомые карие глаза, открылись… Долгие секунды Лена тревожно смотрела на человека, сидящего неподвижно у её постели. Потом глаза её успокоенно закрылись, лёгкие слезы потянулись по щекам — она узнала Ивана.

«Не видал ли ты на свете где царевны молодой? Я жених её…»