ГЛАВА 12

Я выплывал из липкого болота сна, отчаянно барахтаясь, чтобы снова не пойти ко дну. Голову кто-то залил цементом, и она тянула меня вниз, в густую темноту, пропитанную тупой болью. Веки слиплись, горло пересохло, а во рту не иначе сумасшедшая ведьма варила зелье из сушеных лягушек и кошачьей мочи. Как я умудрился напиться до такой степени?

Кое-как продрав глаза, уставился на белый потолок. Состояние было, какое только злейшему врагу пожелаешь. И то если докажет, что он злейший, а не просто с радостью пристрелил бы тебя при случае. Того, кто сейчас захотел бы меня пристрелить, я бы признал лучшим другом. Вроде Джейка…

Вчерашние события медленно всплывали на поверхность сознания. Джейк пил самодельное виски и поэтому мутировал… Я приподнялся, на миг забыв о раскалывающейся голове. Голые стены, жестяной умывальник, металлическая лестница, круто поднимающаяся к запертой двери. Я, одетый и даже в туфлях, лежал на диване в подвале дома О'Доннелов. На журнальном столике остались бутылки, одна пустая, во второй примерно треть содержимого. Рядом две кружки и кофейные чашечки. Нуда, они служили рюмками. Значит, мне не приснился разговор с Ларри? Его невероятный рассказ не был порождением пьяного мозга? О боже! Да не может быть! Хоть убейте меня, не может быть, чтобы эта история была правдой. Мутанты, зависящие от самогона, сделанного из мха, и ловящие проезжих, чтобы сожрать их, как только пойдет дождь? Нет, это я перебрал и подсознательно переключился на выдумки в стиле «horror». Надо будет сообщить Терри, что я меняю жанр. Обязательно сообщу. Если голова не лопнет в ближайшие пять минут.

Металлический щелчок замка плетью полоснул по моему измученному мозгу, и я зажмурился, снова откинувшись на спину. Кто-то спускался по лестнице. Слава богу! Пусть это будут мутанты, инопланетяне или привидения — лишь бы они додумались принести воды. Может, удастся ненадолго избавиться от жажды, а заодно вымыть изо рта вонючий привкус. Никогда больше не буду пить неразбавленный бренди полными кружками. Вообще буду хорошим, только дайте воды.

Но никто не спешил протягивать мне холодный стакан, до краев полный спасительной влагой. Шаги (каждый из которых отдавался в моей несчастной голове) остановились где-то на полпути от лестницы к дивану. Пришлось снова открывать глаза. И поворачивать голову, медленно, как колодезный ворот. О пожалуйста, ради всего святого, бросьте меня в колодец! И не сердитесь, если я выпью его до дна.

Но мечты о колодце отступили, как только я сфокусировал взгляд на О'Доннеле. Это он, добрый хозяин, пришел проведать гостя и молча стоял в нескольких шагах от дивана. Я не меньше минуты разглядывал его, пока не выговорил:

— Ни к чему, Ларри. Не стоило его брать. Ты одним мизинцем со мной справишься.

Он улыбнулся и посмотрел на браунинг в своей правой руке, как на любимого котенка, забравшегося в буфет: «Как ты сюда влез, озорник?» Мое горло будто мускатной теркой скребли, но я заставил себя пробормотать:

— Лучше бы воды принес.

Ларри привычным жестом поставил пистолет на предохранитель и сунул его за пояс.

— Мне надо было убедиться, что ты не буйствуешь, — пояснил он. — Как-то не хотелось войти сюда и получить по голове бутылкой.

— Ты слишком хорошо обо мне думаешь. Я сейчас не способен спичку поднять.

О'Доннел покачал головой.

— Не так уж ты расклеился, Уолт. Поднимайся и умойся, сразу станет легче.

Я понимал, что он прав. Но подняться значило поднять голову, а переживать эту пытку я никак не хотел. И лежал с закрытыми глазами, слушая, как шаги Ларри удаляются, как тихо гудит под ними лестница и снова щелкает замок. Наверное, вчера я начал пересказывать свои выдумки, вот Ларри и решил, что со мной надо быть поосторожнее. Как с психом… Нет, стоп! Это он, а не я рассказывал. Он говорил о мутантах, о своих сослуживцах и моухейских законах. Воспоминания стали четче, но чем яснее они проступали из похмельной мути, тем страшнее мне становилось. Что, если О'Доннел не шутил?

Конечно, не шутил, какие могут быть шутки, если вокруг монстры?

Я сел и вцепился в голову, будто хотел выдавить часть воспоминаний сквозь череп. Не вышло. Мозаичная картинка сложилась практически полностью, только вместо симпатичных щенков на ней появилась отвратительная мохнатая морда с окровавленными клыками. Прекрасная Сьюзен, будоражащая фантазию каждым движением, набивала рот человечиной… И ее девочки тоже обгрызали трупы? И Делберт, добрый мальчишка с умными и грустными глазами олененка, не отказывался от ломтя мяса, срезанного с человеческой руки?

Или с бедра?

Воображение нарисовало тошнотворные картины, при этом настолько реалистичные, что они мигом вышибли из меня похмелье. Когда Ларри вернулся с кувшином воды и пустым стаканом (браунинг остался за ремнем), я выплескивал на лицо последнюю горсть воды из умывальника.

— Полегчало? — поинтересовался он.

— О чем мы говорили вчера вечером?

— Не помнишь? — он поднял брови.

— То, что помню, не может быть правдой. — Я потянулся за водой. Кажется, никогда раньше она не была такой вкусной. Плевать, что сюда подмешано. Плевать, если я превращусь в монстра. Монстров не бывает, мы все знаем это с детства. Ну, не совсем с детства, тогда вокруг еще бродят Буки, а Санта-Клаус, пролетая по небу, вынужден иногда сделать крутой поворот, чтобы не столкнуться с Бэтменом, но с подросткового возраста мы накрепко уясняем, что монстры — всего лишь возможность получить кое-какие деньги от изда-тельства или киностудии — если они достаточно ярко описаны.

Второй стакан был на вкус чуть теплее. Ларри улыбался.

— Зачем ты мне врал? — спросил я.

— Все, что ты вчера слышал, — чистая правда, — ответил он. — И завтра с утра я предъявлю тебе доказательства. А пока обдумай информацию, не забивая голову словами «такого не бывает». Есть хочешь?

— Да.

Он кивнул. И крикнул:

— Спускайся! — Очень громко крикнул, в подвале не стоит так орать. Но я не сделал ему замечания — в конце концов, он тут хозяин. Я сел на диван и стал ждать продолжения спектакля, а в голове кружились обрывки вчерашнего разговора. Теперь, когда остатки хмеля перестали туманить мозг, рассказ Ларри сложился в памяти четко и последовательно.

А по крутой лестнице легко, как фея, спускалась Айрис.

Мутант?Любительница человечины?!

Но на подносе в руках у девочки была самая обычная еда. Чашка с бульоном. Тминный хлебец. Горка салата на красивой треугольной тарелочке. Сандвичи с ветчиной. И бутылка с золотистой жидкостью, на этикетке которой красовались четыре розы. У меня перехватило горло, когда я увидел эту бутылку. Никак не ждал, что получу от О'Доннелов самопальное виски. Чтобы успокоиться, я перевел взгляд с подноса на изящную фигурку Айрис. Легкое голубое платье красиво облегало ее, расходясь вниз от бедер широкими складками. На точеной шейке позвякивали дешевые пластмассовые бусы, крупные белые горошины.

— Доброе утро, мистер Хиллбери, — улыбнулась девочка. Слегка покраснела и отвела глаза. Я со школьных лет не сталкивался с таким привлекательным смущением. У Айрис явно не было опыта сестры. — Я надеюсь, вам понравится завтрак.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся я. — Спасибо, Айрис.

Ларри смотрел на меня со снисходительной усмешкой. Он прекрасно понимал, как действуют его дочери на мужчин.

И как легко они могут сожрать этих самых мужчин, стоит пойти дождю.

Да нет, не верю! И не поверю, пока не увижу своими глазами, как ангел вроде Айрис превращается в чудовище.

— Ешь, — сказал Ларри. Он присел на другой край дивана, точно, как вчера, но держался еще спокойнее. Как будто мое взбитое в шейкере состояние было хорошим знаком. Идеально очерченные губки Айрис приподнялись в робкой улыбке, девочка словно ждала от меня еще какой-то фразы,

например, «приготовь к обеду отбивные из Дилана Энсона, детка»… А что, неплохая идея.

но отец глазами показал ей на дверь, и она послушно исчезла.

— Ешь, — повторил Ларри. — И слушай.

Выпить он мне не предложил ни «Четыре розы», ни что-нибудь из собственных запасов. Зато бульон был горячим, крепким и очень вкусным, а голос Ларри уверенным и весомым:

— Я не раскрылся бы перед тобой, если бы дело было только в твоем любопытстве, Уолт. Но мы все следили за тобой с того дня, как ты сюда приехал, и еще до того немало узнали о тебе от Риденса. Он, между прочим, неплохо перенес первое изменение и сейчас в полном порядке. Миссис Гарделл объяснила ему, что ты ушел на прогулку ни свет ни заря и пообещал вернуться только завтра. Взял с собой одеяло, чтобы заночевать где-нибудь в поле.

Ларри слегка наклонился ко мне.

— Ты ведь в самом деле его взял? Положил в машину.

— Я хотел отвезти Джейка в больницу. Он кивнул.

— Риденс всегда говорил, что ты — лучший друг, какого только можно желать. Ты нам подходишь, Уолт.

— Для жаркого? Или на суп сгожусь? О'Доннел рассмеялся.

— Для этих целей есть люди попроще. Обычно их хватает. Это только в то лето, когда я сюда попал, пришлось устраивать ловушку на дороге. Дожди тогда затянулись.

— Почему именно дождь? — Я старался представить, что его слова — очередной сюжет, придуманный Джейком, и задал вопрос, без которого не обошелся бы редактор. Но Ларри не был автором, поэтому только пожал плечами.

— Не знаю. Я не биолог. А вообще, «почему» — идиотский вопрос. Ты же не спрашиваешь, почему у тебя пять пальцев на руке, а не восемь, или почему соски расположены не на спине. Так какой смысл доискиваться причин, из-за которых моухейцы стали собой?

— Ты произносишь «моухейцы» как название особой нации.

— Так оно и есть, — улыбнулся Ларри. — И разумнее всего будет принять их такими.

— Оборотнями и каннибалами?

— Чем меньше будешь забивать себе голову громкими словами, тем быстрее адаптируешься. А тебе это нужно.

— Как твоим бывшим сослуживцам? — Я откусил сандвич и пододвинул к себе салат. — Чем экскурсия закончилась для них?

— Им пришлось долго ждать, — спокойно сказал О'Доннел. — Я уже говорил, начало того лета выдалось очень дождливым. Моухей стоит далеко от центральных трасс, но чужаки заявляются сюда регулярно, со временем сам убедишься. Наверное, людей что-то тянет на эту проселочную дорогу. Может, те же флюиды, которые вызывают кошмары. А когда семейные «Седаны» или фуры дальнобойщиков останавливаются в Моухее, ничего не стоит оставить людей здесь навсегда. Кого — силой, а других можно попросту угостить стаканчиком. Или плеснуть «виски» в сок, как это сделали с Кэтлин. Избавиться потом от машин легче легкого. А деревня получает запас свежего мяса, которое ходит на двух ногах и поет песни, дожидаясь смерти.

— От твоего цинизма воротит.

— От наивности — еще сильнее, — отмахнулся Ларри. — Так вот, в июне восемьдесят седьмого обычное число проезжих уменьшилось, а дождь лил почти каждый день. В конце месяца моухейцам пришлось бросать жребий между собой, и во время очередного преображения они съели Карла Биннса. Потом — Долли Гарделл и Селину Уибли.

— Сестру Сельмы? — сообразил я.

— Ее самую. Говорили, она была гораздо красивее Сельмы.

— Это несложно, — криво усмехнулся я. Забавная в Моухее традиция подбирать братьям и сестрам похожие имена. Сельма и Селина, Молли и Долли. Теперь Айрин и Айрис, Дилан и Делберт. Наверное, когда имена так похожи, создается впечатление, что и дети сливаются в единое существо. И если одного из них придется сожрать, это даже не убийство. Просто ликвидация запасного варианта.

Господи, что за идиотизм! О'Доннел правду сказал — я подхожу этой чокнутой общине. Уже одним тем, что сижу и выдумываю кретинские объяснения их сумасшествию вместо того, чтоб вырваться отсюда

Ага, пробить головой стену и пальцами вырыть тоннель!

и немедленно вызвать полицию из Гэлтауна.

«Детектив, в вашем округе живет целая деревня оборотней, которые любят, посиживая под теплым дождичком, смаковать человечину!» Конечно, после такого заявления вся полиция штата поднимется по тревоге, а мне губернатор вручит медаль.

Я внимательно всмотрелся в бульон. Ладно, даже если туда влили «Четыре розы», съем. Обычно после перепоя на еду и смотреть не хочется, но стресс диктует свои правила, и сейчас у меня желудок сводило от голода. Сандвич только раздразнил аппетит.

Интересно, ветчина в нем не из человеческого окорока?

Да нет, конечно! О'Доннел ведь ясно сказал, что он не по этому делу. И с какой радости моухейцам тратить драгоценные запасы на чужака? Так что пусть Ларри рассказывает что угодно, хоть и возьмется описывать пожирание людей живьем — все равно буду есть.

— Необходимо было заполучить запас будущих жертв, — сказал О'Доннел. — Никому не хотелось любоваться машиной, которая въедет в деревню и, не останавливаясь, умчится дальше, поэтому посреди дороги устроили ловушку. И в награду за труды получили не легковушку с парочкой, а полный автобус людей. Да только погода неожиданно переменилась — после того, как наша группа осела здесь, дождя не было почти два месяца.

За это время меня более-менее подготовили к тому, что должно произойти. Я подружился со Стэном Клейменом, с Чарли Маккини. Они неглупые люди и хорошие друзья, можешь поверить. А ребята, постоянно пьяные, грязные и вповалку спящие на полу сарая, начали вызывать отвращение. Так что, когда пошел дождь, я спокойно наблюдал за тем, как мои новые соседи расправлялись с моими бывшими друзьями. И готов был помочь им, если понадобится.

Зря я думал, что смогу есть, что бы он ни говорил. Кусок хлеба застрял в горле, я осторожно положил ложку. Капли бульона стекали в центр углубления.

— Ребята не особо страдали. — Ларри улыбнулся, и это не было галлюцинацией. Я сглотнул, показалось, слюна оцарапала горло, а он спокойно и дружелюбно продолжал: — Они так нахлестались, что сопротивляться не пробовали. Вот потом, когда заносило сюда непьющих, бывало труднее. Знаешь: вопли, попытки убежать, когда ноги разъезжаются в грязи, униженные мольбы и спекуляция способностью к размножению. «Не надо, прошу вас, у меня трое детей!»

Я не думал, что кинусь на него. Не прикидывал, как это сделать половчее. Но ярость ударила изнутри ост-рой вспышкой, словно из солнечного сплетения вырвалось лезвие меча Люка Скайуокера, — и я прыгнул на О'Доннела, изо всех сил оттолкнувшись ногами от пола. Если повезет, подомну эту скотину и успею…

Я ничего не успел. Реакции Ларри позавидовал бы лучший футбольный вратарь. В долю секунды он отстранился по-змеиному плавным движением, а в руках, ухвативших меня за предплечья, сила была медвежья.

Мог бы помнить об этом, кретин, видел ведь, как он одной рукой держал Дилана на весу!

Ларри поднялся на ноги, сдернув меня с дивана, и встряхнул так, что зубы щелкнули. Я рванулся, но с тем же успехом мог вырываться из стальных клещей. Голова моталась из стороны в сторону, О'Доннел тряс меня, как отец провинившегося мальчишку. Если врежет, я буду зубы по всему подвалу собирать.

Но он не перешел к радикальным мерам. Решив, что городской хлюпик опомнился, ослабил хватку и толкнул меня обратно на диван. Я больно треснулся затылком о деревянный подголовник. Какая сволочь приду, мала украшать диваны деревяшками? Не могли ватой обить? Голова кружилась, я чувствовал себя оплеванным и абсолютно беспомощным.

— Не ершись, Уолт, — тяжело выделяя голосом каждый слог, сказал Ларри. Он наклонился надо мной, глядя в глаза. Его глаза были голубыми, холодными и жестокими. А мои — перепуганными. Ничего больше.

— Я тебе доверяю и понимаю, что тебе надо время переварить информацию. Но если не хочешь узнать, что такое серьезные неприятности, никогда больше не смей на меня кидаться. Понял?

— Понял, — пробормотал я.

Рукоятка браунинга была всего в нескольких дюймах от моей упавшей на колено руки. Ничего не стоит дотянуться до нее. Когда у меня будет оружие…

Ларри выбьет его в два счета, после чего измордует меня по всем правилам. Отбитое мясо вкуснее, правда ?

Я перевел дух, отодвинулся и потер затылок.

— Ты сам соображал, что говорил?

— Куда лучше, чем ты, когда решил изобразить супермена, — улыбнулся он. — Не пытайся играть киношного героя, Уолт. Истребить всю нашу деревню подчистую ты все равно не сможешь. И никто не сможет.

Я не стал спорить. Отчасти понимал его правоту, отчасти боялся, что, распустив язык, нарвусь все-таки на крепкую затрещину… Какой из меня супермен, я герой, только пока над бумагой сижу с ручкой в руке. А это можно делать и среди оборотней.

— Моих сослуживцев моухейцам хватило на несколько дождей, — спокойно подвел итог О'Доннел, возвращаясь на прежнее место. — Те, кого оставили напоследок, вряд ли понимали, куда делись товарищи. Главное, «Четырех роз», как и прежде, было с лихвой. Только Динкман с Томми Райсом попытались бежать. Пришлось мне догонять их.

Он чуть заметно прищурился, испытующе глядя на меня, но я не пытался дергаться. Кивнул головой и снова взялся за ложку. Во имя чего мне сражаться? За мертвецов, кости которых давно сгнили в земле? Я даже не [ знал этих людей. Лучше заставлю себя есть. Не могу победить О'Доннела в драке, так попробую хоть над тарелкой доказать, что у меня сила воли есть.

— Я был не один, конечно, — сказал Ларри. — Большинство моухейских мужчин ехали вместе со мной. А Том и Динкман плелись пешком, уставшие и за последние недели исхудавшие донельзя, ни дать, ни взять — живые скелеты. Мы не стали убивать их на месте. Просто окружили и продержали примерно сутки среди поля, не позволяя сбежать. Видел бы ты, как их корчило, когда организм испытал нехватку моухейского «виски». Куда хуже, чем Кэти тогда, в самом начале. Том блевал желчью, катаясь по земле, и ногтями разодрал себе лицо, выдавив один глаз.

Я кивнул, старательно прожевывая ветчину. Боже, дай мне силы выслушать это до конца, не изменившись в лице! Буду повторять про себя детские стихи, испытанный способ. Это помешает воображать, как человек сам себе выдавливает глаз, пока на него спокойно смотрят другие люди. Некоторые, наверное, смеются. Пьют свое «виски», не позволяя мученику дотянуться до бутылок, таких же близких и недосягаемых, как близок и недосягаем сейчас для меня пистолет О'Доннела… Нет, не об этом надо думать, не об этом! Малыш Джек Хорнер сел в уголок и сунул в пирог свой пальчик…

А из пирога потекла кровь, как из пустой глазницы.

Вообще ни о чем не думать! Только есть, проталкивать пищу в горло.

— А Динкман жрал землю, — продолжил Ларри. —

Совал ее в рот полными горстями, давился и не заметил, как обмочился. Под конец он набил рот землей, пропитанной его же собственной мочой. Мокрую легче было нагрести, понимаешь?

«Он нарочно это говорит, — понял вдруг я. — Проверяет мою выдержку. Может, те парни умирали совсем не так жутко». А если и так, что уже можно сделать?

— Я думал, Динкман отдаст концы первым, забьет пылью дыхательное горло и отмучается. Но Томми умер, а Динкман еще час хрипел.

— Как его звали?

— Не помню. Зачем тебе?

— Просто так. — Я отправил в рот последнюю ложку бульона и облизнул губы. — Кофе не будет?… Тогда крикни, чтоб принесли, и рассказывай дальше.

В его взгляде появилось одобрение: «Мы в тебе не ошиблись, парень!» Вот спасибо! Можно теперь сесть возле костра?

Я действительно сел поудобнее и каким-то чудом сумел расслабиться. А как только схлынуло напряжение и мозг перестал талдычить: «Глотай и не своди брови. Глотай!» — позывы к рвоте, вызванные рассказом Ларри, исчезли. На смену им пришло понимание: я сумел затолкать в себя еду, потому что с детства принимал противоядие к таким рассказам. Да здравствуют авторы романов ужасов! В какое-то мгновение, еще не опомнившись от встряски, я стал воспринимать историю О'Доннела как книжный сюжет. И теперь, как положено не киношному, но книжному герою, держался невозмутимо. Но, пожалуйста, господи, пусть он больше не вспоминает никаких подробностей. Я, конечно, уверен в себе, но все-таки… Лучше не надо. О'кей?

Кофе принесла Кэтлин. Я заметил ее встревоженный взгляд, брошенный на мужа, и улыбнулся:

— Ты еще прекраснее, чем вчера. Ларри, можно поцеловать твою жену?

— Давай, — насмешливо хмыкнул О'Доннел. Наверное, он не стал бы бить меня, даже если бы я поцеловал Кэтлин взасос, но я ограничился тем, что прикоснулся губами к ее душистой щеке. Может, по этой щеке и размазывалась человеческая кровь, но не так много, как по губам.

С губ она стекала струйкой, тонкой красной — и непрерывной.

Кэтлин чмокнула меня в ответ, и мне стоило усилий не вытереть щеку.

— Ларри все тебе рассказал? — поинтересовалась она.

— Надеюсь, что если и не все, то большую часть.

Женщина подмигнула.

— Когда придешь на танцы, первый вальс — мой.

— Договорились.

Мы с Ларри проводили ее взглядом. Сзади Кэтлин выглядела соблазнительнее дочерей, в ее походке сквозила чувственность и великолепное умение управлять своим телом. Я вспомнил, как танцует эта богиня. Можно только представить, как она хороша в постели! Надо было все-таки поцеловать ее по-настоящему. Плевать, скольких поклонников она сожрала. Ни Энни, никакая другая женщина не волновала меня так сильно, как Кэтлин О'Доннел.

— Я люблю ее с той минуты, как увидел впервые, — сказал Ларри, не поворачиваясь ко мне. — Люблю больше всего на свете, и моя любовь сильнее всех человеческих законов и моральных табу.

— Даже способна оправдать сотни убийств?

— Миллионы. Я готов своими руками истребить все человечество, лишь бы Кэти и девочки были со мной — и счастливы.

Он потянулся за кофе, мимоходом глянул на бутылку виски, но заговорил о другом:

— Если бы ты знал, Уолт, как я боялся за Кэти, когда она рожала. Ни врачей, ни хотя бы настоящей акушерки рядом. Миссис Гарделл называет себя дипломированной медсестрой, но я к тому времени уже знал, что диплом она получила по почте, окончив заочные курсы. Здесь не учатся иначе — дождь ведь может пойти, когда человек сидит на лекции. Понимаешь?

— Поэтому ваши дети и не ходят в школу?

— Естественно. Я ни за что не допущу, чтобы мои девочки оказались за пределами Моухея, когда из туч закапает. Случись такое, они либо будут убиты перепуганным копом, либо превратятся в подопытных кроликов в каких-нибудь закрытых лабораториях. Ненадолго, без самогона им не прожить больше суток. А нам всем пришлось бы разыгрывать удивление перед властями и открещиваться от моих дочерей, уже мертвых.

Он опустил голову и машинально качнул ею из стороны в сторону, будто не мог выдержать представившуюся картину.

— А если кто-то приедет сюда в дождливый день? Например, шериф округа.

Этот вариант отрицательных эмоций не вызвал.

— Я его встречу, — ответил О'Доннел. — И попрошу заглянуть попозже. А остальные на время спрячутся. Мы уже обыгрывали такую ситуацию. В крайнем случае, я с любым шерифом справлюсь.

Да уж, в этом я не сомневался!

— Тело официального лица, конечно, грызть никто не станет. Его найдут в его же машине, врезавшейся в дерево на дороге к Моухею, и ни одна сволочь не докажет, что он умер не в результате аварии. Дверцы машины будут заперты. Тормозной путь налицо. Никто не удивится, в дождь дороги скользкие.

Улыбнувшись, он положил себе сахару. Белого, как лицо мертвеца в разбитой машине, и блестящего в свете лампы, как дорога под дождем.

— Я говорил тебе вчера, Уолт: мы готовы себя защищать.

— Твои дочки родились оборотнями?

— Не знаю. — Ларри пожал плечами. — Сначала они выглядели обыкновенными младенцами. И свой первый дождь пережили без изменений. Но мне объяснили, что период младенчества у всех моухейских детей «спокоен». Некоторые впервые мутируют только к году. С моими доченьками это произошло в три месяца.

— Гордишься?

О'Доннел поднял глаза к потолку и не ответил.

— Сразу после первого преображения Кэтлин стала давать им «Четыре розы», — продолжил он. — Мы не могли позволить себе потерять детей, а после того, как изменения начались, без мохового виски малышки не выжили бы. Так что они пили сначала по пол чайной ложечки, потом по глоточку, по маленькой рюмочке… Они моухейки, но живы, здоровы и хороши собой, а остальное я принимаю как есть.

— Без глупого «почему»?

— Точно.

— Осталось выяснить только одно. — Я долил себе кофе (чашка, между прочим, была нормальной, емкостью граммов триста пятьдесят) и взял второй медовый коржик. Если их испекла Кэтлин, то Ларри сказал правду: около плиты ей нет равных. — Какая роль отводится мне?

— Выбирать будешь сам. Как ты уже понял, мы стараемся избежать чужого внимания и не спешим раскрываться перед каждым приезжим. Но Джейк Риденс, явившись сюда, показал себя совершенно особенным человеком. Предрасположенным к моховому виски, как и моя жена. Таких людей мы ценим. А так как Риденс восторгался тобой, мы решили, что и ты можешь быть отмеченным. Избранным.

Я тоже хотел думать о себе как об избранном. Особенно когда был подростком. Но мое понимание избранности всегда находилось в другой плоскости, и теперь я промолчал.

— Ты такой и есть, Уолт, — утешил мои юношеские запросы О'Доннел. — Явился по зову друга мгновенно; как мог помогал ему — и не только ему одному. Дел-берт Энсон молиться на тебя готов за твою доброту.

— Ерунда.

— Это не все. Ты не стал поднимать шума, когда столкнулся с припадками Джейка, не испугался собственных кошмарных галлюцинаций и не признался в них никому, кроме Делберта, а мальчишка в счет не идет. Но!

Указательный палец… Нет, это был Перст Наставляющий и Поучающий — поднялся и качнулся перед моим лицом.

— Но ты не пропустил мимо ушей его вроде бы бессмысленные советы насчет выпивки. Причем о них тоже никому не рассказал. Умудрился два дня воздерживаться от «Четырех роз», но при этом понимал, как важно не настроить против себя окружающих. Ты ведь неслучайно вчера вечером заказал «то же, что и всем»? А пить это собирался?

— Я следил за реакцией Делберта, — честно признался я. — Если бы он подал знак «не пей»…

— Ты не стал бы соревноваться с Сельмой.

— И выдал бы это за галантность. Ларри засмеялся.

— Но побродил бы по «танцзалу» со стаканом, делая вид, что потягиваю понемногу, — закончил я. — И выплеснул бы его, выйдя покурить.

— Вот поэтому на тебя можно делать ставку, Уолт Хиллбери, — бывший лейтенант одарил меня не меньше чем генеральским одобрением. — Ты смел, умен и сообразителен. Умеешь слушать советы, правильно их оценивать и, что всего важнее, умеешь дружить, располагать к себе людей и хранить тайны.

— В сенат меня!

— Может быть, и к этому придем, — улыбнулся Ларри. — А пока я от имени всей нашей общины предлагаю тебе стать моим напарником. Свободным от моховой зависимости полноправным жителем Моухея. Констеблем или, если угодно, мэром. Ты будешь иметь все, что захочешь, и при этом знать, что спас своего друга — Джейк слишком привык искать в тебе защиту и поддержку, без тебя он обязательно совершит какую-нибудь ошибку, которая будет стоить ему жизни. Ты ведь сам это понимаешь, Уолт.