Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Всё потерять – и вновь начать с мечты …

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Туманов Вадим / Всё потерять – и вновь начать с мечты … - Чтение (стр. 17)
Автор: Туманов Вадим
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      К счастью, у директора комбината «Приморзолото» Нахалова никакой аллергии на слово «артель» не было. Когда мы встретились в Хабаровске, он вообще показался мне немногословным, переживал, что в крае небольшие объемы добычи (от 800 килограммов за сезон до тонны). Разбросанные в бассейне Амура участки не могли переломить ситуацию. Комбинату просто нужна была крупная и хорошо оснащенная старательская артель. На окраине города есть складские постройки и участок земли, которые новая артель могла бы использовать в качестве базы. Решили: я с моими товарищами сначала побываю на побережье Охотского моря, в бухте Лантарь, на месторождении, и в зависимости от увиденного определимся. Мы оба рискуем: он – показателями комбината, я – судьбами нескольких сот человек.
      Удача – всегда заслуга артели, провал – вина только председателя.
      Из Хабаровска летим на Ан-2 к хребту Джугджур. Зрелище плывущих под крылом ландшафтов даже из самых заносчивых может выбить спесь. Мысль только о том, как сюда забрасываться. Ума не приложу, как в середине XVII века по приамурским лесам и волокам через горы здесь пробиралась дружина Ерофея Хабарова. Я к нему, как и к Стеньке Разину, например, отношусь без особого почитания (разбой – он во все времена разбой), но, не теряя чувства юмора, можно вспомнить повторяющуюся три века типичную российскую ситуацию: Ерофей Павлович не понравился высокому московскому чиновнику Зиновьеву, командированному «для приведения в порядок дел на Амуре». Землепроходца, открывшего для отечества огромные богатства, по чиновничьему распоряжению доставили в Москву, обвинили в присвоении государевой казны, свинца, пороха, учинили'долгое следствие. Дело прекратили, говоря по-нашему, «за отсутствием состава преступления». Царь повинился и пожаловал казака в сыновья боярские.
      Недалекие чиновники оказались у нас живучи.
      Но где брать каждый раз умных царей?
      …Приземляемся у поселка Аян. После короткого ожидания пересаживаемся на вертолет и минут двадцать летим в облаках. Нас четверых высаживают на снежной поляне.
      Вершины Джугджура ослепительно светятся, обещая безветренную погоду, но в этих местах никогда заранее не знаешь, что стихия выкинет десять минут спустя. Вертолет за нами вернется дня через четыре. Если ветер с моря нагонит тучи, погода на пару недель станет нелетной. Я слегка поежился и отогнал невеселые мысли, они имеют странное свойство – сбываться, когда постоянно думаешь о неприятностях,
      Бухта Лантарь пахнет выброшенными на берег мерзлыми водорослями. На море легкая серая зыбь.
      Лет двадцать назад охотник-эвенк с котомкой за плечами, поднявшись на высокую гору, мог далеко-далеко в море увидеть дымок. Это мог быть «Феликс Дзержинский», шедший из Ванино в Магадан… Но будь охотник даже шаманом, наделенным сверхъестественными способностями, никакой фантазии не хватило бы ему представить мокрую палубу с автоматчиками и собаками, задраенный брезентом в три слоя и закрытый лючинами трюм, где на нарах теснятся, прижимаясь друг к другу, заключенные, гадая, что каждого ждет.
      Жизнь как будто специально возвращала в места, мимо которые когда-то меня протащили, не давая их разглядеть. Неужели прошло двадцать лет?
      Мы быстро провели опробование в нескольких местах, наши прогнозы подтвердились – было понятно, что золото здесь есть. Определились, где будет поселок.
      Неделю спустя вертолет вернул нас в Аян, оттуда мы возвратились самолетом в Хабаровск, и теперь могли разговаривать в «Приморзолоте», полностью представляя ситуацию.
      – А сколько золота вы полагаете взять за сезон? – спрашивали насю. Я хотел было сказать «килограммов восемьсот», но сообразил что эта цифра сильно задела бы руководство комбината, который столько едва добывал всеми своими предприятиями и артелями, и мы в глазах старожилов выглядели бы, как это уже случалось, явными авантюристами.
      – Если забросим всю технику, килограммов пятьсот, – сказал я, сильно преуменьшив действительные возможности. Но даже эта цифра вызвала у собеседников снисходительную улыбку. Мы были первым производственным коллективом, решившим добывать золото не на материковом предгорье Джугджурского хребта, а по другую сторону перевала – на узкой полосе у моря. И сразу – полтонны?!
      Я уже привык замечать на лицах людей, слушающих нас в первый раз, снисходительное высокомерие. Наверное, только молва об артели, пришедшая с Колымы и Алдана, а больше того рекомендация «Главзолота» – вынуждали хабаровчан деликатно ограничиться сомнениями.
      У поселков на Охотском побережье экзотические названия, гармонирующие с впечатлением, которое те производят. Я много раз пытался выяснить, что означает слово «Аян». Мне говорили, что название поселка происходит от якутского «яма». Это похоже на правду. В поселке только раз тридцать в году выглядывает солнце. Тем не менее, когда я -спрашивал наших механиков, горняков, рабочих, как они устроились, мне отвечали, смеясь:
      «Хорошо, как никогда!»
      И добавляли, что у аянских женщин кое-чему могли бы поучиться -парижанки.
      В этом смысле Аян напоминал Петропавловск-на-Камчатке: сюда еще до войны высылали веселых девочек со всего Союза. Можно представить, что там творилось в годы войны, когда в порт приходили пароходы, совершавшие регулярные рейсы между Советским Союзом и Соединенными Штатами. Самыми бойкими местами города были Клуб моряков и Сопка любви.
 
      Помню, однажды мы стояли на петропавловском рейде и на моторном боте подошли к берегу. Другой бот отходил от берега к судну. На наш вопрос, что нового, нам отвечали: «Грехи!» И уже серьезно добавляли: «Дерутся без ножей, триппер за три дня лечат». Шутили, что, если в дверь к девочкам кто-то стучал рукой, таким не открывали: раз руки свободны – значит, без подарка…
      По-другому решалась «женская проблема» на Колыме. В лагерь на «Челбанье», где далеко за две тысячи народу, заключенный-шофер Иван Приступа на водовозке ЗИС-5 однажды тайно завез женщину. Она не выходила из зоны больше двух суток. Думаю, она и не спала. Вытащить ее из бараков было невозможно, заключенные не дали бы это сделать, да она и сама не стремилась. Начальница санчасти бегала около вахты и кричала: «Вы представляете, вдруг она сифилисная!» На третьи сутки, выйдя из зоны, женщина ругалась с командиром дивизиона и надзирателями. Я на нее посмотрел: маленькая, щупленькая. Сейчас, через много лет, когда на телеэкранах мелькают красотки, претендующие на звание секс-символа, я вспоминаю ту, щупленькую, и думаю о том, что на ее фоне все эти звезды померкли бы.
      В поселках Охотского побережья двери не закрывают на замки и запоры. По этой причине у нас в Аяне произошел забавный случай. Как-то Костя Семенов, будучи навеселе, пригласил друзей в гости к своей подружке. Подойдя к квартире, открыл дверь, все вошли, началось шумное застолье. В разгар его Костя огляделся и говорит: «Ребята, а это, кажется, не моя квартира». Квартира действительно оказалась чужой.
      Еще один поселок – Чумикан, один из тех, про которые говорят: забытый Богом… Небольшой аэропорт для самолетов Ан-2 и вертолетов. Местные жители – в большинстве рыбаки и рабочие геологических партий. Те и другие вечно пьяные. «Чумикан возьмем – Москва сама сдастся!»
      Охотское побережье – одно из самых трудных и далеких мест, где ведутся горные работы. Зимник через Джугджурский перевал – суворовским Альпам ловить нечего. До нас с техникой никто там не проходил. В зиму 1970 – 1971 годов артель «Восток» развернула заброску техники, запасных частей, горюче-смазочных материалов по зимникам, иногда по воздуху. А в весеннее время накопленные в Хабаровске грузы сплавляли на плашкоутах по Амуру до Николаевска-на-Амуре, оттуда мимо Шантарских островов к нашей главной базе в бухте Лантарь. Здесь, в предгорьях Джугжура, в первый же сезон мы вышли на добычу тонны золота, а потом пять лет подряд добывали по полторы тонны.
      Тому, кто работал в восточных районах, не надо объяснять, сколь многим мы все обязаны летчикам. Не авиации как транспортному средству, а именно летным экипажам. Пилоты здесь
      – особая категория людей. Почти каждый день в воздухе, перелеты в сложнейших условиях, в постоянном напряжении. Был случай, когда к месту наших работ прилетел, напросившись на охоту и рыбалку, в полном составе экипаж Ту-114, выполнявший рейсы на трассе Москва
      – Хабаровск. Их забросили «аннушкой» в тихое, живописное место, а в условленное время, несколько дней спустя полетели их забирать. Помогли им загрузить в самолет бочку с уловом.
      Я еще перед вылетом сказал Кущаеву: «Бочку с рыбой привязать как следует». Поленились! Маленький самолет лег на курс через перевал Итару. Мы попадали в воздушные ямы, падали до трехсот метров, и бочка весом в четверть тонны висела под потолком вместе с непристегнутыми пассажирами.
      – Это вам не на «вокзале» летать! – смеясь, говорил москвичам после посадки командир Ан-2 Иван Курятов, сравнивая большой Ту-114 с вокзалом. А командир лайнера после того случая перестал летать, заболел диабетом на почве нервного стресса.
      Северные летчики – Николай Шуткин, Иван Курятов, Саша Горшков, Саша Шредер из Николаевского авиаотряда, братья Аркадий и Гоша Уваровы из Алданского отряда – летали большей частью на выработавших свой ресурс самолетах и в условиях, которые трудно представить авиаторам средней полосы России. Настоящие асы, отчаянные, отважные и сильные люди. Другие убегали оттуда сразу…
      Отдельно хочу рассказать о том, почему каждый год 20 августа, где бы я ни находился – на Ленских золотых приисках, на Приполярном Урале, на дорогах Карелии – меня находит короткая телеграмма: «Поздравляю с днем рождения. Мишка Гастелло». Моим друзьям известна дата моего рождения, никак не совпадающая с этим днем, но, передавая телеграмму, все присоединяются к ней. Они знают, что случилось в тот день в 1970 году. С летчиком Михаилом Немыткиным, которого вся Якутия звала Мишкой Гастелло, на его Ан-2 мы облетали берег Охотского моря и Джугджурский хребет, где должна была начать работу вновь созданная артель «Восток». Со мной летел начальник одного из участков нашей артели Володя Топтунов и человек семь геологов и механиков. Я собирался взять с собой десятилетнего сына, он очень просился, но в последний момент друзья мне отсоветовали:
      полет предстоял серьезный, с подбором посадочных площадок, из-за чего и летел с нами командир объединенного Алданского авиаотряда Геннадий Иванович Гнетов.
      Спокойно облетели территорию, приземляясь в нескольких местах, осмотрели все, что планировали. И, взлетев с последней площадки, пошли по распадку к Джугджуру. Мы неслись на перевал, и даже мне, в летных делах несведущему, было очевидно, что набрать нужную высоту самолету не удастся. Мишка это понял раньше других, развернул самолет в обратную сторону и пошел на другой перевал в сторону Нелькана.
      Мы удачно прошли перевал, но не успел я всмотреться в проплывающие внизу склоны, как на щитке приборов замигала лампочка. В баке заканчивалось горючее,' оно ушло на возвращение и перемену курса. До ближайшего аэродрома нам, скорей всего, не дотянуть. Мне во всяких передрягах приходилось бывать, но тут вдруг я с особой ясностью понял, что выхода нет, и от меня ничего не зависит. Минуты стали казаться вечностью. «Может, и не убьемся, – сказал Мишка, – в болото куда-нибудь сядем, но судить точно будут!» Сидевший на месте второго пилота командир отряда Ан-2 молча вытирал платком мокрый лоб. Только опустит платок, а лоб снова покрывается испариной. Не знаю, как бы я пережил все это, если бы со мной был сын Вадька.
      На остатках горючего Мишка заставил самолет набрать высоту и повел к открывшемуся в разрывах облаков Нелькану. Самолет, как бумажный змей, бесшумно спланировал на окраину поселка.
      «Считай, мы сегодня родились второй раз», – сказал Мишка Гастелло, единственный из нас, кому после приземления нельзя было выпить. Это один из немногих случаев, когда я позволил себе вместе со всеми хватить полкружки спирта.
      Еще история. Летели мы с Колей Шуткиным с Лантаря в Николаевск. Над Татарским проливом застучал двигатель. А в проливе внизу – косатки.
      – Коля!…!…! – как с тобой ни полетишь, каждый раз приключения…
      – Ты же знаешь, на чем летаем, – оправдывается он. – В крайнем случае на Шантары сядем.
      – А там что, аэродром?
      – Нет, к берегу, на воду.
      – Я показываю вниз на косаток…
      – А они людей, кажется, не едят, – уговаривает судьбу Коля. Может, и не едят. Все-таки, Коля – потрясающий пилот: со стучащим двигателем мы дотянули до базы.
      В другой раз вертолет Ми-8 уносит в Охотское море, а он не жет выбраться – сильный боковой ветер. Тогда минут сорок тоже показались вечностью.
      А вообще таких случаев я могу вспомнить без счета и не только связанных с авиацией.
      Помню переправу через Мякит на Колыме. Май месяц, лед еще не весь сошел. Мы с Толей Сайко и Васей Чупраковым на ЗИЛе-157 подъезжаем к реке. В кузове четырехтонная электростанция. На другом берегу нас должен ждать бульдозер.
      Помигали фарами, постояли.
      Из темноты – ни огонька.
      Спустились ниже по течению километра на три, где Мякит шире и мельче, начали переправляться. На середине реки машина заглохла. Взобрались на крышу кабины, время от времени она содрогается под ударами льдин. Течение сильное. Стоим и понимаем, что скоро машина перевернется. Что делать? Кому-то надо идти за помощью. Сбрасываю сапоги, верхнюю одежду, спрыгиваю в воду и, где вброд, где вплавь, добираюсь до другого берега.
      Луна светит, красота… А я карабкаюсь, мокрый, по наледи и думаю: «Ну есть ли еще на всем белом свете хоть один идиот в таком же положении?»
      Подбегаю к домикам – и замираю. Огромная, как теленок, собака молча смотрит на меня, видимо тоже с испугом. Я поднял какой-то камень, и тут распахнулась дверь, меня увидели… Все побежали к реке.
      Еле успели вытащить машину, еще немного – и ее перевернуло бы.
      Или еще история. Была зима. Мы ехали на двух «Уралах». Одна машина заглохла, нам пришлось тащить ее на буксире. Машину оставили на зимовье в 58 километрах от основной базы Белькачи. На второй машине поехали с Жорой Джангировым. Я его еще спросил, уверен ли он, что мы доедем – с ней мы тоже уже несколько раз мучались. И вот, не доезжая 25 километров до Белькачей, машина глохнет. Сделать с ней уже ничего не могли. Пришлось идти пешком. Можно представить: мороз минус 50, два часа ночи. Не доходя нескольких километров, измученные, останавливаемся. Жорка жалуется, что отмерзают пальцы на ноге. Я его успокаиваю: «Ты сейчас об этом не думай, нам нужно обязательно добраться». «Как не думать? – отвечает он зло. – Как я на пляже без пальцев буду?» Было смешно и страшно.
      «Жора, – твердил я, – нам самое главное – добраться».
      И вот она – база. А перед ней наледь. Обойти ее невозможно: тянется далеко в обе стороны. Придется идти напрямую по наледи. Через некоторое время нас растирают спиртом, отпаивают. И уже потом, смеясь, рассказываю ребятам о Жоркиных переживаниях, как он будет выглядеть на пляже.
      Когда моему сыну исполнилось восемь лет, я стал брать его с собою. Мне хотелось, чтобы он посмотрел, как работают люди. Якутия, Охотское побережье, Приморье, Бодайбо, Урал – где он только не побывал! И почти везде – приключения.
      Однажды на Алдане ночью пробило днище катера, и тот затонул у берега. Мы с Вадимом добирались до Учура на моторной лодке какого-то якута. Отплыли километров пятьдесят, и мотор заклинило. Лодку по течению несло в сторону Учура. У нас была только банка сгущенки. Через двое суток нас разыскал и подобрал вертолет.
      Вадька часто попадал со мной в передряги. Я очень переживал и волновался за него, но продолжал возить повсюду с собой. Очень уж хотелось, чтобы он многое увидел.
      К октябрю 1976 года артель «Восток» закончила промывочный се-юн. Старатели сидели на чемоданах. Все довольны заработками, мысли устремлены домой, к семьям. Суетное, радостное, счастливое время. Можно набираться сил до весны – до начала нового сезона. В эти дни я находился на базе в Хабаровске. Собирался лететь в Пятигорск. Хотя я частенько звоню домой, душа все равно не на месте. Римма часто болеет – колымский климат не дает забыть о себе. Неожиданный звонок из «Приморзолота»:
      – Вадим, это Нестеров. Ты не мог бы срочно подъехать?
      Он сменил Нахалова на посту директора комбината.
      – Мне позвонили из Москвы, – объяснял Нестеров. – Не хватает шестьдесят килограммов
      золота. Просили, и очень просили сделать все, чтобы это количество восполнить.
      Оказывается, комбинат выполнил и перевыполнил план, но позвонили из «Главзолота»: главку для выполнения плана по Союзу не хватает этих шестидесяти килограммов, и нет другого реального выхода, кроме как считать это долгом «Приморзолота». Главк ждет срочного погашения. Нестеров обязан доложить о выполнении к вечеру… Но сезон закончился, на предприятиях и в артелях люди разъезжаются.
      – Но что тут можно сделать? – не понимал я.
      – Может, поступим так, Вадим. Я доложу вечером о выполнении плана за счет «Востока». Покажу в сводках добытые вами дополнительно шестьдесят килограммов, а вы, может быть, что-нибудь придумаете?
      Как я понимал директора комбината! Но то, что он мне предлагал, было чистой припиской, за которую я мог получить три года тюремного заключения. По меньшей мере. Нестеров не хуже меня осознает, в какое положение ставит нас обоих и особенно – наш коллектив. Он мог бы назвать множество понятных производственникам причин, по которым сейчас невозможно выполнить задание главка. Но мы оба знаем, что слушать его никто не будет. Потом что план – только план! – требует от «Главзолота» Минцветмет, а от Минцветмета – Советское правительство, которое уже подготовило рапорт ЦК КПСС. Я представил руководителей этих струй тур, их такой же несчастный вид, как у моего собеседника и, хотя никогда не испытывал к высокому начальству особого почтения, тут вдруг понял, не могу объяснить почему, что у меня язык не повернется сказать «нет». Для Нестерова, всегда нас поддерживающего, я был последней соломинкой, за которую он мог ухватиться.
      Мы помолчали, глядя друг другу в глаза.
      – Хорошо, – сказал я, – докладывай. Что-нибудь придумаем.
      Я вернулся на базу и по рации связался с участками.
      – Слушайте меня внимательно. Во что бы то ни стало нам нужно добыть еще шестьдесят килограммов золота. Кстати, синоптики сообщили: идет теплый циклон. Завтра я вылетаю к вам.
      – Вадим Иванович, половина ребят уже на летном поле с чемоданами!
      – Скажите, я прошу задержаться. Очень прошу!
      – Вас поняли.
      Не спрашивая, что происходит, старатели вернулись на участки, принялись заново
      запускать промывочные приборы, разогревать бульдозеры. Конечно, чертыхались, ничего не понимая, ругали меня, на чем свет стоит, но не ослушался ни один. Расспрашивали друг друга, что случилось, и передавали из уст в уста единственное, что знали от председателя – идет теплый циклон! Про циклон я, конечно, придумал, но стихия меня не подвела. Через несколько дней действительно потеплело, начал таять выпавший в горах снег.
      Работа закипела. Участки снимали за день по семь-восемь килограммов. Дней через десять мы сдали 96 килограммов золота, и 26 октября стали собираться по домам, на этот раз – бесповоротно.
      – Вадим, – кричал в трубку счастливый Нестеров, – ты меня вытащил!
      А я подумал, что, разрешив Хабаровску отрапортовать о дополнительном золоте артели
      «Восток», которого тогда в помине не было, эти десять дней сам себя спасал от неизбежного следствия и суда.
      И вспомнилось: два приятеля – один идет воровать, второй спрашивает: «Коля, ты скоро придешь?» Тот отвечает: «Часа через два или лет через десять». Как-то я рассказал это Володе Высоцкому – он очень смеялся.
      На берег Охотского моря со мной пришла группа старателей с Алдана, некоторых приняли в артель на месте. В числе новичков, оставшихся на многие годы, были очень интересные люди, о которых хочется рассказать – пусть хоть коротко.
      Звонит мне главный инженер объединения «Приморзолото» Дмитрий Таюрский.
      – Вадим, поговори с моим знакомым и, при возможности, возьми его на работу.
      Ко мне заехал молодой человек, он казался застенчивым. Совершенно не скрывал того,
      что не имеет опыта работы на производстве. Он не намерен был задерживаться в артели больше чем на сезон:
      ему нужно было купить сестре квартиру. Глядя на него, я подумал: сможет ли этот худощавый интеллигентный молодой человек найти общий язык и сработаться с нашими суровыми колымчанами? В то же время меня тронула его откровенность.
      – Вы очень рискуете, – сказал я ему. – Можно, конечно, за сезон заработать на
      квартиру, но не исключено, что не выйдет даже ваших твердых ста двадцати.
      – С вами я согласен рисковать, – ответил он.
      Так в артели появился Сергей Зимин, задержавшийся у нас на двадцать с лишним лет.
      Прекрасный специалист, он работал вместе со мной на Дальнем Востоке, в Сибири, на Урале и в Коми. Стал отличным организатором горного производства.
      Уже работая в Бодайбо, он познакомил меня с Михаилом Алексеевым и Виктором Леглером, с которыми учился в Москве. Они пришли, как и Зимин, только на сезон, а работали до разгрома «Печоры».
      Виктор Леглер. Мне нравился этот спокойный человек – своей начитанностью, удивительным тактом в общении с людьми. Он никому не пытался навязать свое мнение, но оброненные им спокойно, тихо, с мягкой улыбкой два-три слова бывали окончательными, ставящими все на свои места.
      Виктор – глубоко верующий человек, что в то время доставляло много неприятностей. Сколько раз мне приходилось спорить с приезжавшим московским начальством, которое возмущалось, увидев у Леглера иконы.
      Приходя в бешенство от нашей бестолковой экономики, от растерянных действий властей, я сгоряча выговаривал Виктору:
      – Ты говоришь, Бог есть? Почему тогда Кремль не провалится?! Он кротко улыбался:
      – Боюсь, Вадим Иванович, за такие разговоры вам не дадут Героя Соцтруда… В «Лене» и «Печоре» Леглер станет главным геологом артели и проработает десять лет -
      до разгрома.
      После «Печоры» Виктор Леглер, кандидат геологических наук, будет приглашен вести работы по золоту в Гане, Сьера-Леоне, Боливии… Везде он будет исповедовать дорогую ему идею обустройства жизни на началах нравственности – жизни как человека, так и общества. Последние годы Виктор работает в Мали.
      Многолетняя совместная работа связывает меня с Михаилом Алексеевым. Это отличный специалист и в высшей степени порядочный человек. Он учился вместе с Зиминым и Леглером в Московском университете и так же занимался научной работой. Узнав от однокашников об артели, пришел к нам в «Лену» участковым геологом. Никогда не унывающий и остроумный, он становился душою любой компании, будь то инженеры-интеллектуалы за круглым столом или бульдозеристы в бане. В мае 1979 года с первым нашим десантом высадился на Приполярный Урал, где должна была разворачиваться «Печора». Семь лет спустя на его долю выпадет последним «покинуть мостик» – в должности председателя ликвидкома уничтоженной «Печоры».
      Марк Масарский, философ по образованию, работал в нашей артели начальником отдела кадров.
      В период нападок на «Печору» Масарский, секретарь правления артели, тоже был в числе активнейших защитников кооперативного движения.
      Леня Мончинский. Коренной иркутянин, известный в Восточной Сибири журналист, он пришел в артель, когда мы начинали работать в Бодайбо, на притоках Лены. Леня в те годы, не оставляя работу в артели, вместе с Владимиром Высоцким написал роман о людях и нравах уголовной Колымы 50-х – 60-х годов. В самые трудные для нас дни он опубликовал в журнале «Коммунист» статью в защиту «Печоры». Мончинский на той публикации не успокоился. Он написал об артели новый очерк, еще более аргументированный и острый, и когда тому не нашлось места в советских изданиях, он предложил его эмигрантскому журналу «Вече». Знал, что публикация вызовет к нему повышенный интерес органов госбезопасности. Но это уже характер.
      Ефим Фавелюкис. Он приехал к нам из Одессы, где работал экономистом на госпредприятии. Посмотрев на него, я сразу предложил ему должность в руководстве. Два десятка лет совместной работы не дали мне повода усомниться в правильности принятого решения. А Ефима тогда очень удивило, что я не стал смотреть его трудовую книжку. Да я никогда их не читал: важнее видеть лицо человека, чем «лошадиный паспорт»! За короткое время этот прекрасный экономист впишется в коллектив. Он из тех, кто предпочитает не искать выхода из неприятной ситуации, а просто в такие ситуации не попадать.
      Эти широко образованные, умеющие думать и по-настоящему работать люди удивительно легко и быстро стали своими в довольно закрытом сообществе, где укоренилось недоверие к «интеллигентам». Я назвал далеко не всех. Просто в дни гибели «Печоры» – постоянно возвращаюсь к тем событиям как к труднейшему испытанию, через которое предстояло пройти каждому из нас и сделать выбор – у всех на слуху были эти имена. Имена тех, кто до конца и яростно защищал артель, а с нею шанс российской экономики «вытащить себя за волосы».
      Вскоре, приобретя некоторый опыт личного общения с многочисленными политическими фигурами России периода перестройки, я не раз пожалею о том, что реформаторам не довелось пройти подобной школы. Многому могли бы они поучиться у блестящих профессионалов, практиков.
      Однажды, когда я находился в Москве, меня попросили (но так, что я не мог отказать) взять на работу в артель секретарем парторганизации бывшего работника какого-то райкома. Он оказался представительным мужчиной, на внешность которого трудно было не обратить внимания. Когда мы с ним прилетели в Хабаровск, главный инженер Зимин спросил меня:
      – А что он за человек?
      – Ну, Сережа, я точно не знаю.
      – Он хоть умный?
      – Полетишь с ним на участки, узнаешь. С ними летели еще несколько наших геологов и механиков. В самолете новичок сидел
      рядом с геологом Федоровым, с ним и беседовал. Нового секретаря интересовало, что у нас за люди. Федоров объяснял: люди разные. «Вот сейчас прилетим в Аян, там есть горный инженер Радин. Интересный тип! Ему нравится походить на Ленина: он так же носит кепку и картавит. Но немножко ненормальный. Может ни с того ни с сего укусить».
      У нас действительно работал прекрасный горняк, на самом деле картавил, была у него слабость – выпивал, из-за этого и погиб через несколько лет, выпав из вертолета. Но это случится потом, а теперь, прилетев с гостем в Аян, знакомя его с Радиным, Федоров представил спутника: «Это наш новый парторг», – и тихонько добавил, чтобы слышал только горняк: «Когда будешь говорить, наклоняйся ближе к уху, он плохо слышит». Можно представить, как тот шарахался при каждом наклоне к нему картавившего Радина.
      В другой раз Федоров и новый секретарь летели на участок Володи Топтунова. И тут Федоров говорил, как бы между прочим: «Замечательный человек… К несчастью, у него открытый сифилис». Когда прилетели на участок, и Топтунов пригласил нового секретаря пожить у него в квартире, тот предпочел большую часть ночи прогуливаться по поселку.
      Вопрос Сережи Зимина «Он хоть умный?» напомнил мне другой эпизод, случившийся в поселковой гостинице. Это был барак, в котором стояли в два ряда 30 коек и были две железные печки. Десятка два наших старателей и летчики двух самолетов Ан-2 только побросали на кровати свои вещи, как входят две девчонки лет по пятнадцать. Одна из них, обращаясь ко всем, говорит: «Кто хочет?» Общий смех, летчики и горняки знают друг друга. А секретарь парторганизации – он всегда секретарь! – возмутился: «Как нам не стыдно!» Девчонка посмотрела на него с жалостью: «Красивый, а дурак!» Печки в бараке топились, было жарко, девочки ходили голыми. Секретарь, наверное, покинул бы барак, но на улице было холодно. А лихая девчонка время от времени вызывающе подходила к его койке, улыбаясь: «Красивый, а дурак!»
      Федоров был мастером на розыгрыши. В Якутии, в Аянской автоколонне, которая работала с нашими шоферами, был алданский механик по имени Олег. Бывают такие люди, которых окружающие терпеть не могут. Вероятно, к ним относился и Олег, успевший напакостить всем. Шоферы настолько ненавидели его, что однажды, ругаясь с ним, пригрозили: «Если будешь таким, то точно когда-нибудь станешь не Олегом, а Ольгой». Однажды над ним подшутили довольно зло. Нужно сказать, что, если так по-сволочному поступили бы с другим человеком, шутника могли буквально разорвать. Тот же Федоров вернулся из Алдана, где жила жена этого механика, и рассказал историю в кругу шоферов, но так, чтобы слышал Олег. В Алдане, говорил Федоров, он познакомился с симпатичной женщиной (назвал имя жены Олега), был у нее дома. И Федоров начал рассказывать с подробностями, о которых постарался разузнать в Алдане, какая в квартире мебель, какие книги, даже какая кошка. Механик, не дослушав рассказ, схватил машину и рванул в Алдан. А расстояние от Белькачей до Усть-Маи, от Усть-Маи до Якутска, от Якутска до Алдана – полторы тысячи километров… И такими бывали «шутки».
      Женя Луговой, работавший главным инженером, додумался в присутствии первого секретаря Аяно-Майского райкома партий) рассказать анекдот о том, как русский и якут на охоту собирались. Тот обиделся: «Чтобы вы знали, якуты никогда не были дурнее русских. И даже англичан!»
      Лугового я за глупость отчитал, а в голове вертелось лагерное: «Этап пришел – два фраера и якут». И вспомнился еще один «представитель власти».
      С пилотом Сашей Ногтевым мы летали очень часто. Позже он стал командиром Ту-114 на маршруте Москва – Хабаровск. А в тот раз вылетали из района в Якутск, загрузившись мороженой рыбой. Экипаж очень торопился. Смотрят – на рыбе лежит, свернувшись, человек. Второй пилот пинает его ногой, спрашивает: «Ты как сюда, бога мать, попал?» Тот, совершенно пьяный, бормочет: «Кеска… депутат… комперенция…» – и ни слова больше. Пилот снова спрашивает его, ответ тот же: «Кеска… депутат… комперенция…»

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30