Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Всё потерять – и вновь начать с мечты …

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Туманов Вадим / Всё потерять – и вновь начать с мечты … - Чтение (стр. 15)
Автор: Туманов Вадим
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      По моим расчетам, нам требовалось дополнительно еще бульдозеров пятнадцать.
      В считанные дни мы приготовили все, чтобы быстро начать работы. В пятницу, под День строителя, на площадках-трейлерах перебросили бульдозеры, всего больше сорока (Вяткин и Хаврусь мне под личную ответственность дали двадцать бульдозеров, которые в понедельник нужно было вернуть). Установили балки, разбили на берегу палатки, устроили временный склад горюче-смазочных материалов и походную ремонтную мастерскую. Навезли много чаю – заваривали чифир, крепкий чай в ведрах круглосуточно.
      Четыре десятка бульдозеров с оглушительным ревом спустились к реке. Работали трое суток. Из рук в руки бульдозеристы передавали бульдозеры через каждые 12 часов. Река отходила и скоро поднялась по склону сопки на четыре метра, войдя наконец в созданное для нее новое русло. В одном месте напором воды прорвало перемычку, и поток обрушился на уже освобожденное дно, и мы ничем не могли удержать бешеный напор реки. Гусеницы бульдозеров уже были под водой, а она все прибывала, неслась из прорана. Я вижу на лицах людей растерянность. Понимаю, что еще минута-другая, и все будет безвозвратно потеряно. Я приказываю завалить в воду два бульдозера, закрыть ими проран.
      Два месяца мы разрабатывали это месторождение. Тогда на Оротукане взяли больше 700 килограммов золота – и снова оказались впереди всех. Годовой план был намного перевыполнен. Руководство объединения обязало главных инженеров приисков побывать на реке, на месте наших работ, и посмотреть, как отрабатываются русловые месторождения. Потом это будут называть «Панамским каналом».
      Если бы затея провалилась, меня бы судили. Но и наша победа стала основанием для следствия.
      Кстати, к следствию я настолько привык и адаптировался, что если по какой-то причине его не было несколько месяцев, то мне и всем, кто долго со мной работал, казалось, что чего-то не хватает…
      Прошло немного времени, и я встречаю В. А. Хавруся.
      – Ты читал сегодняшнюю «Магаданскую правду»? – спрашивает.
      – Уже надоело, – отвечаю, – ни к чему так часто писать про артель.
      – Да нет, – смутился он, – ты посмотри! Его секретарша принесла свежий номер. Глаза моментально наткнулись на мою фамилию,
      а потом добрались до заголовка: «Кому доверяют золото».
      Публикация меня взбесила. Я отправился на машине в Магадан, и Горное управление. В чем дело? «Да успокойся ты! – говорили мне в управлении. – Мало ли что и о ком пишут. Вот и о нас недавно написали, что мы понастроили для себя в Рязани квартиры. Не обращай внимания!»
      Автором той публикации был Анатолий Бобров, заместитель прокурора Магаданской области. Много лет спустя он разыскал меня в Москве и извинился за ту статью. «А вы знаете, – добавил он радостно, – методы вашей старательской артели легли в основу
      моей диссертации. Теперь я кандидат экономических наук!» Мне оставалось только поздравить всюду успевающего человека.
      Противники артельной формы хозяйствования не унимались! По их «сигналам» от нас требовали бесконечные справки, сводки, объяснения. Не успевали закончить дела одни следователи, как их сменяли другие. Но найти повод для серьезных санкций против артели и ее председателя долго не удавалось.
      В начале 1964 года против меня возбудили уголовное дело за «распространение заведомо ложных сведений, порочащих руководителей партии и государства». Кто-то написал в КГБ, что в кругу своих друзей я рассказывал анекдоты о Н.С. Хрущеве. Началось следствие. Меня таскали на допросы. Вполне возможно, что во время застолья я пересказал где-то услышанный анекдот. Но на самом деле тогда у меня было уважение к Хрущеву: за разоблачение культа личности Сталина, за массовую реабилитацию невинно пострадавших людей, за программу жилищного строительства, когда сотни тысяч людей впервые после войны переселились из бараков в пятиэтажные дома. Где-то в середине октября я в очередной раз прихожу на допрос. Накануне вечером Летягин, начальник Магаданского УРСа, рассказал мне о Пленуме КПСС, на котором сняли Хрущева и Генсеком стал Брежнев. Сотрудники КГБ подполковник Тарасов и капитан Карачинский встречают меня с улыбкой:
      – Везучий ты, Туманов!
      – А что? – прикидываюсь я.
      – Хрущева вчера сняли!
      – Ничего не сняли! Это я позвонил Брежневу и говорю: «Леонид Ильич, убери ты этого
      черта, а то мы с тобой горим!» – Карачинский и Тарасов смеются. – А теперь слушайте. – Я
      стал серьезным. – К Хрущеву я относился и сейчас отношусь хорошо. А каким будет тот, кто
      его сменил, поживем – увидим. Я его пока не знаю и, если честно, не хочу знать…
      Тарасов и Карачинский таращат на меня глаза.
      Ничего вменить мне в вину не удавалось, сколько ни старались хозяйственники и чиновники средней руки, безошибочно уловившие в набиравших силу артелях угрозу своемусамоуверенному существованию. Но были и люди, сильно политизированные, искренне воспринимавшие новую организацию труда как попытку реставрации капиталистической экономики, враждебной их мировосприятию. Их учили, что главным элементом производственных отношений в любом обществе является собственность на средства производства. От того, в чьей собственности они находятся, кому принадлежат, зависит в конечном счете вся система отношений между людьми в процессе производства, распределения и потребления.
      В основе прежних способов производства (рабовладельческого, феодального, капиталистического) лежит частная собственность на средства производства, принадлежащие небольшой группе населения, а достоянием большинства людей является их рабочая сила, которую они вынуждены продавать владельцам средств производства. А экономической основой социалистической системы является общественная собственность на средства производства, она обеспечивает сотрудничество и взаимопомощь всех работающих. При таком раскладе артель с ее кооперативной собственностью, независимой от государства, ничего от государства не требующая, кроме оплаты продукта труда, выглядела занозой в здоровой плановой экономике.
      Артель как новая форма хозяйствования оказалась в фокусе взаимоисключающих интересов идеологии и экономики. Высшему магаданскому руководству, головой отвечавшему за план по золоту, было не до теоретических изысков, вместе с трезвомыслящими производственниками оно поддерживало артельное движение. Но даже ему трудно было унять среднее звено, у которого чья-то способность в тех же условиях работать производительнее и зарабатывать много больше вызывала резкую неприязнь. Многие старались скомпрометировать саму идею артельного труда: «Они же загребалы, а мы пусть хуже работаем, зато для нас важней наших собственных интересы страны!»
      Золотая промышленность Колымы и всего Северо-востока находилась в особом положении. Стране требовался драгоценный металл, его не хватало для закупки нового оборудования, материалов, технологий, и властям не так было важно, кто, каким образом, и каких условиях добывает золото, только бы оно шло бесперебойно в запланированных количествах.
      Где-то в середине 1964 года магаданское руководство решило разукрупнить «Горный», объединив участки, расположенные от него в 100-120 километрах, но близко один от другого, в самостоятельный прииск «Среднекан». Назначенный начальником этого прииска Бессонов, хорошо знавший меня, пригласил нашу артель перебазироваться на новое место. Его кадровики предложили отныне называть артель «Прогресс». Хотя у меня не лежала душа к претенциозным наименованиям, таким неуклюжим рядом с местными географическими названиями: ручей Загадка, озеро Лебединое, – спорить было бесполезно.
      Между тем моя личная жизнь складывалась не лучшим образом. Римма и наш маленький сын постоянно были со мной, но организм жены, родившейся и выросшей в южных краях (она родом из Пятигорска), не выдержал слишком долгого испытания колымскими холодами, ветрами, сыростью. Она заболела воспалением легких. Врачи посоветовали срочно увезти ее на материк.
      В Москве Римму смотрели в институтах и клиниках. Специалист ты ничего не находили. И тут я вспомнил о Григории Мироновиче Менухине, том самом колымском терапевте, который когда-то помог мне избежать отправки на Ленковый. Я нашел его домашний адрес на Ленинском проспекте. Только тот ли это Менухин? Бывают самые невероятные совпадения. Мы приехали к нему. Григорий Миронович одно мгновение смотрел на нас удивленно, как бы припоминая. «Проходите же!» Что-то вспомнив, улыбнулся, довольный, и спросил, словно расстался с пациентами только вчера: «Так что с вами, Туманов?»
      Он не практикует, давно на пенсии, но согласился посмотреть Римму. «Врачи ничего не могут сказать!» – повторял я. Простучал… Послушал… «Я могу откровенно? – спросил Григорий Миронович. – Дай Бог, чтобы я ошибся, но у нее действительно туберкулез…» И посоветовал, что надо делать, и немедленно. Потом врачи подтвердили диагноз, прислушались к рекомендациям Григория Мироновича, и через восемь месяцев, проведенных в московской больнице, Римма наконец оправилась от болезни.
      Григорий Миронович Менухин снова спас мне – нам! – жизнь.
      По совету врачей Римма вернулась жить в Пятигорск к бабушке. Но пока она лежала в больнице, я постоянно мотался между Магаданом и Москвой и был страшно благодарен всем, кто помогал мне.
      В один из приездов в Москву я остановился в гостинице «Украина» и вечером, побыв в больнице с Риммой, спустился в ресторан. Столики были заняты, только за одним сидела пара, похоже скандинавы, муж и жена. С их разрешения я сел на свободный стул. Закончив трапезу, они попрощались, и я остался один.
      Не успел насладиться одиночеством, как услышал голос:
      – Свободно?
      У столика стояли два симпатичных человека. Потом узнал: актер Кирилл Лавров и его
      приятель Роман Хомятов, как позже выяснилось, партнер по фильму «Живые и мертвые», съемки которого проходили в те дни.
      – Садитесь, – пожал я плечами.
      Мы как-то быстро разговорились. Пили коньяк, уже стоявший на столе. Роман куда-то
      побежал за раками, я спросил, кого он играет в картине.
      – А ты читал «Живые и мертвые»? – спрашивает Лавров.
      – Читал.
      – Рома играет тоже журналиста, только подлого.
      – Я почему-то так и подумал. Роман вернулся с блюдом, на котором возвышалась гора вареных красных раков, и
      спросил, чему мы смеемся.
      – Вадим спросил, кого ты играешь, я сказал, что подлого человека, а он признался, что
      так и подумал…
      Роман обиделся:
      – Я похож на подлеца? Лавров утешил:
      – На эту роль тебя долго искали! Мы еще много раз встречались. В следующем фильме Лавров должен был играть вора. Он
      долго расспрашивал меня о лагерном быте. Обратил внимание на полукружие с лучами солнца – татуировку на кисти моей левой руки. На просмотре я увидел на руке героя, которого играл Лавров, точно такую татуировку, какая была у меня. Кое-что из моих рассказов вошло в фильм «Верьте мне, люди», например, эпизод в театре – это же из истории нашего с Колей Варавкиным побега в Магадане.
      Кирилл Лавров ездил со мной в больницу навестить Римму.
      По делам мне надо было на несколько дней полететь в Одессу. Перед отъездом я поехал к Римме. В палате лежали восемь женщин, все тяжелобольные. За то время, пока я навещал Римму, некоторые соседки по палате умерли. Настроение у нас обоих было хуже некуда. Прощаясь, Римма просила: «Будет время, загляни там на знаменитую барахолку, может быть, купишь мне свитер». Тогда в моде были свитера грубой вязки из мохера. Я поехал на ту барахолку и, наткнувшись почти у входа на торговку свитерами, сразу же купил самый красивый. Сделав несколько шагов вперед, у другой торговки я купил свитер, еще больше понравившийся мне. И чем дальше и шел, тем были или казались мне свитера интереснее, и я все их покупал. Возвращался в Москву с полным чемоданом свитеров. Штук 10 или 12. Когда в номере гостиницы кто-то из моих прияте лей увидел раскрытый чемодан, он спросил, смеясь: «Ты ими торгуешь, что ли?» Все это я увез в больницу.
      Римма ахнула: «Вадим, можешь быть спокойным, пока всю эту прелесть не переношу, я не умру!» Потом она часто это повторяла «Я из-за этих свитеров осталась жива…»
      А на Среднекане дела шли хорошо, артель намывала за сезон по 800 килограммов золота. Но какое-то недоверие, подозрение, не удовольствие со стороны руководства, в том числе органов правопорядка, все время чувствовалось. Конечно, за сверхплановое золото спасибо, но не может такого быть, не бывало раньше, чтобы люди показывали такие результаты, не приписывая, не воруя, не давая кому-то взятки. Над артелью висел дамоклов меч, и никто не знал, когда и на чьи головы он обрушится. Я не сомневался, что если беда случится, то жертвовать придется моей головой.
      В 1967 году магаданская прокуратура завела на меня уголовное дело. Поводом стали дизеля, которые я получил в Сусумане в обмен на наши артельские, предназначенные для капремонта. Это бы так называемая обезличка, обычная на приисках практика, когда требующее капитального ремонта оборудование меняют на уже отремонтированное, а после ремонта им пользуется кто-то другой. Получить дизеля было невероятно трудно. А в Сусумане на складе пылилось несколько дизелей, предназначенных для отправки через месяц-другой на Чукотку. Мои сусуманские друзья с пониманием отнеслись к идее использовать эти дизеля, пусть работают, дают золото, а до срока их отправки отремонтировать наши. Свои мы привезли в ремонт, а уже отремонтированные забрали.
      Прокуратура тщательно искала криминал, но предъявить обвинение не было решительно никаких оснований. Хотели вменить мне в вину взятку – как можно без крупной взятки провернуть такую операцию?! – но доказать это было невозможно. На самом деле не взятка, а только расположение ко мне многих друзей-сусуманцев помогло получить дизеля.
      Дело вел магаданский следователь Юрий Давыдович Сашин, стал распространять слухи о моем неизбежном скором заключении снова в лагерь.
      Сашин был из следователей, напоминавших мне Красавина. Взяв с меня подписку о невыезде и отлично зная, что в Магадане не прописан и живу у старых знакомых, он подписал ордер на мой арест, как лица без определенного места жительства. То есть за бродяжничество. Меня забирают 31 декабря на улице, в снегопад… После автомобильной аварии у меня была переломана рука. Новый, 1968 год я встречаю в магаданской тюрьме.
      Я долго ломал голову, откуда у Сашина такая неприязнь ко мне. Не пересекались ли мы с ним где-нибудь? Не задел ли я каким-либо образом его больное самолюбие? Перебирая в памяти поездки в Магадан, я стал кое-что припоминать. Однажды мы с друзьями сидели в ресторане. В тот вечер там случилась драка, ко мне подскочили незнакомые люди, чтобы я вступился за кого-то, называли имена сотрудников прокуратуры, которых якобы избивают. Пусть зовут милицию и разбираются сами. Теперь я вспоминаю, что среди пострадавших в драке называли фамилию Сашин… Неужели мой новогодний арест – акт отмщения?
      Сижу в камере. Входит капитан внутренних войск. Он в кителе, без головного убора, на носу пенсне. Похоже, вышел из кабинета размяться. Мы все, четверо обитателей камеры, как положено, встали. Его лицо багрово, он шарит глазами по камере, как бы отыскивая предмет для придирки.
      – Вы почему в пальто?! – наконец, спрашивает он. Кто-то робко сказал:
      – Холодно, гражданин начальник.
      – Я же в кителе! Мне бы промолчать, пусть себе тешится. Но я не сдержался:
      – Вы зашли на минуту…
      – А вас я не спрашиваю!
      – Вы всех спросили, я ответил…
      – Выйдите сюда! Я вышел в коридор. Он как будто знал, что именно я не останусь бессловесным, и
      внезапно, злобно выпалил:
      – Тебе, Туманов, я найду теплое место! Я тебя давно знаю, еще по Беличану!
      Что я ему сделал? Что ему надо от меня? Нервы уже ни к черту, в глазах потемнело.
      Интересно, входя впервые в кабинет следователя, едва на него взглянув, я всегда сразу чувствовал, как он поведет следствие, как настроен по отношению ко мне. И сейчас, глядя и глаза капитана, я понимал: передо мной редкая мразь, обозленная, ненавидящая меня неизвестно за что. И я дал волю своей усталости: за какие-то доли секунды обрушил на него всю лексику, которую узнал за восемь с половиной лет магаданских лагерей.
      Меня увели в холодный карцер. Я простоял там часа четыре. Наконец капитан и надзиратель ведут меня по коридору. Приводят к начальнику тюрьмы. За столом хмурый подполковник. Выслушав приведших меня, он говорит им:
      – Вы свободны. Они выходят из кабинета, мы остаемся вдвоем.
      – Садитесь… – Начальник указал на стул. Я присел, мы молча смотрим друг на друга. Я – злой, он – хмурый.
      – Туманов, вам нужно думать, как выбраться из дерьма, в которое вы попали, а не
      конфликтовать с разными идиотами.
      Это он мне, подследственному, о своем офицере!
      – Я вас хорошо знаю, Туманов, мне о вас рассказывал начальник политуправления
      Васильев…
      Мы коротко поговорили, обратно меня увели не в карцер, а в камеру. А два-три дня спустя увезли в крытой машине на Среднекан.
      Судебное заседание по моему делу проходило в приисковом клубе. К тому времени мои друзья пригласили известного адвоката и Днепропетровска Ефима Каплана, прекрасно знающего законы Ему не стоило труда предсказать развитие ситуации. Конечно, говорил он, по-хорошему должны оправдать за отсутствием состава преступления, но, учитывая заинтересованность обвинения, сильный нажим на суд, скорей всего, найдут форму осудить, но таким образом, чтобы тут же, в зале суда, освободить из-под стражи.
      Он как в воду глядел.
      Судебное заседание продолжалось три дня. Все это время прииск не работал. В клуб набилось не только население Среднекана. Приехали руководители артелей со всей Колымы. У клуба стояли полтора десятка «Волг». В зале царил невероятный шум, судье требовалось немало усилий, чтобы наводить порядок.
      – Граждане, – обращался судья в зал, – не задерживайте заседание. Нам надо
      торопиться. На реке может тронуться лед, а нам возвращаться в Сеймчан.
      А из зала в ответ:
      – Освободите Туманова – мы вас на себе перетащим!
      Разумеется, никакой моей серьезной вины доказать не удалось. Ни взятки, ни подделки
      документов, ни кражи дизелей! Меня как бы осудили, но таким образом, чтобы я сразу же попал под амнистию.
      Я выхожу из клуба. Ликует приисковое начальство, толпы людей. Конвоиры уже пьяные – когда успели?
      Римма в то время жила в Пятигорске и уже работала диктором телевидения. Двумя годами ранее на краевой телестудии появилась вакансия, и главный режиссер Маргарита Злобина уговорила ее участвовать в конкурсе. Из почти трехсот претендентов, в числе которых были актеры, дикторы других студий, по конкурсу прошла Римма. Филфак она закончит позже.
      Я только потом узнал, что в дни, когда я сидел под следствием в магаданской тюрьме, по требованию колымских следователей у Риммы в пятигорской квартире произвели обыск. Перерыли все, надеясь найти золото. А у нее не было даже обручального кольца.
      Устав от всего происходящего, я решил распрощаться с краем, где пробыл больше семнадцати лет. Тогда я еще не понимал, как глубоко вошла в меня Колыма, как она будет манить к себе и принимать на протяжении жизни еще не один раз, постоянно будоражить душу, занимая мысли, возвращая память к прекрасным людям, за встречу с которыми я не устаю благодарить судьбу.
      Мы уезжали из Среднекана на одной машине с адвокатом Капланом. Остановились переночевать на Стрелке вместе с друзьями, которые были на процессе и возвращались с нами в Магадан. Адвокат, вероятно, был хорошим шахматистом и пользовался любой возможностью сыграть с кем-нибудь. Вечером он сел играть с моими колымскими друзьями. Его пригласили к телефону и, пока он отсутствовал, парни переставили фигуры, а что-то даже убрали с доски. Когда он вернулся и взглянул на доску, лицо расплылось в улыбке:
      – Знаете, ребята, так вы, наверное, у меня выиграете…
      И восстановил на доске все, как должно было быть.
      Я часто вспоминал эту сцену, покидая Колыму. В условиях, когда за моей спиной кто-то
      переставляет фигуры, двигает свои, все делает не по правилам, я чувствовал, что тоже смогу проиграть. А проигрывать я не люблю!

Часть 2
 
Глава 1

       Сокровища таджикского царства Тохористан.
       Первая зима на Буор-Сале.
       Панихин, Кущаев, Кошев и другие.
       Кого не устраивала артель «Алдан».
       Помпоны у охотского моря.
       «Считай, что мы родились второй раз…»
       Переправа через Мякит.
       «В ваших руках судьба объединения…»
 
      Я попрощался с Колымой в 1967 году, когда наша старательская артель убедительно доказала свои преимущества и по ее примеру почти на всех приисках была создана подобная добровольная кооперация горняков. Это были крепкие трудовые коллективы. По большей части их возглавили люди, работавшие со мной в Сусуманском районе (Западное управление), в Ягоднинском районе (Северное управление).
      Объединялись те, для кого унизительным было получать немного денег, ни за что не отвечая. Хотелось свободным трудом, взяв на себя всю полноту ответственности, зарабатывать больше, зарабатывать много, почти без ограничений. Принцип прост: каков твой личный вклад, таков фактический заработок. Каждый в коллективе знал, что если председатель получает три тысячи рублей в месяц, начальник участка две тысячи, то любой рабочий получит полторы тысячи рублей. Естественно, и руководство, и весь коллектив стремились работать как можно лучше. В общем успехе были заинтересованы все. Эта схема несколько десятилетий работала в наших артелях, обеспечивая производительность труда втри, в четыре раза выше, чем на лучших госпредприятиях. Сейчас похожая система организации труда успешно применяется в Китае.
       Это не сегодняшний вариант, когда зарплата руководителя стала почему-то «коммерческой тайной» и директор предприятия может получать сколько вздумается, а рабочие – вообще ничего. Эта уродливая схема сделала определенную немногочисленную группу безмерно богатыми (тут назначенные миллионеры и те, кто приобрел капитал методом пирамид), а остальные превращены в ничто. Страннейшая ошибка, уничтожившая средний класс, опрокинувшая все общество и столкнувшая экономику страны в пропасть.
      Когда государство берет у людей, а люди, компенсируя недоданное, доворовывают у государства, происходит, как замечено, сильное падение морали с обеих сторон. Воровство становится способом выживания, условием жизненного успеха – происходит разрушение самой ткани общества.
      Столетия российской истории приучили нас ждать перемен с вершин государственности. Не только я – все, с кем я работал, чувств вали, а часто и понимали, что артельная форма организации труда один из инструментов экономического оздоровления и формирования гражданского общества. Инструмент этот не «сверху» предложен, а рожден «снизу», в живом процессе труда. Набирающий силу кооперативный сектор был первой попыткой создания самостоятельной экономической зоны, независимой от административной системы. Именно потому, что артельное движение предусматривало коллективную собственность на средства производства и зависимость заработков каждого от результатов общего труда, здесь не могло быть места нравам Дальнего Запада времен золотой лихорадки.
      Это мы понимаем теперь, находясь уже в другой эпохе и оглядывая недалекое прошлое. А в послевоенные колымские годы, создавая первые артели по добыче золота, мы думали не о высоких материях, а больше о том, как вырваться из удушающей лагерной атмосферы подневольных работ, социальной униженности, бытовой неустроенности – к более свободному, инициативному труду. К нестыдной и хотя бы относительно безбедной жизни.
      Само словосочетание «артель старателей» не ново. Новыми стали организация производства, уровень технической оснащенности и совершенно другая форма оплаты труда. И мне до сих пор странно, что эти слова, продолжающие чем-то раздражать меня, вызывающие в памяти персонажи Мамина-Сибиряка – пьяных, небритых работяг, прижились в применении к прекрасным, высокопроизводительным коллективам.
      Вместе с геологами я побывал в Ессентуках, в местном геолого-управлении, посмотрел, какие месторождения рекомендуют поисковики для промышленной разработки. Познакомился с россыпями. По моим расчетам, себестоимость кавказского золота была бы не выше уральского, сибирского, колымского. Я позвонил в Москву, начальнику «Главзолота» Березину и предложил организовать добычу в районе Северного Кавказа.
      Выслушав меня, Валентин Платонович рассмеялся:
      – Дорогой мой, люди едут на Кавказ за другим золотом – за здоровьем. А ты хочешь
      перекапывать Кавказский хребет? Вырубать эндемичные леса, оглушать курорты ревом
      бульдозеров? Ты что, Вадим?!
      Подумав, добавил:
      – Если потянуло в теплые края, отправляйся в Таджикистан. Примерно в двухстах
      километрах от Душанбе, в районе Дарваза, есть интересные россыпи. Посмотри, можно ли
      быстро начать добычу. В принципе ты прав: идти на юг нам еще предстоит.
      Я вызвал с Колымы Валеру Саркисяна, еще нескольких ребят, с которыми работали на «Горном», и мы вместе полетели в Душанбе.
      Перед отъездом я успел кое-что почитать.
      В средние века этими землями владели цари Тохористана, владыки предков современных таджиков. Они торговали мехами, шерстью, конями, драгоценными камнями, статуэтками из каменной соли, серебром, а также золотом – золото лежало у них под ногами. Древние источники называют Дарваз – в одном ряду с Рушаном, Шугнаном, Бадахшаном – в числе центров горной промышленности Востока. Золота, видимо, было немало. Местная знать имела юлотые чаши, кубки, браслеты. Одному иностранному правителю тохористанцы преподнесли в дар золотые одежды.
      О том, как вели разведку и добывали золото, сохранилось мало свидетельств. Вооруженные кетменями тохористанцы прорубали вертикальные (глубиной свыше 150 метров) и наклонные шахты. У стенки забоя разжигали костер, огонь раскалял породу, ее обливали водой. Растрескиваясь, порода легко поддавалась отбивке. Руду поднимали на поверхность в корзинах или кожаных мешках, дробили, промывали.
      Сколько я ни всматривался в местность, по которой мы проезжали на машине, следов древних выработок не было видно.
      Под Дарвазом мы провели свое опробование. Пробы были обнадеживающие. К нам приехали еще колымские ребята, с которыми я работал раньше. Мы установили гидроэлеваторы, и началась промывка.
      По делам я иногда бывал в Душанбе.
      В гостинице познакомился с Ниной Шацкой, актрисой московского театра на Таганке, приехавшей на съемки фильма «Белый рояль». От нее я узнал, что Владимир Высоцкий никогда, оказывается, не сидел, как многие из нас думали, что у него театральное образование, он много работает в театре и в кино.
      Видя жадный блеск в моих глаз, Нина добавила, что Володя сейчас на подъеме, в его новых песнях столько нежности и любви! Причиной тому – роман с Мариной Влади. Эту русскую француженку смутно помнил по фильму «Колдунья», который в 50-е годы прошел по экранам Магадана.
      Кто бы мог тогда представить, что через пять лет я познакомлюсь с Владимиром Высоцким и с тех пор мы будем дружны семь лет – вместе в Москве, Ленинграде, на Кавказе, в Восточной Сибири! Что мои колымские рассказы отзовутся в его новых песнях и он станет близким мне и моей семье человеком.
      Дела в Дарвазе шли хорошо, но что-то мешало мне. Расслабляющий ли юг тому причиной или странные для меня местные обычаи, но очень скоро, бывая в конторах райцентра и столицы, я почувствовал атмосферу взаимоотношений людей – для меня чуждую. Самый маленький начальник, держа под мышкой портфель как атрибут персоны руководящей, никого не стесняясь, любую ситуацию мог использовать для личного обогащения.
      Как непохоже все это было на атмосферу, к которой я привык на Колыме.
      Но последней точкой для меня в Таджикистане стала такая история. Приехав к начальнику золоторазведочного объединения Вигдорови с важным вопросом, который требовал 30 минут внимания, я собирался в тот же день вернуться на прииск. Не проговорили мы и 10 мин, как на столе зазвонил телефон. Приняв в кресле вальяжную позу, начальник стал кого-то грубо отчитывать за то, как я понял, что для его начальника, новой автомашины шили чехлы для сидений не тех расцветок, какие он любит. Глазами и жестами он приглашал меня посочувствовать свалившейся на него беде: на другом конце провода никак не могут взять в толк, что ему нравятся другие цвета!
      Истерика продолжалась – я засек время – два часа.
      В кабинетах колымских начальников можно было услышать и крики, и угрозы – но не по такому же поводу! Мне было не по себе. Пусть здесь живут, как хотят, я никому не судья. А мне хочется дышать другим воздухом.
      Снова звоню в «Главзолото».
      – Да ты что, Вадим! – удивился Березин. – Почему другое место? Геологи ошиблись в содержании?
      – К ним нет претензий.
      – С местными властями не складывается?
      – Да нет, работать можно.
      – Что же тогда?
      Я не стал долго объяснять, но в моих словах начальник «Главзолота» уловил твердую
      решимость перебраться куда угодно.
      – Прилетай в Москву, подумаем.
      Я улетал из Душанбе в Москву осенью.
      Стою на летном поле перед самолетом Ил-18. Рядом толкаются люди с деревянными
      чемоданами-ящиками, источающими сладкие замахи фруктов. Я отошел в сторону, пропуская нетерпеливых. Когда шагнул на ступеньку и протянул посадочный талон, служащая аэропорта преградила путь:
      – Все места уже заняты. Полетите завтра! Я попробовал объяснить, что у меня билет, но в ответ услышал:
      – Гражданин, вы задерживаете рейс! Я вызову милицию! Милиции с меня хватит. Я снял ногу со ступени трапа и полетел в Москву на следующий
      день. С тех пор крепко запомнил простую вещь: не толкай никого локтями, но и не позволяй никому оставлять тебя последним. Иначе самолеты будут улетать без тебя.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30