Кажется, было двадцать шестое, нет, вру, двадцать седьмое августа… А может, и не двадцать седьмое… Но это неважно. Главное — стоял очень жаркий, душный день. Ну просто невозможно было дышать. На улицах кишлака ни души. Даже птицы попрятались. Арифова собачка влезла по горло в арык и глубоко и часто дышала, высунув красный язык. Листья деревьев точно вырезаны из жести, не шелохнутся. А нам духотища нипочём: наелись персиков из сада Мирзы-бобо, накупались в речке, пока не посинели, и теперь валялись на песке, грелись. Вдруг на горизонте появилась моя сестричка Донохон. Кричит что-то, руками размахивает.
      — Ты не можешь подойти поближе? — крикнул я. — Чего надо?
      Очень не хотелось вставать с тёпленького песочка.
      — Я стесняюсь, вы все голые!
      — Тогда кричи громче!
      — Вас ищет новый учитель!
      Мне лень было вставать, одеваться, тащиться куда-то, но заставил себя: надо! Дело стоит, наверное, того. Во дворе у нас, на сури, сидел учитель — парень лет двадцати — двадцати двух, высокий, худощавый. Чёрные блестящие волосы, лицо удлинённое, глаза большие, лоб высокий.
      Как только я шагнул в калитку, учитель внимательно оглядел меня. С головы до пят. Я остановился поодаль (мало ли что он выкинет, этот новый учитель).
      — Здрасте.
      — Здравствуйте. Это вы будете Хашимджан? — Учитель положил на поднос гроздь винограда, соскочил с места и, протянув мне обе руки, представился.
      Его звали Вахидом Салиевичем Салиевым, он совсем недавно окончил институт и вот приехал к нам в кишлак. Будет преподавать алгебру и математику. Три дня тому назад его назначили руководителем того самого шестого «Б» класса, в котором я буду учиться в этом году. (Надо сказать, новый учитель всё это доложил, почему-то глядя не на меня, а набабушку, которая взгромоздилась на сури тотчас, как только мы с Вахидом Салиевичем поздоровались.)
      — Я уже ознакомился с личными делами учащихся, — продолжал учитель, всё так же глядя на бабушку, но не выпуская и моей руки. — И вот решил кое с кем из них повидаться, поговорить по душам.
      — И очень правильно решили, милейший, — ласково одобрила бабушка.
      Учитель сел на сури, свесив ноги, и снова принялся за виноград: за раз отправил в рот штук десять ягод.
      — Понимаете, бабушка, я считаю, что учитель должен хорошо знать своих учеников, их родителей, обстановку в их семье. К тому же я живу один, делать мне почти что нечего.
      — А где ваши родители, сынок? Отчего же вам не перевезти их сюда, к нам?
      — В городе они живут. А виноград у вас отменный, бабушка.
      — Ешьте на здоровье, милейший, ешьте. А вы женаты?
      — Что-о вы, бабушка! Рано мне ещё.
      — Тогда вот что я вам скажу, сынок… — Бабушка решительно скрестила руки на груди. — Грязное бельё вы должны непременно приносить мне. Я сама буду стирать. Время от времени я буду навещать вас, проверять, как вы питаетесь. Лишь бы… лишь бы вы наставили на путь истинный этого шалопая Хашимджана. Отец его работает сутки напролёт, даже во сне, и ничего другого знать не желает, кроме своего трактора, а мать — хоть у неё трое детей — целыми днями пропадает на ферме. Не мудрено, что сынок совсем от рук отбился, разболтался вконец. Вон, вон, глядите, встал за вашей спиной, подмигивает мне, кривляется…
      — И вовсе я не кривляюсь! Просто в глаз соринка попала, — сказал я обиженно. Мне не понравилось, что родная бабушка говорит про меня плохое совсем чужому человеку.
      К счастью, новый учитель, оказывается, в одном сродни моему папе: не слишком-то поддаётся внушению. Бабушка говорит, говорит, чернит меня вовсю, а он хоть бы что, уплетает виноград за обе щеки, блаженно покачивает головой, и все слова точно мимо.
      Наконец Вахид Салиевич покончил с виноградом, отодвинул от себя пустую чашу, вытер рот.
      — Ну-ка, Хашимджан, сядьте-ка поближе.
      Я опустился на краешек сури. Бабушка зачем-то ушла в сад.
      — Как у вас прошли каникулы?
      — Неплохо. — Подумал немного, потом добавил: — Очень неплохо.
      — Много книг прочли за лето?
      — Ни одной, домулла .
      — Ия! — удивился Вахид Салиевич. — Как это так — ни одной?
      — Просто я не могу читать, — признался я. — Раскрываю книжку, ложусь читать — и тут же засыпаю. А то и сердце начинает болеть.
      — Отчего же сердце болит? От чтения, что ли?
      — Оттого, что я очень нервенный.
      — Нервенный? А отчего, позвольте узнать, вы стали таким «нервенным»?
      — Учителя очень много на дом задают. Вот я и стал нервенным… От перегрузок.
      Учитель расхохотался, хлопая руками по коленям. Смеялся он во всё горло, закинув голову кверху. Его хохот распугал стаю воробьишек на крыше. Они рассыпались по двору, как чёрные упругие мячики.
      «Ага, — подумал я, — значит, я понравился новому учителю, раз он так развеселился». И продолжал:
      — Кроме того, сестрёнка моя Айшахон тоже нервенная, от меня заразилась. Есть у меня ещё одна сестрёнка, Донохон, вон она играет с кошкой возле очага, так она тоже нервенная.
      — А она… а она отчего же стала… «нервенной»? Такая крохотуля…
      — Она не крохотуля. Во втором классе учится. Нервенной она стала ещё в детском садике… Они там знаете как из-за игрушек дерутся. Вот и становятся нервенными.
      — Об-бо, Хашимджан, да вы, оказывается, весельчак! Люблю таких людей!
      — Вот-вот, за это самое бабушка хочет загнать меня в могилу. — Я решил немного поплакаться.
      — Как так в могилу?
      — А вот так. «Я, говорит, буду не я, если не сделаю из тебя человека». Человека она сделает, а куда денет меня?
      Учитель не мигая уставился на меня, потом опять расхохотался. Смеялся, смеялся, вдруг нахмурился, глаза стали глубокими, серьёзными.
      — Вы, Хашимджан, бабушку не обижайте, — проговорил он. — Если бы у меня была такая бабушка, я бы её на руках носил. Посмотрите, всё на вас чистенькое, выглаженное. Во дворе ни соринки, прибрано, аккуратно разложено. Ведь это её работа, верно я говорю? — Не дожидаясь моего ответа, будто и не сомневался, что я волей-неволей кивну головой, спросил: — Как у вас с учебниками, Хашимджан, всё готово?
      — Всё готово, домулла.
      — Принесите их сюда, проверим.
      Я мигом слетал за своим новеньким блестящим портфелем. Оказалось, что кое-каких учебников всё же не хватает. Мы тотчас отправились в школу, где учитель достал мне нужные книги. Потом мы заглянули ещё к трём ребятам. Последним зашли к Акраму. Во дворе у него было полно разных животных и птиц, как в зоопарке. Учитель очень удивился и обрадовался этому. На обратном пути я спросил:
      — Домулла, кого мы ещё сегодня навестим?
      — Больше никого, — ответил Вахид Салиевич и пояснил: — Ребята, которых мы навестили, плохо учились в пятом классе. С ними я буду заниматься отдельно.
      — Значит, вы и со мной будете отдельно заниматься?
      — Да, вы же остались на второй год? Выходит, и с вами придётся заниматься.
      Так разговаривая, мы подошли к беленькому учительскому домику. В прошлом году в нём жили Рябовы. Муж преподавал немецкий язык, а его русоволосая худенькая жена — русский. Я по обоим этим предметам понахватал двоек, так что всегда обходил этот дом стороной. Ну, а если всё же надо было пройти мимо, я смотрел в другую сторону. А Вахид Салиевич — представляете! — вдруг приглашает меня зайти в этот дом. Уж не знаю, как я поборол в себе страх, как шагнул за порог. А шагнул — так и застыл на месте истуканом. Вначале подумал, что я попал в библиотеку, так много здесь было книг. В шкафах, на столах, в нишах, на подоконниках, даже на стульях и на полу было видимо-невидимо больших и маленьких, ярких и тёмных, тонких и толстых книг.
      — Всё это ваше? — изумился я.
      — Нет, не всё, — ответил учитель, — часть книг Рябовых.
      Я обратил внимание, что Вахид Салиевич сам говорит мало и всё меня выспрашивает. То про одно, то про другое, вконец замучил. Почему-де не люблю я алгебру, почему убежал из дому, с кем подрался да когда, почему бабуля моя решила отдать меня в ученики к мулле Янгоку, а есть ли ещё в кишлаке ребята, верующие в аллаха…
      — А журналы тоже Рябовых? — поинтересовался я.
      — Нет, это мои журналы. Если хотите — возьмите почитать. Потом принесёте.
      — А шахматы тоже Рябовых?
      — Нет, и шахматы мои. Поиграем?
      — Я играю только в шашки.
      — Ну так давайте сразимся в шашки. Но учтите, Хашимджан, я играю очень хорошо.
      — Я тоже не слабо, домулла. Расставили фигурки на доске, началииграть. Играю, а думаю совсем о другом. Никто ещё не обращался со мной так, как Вахид Салиевич. Все только упрекали: «Ты никогда не станешь человеком, озорник ты и шалопай!» А новый учитель и Хашимджаном меня зовёт, и на «вы» обращается, и специально домой пришёл повидаться со мной, теперь вот и в шашки играет!
      — Домулла, как вы считаете: стану я когда-нибудь человеком или нет? — спросил я неожиданно для самого себя.
      — А кто в этом сомневается? — удивился учитель.
      — Да все, — махнул я рукой.
      — Я уверен, что они глубоко заблуждаются, — проговорил учитель и молниеносно «съел» у меня три фигурки. — Погодите, они ещё сами со стыдом узнают, как глубоко заблуждались. Ходите.
      Я пошёл. А что толку? И ходить было нечего. Проиграл. И так сдавался я подряд четыре раза. Определённо мне не везло в тот день. Но я готов был проиграть ещё четыре раза, лишь бы доволен остался мой уважаемый Вахид Салиевич. Потому что, если честно признаться, я в него по-настоящему влюбился.
      — Полить двор водичкой? — Я вскочил на ноги.
      Учитель покачал головой.
      — Двор я сам поливаю, не то совсем обленюсь, Хашимджан, если мою работу будете делать вы.
      — Тогда, может быть, принести вам немного Катыка ? Знаете, какой катык заквашивает моя бабушка? Чистая сметана!
      — Спасибо, Хашимджан, я не очень жалую катык.
      — Тогда я вам приволоку ведро винограда, точно такого, какой вы сегодня ели. Он же вам понравился!
      — Спасибо, если захочется винограду, сам заскочу к вам. Кстати, и с бабулей вашей поговорю, душу отведу. Чудесная у вас бабушка, Хашимджан…
      Когда я уходил, Вахид Салиевич дал мне целую кипу иллюстрированных журналов. «Полистайте, картинки посмотрите, если будет время», — сказал он при этом. Я обрадовался не знаю как. Потому что очень люблю смотреть картинки в журналах и читать подписи.
      Бабушка глазам своим не поверила (даже рукавом протёрла), когда заметила у меня под мышкой журналы.
      — Это что, книжки? — воскликнула она. — Неужто теперь читать станешь?
      — Стану, — сказал я. — Буду читать, пока вы не загнали меня в могилу.
      — Шалопай ты мой маленький… Подойди сюда, давай обнимемся и забудем старое!
      После того как мы от души пообнимались, я собрал на сури сестрёнок с бабушкой и давай показывать им картинки и громко, без запинки, читать подписи. Все были очень рады. Даже умница, примерная ученица Айшахон и та не могла скрыть радости.
      Она, верно, думала: «Наконец-то брат мой образумился. Теперь он будет хорошо учиться, выполнять все работы по дому и оставит меня в покое!» Я, само собой, разуверять её не стал. Кто знает, может, она окажется права?
      Вечером, за ужином, уплетая за обе щеки вкуснейший ширгурунч , я вспомнил о новом учителе, и, поверите ли, сразу потерял аппетит. Бедняжка Вахид Салиевич, сидит небось в пустом доме посреди тысяч книг один-одинёшенек, быть может, ходит из угла в угол как неприкаянный или мучается с керосинкой, чтобы сварить себе что-нибудь, а несчастная керосинка и не думает загораться!
      — Мама, ширгурунча больше не осталось? — спросил я.
      — Папе вот оставила. Ещё хочешь?
      — Нет, надо учителю отнести.
      — Положи полную косу , невестушка! — тотчас встряла в разговор бабушка. — Да полей хорошенько топлёным маслом. Удивительно приятный молодой человек, этот новый учитель. Передай ему, Хашимджан, пусть почаще заходит к нам.
      Через минуту, завернув чашу в полотенце, я пулей летел к новому учителю. Примчался и вижу: в кастрюле Вахида Салиевича булькает шурпа, а сам он сидит листает книгу. Ну примерно размером с целый стол! Увидев меня, он не особенно обрадовался, но и не очень удивился.
      — Да не нужно было стараться, Хашимджан. Я ведь приготовил себе ужин, — коротко сказал он.
      Уходя домой, я оглядел учительский двор. И понимаете, обидно мне стало очень. С тех пор как Рябовы уехали, двор не поливали, и он превратился в настоящую пустыню. Цветы на клумбах завяли, трава на грядках выгорела, нижние листья яблонь повысыхали, ветки поникли. Страшное запустение кругом. И я решил сегодня же ночью полить огород, обрадовать своего любимого учителя.
      Сказано — сделано. Как только бабушка уснула, я взял большущий кетмень и зашагал к реке. По дороге я перекрыл все отводы и арычки, по которым вода идёт в чужие огороды. Теперь она пойдёт прямёхонько в учительский двор. Пустил воду. Я здорово поработал, теперь можно было посидеть малость на травке, отдохнуть на берегу реки. Сам не знаю, как уснул.
      Проснулся на заре… Глянул на бегущую по арыку воду и пулей понёсся к дому учителя. Но было уже поздно. Двор Вахида Салиевича давным-давно затопило. Бедный учитель стоял по колени в воде и не знал, как справиться с наводнением.
      — Кетмень вам не нужен? — крикнул я издали. А что я мог ещё предложить?
      — Давайте его сюда, Хашимджан, давайте скорее! — обрадовался Вахид Салиевич.
      Мы с ним вместе до утра боролись со стихийным бедствием.

      В ночь на первое сентября я почти не сомкнул глаз. Думы одолевали всякие. Приятные и тревожные, глупые и толковые, — сами знаете, какие мысли обычно лезут в мою голову. Думал, думал и незаметно уснул. Уснул, а мысли, с какими ворочался в постели, прямиком, оказывается, перенеслись в сон. И вот вижу, будто Атаджан Азизович собрал учащихся всей округи и гоняется за мной, чтобы вручить мне «Похвальную грамоту», а я, чудак человек, отказываюсь, убегаю прочь. Наконец поймали они меня. Учитель протягивает мне грамоту, а ребята хлопают, и я вместе с ними.
      — Хашим, ты чего это? — услышал я вдруг окрик, и кто-то больно ткнул меня кулаком в бок. — Что это ты руками размахался?
      Я тупо поглядел на бабушку, склонившуюся надо мной.
      — Где моя грамота? — спросил, не совсем отойдя от сладкого сна.
      — Какая ещё грамота?! Повернись лучше на правый бок! — приказала бабушка и проворчала, отходя от моей постели: — Грамоты какие-то ему подавай!..
      Я повернулся на правый бок и уснул в тот же миг.
      Проснулся я утром от громкого звона. Это гремел кусок рельса, висевшего на школьном тутовом дереве. Кто-то колотил по нему не жалея ни сил своих, ни ушей односельчан. Чуть погодя к грому присоединились звуки горна, а потом грохотанье дойры.
      — Здравствуй, школа, здравствуй, сентябрь! — вскричал я, выскакивая из постели. Схватил портфель и только фыр-р на улицу — вдруг бабушка на пути.
      — Стой, растяпа! Вначале умойся, оденься, позавтракай. И в школу пойдёшь не один, а с сестрёнками, как все порядочные братья.
      Да-а, тут уж не возразишь! Вернулся в дом. А там уже на веранде стоит — ах ты моя ненаглядная! — Донохон. Аккуратно причёсана, на макушке огромный бант. Девочка в белом фартучке, белых туфельках, белых гольфиках, а в руке держит большущий букет красных роз. Не удержался, ущипнул сестрёнку за бок:
      — На смотрины собралась, невестушка?
      А на веранде последними приготовлениями занята и старшенькая красавица, Айшахон. Если бы могла, так и влезла, наверное, в щербатое тусклое зеркальце, висевшее на стене.
      Минут через десять я построил их гуськом и крикнул, указывая на калитку:
      — Слушай мою команду! В сторону школы твёрдым шаго-ом арш!
      Ого-го! Не зря, видно, горнисты, дойристы и рельсисты спозаранку затеяли свою музыку: на улице настоящий праздник. Стар и мал принаряжены, причёсаны, надушены, в руках цветочки, на лице улыбочки, и все идут в одном направлении — к школе! А оттуда несутся звуки горна, грохот бубна.
 
Грох-грох-грох-ох-ох,
Грохохох!
Удары часты, как горох,
Как горох, ох-ох-ох!
Идёт учиться Хашимджан,
Учиться идёт Хашимджан!
Отлично учиться жаждет он,
Жаждет он, жаждет он!
По алгебре и русскому,
По предметам, по всему —
Учиться отлично ему.
Отлично ему, ему, ему!
Ох-хо-хо! Грохохох!
Грох-грох — грохохох!
 
      В школьный двор я влетел птицей, танцующей, счастливой походкой. На горне играл мальчик по имени Асад, а на дойре гремел Султан-плакса. Я тут же отобрал у него дойру, закатал рукава, поплевал на ладони да как принялся колотить по дойре — только искры не летели.
 
Така тум-тум, така тум,
Почти весь свет обошёл я,
Голод и холод — всё испытал я,
Вернулся отлично учиться!
 
      Я мог насочинять и не такого, как вдруг кто-то крепко сжал мне локоть. Обернулся, смотрю — Вахид Салиевич.
      — Молодец, Хашимджан, да вы, оказывается, ко всему и дойрист хороший!
      — Да, я на все руки мастер, домулла, — скромно потупился я.
      — Играйте, играйте громче, — подбодрил меня учитель.
      Но, как назло, я уже не мог больше колотить дойру — устали руки. Я отдал инструмент Султану-плаксе и кинулся здороваться с приятелями: с Закиром, новоявленным семиклассником; с Арифбаем, который вовсе задрал нос оттого, что собрал домашнюю библиотеку; с Хакимджаном, обычно убегавшим с последнего урока, чтобы я не смог его поколотить. Появился и Мирабиддинходжа. И вообще ребят собралось видимо-невидимо. Один рассказывает, как отдыхал в пионерском лагере, другой — про своё путешествие в соседнюю республику, третий хвастает, что плавал на теплоходе по Волге, а Шаолим клялся и божился, что у них на бахче выросли дыни… с арбузными семечками.
      — Врёшь! — не поверил Закир.
      — Спорим? Правда! — чуть не плакал Шалим.
      Семиклассник Рафик, хромой на правую ногу, говорил, что видел в городе негров, даже обедал с ними за одним столом. Шахида, которая теперь будет учиться со мной, всё лето, оказывается, работала на ферме, где моя мама дояркой. А когда уходила, то завфермой будто чуть не плакал, так не хотелось ему с ней расставаться. Отпустил с условием, что после десятилетки она придёт работать на ферму. «Я тебя назначу дояркой, а через год в газете напечатают твою фотографию», — будто бы пообещал он. Шахида рассказывает, а сама краснеет, как помидорина.
      Но вот зычным голосом наш физрук, который ещё ни разу не смог подтянуться на турнике, приказал построиться по классам. Мы долго толкались, спорили, кому куда встать. Наконец распахнулись школьные двери и во двор вышли мои любимые учителя: Вахид Салиевич, математик Кабулов, Атаджан Азизович. Я встал на цыпочки, вытянул шею, чтобы наш дорогой директор смог заметить меня.
      Директор поздравил нас с началом нового учебного года, потом начал говорить, что мы все должны учиться на «отлично» и вести себя отлично, быть достойным примером для младших. На это ушла у него ровно двадцать одна минута. Потом он говорил ещё семь минут про то, что человек не станет человеком, если он неуч. И закончил свою речь вопросом:
      — Правильно я говорю, Хашим?
      — Правильно, очень правильно! — ответил я с готовностью, счастливый его вниманием. А я-то думал, что он меня и не заметил в строю.
      — Но отлично учиться — это тебе не на дойре играть! — тут же вступил в мирную беседу математик Кабулов.
      — В этом году я буду знать математику лучше, чем играю на дойре! — не растерялся я в свою очередь.
      Собрание закончилось. Все стали расходиться по классам. Как вы сами понимаете, не без шума, гама и толкотни. Мы с Мирабиддинходжой уговорились захватить парту у окна и сломя голову понеслись в класс. Сидеть у окна — одно удовольствие: светит солнышко, видно всё, что происходит на улице.
      Когда расселись, Вахид Салиевич попросил нас угомониться, поправить галстуки.
      — Аббасов, почему ты надел старый галстук? — спросил вдруг учитель.
      — Чтобы новый не залоснился, — попробовал отшутиться Акрам.
      Кое-кто засмеялся. Но Вахид Салиевич и не улыбнулся. В классе тотчас установилась тишина.
      — Не хотелось бы судить о тебе по твоей опрятности, — раздельно произнёс учитель.
      — Завтра я приду в новом галстуке, — пообещал Акрам упавшим голосом.
      Только он сел, как вдруг дверь распахнулась, и показалась голова маленькой Хаджар, сестрёнки Акрама. Той, что пошла в этом году в первый класс.
      — Ака, я забыла, как наша фамилия… — проговорила она робко.
      Я думал, сейчас все опять загогочут, но ребята молчали. Видно, не хотели сердить нового учителя. Акрам напомнил сестрёнке их фамилию, и девочка тихо притворила за собой дверь. Учитель произвёл перекличку.
      — А теперь давайте выберем старостукласса. Кого вы предлагаете, ребята? — спросил он.
      В классе я повыше ростом многих да и знаменит по-своему, так что не мне ли было надеяться на этот пост? Я покраснел и вспотел от волнения, но всё же решил поломаться малость, поотнекиваться, когда выдвинут мою кандидатуру.
      — Пусть старостой опять будет Хамрокул! — выкрикнул кто-то.
      Вот тебе раз! И пошло и посыпалось отовсюду:
      — Да, да, надо выбрть Хамрокула!
      — Он очень хорошо справляется. К тому же и отличник.
      — И поведения хорошего.
      Вот так! Ребята галдят, а я всё сильнее втягиваю голову в плечи. И лицо горит, точно сотворил что-то постыдное. Выбрали Хамрокула.
      — А кого выберем председателем санитарной комиссии? — спросил опять Вахид Салиевич.
      Все молчат. Прикидывают, по-видимому, кто у нас чистюля самый, умный да толковый. Но не-ет уж, эту должность мы не упустим. Тем более что я обещал парню назначить его на это место, когда стану класкомом.
      — Председателем санкомиссии мы выберем Мирабиддинходжу, — сказал я твёрдо. — Вы только взгляните на него — весь так и светится: уши и шея сверкают чистотой, зубы, как рисинки, волосы причёсаны, штаны и рубаха выглажены. Думаете, это легко ему даётся? Его мама сроду утюга и иголки в руках не держала, а мыло считает от нечистого. Мирабиддинходжа, бедняга, сам себе всё гладит, стирает и штопает. Скажем, вот у вас у кого-нибудь пуговица отлетела, что вы будете делать? Обратитесь к Мирабиддинходже. — Я выхватил из-под парты тюбетейку друга, вывернул её наизнанку. — Видите иголку с ниткой, приколотую к тюбетейке? Вот какой у нас предусмотрительный председатель санитарной комиссии.
      Ребята засмеялись, захлопали в ладоши, как бы единогласно голосуя за Мирабиддинходжу. После этого наш новый учитель сказал, что мы, учащиеся, должны соревноваться между собой, сильные ученики должны взять шефство над слабыми, помогать им.
      Первым, конечно, вскочил Хамрокул — вызвал на соревнование Акрама.
      — А кто будет соревноваться с Кузыевым? — спросил вдруг учитель, взглядом велев мне встать.
      Ну, думаю, будет сейчас драка за меня, по частям растащут. Жутковато стало и радостно. Вы же знаете, люблю я быть на виду. А тут… проходит минута, другая, третья… Все молчат. Мне чуть плохо не стало. Я так стиснул кулаки, что ногти в ладони вонзились.
      — Неужели среди вас нет никого, кто хотел бы по-товарищески помочь Кузыеву? — удивился учитель.
      А я, так и не дождавшись себе шефа, только собрался сесть, как вдруг кто-то сказал:
      — Я возьму над ним шефство!
      Гляжу, а это Саддиниса, девчонка, что сидит за первой партой, только макушка торчит. Вначале — вот с места не сойти! — я подумал, что она издевается надо мной. Потому что на днях я здорово напугал её. Дело было под вечер. Саддиниса с охапкой травы на голове шла с поля домой. Я юрк в арык, притаился, а когда она поравнялась со мной, ка-ак залаю! Она с перепугу уронила траву на дорогу и давай ходу. Пришлось взвалить тяжеленный сноп на плечо и побежать следом. Тогда она ещё пригрозила мне, чтопожалуется моему отцу и попросит хорошенько всыпать. Но папа мне слова не сказал. И я подумал тогда, что Саддиниса просто забыла наябедничать. Но сейчас мне стало ясно, что она и не думала мстить, а, наоборот, хотела помочь мне в эту трудную минуту, когда все от меня отвернулись.
      — Ты не шутишь? — робко спросил я.
      — Не шучу, — ответила она, глядя не на меня, а на учителя.
      Как раз в этот момент раздался звонок.
      Так началось первое сентября. Как вы знаете, уроки в этот день сплошь из одних вопросов и ответов. В основном спрашивали по прошлогоднему материалу. Ребята тараторили вовсю. Я скромно отмалчивался и поглядывал в окно. Потому что отвечать-то мне было нечего: всё вылетело из головы за время странствий и учёбы у муллы. Именно поэтому, наверно, учитель географии ехидно заулыбался, завидев меня:
      — Ия, Хашим-странник, какими судьбами, братец?
      После уроков Саддиниса подошла ко мне.
      — Хашимджан-ака, где мы будем готовить уроки? У нас или мне прийти к вам?
      Настроение у меня было благодушное: светило яркое солнце, я благополучно влился в новый коллектив, за целых четыре урока не получил ни единой двойки, ни один из учителей не назвал меня разгильдяем — какие же тут могут быть «готовить уроки»?!
      — Ничего, — ласково потрепал я её по плечу, — ничего, уроки будем готовить завтра.
      — Смотри, как знаешь, — пробормотала Саддиниса. — Видно, маме твоей опять придётся плакать…
      — А когда она плакала?
      — На днях. Когда зашла к моей маме.
      — Почему она плакала?
      — Потому, говорит, что сыночек её Хашим — разгильдяй, немало ей горя принёс, что опять воз двоек понатаскает.
      — Ничего, приду вот сейчас и развеселюеё — сегодня ни одной хвостатой! — С этими словами я включил скорость.
      На улице, за школьным садом, меня ожидал Акрам.

      Хотите, теперь опишу вам эту девчонку? У неё большущие глаза, лицо удлинённое, белое, волосы заплетены во много-много косичек, такая тоненькая, что кажется, кашлянешь — и она улетит. А какая умная! Наш мудрый Ариф — шишкоголовый, нынешний семиклассник, ей в подмётки не годится. У неё хоть по арифметике, хоть по геометрии, хоть по русскому, хоть по немецкому — по всем предметам пятёрки. Девчонка что надо, если бы не одна её вредная привычка: всё время недовольно морщит нос. Так хочется ей сделать много хорошего! Неутомима, как муравей. Тоненькие ручки её постоянно чтото делают: переписывают, стирают, разглаживают, поправляют. А прилипчива до невозможности! Знаете, в весеннюю дождливую пору на урючинах появляется липучка — елим называется, пристанет — не отдерёшь. Саддиниса точно вот такая липучка. Опять и опять:
      — Хашимджан-ака, когда будем готовить уроки? Хашимджан-ака, сегодня гулять не пойдёшь!
      — Не мучь меня, курносая, — огрызаюсь я иногда.
      — Почему ты так говоришь? — обижается она.
      — Да потому что ты в самом деле курносая.
      — Если и курносая — не твоё дело! — сердито поворачивается она и уходит прочь, тогда мне её становится жалко.
      Сейчас мы готовим уроки в маленьком солнечном кабинетике Саддинисы. Во дворе возится дедушка-садовник Саддинисы. Папа её работает бухгалтером в колхозе, стучит костяшками счётов и горя не знает. Мама воспитательницей в детском саду, так что её тоже нет дома. По двору бродят нахохленные несушки. На винограднике галдят воробьи, пируют — там ещё полно винограда.
      — Эй, Хашимджан-ака, куда это ты уставился?
      — Никуда я не уставился.
      — Да уж не оправдывайся, и так вижу! Заставил меня вслух читать, а сам витает в облаках. Какое упражнение задавали по русскому?
      — М-м… не помнится что-то…
      — Велели сделать триста пятьдесят первое упражнение. Ты же записывал в дневник!
      — Записать-то записал, но что-то не совсем понял объяснение учительницы.