Далия Трускиновская

Вихри враждебные

Двое подручных домового дедушки Лукьяна Пафнутьича, Акимка и Якушка, пробирались домой в великом трепете. Домовые и так-то ходят бесшумно, а эта блудная парочка – и вовсе по воздуху плыла, едва касаясь шершавого бетона.

– А вот, сказывали, раньше были часы с боем, – прошептал Акимка. – Прозвонят – и сразу ясно, который час.

А час был немалый. Глубокий ночной час, ближе к рассвету, чем к полуночи.

– Разбудишь деда – будет тебе бой! – огрызнулся Якушка. – Мало не покажется…

Они вышли к вентиляционной шахте и встали, как вкопанные.

– Вот ведь сволочи…

– Ага…

По шахте снизу вверх шел ядовитый черный дым.

– Как же мы теперь?!.

– Мышьим лазом?

– Так его ж заделали.

– А вдруг какая щелка осталась?

Акимка и Якушка разом засопели. Шариться среди ночи по дому, искать тот лаз! Но и спускаться сквозь дым с риском наглотаться, обалдеть и свалиться непонятно куда – сомнительное удовольствие.

– Снизу надо, – вдруг сообразил Якушка. – Постучимся к соседу Игнатьичу, он пустит, а от него – уже по вентиляции. Камин-то выше! Ты чего это творишь?!

Акимка подобрал полоску жести и старательно пихал ее в щель, пытаясь преградить дорогу вонючему дыму.

– И что они только жгут, какую дрянь? – ворчал домовой. – Ладно бы дрова! А то – химию! Пусть сами своей химией дышат!

– Отныне и до веку, – подтвердил Якушка. – И в глотке бы у них скребло, и в глазыньках пекло, и по нутру – когтями, а из нутра – слезами! Ключ, замок, язык!

Наворачивать такие вредные наговоры он выучился у хозяйки, домовой бабушки Матрены Даниловны. Но если хозяйкины слова выстраивались так, что имели обратную силу, то Якушкины лепились чуть ли не навек. И требовалось вмешательство знатока, чтобы снять их опасное воздействие. Впрочем, сам Якушка об этом еще не знал.

Он знал только, что мерзавцы, поставившие у себя камин вопреки всем правилам пожарной безопасности и выведшие трубу в вентиляцию, заслуживают немалой кары. Их не извиняло даже то, что жили они на верхнем, девятом этаже дома и никому из людей своим дымом досадить не могли. Людям – да, а домовым?

Эти любители погреться у камина знать не знали, ведать не ведали, что низкий чердак аккурат над их головами ночью волшебно преображается…

Новый дом, куда перебрались с хозяевами из городского центра Акимка и Якушка, стоял на окраине, в трех шагах от замечательного леса, и люди там поселились в общем солидные, несуетные, при машинах, при добротном имуществе. Так что и неудивительно, что в восьми квартирах обнаружились соседи-домовые.

Человеческой молодежи там было негусто – и та сидела тихо, кроме одного оболтуса, пятнадцатилетнего Игорехи, который повадился по ночам слушать громкую музыку. Он, как и каминовладельцы, жил на девятом этаже, что и навело юных домовых на неожиданную мысль.

Всем известно, что обычаи сватовства и обручения у домовых соблюдаются свято. Встречаться с будущим мужем или будущей женой, проводить с ними время – нехорошо, не по-дедовски. Лучше всего, конечно, когда молодые знакомятся уже за свадебным столом. Ведь что в семье важно? Желание вести совместное хозяйство. А прочее – от лукавого.

В новом доме оказалось три девки на выданье. А достойных женихов им не находилось. Ведь девке кто нужен? Домовой из богатого житья ей нужен, чтобы из одного крепкого хозяйства в другое пташкой перепорхнуть. А Акимка с Якушкой – пока всего лишь подручные. Ни одна сваха не согласится им невест искать. С другой стороны, девкам скучно, да и телевизора тайком от старших насмотрелись. И вот надумали они впятером устраивать на чердаке под Игорехину музыку дискотеки. Старшие заснут – а молодежь наверх!

Но и дискотека бесконечной не бывает. Попрыгали – и по домам.

Если бы почтенный домовой дедушка Лукьян Пафнутьевич проведал, чем его подручные по ночам балуются, – ой! И подумать страшно, чего бы он натворил. Места лишил бы сразу. И рекомендации не дал. А быть безместным без рекомендации…

И ладно бы они и впрямь отведали девичьей сласти! Тогда – не так обидно. Юные домовихи себя блюли и кроме плясок ничего не дозволяли. Тем более, пляски не те, что прежде, не в обнимушку, а каждый сам по себе дергается.

Так что сильно огорчили Акимку с Якушкой каминовладельцы, вздумавшие погреться в третьем часу ночи.

Они полезли по щелям в перекрытиях и добрались до квартиры, где проживал домовой дедушка Тимофей Игнатьевич. Но тот, набегавшись за день, дрых без задних ног. Тимофей Игнатьевич, если по уму, давно должен был бы жениться, чтобы было с кем хлопоты делить. Но он сильно дорожил свободой, и ни одной свахе по сей день не удавалось вправить ему мозги.

Домовые спустились еще ниже, и еще, н оказались в конце концов в подвале.

Конечно, они могли и без спросу войти в чужое хозяйство, прокрасться на цыпочках, не дыша. Но если домовой застукает непрошенного гостя – быть драке. Сосед, не сосед – разборка будет уже потом.

– Ну и что дальше делать будем? – спросил Якушка.

– По стенке, – подумав, отвечал Акимка.

Домовые – мастера лазить, а стенка – неровная, есть за что зацепиться, и до кухонной лоджии гуляки добрались бы без затруднений. Вот только изначально домовые побаиваются высоты. Полтора человеческих роста – и то для них высота изрядная, а семь этажей?

Акимка с Якушкой присели на краю газона и загрустили.

Тут надо сказать, что с места, которое они выбрали для своих горестных размышлений, была видна шоссейка, отделявшая микрорайон от лесопарка. Домовые сидели как бы в торце асфальтированной дорожки между домом и шоссейкой. А зрение у них – кошка позавидует. Потому и увидели странную суету.

Сперва вроде бы шарик на шоссейку выкатился, за ним – другой, третий. И пропали из виду. А за ними – серый столб, опасно накренившийся, как если бы собрался грохнуться. Столб этот, основанием почти касаясь шоссейки, пролетел по воздуху, тоже исчез, и тут же домовые услышали крик.

– Ахти мне, – прошептал Акимка, а Якушка, который был норовом побойчее, сорвался и поспешил на голос.

– Ты куда это? – и трусоватый Акимка пронесся следом, чтобы удержать товарища.

– Куда-куда! Наших бьют!

И точно, если судить по голосу, верещал какой-то домовой. Возможно, сосед.

Не докапываясь, чего этот сосед забыл в ночном лесу, Якушка поспешил на помощь. Не помочь в беде – опасно. Узнают свои – и окажешься хуже безместного.

Они выбежали на шоссейку и завертелись, отыскивая пострадавшего. Но пострадавший забился в кусты и там время от времени всхлипывал. Когда позвали – выходить не пожелал. И с большим трудом Акимка с Якушкой догадались, что это – смертельно напуганная баба.

К домовихам у домовых отношение особое. В основном – свысока. Хотя иная домовая бабушка трех домовых дедушек за пояс заткнет. Акимка с Якушкой даже не рассердились на глупое бабье поведение – какого от нее еще ожидать? Они обшарили кусты и извлекли совсем еще молодую домовиху с маленьким.

– Ты не бойся, дурочка, свои мы! – принялся успокаивать Якушка. – Не обидим! Мужик-то твой где?

Того, что домовиха с младенцем может и вовсе не иметь мужа, они и в страшном сне бы представить не могли.

Но ответом на вопрос был громкий и отчаянный рев. Да еще маленький запищал. Акимка с Якушкой переглянулись – ой, плохо дело…

– Ты как сюда попала? Чья ты? – продолжал допытываться Якушка. – С кем живешь?

– Погоди, – остановил его Акимка. – Ты глянь, откуда она бежала. Там же ни одного дома нет. Город, считай, кончился.

– Так ты что, деревенская? – удивленно спросил Якушка.

Старые домовые еще помнили времена великого переселения из деревни в город. Домовые среднего возраста – те знали, что есть где-то там, за горизонтом, деревенская родня. А для младших эта родня была вроде бабы-кикиморы – говорят, водится в сельской местности, виснет на осинах и воет в печной трубе, но видеть ее никто не видел.

Домовиха закивала, не в силах молвить сквозь рев внятное словечко.

– Надо же… К родне, что ли, пробираешься? – продолжал допрос Якушка. – Одна, без мужика?

– Яков Поликарпыч! Их же там трое бежало! – вдруг вспомнил Акимка.

Даже домовой дедушка старался обращаться к подручным уважительно. «Якушкой» и «Акимкой» кликал, осердясь, или же – подгоняя, чтобы работу выполнили в срок. Между собой подручные обходились без церемоний, но при посторонних соблюдали старый обычай вежества. И трудно, что ли, назвать Якушку Яковом Поликарповичем?

– Точно, трое. Баба, дитенок и… Кто еще с вами был?

– Ермолай Гаврилыч мой!.. – выкрикнула домовиха и снова залилась слезами.

– Ого! Всей семьей в город собрались, – заметил Якушка. – Скоро от вас, приблудных, коренному домовому и житья не станет…

– И где же он, твой Ермолай Гаврилыч? – вмешался Акимка.

Кроме рева, ответа не было. Тогда Акимка потрогал пальцем бурую шерстку младенца.

Младенец был мелкой породы, но коли умел бегать – надо думать, и говорить выучился.

– Батьку где потеряли?

– Та-ам… – пропищал младенец, тыча локотком в ту сторону, откуда прибежало семейство.

– Она что, от мужа сбежала? – растерянно предположил Акимка. Это уж вообще не лезло ни в какие ворота.

– Кончай реветь и говори живо – от кого бежала! – рявкнул Якушка.

Домовиха от изумления и реветь перестала.

– От вихоря…

– Какого еще вихоря?

– Большого, страшного!.. Как подхватит, как ударит!..

– Кого подхватит, кого ударит? – допытывался Якушка, и вдруг получил исполненный ненависти ответ:

– Тебя!

– К ней с добром, а она всякие страсти сулит! – возмутился Якушка.

– Что-то мне все это не нравится… – с тем Акимка отошел в сторонку и, нагнувшись, стал изучать асфальт.

Уж что он там высмотрел – человеку не понять. Домовые оставляют след, только если под ногами ровная пыль, рассыпанная мука или приглаженный ветром песочек. Запах, правда, у следа имеется, и его не всякая собака учует. Сами же домовые друг дружку не выслеживают и по запаху не различают, потому что им это ни к чему. Однако Акимка помотался по шоссейке взад-вперед и решительно направился туда, куда бежала, да не добежала домовиха.

Минуты две спустя Якушка услышал его крик.

– Ахти мне! Беда! Якушка, буди народ! Матрену Даниловну сюда веди!

Оставив рыдающую домовиху с маленьким под развесистым подорожником, Якушка понесся к товарищу.

Акимка стоял на коленках, ощупывая некий темный неподвижный куль. Подбежав, Якушка вгляделся и ахнул.

Это был довольно крупный и взъерошенный домовой.

Кажется, мертвый…

* * *

Со старостью к домовым обычно приходит некая хрупкая ветхость. Они не страдают, не маются, только мысли делаются проще, тельце – легче, словно бы вся жизнь, что за долгие годы скопилась в домовом, начинает понемножку усыхать. Наконец тихонькое и кроткое существо, ростом уже не более младенца, живущее на покое при детках и внучках, засыпает и не встает более.

Тогда приходят домовые бабушки, помогают обрядить тельце, а мужики, посовещавшись, придумывают ему место последнего упокоения. Посколько состояние ветхого старца считается долгим, прочным, но отнюдь не беспробудным сном, тельце устраивают так, чтобы при необходимости оно могло благополучно выбраться и найти дорогу к своим. Раньше, когда на дворе полно было деревянных построек, можно было примостить прадедушку под конюшенным углом, снаружи или изнутри, под овином, в погребе. На деревне, наверно, так до сих пор и делалось. А в городе чего придумаешь?

Насилу разбуженный Акимкой и Якушкой матерый домовой дедушка Тимофей Игнатьевич долго скреб в кудлатом затылке.

– Ты уж нас Лукьяну Пафнутьичу не выдавай! – попросили подручные.

– Да уж не выдам. Мне-то хоть растолкуйте – чего вы ночью в лесу искали? Чего вам дома не спалось?

– Ну…

Сказать, что с девками плясали, – как раз и огребешь по оплеухе на брата. За баловство. А оплеуха от такой лапищи будет тяжкая…

– Любим-траву искали, – догадался ответить Якушка.

– Чтобы девки любили? Так вам же еще рано жениться, – удивился Тимофей Игнатьевич. – Чего удумали! Это вы телевизора насмотрелись, молодцы. Скажу Лукьяну Пафнутьевичу – пусть последит за вами.

– Ты лучше скажи – что теперь с мертвым телом делать! Тело на дороге лежит, скоро машины побегут, раздавят! – напомнил суть дела Якушка.

– И домовиха с маленьким под кустом сидит, ее куда девать? – добавил Акимка.

– О-хо-хо… Не было хлопот…

Тимофею Игнатьевичу совершенно не хотелось покидать уютную постельку, тащиться непонятно куда, однако дело выходило серьезное – погублен хоть и деревенский, однако ж – исконный домовой, может, даже родня.

Рассудив, что шустрые подручные, не добившись проку тут, побегут будить еще кого-то из старших и разнесут весть про его лень на весь дом, Тимофей Игнатьевич встал и снарядился в дорогу.

Он, как все домовые, был припаслив. Когда хозяева только-только переехали на новую квартиру, он прибрал великое множество веревочек и проволочек. Хранил же все это имущество в туалетной дырке. Была там в стене дырка, откуда тянуло холодом. Обнаружив ее прежде хозяев, Тимофей Игнатьевич заделал ее так, что снаружи не видно, а попасть в пронизанную сквозняком пещеру – легко. Жить в ней было невозможно, и он устроил там склад всякого добра, натянув веревки между трубами с горячей и холодной водой на манер гамаков.

Из этой дырки Тимофей Игнатьевич добыл большой кусок плотной полиэтиленовой пленки и моток шнура. Нести пришлось Акимке с Якушкой, и они не жаловались: слово старшего – закон.

На шоссейке они сразу нашли мертвое тело.

Оно уже как будто малость съежилось, но Акимке все казалось – случилась ошибка, этот бесталанный Ермолай Гаврилыч сейчас закряхтит, протрет глаза мохнатыми кулаками и сядет. А Якушка даже обошел его, надеясь уловить признаки жизни.

Но их-то как раз и не было.

– Бабу сюда ведите, – распорядился Тимофей Игнатьевич. – Пусть повоет.

– А что, нужно? – удивился Якушка.

Тимофей Игнатьевич задумался. Сколько он себя помнил, над престарелыми и крепко заснувшими домовыми никто не выл. Но вроде бы когда-то давным-давно овдовевшим домовихам полагалось…

Пока Якушка удивлялся, Акимка, проявив неожиданную шустрость, понесся отыскивать деревенскую домовиху. Она уже малость пришла в себя, но выбираться из-под развесистого подорожника боялась.

– А ну как вихорь прилетит?

– Да улетел твой вихорь! Не вернется! – успокаивал Акимка. – Пойдем, я тебя отведу…

– Куда?

Акимка растерялся.

– Ну, к этому, к твоему… – промямлил он.

– К Ермолаю Гаврилычу, что ли? – домовиха выглянула из-за круглого листа. – Сыскался?!.

– Сыскался…

– А что ж сам не идет? Расшибся, что ли?

– Расшибся…

– Пойдем, дитятко, – встав, она взяла за худенькую, еще не в полную меру шерстистую лапку своего малыша. – А ты, молодец, поглядел бы – там, на дороге, мы свои пожитки побросали. Сделай доброе дело, подбери!

И поспешила туда, где ее должен был огорошить страшным известием Тимофей Игнатьевич.

Акимка остался у подорожника. Подумал, что надо бы набрать спелых семян – в доме через дорогу у девицы Федосьи Андроновны хозяева канарейку завели, капризную – сил нет, и хочет та канарейка подорожникова семени, а сказать людям не может. И выругал себя нещадно: тут такое горе, а он – про канарейку…

Закричала и рухнула рядом со своим Ермолаем Гаврилычем домовиха, стал звать батю маленький. Акимка заткнул уши кулаками.

Так бы и сидел под тем подорожником до рассвета, но прибежал Якушка.

– Идем скорее! Тимофей Игнатьевич велел того покойника к дому перенести, там он у гаража угол приметил выкрошенный. Говорит, для Аникея Фролыча берег, но вот придется чужому уступить.

Аникей Фролыч был старшим из домовых-новоселов и уже не раз грозился лечь и уснуть, да все как-то не получалось.

Поскольку Акимка все боялся прикоснуться к телу, Тимофей Игнатьевич и Якушка сами завернули его и увязали, как умели, оставив петли – за что лапами браться. Акимке досталось вести горемычную вдову с маленьким.

Первым делом схоронили тело в обвалившемся углу и присыпали мелкими камушками. Не тащить же его в дом… Потом чуть ли не в охапке унесли обеспамятевшую домовиху с маленьким. Тимофей Игнатьевич надумал временно определить их на чердаке. А потом, узнав все обстоятельства дела, созвать сходку и решить их дальнейшую судьбу. В конце концов, бабьи слезы – не навеки, и если позвать опытную сваху – она для вдовушки живо местечко приищет.

Акимка с Якушкой переволновались – ну как старшие заметят на чердаке расчищенную под пляски площадку и новогоднюю гирлянду с батарейкой, чтобы уж праздник – так праздник? Но нет, не заметили.

Было уже раннее утро, дом пробуждался, когда все, за кем Тимофей Игнатьевич сгонял Акимку с Якушкой, поднялись наверх и заняли подобающие места. Домовые не любят сидеть рядком, поэтому разбрелись и устроились, как коты на солнцепеке – чтобы каждому хоть краем глаза, а видеть всех присутствующих. Жаль, чердак был новый, необжитой, хоть нарочно натаскай сюда всякой рухляди, удобной, чтобы укрыться с удобствами. Хорошо хоть, нашлись скомканные газеты…

Явился, понятное дело, крепко недовольный Лукьян Пафнутьевич. Он все никак не мог понять, каким боком его подручные к этому делу пристегнулись. Для помощи деревенской домовихе позвали и его супругу, Матрену Даниловну, хотя баба на сходках вообще не должна показываться. Явился домовой дедушка Ферапонт Киприанович – он-то с женушкой и наплодил трех девок. Явился сильно самостоятельный и непомерно гордый Евсей Карпович. Под локотки привели Аникея Фролыча.

Приплелся и совсем загадочный домовой Лукулл Аристархович, которого привезло с собой довольно странное семейство Венедиктовых. Семейство состояло из дедушки Венедиктова и его супруги Людмилы, а в новый дом на окраину оно было сослано внуками. И внуков можно было понять и простить – при всяком удобном случае дед с бабкой принимались толковать о роковом возрождении коммунизма, а также словесно нападали на гостей, упрекая их в материальном благосостоянии.

Лукулл Аристархович, понятное дело, нахватался блажных идей и пробовал было их проповедовать среди домовых, но получил резкий отпор: мы-де живем по старинке, телевизор – и то не каждый день смотрим, зато за порядком следим, а у тебя, у засранца, вон которую неделю тараканы не травлены, по всему дому расползаются.

С тараканами было вот что. Домовые вскоре после новоселья договорились провести военные действия против этой дряни разом по всему дому, и даже в тех квартирах, где своего домового отродясь не держали. Никому и в ум не взошло, что Лукулл Аристархович, воспарив мыслями, проигнорирует это мудрое решение. В итоге тараканы, спасаясь от крепких заклятий и наговоров, батальонами и дивизиями устремились в квартиру Венедиктовых, там перевели дух, отсиделись и стали совершать вылазки. Домовые вдругорядь сговорились и почти эту нечисть повывели, но некоторвм удалось спастись все у того же разгильдяя Лукулла Аристарховича. Они расплодились – и все вот-вот могло начаться заново…

Видя все это почтенное общесто в сборе, Якушка с Акимкой заробели и спрятались. Отродясь не бывало, чтобы подручных звали на сходку. По крайней мере, Аникей Фролыч такого вспомнить как ни пытался – не сумел. Значит, лучше лишний раз не высовываться.

– Так, стало быть! Тихо! – рявкнул Тимофей Игнатьевич. – Беда нагрянула. Будем решать, как ее избыть. Вот вам Таисья Федотовна, вдова горемычная. Повтори всему собранию, Таисия Федотовна, что мне спозаранку сказывала. Не смущайся, все свои…

– Какие ж вы свои? – тихонько ответила домовиха. – Вы-то городские, а мы-то деревенские…

* * *

История, которую сквозь слезы и вздохи поведала деревенская домовиха, сильно всю сходку озадачила.

Деревня, где жило несколько семей домовых, была старая, хоть и невелика – а на хорошем месте. Невесть сколько веков продержалась та деревня, и, кабы не свекла…

Уж полсотни лет, как крестьяне ни пшеницы, ни овса, ни льна не растили, а одну лишь свеклу, которую увозили и варили из нее сахар. То есть, до такой степени к этой свекле привыкли, что и жизни себе без нее не чаяли. А тут все и переменилось. Во-первых, перестали посылать на обе прополки и уборку людей из города. Во-вторых, растить этот корнеплод стало невыгодно – малыми силами много ли вырастишь, а закупочная цена как была низкой, так и осталась. Раньше хоть количеством брали, а теперь – откуда оно, количество? И народ из деревеньки стал разбегаться. Иные, что поумнее, прихватывали с собой домовых. А куда отбыли – того она, Таисья Федотовна, знать не может.

– А иного чего растить? – спросил Лукьян Пафнутьевич.

– Да разучились. Все ведь в лавке брали, и мясо, и картошку… и макароны…

Домовые загалдели – всяк старался показать себя доподлинным знатоком деревенской жизни. Шибко грамотный Лукулл Аристархович Америку приплел с кукурузой. Пришлось Тимофею Игнатьичу основательно повысить голос. А когда домовой во всю глотку заорет – бывает, и стекла из окон вылетают…

Прекратив завиральные сельскохозяйственные теории, Тимофей Игнатьевич попросил домовиху продолжать.

– Ну так опустела деревенька. Окна заколочены. Наши хозяева в одночасье собрались и съехали, нас позвать забыли… – домовиха тихонько заплакала. – А как дальше жить? Думали, с огорода прокормимся, по соседству еще домовые остались, Афанасий Савватеевич с семейством да бобыль Никишка. А тут оно и завелось.

– Что – оно? – спросил из-за скомканной газеты Лукьян Пафнутьевич.

– Да вихорь же, будь он неладен!

Сперва по пустым дорогам побежали маленькие смерчики, цепляли всякую ерунду – где палый листок, где соломину, где уцелевший от прежней жизни автобусный билет.

– Вот так бежит, стелется, посолонь заворачивается и шелуху тащит, – Таисья Федотовна показала, как именно заворачивается и стелется смерчик.