- Ох, не промахнись, молодец...
      - Я куда целю - не промахнусь.
      Больше в ту встречу Богдаш затевать не стал. Чем время тратить, женку уговаривать, - нужно дать ей вечером, по дому хлопоча, все словечки этой беседы в переулке не раз вспомнить, нужно дать ей ночью от жаркой бессонницы помаяться... К ранней обедне ее душенька как раз и созреет.
      На Аргамачьи конюшни Богдаш явился такой мрачный, как если бы не с красивой женкой о встрече условился, а от дьяка здоровый нагоняй получил. Некоторое время спустя прибыл Тимофей.
      - А я тебя видал, - сказал Озорной. - Ничего женка! При нужде не страшно будет и оскоромиться.
      Тимофей очень четко различал грех, который совершаешь добровольно, от греха, который вынужден совершить, находясь на государевой службе. И погубление своей души ради государственного блага считал, похоже, какой-то особой доблестью...
      - У тебя что? - спросил Богдаш.
      - Совсем они там с ума сбрели! Мужик мочалу привез, сорок связок, цена той мочале - шесть денег связка, велик промысел! Так и того мужика трясти принялись - давно ли сговорился мочалу доставить да точно ли мочалу привез! Боятся - не подошлют ли кого за грамотой, а подослать могут кого угодно, хоть бы и самого бестолкового мужика!
      Озорной усмехнулся.
      - А что, и бестолковые мужики были?
      - Да был один... Приехал на санках, санки лукошками уставлены. Золу, сказывал, привез. Ему в ответ - да уж куплена зола, поворачивай назад! А он свое гнет - у соседа-де моего золу брали, а моя лучше! Насилу и отогнали.
      - На что им зола? - удивился Богдаш.
      - Господь один ведает. Про золу-то я от кума знал, он им возил. Сбегал я с утра к куму-то, взял лошадь, взял лукошки. Пока у ворот отирался много чего услышал!
      - А кабы вовнутрь пустили с теми лукошками да сказку подьячие отбирать принялись?
      - А никого почитай что и не пускали. Уж точно - взяли печатню в осаду! Второй уж день... А что, Богдаш, ведь не зря раньше печатное дело колдовским и богопротивным считали?
      - Кто их, грамотеев, разберет! Стало быть, ничего про грамоту ты не прознал?
      - Я вот что прознал. Стрельцы строго смотрят, чтобы из печатни не вынесли чего. А есть там сбоку одно окошко - так я сам видел, встала баба на носки да и сунула туда узелок с ковригой, и никто ее не заметил! Помяни мое слово - днем-то поостерегутся, а ночью непременно попытаются из того окошка что-нибудь наружу передать. Они, с печатного двора, уже первый страх пережили, теперь приглядываются, поди, как бы изловчиться?
      - Ночью стрельцы вокруг караулом ходят. Вторую ночь, горемыки, маются.
      - Может, они и схватят, коли кто чего передаст. И в Земский приказ поведут. Да, чаю, не доведут...
      Тут Озорной и Желвак переглянулись и разом усмехнулись.
      - Пусть Земский приказ черную работу сделает, а мы, молодцы, можем и на готовенькое...
      - Вот потеха будет, коли Данила, а не мы, по верному следу идет!
      - Опять же, это одному Господу ведомо.
      Данилу они отыскали в шорной, где Семейка обучал его работе с кожей. Там же был им собран и ужин.
      Ужинать они собирались попросту - черным хлебом и дюжиной ястыков самой дешевой, ястышной икры, которой не столько съешь, сколько расплюешь, не глотать же все эти жесткие пленки и прожилки. Запить же думали квасом.
      - Присаживайтесь! - Семейка подвинулся, освобождая место на узкой скамье. - Тут всем хватит.
      Молитву, как старший, произнес Тимофей.
      За едой о делах говорить грешно - разве что о самой еде.
      - Зернистая икра хороша, спору нет, - рассуждал Богдаш, - да на мой вкус лучше паюсная, посолонее будет. Ее прямо в ястыках солят, потом подсушивают, потом только очищают. Да ты ешь, Данила!
      - Будет и на нашей улице праздник, - пообещал Семейка. - Будем и мы зернистой икоркой баловаться. Вон Масленица скоро - уж договорюсь с сестрой, дам ей денег - напечет она нам блинов, накроет стол и со сметаной, и с маслом, и с икрой!
      - До Масленицы еще жить да жить... - напомнил Тимофей и отставил пустой ковшик. - Ну, слава те, Господи, напитал нас, грешных! Данила, как твоя девка-то?
      - Никто за парнишкой не приходил. Она и вдругорядь была, перед тем, как стемнело.
      - А у вас, светы? - спросил Семейка.
      - У нас подозрение есть, что коли грамота и впрямь в печатне, то ее ночью попытаются вынести.
      - Покараулить, выходит, надобно? - понял Семейка. - Ин ладно. Что, не пойти ли вздремнуть?
      Тоже дело было обычное - раз конюх в неположенное время спать завалился, стало быть, ночью отворится известная калиточка у Боровицких ворот и поскачет гонец, и понесется, едва ли не на всем скаку тыча в нос подорожную воротным сторожам. А подорожная-то из Приказа тайных дел...
      - А можно! - согласился Богдаш. - Айда на сеновал! Тулупами укроемся а дед разбудит.
      И он разбудил к указанному сроку со всей ответственностью старика, которому еще охота пригодиться в важном деле молодым.
      Зная, что при нужде Башмаков выручит, конюхи не пешком пошли, а оседлали бахматов. Мало ли - вдруг погоня? Даниле в виде особой милости позволили взять не Голована а конька посмирнее, не такого каверзного.
      Выехав калиткой и обогнув прямо по льду Неглинки притихший Кремль, конюхи оказались возле Охотного ряда. Там уж до печатни было рукой подать.
      И точно! Прохаживались стрельцы по Никольской! Отходили и приходили! Да не один караул - видать, Земский приказ немалый переполох устроил: конюхи, с другой стороны заехав, и других стрельцов увидели. Отродясь печатню так не стерегли, как в эту ночь.
      - Дураком последним надо быть, чтобы попытаться оттуда хоть соломину вынести, - заметил Тимофей.
      - Стрельцы вторую только ночь тут торчат, - сказал Богдаш. - Не надоело им еще, видно, усердие являть, и Арсений это понимает. А вот на четвертую ночку, коли стрельцы будут те же самые, с ними какая-нибудь добрая душа разговор заведет, горячего сбитенька предложит.
      - Не получилось, видать, у приказных с выемкой-то, - Семейка усмехнулся.
      - Так нам же лучше! Кабы сейчас мы стрельцов тут не увидели - стало быть, грамота уж в Земском приказе! И что бы мы Башмакову сказали?
      Уговорились так - Данила с Тимофеем поехали обратно, дремать при оседланных бахматах, а Желвак с Семейкой остались караулить с тем, чтобы отдохнувшие конюхи их часа через два сменили.
      Но ни в ту ночь, ни в следующую ничего не случилось.
      * * *
      - Ниточка, Гаврила Михайлович! Ниточка!
      Деревнин уж не знал, как быть со взбесившимся ярыжкой. Препровожденный к нему Стенька только одно и повторял:
      - Нашлась-таки! Слава те Господи - ниточка!
      Наконец подьячий взял Стеньку за плечи и принялся трясти, приговаривая:
      - Какая тебе еще ниточка, блядин сын? В швецы ты, что ли, подался?!?
      - Ниточка, Гаврила Михайлович! - повторил счастливый, словно новобрачный, Стенька. - Семен-то Алексеевич - орел! Он что догадался? Он догадался в бумагах посмотреть, кто от печатного двора жалование получает!
      - И на кого он в бумагах напал?
      - Справщиков-то в Кремле нанимают! Успенского собора ключаря Ивана, попа Михаила, ты его знаешь, ему в прошлом году пропавшую шубу нашли! Ниточка между Верхом и печатней, Гаврила Михайлович! Вот кто мог грамоту-то вынести и передать!
      - Да погоди ты радоваться! - одернул Стеньку Деревнин. - На одном-то конце ниточки - еретик Грек, а на другом-то конце? Ты об этом подумал? Кто книжицу-то в печатню посылал?
      Тут Стенька и увял...
      - Стало быть, не будут справщиков пытать-то? - с унынием вопросил он. Кабы какого ненужного имени не назвали?
      - Коли эта грамота - и впрямь затейного письма склад, хотя я сколько служу - не упомню, чтобы на Москве по дереву писали, то никого, Степа, хватать и пытать не будут, а соглядатаев приставят. Так что угомонись, Степа, дельце еще только начинает раскручиваться.
      Стенька вздохнул.
      Больше ему нечего было доложить Деревнину, который, от греха подальше, исправно строил из себя хворого и в приказе не появлялся. И он отправился туда, где ему сейчас и полагалось быть, - на торг.
      Было у него одно дельце - обещал Наталье, что будет ей к Масленице новая сковорода. Подружке ее, Домне Патрикеевой, муж-стрелец купил медную сковородку в пять алтын - так и этой вынь да положь! Без этой сковородки уже и жизнь не мила!
      Помянув Домну, которая вечно научит Наталью всяким пакостям, Стенька пошел смотреть сковородку, надеясь сторговать подешевле. Но перед Масленицей это был ходовой товар, ни один сиделец не уступал.
      Ярыжка, не желавший тратить на бабьи причуды лишних денег, поплелся прочь. Вдруг его цапнула за плечо крепкая рука и развернула рожей в другую сторону.
      Перед Стенькой стоял, ухмыляясь во весь рот, крепкий мужик, до того щекастый и румяный, что сквозь бороду видно было. И так уж он счастливо ухмылялся, что и глаза сделались едва заметными щелочками.
      - Ты кто таков? - удивился Стенька.
      - Не признал, что ли? Ивашка я!
      - Полна Москва Ивашек.
      - Ивашка Шепоткин же! И впрямь не признал! - мужик был так этим озадачен, как ежели бы и впрямь был единственным Иваном на всю Москву, которого каждая подзаборная шавка знает. - Да ты припомни - на торгу встретились!
      Для человека, который ежедневно на торгу видит под несколько сот Ивашек, это было плохой зацепкой - и Стенька выразительно пожал плечами.
      - Ты меня от смертоубийства спас!
      - Тебя?!?
      - Кабы не ты - я бы его, блядина сына, зашиб, убил, грех на душу взял!
      _ Постой! Это ты, что ли, женку свою кому-то там за пятнадцать рублей заложил? - начал припоминать Стенька.
      - Ну, я! Так кабы не ты, я бы его убил, порешил и на плаху за него, подлеца, пошел!
      Тут и Стенька невольно улыбнулся. Он вспомнил ту драку, неторопливое побоище двух дородных, а в тулупах - еще и безмерно грузных мужиков. Однако раз этому Ивашке Шепоткину угодно полагать, будто Стенька его от неприятности избавил, - пусть полагает! Земский ярыжка, что греха таить, любил заводить среди торгового люда таких знакомцев, чтобы чем-то ему были обязаны. Идешь вот так без гроша за душой - и всегда найдется благодарный человек, угостит, а коли сам не догадается - так ведь и напомнить можно...
      - И пошел бы! - весело подтвердил Стенька. - А что, с женкой-то своей помирился? Не прибил ее?
      - А что ее, дуру, бить? Как ей велено - так и поступила. Пойдем, добрый человек, прости - не знаю, как звать-величать!
      - А Степаном Ивановичем! - сразу определил себе немалую цену Стенька. Неужто угостить хочешь?
      - Кум у меня сбитенщик, такого сбитня нальет - до пяток продерет! Он перцу с имбирем не жалеет!
      Стенька, решив, что его отсутствие на общем предпраздничном переполохе не больно скажется, зашагал следом за Ивашкой Шепоткиным. Ивашка, грудью прокладывая дорогу сквозь толпу, поддерживал беседу, то и дело поворачивая крупную башку к земскому ярыжке. И в конце концов ему такое вежество вышло боком.
      Извозчик, усаживая седока в саночки, не приметил колдобины. Конек взял с места резво, санки опасно накренились, седок заорал, вываливаясь, но не вывалился, а откинулся в другую сторону. Санки, покатившие было на одном полозе, дернулись и рухнули на другой. Получилось это очень неудачно как раз по Ивашкиной ноге.
      Мужик, шлепнувшись на гузно, взвыл белугой и заругался так, что мудрый извозчик сразу хлестнул конька кнутом. Санки унеслись - а Стенька остался с ревущим Ивашкой в полном бессилии. Как земский ярыжка он мог бы кинуться следом, позвать на помощь - возможно, извозчика бы и остановили. А что с того проку? Починит он Ивашке ногу, что ли?
      - Встать можешь? - спросил Стенька.
      Ивашка попробовал - но, видать, полозом ему сломало одну из тех мелких косточек, каких в ступне - до черта.
      Оставить его в таком положении Стенька не мог. Он высмотрел извозчика, крикнул ему и рукой помахал - сюда, мол! Санки подкатили.
      - Пособи-ка! - велел Стенька, показывая на сидящего в снегу Ивашку.
      Извозчик посмотрел на земского ярыжку с подозрением.
      - Знаю я вас! - сказал он. - Так и норовите!
      - Что норовим?
      - Коли для Земского приказа - чтоб безденежно! Нет уж, другого дурака ищи!
      - Сам дурак! - отвечал Стенька. - Что, Иванушка, будут у тебя две деньги, с этим обалдуем расплатиться?
      - Да уж будут! - подтвердил Шепоткин.
      - Куда везти-то?
      - А на Волхонку! - и Ивашка тихо взвыл, когда Стенька с ямщиком подняли его, чтобы усадить в санки.
      Обогнув Кремль, санки быстро доставили седоков к нужному месту.
      - Вон туда, туда! - распоряжался Ивашка. - Да тут разворачивай!
      Санки встали.
      - Степан Иванович, сделай милость, добеги до моего двора! - попросил Ивашка. - Парня там найдешь, Нечая. Пусть он скоренько выйдет да меня в дом занесет! Чего тебе-то корячиться! Я молодец дородный!
      Стенька понял - Ивашке Шепоткину вовсе не хочется переплачивать извозчику полушку за услугу. И одобрил - каждому полушку, так самому-то что останется?
      Очевидно, чтобы никто из бывших владельцев Марфицы, ни торговый человек из Суздали Никишка Ревякин, ни оставшийся для Земского приказа безликим и безымянным Пасынок, не могли до нее вновь добраться, Шепоткин завел большого лохматого черного кобеля. Войдя в кабитку и бывши немилосердно облаян, Стенька заорал что было духу, вызывая хозяйку. Но откликнулся мужской басовитый голос. Стенька развеселился было - опять Ивашке не повезло! - но тут из-за угла вышел с топором в руке человек росту невиданного и с безбородым круглым лицом - как у красной девицы. С лица-то ему было - хорошо, коли восемнадцать. А когда судить по плечищам - мужичище в сочной поре, да и топор в его лапище казался игрушечным.
      - Чего орешь? - осведомился этот человек.
      Тут Стенька сообразил - да это же и есть парень, Нечай, которого велено позвать на помощь!
      - Хозяина из саней взять нужно, принести в дом, - сказал он. - Ногу ему полозом повредило.
      - Погоди, топор положу. И что у вас на Москве за топоры! .. Тихо ты, Арапка! Нишкни!
      Нечай показал псу кулак, хороший кулак, нешуточный, и пошел за угол вбить в колоду топор. Вернулся он пасмурный.
      - И что у вас на Москве за колоды...
      "Развалил! .." - с ужасом подумал Стенька. И этого вполне от Нечая можно было ожидать. Хотя располовинить колоду для рубки дров - было немалым подвигом.
      Нечай пошел к калитке. Тут только Стенька заметил, что был он в одном расстегнутом зипуне поверх холщовой простой рубахи да в полосатых портах и лаптях. Насчет обувки Стенька злорадно усмехнулся - как ты, парнище, ни здоров, а ходить тебе в лапотках, потому что сапог такой удивительной величины по всей Москве не сыщешь! Заказывать же сапожнику - удовольствие не дешевое, а ты, брат, вряд ли больно денежен.
      - Да скорее ж! Поспешай, свет! - распоряжался Ивашка Шепоткин, позволяя Нечаю взять себя в охапку. - Неровен час, увидят! ..
      Стенька подивился тому, что Шепоткин стыдится перед соседями за увечье. Но прочь не пошел - коли было обещано угощение, так слово держать надобно!
      Когда Нечай вносил Ивашку, Стенька придержал калитку и опять подивился: здоровый мужик, да еще в огромной, колом стоящей шубе, был на руках у этого верзилы не то чтобы совсем как дитя - а скорее как подросток.
      - Забеги вперед, - велел Стеньке Нечай, - двери в сени распахни и другие тоже.
      Вежества в парне было - ну, ни на медный грош!
      Но Стенька сделал, как велено. Ему стало любопытно - что же это за орясина такая невоспитанная, откуда взялась? В лесу родилась, пням молилась?..
      - Ахти мне! - переполошилась, увидев чужого, маленькая кругленькая Марфица, хлопотавшая по хозяйству в одной подпоясанной рубахе и в распахнутой душегрее. - Господи-Иисусе! А ну, пошел вон! Нечай! Нечаюшка!
      - Тут я! - отвечал парнище.
      - Не галди! - добавил, въезжая в горницу на богатырских руках, Ивашка Шепоткин. - Одевайся-ка да за бабкой беги, ногу мне править!
      Его усадили на лавку. Марфица кинулась разувать мужа. И точно пострадавшая нога посинела и припухла.
      - Да пойдешь ты за бабкой?! - рявкнул Ивашка.
      Марфица бросилась за крашенинную занавеску - накинуть хоть сарафан, чтобы не надевать шубку прямо поверх рубахи.
      - Вот, Степан Иванович, так и живу, - горестно сказал Ивашка. - С бабой бестолковой! Другая бы босиком по снегу ради мужа побежала...
      - Племянник, что ли? - мотнув головой в сторону Нечая, осведомился Стенька. Предположить, что Шепоткин породил такого молодца, он никак не
      мог.
      - Какое там - племянник! - тут Ивашка запнулся, словно бы брякнул лишнего. - Поди, Нечаюшко, мы тут о деле говорить будем. Дров-то наколол?
      - Малость осталось.
      - Ну, поди, Господь с тобой.
      Парнище, пригибаясь, вышел.
      - Здорова у тебя родня! - одобрил Стенька.
      - Седьмая вода на киселе, - пренебрежительно отозвался Ивашка. - Ты садись на другую лавку, подожди. Бабка-костоправка у нас по соседству живет, сейчас ее Марфица приведет... Ты там скоро? А то гляди мне!
      - Ахти мне! - отвечал голосок из-за крашенинной занавески. - За угол подолом-то зацепила, шов разошелся!
      - Да кто твой сарафан под шубой-то увидит, дура?! - возмутился Ивашка.
      - А что? - Станька встал с лавки, на которой сидел, не раздеваясь и лишь шапку сняв. - Дай-ка я до бабки добегу. И сам ее сюда доставлю! А ты, голубушка, пока лоскутов холщовых достань, длинных, они бабке пригодятся ногу замотать. Куда бежать-то?
      - Лоскутья-то у тебя, у дурищи, есть?! - зарычал Ивашка.
      - А бабка Козлиха на нашей улице и живет, от нас второй домишко! объяснила Марфица.
      - В которую сторону?
      - Как к церковке идти!
      - Да там с обеих сторон храмы Божии! - вмешался Ивашка.
      Не дожидаясь супружеской разборки, Стенька выскочил за дверь.
      Природная любознательность не впервые тихонько подсказывала ему: Степан Иванович, обрати внимание! Вроде и слов никаких загадочных не было, и взглядов многосмысленных, однако есть нечто странное в отношении Ивашки Шепоткина к этому парню Нечаю. На бабу он орать горазд - надо полагать, и седьмая вода на киселе, нищий родственничек, должен был от него немало гнилых словес услышать. А Ивашка с этой здоровенной орясиной лучше, чем с родным сыном, обращается... Опять же, чего проще - Нечая за бабкой послать?
      И что бы это значило?
      Стенька поспешил через двор, опасливо поглядывая на кобеля Арапа. Но не Арап, а Нечай заступил ему дорогу.
      - Чего тебе, свет? - спросил Стенька.
      - Просьбишка у меня.
      - Ну, говори!
      - Возьми меня с собой! - выпалил Нечай.
      - Куда, к бабке Козлихе, что ли?
      - К бабке?..
      Парень имел такой разочарованный вид - Стеньке поневоле сделалось его жалко.
      - Ну, я заместо Марфицы за бабкой сбегаю, - объяснил ярыжка. - А ты что сам за ворота выйти боишься?
      - Да дядька Иван не велит!
      - Чего ж это он не велит? Украдут тебя, что ли, за воротами?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.