Несмотря на усталость после дневного перехода, Жак, чей караул был на рассвете, так и не смог заснуть. Лежа на земле, он, не отрываясь, смотрел на холмы, и ему чудилось, что оттуда доносятся стоны и лязг мечей. Следуя душевному порыву, он встал, вышел из лагеря, опустился на колени и, по воинскому обычаю воткнув в землю меч, сложил перед собой руки. Обращаясь к ярким звездам, мерцающим в седловине, словно души погибших рыцарей, он стал произносить клятву, не задумываясь над тем, откуда к нему приходят эти торжественные и берущие за душу слова. Поднявшись на ноги, он увидел, что чуть в стороне от него молится, стоя перед мечом на коленях, Робер де Мерлан, еще дальше – брат Серпен, а за ним еще один брат-рыцарь.
      Жак возвратился в лагерь и уснул, едва его голова коснулась дорожного мешка. Сон его был легким и счастливым. Он видел смеющуюся Зофи в белом льняном платье, бегущую к нему по полю ярко-желтых одуванчиков, каких нет нигде, кроме родного Монтелье, и отца, который стоит у раскрытых ворот и протягивает ему повод оседланного коня, словно провожая сына в дальнюю дорогу…
      Сержант проснулся, ощущая на сердце давно позабытую легкость, какую он испытывал, наверное, только в отрочестве, во время учебы в монастыре, после отпущения грехов и святого причастия. Вся его жизнь, которая в последнее время превратилась в нескончаемую борьбу за выживание, словно обрела иное значение и наполнилась особым смыслом. Если до этого он воспринимал их поездку как простую обязанность орденского сержанта, которую он должен исполнять как плату за спасенную жизнь, то теперь он в полной мере осознавал себя частью крестоносного братства рыцарей Святого Гроба. Далекий, загадочный Багдад стал его единственной и вожделенной целью, рядом с которой все прежние страхи и устремления меркли, как исчезают с небосвода звезды при появлении первых солнечных лучей.

* * *

      Отряд продолжал двигаться по краю Галилейской долины. Рембо время от времени брал в руки лютню и, скрашивая монотонность пути, наигрывал какую-нибудь веселую прованскую мелодию, а понемногу оправляющийся Каранзано рассказывал о своих студенческих похождениях и бесчисленных интрижках.
      После полудня, когда в просветах между холмами стал просматриваться южный край Галилейского моря, перед глазами у посланников выросла одиноко стоящая гора.
      – Она напоминает мне тушу огромного кабана, который лежит посреди поляны, уткнувшись носом в землю, – заявил Робер, который как раз рассказывал друзьям про большую охоту в Арденнском лесу, которую устроил в честь короля Филиппа-Августа его покойный дядюшка, граф де Ретель. – Неплохое, однако, место, если нужно защищаться от врага, – добавил он, оглядывая окрестности, – а уж если там, на плоской вершине, поставить добрую крепость, то можно, пожалуй, все эти земли от Тивериады до Капернаума так прижать, что мышь без спросу не проскочит…
      – Ты прав, Робер, – ответил Сен-Жермен. – Это место, гора Фавор, и в самом деле ключ не только к Галилее, но и ко всему королевству…
      – Мессир! – Его рассказ прервал дозорный из арьергарда. – Нас догоняет большой конный отряд, и разрази меня гром, если это не воины, а простые купцы!
      – Кто это может быть? – задал вопрос приор.
      – Похоже, – прикладывая ладонь ко лбу, ответил Робер, – что эмир аль-Талум все же решил не упускать добычу.
      – Рыцарям и сержантам! – скомандовал Сен-Жермен. – Надеть доспех и не высовываться из-за повозок! Пусть думают, что нас мало. Тогда, если захотят напасть, сделают это сразу, а иначе будут преследовать и нападать по ночам. Брат Серпен, оставайся пока с обозом. Проследи, чтобы рыцари и сержанты полностью вооружились. Оруженосцев также на конь и пусть приготовят копья. Укройтесь за фургонами и ждите моей команды.
      Приняв все необходимые меры, приор подозвал к себе трех рыцарей и трех сержантов караульной смены, в числе которых оказались Жак и Робер.
      – Наденьте шлемы, братья, и приготовьтесь к бою, – сказал он, направляя коня в сторону приближающегося отряда.
      Отъехав от каравана на расстояние в половину полета стрелы, рыцари выбрали небольшой холмик и, выстроившись в шеренгу, стали ждать приближения врага.
      – Человек тридцать, от силы сорок, – всматриваясь в катящееся прямо на них пыльное облако, произнес Робер, – хотят атаковать нас с ходу. Если бы это была разведка – то не мчались бы сломя голову.
      Тем временем всадники, разглядев рыцарский авангард, а затем и караван, замедлили ход, перевели коней с бега на шаг, а затем и вовсе остановились. От общей массы отделились три всадника.
      – Похоже, вы правы, это воины Алима, – щурясь от солнца, сказал мастер Григ. – Вот и отлично!
      Сен-Жермен поднял было руку, чтобы остановить киликийца, но было уже поздно. Не дожидаясь приближения парламентеров, тот достал из-за пазухи и поднял высоко над головой охранный фирман. Реакция мусульман оказалась молниеносной. Все трое парламентеров, чуть не подпрыгнув в стременах, завыли, словно стая голодных шакалов, резко осадили своих лошадей и, продолжая вопить на ходу, что было духу припустили обратно.
      – Если это и воины Алима, – зашевелились под шлемом усы де Мерлана, – то нападают они на нас явно на свой страх и риск. Вот что, мастер Григ! Этой твоей парадной кольчужкой только сусликов пугать, а показывать сарацинам другие фирманы я бы теперь не рискнул. Так что, огрей-ка своего Лаврентиус-Павла плеткой да скачи что есть духу в укрытие. А мы уж тут сами как-нибудь справимся.
      Киликиец не стал тратить времени на пустые препирательства. Он в точности выполнил все указания Робера, и вскоре его знаменитый германский першерон, оскорбленный до глубины души непочтительным обращением, недовольно храпя, двигался в сторону обоза, который издалека казался вымершим и беззащитным. Тем временем незнакомые всадники, отправив в тыл запасных лошадей, развернулись широким строем и, не прекращая, на первый взгляд беспорядочного, движения, стали приближаться к рыцарям. В руках у них замелькали луки.
      – Щиты!!! – закричал страшным голосом Сен-Жермен.
      В воздухе засвистело и зажужжало, и через мгновение Жак понял, что кочующее по хроникам избитое выражение «град стрел» – это отнюдь не фигура речи. Едва он успел выставить перед собой каплевидный кавалерийский щит, как по его поверхности часто застучало. Две или три стрелы со звоном отскочили от шлема, недовольно всхрапнул уколотый через хаурт Бургиньон.
      Непроизвольно втянув голову в плечи, Жак подивился мастерству наездников, которые, постоянно перемещаясь, успевали пускать в их сторону стрелы без видимого перерыва. Напавшие на них воины, кем бы они ни были, оказались умелыми и дисциплинированными бойцами. Однако против братьев их луки были бессильны. Вскоре, как нападавшим, так и защищающимся стало понятно, что стрелы не приносят ни тяжеловооруженным рыцарям и сержантам, ни их хорошо защищенным коням ни малейшего ущерба. Мусульмане, чьи колчаны почти опустели, решили сменить тактику. Повинуясь команде, всадники, словно стайка испуганных мальков, одновременно бросились назад.
      – Отходим! – крикнул Сен-Жермен. – Сейчас они либо убегут, либо бросятся в атаку.
      – Что-то не похожи они на тех, кто вот так, за здорово живешь, выйдет из боя, – разворачиваясь и давая шпоры коню, крикнул в ответ Робер.
      – Серпен, вы готовы? – поравнявшись с повозками, воскликнул приор.
      – Да, мессир! – отозвался брат-рыцарь.
      – Оруженосцам, подать копья! Рыцарям и сержантам, построиться для ударной атаки!
      – Вот это правильно, мессир! – одобрительно отозвался Робер, принимая у Рембо тяжелое боевое копье.
      Жак занял место во втором ряду, за спинами у рыцарей и по команде приора, одновременно с остальными сержантами, достал из ножен меч.
      Пока рыцари формировали строй для атаки, сарацины убрали луки, сомкнулись и теперь неслись прямо на них, выставив вперед свои копья. Их строй оказался раза в три шире, чем шеренга набирающих скорость всадников, и Сен-Жермен, оценив обстановку, почти перед самой сшибкой успел скомандовать: «Сержанты, по пять человек, разъехаться и прикрывать фланги!»
      Две разогнавшиеся конные лавы сошлись, словно льдины во время ледохода, с грохотом и вздымая на дыбы коней. Рыцарская шеренга ударила по врагам, и ни одно из десяти копий не прошло мимо цели. Кожаные доспехи, вполне пригодные для защиты от стрел и сабель, не смогли защитить своих хозяев. Острые стальные наконечники, в которых к моменту удара сосредоточилась вся мощь тяжелого всадника и несущегося галопом коня, с хрустом входили в живую плоть и пронзали тела степняков насквозь, выходя наружу из спин, словно у попавших в ловчую яму волков, скользкими кровавыми кольями. Через несколько мгновений души десятерых воинов уже отправились на мусульманские небеса, а пятеро или шестеро, чудом оставшись в живых, выбитые из седел и покалеченные, корчились на земле под копытами разгоряченных от боя коней.
      Сержанты на левом фланге встретили вражеские копья на щиты. Тонкие древка сарацин, предназначенные для ударов по легкой пехоте, не выдерживая столкновения с толстыми дубовыми досками, обтянутыми воловьей кожей и оббитыми железными полосами, с треском ломались. Вылетающих прямо на них всадников братья встречали длинными кавалерийскими мечами, против которых мусульмане оказались бессильны. Правому флангу, где находился Жак, пришлось тяжелее – щиты, прикрывающие левый бок, не защитили от копий и оказались лишь обузой. Жак, чьи чувства в боевой горячке обострились до предела, смог уклониться от направленного на него наконечника и, дождавшись, когда перед ним появится спина не успевающего осадить коня всадника, точно выверенным ударом – от корпуса, обрушил меч на прикрытый кожаной защитой загривок. Сарацин с разрубленной шеей рухнул на землю. Двум его товарищам, которые скакали слева, повезло гораздо меньше. Нападавшие атаковали, сжимая копья на восточный манер, обеими руками, и, уступая рыцарям в силе удара, значительно превосходили их в точности. Один степняк вогнал копье прямо в глазное отверстие полумаски, другой угодил своему противнику точно под подбородок.
      Первая атака была отбита. Правый фланг нападавших почти без потерь пролетел вперед на несколько десятков шагов. Всадники остановили коней и достали сабли, готовясь ударить рыцарям в тыл, как вдруг со стороны повозок раздались щелчки арбалетов. Из десятка степняков в седлах осталось всего четверо или пятеро. Пытаясь понять, с какой стороны им угрожает опасность, они испуганно оглядывались по сторонам.
      Пока сержанты держали фланги, а оруженосцы перезаряжали арбалеты, рыцари успели развернуться, сомкнули строй и, обнажив мечи, снова ринулись в атаку. Сарацины, еще не опомнившись после столкновения, попробовали было защищаться, но почти сразу поняли, что единственным их преимуществом перед франками является быстрота коней. Они попытались обойти противника по большому кругу и броситься наутек. Но арбалеты имели достаточную дистанцию стрельбы для того, чтобы достать их и на этом расстоянии. После второго залпа к храпящим в стороне заводным коням неслось всего двое, один из которых, судя по блестящей на солнце кольчуге, был предводителем отряда разбойников. Сержанты бросились за ними вслед, но беглецы, не обращая внимания на отстающую погоню, изо всех сил хлестали лошадей.
      – Уйдут, проклятые! – завопил Робер. – Чтоб им ни дна, ни покрышки…
      Тут за спиной у рыцарей хлопнуло и зажужжало, затем над головами просвистела тяжелая арбалетная стрела, и предводитель кулем повалился с коня.
      – А вы определенно делаете успехи в стрельбе, – сняв шлем, Сен-Жермен развернулся к подскакавшему со стороны повозок мастеру Григу. – Меткий выстрел, мэтр. К тому же с руки и на полном скаку.
      Три степняка – единственный уцелевший в бою и двое оставленных для присмотра за лошадьми, изо всех сил нахлестывая коней и вздымая клубы пыли, быстро удалялись в сторону горизонта, а в небе над полем боя уже кружило с десяток появившихся, словно по волшебству, стервятников.
      Сен-Жермен приказал на всякий случай выставить наблюдателей, после чего братья ордена Святого Гроба начали подсчет убитых. Робер не ошибся в первоначальной оценке численности противника – на земле лежало тридцать два человека.
      С рытьем могил для погибших они провозились до глубокой ночи – каменистая почва упорно не желала, чтобы воины крестоносного братства легли в землю, как и положено по христианскому обычаю, на глубине человеческого роста. С первыми лучами солнца скорбная работа была завершена, и братья, помолившись за спасение душ своих товарищей, продолжили путь, оставив место боя уже давно опустившимся на землю и в нетерпении переступающим с ноги на ногу стервятникам.
      Вскоре гора Фавор скрылась из виду. Продолжая путь, они достигли южной оконечности Галилейского моря. Теперь перед ними лежала необъятная заболоченная равнина, на противоположной стороне которой синели неясные очертания скалистой гряды. Посреди равнины змеилась лента реки с многочисленными рукавами и притоками.
      – Иордан! – всматриваясь вдаль, произнес мастер Григ. – Теперь наша цель – вон то дальнее нагорье.
      – И как мы, черт побери, проберемся на противоположную сторону с этими телегами? – искренне удивился Робер. – Там и коням-то, похоже, не пройти, не то что этим тушам, – он кивнул в сторону невозмутимых волов.
      – По-твоему, сир рыцарь, – ехидно поинтересовался киликиец, – я отдал кучу денег проводнику только лишь за то, чтобы он рассказывал про сражения да указывал нам, словно слепцам, торный путь? Еще в незапамятные времена местные жители проложили по долине гать из смоленых бревен, которая поддерживается и по сей день. Наш проводник и представляет гильдию, которой известны все места и приметы, которые позволяют безопасно переходить на противоположную сторону. Этим путем пользуются контрабандисты всех мастей, а также и те, кто желает пробраться незамеченным в латинские земли и обратно.
      – Придержите лошадей, братья-рыцари! – прерывая все разговоры, прогремел голос Сен-Жермена. – Сержантам и слугам спешиться и страховать повозки. Начинаем спуск.
      – А как же обед? – тоскливо произнес Робер, покосившись на солнце, которое уже висело у них за спиной, явно готовясь к закату.
      – Собери в кулак все свое терпение, – ответил проводник, который трусил рядом на своем муле, – следующий привал мы устроим только после того, как пересечем Иордан.
      Прошло совсем немного времени, как вдруг пологий склон завершился, круто уходя вниз, до самого дна долины. Пока разъезд, высланный приором на разведку, мчался вниз по петляющей, словно змея, дороге, а возницы проверяли и подтягивали упряжь, Жак, оглядываясь по сторонам, увидел в двух-трех полетах стрелы справа на небольшом возвышении развалины каких-то укреплений.
      – Это крепость Бельвуар, – пояснил стоящий рядом Сен-Жермен. – Когда-то госпитальеры выкупили небольшой форт у сеньора Тивериады и возвели здесь мощную крепость. Наш приятель-проводник и все контрабандисты окрестных селений вспоминают те годы, как самое черное время. Госпитальеры стали брать с них дань и прекратили набеги отрядов, приходящих из-за Иордана. Но крепость уже давно разобрали под фундамент, и теперь эти земли снова превратились в пограничную полосу.
      – Вас тут послушать, так речь идет о деревянном частоколе, – воспользовавшись паузой, вклинился в рассказ Робер. – Слушаешь любой рассказ о войнах и удивляешься – то крепость разобрали, то крепость вновь построили.
      – А ты хоть раз, в том же Тире, рассматривал вблизи, из чего построены стены и башни? – ответил вольный каменщик. – Пиленый ракушечник – это не гранит, из которого возводят замки на Западе. Ровные прямоугольные блоки хорошо составляются в любые конструкции. Их кладут на тонкий слой слабого раствора, поэтому здешние крепости возводятся за год-другой, а разбираются до фундамента за три-четыре месяца.
      Спуск в долину прошел без происшествий. Вблизи оказалось, что заболоченная пойма Иордана не так уж и непроходима, как виделось сверху. Она, скорее, представляла собой архипелаг, состоящий из множества островков, разделенных озерцами, протоками и просто подтопленными местами. Камыш здесь был столь высок, что, по выражению Робера, через долину можно было незаметно провести не только небольшой караван, но и стадо слонов.
      Двигаясь вдоль кромки болот, они вскоре вступили на отлично замаскированные, а оттого незаметные для неискушенного взгляда бревна. Гать оказалась надежной, так что вскоре кони и острожные волы перестали бояться и затрусили по ней словно по наезженному тракту.
      Весь последующий путь до осыпавшегося от времени небольшого каменного моста, переброшенного через русло реки еще римлянами, прошел без неожиданностей. Болота, где человек был редким гостем, оказались наполненными жизнью. Здесь селилось бессчетное количество птиц и обитали мелкие и крупные звери. Робер, привыкший к охоте на другую, менее беззащитную дичь, не обращал внимания на то и дело выскакивающих под ноги зайцев и фазанов да пасущихся на сухих лужайках непуганых газелей. Зато мастер Григ, на протяжении всего пути упорно упражнявшийся в стрельбе, наконец-то смог продемонстрировать свое искусство и подстрелил сдуру выскочившего на тропу здоровенного секача, обеспечив отряд мясом на несколько дней вперед. День оказался очень длинным и утомительным. Жак, наевшись до отвала жареной свинины, опустился на теплую землю и, слушая монотонную речь рассказчика, быстро и незаметно для себя уснул.

* * *

      Наутро отряд быстро добрался до подножия Заиорданских гор. Жак не успевал удивляться тому, как быстро изменялась окружающая их местность. Спустившись в долину, перебравшись через Иордан – маленькую, по бургундским меркам, речку – и проехав несколько лье, они вдруг попали в совершенно иной мир. Здесь все было не так, как в Галилее. Теперь их окружали не бархатные холмы с пологими склонами, а коричнево-желтые скалы, изрезанные промоинами, на которых кустились жесткие и такие же желтые, как и приютившие их скалы, травяные пучки.
      Перед самым въездом в ущелье, по дну которого им предстояло подняться наверх, безропотные до сей поры волы, завидев, что зеленый ковер сочной болотной травы остается позади, а ему на смену приходит редкая растительность, больше напоминающая верблюжьи колючки, все как один заревели и напрочь отказались двигаться вперед.
      – Пусть ваши животные не боятся, – под свист кнутов, ругань погонщиков и недовольный рев сказал Роберу проводник, – там наверху их ждет много еды. До пустыни еще дня четыре пути, и, пока вы ее не достигнете, у волов и коней не будет недостатка в траве и воде.
      Проводник оказался прав. Несколько часов спустя они, поднявшись наверх, оказались на почти ровном плато.
      – Ты только погляди! – воскликнул Жак. – Кто бы мог подумать, что здесь, в скалах, места не беднее, чем в Палестине и Галилее!
      – Это нагорье, – пояснил Сен-Жермен, – простирается от долины Иордана до Сирийской пустыни. Мы находимся в северной его части. Здесь много потухших вулканов, и их пепел еще в добиблейские времена щедро удобрил эту землю. Кроме того, здесь много воды. Все плато пересекают вади – ущелья, по дну которых текут реки и ручьи. Здесь еще до арабов ромеи держали цепь фортов, которые до прихода Саладина находились в руках у крестоносцев.
      Волы, получив на коротком дневном привале изрядные порции зерна, оживились и до самого вечера весело трусили вперед, так что всадники смогли перейти на легкую рысь.
      В сумерках, когда Сен-Жермен уж было собрался останавливать караван для ночной стоянки, посланный вперед разъезд вернулся с сообщением, что в двух десятках полетов стрелы от них находится большое селение.
      – Ирбид, – кивнул головой проводник, – сирийский город, который вы, франки, называете Арабелла. До прихода франков здесь была деревня, а после захвата побережья сюда ушло много беженцев. Теперь, когда для мусульманских купцов и паломников дороги вдоль морского побережья закрыты, Ирбид стал пересечением путей между Сирией, Трансиорданией и Месопотамией. Местный эмир платит дань султану Дамаска, но имеет благоразумие не интересоваться тем, какому богу молятся останавливающиеся здесь купцы, и что они везут в верблюжьих вьюках и повозках.
      В Арабелле не было большой крепости, как объяснил все тот же проводник, постоянные землетрясения делали любую фундаментальную постройку бессмысленной, она не простояла бы и двух лет. Поэтому укреплены здесь были лишь относительно скромный дом эмира да огромный, как во всех торговых городах, караван-сарай.
      Мастер Григ, прихватив дорогую фландрскую кольчугу и мешочек серебра, в сопровождении двух сержантов отправился на поклон к правителю. Отсутствовал он долго, но вернулся довольно улыбаясь. Дамасский фирман в совокупности с полновесной пошлиной и редким подарком, в отличие от Капернаума, произвели здесь более чем благотворное воздействие. Караван-баши немедленно получил категоричный приказ разместить дорогих гостей как можно лучше и ублажать их до утра всеми возможными способами – от изысканных яств до лучших невольниц. Эмиру, редко принимающему знатных гостей, хотелось проявить настоящее гостеприимство и показать, что и здесь, в левантийском захолустье, они живут не хуже, чем в больших столичных городах.
      Но уставшие путники, обрадовавшись тому, что наконец-то смогут выспаться, имея над головой крышу более надежную, чем звездное небо, предпочли отдых восточным увеселениям, и даже любвеобильный Робер, не пропускавший ни в Акре, ни в ее окрестностях ни одной юбки, и тот, пробурчав:
      – Эх, как говорил покойный дядюшка, граф Гуго Де Ретель: «Всего вина не выпьешь, всех наложниц не переимеешь», – едва покончив с ужином, опустился на ароматное ложе из клевера и, даже не глянув в сторону трех девиц, исполняющих под звуки бубна, барабана и какой-то унылой дудки танец живота, сразу же закрыл глаза. Почти сразу же после этого тонкие стены глинобитной мазанки сотряс богатырский храп.
      Первый отрезок пути был пройден. Теперь, когда между посланниками и их возможными преследователями лежало нагорье и заболоченная долина, Сен-Жермен решил дать рыцарям и сержантам более продолжительный отдых. Два дня, проведенные в Арабелле, прошли в дорожных хлопотах. Братья распрощались с проводником-галилеянином и, по совету эмира, наняли убеленного сединами бедуина с выражением лица столь же мрачным и неприступным, как и у его предшественника.
      Кроме обычных дел, связанных с ремонтом упряжи и закупкой провианта, перед Сен-Жерменом стоял непростой вопрос – как поступить с обездвиженным флорентинцем. После долгих колебаний приор, который не желал попусту проливать кровь, но в то же время опасался за то, что посторонние могут поставить под угрозу их миссию, решил посоветоваться с остальными.
      – Николо я предлагаю взять с собой, – безапелляционно заявил Робер. – Студент еще долго сам на ноги не встанет, а здесь его оставлять нельзя. Он человек неглупый – пообещает местным заправилам горы золота, да и отправит гонца с посланием к Фридриху. Не убивать же его, в самом деле? Пусть пока в обозе побудет.
      Вскоре Арабелла скрылась среди скал, и дорога запетляла по нагорью на восток.
      Места здесь были лихие, и предусмотрительный приор все время отправлял вперед усиленный дозор, который, находясь в двух-трех полетах стрелы от медленно двигающихся повозок, поднимался на возвышенности, чтобы не прозевать засаду.
      Через несколько дней они добрались до маленькой арабской деревушки, стоящей у кромки серо-желтого песчаного моря. Здесь начиналась Большая Сирийская пустыня, которая, по словам проводника, тянулась отсюда почти до самого Багдада.

Глава вторая,
в которой герои перестают соглашаться с тем, что Восток – дело тонкое