- Аркадий Михайлович, ведь вы видели фотографию? - спросил я.
      - Видел. Да разве по ней можно узнать?
      Фотографию Тараса Чутя Аркадию Михайловичу показывали в Староднепровском детском доме.
      - Может быть, и он, - проговорил наконец профессор, но уверенности в словах его не было. - Попрошу вас, - обратился он к врачу, - покажите мне его уши.
      Умелые пальцы Корсаковой осторожно отогнули марлю, и из-под нее показалось сначала одно, а потом и другое ухо. Меня они ничем не поразили. Но Аркадия Михайловича этот осмотр совершенно удовлетворил.
      - Видите, - прошептал он, - уши без мочек. А верх левого словно чуть-чуть срезан.
      Врач, сестра и я смотрели на профессора, ничего не понимая.
      - Это его приметы, - объяснил он нам, но понял его только я. - О них мне сказали в Староднепровском детском доме. Это он... он, он! взволнованно повторял профессор.
      - Вы знаете его? - спросила сестра.
      - Это Тарас Чуть, - ответил профессор, не сводя глаз с больного.
      - Так он не Адриан Маковский? - спросила доктор.
      - Нет, Адриан Маковский сидит в вестибюле. А это Тарас Чуть... Но расскажите же нам о состоянии его здоровья и как он попал к вам.
      - Присядьте, профессор.
      Аркадий Михайлович сел у постели на предложенный ему стул.
      - Очень прошу вас, товарищ Корсакова, объяснить нам, что с мальчиком.
      - Состояние его тяжелое, но не безнадежное, - ответила та. - Правда, первые дни мы почти не верили, что он выживет. Его принесли к нам с проломленной головой и разбитой грудью. Кроме того, у него сломана рука. Его нашли возле высокого моста, по которому проходит железная дорога. По-видимому, он упал с этого моста и разбился. Мы три раза делали ему операцию. Только прошлой ночью он впервые пришел в сознание и проговорил несколько слов... Из всего, что он говорил, я разобрала только вашу фамилию, профессор. Он повторил ее несколько раз. Я и решила позвонить вам. Ведь мы ничего об этом мальчике не знаем. Мы думали, что его зовут Адрианом Маковским - при нем нашли паспорт на это имя, - но вчера, прочитав в газете объявление об утерянном паспорте на имя Адриана Маковского, мы вызвали владельца паспорта сюда.
      - Видел, видел этого владельца, - кивнул профессор. Настоящий Маковский его совершенно не интересовал. - Вы мне скажите, - он показал на больного, - этот мальчик будет жить?
      - Я почти уверена в этом.
      - Очень вам благодарен! И имейте в виду: чужих паспортов он не крал, а своего не имел. Хотя он выглядит, как шестнадцатилетний, ему всего тринадцать лет.
      Через минуту мы были в кабинете врача. Аркадий Михайлович составлял телеграмму в Староднепровск, а я звонил в редакцию, чтобы сообщить Черняку новость. Редакторский телефон был занят, и я набрал номер общего телефона. Трубку снял Догадов. Он сразу узнал мой голос.
      - Послушай, друг, - закричал я, - позови редактора. Важная новость.
      - А что именно?
      - Скажи, что нашелся Тарас Чуть.
      - Где?
      - Зови скорее!
      - Он жив?
      - Жив, жив! Давай Антона Павловича.
      Черняк прибежал немедленно и, судя по голосу, чуть не плясал у телефона.
      - Сейчас я приеду к вам на машине, - взволнованно сказал он. - Как проехать?.. Ну, ждите. Позвони следователю, я за ним заеду.
      Прокуратура откликнулась сразу.
      - Хорошо, - сказал, выслушав меня, Томазян. - Вы еще кого-нибудь оповестили о Тарасе, кроме меня?
      Я сказал.
      - Не следовало бы... Больше никому не говорите и предупредите всех, чтобы об этом деле не разговаривали. Телеграмму в Староднепровск без меня не посылайте. Маковского задержите до моего приезда.
      11. СПОР
      Академик Саклатвала, встречая меня, любезно улыбался, и, казалось, в его глазах светилось даже сочувствие.
      В самом деле, заведующий прессбюро - это человек, которому по должности положено заботиться о многочисленных статьях, посвященных строительству, о специальных страницах в газетах, о широкой популяризации всего, что касается проектируемого туннеля. Но у меня пока все обстояло наоборот. Два раза в месяц я писал коротенькие информационные заметки. Кроме этого, мои обязанности сводились к беседам с журналистами. Они интересовались будущим строительством, а мне приходилось убеждать их, что сейчас писать что-либо о туннеле нет никакого смысла.
      - Не огорчайтесь, - несколько раз говорил мне Саклатвала. - Скоро обстоятельства изменятся. Будет и на вашей улице веселее.
      Наконец академик вызвал меня и сказал, что в ближайшие дни начнет набирать штат для моего бюро.
      Это было в начале зимы. У академика Саклатвалы снова собрались видные специалисты. Заседал комитет проектирования колоссального подземного строительства. Мое место было за небольшим столиком, рядом со стенографисткой. Лучшее место, чтобы наблюдать и слушать. Я видел известных ученых, инженеров, экономистов и среди них - трех моих друзей: профессора Довгалюка, Антона Павловича Черняка и майора Шелемеху. Летчик сидел на краю длинного стола между двумя военными - полковником и инженер-полковником. Этих военных я видел впервые.
      Самыми молодыми среди присутствующих были инженеры Макаренко и Самборский. Я обратил внимание на то, что они, хотя и сидели рядом, почти не разговаривали и не смотрели друг на друга.
      Академик Саклатвала открыл заседание.
      - Товарищи, - начал он, - есть указание правительства ускорить работу. Эскиз проекта почти закончен. Итак, если мы признаем принципиально возможным начать подготовку к строительству, на это немедленно будут ассигнованы необходимые средства. Наряду с работой по окончанию проекта можно будет начать заготовку материалов, проектирование и даже строительство соответствующих заводов, электростанций, организовать геолого-геодезическую разведку, а также заложить на трассе нашего пути некоторые шахты. Сейчас мы заслушаем информацию полковника Файзулова, а потом инженеров Макаренко и Самборского.
      Полковник Файзулов тоже сказал немного, но из его выступления мы узнали, что за рубежом уже известно о подготовке к какому-то подземному строительству в нашем Союзе.
      - Там еще не имеют достаточного представления о значении этого строительства, - говорил полковник, - но, очевидно, скоро это представление получат. Нет никакого сомнения в том, что задуманное нами гигантское сооружение, помимо народнохозяйственного, будет иметь и большое оборонное значение. Разумеется, засекретить наше строительство нам не удастся. Шила в мешке не утаишь. А тут шило такое, что пройдет через всю нашу страну до самого Тихого океана. Вот почему мы стоим за возможно более скорое начало и окончание строительства. Военное командование выделило нас троих для работы в комитете, а потом - в совете начальника строительства. Инженер-полковник Дубков будет заниматься обороннотехническими сооружениями, а майор Шелемеха - вопросами обороны надземных строений с воздуха.
      После полковника Файзулова докладывали Макаренко и Самборский. Странное дело: споры, возникшие между инженерами в самом начале работы, теперь разгорелись еще сильнее. Единственное, в чем они были согласны, это намеченная трасса туннеля: пятьдесят шестая параллель и ни на шаг от нее! Но, когда речь заходила о диаметре, о внутреннем оборудовании, о количестве материалов, энергии, рабочей силе, тут мнения их расходились.
      - Макаренко хочет строить туннель с излишним великолепием, - уверял Самборский. - Но туннель - не метрополитен. Сегодня страна еще не может позволить себе такой роскоши, да это и не нужно. Предложения Макаренко обойдутся в лишних два, а может быть, и три миллиарда рублей, работы затянутся на лишний год!
      И, когда он приводил цифры, с ним нельзя было не согласиться.
      В противоположность ему, доводы Макаренко были обоснованы недостаточно. Он главным образом настаивал на том, что такое сооружение должно быть долговечным.
      Снова, как и прежде, большинство присутствующих поддерживало Самборского.
      Военные представители по этому поводу не выступали. Полковник Файзулов подошел к Саклатвале и тихо сказал ему, что в этих вопросах у них тоже нет единого мнения и они должны посоветоваться с командованием.
      Я сидел неподалеку и слышал этот разговор. Меня очень заинтересовало, кто же из военных поддерживает Макаренко.
      Заседание окончилось. Саклатвала прекратил дебаты заявлением, что выступления членов комитета дают ему смелость в ближайшие дни доложить правительству о возможности начать подготовительные работы. Что касается установок Макаренко и Самборского, он обещает объективно изложить правительству их содержание.
      - Кроме того, - сказал академик, - члены правительства читают стенограммы наших выступлений.
      После заседания академик на несколько минут задержал меня, и я спросил у него:
      - О несогласиях между Самборским и Макаренко можно писать?
      - Разумеется, можно, - чуть улыбнувшись, ответил он. - Только я просил бы делать это в академическом, так сказать, плане. Окончательно мы условимся обо всем после моего доклада правительству.
      В вестибюле я догнал Шелемеху и Аркадия Михайловича. Летчик любезно предложил довезти и меня в своей машине.
      Дорогой мы с Аркадием Михайловичем много говорили, а Шелемеха молчал. Я высказал мнение, что аргументы Самборского убедительнее, чем доводы Макаренко. Профессор согласился со мной.
      - Мне кажется, - сказал он, - что поведение Макаренко можно объяснить только его упрямством. Эта черта всегда была в его характере. Я помню его совсем мальчишкой. Он и тогда был такой же... Это постоянно вредит ему в жизни.
      - Во всяком случае, - заметил я, - это может привести к тому, что Макаренко не будет работать на строительстве.
      - Конечно. Он такой, что может отказаться, если сделают не по нем.
      - Нет, это вы слишком, - отозвался наконец майор. - Работать он будет, Аркадий Михайлович. И... я, знаете, не убежден доводами Самборского. Правда, в технике я слаб. Может быть, меня убеждают не столько цифры, сколько... Самборский, конечно, выступал очень пылко, но...
      - Что "но"? - спросил Аркадий Михайлович.
      Я был удивлен. Сколько я помнил, Шелемеха всегда говорил очень уверенно и ясно, без пауз и умолчаний.
      - ...но я согласен с аргументами Макаренко, - подумав, сказал он.
      - Отчасти вы правы, - задумчиво сказал профессор. - Макаренко фантаст. Поэтому у него перспектива больше. Зато Самборский непревзойденный мастер любого конкретного дела.
      Мое любопытство в отношении того, кто из военных поддерживает Макаренко, было удовлетворено.
      Шелемеха внезапно перевел разговор на другую тему. Он спросил Аркадия Михайловича, как здоровье Тараса Чутя.
      - Мальчик выздоравливает, хотя выглядит очень плохо и говорить еще не может, - охотно ответил профессор. - К нему никого не пускают. Это Томазян, как мне кажется, распорядился, чтобы Тараса никто не видел.
      - Когда же выяснится наконец, как он попал с поезда в больницу?
      - Не знаю. Я сам этим очень интересуюсь.
      - Когда можно будет с Тарасом говорить, вы, Аркадий Михайлович, позовите и меня.
      - Хорошо.
      Я обратился к профессору с той же просьбой и получил его согласие. Тем временем мы подъехали к гостинице, и я вышел из машины.
      В гостинице портье сообщил мне, что меня ожидает дама. Очень удивленный, я быстро поднялся в приемную.
      Действительно, в пустой приемной, повернувшись лицом к окну, стояла женщина. На ней было элегантное пальто из серого каракуля и такая же шапочка. По-видимому, она очень внимательно всматривалась в сумеречную темноту за окном, а может быть, глубоко задумалась, потому что обернулась только тогда, когда я подошел совсем близко и спросил:
      - Простите, вы хотели...
      Я не договорил. Передо мной стояла Лида Шелемеха.
      - Да, Олекса Мартынович, у меня к вам просьба.
      - Зайдемте ко мне.
      12. РАЗГОВОР С ЛИДОЙ ШЕЛЕМЕХА
      Не сняв пальто и не слушая моих приглашений присесть, Лида остановилась посреди комнаты. Светлые пряди волос, выбившись из-под шапочки, прикрывали ее ухо и щеку. Сильная электрическая лампочка освещала девушку, давая возможность видеть каждую черточку ее лица.
      "Зачем она пришла, что случилось?" - думал я, но, не решаясь спросить, заговорил о заседании комитета.
      В глазах Лиды блеснул интерес. Перебив меня, она спросила:
      - Разумеется, Ярослав был там?
      - Макаренко? Был.
      Она прошлась по комнате и зажгла настольную лампу.
      - Электричество режет мне глаза. Погасите, пожалуйста, верхний свет.
      Я поспешил выполнить ее просьбу. Лида села в кресло и достала из сумочки конверт.
      - Я прошу вас передать это письмо инженеру Макаренко. Я хотела послать письмо почтой, но не уверена, что оно до него дойдет.
      Я был удивлен. Зачем ей передавать письмо? Ведь она могла поговорить с Макаренко, тем более что он живет в этой же гостинице и уже, вероятно, дома.
      - Вас удивляет моя просьба? Я уезжаю на два месяца в Ессентуки. Мой поезд отходит на рассвете... А я уже десять дней не могу увидеться с Ярославом.
      - Почему? - вырвалось у меня.
      - Инженер Макаренко занят, - с иронией сказала Лида. - Десять дней назад он исчез, чтобы работать над своим проектом. Я думала, что сегодня он вернется к себе в гостиницу, но, оказывается, он снова звонил сюда, что еще несколько дней его не будет.
      Для меня это было новостью. Правда, я знал, что Макаренко много работает, но о его исчезновении ничего не слышал.
      - Это манера инженера Макаренко, - с горечью сказала Лида. - Свою работу он ставит превыше всего.
      - Да, он много работает. Энергичный и настойчивый человек.
      - Возможно... Когда он появится, пожалуйста, передайте ему письмо. Вы ведь соседи... И... я надеюсь, вы никому не расскажете об этом маленьком поручении.
      - Обещаю, - торжественно сказал я.
      Она отдала мне письмо.
      Некоторое время мы молчали. Потом Лида встала и протянула мне на прощание руку. Я не знаю, что меня толкнуло на это, но у меня вырвалось:
      - Лидия Дмитриевна, я перед вами виноват.
      - В чем? - удивленно посмотрела она на меня.
      Я помолчал, досадуя на свою несдержанность.
      - У меня ваша сумочка... которую вы потеряли у моря...
      Лида вспыхнула.
      - Уверяю вас, никто об этом не знает. Я хотел ее вернуть, но не знал, чья она... Потом догадался... Мне очень совестно...
      - Вы прочитали письмо, которое там было?
      Я склонил голову. Последовало долгое молчание.
      - Верните мне его, пожалуйста.
      Пришлось вытащить из шкафа большой чемодан и достать из него сумочку, которую до сих пор я так старательно оберегал от чужого глаза.
      Лида открыла сумочку, перебрала ее содержимое и вынула письмо.
      Читала она его долго и внимательно. Сидя против нее, я видел, как менялось выражение ее лица. Наверное, это письмо было для нее очень ценным. Да иначе и быть не могло.
      Я любовался Снежной Королевой, как называл ее Ярослав Макаренко. Правда, болезнь уже отразилась на ней, а может быть, и взаимоотношения с Макаренко сыграли роль. Я вспомнил слова Барабаша, что при диабете больному очень вредны острые душевные переживания, так как они ускоряют развитие болезни.
      Лида дочитала письмо, сложила его и положила в сумочку, с которой пришла сюда.
      - Вы не в претензии, что я забираю вашу находку?
      - Лидия Дмитриевна!
      - Я очень вам благодарна. В сумке, кажется, не было ни одного предмета, который указывал бы, кому она принадлежит. Итак, я не могу сердиться на вас за то, что вы прочитали письмо... Как вы ее нашли?
      - Вы припоминаете вечер у моря накануне вашего отъезда с курорта домой?.. Я ждал вас тогда с этой сумочкой до полуночи, не читая письма.
      - Откуда вы знали, что на следующий день я должна уехать?
      - Я слышал ваш разговор с...
      - ...с Юрой... Это вы сидели на скамейке, когда мы пришли на набережную?
      - Я.
      Девушка легонько вздохнула.
      - Лидия Дмитриевна, что вас так волнует? Я вижу, в последнее время вы очень нервничаете. Неужели из-за нездоровья?
      Болезненно улыбаясь, она посмотрела на меня:
      - Вы дипломат, Олекса Мартынович. Я вспоминаю, как вы сравнивали меня с белой розой. К сожалению, я не знала тогда, что вы читали это письмо.
      - Уверяю вас, я сказал это только потому, что чувствовал правильность сравнения, сделанного когда-то Ярославом Васильевичем.
      - Я ни в чем вас не виню. Я вспомнила просто так. Вы хотите о чем-нибудь спросить меня?.. Но вы и так знаете больше, чем кто-либо другой.
      - Позвольте мне быть с вами совсем откровенным. После того как я догадался, кто автор этого письма и кому оно адресовано, я узнал и много другого... Но совсем не все.
      - Вы хотите знать все?
      - Нет, простите. Хотя моя профессия и требует, чтобы я ко всему проявлял интерес, но в данном случае это было бы нечто большее, чем даже неделикатность. Просто я не понимаю, почему вы нервничаете, когда вам это вредно. И сержусь на вас за это.
      - Иначе говоря, вы обвиняете меня?
      - Если друг может обвинять.
      Лида сдвинула шапочку и рассматривала светлое пятно на столе.
      Я чувствовал себя неловко. Без сомнения, девушка считает, что я вмешиваюсь в дело, которое меня не касается и не должно касаться.
      - Знаете, - неожиданно проговорила Лида, - я вам доверяю... Вам покажется странным... но нужно ведь с кем-нибудь поделиться своими мыслями... Я сама себя не понимаю. Может быть, вам удастся понять...
      Она с минуту помолчала, потом, волнуясь, заговорила снова:
      - Когда-то - это было несколько лет назад - я случайно встретила Ярослава. Не скажу, чтобы он сразу мне понравился... Но вы знаете об этом из его письма... Когда он уехал, я часто думала о нем. И неожиданная встреча на маленькой станции - она казалась мне шуткой - поразила меня. Мне показалось, что я начинаю его любить... Тогда я была на первом курсе, а он готовился к защите дипломной работы. Мы провели вместе несколько чудесных дней. Я всегда с большим удовольствием вспоминаю эти дни. Сколько было смеха и радости!.. Те чудесные дни, казалось, предвещали нам радостное будущее. Мы стали большими друзьями... хотя перед расставанием и поспорили. Я настаивала, чтобы он поскорее защитил свой дипломный проект и сейчас же после этого переехал в наш город. Он почти согласился, но твердо обещать отказался. Мы разъехались. Очень скоро Ярослав написал мне, но я на его письмо не ответила. Я спрашивала себя: действительно ли я так сильно люблю его, что должна связать с ним свою жизнь? И мне почему-то начало казаться, что это только увлечение, которое быстро пройдет. В другом письме он написал, что в ближайшее время приехать не сможет. Я рассердилась и снова не ответила. Только после четвертого письма я ему написала. В этом письме он упрекал меня за молчание и заявлял, что и он пишет в последний раз. Я испугалась и ответила. Потом написала еще одно письмо, в котором почти призналась, что люблю его. Оба мои письма вернулись с надписью, что адресат выехал... Ну, а это письмо я получила после длинного перерыва.
      Я внимательно смотрел на нее.
      - Спустя некоторое время появился Юра. Собственно, я с ним очень давно знакома. Мы вместе учились в школе. Это прекрасный человек. Я люблю его за ум, за работоспособность, за чуткость, за доброту... Мы часто проводили с ним вместе и каникулы. Сначала мы были с ним в одном институте, но через год он перешел в медицинский. Вот почему он окончил позже меня. Юра был дружен со всеми моими товарищами, к нему очень хорошо относились в моей семье, хотя Станислав иногда и подшучивал над ним. Я знала, что Юра любит меня. Такая любовь встречается редко. Для Юры никто не существует, кроме меня... Дальнейшее вам известно. Снова появился Ярослав... Я не буду от вас скрывать... Я до сих пор его не понимаю. Может быть, моя болезнь... Лучше нам с Ярославом не встречаться. Работа поможет ему забыть меня.
      Я покачал головой:
      - Лидия Дмитриевна, на таких, как Ярослав, не нужно сердиться.
      - Не понимаю.
      - Говорят, что великий изобретатель Эдисон в день своей женитьбы зашел в лабораторию и так увлекся каким-то исследованием, что позабыл о свадьбе. Невеста и гости прождали полдня и едва разыскали его.
      - Вы меня не понимаете, Олекса Мартынович. Я не ревную его к работе. Я сама люблю работать и знаю, что значит отдаваться работе. Но для нормального человека во всем существуют границы... Впрочем, дело не в этом. Вы не понимаете, что со мною происходит.
      - Я понимаю вас, Лидия Дмитриевна. Я уверен, что вы любите Ярослава, но боитесь сделать больно Юрию.
      - Оставьте! - нервно проговорила девушка и поднялась с кресла. - И довольно об этом. Вот письмо. Прошу передать его Макаренко... Спокойной ночи!
      Я выразил свое удовлетворение тем, что завтра она едет на курорт. Там она все спокойно обдумает, снова обретет душевное равновесие, потому что с нею не будет ни Юрия, ни Ярослава.
      Лида порывисто качнула головой.
      - Юра едет со мной. Он сейчас работает над диссертацией, тема которой связана с моей болезнью... Очевидно, он ищет новые способы ее лечения. До свиданья.
      - До свиданья, - тихо ответил я.
      Вдруг, уже у самой двери, Лида обернулась:
      - Юра сменил свою профессию ради меня. Он специально перешел в медицинский институт, когда узнал, что я заболела. Он посвятил мне свою жизнь... - Она не закончила, потому что в это мгновение в дверь постучали.
      Лида повернулась и столкнулась в дверях с Догадовым.
      - Можно? - спросил он.
      - Прошу, входите, - пригласил я его, а сам вышел вслед за Лидой.
      Но девушка уже спускалась в вестибюль.
      - Так вот кто у вас бывает! - с усмешкой сказал Догадов, когда я возвратился в комнату.
      Я взглянул на него так, что усмешка мгновенно исчезла с его лица.
      - Лидия Дмитриевна Шелемеха завтра уезжает в Ессентуки и любезно занесла мне некоторые сведения о лаборатории металлов, где она работает, холодно пояснил я. - Как вам известно, я писал об этой лаборатории и буду писать еще.
      - Знаю, знаю... Прекрасный очерк у вас получился.
      Это было сказано так искренне, что я изменил тон, тем более что Догадов тут же добавил:
      - Я к вам зашел с новостью.
      - С какой именно?
      - Скоро мы с вами распрощаемся. Я уезжаю.
      - Куда?
      - Надоело сидеть и возиться с правкой корреспонденции. Хочу писать сам. Я договорился с Антоном Павловичем, что поеду специальным корреспондентом "Звезды" на Урал. Подвластная мне территория - весь Урал и вся Западная Сибирь до самого Байкала.
      - Ого! Тогда я, по всей вероятности, весной приеду к вам в гости. Ну, а Новый год вы все же встретите здесь?
      - Должно быть. Говорят, что на встрече Нового года в редакции будет много выдающихся людей. Антон Павлович надеется даже на Саклатвалу, хотя академик никогда не ходит на банкеты.
      - Не знаете, кого еще приглашают?
      - Видел у секретарши список. Вс? старые наши друзья и новые светила технической мысли - Самборский и Макаренко... Кстати, говорят, будто Самборский в разговоре с кем-то сказал о Макаренко: "Если бы это не мой бывший друг, то я подумал бы, что это вредитель". В чем дело? Они поссорились?
      - Не имею ни малейшего представления, - ответил я и, зная склонность моего коллеги посплетничать, промолчал о сегодняшнем заседании комитета.
      13. ПОД ЕЛКОЙ
      В конце декабря погода начала портиться. Наступила оттепель. В городе совершенно исчез снег и не осталось никаких признаков зимы. Казалось, вернулась осень с туманами, дождями и грязью. Метеорологи сообщали о вторжении на Европейский континент теплых масс воздуха, рассказывали о циклонах и антициклонах, но на вопрос, интересовавший обыкновенных граждан, а особенно конькобежцев, хоккеистов, лыжников и вообще любителей зимнего спорта, когда снова начнутся морозы и выпадет снег, не отвечали. Перед Новым годом стало так тепло, что форточки в комнатах день и ночь оставались открытыми, и было смешно смотреть, как, шлепая по грязи, прохожие тащат на плечах елки.
      Редакция "Звезды" тоже деятельно готовилась к новогоднему празднику. Тридцатого утром мне принесли оттуда билет с приглашением "на новогодний вечер под заснеженной елкой". Было еще несколько приглашений, но я с благодарностью отклонил их.
      Кроме, так сказать, служебного патриотизма, у меня было очень важное основание встречать Новый год именно в редакции. Стало известно, что тридцать первого декабря правительство слушает доклад академика Саклатвалы.
      На заседание членов правительства никого из комитета не пригласили, но Черняк должен был увидеться с академиком сразу же после окончания заседания, а от него приехать в редакцию на вечер...
      Одно препятствие едва не помешало мне пойти на встречу Нового года. Я мог встретить Макаренко. Я должен был отдать инженеру письмо Лиды, но вот уже несколько дней искал это письмо и никак не мог найти. Куда оно девалось, этого я никак не мог понять.
      Не раз случалось, что я прятал какую-нибудь нужную вещь и находил ее только через несколько месяцев. По всей вероятности, то же самое случилось и теперь. Я страшно ругал себя за неряшливость и беспорядочность. Снова и снова я обыскивал всю комнату - письмо словно растаяло. Но не могло же оно в самом деле исчезнуть!
      Перед тем как ехать на вечер, я еще раз поискал его и снова не нашел.
      В редакцию я приехал без четверти одиннадцать и застал там довольно много народа. Черняка еще не было. Не было также и Шелемехи. В одном из отделов я увидел Самборского, а в большой комнате, возле роскошной елки, Макаренко. Догадов держал его под руку и что-то рассказывал.
      Догадов сразу же ухватился за меня, затараторил о своем отъезде на следующий день, оставил мне кучу поручений: способствовать помещению его корреспонденций, отвечать на письма, последить за своевременным переводом гонораров - все, что может сказать друг-журналист, когда уезжает в длительную командировку.
      - Мы еще успеем обо всем условиться, - сказал я ему. - Дайте посмотреть на елку.
      - Елка необыкновенная, - проговорил Ярослав.
      Действительно, елка, густая, развесистая, с широким основанием, с блестящими ярко-зелеными иголками, была замечательно красива. На ее верхушке сияли семь серебристых звезд, напоминавших созвездие Малой Медведицы; самая высокая из них должна была быть Полярной звездой. На золотых и серебряных цепочках, опоясавших елку, слегка покачивались куклы и игрушки.
      - Следите за елкой, - сказал Догадов, - я вам что-то сейчас покажу.
      Он подошел к стене и щелкнул выключателем. Тихонько загудел мотор, и елка медленно закружилась перед нами, показывая себя во всей красе.
      - Техники не могут без выдумок, даже когда речь идет о елке, засмеялся Ярослав.
      Догадов остановил елку и отправился в другие комнаты. Мы еще немного постояли возле дерева и тоже отошли.
      - Ярослав Васильевич, - обратился я к инженеру, - я очень виноват перед вами.
      - А что такое?
      - Когда Лидия Дмитриевна уезжала на курорт, она оставила мне для вас письмо...
      Инженер исподлобья посмотрел на меня.
      - Это письмо я, как мне казалось, положил в ящик стола, но не мог найти, когда ехал сюда... У меня иногда бывает такое, - скороговоркой объяснил я.
      - Вы уверены, что найдете его?
      - Обязательно. Оно не могло исчезнуть из комнаты.
      - Я вас очень прошу.
      - Завтра с утра все пересмотрю и во что бы то ни стало найду.
      - Может быть, мне завтра утром постучать к вам, чтобы вы не забыли?
      - Хорошо, пожалуйста. Как только проснетесь, заходите.
      Приглашая его, я был неспокоен. "Ну, а если не найду?" - мучила меня мысль.
      - А почему она передала письмо через вас?
      - Она искала вас, но не могла найти. Вы куда-то исчезли.
      - Я работал, - коротко сказал Макаренко.
      В этот момент приехал Антон Павлович.
      Он сразу же подошел к столу, поздоровался со всеми и попросил побыстрее занять места. Напротив висели часы, и редактор нетерпеливо поглядывал на них. Через несколько минут должно было пробить двенадцать.
      Гости уселись вокруг стола. Я оказался возле Самборского, который успел уже пошутить с соседом с другой стороны и посмеяться над гостем, сидящим напротив.
      - Вы знаете, - сказал мне Самборский, - я волнуюсь.
      - Я тоже.
      Мы понимали друг друга, потому что оба ждали сообщения Антона Павловича о заседании правительства и результатах доклада Саклатвалы. Редактор не заставил себя ждать и с бокалом в руке поднялся:
      - Этот бокал, - сказал он, - я поднимаю за минувший год, за год наших успехов, за год, в котором родилась необыкновенная идея сверхскоростного подземного пути между Западом и Востоком. Отмечаю: наша редакция была тем местом, где эта идея зародилась.
      Гости шумно откликнулись на этот тост. Сразу же Антон Павлович распорядился налить еще вина в бокалы. Мы едва успели выполнить его приказ, как обе стрелки часов подошли к двенадцати. Послышался первый удар полночного боя, и хозяин произнес новый тост:
      - За новые замечательные успехи, за год, когда начнется осуществление нашей идеи, за Новый год!
      Мы поддержали оратора громким "ура".
      - Товарищи, - продолжал Антон Павлович, - сегодня наше правительство слушало доклад академика Саклатвалы и решило с первого января начать строительство Глубинного пути. Так названа новая дорога между Востоком и Западом.
      Вспыхнула буря выкриков и рукоплесканий, захлопали пробки из бутылок с шампанским, зазвенели бокалы.
      Только два человека остались неподвижными и с бокалами в руках смотрели на Антона Павловича, ожидая, что он скажет еще. Это были Самборский и Макаренко. У первого дрожала рука, второй ничем не выдавал своего волнения. Я понимал, что оба инженера хотят услышать, какому из двух вариантов правительство отдало предпочтение.
      Догадов тоже следил за Самборским и Макаренко. Иногда он испытующе поглядывал на меня, не понимая, должно быть, странного поведения молодых инженеров.
      Черняк предложил еще один тост - за начальника строительства Глубинного пути. Все с любопытством ждали, кого он назовет.
      - Начальником строительства назначен академик Саклатвала.