Когда я вошла, принцесса сидела в кресле и читала книгу. Похоже, она находила какое-то странное удовольствие в этом медленном чтении с пожелтевшей от времени бумаги.
      – Опоздала.
      Я подумала, не выдернуть ли этот короткий меч и не выразить ли желание смыть позор своей кровью. Принцесса произнесла, не поднимая глаз от книги:
      – Ковер мне перепачкаешь.
      Торопливо заняв свое место слева от кресла, я положила ладонь на рукоять меча и попыталась придать лицу каменное выражение.
      – Поздравляю.
      Вздрогнув, я начала выплетать в голове формулу уточняющего вопроса. Пока я расставляла все «нижайше» и выбирала между «презренной слугой» и «скудоумной рабой», Ки-Саоми уточнила:
      – Одному из твоих родичей повезло отдать жизнь за своего господина? Лента черная, мечи сдвинуты к животу…
      Наспех раздвинув мечи, я сорвала ленту и распустила волосы. На сорвавшееся с языка «никак нет, госпожа», Ки-Саоми только рассмеялась. Она отложила книгу и повернулась к Ци, валявшемуся на своей золотой подстилке.
      – Они пересмотрели таможенные соглашения?
      Тигр поднял кудлатую голову.
      – Нет.
      Принцесса вздохнула и встала с кресла.
      – Тогда давай сюда стол.
      Через секунду боковая дверь распахнулась, и в комнату влетел стол. Он приземлился прямо перед принцессой. Ее кресло поднялось в воздух и унеслось в ту же боковую дверь. Звероподобный робот управлял всеми перемещениями, не поднимая головы. Ки-Саоми пересела на пол и обернулась ко мне.
      – Садись, Ванда… Нет, справа.
      Глаза у нее чуть заметно поблескивали, а значит, она уже погрузилась в чтение утренних сводок. До сих пор не понимаю, зачем так мучить себя этими вживленными передатчиками, если можно нормально читать все с голографера… Я попыталась поудобнее расположиться на полу, потом взяла свою чашку и с удивлением обнаружила в ней нуар. Раньше принцесса никогда не давала спуску моим «имперским замашкам», поэтому сидели мы всегда на полу и пили этот их кошмарный чай. На радостях я сделала сразу большой глоток и обожгла горло – температуру оставили свою, ци-шиманскую… У них тут все, что не кипяток, вообще пить не будут…
      – Ванда, не тушуйся с ним, ясно? Расслабленность и уверенность.
      Я постаралась кивнуть как можно увереннее. И расслабленнее. Наверное, это бы далось мне легче, если бы я хоть немного понимала, что происходит. С кем «с ним»? Кто мог явиться на поклон с утра пораньше? Два торговых нарушения Натхеллы? Мимо. Очередной эксцесс на границе с Империей исчерпан, да и не посылаем мы послов в Красный Мир… Кто? Возможно, просто локальная рутина – наместник Итайуту посещает столицу… Только почему сейчас? Ни на Итайуту, ни на остальных подконтрольных планетах ничего особенного не происходило. Неужели я что-то упустила? Оставалось только кусать губы и жалеть, что вовремя не согласилась имплантировать терминал – сейчас было бы очень кстати пересмотреть сводки.
      – Седьмой сегмент Шиторского Веера, оруно Ривельо.
      Веер? Таможенные соглашения? Мне по-прежнему это ни о чем не говорило. Зато другое я уловила – посол уже подходил к нашему столу, а принцесса до сих пор не отключилась от сети. Две секунды, три…
      – Госпожа Саоми, позвольте приветствовать вас от лица наших мирных земель. Благодарю вас за открытые двери.
      Принцесса отключила терминал и теперь смотрела на посла снизу вверх. Она улыбалась тепло и радушно. Она даже не подумала встать.
      – Приветствую тебя, Ривельо. Утро пусто без подобных тебе. Кто еще раскрасит мои секунды так, что я различу их даже через десяток лет.
      Она не сказала «без тебя», она сказала «без подобных тебе». А последняя фраза… Да, она повторилась – то же самое она говорила и прошлому послу Веера. Интересно, сколько еще подобных пощечин она раздаст и чем Шиторский Веер заслужил подобное.
      – Позволь представить тебе мою чаевницу, Ванду Сильветти…
      Когда это я стала ее официальной чаевницей? Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы скрыть удивление, встать и согнуться в поклоне. Ривельо ловко поймал мою ладонь и прижался губами к мизинцу. Он чуть не плакал – он должен был по традиции целовать полы одежды принцессы, но она так и не встала.
      Взгляд посла упал на мою чашку, и его брови на секунду взлетели вверх. Теперь мне стало ясно, почему принцесса приказала подать мне нуар, – напиток вкупе с нетипичной фамилией… В общем, она ясно давала понять, что ее новая чаевница из Империи. Заставить посла Веера раскланиваться с имперской безродной… Посол пытался сохранить лицо.
      – Позвольте преподнести вам то, что ваше по праву.
      Ривельо вымученно улыбнулся и достал из-за спины шкатулку. Иссиня-черную – она не блестела драгоценностями, не сверкала и вообще была лишена всяческих дешевых изысков – она словно впитывала в себя свет, из-за чего казалось, что посол держит в руках кусочек тьмы…
      Я сглотнула комок – Веер отдавал Красному Миру огромный кусок космоса. Как минимум одна звездная система отошла к Красным – одна из трех пограничных. Там были только наполовину выработанные ресурсные планеты, но все же… Теперь Оми обязана встать, чтобы принять шкатулку, – и посол успеет дотянуться до ее пояса… Но она не встала. Она просто коснулась мизинцем указательного пальца, и я повиновалась.
      – Милорд Ривельо, ваша щедрость скрепляет историю.
      Он побледнел, но передал мне шкатулку.
      – Не смею больше беспокоить вас.
      Принцесса коснулась стола большим пальцем. Я на секунду увела руку за спину и сосредоточилась, потом с улыбкой протянула Ривельо благоухающий автолик. По его лицу было видно, что с большей радостью он бы сейчас принял от меня бокал с ядом. Цветок он все-таки взял и, улыбаясь из последних сил, скрылся за дверью. Мне показалось, что он рухнет в обморок, как только скроется с наших глаз.
      Автолик был цветком Иолы, столицы Империи. Я очень надеялась, что не переборщила. Похоже, новый Держатель Веера «предложил принцессе холодный чай». Нужно будет просмотреть их обновленную доктрину – вероятно, именно в ней кроется разгадка расположения Ки-Саоми…
      Она подняла на меня глаза и улыбнулась.
      – Ну и физиономия у тебя. Поставь ты эту дурацкую шкатулку!
      Черт, и как такие становятся принцессами? Или, скорее, – как принцессы становятся такими? Казалось, только что была такой холодной, сосредоточенной, а через секунду она чуть меняет позу и снова становится малолетним ангелочком. Самое страшное – что она не притворяется и не играет ни в том, ни в другом случае. Она такая и есть – и это до сих пор пугает меня до дрожи в коленках.
      – Пошли. Остальным займется тигренок…
      Мы вышли из второго церемониального зала, долго шли по узким и невероятно высоким коридорам дворца до ее апартаментов, там она присела на пол перед своей «музыкальной шкатулкой» и включила какую-то старинную песенку. Я присела на кровать.
      – Что звучит?
      На этот случай я заранее готовила фразы.
      – Скудоумная раба склоняет голову перед великой…
      Принцесса оборвала меня резким взмахом руки. Я сжалась под ее взглядом. Когда она так смотрела, моя рука сама тянулась к рукояти правого меча. Хотелось раствориться вместе со своим скудоумием…
      – Это Турангалила симфония… Чему вас вообще там учат в Империи?
      Я опустила глаза, пытаясь придумать хоть какой-то ответ. Так ничего и не вышло. Когда я рискнула снова на нее посмотреть, Ки-Саоми уже улыбалась.
      – А с автоликом – это ты в самую точку… Я тоже хочу цветочек.
      Она скорчила капризную рожицу, вот только глаза у нее так и остались серьезными. Я торопливо кивнула. Оми потянулась к пустой вазе, потом набрала команду на синтезаторе и наполнила хрупкую посудину тягучей темной жижей. Смотрела она на меня по-прежнему очень внимательно, и я поняла, что играть не стоит. Я опустила палец в вазу и выпустила пару тонких корней. Состав смеси был простеньким, только повышенное содержание магния сбивало с толку. В конце концов я поняла, какому цветку такая среда полезна. Чуть согнула ладонь, синтезируя ткани стебля, потом поставила вазу на стол, и второй рукой принялась за бутон – у амурмортов много лепестков и сложное плетение листьев, поэтому пришлось опустить пару корней в вазу и черпать оттуда материал, чтобы не нарушить собственный баланс минералов. Принцесса смотрела на белые нити моих корней, как ребенок на руки фокусника, – напряженность из ее взгляда ушла. Я закончила и опустила цветок в вазу. Пара глотков чая смягчили сухость в горле – амурморты лепить гораздо сложнее простеньких автоликов или тюльпанов, зато теперь Ки-Саоми вся сияла.
      – Хьячи Спасибо.
      Я улыбнулась – она обставила все так, будто это и не проверка на вшивость, а так… забавы подружек-тинейджеров. Да, я всего лишь призналась, что я мутант, а она – что прекрасно об этом знала. Все довольны… Даже я, черт возьми, – я ведь улыбаюсь.
 
      Вечером я пришла к Раучи. Дерево было все таким же сухим и древним. Я поклонилась ему и села на пол, поджав под себя ноги. В последнее время я часто приходила к нему – под его раскидистыми ветвями мне становилось немного лучше. Я надолго замирала в объятиях его тени, это позволяло мне немного забыться и не думать ни о чем. Когда рядом старший – тебе больше не нужно решать.
      Только один раз я решилась протянуть к нему свой корень, коснуться узловатой сухой коры, провести по многовековым листьям, которые он не сбрасывал с того самого дня, когда первый человек встал на землю Ци-Шимы. Но я так и не осмелилась врасти, Фло. Не решилась заговорить с ним. Наверное, мне было страшно – что он мог сказать такой, как я? Умеют ли деревья плевать в лицо?
 
      Три дня назад я отправила полковнику свой последний, семьдесят четвертый отчет. Два с половиной месяца я вымучивала эти ежедневные рапорты, бесконечно взвешивая каждое слово. Где-то врала, где-то умалчивала, где-то писала правду, пытаясь не предать ни «своих» де-юре, ни «своих» де-факто. Но в какой-то момент я сломалась. Не было никаких размышлений, взвешиваний и вычисление последствий, никаких хождений взад-вперед и попыток понять. Я просто не смогла его написать. До смерти устала от всего этого. Было пусто и как-то легко, словно все наконец решилось и я увидела свою дорогу из желтого кирпича. Осталось только идти вперед по этим кирпичикам: обвинение, дезертирство, депортация, трибунал… От, до, без права… Но ведь когда-нибудь это все равно кончится.
      Феникс не отвечал. Ни по официальным каналам, ни по внутренним. Глухое молчание. Развязки нужно ждать со дня на день. Я и ждала – почти с нетерпением. Чертовски соскучилась по определенности.
      Я отправилась к Рассветной Веранде. Оставшиеся до восхода пять часов я решила провести там. Присев на залитый водой пол, я уставилась в темное небо. Звезд не было.
      Последнее время я стала мерзнуть. То и дело вздрагивать от холода. На горячей Ци-Шиме, во дворце, где нет сквозняков, на веранде, защищенной от ветра. Мои скрещенные ноги омывал кипяток, я ежилась от холода.
      Спустя час, а может, больше, я услышала ее шаги за спиной. Она не пряталась, медленно шлепала по воде к краю. Потом легла в воду, свесив голову вниз, будто пытаясь разглядеть дно этого семисотметрового бокала с темнотой.
      Оми поднялась, аккуратно отжала вымокший топ и присела рядом, так же внимательно вглядываясь в непроницаемую тьму. Она достала из кармана мундштук, включила и затянулась. Выпустила тяжелый золотистый дым, и он, словно облако пыльцы, полетел вперед, пока не коснулся воды и не растворился в ней без следа. Принцесса передала мундштук мне. Я так и не сообразила, как они уменьшили кальян до палочки размером с палец, – не то это миниатюрный синтезатор смеси, не то дело в микротелепортах, перебрасывающих дым откуда-нибудь еще, как обычно перебрасывают данные, пучки электронов или фотонов. Не знаю…
      Дым был тяжелым и сильно сушил горло, и все же я сделала три глубоких затяжки, прежде чем вернуть Оми мундштук. Она отмахнулась и достала из кармана еще один.
      – Не думала, что ты отправишься ночью на Рассветную Веранду.
      Что поделаешь, Оми? У вас есть места для встречи нового дня, места для размышлений, для расслабленного отдохновения, для проникновенного созерцания, есть мосты озарений и галереи возвышенных воспоминаний, есть сады для поминания предков, есть высокие синие башни вдохновленного творчества, есть темные сырые казематы для закалки духа и разговоров с собой. Есть вознесенные в небо поляны для переполнения бесконечностью космоса и ледяные стены для напоминания о неизбежном – то, что было кипящей волной, когда-нибудь станет вечным льдом, который не тает даже над озером лавы. У вас есть вулканы для прощания с ушедшими есть дорожки твердого воздуха для избавления от лишних мыслей… Но у вас нет Балкона Предателей, Флигеля Лжецов Беседки Злоупотребивших Гостеприимством. Нет Залы Никчемных Самокопаний. Поэтому я здесь – жду рассвет, который наступит нескоро.
      – Вы зря прекратили посылать рапорты, майор Сильветти… Не думаю, что они бы правильно это поняли.
      Я вздрогнула. Глупо было верить, что Ци не сможет перехватить связь. Глупо верить, что принцесса не просчитала все дальнейшие действия Феникса, как только решила нанять меня на работу. Глупо, но я верила.
      – Плевать.
      Из меня и впрямь получился никчемный шпион – даже хуже чем хранительница рода или телохранитель принцессы. Наверное, чаевница, которая на дух не переносит чай, – самое удачное мое амплуа.
      – Мы решили дать вам время подумать, майор. Эти три дня рапорты за вас отправлял Ци.
      Я усмехнулась. Сделала очередную затяжку, потом наклонилась к самой воде и выдохнула дым. Он поплыл над ней густым туманом, устремляясь к краю, и, влекомый потоком, сорвался вниз вместе с ним.
      – Как вам будет угодно, принцесса.
      – Я же просила…
      – А зачем ты швыряешься в меня этим нелепым «майором»? Думаешь, мне…
      – Чтобы ты не забывала, кто ты.
      – Тогда зови меня Вандой.
      Подул прохладный ветер, неизвестно как прорвавшийся через поле.
      – Зачем тебе все это было нужно, Оми? Ты ведь и взяла меня сюда, чтобы Феникс получил эти отчеты. Сколько в них моего вранья – сколько вашего?
      – Как грубо… Если думаешь, что нам с тигренком больше нечем заняться, кроме как разыгрывать спектакли перед собственными шпиками и кормить дезой огненных птичек… Вот же чушь.
      – Тогда зачем это? Зачем вам утечка информации?
      Она рассмеялась.
      – Да какой информации – сколько раз в день я мою руки? Что надеваю к бирюзовым туфлям? Кто подбирает по дворцу шерсть нашей старой кошки? Что? Нам не жалко, а Фениксу так спокойнее. А чем спокойнее птички, тем спокойнее нам. Мысль о том, что их шпион свободно разгуливает по цитадели врага, греет им душу, а теплые они не так опасны.
      – Думаешь, они долго будут кормиться моей чепухой? Пока они не принуждали меня к рискованным вылазкам, но их терпение может закончиться.
      – И что? Ванда, не думай, что за твоей спиной мы проводим заседания какого-нибудь Серого Совета, плетем паутину интриг, закусив язык, рисуем планы вторжения, запивая тягучую ненависть кровью имперских младенцев. Все два грамма наших Страшных Секретов спрятаны где-то на кончике кошачьего хвоста – и я знаю о них не больше, чем ты. Я и не стремлюсь дергать тигра за хвост, мне это не интересно.
      Оми легла на спину, положив голову мне на колени. Белые волосы свесились в воду, и поток играл ими, словно колышущимися на ветру колосками. Она повернула голову, выдыхая в сторону очередное облако золотой пыльцы, потом заворочалась, пуская круги по бегущей воде. Ее ровное дыхание щекотало мне живот.
      – Ванда, не думай, что я позвала тебя сюда только для того, чтобы дать Фениксу поклевать успокоительного.
      Я попыталась выпустить кольцо, но ничего не вышло – дым выплыл изо рта расплывающимся ворохом грязного белья. Сколько всего ты не сказала мне, Оми? Сколько мы обе не говорили друг другу?
      – Ты думала, что будет с твоей планетой, если мутация обнаружится?
      Я пожала плечами.
      – Феникс давно в курсе. Но только высшие чины знают, что это правда. Остальные слышали об этом на уровне неподтвержденных слухов. Они не верят. Разведка не допустит утечки информации, но если кто-то решит улететь с Флоры, пройдет генный анализ, делу дадут ход раньше, чем это заметит Феникс… Если информация дойдет до открытых источников, а официальное опровержение запоздает или не даст результатов… Толпа не любит мутантов, благородные граждане Империи не захотят иметь под боком планету непонятных существ, способных убить их прикосновением белого корешка. И им плевать, что человек и без всяких мутаций способен на то же самое, их испугает то, что их убьют не «нормально» – металлом, плазмой, сверхгравитацией, а так «ужасно» – коснувшись какой-то непонятной дрянью, вырастающей прямо из тела. Геноцид, митинги, открытые письма Совету… Гадко будет.
      – Если я предложу протекторат, ты сможешь договориться с остальными?
      – Им плевать – что они будут в составе Империи, что примкнут к Красному Миру. У нас люди не рвутся к звездам и не интересуются тем, что происходит не на Флоре.
      – Так ты сможешь?
      – Да. Зачем тебе это, Оми?
      – Ты прекрасно показала, что дети сангре – отличные ребята. Почему не принять в семью целую планету отличных ребят?
      – Хочешь пополнить оранжерею?
      – Ванда, чем я дала тебе повод?..
      Я замолчала. Нечаянно дохнула дымом ей в лицо, и принцесса зажмурилась.
      – Ты дашь протекторат Флоре?
      – Как только появится возможность – да. До коронации еще восемь лет – вряд ли что-то получится сделать раньше.
      Она затянулась последний раз и выбросила мундштук вниз.
      – Все лишнее – вон…
      Я всматривалась в темноту. До боли. Притворно пытаясь что-то разглядеть. Или наоборот – изо всех сил стараясь не видеть чего-то.
      – Оми, если бы я не бросила писать рапорты, ты бы так ни черта бы мне и не рассказала? Я два с половиной месяца схожу с ума…
      Она села, обернулась ко мне, потом придвинулась вплотную. Я смотрела на миниатюрные волны, натыкающиеся на ее тонкие пальцы. Ее лицо было совсем близко.
      – Прости… Вот за это – прости.
      Я всхлипнула.
      – Ты…
      Она молчала, а меня трясло все больше. Сорвалась. От простенькой мысли сорвалась – что больше не надо врать. Что нет никакого Балкона Предателей, не было никогда, и меня там не будет. Я так и твердила это про себя: «Не дождетесь меня там», раскачивалась взад-вперед, как мелкий маятник…
      – Простишь?
      Куда я денусь? Пальцы дрожали, мундштук упал в воду и его поволокло к краю. Я губы кусала – все пыталась сдержаться, но знаешь, Фло, ничего не вышло. Захлестнуло и поволокло к краю… В общем, не буду врать, что решилась, – черта с два я решилась. Просто как-то качнуло меня вперед… Думала, она выскользнет, но она только отшатнулась немного, задержала дыхание. И глаза… словно витражи разбились – перестали в них мелькать эти кадры следующих секунд. Наверное, единственное мгновение во всей ее жизни, когда она растерялась, упала в «здесь и сейчас». И я попыталась снова – не спрашивай, как мне хватило наглости. Просто сделала и все. Она не шелохнулась. Секунда, две, три… они лопались прямо на языке. А потом она ответила. Робко, поначалу – робко. Я нашла в воде ее ладонь, сжала, будто боялась потерять ее в темноте.
      Все вышло так скомканно, сорванная одежда, поцелуи, лопающиеся, как хрустальные вазы, звонко и влажно. Помню мелкие волны, разбегающиеся от пальцев. Помню, как вдруг перестала дрожать, считала ожоги от ее губ на своих плечах. И когда вспоминаю сейчас – кожа вспыхивает снова, словно на плечи падают мягкие угольки.
      Знаешь, каково это, когда вся ты – только кончик языка и горячие подушечки пальцев, но на них можно удержать весь мир, одним нежным касанием, как подтолкнуть в небо воздушный шарик или отпустить птиц – они срываются с кончиков пальцев сотнями, каждое мгновение, а ты слышишь шепот их крыльев…
      Я выпустила корни прямо в ее ладонь, опрокинула ее, потянулась под кожей, пробираясь все дальше и дальше, пока не услышала, как бьется ее сердце – так явно, будто оно билось в моей груди. Чувствовать, как пульсирует ее кровь, как напрягаются мышцы, от тех волн, что ты пускаешь по ее телу, – каково это, Фло, ты знаешь? А потом… словно вода рывком затопляет веранду, поднимается все выше – живот, потом грудь и вот уже обжигает шею и мочки ушей, потом вспыхивают щеки, и ты никак не можешь надышаться, понимая, что через мгновенье эта волна захлестнет тебя с головой.
      Наверное, Фло, я пропала, когда впервые посмотрела в эти глаза. Весь океан Ци-Шимы – он там. Поэтому всегда чуточку страшно – смотреться в этот ультрамарин. Вся бесконечная вселенная выглядит фальшивой абстракцией, ярмарочной мишурой по сравнению с ними, с настоящей бесконечностью. Становится не по себе и хочется поскорее забраться в скафандр, а лучше взять парусник и нырнуть туда, в эти глаза, ведь там не меньше сотни галактик, мириады миров, главное – набраться терпения и долететь до них. Там живут люди, за тонкой блестящей пленкой, за занавесом радужки, за отражением твоего собственного испуганного лица – они там. Миллиарды похожих и непохожих на нас, но все они неизменно прекрасны и мудры, и в это тоже безоговорочно веришь, смотришь в ее глаза, дрожишь на пороге синей бесконечности, плачешь, да, похоже, плачешь… И это почему-то хорошо. Главное зажмуриться посильнее и прижаться к ее плечу.
 
      Кажется, я наконец доплела тот венок, Наставник. Четыре года. Такой огромный, что его можно надеть на солнце. И, пожалуй, я не буду начинать новый.
 
       > Resume playback from the last scene
 
      Яхту повел Эммади. Аарх так и не пришел в сознание, поэтому мы просто перенесли его на корабль и уложили в одной из кают.
      Мы с Вандой уселись за деактивированные до поры до времени боевые пульты рубки, я бестолково покрутил отключенный рычажок наводки, потом активировал свой пульт, подключился к левому пульсару и стал выстраивать траектории выстрела. Взял на «мушку» удаляющуюся Итту и сказал: «Кх-х-х».
      Пульсары, правда, стреляют бесшумно, но меня все это до дикости раздражало. Куда делась вся романтика? Кораблики идеальной геометрической формы, цивилизованные и скучные пираты, «паруса» из силовых полей, ветер, который нельзя почувствовать, пушки, которые стреляют бесшумно, мечи, которые тушат звезды, – для меня и моего сказочного происхождения все это было перчаткой в лицо… Дуэлей тут, кстати, тоже нет. Совсем люди красиво жить разучились.
      Ванда коснулась моего плеча, мотнула головой в сторону кают-компании. Я встал и поплелся за ней.
      – Что будешь пить, Тим?
      Она уже стояла за стойкой и разглядывала пульт синтезатора. Я постучал по столу, и из прозрачной столешницы выплавился тонкий бокал.
      – Есть что-нибудь новое твоего сочинения?
      – Есть. Можешь попробовать Тим-7, он…
      Ванда осеклась, увидев мою ехидную улыбку.
      – Значит, Тим-7… У Рами музой была Лия, а у тебя, значит…
      Она усмехнулась.
      – Просто когда я думаю о тебе, мне постоянно хочется напиться – вот и все…
      Я «понимающе» закивал, так и не стерев ухмылку с лица.
      – Конечно-конечно…
      Она тяжело вздохнула, топнула ножкой рядом с моим столиком, и одно из кресел с разгона ткнулось ей под колени. Пока она пыталась устроиться поудобнее, столик наполнял мой бокал Тимом Седьмым. Напиток проходил по прозрачной ножке стола, растекался красивой лужей внутри столешницы, а потом бил ключом сквозь образовавшееся в дне бокала отверстие. Когда фонтан угомонился, я поднял бокал и провозгласил:
      – За нелогичные поступки!
      Ванда в конце концов устроилась в кресле полулежа, закинув ноги на подлокотник, – чтобы с ней чокнуться, мне пришлось сесть ближе.
      – Итак, есть ли у позднорожденного шанс вызвать у тебя что-нибудь еще, кроме желания напиться?
      Ванда петляла взглядом по цветастой картине на стене.
      – Есть. Стойкое отвращение подойдет?
      Я покорно кивнул.
      – Для начала – почему нет? Многие начинали с меньшего.
      Она так и не улыбнулась.
      – Тебя не волнует, что мы понятия не имеем, куда летим? Нет, хуже – мы вполне отдаем себе отчет в том, что летим на неприступную военную базу, чтобы встретиться там с одним из лидеров враждебного Империи государства…
      Я тоже выдержал паузу, потом уверенно произнес.
      – Тебе не нравится мой нос.
      – Что?
      – Ты никак в меня не влюбишься, потому что тебе не нравится мой нос. Возможно, он кажется тебе слишком длинным или слишком широким. Или же все дело в том, что это нос Ти-Монсора, который не уделял тебе внимания и ранил твою детскую психику. Еще вариант – нос ни при чем, потому что все остальное тоже Ти-Монсоровское, и тебе неприятна даже мысль…
      Пока я нес эту чушь, она прожигала меня взглядом, потом не выдержала и швырнула в меня бокал. Тот угодил в переносицу и разлетелся на осколки. Я прижал пальцы к «ране» и гундосо захохотал.
      – Значит, все-таки нос…
      Ванда подошла и осмотрела плоды своих трудов. Ощупав ранку, я обнаружил, что она затянулась. Когда Ванда успела до нее дотронуться?
      – Ты не боишься, что мы умрем, даже не успев ничего понять?
      Я аккуратно собирал осколки бокала.
      – Если бояться смерти, Аарх начинает приставать с расспросами. Это слишком накладно…
      – То есть ты отдаешь себе отчет в том, что мы живем последние часы?
      Я стер с лица улыбку и кивнул.
      – Да. И именно поэтому я не хочу тратить их на такую чушь, как мандраж по поводу приближающейся смерти.
      Из-за спины раздался бодрый голос Эммади:
      – Кто «мы»? И что «все»? Вы тут так громко «милобеседовали», что я решил отвлечься от управления и присоединиться к вам.
      Дройд стоял в дверях кают-компании, прислонившись к косяку. Имитация веселого, но строгого папы… Закрытая поза, веселый, но со скрытой напряженностью голос. Дальше – переключение нашего внимания, исключение «точки фокуса» негативных эмоций из ситуации, снятие напряжения, расслабление, нейтрализация конфликта… Психолог чертов.
      – Извини, что разбудили, папа. Мы будем потише.
      – Так чем вы тут занимаетесь?
      Я непринужденно подхватил со стола бокал, отсалютовал Ванде.
      – Мы пьем за… За праздник чуй-чаев. За то, как они великолепны в своей нелогичности, пусть и нелогичны в своем великолепии…
 
      – До выхода в систему Турана осталось двадцать семь часов.
      Эммади стоял к нам спиной, заложив руки за спину и вперив взгляд невидимых глаз в бесконечную тьму космоса за окном кают-компании. Имитация храброго, опытного капитана, которому стоит доверять уже только из-за этой позы.
      – Нам нужно обсудить план действий…
      Я вздохнул и пробормотал:
      – «Существует множество копий. И у них есть план».
      – Что?
      – Ничего…
      «Капитан» повернулся ко мне. Степенно и величественно. Волны вакуума разбегались от бортов его корабля, нейтронные звезды подмигивали ему, как старому знакомому, а вселенский ветер касался его парусов с нежностью дыхания возлюбленной… Капитан, улыбнитесь.
      – Милорд Тим, объясните мне причину вашего спокойствия. Возможно, вы знаете что-то, чего не знаем мы.
      – Конечно…
      Я сделал загадочное лицо и пригубил Тима Седьмого. Степенно и величественно.
      – То, не знаете чего вы, поведаю вам я. В тридевятом Царстве, в триодиннадцатом Государстве, жил да был Царь Три Десятых. Жил он, жил, а потом помер. И было у него три сына… Они тоже все потом померли… Давно дело было… Грустная сказка.
      Кают-компания погрузилась в кают-молчание.
      – Так вот – о плане. Стоит в этом Царстве Башня. Самая Высокая, спица такая, от земли до неба. И в самой верхней комнате этой Самой Высокой Башни – самое низкое атмосферное давление. И Красная Шапочка. Сидит в башне, в жару, в шапке, как дура. И спрашивает она у атмосферного давления: «А зачем тебе такие большие уши?» «Наверное, чтобы слышать твои идиотские вопросы», – подумало низкое атмосферное давление, но ничего не ответило, потому что не было у него ни Такого Большого Языка, ни Таких Больших Голосовых Связок, ни такого уж большого желания отвечать на такие идиотские вопросы. Зато был большой скверный характер оттого, что оно было низким, а все остальное – высоким. Характер был такой скверный, что оно тоже вскоре умерло.
      – Тим!
      – Да, простите – я о Шапочке. Сидит она, значит, в башне… М-да… Сиднем сидит тридцать три года, и вырастает у нее Синяя Борода-пролежень. И говорит ей Борода человеческим голосом: «Что-то ты пригорюнился, Иванушка, никак из-за того, что сестрицу твою, Козленушку, из лужи выпили?» Отвечает Иван, тоже почему-то человеческим голосом: «Кому она в луже мешала-то?» Тем временем Серый Волк сидел в разбитом корыте и отчаянно пытался грести перебитым хвостом, а Мальчик-с-пальчик вовсю крутился у его виска… Потом все равно все умерли, но добрый волшебник Гулюлюн всех отомстил.
      Я потянулся к бокалу, промочил горло и откинулся на спинку кресла. Кажется, сейчас меня будут негодовать. Вопреки, во избежание последствий…
      Рискнув приоткрыть глаза, я обнаружил, что Ванда еле заметно улыбается. Эммади подошел к столу и упал в сноровисто подскочившее кресло. Он обхватил руками свою большую голову и затаил в ней глухую печаль.
      – Эммади, мы уже все решили. Мы летим. Составлять план на основе тех мизерных сведений, что у нас есть – все равно что пытаться вычислить удельный вес разума во вселенной.
      Ванда мрачно произнесла:
      – Сорок два.
      – Что «сорок два»?
      – Вес. Удельный. Разума. В этой, как ее…
      Она отчаянно пыталась придать лицу каменное выражение, но потом не выдержала и расхохоталась. Я продолжил:
      – Прости, Эммади, но все эти переливания из пустого в порожнее… Когда мы телепортируемся к Турану, нас либо сразу сожгут, либо нет. И вот если нет – тогда мы внимательно оглядимся, осмыслим увиденное и решим, что нам со всем этим делать. Такой план тебе подходит?
      Эммади молчал.
      – А сейчас все, что мы можем, – это «милобеседовать».