Глава первая

Рассвет таит опасность

Я спросил, не взять ли пистолет или хотя бы длинное, устрашающего вида копье, которое висит над широким очагом нашей кухни, с тех пор как я себя помню. К моему огорчению, отец шепотом ответил: «Нет». А Том не просто огорчил, а прямо-таки взбесил меня, сказав с заносчивой усмешкой, свойственной старшим братьям:

– Ты, кажется, воображаешь, малыш, что это набег на Шотландию? Или, может, ты собрался в поход против испанцев?

Хорошо, что в кухне, где мы шептались, было совсем темно. В очаге не тлел ни единый уголек, хотя за всю мою жизнь (а наверное, и до моего рождения) огонь в нем не угасал никогда. Но, прежде чем лечь, мать, как всегда, завалила жар комьями черного сырого торфа, и теперь ни искорки не мелькнет до самого утра, когда одним движением кочерги она разбудит веселое пламя.

Хорошо, что в кухне темно и Том не видит моего лица. Мне уже начинают надоедать его постоянные насмешки, И почему бы нам не взять оружие? Предстоит опасное дело – это видно по всему. Иначе зачем глухой ночью мы выбираемся из дому, крадучись, точно лиса из курятника?

– Оставь парня в покое! – глухим шепотом сказал отец. – И ни звука, пока не выйдем из дому, а то разбудите мать и девочек.

– А разве мать… – начал было я.

– Ш-ш-ш! – строго зашипел на меня Том, совсем как церковный староста на прихожан, болтающих во время богослужения.

Я вознаградил себя тем, что, пока мы пробирались к двери, стукнул его по ноге, а он и пикнуть не посмел. В конце концов, ему было только шестнадцать, и в случае чего отец отодрал бы его так же охотно, как и меня.

На дворе было не очень темно. Взошла луна; небо над гребнем гор совсем посветлело, и только наша долина еще тонула во мраке. Потоки серебряных лучей, пересекая долину высоко над нашими головами, уходили в дикие ущелья горы Бленкэтры. В лунном свете резко выделялись чернильные тени, сгустившиеся в лощинах. Луна поднималась все выше и выше; как волны морского отлива, отступала тьма, скользя по склонам гор, и я понял, что к тому времени, пока мы дойдем до стены сэра Филиппа, станет достаточно светло, чтобы выполнить задуманное дело.

Мы вышли на теплый летний воздух, и собака, лежавшая у порога, молча поднялась. Она не залаяла, не зарычала – ведь шли свои. Отец замедлил шаг, как бы в нерешительности, затем что-то сказал, и хвост Снэпа опустился. Пес тихонько и грустно вздохнул и снова свернулся в клубок, зарывшись носом в пушистый, мех. Если бы Снэп в эту ночь пошел с нами, как он хотел, мне бы удалось избежать смертельной опасности, но зато эта повесть никогда не была бы написана. Однако сделанного не воротишь, и, кто знает, быть может, в конце концов все получилось не так уж плохо.

Не говоря ни слова, мы гуськом спускались вниз. По дну долины бежал ручей, через который перебирались по гранитным валунам; зимой валуны нередко покрыты водой, но в июльские ночи они на целый фут выступают из пены. Здесь можно было переговариваться в полный голос, так как шум стремительно бегущего потока заглушал наши голоса.

– Мать только разволновалась бы, – сказал отец. – Да и чем меньше народу будет знать о сегодняшнем деле, тем лучше. Меньше придется врать, если начнутся допросы.

Мне было приятно, что он сказал: «Чем меньше народу будет знать, тем лучше». Значит, меня считают мужчиной в мои четырнадцать лет! Что бы там ни говорили, а нам предстояло опасное дело. Уже тогда мы знали, что с сэром Филиппом лучше не связываться, хотя и не подозревали, какой это жестокий враг.

А вообще-то не очень можно верить моему отцу, когда он говорит, что бояться нечего. Поглядели бы вы, как ловко он карабкается на скалу, чтобы снять заблудившуюся овцу! Или как он на Кесуикском рынке быстро расправляется с каким-нибудь пьяным шахтером-немцем – детиной вдвое больше себя, – который бормочет что-то на своем тарабарском языке, размахивая огромным ножом.

Если отцовская рыжая борода поднялась торчком, а его широкая грудь сотрясается от смеха и он бормочет: «Все в порядке, положитесь на меня, бояться здесь нечего», можете быть твердо уверены, что неприятностей не миновать.

Но в эту ночь ничего не должно было случиться. Все хранилось в глубокой тайне.

Даже Тому не удалось ни о чем пронюхать до той минуты, когда отец разбудил нас за полночь, приказал взять в руки деревянные башмаки и тихо спускаться вниз. Вот тогда-то мы и догадались, в чем тут дело!

Наша семья довольно благополучно жила в долине до тех пор, пока года два назад сэр Филипп Мортон не получил в наследство поместье своего покойного деда. Браунриги, Беллы, Эткинсоны, Хадсоны, Кокбейны – все мы спокон веку были фермерами и со времен земельной описи – а мне кажется, еще даже со времен основания Рима, а то и с самого всемирного потопа – пасли своих овец на склонах гор. Мы получили земли от самого короля и платили налог только на войну с шотландцами. Мы не принадлежали к джентри, мы были иоменами, или «государственными людьми», как в шутку называли самих себя, но отличались независимостью, и сам черт был нам не брат. Поэтому не испугались мы и молодого рыцаря, который прыскал духами носовые платки и у хердвикской овцы не мог отличить голову от хвоста!

Но сэр Филипп вскоре показал нам, что он вовсе не размазня. Напротив, это был кремень, и мы очень жалели фермеров с низин, которые арендовали у него землю; арендная плата у них взмывала вверх, как ракета. А потом он добрался и до нас.

С нами не так-то легко было справиться. Но он нашел способ.

На дне долины, у реки, тянулись луга, которые с незапамятных времен считались общинными. Не то чтобы они были ничьими, – это были наши луга, Браунригов, Беллов и прочих фермеров, которые сотни лет обрабатывали поля Лонсдейла. И горе тому, кто захотел бы огородить эти луга каменным забором и объявить их своей собственностью! Горе ему, даже если у него есть деньги, лакеи в ливреях и его величают «сэром»!

Вот что сделал сэр Филипп этим летом. В один прекрасный день, на заре, его люди пришли в долину и принялись за работу. Почти все наши в это время были далеко в горах (сам я был в школе), и, когда старик Эткинсон попытался усовестить работающих, они пригрозили сбросить беднягу с берега в Грету. Так что стена была готова раньше, чем наши успели собраться и все обсудить. Ну и горевали же они потом! Но после драки, кулаками не машут – от этого мало толку.

А сэр Филипп теперь плевать на нас хотел! Он потребовал у нас документы на право владения землей, помахал перед нашим носом свитком пожелтевших бумаг, доставленных на латинском языке – кто знает, что в них написано! – и заявил, что мы можем подавать в суд. А судиться с ним никому не хотелось. У нас не было денег, чтобы нанять стряпчих, да мы им и не доверяли. Кроме того, как сказал отец, чего ради ломать шапку перед судьями и выпрашивать землю, коли она наша и всегда была нашей?

Вот почему в эту ночь по долине бесшумно двигались тени. Со всей округи сходились к условленному месту мужчины и мальчики. А местом этим была стена сэра Филиппа Мортона.

Недавно сложенная, она сверкала белизной в потоках лунного света, добравшегося уже до самого дна долины. Такими же белыми, лишенными красок, казались и лица собравшихся. Их зубы блестели, когда они приветствовали нас смехом и шутками. Все это очень напоминало сбор на охоту за лисицами; не хватало только собак.

Отец прищурился на луну, которая, точно корабль «Золотая лань», тихо плыла по небесным просторам.

– До утра времени много, друзья. Но, прежде чем начать, я хочу рассказать ребятам о нашем решении.

Мы все столпились вокруг него, и отец заставил нас дать торжественную клятву, что мы никому и словом не обмолвимся о ночном деле. Сэр Филипп ничего не сможет сделать с целой деревней, но, если ему удастся заполучить улики против одного или двух, он постарается отомстить им сполна.

– Держитесь друг друга да помалкивайте, – закончил отец.

Он решительно поплевал на руки, шагнул к стене и начал разбирать верхний ряд камней. Никогда не забуду, как упали и зазвенели первые плоские камни. Жребий был брошен.

Мы принялись за дело с твердым намерением сравнять с землей великолепную стену сэра Филиппа. Эту стену клали сухим способом, как обычно строят в наших краях загоны для овец. У нас необтесанные камни не скрепляют известкой, их просто плотно пригоняют друг к другу, а через равные промежутки кладут камень определенного размера и формы, который держит весь ряд. Нужно большое умение, чтобы возводить такие стены. Хорошо сложенная стена выдерживает порывы зимних ветров и натиск больших сугробов. Стены, построенные под Бленкэтрой моим дедом, пережили его и меня переживут. А вот стена сэра Филиппа простояла недолго!

Нас в эту ночь собралось человек тридцать-сорок, и мы работали, как в самую страдную пору, когда во время сенокоса с озера вдруг нагрянет гроза. Руки у меня были в крови – я сорвал ноготь об острые камни. С каким стуком и грохотом рушилась стена! С каким наслаждением мы превращали ее в кучу щебня! Даже взрослые мужчины и те смеялись, как школьники.

– Ну-ка, Питер, – сказал мне отец, – не в службу, а в дружбу: беги на дорогу да гляди в оба, не идет ли кто… Мистер Белл малость тревожится, говорит, надо выставить дозорного.

– Может, он думает, что это набег на шотландцев? – сказал я, подражая голосу Тома.

Но, по правде говоря, я не прочь был пойти. Руки болели, а разбирать стену оказалось легко и приятно лишь первые полчаса.

Я стал подниматься от реки к проезжей дороге. В сторону Кесуика видимость была превосходной: дорога белая и блестящая под луной, извиваясь, уходила вдаль, и лишь кое-где ее пересекали темные тени дубов, ясеней и берез.

В сторону Пенрита видно было хуже, так как дорога скрывалась за поворотом. Я дошел до этого места и поглядел на восток. Мили на две отчетливо виднелась дорога, взбиравшаяся по склону Бленкэтры, которую я и по сей день считаю прекраснейшей горой на свете.

Здесь на повороте мне и надо было остановиться, так как на той стороне находился дом сэра Филиппа. Я даже видел, как лунный свет дробится в его замечательных стеклянных окнах, хотя до усадьбы было добрых три мили ходу. Но мне хотелось стоять там, откуда можно было видеть своих, слышать шутки, которыми они перебрасываются, и глядеть, как, точно от грома трубы иерихонской, рушится великолепная стена.

Поэтому, бросив взгляд на восток и убедившись, что в той стороне дорога безлюдна, я повернул обратно. Тем дело и кончилось – дозорный из меня получился никудышный.

Солдаты говорят, что рассвет – самое опасное время. Я слышал это от людей, которые сражались в Ирландии, В Нидерландах и в сырых, мрачных лесах испанских владений в Южной Америке. В эту пору слабеет зоркость часового, тяжелеют веки, и хитрый враг всегда выбирает это время для внезапной атаки. Приближался рассвет. Скоро зайдет луна. На востоке густая синева неба начинала бледнеть, с лугов поднимался туман, и я различал теперь только головы и плечи людей, стоявших вдоль всей стены в нескольких шагах друг от друга. Высоко над нами, вокруг горных вершин, как тяжелый балдахин над кроватью, висели клубы густого тумана.

Стена стала такой низкой, что я перестал видеть ее. Зато я заметил, как молодой Дик Хадсон, громко рассмеявшись, перепрыгнул через нее, и вспомнил рассказ, который мы читали в старой книге по истории Рима о том, как Рем с презрением перепрыгнул через первую низкую стену, окружавшую город. А Ромул убил его. Пожалуй, и сэр Филипп с удовольствием убил бы Дика Хадсона, если бы увидел его в эту минуту. Но сэр Филипп далеко и никогда не узнает…

Если спросят, кто разрушил стену, мы скажем, что это, без сомнения, дело рук дьявола. Он ведь издавна славится тем, что уничтожает все, от чего не прочь избавиться добрые люди!

Итак, близился рассвет, а вместе с ним приближалась и опасность, о которой не подозревал я, поглощенный зрелищем того, как последние камни летели вправо и влево в высокую мокрую траву.

Я скорее почувствовал, чем услыхал, приближение всадников.

Они ехали не по каменистой дороге и не по спекшейся от солнца голой земле; они почти беззвучно скакали по зеленой обочине, так, что не слышно было топота копыт, эхом перекатывающегося от холма к холму, и лишь глухо и мерно дрожала земля.

Я не подозревал об их приближении до тех пор, пока они не вылетели из-за поворота в какой-нибудь сотне ярдов от того места, где я стоял.

Впереди скакал сам сэр Филипп: я узнал его серую лошадь. За ним цепочкой растянулись еще человек двенадцать, и каждый всадник был вооружен мечом или пистолетом, а некоторые и тем и другим.

Я был так ошеломлен, что в первую секунду лишь смотрел на них разинув рот. А затем, поскольку рот был открыт, сунул туда два пальца и свистнул. Вот тут-то эхо и пошло гулять кругом!

Каждый спасался как мог. На мое счастье, дорога шла вдоль крутого горного склона, меж громоздившихся скал, среди которых легко было укрыться; едва успел я отскочить в безопасное место, как кавалькада поравнялась со мной. И тут словно какой-то бес толкнул меня под руку. Я схватил камень и метнул его прямо в сэра Филиппа. Думаю, что мне не удалось задеть ни коня, ни всадника – они мчались слишком быстро, – но лошадь бросилась в сторону, и это вызвало временное замешательство среди тех, кто ехал позади.

– Вот один из них, сэр! – крикнул кто-то, вскидывая пистолет.

В сумерках сверкнула вспышка – просто чудо, что моя повесть не закончилась на этом. Пуля просвистела у меня в волосах – наверное, они стали дыбом, потому что до тех пор в меня еще никто не стрелял. Я ничуть не преувеличиваю. С головы у меня сорвало шапку: она упала где-то среди скал, но ни времени, ни охоты разыскивать ее не было. Вместо этого я кинулся вверх, в горы, как заяц, за которым гонятся все охотничьи псы Камберленда. Лишь когда сердце готово было выскочить из груди, я, задыхаясь, повалился на гранитный выступ скалы и посмотрел вниз, в долину.

Нигде не было видно даже следов отца, брата или соседей. Люди растаяли, как снег в июне. При свете разгорающегося дня можно было разглядеть только сэра Филиппа и его слуг, которые в угрюмом молчании теснились вокруг развалин стены.

Окольным путем я добрался домой. Мне навсегда запомнилось это летнее утро, солнце, встающее из-за гор между вершинами Грейт Мелл и Грейт Дод, дикие розы на берегу Греты и душистый запах скошенного накануне сена. Я особенно остро ощущал прелесть окружающего, потому что, пройди пуля на два дюйма ниже, мне бы уже не увидеть, как встает над Лонсдейлом солнце. Но в то время, когда, перепрыгнув через ручей, я стал подниматься к своему дому, мне и в голову не приходило, что пройдет много и много дней, прежде чем я снова увижу родные места. По правде сказать, я думал только о завтраке.

Глава вторая

Бегство

Занятия в школе начинались в шесть часов утра. А зимой – в семь, если только удавалось пробраться сквозь снежные заносы. Школа находилась внизу, в Кростуэйте, под сенью церковной башни. Вокруг расстилалась широкая, плоская равнина. Во время паводка озеро Дервентуотер сливалось с озером Бассентуэйт, и тогда церковь и школа, стоявшие на узкой возвышенности, оказывались как бы на острове, окруженном белой молчаливой водой. От дома до школы было ровно пять миль ходу, и дорога почти все время шла под гору.

У меня был косматый старый пони Натаниэль, и я очень любил ездить верхом. Дорога проходила по главной улице Кесуика, поэтому я ежедневно оказывался в самой гуще жизни, чему немало завидовали многие из взрослых, которым приходилось сидеть в безлюдных долинах, по целым неделям не видя ни одного нового лица.

Вот было бы здорово, если бы я мог рассказать друзьям о треволнениях прошедшей ночи! Но я не забывал нашей клятвы молчать. Это, однако, не помешало мне мысленно сочинить целую историю о том, как я с презрением глядел на сэра Филиппа с вершины неприступной скалы, а затем метнул в него стофунтовый валун и сбросил в реку и коня и всадника. Конечно, ребята бы мне не поверили, но дружно аплодировали бы, если бы я разыграл перед ними всю сцену, изобразив надменного сэра Филиппа и свое собственное геройство.

Во всяком случае, я твердо решил вернуться на то место вечером, когда на дороге никого не будет, и разыскать свою шапку. Простреленная шапка! Тут есть чем похвастать в школе, это убедит даже самых недоверчивых. Они хорошо знают эту зеленую шапку; кроме того, на ней вышито мое имя, и им не удастся притвориться, будто они считают, что я где-то стащил ее. А я уж сумею выдумать правдоподобную историю об этой шапке, – думал я с ликованием.

Увы, я не успел выполнить задуманное. А это было бы так кстати!

Это утро ничем не отличалось от предыдущих. Все классы сидели вместе в одной большой комнате, но на разных скамьях. Писали, зубрили грамматику, латинскую и греческую литературу, древнееврейский язык – каждый учил то, что соответствовало его возрасту. Старше меня было всего несколько мальчиков. Им уже исполнилось лет по пятнадцать-шестнадцать, и они собирались вскоре ехать учиться в королевский колледж в Оксфорд. Учитель считал, что я тоже должен ехать с ними, но я никак не мог решиться. Меня тянуло посмотреть на белый свет, да не хотелось уезжать из дому.

В этот день решение пришло само собой.

В одиннадцать часов занятия окончились, и наступил двухчасовой перерыв, во время которого школьники обычно завтракали тем, что прихватили из дому, и играли в различные игры.

Помню, мы с Тимом Муром побежали на озеро купаться, так как стоял один из тех томительных знойных дней, когда горы теряют реальные очертания, а воздух в огромной чаше долины неподвижен, как стоячая вода. Мы взяли с собой Натаниэля и ехали верхом по очереди – Тим живет в городе, и у него нет собственного пони.

Мы искупались, обсохли на солнце, и только я начал натягивать через голову рубашку, как вдруг на берегу озера появился Джордж Белл, который бежал по направлению к нам, что-то крича и размахивая руками.

– Питер Браунриг!

– Привет! – отозвался я.

– Тебя зовет учитель, – сказал он, еле переводя дыхание.

Я взглянул на солнце и сообразил, что сейчас немногим больше двенадцати, значит, до начала уроков остается почти час.

– Подождет! – ответил я.

– Конечно, – подтвердил с усмешкой Тим. – Скажи ему, что ты обегал все кругом и не смог нас найти.

– Нет, уж лучше пойдем. Там тебя спрашивают какие-то люди.

– Люди? – повторил я.

– Двое мужчин, – ответил он. – Один из них наш констебль, а другого я не знаю. У них твоя зеленая шапка…

Как только он сказал о зеленой шапке, я понял, что дело плохо. Должно быть, я здорово побледнел, потому что Тим пристально взглянул на меня.

– Что ты натворил, Питер, дружище?

– Ничего, – сказал я.

Это была ложь, но я ответил машинально, так как старался собраться с мыслями. Мне стало страшно – не стыжусь в этом признаться. Вы бы тоже испугались на моем месте. Они нашли шапку и знали, кому она принадлежит. Я не ведал, какое наказание полагается за то, что я кинул камнем в человека, но так как этим человеком был один из самых важных джентльменов в округе, то легко было догадаться, что меня ждет тяжкое наказание. Если меня и не повесят, то уж тюрьмы не миновать, а в придачу могут отрезать уши или нос или выпороть плетьми. Ведь все главные свидетели – люди сэра Филиппа, а они клятвенно подтвердят все, что скажет их господин.

Прежде всего я, как и любой другой мальчик на моем месте, решил: скорее домой! Это инстинктивное чувство не исчезает до тех пор, пока человек не становится совсем взрослым. Детям всегда кажется, что нет таких затруднений, из которых их не мог бы вызволить при желании отец.

Я схватил Натаниэля за повод и вскочил ему на спину

– Поеду домой, – сказал я, – но вы им этого не говорите. Джордж, ты скажи, что не смог меня найти, а ты, Тим, объясни, что мы расстались около Скалы Монаха.

Оба мальчика смотрели на меня, вытаращив глаза.

– Ты хочешь прогулять занятия? – спросил Джордж. – Старик с тебя шкуру спустит.

– Его-то я не боюсь, – ответил я, стараясь говорить внушительно и драматично. – Меня пугает шериф, а может быть… и палач!

Не теряя времени, я ударил пятками в круглые бока Натаниэля и ускакал прочь.

Все шло прекрасно, пока мальчики не скрылись из виду. Но, по мере того как Натаниэль с галопа перешел на рысь, а в гору и вовсе потащился шагом, я все меньше и меньше чувствовал себя героем.

Ну и влип же я в историю! Вот не повезло-то! Из двадцати или тридцати человек, участвовавших в разрушении стены сэра Филиппа, я оказался единственным, кого выследили, хотя в действительности я сделал куда меньше, чем остальные. Но я совершил нападение: кинул камень, который, правда, пролетел мимо цели… В этом не было ничего особенного. Когда я был маленьким, я часто кидался камнями и попадал в людей, однако за мной никогда не приходил констебль. Но теперь речь шла о сэре Филиппе Мортоне, а это совсем другое дело.

Как я подгонял беднягу Натаниэля, когда он мелкими шажками взбирался на бесконечную гору! Он старался изо всех сил, солнце нещадно палило нас обоих, но я боялся, что меня схватят прежде, чем я доберусь до дома. Один раз я услышал топот копыт и оглянулся, но это оказался джентльмен из Кесуика, который проехал мимо, кивнув мне, как обычно. Он-то, во всяком случае, еще ничего не знал о моих злодеяниях.

Какое радостное чувство охватывает человека, когда с большой дороги он сворачивает на каменистую тропинку, которая из долины ведет прямо к его дому и больше никуда! Но никогда еще не был я так счастлив при виде того, как расступаются крутые холмы, открывая передо мной зеленый оазис Лонсдейла, ручьи, бегущие вниз, словно пролитое молоко, и дым, поднимающийся из нашей трубы и из труб соседних ферм, расположенных ниже и выше нас по склону холма.

Неужели мне придется разыскивать отца на горе? Нет, он был дома и, стоя на пороге, глядел, загородив глаза от солнца, как Натаниэль, поднимая тучу брызг, переправляется через ручей.

Я слышал, как он сказал: «Слава Богу!» – и на звук его голоса выбежала мать, вытирая глаза голубым полотняным передником. Я понял, что им все известно.

– Простите меня! – только и сумел проговорить я. – Не волнуйтесь.

– Тебе надо уходить, – сказал отец, который, по-видимому, уже все обдумал. – Придется побыть некоторое время подальше, сынок, пока беда минует наш дом. Они гонятся за тобой?

– Не знаю, – ответил я. – На час, наверное, я их опередил.

– Куда он пойдет? – запричитала мать. – Будь жив мой брат в Карлайле, мы могли бы послать его туда, а так… – Она взглянула на отца. – Может быть, ему лучше остаться и дождаться их? Я уверена, что он не сделал ничего дурного… во всяком случае, не больше, чем кто-либо другой, и все наши соседи клятвенно подтвердят, что он хороший мальчик.

– Ты не знаешь законов, – мрачно ответил отец. – Нет, он не должен попасться им в руки. Сэр Филипп вне себя от злости. Кроме того, ради наших соседей мы должны отослать его из дому. Если суд наложит на него лапу, то его станут допрашивать о том, кто еще был с ним в ту ночь.

После этих слов мать принялась плакать, да и сам я чуть не разревелся, так как прекрасно понимал, о каком допросе идет речь. Я знал, что не выдержу пытки. Если закон позволит им применить пытку, даже не очень жестокую, я знал, что не выдержу и назову имена всех мужчин и мальчиков, которые были с нами прошлой ночью.

Итак, не оставалось ничего другого, как бежать, прежде чем они накроют меня дома.

– Ничего страшного, – утешал я мать. – Я уйду из наших мест и, быть может, проскользну через шотландскую границу. Найду работу и, когда все уладится, пришлю вам весточку. А через пару месяцев я, вероятно, смогу вернуться, и все будет забыто.

– Прекрасный план! – одобрил отец.

Он подошел к сундуку, в котором хранились деньги, и отсчитал пять шиллингов.

– Это поможет тебе продержаться первое время, – сказал он. – Хотелось бы дать побольше, но…

Я понимал. Времена были трудные, а у нас в Лонсдейле никогда не водилось много денег. Мать принесла два каравая хлеба, сыр, овсяное печенье и кусок холодной баранины, которого хватило бы на троих. Мы не тратили время на разговоры, так как знали, что каждую минуту в долине могут показаться всадники, посланные, чтобы схватить меня.

Я решил не брать с собой Натаниэля, так как на большой дороге сразу попался бы им в руки. Кроме того, у меня не хватило бы духу продать старого друга на рынке в Пенрите. Я намеревался идти в Пенрит пешком, через горы, где гораздо легче укрыться от преследователей. Завтра в Пенрите базарный день: меня никто не заметит в толпе, и – кто знает? – быть может, удастся найти работу и уехать из Камберленда.

Я так и не смог попрощаться с братом – он работал наверху, в горах. Сестры были заняты приготовлением сыра. Они пролили надо мной целое море слез. До этого дня я никогда и не подозревал, как они любят меня.

Наконец я вырвался из их объятий и, закинув на спину узелок с парой платья, двинулся вверх по течению ручья к высокому плато. Минут через пять, очутившись среди густой травы и вереска, я оглянулся и далеко внизу увидел родную долину и похожие на серые коробочки дома, расположенные по обеим сторонам узкой, бурой улицы. И по этой улице, как раз там, где был съезд с проезжей дороги, медленно ползли два всадника, похожие на толстых жуков с блестящими спинками.

Я засмеялся, хотя мне было вовсе не до смеха, и зашагал дальше в гору.

Мне всегда хотелось посмотреть на белый свет, я давно мечтал о приключениях, и вот теперь мне суждено было испытать их полной мерой.

Глава третья

Что подстерегало меня в Пенрите

Никто не преследовал меня в горах. Часа два шагал я по северным склонам Бленкэтры и не встретил ни одной живой души, если не считать стада благородных оленей, что паслись на опушке леса, да орла, лениво парившего в пасмурном небе.

К концу дня я подошел к «крепости». Когда мы были ребятишками и любили играть в войну против шотландцев или испанцев, мы часто бывали там. «Крепость» находилась довольно далеко от дома, но другого такого места не было нигде в округе, и я проводил в ней целые дни. Там было небольшое горное озерко, темное и бездонное; скалы окружали его со всех сторон в виде подковы, только с востока земля отступала, и маленький ручей, журча, бежал из озера в долину, где вливался в реку Глендермейкин. Окружавшие озеро огромные скалы делали это место естественным убежищем. Под выступом одной из этих скал можно было спать вшестером и ничуть не промокнуть даже в самую дождливую ночь. Рядом лежали огромные валуны, образуя неправильный круг, который мы называли «двором». Собрав камни, которые нам было под силу поднять, мы превратили скалы в настоящий крепостной вал.

Что такое крепость, мы знали по старой четырехугольной башне, которая стояла ниже, по дороге в долину. Во времена наших дедов все богатые люди жили в таких башнях, потому что шотландцы, совершая свои разбойничьи набеги, в любую минуту могли перейти границу и напасть на мирных жителей. Однако, с тех пор как я себя помню, ни Одного такого нападения не совершалось, и некоторые из местных сквайров[1] отказались от своих четырехугольных «замков» и перешли жить в обыкновенные дома.

Так поступил и сэр Филипп. На берегу Греты он выстроил красивую усадьбу с высокими трубами и окнами, в которые вставили сотни горящих, как алмазы, стекол. Старый дом – четырехугольная башня – стоял пустой и постепенно превращался в развалины. Это было удлиненной формы трехэтажное строение с крошечными окнами, которые, как и дверь, находились высоко от земли. Чтобы войти, надо было сначала карабкаться снаружи по каменной лестнице, и если засов на тяжелой дубовой двери задвигали перед самым вашим носом, то проникнуть внутрь уже не представлялось возможным.

Четырехугольная башня Мортонов с ее зубчатыми стенами, небольшой сторожевой вышкой на крыше и железной чашей, в которой когда-то горел сигнальный огонь, была настоящим маленьким фортом. Но жить в этом холодном, мрачном каменном мешке, стоявшем высоко в горах, вдали от домов и дорог, было, должно быть, неприятно, и я не удивляюсь, что сэр Филипп бросил его и построил себе более уютное жилище.

Итак, как уже было сказано, к концу дня я подошел к «крепости», которую мы, мальчишки, построили, копируя старую башню. Я знал, что здесь можно провести ночь в полной безопасности, так как сюда редко кто заглядывал. И действительно, я нашел «крепость» в том самом виде, в котором мы оставили ее позапрошлым летом, когда поняли, что уже выросли для этой игры. Бесчисленные проливные дожди смыли оставшиеся от наших костров черные круги, но с «верхней башни» по-прежнему скалился бараний череп – мы воображали, что это голова предателя, изменившего королеве, – а немного ниже сохранились полустертые инициалы наших имен, которые мы нацарапали на скале.

Следовало как можно скорее добраться до Пенрита и бежать из тех мест, где меня хорошо знают. От «крепости» до Пенрита двенадцать миль по прямой и немного больше по извилистой тропинке, по которой, как только стемнеет, можно идти, не опасаясь никаких случайностей. Я прикинул, что пройду это расстояние часов за пять. Если в «крепости» сделать привал и дождаться полуночи, то я смогу двинуться в путь при свете луны и войти в город как раз когда начнется утренняя сутолока.

Я провел в «крепости» долгий безрадостный вечер. Солнце вскоре спряталось за громадами скал, вздымавшихся вокруг озера, но еще долго после того, как вокруг меня сомкнулась густая мгла, на высоких склонах Южного Холма и на Седле Белой Лошади играли милые сердцу и теплые отблески солнечных лучей.

Дневной свет исчез как-то внезапно. Но еще не совсем стемнело. Мне даже казалось, что закат будет тянуться бесконечно и вечер никогда не наступит. После того как я съел свой унылый ужин, состоявший из хлеба и холодного мяса, и запил его ледяной водой из ручья, наступили томительные часы полного бездействия. Надо было спешить, но я боялся пускаться в путь до темноты.

Мне никогда раньше не приходилось бывать в «крепости» одному или в столь поздний час, поэтому меня охватил страх. По мере того как сгущались сумерки, мертвые камни оживали. Скалы, казалось, вот-вот начнут двигаться. Над самой моей головой что-то пронеслось, оглушительно хлопая крыльями, и долгий пронзительный крик зловеще отозвался среди прибрежных скал. Даже говор ручья, такой приветливый при свете дня, звучал как-то по-другому – насмешливо и неприятно. Я, пожалуй, рискнул бы развести костер, но у меня не было топлива, да и разжечь его было бы нечем. Я пытался вздремнуть, но на земле было слишком жестко; к тому же я был так взволнован, что не сомкнул бы глаз и на пуховой перине.

Около одиннадцати, по моим расчетам – точно сказать было трудно, так как луна еще не взошла, – я почувствовал, что больше не могу здесь оставаться. Я вскинул на плечо свой узелок и ощупью начал двигаться по склону горы, пока не дошел до высокой седловины, соединяющей гору под названием «Весы» с Южным Холмом. К счастью, мне был знаком здесь каждый камень, и хотя я не раз спотыкался в темноте, однако не подвергался риску сломать себе шею. Вскоре передо мной появился струящийся из-под земли родник, и, идя по его течению, я быстро спустился на пенритскую дорогу в том месте, где она пересекает реку Глендермейкин. Приятно было снова почувствовать под ногами ровную дорогу; правда, к тому времени, когда на горе замаячили красные крепостные стены Пенритского замка, она показалась мне чересчур длинной.

Пенрит – красивый город. Здесь живут сотни людей, а так как тот день был базарным днем, то на узких улицах между домами с выступающими верхними этажами теснились, должно быть, тысячи приезжих. Интересно, где они здесь уместятся, не говоря уж о коровах и овцах, о верховых и вьючных лошадях, о телегах и всем прочем. Но когда я добрался до центра города, то увидел, что узкие улицы, как реки, вливающиеся в озеро, внезапно переходили в широкие площади, на которых хватало места для всех. Такая планировка города объяснялась близостью к шотландской границе. Когда начиналась война, жители сгоняли овец и рогатый скот на центральную площадь и, забаррикадировав узкие улицы, превращали город в крепость.

Однако в этот день никто и не помышлял об опасности, и в веселой сутолоке я даже на мгновение позабыл о своих горестях.

Кроме фермеров, пригнавших на продажу скот, да женщин, расположившихся возле прилавков с яйцами, маслом и домотканым холстом, на рынке собралось много всяких интересных пришельцев: смуглый цыган с отрезанными ушами, который водит на цепи медведя; шпагоглотатель; человек, который умеет удалять больные зубы – пациента в это время должны держать приятели; пара акробатов да десятка два фокусников и разных шарлатанов, сулящих чудесные исцеления. Какой-то человек кричал во всю глотку, оповещая, что в полдень на кругу состоится травля медведей собаками, и приглашал всех желающих принять участие в этой забаве. Я внимательно слушал его, как вдруг кто-то тронул меня за плечо и сказал:

– Здравствуй, Питер!

От неожиданности я вздрогнул, но это оказался только Тэм Берни из Мангрисдейла. Он здорово перепугал меня: я никак не ожидал встретить здесь кого-нибудь из знакомых. Наши обычно ездили на базар в Кесуик.

Старик подмигнул мне и приложил к губам узловатый палец. Я понял, что ему все известно.

– Спокойно, парень. Я тебя не выдам. Что ж ты промахнулся? – усмехнулся он в усы. – Жаль, что не попал! Многие с удовольствием поплясали бы на его похоронах!

– Он слишком быстро ехал, – ответил я, оправдываясь.

Улыбка сбежала с его лица.

– Тебе надо поскорее убираться из нашей округи, парень. Говорят, вчера сэр Филипп совсем взбесился. Не из-за камня, а из-за своей прекрасной стены. Он поклялся отомстить всем, кто участвовал в этом деле, но, кажется, ты единственный, против кого есть улики… Не хотел бы я оказаться в твоей шкуре, парень…

– Да, придется ненадолго уехать, – согласился я.

– Это непременно. У сэра Филиппа слишком много друзей среди судейских. Я и гроша ломаного не дам за твою жизнь, если они тебя схватят. Куда ты думаешь податься?

– Наверное, в Шотландию.

Тэм с сомнением покачал головой:

– На это они и рассчитывают. Они уже сообщили в Карлайл, чтобы там были настороже и караулили тебя, это я точно знаю.

– Я могу идти напрямик, минуя Карлайл.

А как ты будешь переправляться через большие реки? Я сам ходил этим путем лет двадцать назад. Придется искать переправы или мосты, а это значит, что тебя заметят люди, и начнутся толки о том, почему такой молодой парнишка идет совсем один.

– Я пройду, – сказал я. – Переберусь вплавь, коли понадобится.

– И не пробуй: утонуть или быть повешенным – все едино.

Это рассердило меня, так как плаваю я не хуже других. Некоторые считают, что, если я маленького роста, значит, и недостаточно крепок. В свое время я проплывал десятки миль по Дервентуотеру.

– Все будет в порядке, мистер Берни, – сказал я. – Думаю, мне лучше помолчать о своих планах, не так ли? Тогда вам не придется лгать, если кто-нибудь случайно спросит обо мне.

С этими словами я сдержанно пожелал ему всего хорошего и пошел прочь. Мне не хотелось признаваться, что я до сих пор не придумал никаких планов на будущее.

Я шел по базару в надежде найти какого-нибудь странствующего торговца, которому требуется подручный присматривать за лошадьми. Мне будет гораздо легче выскользнуть из Пенрита, если я пристану к какой-нибудь компании. Но найти работу оказалось не так-то просто. Я обратился к одному. Он грубо прогнал меня. Спросил другого – опять неудача. Третий ответил более мягко:

– Нет. И, если бы мне понадобился мальчик, я мог бы набрать целую дюжину из тех, что попадались на дороге. Таких полным-полно, и все ищут работу. Послушай моего совета, парень, возвращайся-ка домой.

– Мне некуда идти, – сказал я. – Я сирота.

– Все вы сироты, – заметил купец, и по выражению его лица я понял, что он мне не поверил. Он отвернулся, чтобы продать жене пастора кусок зеленой материи.

Перед одним из больших постоялых дворов толстый мужчина в старомодном шлеме бил в крошечный барабан, и все кругом громко смеялись, глядя, как нелепо болтается игрушечный инструмент на его огромном брюхе. Спустя мгновение он перестал бить, оглядел собравшихся, широко улыбнулся и заговорил. У него был удивительный голос, звонкий, как колокол, так что, несмотря на блеяние овец, крики разносчиков и тысячеголосый шум базарного дня, каждое слово было слышно.

Он сказал, что знаменитые лондонские актеры «собираются играть лучшую из когда-либо написанных пьес: «Трагическую историю о короле Ричарде III». Они делают это в знак особого расположения к добрым жителям Пенрита: разве не жил некогда вон в том доме, до которого рукой подать отсюда, злой горбун-узурпатор? И разве жителям Пенрита не хочется снова увидеть Ричарда как живого в исполнении лондонского актера, игравшего перед самой королевой Елизаветой? А вместе с ним будет выступать и целая лондонская труппа в сопровождении барабанов, труб и всего, что полагается. Дирекция не считается ни с какими издержками. Цена за вход один пенни; сидячие места – два пенни. Представление начинается немедленно во дворе гостиницы.

Одним из первых протянул свой пенни я.

Мне нужно было чем-нибудь заглушить тоску по дому и мысли о смерти или тюрьме. И вот я вошел внутрь и даже заплатил лишний пенни за табурет, чтобы дать отдых натруженным ногам, и еще один пенни (безумная расточительность!) за порцию жареной баранины на вертеле. Как славно было снова почувствовать во рту вкус горячей пищи!

К этому времени во дворе уже толпился народ и верхние галереи гостиницы, куда выходят двери комнат, тоже были почти заполнены. В одном конце двора стояла наскоро сколоченная дощатая платформа на козлах, и все мы – кто с табуретами, а большинство стоя – окружили ее. Я покончил со своей бараниной и сидел, облизывая жирные пальцы, как вдруг произошло нечто такое, от чего добрая еда перевернулась в моем желудке. Во двор через арку ворот входил сэр Филипп Мортон. Вот он остановился и протянул пенни, мне хорошо было видно сбоку его худое лицо, жесткую складку рта, обрамленного маленькой золотистой бородкой, и голубые глаза, холодные и злые.

– Поставьте для нас кресла на сцену, милейший. Что? Кресла на сцене запрещены? Что за чушь! Ах, слишком тесно… Прекрасно. – Он повернулся и рукой, затянутой в перчатку, указал на тот угол двора, где находился я. – Тогда поставьте парочку стульев вон туда.

Я понял, что пропал. Во дворе были только одни ворота, но сейчас возле них стоял сэр Филипп и заказывал вино. Прошмыгнуть мимо него было слишком рискованно, но я не решался и остаться на своем месте, так как он должен был сидеть возле меня.

Я озирался по сторонам, чувствуя себя, как затравленная лисица на краю пропасти. И тут мне пришла в голову мысль спастись бегством через галерею.

Лестница находилась совсем рядом. Если я войду в дом, там, наверное, окажется еще один выход, а в крайнем случае до окончания спектакля можно спрятаться в одной из комнат.

Не теряя времени, я соскочил с табурета и проскользнул наверх. Зрители уже заполнили галерею в ожидании представления. В одной стороне набилось столько народу, что протолкнуться, не поднимая шума, было невозможно, а этого я боялся больше всего. В другой стороне галереи народа было меньше. Но тут до меня донесся голос сэра Филиппа, который поднимался по лестнице:

– Сверху лучше видно, Роджер, а кроме того, неотесанная деревенщина не будет здесь наступать нам на ноги.

– Как хочешь, Фил.

Я не стал ждать. В конце галереи виднелась завешенная дверь, и я бросился туда, наступая людям на ноги и бормоча извинения.

– Эй, мальчик!

Это крикнул сэр Филипп уже на верхней площадке лестницы. Он заметил меня. Я стремглав кинулся вперед, вытянув руки, чтобы раздвинуть занавески на двери.

– Держите мальчишку! – закричал он.

Позади себя я слышал брань и раздраженные возгласы людей, потревоженных перед самым началом представления. Я проскочил за занавеску, свернул в темный коридор, сбежал с лестницы и очутился в толпе спешащих и взволнованных людей – это были актеры, которые одевались в своей уборной.

Какого-то мальчика наряжали в платье с огромным кринолином; толстяк ворчал, что доспехи не сходятся у него на спине, а рослый угрюмый юноша декламировал стихи высоким, птичьим голосом…

Все это я успел разглядеть за одно мгновение, прежде чем толстяк зарычал на меня:

– Кто ты такой? Что тебе надо? Пошел отсюда! Сейчас начнется представление, а я не терплю за кулисами посторонних. Исчезни, не то я превращу тебя в хладный труп!

Он был страшен! Я нырнул ему под локоть, успев получить лишь затрещину, от которой у меня зазвенело в ушах, и бросился за угол в соседний коридор. За моей спиной он продолжал греметь:

– Что это? Еще незваные гости? Убирайтесь вон, сэр! Плевать мне на то, что вы сэр, но…

– Джентльмен, которого вы видите рядом со мной, – судья, – раздался ледяной голос сэра Филиппа.

Я слышал все это совершенно отчетливо по той простой причине, что оказался запертым в коридорчике. Отсюда вели две двери, но обе были на замке. Коридор служил чем-то вроде склада для театральных декораций и. костюмов. На секунду у меня мелькнула мысль надеть на себя один из лежащих там костюмов – легче было бы спрятаться под широкими женскими юбками, – но я сообразил, что актеры сразу же выдадут меня.

– Мой друг – судья, – говорил сэр Филипп, – и вы сами понимаете, что, если он захочет, то может запретить вам выступать и продолжать гастроли в этой части Англии. Поэтому советую быть повежливее.

– Что вам угодно, сэр? – проворчал толстяк.

Видно было, что он с трудом сдерживается.

Только не подумайте, что я стоял в полном замешательстве, прислушиваясь к их разговору. Все это заняло лишь несколько секунд, но я и их не потратил даром. Среди театрального реквизита стоял большой сундук: в нем, очевидно, держали костюмы во время переездов с места на место. Глубокий, длинный и узкий сундук был совершенно пуст.

Это был мой единственный шанс. Я прыгнул внутрь и захлопнул крышку. В тот же момент я услышал издали звук трубы, громкий взрыв рукоплесканий и топот ног. В голосе толстяка зазвучало отчаяние:

– Но, джентльмены, представление уже начинается!

– Делайте свое дело; нас это не касается. Мы должны обыскать комнаты.

Глава четвертая

В гробу опасность не страшна

Теперь голос толстяка доносился откуда-то издалека, заглушённый стенками сундука:

Я понял, что он вышел на сцену. Актеры громко зашикали, стали ходить на цыпочках и говорить шепотом. Но я отчетливо слышал, как сэр Филипп и его друг допрашивали присутствующих и отворяли двери.

Неужели они войдут сюда и откроют сундук? Мне стало жарко, на лбу выступил пот, а сердце стучало, как мельничное колесо. Через некоторое время тот, кого назвали Роджером, сказал:

– Прислуга с постоялого двора клялась, что никто отсюда не выходил.

– А актеры говорят, что видели его: но эти идиоты не обратили внимания, куда он побежал. Ничего, мы его разыщем.

В голосе сэра Филиппа звучала решимость потратить на поиски хоть весь день. Затем я услышал звук приближающихся шагов. Кто-то сказал:

– А где гроб, Бобби?

– Там. Пошли.

Шаги стихли рядом со мной. Я затаил дыхание. Неизвестный, по имени Боб, промычал что-то невнятное, и вслед за этим я почувствовал, как меня подняли на воздух и поставили на какой-то скрипучий предмет.

– Зверски тяжело, – проворчал Боб. – Уж не лежит ли там настоящий мертвец?

– Что ты! Сундук должен быть пустым.

Ну нет. Видно, распаковывали второпях и оставили там вещи. Давай-ка их выбросим…

– Времени нет, нас ждут на сцене. Ну-ка, живей накинь на него бархатное покрывало. Теперь корону на крышку. Не забывай: считается, что там, внутри, король Генрих VI. Берись за передние ручки. Готов? Пошли.

Я снова почувствовал, что меня подняли в воздух и, на этот раз, никуда не опуская, быстро понесли вперед.

– Берегитесь, сэр! – хрипло сказал Боб, и я услышал, как сэр Филипп выбранился шепотом: видно, кто-то наступил ему на ногу.

В следующее мгновение раздался высокий, птичий голос, который декламировал:

Меня опустили на скрипучие доски, и я понял, что мы вышли на сцену. Это было мое первое выступление на сцене, – если можно назвать выступлением пребывание в деревянном сундуке под черным бархатным покрывалом, – и нельзя сказать, чтобы оно доставило мне удовольствие.

Высокий голос произносил длинную-предлинную речь от имени какой-то леди Анны, но легко было понять, что роль эту играл мальчик, у которого ломался голос, так как время от времени птичий писк в конце фразы сменялся медвежьим ревом, отчего некоторые из зрителей смеялись в таких местах, где им следовало бы плакать.

В конце речи мои носильщики снова подняли меня. На мгновение я испугался, что они унесут сундук со сцены в опасную зону, но, к своему облегчению, услышал, как толстяк воскликнул звучным голосом:

После жестокого спора в стихах они снова опустили сундук, и я понял, что на некоторое время опасность миновала. Это была очень длинная сцена, и при других обстоятельствах я не находил бы себе места от скуки, так как мальчик, исполнявший роль леди Анны, играл ужасно. Но, зная, что ждет меня за кулисами, я мечтал, чтобы действие тянулось до бесконечности. Наконец леди Анна убралась со сцены, сопровождаемая жидкими аплодисментами, которыми зрители наградили ее из жалости, а через несколько строф и я последовал за ней в своем гробу.

– Что они положили в этот ящик? – проворчал носильщик, которого звали Боб, когда они с грохотом опустили меня на пол за сценой.

Я слышал, как он схватился за ручку крышки, но его товарищ снова спас меня.

– Не трать времени попусту, приятель. В следующей сцене мы играем наемных убийц. Надо спешить, а то не успеем переодеться.

– Ладно, ладно! Ну и пьеса для бродячей труппы! По шесть ролей зараз, и переодевайся не реже, чем сама королева.

Затем наступила короткая пауза. Слышны были лишь голоса актеров на сцене.

Но, как я ни напрягал слух, я не мог уловить признаков присутствия сэра Филиппа. Неужели он ушел? Тут Боб пришел мне на помощь, тихонько спросив у одного из товарищей:

– А где же великий и всемогущий?

– Он убрался восвояси, перевернув все вверх дном. Удивительно, как это он не догадался вспарывать подкладку камзолов, разыскивая мальчишку.

– А что ему сделал этот мальчишка?

– Говорят, покушался на его жизнь. Столкнул скалу на голову его лордства.

– И правильно сделал. Надеюсь, ему удастся скрыться.

– Вряд ли. Его лордство сказал, что будет прочесывать весь город и поставит заставы на дорогах.

– Вот как! Тогда бедный чертенок пропал.

– Это уж как пить дать.

В это время в разговор вмешался новый голос, спокойный и сухой:

– Первый и второй убийцы, приготовьтесь.

– Да, да! – откликнулся Боб.

И они пошли на сцену.

Убийцы, монахи или плакальщики – им было все равно, какую роль играть. Я позавидовал актерам.

В сундуке было душно, но я боялся высунуть нос. Хотя в комнате царила полная тишина, я не знал, все ли актеры ушли, я, пожалуй, рискнул бы вылезти в присутствии Боба – добряк не выдал бы меня, – но другим нельзя было доверять. И я продолжал лежать в душном сундуке, надеясь, что как-нибудь найду способ бежать.

Весь жаркий летний день напролет тянулась длинная драма о Ричарде III. Играли трубы, били барабаны, а когда за сценой должен был идти бой, все свободные актеры бешено плясали вокруг меня, выли, топали ногами и звенели мечами, изображая битвы тысячных армий. Голова у меня раскалывалась от боли. Лежа на твердых досках, я чувствовал каждое сотрясение и толчок. Я был полумертв от недостатка воздуха и усталости, но не мог заснуть в этом шуме.

Значит, сэр Филипп, твердо решив поймать меня, прочесывает город и намерен выставить патрули на всех дорогах. Положение было безвыходным. В который раз, избегая опасности, я все больше и больше приходил в отчаяние. Теперь я мечтал только о том, чтобы эти невероятные приключения пришли к концу – пусть меня даже схватят.

Представление окончилось. До меня долетели аплодисменты и тот невнятный гул, в который сливаются голоса расходящейся публики. Вокруг меня суетились и весело болтали актеры. Одни говорили о хорошем сборе, радовались тому, что сбор составил почти сорок шиллингов. Другие переговаривались шепотом, сплетничали и ворчали; дескать, Уильям Десмонд слишком толст, чтобы играть Ричарда, леди Анна никуда не годится, а кто-то еще никак не может получить порядочную роль. Внезапно эти разговоры оборвались, так как в комнату быстрыми шагами вошел хозяин труппы.

– Веселей, ребята, – сказал он. – Переоденьтесь и складывайте вещи. Лошади готовы. До Кендала двадцать пять миль, а то и больше, и вы сами знаете, каковы здесь дороги! До темноты вряд ли успеем туда добраться.

Кендал! Тьму моего отчаяния прорезал луч надежды. Значит, актеры в тот же вечер направляются прямо в Кендал? Если мне удастся остаться в своем тайнике, они провезут меня сквозь кордоны сэра Филиппа… Конечно, лучше было бы попасть в Карлайл, но на худой конец сойдет и Кендал. Только бы меня не нашли…

Но на это была слабая надежда. Может быть, они не выдадут меня, если я обращусь к ним за помощью? Вряд ли сэру Филиппу удалось завоевать их симпатии тем, что он ворвался сюда во время спектакля… Не очень-то они жаждут оказать ему услугу.

Но я тут же вспомнил, что эти бродячие актеры смертельно боятся властей. В каждом городе они должны просить разрешения для выступлений, и, если узнают, что они скрывают преступника – как странно называть себя этим именем! – им могут вообще запретить выступать. Кроме того, среди этой нищей братии всегда найдется такой, кто польстится на деньги и выдаст меня сэру Филиппу.

Нет, по доброй воле я не доверюсь этим актерам.

Они были заняты сборами. Вокруг меня передвигали сундуки, шла перебранка по поводу одолженных и перепутанных костюмов; два-три мальчика, служившие в труппе, сбились с ног, выполняя бесчисленные поручения. В разгаре суматохи в комнату ворвалась хозяйка гостиницы, разбушевавшаяся из-за кварты эля, за которую не было заплачено. Теперь, когда актеры сняли театральные костюмы, она никак не могла найти того, кто заказывал эль, а добровольно платить никто не собирался. Я так и не успел узнать, чем все это кончилось, потому что один из мальчиков вдруг спросил:

– А это куда, миссис Десмонд?

– Туда, где есть свободное место, дружок, – ответил чей-то мягкий, добрый голос. – Обычно они лежат в большом сундуке, который служит гробом.

Вот оно! Сердце сразу сжалось, и меня даже затошнило от волнения.

– Если хотите знать, этот сундук почти полон, – вмешался голос Боба. – Его даже не распаковывали. Мы с Беном на своей спине почувствовали, какой он тяжелый, когда…

– Коли сундук готов, – нетерпеливо перебил толстяк, – то, ради всего святого, тащите его в повозку. Мы и так опаздываем.

– Хорошо, мистер Десмонд.

В который раз я снова почувствовал, что отделяюсь от земли. Меня вынесли во двор: глухое шарканье по деревянному полу сменилось звонким стуком каблуков по камням. Я пережил несколько неприятных секунд, когда они поставили сундук стоймя, чтобы положить его в повозку. Меня резко перевернули вверх ногами, я полетел вниз головой и, противно ударившись о стенку, чуть не свернул себе шею.

Но я хоть мучился не напрасно. Это был еще один шаг на пути к спасению. Если мне повезет, думал я, то скоро главная опасность окажется позади. Я дождусь, когда мы отъедем подальше от Пенрита, а затем, еще до Прибытия в Кендал, попытаюсь выбраться из своего душного гроба. Меня заметят, конечно, но я рассчитывал застать их врасплох. Выскочить из сундука будет делом одной минуты, а затем я перескочу через задок повозки и спрячусь в кустарнике у дороги. К этому времени стемнеет, и еще не родился на свет такой лондонский актер, который сумел бы поймать меня в родных горах.

Первая часть моего плана удалась блестяще.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем в повозку погрузили последний узел, вслед за которым в нее взобралось еще с полдюжины актеров. Кучер щелкнул бичом, и повозка, проехав под аркой ворот, загромыхала вниз по улице, прочь из города.

Мы ехали не останавливаясь. Я слышал, как кучер спросил кого-то:

– Так и не поймали?

Ответ потонул в грохоте колес.

– Без собаки-ищейки ничего не выйдет, – сказал кучер.

Первые мили пути актеры трещали, как сороки, затем кто-то пустил вкруговую кварту эля, и они начали петь песни.

Несмотря на толчки и тряску, я забылся сном. Последнее, что осталось в памяти, были слова песни:

Повозка, громыхая, катилась все дальше по дороге, извивавшейся между тонувшими в сумерках полями. Ночь бархатной рукой коснулась моего лица, и я заснул как убитый. Второй части моего плана так и не суждено было осуществиться.

Глава пятая

За нами следят

В этот вечер нам так и не пришлось попасть в Кендал.

В темноте мы свернули не туда, куда следовало, и целый час потратили на поиски дороги. У повозки, ехавшей впереди, слетело колесо, а так как дорога в этом месте была очень узкой, то нам пришлось ждать, пока колесо починят. Было тепло, и в конце концов актеры решили провести ночь в поле, чтобы сэкономить расходы на ночлег в гостинице. Они все равно рассчитывали прибыть в Кендал задолго до начала дневного представления.

Обо всем этом я узнал потом. А разбудил меня громкий спор где-то под ухом. Я сразу почувствовал, что повозка стоит.

– Не дури, Уильям, – говорила обладательница доброго голоса.

– Уверяю тебя, Джейн, внутри что-то есть. – Голос толстяка звучал взволнованно, как у испуганного ребенка.

– Конечно, внутри что-то есть…

– Но это «что-то» двигается и шуршит.

– На тебя подействовала пьеса. Я всегда говорила, что в «Ричарде Третьем» слишком много призраков…

– Тише, Джейн! Слышишь? Или это мне опять чудится?

Я не мог больше оставаться в сундуке, который, к счастью, был сколочен из грубых досок, окованных железом, и сквозь щели проходил воздух, иначе я давно бы задохнулся. Теперь я попытался откинуть крышку, но от долгого лежания руки и ноги мои онемели, а сам я так ослабел, что едва мог сдвинуть ее с места.

Вдруг крышка сама приподнялась, раздался возглас удивления, и в желтом свете фонаря надо мной повисло, как полная луна, пухлое лицо женщины.

– Черт побери! Уильям, иди-ка сюда, посмотри-какой подарок нам сделали феи! – Не дожидаясь мужа, она мощной рукой обхватила меня за плечи и посадили, как больного ребенка в кроватке. – Что вы стоите разинув рот? – закричала она, обернувшись к актерам, теснившимся вокруг. – Несите скорее воды и миску с мясом! А ты, Уильям, дай наперсток вина, если не жаль.

Через пять минут, сидя в траве у веселого костра, я совершенно пришел в себя. Я пытался бормотать извинения, и начал было объяснять, в чем дело, но Уильям Десмонд остановил меня величественным жестом:

– Ни звука, мой мальчик, ни звука. Чем меньше слов, тем лучше. Ты повстречался с нами на дороге в Кендал. Раньше, насколько помнится, мы не встречались. У тебя вид честного малого. Нам и в голову не приходит принимать тебя за молодого преступника из Пенрита. Никто не посмеет обвинить мой театр в том, что под сенью его скрывается беглец, преследуемый законом.

– Обвинить-то они нас посмеют, – вмешалась его жена, – но вряд ли сумеют доказать это.

Я снова принялся за ужин и очистил вторую миску великолепного жаркого. Я все еще испытывал страшную усталость, но главная тяжесть свалилась с моих плеч. Не только мистер и миссис Десмонд, но и все остальные сидевшие вокруг костра актеры были добры ко мне. Наконец-то я чувствовал себя в безопасности!

Оторвав глаза от миски, я огляделся. Я не знал, где мы находимся, так как мне никогда не приходилось уезжать так далеко от дома. При свете луны я различал контуры низких холмов по обеим сторонам дороги и смутные силуэты гор к западу от нас. Повозки стояли в лощине на берегу ручейка, который с веселым журчанием пересекал дорогу. Привязанные неподалеку лошади мирно щипали растущую среди грубого вереска сочную траву.

Неужели я спасен? Здесь, рядом с теплом и светом костра, это не вызывало сомнений. И все-таки я не был спокоен.

Тот, кто привык бывать один в горах, сразу чувствует появление других людей. Эта способность особенно обостряется, если за вами следят.

И вот, когда мы сидели у костра, меня не покидало странное ощущение, что за нами следят.

Не за мной одним, а именно за всеми. Конечно, актеры разглядывали меня, пока я ел ужин, и я понимал, что мысленно они строили на мой счет всевозможные догадки. Но я говорю не о добродушном любопытстве случайного спутника.

Нет, мне казалось, что кто-то тайно подглядывает за нами из темноты, обступившей костер, кто-то лежащий, скорчившись, в высоком, мокром от росы папоротнике, и его горящие глаза так и сверлят окружающую тьму.

Это была странная фантазия, но я никак не мог от нее отделаться. В просторах шепчущегося папоротника могла спрятаться целая армия, поэтому нечего было думать о том, чтобы разыскать там одного человека. У меня начался озноб – не от страха, а оттого, что я слишком мало спал.

Уильям Десмонд несколько минут молча разглядывал меня и вдруг спросил:

– Ты умеешь петь, мальчик?

Я вздрогнул. В эту минуту мне меньше всего хотелось петь, но я готов был сделать все, что угодно, лишь бы отблагодарить актеров за ужин.

– Завтра мы показываем пьесу «Два веронца», – объяснил он торопливо, – там есть песня, замечательная песня. Ее всегда исполнял мальчик-слуга. Но разве в труппе есть хоть один мальчик, способный выдавить из себя верную ноту? – Он вызывающе оглядел присутствующих, но никто не сказал ни слова. – У Джорджа голос дребезжит, как треснувший горшок. Маленький Френсис пел, как ангел, но он бросил нас в Ланкастере: несчастный щенок сбежал, испугавшись этих гор. Дошло до того, что мы не можем ставить ни одной пьесы, если в ней больше двух женских ролей. – Он снова обратился ко мне: – Попробуй-ка выучить эту песню и спой ее. Вот и все, что от тебя требуется.

Он запел слабым, но приятным голосом:

Это была простая песенка, состоящая всего из трех коротеньких куплетов. Я обещал постараться. Мне очень хотелось хотя бы такой малостью отблагодарить актеров за их доброту.

Но сейчас важнее всего было выспаться, поэтому я завернулся в огромный кусок ткани, лежавший в телеге, и заснул так крепко, что не слышал, как запрягли лошадей и двинулись в путь.

Я открыл глаза, когда солнце уже взошло и утро наполнилось гомоном птиц. Я приподнялся на локте и выглянул из повозки.

По сторонам все еще тянулись болота и поросшие вереском холмы, но я понял, что мы приближаемся к Цели своего путешествия. Передо мной маячили широкие спины миссис и мистера Десмонд – он был у нас за кучера, – но большая часть труппы шла пешком, разбившись по двое и по трое.

– Эй-э-эй!

Внезапно слева, на ломаной линии горизонта, в ослепительном золоте утра появились черные силуэты: люди махали руками, гривы и хвосты лошадей развевались.

– Эй вы, остановитесь!

В горном воздухе голоса звучали негромко.

Осторожно выглянув из повозки, я увидел, что их было четверо.

– Поезжай, – сказала миссис Десмонд.

В голосе ее чувствовалось напряжение. Повозка и так ехала не останавливаясь. Мы продолжали свой путь.

– Я лучше слезу, – предложил я, – и побегу другой дорогой…

– Ни в коем случае, – ответила она, не поворачивая головы. – Лежи спокойно, натяни на себя какие-нибудь вещи и помалкивай.

Я повиновался, так как уже понял, что с миссис Десмонд лучше не спорить. Я не мог снова залезть в гроб, который находился в другой повозке, но спрятался как сумел среди вещей. Выглянув в последний раз, я увидел, что всадники скачут с горы напрямик, чтобы отрезать нам путь у следующего поворота. У нас не было ни малейшего шанса опередить их.

Не прошло и двух минут, как я услышал впереди топот копыт и жалобный скрип колес останавливающейся повозки.

– Что случилось? – закричал Десмонд повелительным тоном. – Мы и так опаздываем в Кендал. Что это за…

Дальше слов нельзя было разобрать. Он соскочил с козел и пошел по дороге. Я слышал звук незнакомых голосов, но не мог уловить ни единого слова. Затем шаги повернули обратно. Десмонд говорил ворчливо:

– Уверяю вас, дорогой сэр…

– Я должен убедиться собственными глазами.

– Вы не верите моему честному слову? – возмутился актер.

– Вовсе нет, вовсе нет. Но задок повозки откинут, туда можно было забраться и без вашего ведома.

Как жаль, что я не попробовал спастись бегством. Теперь уже было поздно. Я знал, что, если дело дойдет до схватки, мои новые друзья легко справятся с четырьмя незнакомцами, но с моей стороны было бы нечестно допустить это. Я не имел права подвергать их опасности попасть в тюрьму, так как ни один судья не поверил бы слову бродячего актера против местного дворянина. Если меня найдут – а помешать этому могло лишь чудо, – я буду утверждать, что спрятался в повозке без чьего-либо ведома.

– Пожалуйста, – неожиданно сказал Десмонд, которому, видно, надоел этот спор. – Смотрите, если желаете.

Наверное, он не мог поступить иначе, но сознаюсь, что мне было горько разочароваться в нем. Я слышал, как человек прыгнул на задок повозки.

– Здесь кто-то есть! – вскрикнул он торжествующе и мгновенно вытащил меня из моего убежища.

Его рука так быстро схватила меня за плечо, что я не успел прийти в себя от неожиданности.

– Но это же мальчишка! – воскликнул тот, что был постарше, презрительно оглядев меня с ног до головы.

– Конечно, – без колебания подхватила миссис Десмонд. – Это бездельник Сэмми. Спрячется где-нибудь и спит, отлынивая от работы.

– Слезай-ка с повозки, чертенок, – приказал ее муж. – Пройдись немного пешком для разнообразия.

Я послушно вылез, но четыре незнакомца даже не удостоили меня взглядом. Они подошли к другой повозке, однако и там никого не нашли. Надо отдать им справедливость, они попросили извинения за беспокойство, сели на лошадей и легким галопом поскакали по дороге. Десмонд крикнул им вслед:

– Мы сообщим в ратушу, если повстречаем леди.

– В чем дело? – поинтересовался я, когда мы снова покачивались в повозке.

Актер засмеялся:

– Они разыскивают молодую леди. Сбежала из дому сегодня ночью, видно, из-за семейных неприятностей, хотя они не очень-то откровенничали со мной на этот счет.

– Может быть, она бежала со своим возлюбленным? – сказала его сентиментально настроенная жена.

Джейн Десмонд за всю свою жизнь насмотрелась столько романтических итальянских комедий, что при одном упоминании о любви таяла, как снег. По-моему, это был ее единственный недостаток; она была добрая женщина, с большим сердцем, и после двух недель знакомства я готов был биться за нее не на жизнь, а на смерть, как за собственную мать.

Я не ломал себе голову над этим происшествием. Мы ехали вниз с горы, и в ярко-зеленой чаще долины перед нами открылся Кендал. Через несколько часов мне предстояло по-настоящему выступать перед зрителями. Я повторял свою песенку до тех пор, пока не выучил ее наизусть.

Мы устроили сцену во дворе гостиницы. По сравнению с Пенритом это была жалкая лачуга с таким неудобным расположением комнат, что большинству из нас пришлось переодеваться в повозках. Миссис Десмонд сказала, что я, если хочу, могу и ночевать в повозке, и я с благодарностью согласился. Впереди ждала неизвестность, и я был рад сберечь деньги за ночлег.

В тот день не случилось больше ничего примечательного. Я не испытывал никакого страха или чувства неловкости перед появлением на сцене. Одетый в ярко-желтый камзол, который был мне узок в плечах, я вышел вместе с остальными, как мне велели, и, когда заиграла музыка, я спел свою песенку. Зрители хлопали – не очень громко, только чтобы подбодрить меня, а от миссис Десмонд я получил хороший шлепок, когда вернулся за кулисы. Оказалось, что мой желтый камзол с треском лопнул, и она, выбранившись, как извозчик, с веселым видом начала искать иголку с ниткой.

– Хорошо, что тебе больше не надо выходить на сцену, – сказала она, вкалывая мне иголку между лопаток. – А пьеса нравится?

– Очень хорошая, – ответил я вежливо.

– Я рада, что молодой Шекспир начал писать комедии вместо шумных хроник, где через каждые десять минут идут бои, а в промежутках казнят одного-двоих, чтобы развеселить зрителей. В жизни и без того хватит трагедий, так покажите зрителю что-нибудь повеселей, вроде «Двух веронцев». Вот мое мнение. Что касается трагедий, то после смерти бедного Кита Марло их уже некому писать…

– А кто был Кит Марло?

– Он был самый лучший из всех драматургов. Ты бы посмотрел его драму «Доктор Фаустус» – мы до сих пор еще ставим ее. Или трагедию «Мальтийский еврей». Как он писал! Он был не старше, чем этот юнец из Уорвикшира, но разве может Шекспир сравниться с ним теперь или когда-нибудь в будущем?

– А что случилось с мистером Марло? – спросил я.

– Его закололи кинжалом. – Она вздохнула. – Мы так и не знаем толком, как это произошло, да и вряд ли когда-нибудь узнаем… Ну ладно, хватит об этом. У тебя приятный голос, Питер. Ты, наверное, очень волновался при мысли, что на тебя смотрит вся публика?

– Нет, – ответил я, и это было правдой.

Я не думал о зрителях во дворе. Только раз, когда я пел последний куплет, у меня вдруг снова появилось странное ощущение, что за мной кто-то наблюдает. Это был не прямой, открытый взгляд зрителя, а пристальный взор человека, прячущегося в потаенном месте.

Однако чувство это было настолько фантастичным, что я даже не решился сказать о нем миссис Десмонд и промолчал, а вскоре и сам забыл об этом.

После представления мы провели замечательный вечер, так как, переночевав в лесу и сэкономив на ночлеге, актеры решили воспользоваться этим и устроить сытный ужин. Все поздравляли меня за исполнение моей крошечной роли, а Десмонд сказал:

– Почему бы тебе не остаться с нами, Пит? Поездка продлится всего месяц или два; до начала зимы мы должны возвратиться в Лондон. Бог знает, что нас там ждет, но стоит ли волноваться заранее?

«Зачем волноваться заранее? Неплохой девиз», – подумал я и принял предложение. Засыпая на груде тюков, служивших мне постелью, я радостно бормотал:

– Я еду в Лондон! У меня есть работа. Я актер!

Это была волнующая мысль, но никакие волнения не могли помешать мне уснуть в эту ночь. Я крепко спал до рассвета, как вдруг какой-то шум, как мне показалось, разбудил меня, и я сел, моргая и сонно вглядываясь в сероватый сумрак.

Я сразу почувствовал, что, кроме меня, в повозке кто-то есть. Но если бы я и сомневался, то эти сомнения быстро рассеялись. Прежде чем я успел повернуть голову, чей-то голос над правым ухом произнес тихо, но внушительно:

– Только пикни, и я пырну тебя ножом.

Глава шестая

Соперники

Знакомо ли вам ужасное ощущение, когда сердце вдруг метнется вверх и остановится и вам начинает казаться, что оно повисло в воздухе где-то между своим обычным местом и потолком? Вот чувство, которое я испытал.

– Поклянись, что не крикнешь, – раздался снова тот же голос.

Теперь я различал, что это был низкий и приятный мальчишеский голос. Судя по тону, моей жизни ничего не угрожало.

– Ладно, – проворчал я, поворачиваясь и приподнимаясь на локте.

Мальчик стоял позади меня, и в руках у него действительно был небольшой кинжал, сверкнувший в полутьме полоской белого света. Сам мальчик тоже был невелик ростом, моложе меня на год или два. Втайне мне стало стыдно за свой страх.

– Что ты здесь делаешь, парень? – спросил я грубо, вспомнив, что я член труппы и отвечаю за сохранность багажа.

– То же, что и ты, – нагло отпарировал он. – Сплю.

– Но я актер.

– С каких это пор?

Я с удовольствием сбил бы с него спесь, но мне казалось, что это было ни к чему. Поэтому я посоветовал ему не лезть не в свое дело. Он только усмехнулся и смерил меня с головы до ног таким взглядом, как будто я был хвостатым четвероногим с Кесуикского рынка.

– Пожалуй, я тоже поступлю в актеры, – сказал он небрежно.

– Ого! – фыркнул я. – Это не так-то просто.

– Верно, не так уж и трудно, если… если даже ты справился.

Я спросил его, не хочет ли он получить по шее. Он ответил, что нет. Он хочет получить работу. Тут я заверил его, что он не единственный: по дорогам Англии непрерывной вереницей, как бусы на шнурке, движутся такие же нищие. А что касается места актера, то я высказал предположение – это не была заведомая ложь, – что в труппе Уильяма Десмонда, кажется, нет свободных мест.

Не подумайте, что я вел себя, как собака на сене. Я просто боялся, что в труппе будет еще один мальчик из Камберленда. Мне нужно было скрыться из Камберленда так, чтобы не сохранилось ни одной ниточки, по которой слухи о моем местопребывании могли бы дойти до ушей сэра Филиппа Мортона. Кроме того, мальчишка обладал такой самоуверенностью, что он наверняка будет иметь огромный успех и вытеснит меня с теплого местечка.

Он посмотрел на меня с ехидной улыбкой и сказал, растягивая слова:

– Ну уж это ты врешь!

Тут меня вдруг осенило, что это он и следил за мной ночью на дороге. С тех пор он, видно, не отставал от нас, подползая все ближе и ближе и подглядывая из укромных мест… Он знал обо мне гораздо больше, чем мне бы хотелось.

Никто не смел обзывать меня вруном, и, сжав кулаки, я вскочил на ноги, но он успел проскочить у меня под рукой и спрыгнул с задка повозки. Я погнался за ним. Во дворе был колодец, и я подумал, что неплохо бы сунуть его головой в воду и подержать минуту-другую, а потом вышвырнуть на улицу. Но я не сумел это выполнить, так как у колодца, нагнувшись и подставив красную шею под ледяную струю, стоял сам мистер Десмонд – остальные актеры никогда этого не делали.

– Что случилось? В чем дело? – спросил он, выпрямляясь и переводя взгляд с одного на другого.

– Этот дурачок… – начал было я.

– … хочет поступить в вашу труппу, – перебил меня мальчик и сделал Десмонду низкий реверанс, которому позавидовала бы любая королевская фрейлина.

Десмонд прямо рот разинул. Но не успел он вымолвить и слово, как мальчик торопливо добавил:

– Велите теперь ему сделать так же. Бьюсь об заклад, он не сумеет. Он такой же, как и другие мальчики в вашей труппе, мистер Десмонд: как вы их ни наряжаете, они все равно остаются мальчиками в юбке и ничуть не похожи на дам.

Десмонд покраснел сильнее, чем от растирания полотенцем. Он повернулся ко мне:

– А ну-ка, Питер, сделай реверанс.

Конечно, у меня ничего не получилось. Я просто не знал, как это делается. Я попробовал еще раз, выставив вперед одну ногу и неуклюже присев на пятку другой. Несколько секунд я покачивался, стараясь сохранить равновесие, но не удержался и шлепнулся в грязь. Их смех не улучшил моего настроения.

– Все дело в практике, – сказал я, – если бы я был одет в женское платье, мне было бы легче.

– Это верно, – мягко подтвердил Десмонд, словно стыдясь своего смеха. – Мастерство актера нечто большее, чем реверанс.

– Конечно, – поспешил согласиться и мальчик.

Лицо его вдруг приняло трагическое выражение – в запальчивости я чуть было не сказал, что он похож на утку, умирающую во время грозы, но, к счастью, вовремя заметил, что Десмонд с горящими глазами прислушивается к голосу мальчишки, который начал декламировать:

Прочтя несколько строф, мальчик остановился, а затем, сбросив с себя маску неутешной вдовы, вдруг превратился в кокетливую служанку из какой-то комедии.

– Постой, – сказал Десмонд, – где ты научился играть на сцене, мальчик?

Мальчик отвел глаза:

– А какая разница, сэр?

– Конечно, никакой. У тебя есть талант. Ты нам подойдешь. Как тебя зовут?

– Кит. А полное имя – Кристофер, – ответил мальчик.

– Кит… а дальше?

– Кит Киркстоун, – ответил он без запинки.

Но что-то в его голосе подсказало мне, что он лжет.

Я так прямо и сказал. Я был зол на то, что он назвал меня лгуном, а еще больше злился потому, что это была правда.

– Все это выдумки, – вмешался я. – Киркстоун вовсе не фамилия, это название горной местности на подходе к Пэттердейлу.

Мальчик взглянул на меня; его голубые глаза сверкнули от бешенства, а вздернутый нос сморщился в презрительную гримасу. Затем с очаровательной улыбкой он повернулся к актеру:

– Тем больше оснований к тому, чтобы это имя… подошло!

Жалкая игра слов, но в те времена мы часто придумывали разные каламбуры: это был любимый вид острот, и ни один драматург не мог и страницы написать без них. Десмонд засмеялся:

– Ты и острить умеешь!

– Остряк-простак! – сорвалось у меня.

Но Десмонд взглядом заставил меня прикусить язык.

– Киркстоун подойдет, – усмехнулся он. – Мы не задаем нескромных вопросов. Нам важно настоящее, а не прошлое. Вы должны подружиться, мальчики: в нашей труппе все друзья.

В ответ я протянул руку, и Кит дал мне свою. Я сжал ее с такой силой, что у него на глазах выступили слезы, хотя в действительности я сдержал себя и причинил ему гораздо меньше боли, чем мне хотелось.

Я вдруг подумал, что веду себя трусливо и низко: ведь он был намного ниже меня ростом. Может быть, он, как и я, сильнее и выносливее, чем кажется с первого взгляда, но я почему-то был уверен, что это не так. Он был чем-то похож на девочку, и эта мягкость в сочетании с наглостью раздражала и отталкивала меня.

Но актер он был замечательный, тут уж ничего не скажешь! Играть он умел!

Представления в тот день не было, но мы трудились с утра до поздней ночи. Через два дня мы должны были играть «Двух веронцев» уже в Ланкастере. Кит засел за роль Юлии, героини, которая, переодевшись мужчиной, отправляется на поиски своего возлюбленного. А мне предстояло играть роль Люцетты, ее служанки.

Теперь, припоминая все пьесы, в которых мне суждено было участвовать, я понимаю, что «Два веронца» была легкая и довольно слабая комедия. Интрига не отличалась оригинальностью; она повторялась в театре изо дня в день, переходя из пьесы в пьесу. Ох, уж эти мне переодетые героини! Как нам надоедало их играть! Конечно, авторы не случайно злоупотребляли этим старым приемом. Нам, мальчикам, приходилось играть все женские роли, и нелегко было добиться, чтобы мы держались естественно. Поэтому они и использовали простейший способ хоть на время избавить нас от фижм и кринолинов и вернуть нам короткие обтянутые штаны, к которым мы привыкли. Героиня притворялась юношей, а мы имели возможность играть самих себя. Объяснение мое, быть может, звучит не очень складно, но вы сами понимаете, что я хочу сказать.

А вот Киту Киркстоуну не требовалась помощь драматургов.

В труппе, где, кроме нас, было еще три мальчика, причем все три – опытные актеры, но он был единственным, кто в женском костюме выглядел как настоящая женщина. Походка, наклон головы, игра глазами, движения рук – все, что мне давалось с трудом и требовало бездны терпения, так как дома я никогда не обращал внимания, как держат себя женщины, у него получалось легко и красиво.

Десмонд поправил его только один раз и то в каком-то пустяке. Я даже не помню, о чем шла речь, но мне тогда показалось, что он сделал это только для того, чтобы парень не очень-то зазнавался: ведь Кит и так мнил о себе чересчур много.

– Нет, нет, – внезапно сказал Десмонд, – только не так; женщины делают это совершенно иначе.

Кит повернулся к нему весь красный и уперся руками в бока.

– Я прекрасно знаю, как это делается! – дерзко возразил он.

Но в таких случаях с Десмондом были шутки плохи. Все чудовищное тело актера всколыхнулось, он вскочил с кресла и во весь рост выпрямился перед маленьким Китом.

– С кем ты споришь? – загремел он. – Я двадцать лет играю в лондонском театре. А что понимаешь в этом ты, козявка?

– Я… Простите, сэр! – Кит сразу остыл и опустил глаза. – Я только… Видите ли, у меня пять сестер… Я наблюдал за ними и старался им подражать… Я так мечтал поехать в Лондон и стать актером!.. Я знал, что для мальчика это лучше всего для начала, и…

Он запнулся, как будто и так сболтнул лишнего. Вполне возможно, что он удрал из дому, лишь бы стать актером; это объясняло таинственность его поведения. В те времена многие достойные люди неодобрительно относились к театру и к актерам. Весьма вероятно, что, если бы отец Кита узнал, где находится его сын, он насильно вернул бы его домой и задал хорошую трепку.

Кит был странный мальчик. Он носил поношенное платье и, как видно, с чужого плеча. Я уверен, что он пришел к нам без гроша в кармане. Но почерк, которым он делал пометки ни полях тетрадки с ролью, порадовал бы сердце моего учителя в Кесуике. Держался он и говорил, как настоящий джентльмен.

Однако, рассуждая о многих предметах, например о прочитанных книгах, он никогда не рассказывал о себе, о своей семье, о школе или о родных местах. Как-то раз он проговорился, что уже бывал в Лондоне, но стоило мне пристать к нему с расспросами, как он стал глух и нем, словно старый осел. Первую ночь он провел вместе со мной в повозке, но спал в противоположном конце. И у меня создалось впечатление, что он не только наглец, но еще и грязнуля, так как я не заметил, чтобы он утром умывался. Конечно, он заявил, что встал на рассвете и помылся, пока все спали, но это знакомая песня – когда было холодно, я сам не раз придумывал всяческие отговорки.

Часа через два мы должны были тронуться в путь по направлению к Ланкастеру. Добрая миссис Десмонд заглянула в повозку.

– Не люблю соваться в чужие дела, – сказала она, – но тут есть человек, который едет на север и предлагает передать письма. Я его давно знаю, он честный малыми отправляется в те места с товаром. Если хотите, черкните пару строк своим, дайте им знать, что вы живы-здоровы…

– Спасибо, миссис Десмонд, – ответил я.

Кит сказал, что тоже напишет.

Мы быстро достали перья и чернила и, лежа в повозке на животе, приступили к делу. Я писал, осторожно выбирая слова, на случай, если письмо попадет в руки врагов. По предложению миссис Десмонд, я просил родных отвечать мне на ее имя в таверну «Королевская лилия» в Саутуорке. А если мне можно будет вернуться домой, пусть сообщат туда же.

Кит строчил с такой быстротой, как будто всю жизнь был писателем и зарабатывал на хлеб своим пером. Пока я закончил одно письмо, он успел написать целых два. Мы вышли вместе и запечатали письма.

– Давай отнесу, – предложил я, надеясь прочесть адрес.

– Спасибо, я сам. Могу прихватить и твое.

Но мне это вовсе не улыбалось. Здесь меня знали как Питера Брауна, а письмо было адресовано миссис Браунриг, и я вовсе не хотел, чтобы он это заметил.

– К чему такие церемонии? – сказал я. – Можешь

быть уверен, что я не любопытен.

Желая подразнить его, я выхватил у него письма и зашагал прочь. Но не прошел я и двух шагов, как он тигром кинулся на меня, вырвал свои письма и скрылся за углом, прежде чем я успел схватить его.

Письма находились у меня всего лишь одно мгновение, но я успел прочесть адрес на верхнем конверте. Он был адресован «Сэру Филиппу Мортону, Лонсдейл-холл, близ Кесуика».

Глава седьмая

Кто такой Кит Киркстоун?

Кто же такой Кит Киркстоун? Почему он пишет единственному человеку на свете, который был моим врагом?

Этот вопрос сверлил мой мозг все последующие дни, мешая наслаждаться чудесной новой жизнью – неторопливым путешествием по незнакомым городам в обществе веселых, беззаботных актеров и волнением первых выступлений, когда я появлялся перед публикой в малиновых, желтых и лиловых костюмах, яркостью своей достойных королевского двора.

Кит Киркстоун отравил мне всю радость. Другие актеры считали, что я несправедлив к нему, но, по-моему, у меня были все основания ненавидеть его.

Я никак не мог разгадать его игру. Если он знал, кто я такой, то почему не выдал меня первому же судье? Это было очень легко сделать. В каждом городе, где мы выступали, прежде всего требовалось получить письменное разрешение от двух мировых судей. Иногда случалось, что вместе с Десмондом в магистратуру ходил кто-нибудь из мальчиков. Если бы Кит пожелал, он имел полную возможность повидать судью.

Но все было спокойно, и, после того как мы проехали с полдюжины городов, я перестал бояться, что на мое плечо вдруг опустится рука констебля. Кит не проявлял ко мне особого внимания – как, впрочем, и к остальным; он всегда держался в стороне, уткнувшись носом в первую попавшуюся книгу. Другие мальчишки – Том, Деннис и Хэрри – пытались втянуть его в наши игры. Свободное время мы проводили весело: играли в футбол, боролись, бегали купаться. Кит никогда, даже в самые жаркие дни, не купался вместе с нами. Я высказал предположение, что он не умеет плавать и боится воды. Он сразу вспылил и заявил:

– Я могу переплыть Алсуотер.

Озеро в самом узком месте было шириной с добрую четверть мили, поэтому я сказал, что не поверю ему, пока не увижу собственными глазами, как он это делает. В ответ он только пожал плечами и ушел с оскорбленным видом. После этого случая все ребята перешли на мою сторону. Им тоже не очень-то нравилось, что новичок сразу получил лучшие роли, хотя Хэрри это было безразлично, так как у него ломался голос, и он слишком вырос, чтобы играть героинь.

Так вот, как я уже сказал, Кит Киркстоун не обращал на меня ни малейшего внимания. Очевидно, он сообщил обо мне сэру Филиппу и предоставил тому действовать. Если сэр Филипп пошлет за мной погоню и его слугам удастся нащупать запутанный след странствий, то мне не миновать беды. Но сам Кит, судя по всему, не собирался причинять мне неприятностей.

Я не спускал с него глаз, но ни разу не видел, чтобы он кому-нибудь писал. Если бы теперь мне в руки попало еще одно письмо, адресованное сэру Филиппу, я не ограничился бы чтением адреса, но поинтересовался бы и содержимым конверта.

Тем временем недели бежали, и нас ждали новые треволнения.

Чем дальше мы уезжали от Камберленда, тем меньше я боялся сэра Филиппа и постепенно втягивался в повседневные заботы и горести бродячей актерской жизни.

Трудное это ремесло. Колеся летом и осенью на своих повозках по западным областям Англии, мы с трудом сводили концы с концами. Правда, по мере того как мы продвигались к югу, города становились все больше, а осенние ярмарки привлекали толпы народа. Но и зритель становился более придирчивым, а большинство из нас действительно играло из рук вон плохо. В Камберленде, Эстморленде и в горных городках Ланкашира все шло прекрасно, так как Десмонд одним из первых приехал со своей труппой в эти места, которые казались лондонцам дикой и варварской пустыней на краю Арктики. Но Честер улюлюкал при виде армии Ричарда III, которая состояла из двух мужчин и мальчика; Уорчестер освистал нас и сорвал представление старинной веселой комедии «Ролф Ройстер Дойстер», а в Стретфорде зрители отправились смотреть петушиный бой, предоставив нам играть в пустом дворе.

В тех городах, где было много пуритан, нам вообще не разрешали давать представления. В одном городке пастор целый час читал осуждающую нас проповедь; мне это доподлинно известно, так как дело было в воскресенье и мы все пошли в церковь, желая показать, какие мы благонравные и благочестивые.

Но и это не помогло. Если послушать проповедника, то выходило, что мы виноваты во всех бедствиях, которые обрушиваются на Англию.

– Когда бритты питались желудями и пили только воду, – гремел он, – это были гиганты и герои! Увы, с тех пор как появился театр, они выродились и превратились в тщедушное племя.

Он утверждал, что и чуму накликали мы. Пьесы – источник греха, говорил он, а чума послана нам за грехи. Таков был смысл его доводов, тщательно завуалированных длинными фразами и цитатами из библии.

Если нам доводилось попасть в такой город, это означало отсутствие денег, ночлег под открытым небом и беспокойный сон на пустой желудок. Правда, для меня особой разницы в том не было, ибо я всегда спал в повозке вместе с остальными мальчиками. Это позволяло нам сэкономить несколько грошей.

Так медленно и трудно двигались мы по направлению к Лондону, мечтая, чтобы золотой октябрь встретил нас теплом, без туманов и дорожной грязи.

Однако нам не повезло. Начались дожди, но не бешеные, похожие на кавалерийскую атаку, ливни Камберленда, после которых проглядывало голубое небо и веселое солнце, а унылые моросящие дожди, которые неустанно, день за днем, поливали плоские, размокшие поля: кап-кап-кап… И точно так же капля за каплей улетучивалась наша бодрость. Дождь смывал хорошее настроение и веселые улыбки.

Мы приехали в Оксфорд в надежде собрать много зрителей среди студентов, но вице-президент университета запретил нам выступать в пределах города. Неунывающий Десмонд повел нас в Эбингдон, торговый город в Беркшире, всего в шести милях от Оксфорда. Он рассчитывал не только на тамошних горожан, но и на студентов и жителей Оксфорда, которые приедут, чтобы досадить вице-президенту.

Но судьба опять была против нас. Дождь барабанил как никогда, желтый туман застилал низкие лесистые холмы по берегам Темзы. Зрителям негде было укрыться, и охотников смотреть представление набралось не более двух десятков. Пришлось отменить спектакль.

Часть труппы требовала немедленно прекратить гастроли. Они говорили, что ехать дальше бессмысленно. Время для представлений под открытым небом прошло, погода испортилась, и лучше всего произвести окончательную дележку заработанных денег, предоставив всем членам труппы на свой страх и риск добираться до Лондона. Продолжать гастроли – пустая трата времени, утверждали они. В результате мы только опоздаем в Лондон к зимнему сезону: во всех театрах труппы уже будут набраны и никто из нас не получит ролей.

Мы сидели в гостинице, сбившись в кучу, вокруг жалкого огонька; дым набивался в глотку, не давая дышать. Я обвел глазами угрюмые, злые лица и понял, что сегодня решается моя судьба.

Завтра у меня уже не будет работы. Я стану одним из тысяч тех, кто бродит по дорогам Англии; среди них есть и крестьяне и горожане, но крестьян все-таки больше… Я встречал их ежедневно, особенно после того, как убрали урожай и стало труднее найти работу. Некоторые говорили, что это происходит из-за огораживания[6], которое лишило крестьян общинных земель. Другие винили в своей беде овец: лишь один человек пасет большое стадо на лугах, которые под плугом могут дать работу десятку людей. Ученый студент из Оксфорда сказал Десмонду, что во всем виноваты испанцы, которые привезли слишком много серебра из Америки, но я так и не понял, каким образом это могло лишить работы жителей Беркшира.

Как бы то ни было, но скоро я сам стану одним из этих безработных, никому не нужных людей и буду бродить по стране, где зима уже наступала мне на пятки.

И не только зима, но и закон.

Видит Бог, что закон жестоко расправлялся с простым человеком, не имеющим работы. Его мучили тяжкими наказаниями, и, если поблизости совершалось преступление, он первый попадал под подозрение. А уж коли его подозревали, то всегда признавали виновным. Осужденных били плетьми и выжигали клеймо на правом ухе. Если человек попадался вторично, наказание было еще тяжелей, а в третий раз его ждала смерть. Во времена нашей королевы каждый год к смерти через повешение приговаривали сотни людей, и я сильно сомневаюсь, что все они заслужили свою казнь.

Но я не забывал, что и без того подвергаюсь смертельной опасности. Закон о бедных гласил, что честный человек, лишившийся работы, должен получать помощь только от того церковного прихода, к которому он принадлежит. Если я останусь без средств к существоваванию, то не получу ни копейки ни в Эбингдоне, ни в Лондоне. Меня вышлют в Камберленд, в мой приход, дабы мне помогали мои соседи, что было бы не так уж плохо; но тогда я попаду прямо в руки своего врага.

Нет, что бы ни случилось, я не стану просить милостыню, не признаюсь, что я нищий. Лучше замерзнуть в канаве…

Спор между актерами длился до бесконечности. Больше я не мог выдержать. Но я знал, что должен молчать – мальчики не участвовали в доле и не имели права голоса, поэтому я тихонько поднялся с места и выскользнул из комнаты.

Дождь перестал. Из-за туч впервые за много дней выглянуло солнце, и город оделся в золото и багрянец.

Я спустился вниз по мощеной мостовой, блестевшей в лучах заходящего солнца, и остановился на узком, длинном мосту. Под арками бежала вздувшаяся от дождей Темза. По ней плыли лебеди. Я посмотрел на серебряные от заливавшей их воды веселые луга, на поросший золотым осенним лесом низкий холм, и вдруг мной овладела страшная тоска по дому, тоска по золотым лесам над Дервентуотером, по бурным серебряным потокам, бегущим вокруг школьного забора; я готов был все отдать, чтобы снова увидеть родной Лонсдейл, низкий серый дом, прилепившийся на склоне горы, мать, которая, наверное, стряпала что-нибудь вкусное (здесь, на юге, они и поесть-то толком не умеют).

Если бы я имел право думать только о себе, я в ту же ночь пустился бы в обратный путь, не побоявшись самого худшего, чего мог ждать от сэра Филиппа.

Но надо было помнить и о других – об отце, брате и наших соседях, с которыми в ту ночь мы вместе разрушали стену. До тех пор пока мои показания могли навлечь беду на их головы, я должен был держаться подальше от родных мест.

В тот день, когда я уходил из дому, все казалось гораздо проще. Дом покидал крепкий, здоровый мальчик, почти мужчина, с деньгами в кармане – неужели он не может год-другой погулять по белу свету? Как мало мы в своем Лонсдейле знали о широком мире, скрытом от нас нашими милыми горами!

– Все решено, – произнес чей-то голос рядом со мной.

Я оглянулся. Это был Кит Киркстоун.

– Что именно? – спросил я хмуро.

Он подошел, оперся о парапет моста рядом со мной и стал, подражая мне, плевать вниз, в реку. Играть на сцене он умел, но плеваться – нет. Это было жалкое зрелище.

– Гастроли окончены, – наконец ответил он. – Завтра продадут повозки и устроят дележ. Десмонд вместо своей доли берет лошадей. Утром он вместе с миссис Десмонд уезжает в Лондон.

– Да? – только и смог пробормотать я.

– Я еду с ними, – продолжал он. – Десмонд обещал посадить меня на седло позади себя. Он говорит, что, наверное, сумеет устроить меня в труппу Шекспира. У меня такой талант, говорит он, что было бы преступлением бросить меня…

– «Он говорит, он говорит»!.. – прервал я его с горечью, чувствуя, что во мне снова поднимается зависть.

За последние две недели я начал даже испытывать к Киту, как к товарищу по несчастью, некоторое участие.

– Ты завидуешь мне, правда? – задумчиво спросил он.

– Тебе? – презрительно усмехнулся я.

– Ты не виноват в том, что не умеешь играть женщин так, как я. – Он говорил так уверенно, словно в этом не было и тени сомнения (сказать по правде, так в действительности и было, только я не хотел с этим согласиться). – Но вообще, по-моему, ты играешь неплохо, – добавил он снисходительно. – Во всяком случае, я сказал мистеру Десмонду, что поеду с ним только в том случае, если он возьмет и тебя. Я могу сидеть позади миссис Десмонд, если ты согласишься поехать.

Что за дьявольская гордость заставила меня покраснеть от бешенства и заявить Киту, что я не нуждаюсь в его милостях?

Он пожал плечами.

– Как жаль, что ты такой спесивый! Вообще-то ты мне нравишься, но…

Я не дал ему кончить. Я ни разу не тронул его пальцем с того первого утра, когда мы познакомились, но сейчас я совершенно перестал владеть собой. Меня прорвало.

Мы катались в темноте по Эбингдонскому мосту. Я пытался боксировать, держа его на расстоянии, но он отбивался как попало, царапаясь и не соблюдая никаких правил. Дрался он отвратительно. Его ногти впивались мне в щеки, оставляя кровавые следы; кажется, он даже укусил меня – в драке я не мог разобрать как следует.

Наконец я ухитрился оторваться от него на такое расстояние, чтобы нанести настоящий удар – кулаком под ложечку; у него перехватило дыхание, и он сложился пополам, как перочинный нож. Я глядел, как он стонал, корчась на земле, и жалел, что ударил его так сильно.

– Теперь ты будешь знать! – проворчал я.

Он не ответил. Это смутило меня, я опустился на колени и приподнял его голову с земли.

И тут только я понял, что натворил. Я узнал тайну Кита Киркстоуна.

Глава восьмая

Человек из Стретфорда

Я напрасно так всполошился. Кит просто задохнулся от удара, но, в общем, остался цел и невредим, как и любой бы мальчик на его месте. Стоя на коленях на мокром булыжнике, я, заикаясь, бормотал, как мне жаль, что так получилось, что мне и в голову не могло прийти, что…

– И не должно было, – проговорил Кит отдышавшись. – Но теперь тебе все известно. Что ты думаешь делать дальше?

– Я?

– Да, ты. Я в твоих руках. Стоит тебе сказать мистеру Десмонду, и моя карьера на сцене кончена. Я не буду больше стоять у тебя поперек дороги, не так ли?

– Неужели ты считаешь меня таким подлецом? – возмутился я.

Я потрогал свою окровавленную щеку. Вся моя злость пропала, на душе было отвратительно. Изо всех сил ударить девчонку… Правда, я и представить себе не мог, что Кит – переодетая девочка, которая выдает себя за мальчишку. Позже, мысленно возвращаясь к этому, я припомнил десятки мелочей и удивлялся, как я раньше не догадался, особенно во время представлений, когда это было так заметно. Однако, как и все остальные, до нашей драки я ничего не подозревал.

– При чем тут подлость? – спокойно спросила она. – Где это слыхано, чтобы девочки играли на сцене? Наверное, это я поступаю низко, отбивая хлеб у мальчиков. Как ты считаешь?

Я ответил не сразу. Она была права в одном: если другие узнают, что она девочка, то на сцене ей уж больше не играть. Ей придется торчать за кулисами вместе с миссис Десмонд и заниматься штопкой и переделкой костюмов. Ну и скандал же будет, если кто-нибудь из зрителей заметит, что в театре выступает девушка!

– Как это глупо! – сказал я наконец.

– Идиотизм! – весело добавила она.

– Почему женские роли нельзя исполнять женщинам?

– А я что говорю? Это старый глупый обычай – не допускать в театр женщин. Мужчины боятся, что женщины, если представится случай, совсем вытеснят их со сцены.

Последнее замечание разозлило меня, и я начал спорить.

– Хорошо, возьмем для примера старую королеву, – торжествующе заявила она. – С ней ни один актер не сравнится.

Я был потрясен. Там, в Камберленде, королева Елизавета казалась мне далекой, недосягаемой, почти бессмертной богиней. Только проведя зиму в Лондоне, я, как и все лондонцы, привык видеть перед собой живого человека, веселую старуху с острым языком и громким смехом. Действительно, она разыгрывала такие спектакли, что ни один мужчина-актер не мог с ней сравниться. Она умела казаться надменной, трагичной, трогательной, гневной, остроумной и, если нужно было, почти смешной. Она надевала любую личину – в зависимости от того, кто был ее собеседником: посланник, мэр, графиня или горничная. Но все это я узнал гораздо позже.

– Я никому не скажу, – решил я.

– Правда? Спасибо, Питер! Большое спасибо!

Мы поднялись с земли и снова стали у парапета. Было уже совсем темно, но мне не хотелось возвращаться в гостиницу, не узнав всего.

– Как твое настоящее имя?

– Кит. Сокращенное имя от Кэтрин, а не от Кристофера.

– А фамилия? Бьюсь об заклад, что не Киркстоун.

Она кивнула головой, но ничего не сказала.

– Тебе, конечно, известно, что мое настоящее имя Питер Браунриг?

– Нет, я думала, что ты Браун.

– Честное слово? – воскликнул я и вспомнил о том письме. – Ты, может, скажешь, что ничего обо мне не знаешь?

– Не знаю и знать не хочу. Я не хотела обидеть тебя, Питер, – добавила она поспешно, – но лучше не интересоваться чужими секретами.

И все же я должен был задать ей еще один вопрос.

– Зачем тогда ты писала сэру Филиппу Мортону? – недовольно спросил я.

– Я с ним знакома. Я писала… о своих личных делах. О тебе там не было ни слова. При чем тут ты?

Если она решила хранить свою тайну, то и я буду молчать. Но я чувствовал, что она говорит правду. Нельзя было поверить в то, что тринадцатилетняя девочка месяцами бродит по стране в компании актеров с ведома сэра Филиппа. А если сэр Филипп не знает, где она находится, значит, она не могла выдать меня.

– Я скажу тебе одну вещь, – проговорила она вдруг. – Так будет честно. Но обещай, что ты не станешь больше ни о чем расспрашивать.

– Обещаю.

– Я убежала из дому из-за… Одним словом, у меня были очень важные причины. Помнишь ту ночь, когда вы расположились на дороге между Пенритом и Кендалом и развели костер? Тогда я впервые увидела тебя. Я пряталась в папоротнике. Именно в тот вечер, когда стемнело, я и убежала из дому. А утром вы двинулись в путь, и я пошла за вами. Я видела, как мой опекун остановил вас и обыскивал повозки.

– Твой опекун? – переспросил я.

– Да. У меня нет ни отца, ни матери. Ни пяти сестер, – добавила она со смехом. – Все это я выдумала, чтобы объяснить, почему я умею делать реверансы и многое другое.

Я усмехнулся. Больше я никогда не буду завидовать Кит. Неудивительно, что она так хорошо играет женщин.

Я понял, что больше она ничего не расскажет. Было уже поздно, и освещенные окна домов на набережной гасли одно за другим. Мы вернулись в гостиницу, переговорили с четой Десмонд, которые с любопытством, но ни о чем не расспрашивая, оглядели наши исцарапанные лица, и тихонько залезли в повозку, где спали остальные мальчики…

Грустно было расставаться с актерами труппы на следующее утро, хотя мы все договорились встретиться через несколько дней в Лондоне. Увы, ничего не поделаешь, наш театр окончил свое существование. Вместо знаменитого лондонского театра мистера Десмонда мы превратились в разношерстную толпу людей, довольно жалких и потрепанных.

Но я был молод, с нетерпением рвался увидеть Лондон и смотрел на все гораздо легче, чем те, кто был постарше. В приподнятом настроении я весело вскочил на лошадь позади Десмонда, и мы поскакали через мост по дороге к Хенли.

Было ясное утро. Дождь, наконец, угомонился, и весь мир стоял умытый и до блеска отполированный солнцем.

Я вспоминаю, что мы ехали через Дорчестер, мимо красивого аббатства, и я смотрел на высокие Чилтернские горы, багряно-золотистые от буковых лесов, протянувшихся между зелеными лугами и бледно-желтым небом. В Хенли, когда мы сделали привал, чтобы выпить эля, мне показалось, что Десмонды как-то странно поглядывают на меня. А однажды и Кит бросила на меня злобный взгляд.

– Идиот! – шепнула она хриплым голосом, улучив момент, когда нас не могли услышать.

– Что случилось?

– У тебя отличные манеры, – сказала она с глубоким презрением. – Ты все утро разговариваешь со мной, как с придворной дамой. Даже чуть было не помог мне сесть на лошадь. Хорошо, что я вовремя увернулась от твоих услуг. Десмонды считают, что ты рехнулся.

– Но…

– Забудь, что я девочка. Веди себя по-прежнему. Никаких любезностей, никаких услуг. Будь груб, кричи на меня, делай что хочешь, но, ради Бога, не порть мне игру… Ведь ты знаешь, что я могу выносить все наравне с другими.

Это была правда. Я никогда не слышал, чтобы Кит хныкала. Она могла потягаться с лучшими ходоками, а ходить приходилось много, ибо, хотя люди называли нас «разъездными» актерами, мы часто делали переходы между городами в пятнадцать – двадцать миль, не залезая в повозки. Позже я узнал, что в детстве она была предоставлена самой себе, плавала, ездила верхом и лазала по горам, поэтому ей легко было притворяться мальчишкой.

После Хенли я стал следить за собой, манеры мои изменились к худшему, и, трясясь за спинами наших друзей, мы по-старому задирали друг друга. Нам не приходилось любоваться красивыми видами, мимо которых мы проезжали, так как широкие спины четы Десмонд загораживали весь белый свет.

Но в этот прекрасный осенний день мы чувствовали себя счастливыми. Тень сэра Филиппа перестала преследовать меня, и, какие бы беды ни ждали нас в Лондоне, я чувствовал себя в безопасности, располагая покровительством такого силача, каким был актер. Он сам тоже пребывал в прекрасном настроении и басил одну песню за другой, пока копыта отсчитывали милю за милей. Никто из нас не думал, что на мирной лондонской дороге нас подстерегает беда.

Впереди показалась река. На узком мосту образовалась пробка – две группы вьючных лошадей, идущих в противоположные стороны, никак не могли разойтись: купцы проклинали друг друга, не желая уступать дорогу. Все сбились в кучу: телеги фермеров, верховые лошади и великолепная коляска знатной леди, спешившей ко двору королевы. Несколько минут мы стояли в стороне, ожидая своей очереди, наконец Десмонд сказал нетерпеливо:

– Этак можно весь день простоять! Уж лучше было ехать баржей.

Стоявшая у дверей коттеджа женщина посоветовала нам воспользоваться старым бродом и научила, как его найти. Десмонд поблагодарил ее, и мы поехали по дорожке, которая привела нас к реке немного ниже моста.

– Разве это уже Темза? – спросила миссис Десмонд менее спокойно, чем обычно.

Муж посмеялся над ней, так как это была совсем узкая речка (я забыл, как она называется), один из многочисленных рукавов Темзы. Но от осенних дождей речка вздулась, течение стало очень быстрым, и, если бы я мог видеть поток, а не шерстяную накидку, обтягивающую спину Десмонда, у меня тоже появились бы опасения.

– Здесь неглубоко, – сказал он, успокаивая жену. – Я припоминаю, что уже проезжал тут. Я пойду первым.

Лошадь, фыркая, с шумом и плеском вошла в реку, и грязная вода запенилась вокруг моих ног.

Вдруг Десмонд испустил невнятное восклицание, и, не успев сообразить, в чем дело, я полетел в воду вниз головой.

Когда, кашляя и отплевываясь, я выплыл на поверхность, то оказалось, что быстрое течение отнесло меня далеко в сторону от опасного места. Лошадь выбиралась на отмель. С берега доносились пронзительные крики миссис Десмонд. Мост был усеян любопытными, которые с огромным интересом наблюдали за происходящим.

Сначала я не мог обнаружить никаких признаков Десмонда. Но внезапно он вынырнул на поверхность в нескольких шагах от меня, и я увидел, что глаза его закрыты. Течение несло его, как щепку, бросая из стороны в сторону. Очевидно, во время падения лошадь ударила его копытом. Я подплыл к нему и успел схватить за волосы прежде, чем его голова снова исчезла под водой. Я не струсил, но не надеялся на свои силы, боясь что не сумею долго продержаться. А эти дураки на мосту не понимали всей серьезности положения.

Но тут появилась Кит. Она плавала, как выдра, и я сразу почувствовал, что могу быть спокоен за нее, как за самого себя. Признаться, я обрадовался, увидев ее: одному мне никогда бы не справиться с Десмондом, Мы и вдвоем-то совсем выбились из сил, пока подтянули его к берегу и вытащили из воды. Совершенно измученные, мы повалились на землю рядом с ним.

– Он цел и невредим! – выдохнул я, с трудом приходя в себя.

– Очень хорошо.

Кит была озабочена тем, чтобы поскорее переодеться, потому что из расположенных по соседству домов выбегали люди, предлагая помощь и сухие вещи, но, хоть ей и не терпелось» скинуть мокрые, липнувшие к телу штаны, она не могла сделать это среди возбужденной толпы. Однако ей не впервой было попадать в трудное положение, а присутствие союзника в моем лице облегчало дело. Я отвлек всеобщее внимание, в четвертый раз рассказывая, что произошло, а она тем временем укрылась за стогом сена.

Десмонд вскоре пришел в себя, но оказалось, что у него сломана нога. Мы перенесли его в ближайшую гостиницу, как могли утешили миссис Десмонд, а затем, забравшись в укромный уголок, принялись обсуждать свое положение.

– Ему придется пробыть здесь много недель, – сказал я.

– Что же мы будем делать? – спросила Кит.

Она сказала «мы», так как теперь нам и в голову не приходила мысль о разлуке. Сначала распался театр, теперь мы теряли Десмондов, и именно поэтому цеплялись друг за друга сильнее, чем прежде.

Мы решили самостоятельно добраться до Лондона и попытать там счастья.

Миссис Десмонд согласилась с нами, что это лучший выход. Им придется задержаться здесь, сказала она, пока не заживет нога Десмонда; если потребуется, они продадут лошадей, чтобы заплатить за стол и ночлег. Она написала нам рекомендательное письмо к мистеру Бербеджу, владельцу театра «Глобус». Это письмо да пара шиллингов из ее тощего кошелька (она заставила нас их взять) – вот и все богатство, с которым мы пустились в дорогу на следующее утро.

До Лондона мы добирались целых два дня, хотя иногда нам удавалось подсесть на попутные телеги. Кит уже бывала в столице; она сказала, что там трудно найти бесплатный ночлег. Поэтому мы решили не являться туда на ночь глядя и предпочли выспаться в стоге сена недалеко от деревушки под названием Кенсингтон. Проснувшись морозным утром на заре, мы с трудом дотащились до Стрэнда и в рамке открытых ворот Темпл Бара увидели на холме в центре города громаду церкви Святого Павла.

Кит чувствовала себя как дома в лабиринте узких улиц, где толпились тысячи людей, и впервые за время нашего путешествия я покорно следовал за ней.

– Театр найти очень просто, уверяю тебя, – сказала она. – Надо идти все прямо, никуда не сворачивая, пока не дойдешь до Лондонского моста, а там на другой стороне и театр.

Все театры находились за городской чертой, дабы лишить лорда-мэра Лондона возможности запрещать представления.

Чтобы вы могли представить себе, насколько велик в те времена был Лондон, достаточно сказать, что там находился не один, а несколько театров; и, хотя в городе бывали такие зрелища, как медвежий зверинец и петушиные бои, тысячи людей всегда стремились посмотреть представление в театре.

Наконец показался и «Глобус» – красивое здание, недавно выстроенное специально для театра Бербеджа, актеры которого именовались слугами лорда-камергера. Но, когда мы спросили мистера Бербеджа, нас направили в театр «Кертен», где труппа играла зимой, так как в великолепном новом «Глобусе» не было крыши и представления шли под открытым небом.

Театр «Кертен» находился в Фйнсбери Филдз, а это означало утомительный поход обратно через мост, на другой конец Лондона. Однако на сей раз нам повезло: мы попали туда в разгар репетиции. Через несколько минут к нам вышел, комкая в руке письмо, сам Бербедж. Это был высокий, хорошо сложенный Человек с отвратительным характером, который он не замедлил проявить.

– В чем дело? Десмонд искалечен? – обрушился он на нас с таким видом, будто мы сами толкнули Десмонда и сломали ему ногу. – И не может быть в Лондоне раньше, чем через месяц? Но он мне нужен! Он мне необходим! Передайте ему, что он обязан срочно выздороветь. Он должен быть на сцене хоть на костылях. Передайте это ему.

– Но мы не собираемся возвращаться, – заявила Кит, прежде чем я успел оправиться от неожиданности.

Она старалась говорить как можно любезнее.

– Что? – Он заглянул в письмо и сердито фыркнул. – Ах да, я и забыл. Миссис Десмонд спрашивает, не смогу ли я взять вас… Вы спасли Десмонду жизнь. Какой в этом прок, если вы допустили, чтобы толстый дурак сломал себе ногу? – Он скомкал письмо и бросил его на пол себе под ноги. Вместе с письмом он растоптал мою бодрость и все мои надежды. – Она, по-видимому, воображает, что у меня не театр, а школа! – сердился он. – Мальчишки, мальчишки без конца! Все шлют мне мальчишек. Можно подумать, что я их жарю к завтраку. Больше мне некуда их девать! Мальчишки, мальчишки… высокие, маленькие, нахальные, плаксивые. Я скоро с ума от них сойду! И каждый новичок играет хуже своего предшественника.

Он сделал решительный жест рукой, означавший, что пора убираться восвояси. Но я не хотел сдаваться.

– Мы не такие, как все… – начал я.

– Все говорят, что они «не такие», – перебил он. – Ну да, все разные, как гнилые яблоки, у которых гниль на разных местах.

– Его-то во всяком случае вам стоит прослушать, он хороший актер, – в смятении продолжал настаивать я, – Посмотрели бы вы, как его принимали в Ланкастере, Престоне и Манчестере.

Бербедж презрительно рассмеялся:

– Не сомневаюсь, что он очень мило пищит и сюсюкает. Но то, что сойдет для такой деревушки, как Манчестер, не годится для Лондона.

– Значит, вы даже не прослушаете нас? – спросила Кит,

– Увы, я занят, да это и бессмысленно. Нам не нужны такие мальчики. Прощайте.

Вот и все.

– Ничего, – сказала Кит, взяв меня за руку, – ведь это не единственный театр в Лондоне.

Да, были и другие театры, и мы обошли их все, не пропустив ни одного. Мы побывали в Саутуорке, в театре «Роза». Мы заходили в «Свои», в «Пэрис Гарден», побывали в театре «Блэкфрайерс», так как слышали, что там выступают труппы, состоящие из одних мальчиков. Мы надеялись, что туда-то нас примут. Но все было напрасно. Поход в театр Святого Павла, что находится рядом с большим собором, закончился столь же бесславно. Нам сказали, что туда берут только тех, кто окончил школу Святого Павла: они сделали вид, что не понимают нашу камберлендскую речь.

Никому не нужные, мы остались на улице, и только пара шиллингов отделяла нас от голодной смерти. Уж если нам не удалось получить работу, которую мы умели делать, то нечего было и мечтать найти что-нибудь другое.

Несчастные и обессиленные, опустились мы на скамью у таверны на Флит-стрит. Пора было позаботиться об ужине и ночлеге. Мы так усердно искали работу, что совсем забыли о еде, и с самого утра у нас не было и крошки во рту.

Кит с горечью продекламировала:

– Вот уж нет! – буркнул я.

Молодой человек, стоявший на пороге таверны, окинул нас испытующим взглядом и подошёл к скамейке.

– Как ваши дела? – спросил он участливо.

Мы растерянно молчали. Это были первые добрые слова, услышанные нами в Лондоне.

– Я видел, как вы утром разговаривали с Бербеджем, – продолжал незнакомец.

– А вы сами тоже играете в театре? – нетерпеливо спросила Кит.

– Немного, – ответил он, и огонек насмешки блеснул в его глазах. – Мне не дают больших ролей, – добавил он спокойно.

– Мы были бы счастливы получить любую роль, – вмешался я, – и обошли все театры, но нас нигде и слушать не хотят.

– Я знаю. – Он сказал это без улыбки, с глубоким сочувствием. – Трудно приходится тем, кто впервые попал в Лондон. Я сам это испытал. – Он снова улыбнулся и вытащил из кармана камзола рукопись. – Не говорите, что вас никто не прослушал. Сумеете разобрать мой почерк?

Почерк его был отвратителен, но мы разобрали. Я читал без всякого подъема. Этот человек сам признался, что он второстепенный актер, и я не видел, чем он сможет нам помочь, даже если ему понравится наше чтение. Но Кит читала, как всегда, когда в руках у нее была роль, – вкладывая всю душу в свое исполнение:

– Хорошо, – дрогнувшим голосом сказал молодой человек, когда она кончила. – Из всех мальчиков ты первый, кто не загубил этот монолог. Остальные убивали его наповал!

– Какой позор! Эти строки прекрасны!

– Правда? Тебе нравится? – Молодой человек был искренне обрадован. – Послушайте, давайте зайдем сюда и обсудим все за ужином. Быть может, я сумею помочь вам. Кто вы такие? Откуда вы? Сам я из Стретфорда, меня зовут Шекспир.

Глава девятая

Снова опасность

По-моему, Уил Шекспир умнее всех на свете и некто не способен так, как он, понять душу другого человека.

Ему едва минуло тридцать лет, и слава еще ждала его впереди, но мы были гораздо моложе, и он казался нам воплощением житейской мудрости. Так же как и я, он приехал в Лондон в поисках счастья, только это выдумки, что ему, как и мне, пришлось бежать из Стретфорда, скрываясь от правосудия. Но он тоже родился в деревне, умел стричь овец и возить сено. Порой, когда он замечал, что я тоскую по дому, он смотрел на меня, и глаза его, казалось, говорили: «Я-то тебя понимаю».

В тот вечер он угостил нас роскошным ужином, так как, по его словам, он только что закончил новую пьесу и дирекция заплатила ему целых шесть фунтов. Как сейчас, я вижу его лицо, склоненное над накрытым столом: неровное пламя свечи освещает его глубокие глаза и огромный лоб, обрамленный редеющими черными волосами.

Он выслушал наш рассказ о труппе Десмонда и громко смеялся, узнав, как плохо нас приняли в Стретфорде. Еще больше его позабавило то, что самой популярной пьесой была его собственная комедия «Два веронца».

– Теперь все стали ставить мои пьесы, – сказал он, – но, кроме нашей труппы, никто не платит мне ни копейки. Дай им только возможность, украдут и мои новые рукописи. Пираты, театральные пираты…

Мы жадно слушали его рассказы, так как страстно любили театр, и каждое слово о лондонских актерах казалось нам откровением. Мы были уверены, что теперь все пойдет отлично. Шекспир наполнил надеждой наши сердца так же, как едой – наши желудки. Наконец, видя, что мы клюем носом, он вызвал хозяина, устроил нам бесплатный ночлег и велел завтра разыскать его в театре «Кертен».

Наше второе посещение этого театра прошло совсем по-иному. Бербедж был ясен, как майский день, и встретил нас так, как будто видит в первый раз.

– Который из них ваша замечательная Джульетта? – спросил он.

– Вот этот, – ответил Шекспир, выталкивая Кит вперед и давая ей в руки пьесу. – Слушайте. Кит начала читать:

Когда она кончила, Бербедж шлепнул себя по ляжкам и восторженно воскликнул:

– Вот это да! И внешне он очень подходит, разрази меня гром! – Затем он с сомнением обернулся ко мне и стал разглядывать мое исцарапанное лицо. – Ну, а этот? Его не назовешь итальянским красавчиком.

– Он прирожденный комик, – ответил Шекспир. – Вы бы послушали, как он вчера расписывал летние гастроли Десмонда, передразнивая всех, кого они встречали. Ну-ка, Питер, попробуй почитать за кормилицу, да сделай ее самой смешной старой сплетницей на свете.

Я старался изо всех сил, хотя очень трудно казаться смешным перед двумя-тремя зрителями. Но, кажется, моя игра им понравилась, так как Бербедж согласился принять и меня. Я не мог играть кормилицу, потому что эту роль уже отдали другому способному мальчику, но мне предложили играть маленькие выходные роли, например синьоры Монтекки, и дублировать основных актеров, если кто-нибудь из них заболеет.

Мы оба считались учениками Шекспира. Труппа платила ему по четыре шиллинга в неделю за каждого из нас, но он отдавал эти деньги нам. Как и другие профессиональные актеры, он был совладельцем театра и участвовал в доходах. Когда мы вырастем, мы тоже сможем войти в долю, если внесем денежный вклад в общую кассу. Или будем работать наемными актерами и каждую неделю получать жалованье от пяти до восьми шиллингов.

А пока, имея всего восемь шиллингов на двоих, мы с трудом сводили концы с концами. Шекспир помог нам снять комнату на чердаке, недалеко от театра, и показал, где можно дешево обедать. В ту зиму в Лондоне было холодно и голодно: тысячи дымящих труб застилали город копотью, которая сгущалась от туманов, поднимавшихся с реки. Как я томился порой по сладковатому запаху ярко пылавшего торфа и по куску домашней баранины, которую мать коптила сама!

В начале декабря я получил письмо из дому. Его принес в «Королевскую лилию» разносчик товаров. Оно было написано 22 ноября.

«Тебе лучше держаться подальше, во всяком случае до весны, – писала мать, – так как наши отношения с сэром Филиппом очень обострились. В октябре он начал заново строить свою стену. Джон Келд – ты ведь знаешь его бешеный нрав – пытался помешать ему, и дело кончилось схваткой, во время которой одного из слуг сэра Филиппа чуть не утопили в реке. Джону Келду пришлось бежать; он, наверное, в Шотландии. Сэр Филипп совершенно обнаглел: он огородил луга и со стороны Пенрита, а покорные глупцы даже пальцем не шевельнули, чтобы остановить его. Он загребает много денег, и люди говорят, что он задумал стать самой важной персоной в Камберленде. Но ему не всегда удается осуществлять свои хитроумные планы. Среди фермеров ходят всякие забавные слухи, о которых ты узнаешь, когда вернешься».

Она писала обо всех домашних и о ферме, сообщала новости о соседях и о скотине, в частности о старом пони. Кроме письма, она прислала большой кусок той самой копченой баранины, по которой я скучал, горшочек ромового крема и другие камберлендские лакомства, которые Кит ела с таким же удовольствием, как и я.

– Хорошо, когда есть мать, – заметила она.

Для нас наступили горячие дни. Нам, особенно Кит, приходилось учить много ролей. Слуги лорда-камергера ставили бессчетное число пьес: их репертуар состоял из комедий, хроник и трагедий, написанных не только Шекспиром, но и Марло, и новым драматургом Беном Джонсоном и десятком других. Мы почти каждый день меняли постановки, иногда играли новые пьесы, а иногда старые, которые потом не исполнялись месяцами и даже годами. В одних пьесах у нас были большие роли, в других – ни строчки. Например, в «Докторе Фаустусе» Кит, Божественно прекрасная в роли духа Елены Троянской, лишь молча проходила по сцене, а я изображал один из семи смертных грехов (обычно Обжорство – в маске и с огромным Подкладным брюхом). Порой я вообще не выступал, а просто передвигал мебель на сцене или держал доску с надписью: «Улица в Лондоне», или: «Поле битвы».

Прошло много недель, прежде чем Кит пришлось сыграть роль Джульетты. К этому времени приехали Десмонды, еще более толстые и веселые, чем раньше. Их приняли с распростертыми объятиями. Но я заметил, что, несмотря на свою популярность, Десмонд был лишь второстепенным исполнителем по сравнению с Бербеджем и другими ведущими актерами.

Все говорили, что Кит в роли Джульетты произведет в городе сенсацию. Ее появление на сцене и раньше встречали несмолкаемыми аплодисментами – уже пошла молва о новом замечательном мальчике, актере с Севера, – но ей еще ни разу не представилась возможность показать свой талант в полном его блеске. Такой возможностью была трагедия «Ромео и Джульетта», лучшая пьеса Шекспира. Роль Ромео играл сам Бербедж, и мы все были уверены, что, как только королева узнает о новом спектакле, наша труппа получит приказ играть во дворце.

Наконец забрезжила заря великого дня.

– Волнуешься? – в шутку спросил я, так как знал, что она никогда не волнуется.

Кит отрицательно покачала головой:

– Нет, я бы только хотела, чтобы кормилицу играл ты, – сказала она. – Ты куда комичнее Мортимера: он как остывшая котлета. С тобой бы я играла лучше, Питер.

– Спасибо. Вдруг Мортимер поскользнется на апельсиновой корке; на этот случай я знаю его роль наизусть, да и твою кстати.

Действительно, день за днем присутствуя на репетициях и слушая, как Кит твердит свою роль у нас на чердаке, я выучил все до последнего слова. Тут нет ничего особенного: каждый может запомнить стихи. Но ни я и никто другой из мальчиков не мог произносить эти строки, чувствовать и вживаться в них так, как это делала Кит.

Мы вместе пришли в театр. Публика валом валила в зал. У дверей торговали горячими каштанами, подогретым элем и другой лакомой снедью, помогающей спасаться от холода. Партер был полон. Джентльмены платили целый шиллинг за места на сцене, чтобы увидеть новую Джульетту совсем близко. Как я ненавидел этот обычай! Иногда они так заполняли сцену, что почти не оставалось места для актеров. А как мешали постоянное перешептыванье, возня и табачный дым, который они пускали нам в лицо! Мне было досадно, что Кит придется играть в такой обстановке.

Только я надел свой увесистый костюм – я играл роль синьоры Монтекки, матери великого Бербеджа, – как вдруг передо мной предстала Кит. Глаза ее были совершенно круглыми от страха. Она уже оделась – для нынешнего спектакля ей сшили великолепный новый костюм, но пальцы ее судорожно рвали застежки платья.

– Что случилось? – спросил я.

– Н-не могу, – заикаясь, пролепетала она, сбрасывая на пол огромный кринолин из золотой парчи и отшвыривая его ногой.

– Что не можешь?

Я не верил своим ушам. После такого успеха в других ролях неужели на нее напал приступ страха перед сценой? Мне казалось, что она даже понятия не имеет об этом ощущении.

– Уйдем отсюда! – воскликнула она в каком-то исступлении и пустилась бежать как была, в рубахе и штанах, забыв снять золотые туфли Джульетты.

Путаясь в широких юбках, спотыкаясь на высоких каблуках, к которым никак не мог привыкнуть, я бросился за ней вдогонку, но безуспешно. В это время в уборную вошел Бербедж.

– Где Кит? Почему его костюм валяется на полу?

Я рассказал, что произошло. Бербедж разразился проклятьями, а я еле стоял в своих крошечных туфлях на высоких каблуках и только крякал.

– Обыскать здание! – заревел он так, что задрожала крыша.

А когда люди побежали выполнять его приказание, накинулся на них за то, что они шумят. Разве они не знают, что публика уже собралась и в зале слышно каждое слово?

Я поднял с полу красивое золотое платье. Я был уверен, что они не найдут Кит. Она спрячется так, что ее никто не разыщет. Но костюм надо срочно передать ее дублеру, Дику Прайору.

Возвратился взбешенный Бербедж.

– Надевай эту штуку, – приказал он.

– Я? Но я… Играть должен Дик Прайор…

– Надевай, тебе говорят! Прайор смылся, как только увидел, что Киркстоун на месте. Откуда ему было знать, что он понадобится? Полчаса назад Киркстоун выглядел, как огурчик. Ты знаешь роль?

– Да, сэр, но…

– Тогда хотя бы произноси слова. Сделай милость, произноси слова! – Он с трагическим видом поднес кулак ко лбу. – Это все, что от тебя требуется. Пьеса погибла. Счастье, если сегодня не спалят наш театр.

Услужливые руки помогли мне надеть костюм Джульетты, прикрепили парик, накрасили губы и щеки и попытались сотворить чудо: сделать меня прекрасным. Сквозь сукна кулис мы слышали, что спектакль начался и что все идет гладко.

На мое плечо легла рука Шекспира. Он был бледен, но по его лицу нельзя было прочесть, как он расстроен.

– Не волнуйся, – шепнул он. – Помни, что играть ты умеешь. А когда нет солнца, приятно взглянуть и на луну.

– Я буду стараться изо всех сил, – ответил я.

Близился момент моего выхода.

– Где моя девочка? Где Джульетта? – услышал я голос кормилицы.

Я подобрал юбки и, проскользнув через дыру в заднике, услышал свой собственный голос, который стал звонким и высоким:

– Я здесь! Кто зовет меня?

Шепот удивления и разочарования пробежал по залу. Это больно уязвило мое самолюбие. Ладно, я докажу им, что тоже умею играть. Готовый бросить вызов шепчущимся джентльменам в креслах, я гордо вскинул голову и взглянул прямо в глаза… сэру Филиппу Мортону.

Глава десятая

«Это сэр Филипп!»

Он сидел передо мной в алом бархатном камзоле, положив одну черную ногу на другую, и посасывал трубку, зажатую в тонких губах, окаймленных золотой бородкой.

В его холодных голубых глазах появилось выражение удивления, но не потому, что он меня узнал: как и все другие, он был неприятно поражен, убедившись, что Джульетту играет не тот красивый мальчик, о котором говорил весь город.

Он не узнал меня… пока.

Но за время долгого представления не подскажет ли ему память, кто перед ним? Что, если моя походка и характерный камберлендский выговор вызовут смутные воспоминания? Ведь это будет катастрофа.

«Надо продолжать, – подумал я, – надо надеяться, что все обойдется. Парик, грим и платье с кринолином преобразили меня; я совсем не похож на мальчика, которого он видел на горе при свете зари и за которым гнался в пенритской гостинице».

Я часто присутствовал на репетициях, где Кит всегда играла с таким подъемом и вдохновением, как будто она была настоящая, живая Джульетта, а не актриса Кит Киркстоун. Так играть я не смог бы даже во имя спасения собственной жизни, но Шекспир был прав, когда подметил, что у меня есть дар подражания. Я хорошо помнил, как читала Кит ту или иную строку, отдельные слова, на которых она делала ударение, все модуляции ее голоса. Я изучил все ее движения, выражение лица в определенные минуты, помнил, как она поднимала руки, мяла платок или хватала кинжал в конце пьесы.

Моя Джульетта была зеркальным изображением той, которую играла Кит.

Это удачное сравнение. В моем исполнении не было глубины, но со стороны оно выглядело неплохо.

Сначала я играл только для одного зрителя, для сэра Филиппа. Я знал, что жизнь моя зависит от того, насколько я сумею скрыть от него Питера Браунрига. Сэр Филипп должен был видеть перед собой только Джульетту.

Но, по мере того как уходил день и охватившее было зрителей разочарование рассеивалось, уступая место симпатии, я начал забывать об опасности и играл свободно, как настоящий актер, для всего зрительного зала. После сцены у балкона даже раздались аплодисменты, которые согрели меня, как стакан доброго вина. Бербедж похвалил меня хриплым шепотом. Шекспир дружески потрепал за ухо.

Пьеса была спасена. Но с сэром Филиппом дело обстояло не так-то просто. Когда я появлялся, он не сводил с меня глаз. В некоторых сценах я оказывался так близко от него, что чуть не задевал его вытянутые ноги. Он курил, и один раз струя табачного дыма заставила меня закашляться во время длинного монолога. Он пробормотал какие-то извинения и тотчас выколотил трубку о каблук.

Мое счастье, что при всех своих пороках сэр Филипп был настоящим любителем театра. Он наслаждался нашим представлением. Если бы он томился и мысли его начали рассеянно блуждать, один Бог знает, к каким роковым последствиям это могло бы привести.

Однако ничего подобного не произошло, и, вонзив театральный кинжал в складки одежды, я легко и грациозно опустился на грудь Бербеджа, уверенный, что все идет как нельзя лучше.

Правда, не прошло и нескольких минут, как мне пришлось снова пережить сильное потрясение. Не успели слуги герцога торжественно унести мой труп со сцены и гораздо менее торжественно поставить меня на ноги за кулисами, как вдруг какой-то дюжий парень стукнул меня по плечу:

– Джульетта? – спросил он.

– Да.

– Я грум сэра Филиппа Мортона.

– Но… – Я весь подобрался, готовый обратиться в бегство, хотя понимал, что в женском костюме это будет нелегко.

– Сэру Филиппу нравится твоя игра, – сказал грум.

– Он… он хочет видеть меня? Но я… я, наверное, не смогу…

– Видеть тебя? – Парень презрительно фыркнул. – Очень ему нужны такие, как ты! Нет, просто он велел передать тебе вот это.

Парень вручил мне коробку конфет и ушел, переступая кривыми, как колесо, ногами.

Я глядел ему вслед, не в силах произнести ни слова, а затем прислонился к стене и, ко всеобщему удивлению, начал неудержимо хохотать.

Через пять минут, только я успел сбросить свой костюм и стоял в нижней сорочке и в коротких штанах, как вошел Бербедж.

– Молодец! – сказал он отрывисто. – Ты просто спас нас всех.

Я был бы страшно доволен, если бы меня не испугало выражение его глаз.

– Где этот негодяй? – крикнул он.

– Кто? – недоуменно спросил я, хотя прекрасно понимал, кого он имел в виду.

– Я изобью его до полусмерти, – сказал он с какой-то свирепой радостью, и я понял, что он это сделает.

Я натянул штаны и начал застегивать крючки на талии. Я терялся в догадках, куда девалась Кит. Может быть, она ушла домой? Это было бы лучше всего: там она могла бы спокойно переждать, пока утихнет гнев Бербеджа; сейчас явно не стоило попадаться ему на глаза.

– По-моему, он не совсем здоров… – начал было я.

– Нечего оправдывать эту скотину! – тотчас перебил меня Бербедж. – Для того, кто без предупреждения отказывается играть, нет никаких оправданий. Если бы этот проклятый парень не играл, как… как ангел, я вышвырнул бы его вон со всеми потрохами и никогда не пустил на порог своего театра. А пока я спущу с него шкуру!

И нужно же было, чтобы именно в эту минуту появилась Кит с таким сияющим видом, как будто ей удалось достать луну с неба. Страх ее исчез бесследно. Весь мир лежал у ее ног.

– Поздравляю, Пит, ты…

Но тут она заметила рассвирепевшего Бербеджа, и лицо у нее вытянулось.

– Беги, Кит! – крикнул я.

Но Бербедж загородил ей дорогу к двери.

– Та-ак! – сказал он, и от этого коротенького словечка повеяло таким холодом, словно от смертного приговора.

– Мне очень жаль, сэр, – сказала Кит, – но…

– Ты еще пожалеешь, очень пожалеешь! Как никогда в жизни!

– Но… – заикнулась Кит, – Питер так хорошо играл…

– А если бы он сыграл плохо? Ты откуда мог знать?

Бербедж медленно двинулся к ней, вытянув вперед руки.

– Не делайте этого! – закричал я, вцепившись ему в руку. – Не делайте этого, мистер Бербедж, – Кит не…

– Замолчи, Питер! – отчаянно крикнула Кит. Она решила смириться с тем, что ее ждало. Она, видимо, считала, что речь идет о небольшой трепке. Ей, наверное, никогда не приходилось видеть, как рассвирепевший мужчина избивает мальчика до крови.

– Прочь с дороги! – тихо сказал Бербедж и одним движением руки отшвырнул меня в угол.

Огромный и разъяренный, он стоял рядом с ней. Ах ты, непослушный, мерзкий, вероломный, бесчувственный, неблагодарный, бестактный…

– Что случилось? – раздался с порога спокойный голос Шекспира. – Это что, новый вид наказания, Дик? Обвиняемый получает сто прозвищ? Что ж, это, пожалуй, лучше, чем сто плетей!

– Погоди, дойдет очередь и до плетей!

Шекспир вошел в комнату и мягко взял друга за руку:

– Нет, Дик.

– Не вмешивайся, Уильям. Ты чересчур мягкосердечен. Пусть это послужит негодяю хорошим уроком. Первый закон для актера – никогда не подводить товарищей.

Но Шекспир стоял на своем.

– Если кто-нибудь должен внушать ему заповеди актерского ремесла, то это буду делать я.

– Ты? Дорогой мой, ты пишешь, как сама муза, но что касается исполнения…

– Благодарю за комплимент, – улыбнулся Шекспир. – Но тем не менее эти мальчики – мои ученики. И никто из труппы их и пальцем не тронет.

– Ладно. – Бербедж пожал плечами и сделал шаг назад. – Пусть будет так. Но ты обязан держать их в руках. Если они еще хоть раз выкинут такой фокус, то оба вылетят из театра.

– Ручаюсь тебе, фокусов больше не будет.

Бербедж величественно выплыл из комнаты. Кит робко взглянула на Шекспира:

– Вы будете меня сечь?

Он засмеялся:

– Ты прекрасно знаешь, что не буду, девочка.

Мы с Кит оторопели. Он прикрыл дверь и усадил нас рядом с собой.

– Я догадался совсем недавно, – сказал он. – Ни один мальчик не смог бы так сыграть Джульетту. Хотя, – добавил он, дружелюбно взглянув на меня, – Питер очень удачно подражал тебе. А теперь расскажи мне всю правду.

И тут, к моему великому удивлению, Кит, которая так долго скрывала от меня свою тайну, принялась рассказывать всю историю. Я же говорил, что Шекспир умел читать в сердцах людей. Мы чувствовали, что ему можно довериться.

– И со мной случилось нечто похожее на историю Джульетты, – сказала она. – Вот почему мне так легко ее играть. Мой опекун хотел, чтобы я вышла замуж за человека, который мне не нравился.

– Но ты же совсем еще девочка! – удивился Шекспир.

– Мне тринадцать лет. Почти столько же, сколько Джульетте. Свадьба должна была состояться через два года, но к обручению все было уже готово.

– А Ромео? – Глаза драматурга весело блеснули.

– У меня нет никакого Ромео! – презрительно усмехнулась Кит. – Я вообще не хочу выходить замуж. Поэтому мне оставалось только бежать от моего опекуна. В один прекрасный день, дождавшись темноты, я скрылась из дома и, переодевшись мальчиком, поступила в труппу Десмонда. Остальное вы знаете. Я не хочу возвращаться домой, пока не вырасту и не смогу поступать по-своему, чтобы никто из них не смел мною командовать.

– Сочувствую тому, кто женится на тебе против твоей воли, – засмеялся Шекспир.

– А кому это нужно? – спросил я.

Мне все это казалось диким и нелепым.

– Да будет тебе известно, – сказала Кит, с гордым видом поворачиваясь ко мне, – что я из очень знатного рода. И после совершеннолетия мне достанется великолепное имение.

– Вот оно что! – торжествующе воскликнул Шекспир. – Теперь понятно, почему этот человек хотел взять в жены такого бесенка.

– Перестаньте дразнить меня, – сказала она.

– Однако, мисс Кэтрин Рассел, вы еще не изволили объяснить, почему перед самым спектаклем вас охватил такой панический страх, что вы не остановились даже перед тем, чтобы сорвать представление.

– Мне страшно неприятно, – ответила она, и я впервые заметил, что она стыдится своего поступка, – но я так испугалась, что забыла обо всем на свете.

– Но почему?

– Я увидела в зрительном зале человека, который хотел жениться на мне. В женском платье он бы меня сразу узнал.

– Как его зовут? – спросил Шекспир.

– Я знаю! – вскричал я, осененный внезапной догадкой. – Это сэр Филипп Мортон!

Глава одиннадцатая

Дом джентльмена в желтом

Как хорошо, что у нас – у меня, у Кит и у Шекспира – больше не было тайн друг от друга.

Когда Кит узнала, что произошло между мной и сэром Филиппом, она горячо раскаивалась, что послала меня навстречу опасности, от которой сама старалась спастись. Но я утверждал, что у нас совершенно разное положение. В роли Джульетты я был неузнаваем, а Кит, одетая в тот же костюм, походила бы на Кэтрин Рассел гораздо больше, чем в будничной одежде мальчика.

– Этот человек – настоящий зверь, – с отвращением сказала она. – Я ему совершенно безразлична: он обращается со мной, как с ребенком. Ему бы только прибрать к рукам мое имение. Вот он и поспешил с формальным обручением, считая, что я слишком молода, чтобы понять всю серьезность этого шага. Он думал, что я не осмелюсь нарушить помолвку, а как только мне исполнится пятнадцать лет, он станет моим мужем и получит все мое состояние.

– А что думал твой опекун? – спросил Шекспир.

– Не мне об этом судить. Мистер Норман всегда был хорошим человеком; он близкий друг моего отца. Но, с тех пор как он спелся с сэром Филиппом… – Она запнулась, задрожав от ужаса при воспоминании. – Сэр Филипп страшный человек. Он имеет какую-то непонятную власть над людьми. Он единственный, кого я боюсь.

Шекспир задумчиво поглаживал свою острую бородку.

– Я поговорю с билетером, – сказал он после минутного раздумья. – Если сэр Филипп снова появится в нашем театре, тебя сразу предупредят, и ты не будешь играть. Чертовски неудобно, но это лучше, чем потерять тебя навсегда!

– А как же мистер Бербедж?

– Я скажу ему. Не беспокойся, девочка, я не открою ему, кто ты; этот секрет мы будем хранить свято. Но надо что-нибудь придумать. – Он улыбнулся: – Надо мною всегда смеются, что я беру для своих пьес готовые сюжеты, а не придумываю что-нибудь новое. Но вы не беспокойтесь, для вас-то я состряпаю какую-нибудь историю.

К счастью, наша тревога быстро улеглась, так как через два дня до нас дошел слух, что сэр Филипп уехал в Камберленд. Трудно было предположить, что после столь длительного путешествия он решится сразу пуститься в обратный путь.

Мне кажется, что, как ни рвался он к жизни в столице, старая королева не очень-то его жаловала и он мало бывал в придворных кругах. А он был не из тех, кто соглашается играть вторую скрипку, и поэтому предпочитал сидеть в Камберленде, где находил, чем занять себя: присваивал общинные земли, подыскивал себе в жены богатых наследниц и плел опасные и подлые интриги, о которых мы в то время и не подозревали.

С каким облегчением мы думали о том, что он теперь преспокойно едет по дороге, которая уводит его все дальше и дальше на север! Нам и в голову не приходило, что его черная тень скоро вновь омрачит нашу жизнь.

Наконец Кит сыграла Джульетту. Как мы и ожидали, весь Лондон просто голову потерял. Был забыт даже Бербедж – Ромео. Но Бербедж был слишком большой артист, чтобы завидовать ей. После спектакля он и Шекспир пригласили нас ужинать в таверну, и мы так наелись, что чуть не лопнули. Выпив пару стаканов вина, Бербедж помрачнел и с тоской посмотрел на Кит.

– Мальчик играл, как великий артист, – сказал он, – но у бедняжки нет будущего.

– Какого будущего? – отозвался Шекспир.

Бербедж глубоко вздохнул.

– Все прекрасно, он прелестен, как девушка – у нас никогда не было такого актера на женские роли. Но всех мальчишек ждет одинаковая судьба! Через года два на верхней губе и на подбородке у него вырастут черные усы и борода, а голос начнет ломаться. Конечно, он может еще прославиться как исполнитель мужских ролей, но почему-то так не бывает… Я вижу тебя в роли Джульетты, но не Ромео.

Шекспир веселился от души.

– Не спеши огорчаться, Дик. Ставлю фунт, что Кит еще лет десять не отрастит себе бороды.

– Благодарю покорно. – Бербедж подлил себе еще вина. – Я не любитель биться об заклад. Весь свой азарт я вкладываю в театр, и с меня достаточно, поверьте.

– Кто же может изменить театру? – вызывающе спросил Десмонд.

– Я.

Это сказал Шекспир. Все повернулись к нему.

– Ты? – воскликнул Бербедж. – Но тебя ждет слава! Ты и сейчас пишешь не хуже Марло. Когда-нибудь ты превзойдешь и его. Неужели ты откажешься от всего этого?

– Мне кажется… когда-нибудь… когда я сумею… – Шекспир смотрел на огонь, потрескивавший в камине, и, слушая его спокойный голос, я чувствовал, что сквозь пламя и черный дым он видит родной Уорвикшир. – В прошлом году я купил дом в Стретфорде…

– Новый дом?

– Да. Я хочу жить в настоящем доме, а не в тесных каморках Бишопсгейта. Я хочу иметь сад. Мне нужна настоящая река. Разве Темза – река? Это улица, сточная канава и кладбище. – Внезапно он повернулся ко мне:– Скажи, Питер, где бы ты хотел доживать свои дни: в Лондоне или в Камберленде?

Я улыбнулся ему в ответ, и мы почувствовали себя встретившимися в городской толпе сельскими жителями. Я вспомнил Бленкэтру, и голубое небо над ней, и одетый в цветущий вереск лес, и Дервентуотер, в воды которого глядятся горы, и молодые лиственницы на склонах засахарившихся от снега вершин, и тысячи других вещей. И я сказал взволнованно:

– Дай Бог, чтобы в Камберленде!

– Я тоже, – заметила Кит.

Я был очень рад, что она испытывает те же чувства, что и я.

Но и Лондон был великолепен, особенно перед рождеством, когда слуги лорда-камергера получили приказ на двенадцатую ночь рождества играть перед самой королевой.

Рождественские праздники были для нас днями каторжного труда и веселых развлечений. В те вечера, когда мы не выступали перед наполненным восторженными зрителями залом, мы веселились у Шекспира в Бишопсгейте, у Десмонда в «Королевской лилии» или катались на коньках по дороге в Кенсингтон. Но я никогда не забуду двенадцатую ночь в Уайтхолле, где в огромном зале отвели место для сцены. Стены были увиты плющом и украшены ветками остролиста, лавра, розмарина и омелы. Драгоценности на дамах сверкали и переливались в огнях тысячи свечей, а прямо перед нами восседала сама королева – ее шелковые юбки казались каскадом серебра, а огромный испанский воротник окружал лицо кружевным ореолом…

Мы ставили «Виндзорские проказницы», пьесу Шекспира, написанную специально для королевы, которая захотела увидеть толстяка Фальстафа влюбленным. Кит играла Анну Пейдж, а я – миссис Куйкли. Мне несколько раз удалось рассмешить королеву.

Нам заплатили за представление десять фунтов. Это было неплохо, но и не так уж много. Королева была скупа: она считала, что с нас достаточно славы и звания любимых актеров английского двора. Для мальчиков-учеников королевское жалованье не имело значения, так как мы ничего не получали, зато нас на славу накормили остатками от королевского пира: нам достались жареный павлин и лебедь, апельсины, рябина и «снежки» – смесь сливок, сахара и яичного белка, – которые легко проскочили в желудки, до отвала набитые другой снедью. Правда, ночью меня мутило, да и Кит дразнила меня, называя жирным рождественским поросенком, но ради такого пира стоило и помучиться.

Зима кончилась, и наступила весна. Нам предстояло перебраться в летнее помещение, в новый театр «Глобус». Шекспир заканчивал пьесу о Генрихе V, которая должна была иметь успех, так как в связи с походом лорда Эссекса в Ирландию все только и говорили о войне.

Кит получила забавную роль – не совсем обычную, хочу я сказать: она должна была играть французскую принцессу Кэтрин, которой следовало говорить по-французски. Но Кит французский язык не пугал, так как дома у нее был очень хороший учитель. Я по-прежнему играл миссис Куикли, которая очутилась и в новой пьесе. Я уже стал специалистом по исполнению этой роли. Мы надеялись, что нам снова удастся получить разрешение играть перед королевой.

Помню, как раз после Майского дня[9] нам раздали рукопись новой пьесы. И тут-то произошла удивительная история, которая повлекла за собой целую цепь не менее странных происшествий.

Надо сказать, что к этому времени мы стали в Лондоне своего рода знаменитостями, во всяком случае в театральных кварталах, в Финсбери и Саутуорке, где расположено большинство театров, а также среди придворных и светских людей, которые регулярно посещали наш театр. Вот почему я нисколько не удивился, когда у церкви Святого Павла со мной заговорил джентльмен в желтом. Мы привыкли к тому, что нас останавливали совершенно незнакомые люди и говорили нам комплименты.

Я не знал его имени и называю джентльменом в желтом, потому что на нем был надет желтый камзол, сшитый по последней моде, из материала, стоившего целое состояние. У него был вид человека знатного, а мне, по глупости, льстило, что все видят, как я разговариваю с таким блестящим джентльменом.

– Миссис Куикли, если не ошибаюсь? – спросил он с улыбкой. – А также кормилица Джульетты, и Лючетта, и… – Он не задумываясь перечислил десяток моих ролей. – А над чем вы сейчас работаете?

Я рассказал ему о «Генрихе V» – мы не скрывали, что готовим новую пьесу, – и даже назвал предполагаемый день премьеры. Он был разочарован.

– Какая досада! Я не смогу быть на премьере! К этому времени я уеду в Италию. Это у вас пьеса?

Я протянул ему рукопись. Он начал скандировать первые стихи.

читал он вполголоса. – Замечательные стихи! – воскликнул он. – Какое невезенье! Я не увижу ее. – Он продолжал читать про себя, жадно глотая строку за строкой. Наконец он оторвался от рукописи и вздохнул. – Не могли бы вы одолжить мне рукопись на один вечер? Если мне не суждено увидеть пьесу на сцене, то я хотел бы хоть прочитать ее.

Я не смог ему отказать. Тем более что он дал мне шиллинг. Если бы вам шиллинги доставались так же редко, как мне, вы бы поступили не иначе.

Не успел он отойти, как появилась Кит. Мы условились встретиться на церковном дворе, и она, конечно, опоздала. Это была одна из «девчоночьих» привычек, от которых она так и не смогла отучиться.

– Ну и дурака же ты свалял! Вот деревенщина! – сказала она шутливо, когда я рассказал ей о своей встрече. – Как его зовут и где он живет?

– Я… я не спросил.

– О Питер, за тобой надо смотреть, как за маленьким ребенком!

– Все будет в порядке, – возмутился я. – Мы договорились встретиться завтра, в девять часов утра, на этом самом месте.

– Он не придет, – убежденно сказала она.

Кит оказалась права. Мы пришли вместе с ней к назначенному часу и ждали, пока часы не пробили десять, но джентльмен в желтом так и не появился.

– Это пират, – заявила Кит, – театральный пират. Он продаст пьесу, ее лихорадочно начнут готовить и поставят раньше нас.

К ужасу своему, я вынужден был согласиться с ней. Как мне признаться Шекспиру, что я продал его новую пьесу за шиллинг?

– Не падай духом, – посоветовала Кит. – Возможно, я и ошибаюсь. Может быть, он просто проспал или задержался. Во всяком случае, ему-то известно, где тебя найти, и если он честный человек, то принесет пьесу в театр.

Конечно, он не принес. Мы оба отлично знали, что он не принесет. Не оставалось ничего другого, как пойти к Шекспиру и во всем ему признаться. Если он тоже решит, что джентльмен в желтом – пират, то сумеет поторопить с репетициями и представление состоится раньше, чем у тех, других. Но это очень обидно, так как в первый вечер мы должны были выступать перед королевой, а назначенный день менять было нельзя: двор уже выехал в одну из своих обычных поездок по стране.

Мы с Кит шли вниз по Флит-стрит, в двадцатый раз обсуждая положение, и только я успел сказать, что сейчас же иду в Бишопсгейт и расскажу Шекспиру всю правду, как – о чудо из чудес! – я увидел джентльмена в желтом.

– Вот он! – вскричал я, хватая Кит за руку.

– Где? Который? А, вижу, вижу…

Он ехал в противоположную сторону, очевидно направляясь к городским воротам. Я закричал, но грохот повозок и громкие крики продавцов заглушили мой голос. Он проехал, даже не повернув головы.

– За ним! – крикнул я.

И мы побежали, проталкиваясь сквозь толпу и лавируя между товарами, разложенными на мостовой.

Он ехал верхом, но мы при желании могли бы догнать его. Он не мог пустить лошадь галопом, пока не проедет Темпл Бар и большую часть Стрэнда. Конечно, если ему удастся выехать на широкую дорогу, нам никогда не поймать его. У Темпл Бара была страшная давка. Он вынужден был придержать лошадь и вместе с какой-то крестьянской телегой ждать, пока в узкие ворота протиснется эскадрон солдат. Не теряя времени, я проскользнул между коляской и тележкой, запряженной осликом, и приблизился к нему.

– Простите, сэр…

Он посмотрел на меня сверху вниз. Глаза его невольно блеснули – он узнал меня, но сделал вид, что не знает.

– Что тебе нужно, мальчик?

– Я одолжил вам рукопись пьесы…

– Что? Что такое? Ты с ума сошел! Ты принимаешь меня за кого-то другого.

– О нет, – ответил я твердо и схватил лошадь за узду.

Теперь я знал, что имею дело с вором, а не с забывчивым джентльменом, и мог действовать решительно.

Он ударил меня хлыстом, но я крепко вцепился в узду, а кругом уже собиралась толпа. Один из привратников с бранью пробился вперед, так как пробка на дороге все увеличивалась. Я стоял на своем. Я знал, что это святая правда, и не понимал, почему окружающие не верят мне.

Теперь, вспоминая прошлое, я могу взглянуть на происходящее их глазами. Джентльмен, сидящий на лошади, и мальчишка-актер, бродяга, выкрикивающий нелепые обвинения по поводу украденной пьесы. Как можно украсть пьесу? И кому она нужна? Мальчишка даже не знает имени джентльмена!

Да, теперь-то я могу понять, почему меня оттащили прочь и толкнули в грязь с криками, что я должен благодарить, если меня не отвели к судье и не попотчевали плетьми.

Когда я поднялся на ноги, весь красный от стыда и бешенства, джентльмен в желтом был уже далеко. И, к моему удивлению, вместе с ним исчезла и Кит. Она не произнесла ни слова, чтобы подтвердить мою правоту, и даже не осталась пожалеть меня. Я чувствовал себя одиноким и обиженным.

Но я был несправедлив к ней. Внезапно она появилась из ворот с независимым видом, взглянула на привратника, высунула язык прохожим, которые, не торопясь расходиться, зубоскалили на мой счет, и, не говоря ни слова, увела меня прочь. Она сжала мою руку, и я понял, что еще не все потеряно.

– Я знаю, где он живет, – сказала она, когда мы отошли подальше.

– А я-то ломал себе голову, куда ты подевалась!

– Я знала, что не смогу помочь тебе. Если бы можно было помочь силой, ты бы справился и без меня. Но я подозревала, что все так и случится, и старалась держаться подальше. Ему и в голову не пришло, что мы вместе. Один раз он оглянулся, не идешь ли ты за ним, а на меня не обратил никакого внимания. Затем он свернул во двор, и, увидев, как лакей принял его лошадь, я поняла, что он там живет, хотя, быть может, это и не его дом.

– Где это? На Стрэнде?

– На самом берегу реки. Это один из тех домов, которые поднимаются прямо из воды. Дом невелик или кажется маленьким, так как зажат между двумя огромными зданиями.

– Вот спасибо! Ну и молодец же ты, Кит! Но, – добавил я нерешительно, – я не знаю, что же делать дальше.

Кит ничего не могла посоветовать.

– Тем не менее мы знаем, где его найти, и знаем, что пьеса находится в этом доме. А это уже кое-что да значит!

– Я достану рукопись, – сказал я решительно, хотя даже под страхом смерти не мог бы сказать, как это сделать.

Глупо было бы стучать в дверь и требовать пьесу. Если бы речь шла о деньгах или драгоценностях, то с помощью Шекспира мы могли бы получить от судьи ордер на обыск. Но какой судья будет заботиться о пропавшей пьесе? Однако, чем больше я об этом думал, тем важнее мне казалось найти рукопись. Джентльмен в желтом вел себя слишком подозрительно.

А что, если проникнуть в дом без всякого ордера и разрешения и забрать свою собственность?

С самым невинным видом мы повернули назад, и я оглядел дом, который показала Кит. Это было трехэтажное здание, терявшееся в тени соседних особняков. Во двор вели двойные квадратные ворота, и, судя по огромным гвоздям и тяжелым железным засовам, потребовалась бы стенобитная машина, чтобы открыть их, когда они заперты. На первом этаже было только одно маленькое, забранное решеткой окошко. На Стрэнде большинство домов было «укреплено» таким образом, ибо улица находилась за городской стеной, вне поля деятельности ночной стражи. Если добавить, что в Лондоне ^каждый год вешали триста преступников, то вы сами понимаете необходимость болтов и запоров.

– Здесь не пролезешь, – сказала Кит.

Увы, пришлось с ней согласиться. Я посмотрел на верхние окна. Каждый этаж на несколько футов выступал над предыдущим, и дом казался скалой, нависшей над узкой улицей. Если бы это была настоящая скала, я бы уж сумел на нее взобраться, но на гладкой оштукатуренной стене не за что было ухватиться.

– Быть может, удастся войти в дом с черного входа?

– Не думаю. По-моему, эти дома спускаются прямо к воде. Достать бы лодку, тогда можно попытаться подплыть к самым воротам.

Мы свернули в проулок, надеясь, что он выведет нас на улицу позади дома. Но, как мы и опасались, это оказалась не улица, а тупик. Он заканчивался скользкими от водорослей ступенями, спускавшимися прямо в серые воды Темзы. Стоя на ступеньках, мы видели берег реки ярдов на сто вдаль и легко нашли дом джентльмена в желтом между высокими соседними домами; он выходил прямо к воде.

Пока мы смотрели, одно из окон на верхнем этаже распахнулось, и в нем показались голова и плечи слуги. Он опрокинул мусорную корзину, содержимое которой с плеском упало в воду.

– Это окно без решетки, – сказал я.

– Но возле дома нет ни причала, ни ступеней, – заметила Кит.

Почти все большие дома имели вход со стороны реки, так как это был самый удобный путь от Уэстминстера к окраине города. Прищурившись, я вглядывался в дом. Полуденное солнце ярко освещало его, давая возможность рассмотреть каждую выбоину и неровность. На этой стороне дома выступал целый ряд балок.

– Я могу добраться до того окна, – сказал я наконец. – Мне бы только добыть лодку и… постой… штук шесть кинжалов.

– Штук шесть чего?

– Кинжалов. Я бы мог втыкать их в балки в тех местах, где нет другой опоры. Думаю, нам удастся достать полдюжины, а?

Теперь, когда у меня появился план, Кит встревожилась не на шутку. Но я быстро успокоил ее, и она согласилась мне помочь.

Мы решили совершить свой налет в сумерки, когда с лодок, снующих вверх и вниз по реке, уже трудно что-нибудь заметить, но еще достаточно светло, чтобы я мог свободно двигаться внутри дома. Ночью идти не имело смысла, так как пришлось бы пользоваться свечами. Кроме того, к восьми часам вечера после прилива вода в реке поднимется высоко и сократит расстояние, которое мне предстоит пролезть по стене.

Мы наняли лодку на семь часов. Лодочник колебался, боясь доверить лодку мальчикам, но я убедил его, что умею грести. Мы сказали, что собираемся идти вверх до Уэстминстера и при свете луны спустимся по течению во время прилива. Он пожелал нам приятной прогулки.

Кинжалы мы достали в театре и, кроме того, прихватили длинную веревку, которая могла пригодиться для спуска по стене дома. Сразу же после окончания представления мы отправились к Стрэнду. Кит несла узелок с женским платьем, которое она взяла из костюмерной. В поле, недалеко от гостиницы «Линкольн», она переоделась. Ей предстояло стоять на страже около дома со стороны улицы. В женском платье она не вызовет никаких подозрений, и, если джентльмен в желтом выглянет на улицу, он не узнает в ней мальчика, который шел за ним утром. Наконец, в женском платье легче будет сыграть ту роль, которая ей предназначена.

Вы, несомненно, считаете, что мы не продумали наиболее трудную часть нашего плана: чем же будут заняты джентльмен в желтом и его домочадцы, пока я буду рыться в их имуществе?

Задачу отвлечь их внимание добровольно взяла на себя Кит. Мне не хотелось подвергать ее опасности, но она страшно возмутилась.

– Мне ничто не угрожает – я актриса. Мне ничего не стоит сделать это, Пит, – добавила она укоризненно. – Ты же поклялся, что не будешь обращаться со мной, как с девчонкой!

– Ну ладно, – сказал я, – прости. Не забудь: как только пробьет восемь, ты начинаешь!

– Желаю удачи! И будь осторожен.

Я пошел за лодкой. Солнце уже спускалось за Уэстминстерское аббатство, и начинавшийся прилив нес с собой резкий запах моря.

Я ударил веслами по воде и повел лодку по вздувшейся реке.

Глава двенадцатая

Заговор над Темзой

Надо сказать, что от лодки до нижнего окна расстояние оказалось немалым. Поэтому я решил лезть сразу на третий этаж, тем более что в этот ранний час в спальнях, наверное, еще никого не было.

Высота стены меня не пугала. У себя в горах я привык лазать на головокружительные вершины, и доведись мне там сорваться, то упал бы я не в воду, которая смягчает удар при падении, а на острые камни.

Я взял лодку в четверть восьмого. Но, пока в сумерках я искал, к чему бы ее привязать, до условленного часа оставалось лишь несколько минут. У стены плескалась вода. Я встал, и лодка тотчас же заскрипела под моей тяжестью. Издалека, откуда-то с реки, доносилось нестройное пение подвыпившей компании, чья лодка зигзагами направлялась к Уэстминстеру. Красноватое пламя их факелов мерцало в зеленом сумраке. Если бы кому-нибудь в эту минуту заблагорассудилось посмотреть на реку, он первым делом обратил бы внимание на веселящуюся компанию и вряд ли заметил бы прижавшуюся к стене тень.

Я так и не нашел, куда привязать лодку, но, к счастью, у меня с собой были все кинжалы, которые нам удалось достать. Один из них я воткнул в деревянную балку, выступавшую из каменной стены. Дерево было твердое, и нож вошел неглубоко. Я вытащил его и вонзил снова, с большей силой. Теперь нож сидел крепко. Я обвязал бакштов лодки вокруг крестообразной ручки кинжала и приготовился лезть вверх по стене.

Труднее всего оказались первые десять футов. Некуда было ставить ногу, и пришлось пользоваться кинжалами, с силой вонзая их в деревянные балки. Нелегко втыкать кинжал в твердое дерево, особенно когда сам стоишь на другом кинжале, а левой рукой едва держишься за третий. Каждый раз, когда я переносил вес своего тела на следующий кинжал, у меня душа уходила в пятки и я мысленно готовился свалиться в воду. Всякий раз снимая ногу с нижнего кинжала, я испытывал безумную радость и облегчение.

Потом стало легче. Я дополз до балок, на три-четыре дюйма выдававшихся из гладкой стены; на них были удобные выступы, за которые можно было схватиться и поставить ногу. Над моей головой, немного левее, находилось открытое окно. Я решил осторожно заглянуть внутрь и, если комната окажется пустой, воспользоваться случаем и влезть на подоконник. С минуты на минуту должен раздаться бой часов, Кит приступит к выполнению своей части плана, а тогда уж нечего терять время даром.

Но мне не повезло: в комнате кто-то был. Поднявшись выше, я услышал мужские голоса. Досадно! Придется лезть через окно верхнего этажа.

– Ну, я-то не собираюсь класть голову под топор палача в Тауэре, – произнес вдруг голос джентльмена в желтом, причем так звонко и явственно, что от неожиданности я чуть не свалился вниз. – Я знаю, что другие говорили то же самое, и тем не менее им пришлось сложить голову на плахе. Но на этот раз все будет иначе.

– Эх, дорогой мой, – перебил его приятный насмешливый голос, – всем кажется, что у них будет иначе.

Я устроился поудобнее и внимательно слушал. Мне очень надоело изображать муху на стене, но разговор был слишком интересен, чтобы пропустить хоть единое слово, К счастью, в том месте, где я стоял, можно было немного расслабить мускулы и при необходимости задержаться на несколько минут.

– Жаль, что я не могу рассказать вам кое-какие подробности, – снова раздался раздраженный голос джентльмена в желтом, – тогда вы не стали бы квакать, как старая жаба. Но Мортона-то вы знаете?

– Мортона? – Говоривший был удивлен не менее, чем я. – Вы имеете в виду Филиппа Мортона? Он тоже завяз в этом деле?

– По самые уши.

На минуту наступило молчание. Затем второй голос заговорил уже совсем в другом тоне:

– Если и Мортон с вами, тогда все, может, будет иначе. В этом человеке есть нечто демоническое. Я вспоминаю, что, когда он впервые вошел в Уайтхолл, она взглянула на него и, сказав Эссексу: «Сам дьявол явился ко двору», встретила его не более приветливо, чем сатану.

– Я знаю, – подтвердил джентльмен в желтом. – Этого он и не может простить.

Тут все часы в Сити начали бить восемь. Я припал к стене в ожидании удобного момента. Голоса продолжали спокойно беседовать, но ничего нового я не услышал. Я понял, что замышляется государственная измена и что мой враг, сэр Филипп Мортон, замешан в заговоре.

Бум! Бум!

Далеко от меня, по другую сторону дома, Кит бешено колотила в ворота. Сюда доносились лишь глухие удары.

– Что там происходит? – спросил джентльмен в желтом.

– Кто-то стучит! – не нашел ничего другого ответить его собеседник.

– Но кто?

Я понял, что они встревожились. Когда что-нибудь скрываешь, то даже внезапный стук в дверь может испугать не на шутку.

– Пойду взгляну, – решил джентльмен в желтом, и я услышал звук отодвигаемого стула и скрип двери. Он что-то крикнул вниз – слов я не мог разобрать – и обернулся к своему собеседнику:– Говорят, там какая-то девушка. На нее напали грабители на улице. Она кричит и колотит в ворота. Хотите спуститься вниз?

– Конечно. Но безопасно ли оставлять это… здесь?

– О Боже мой, конечно! Там нет ничего криминального.

– Тогда поспешим вниз и утешим несчастную девицу.

Не успели они закрыть за собой дверь, как я уже спрыгнул с подоконника. Комната была невелика. В ней размещались высокий шкаф, несколько стульев, сундук и стол, на котором стояли вино и свечи, а рядом были разбросаны книги и бумаги. Я чуть не запрыгал от радости, увидев мою рукопись, полускрытую кипой каких-то писем или домашних счетов.

Возможно, мне следовало вести себя несколько иначе: я, наверное, должен был собрать всю эту писанину, засунуть ее под камзол или хотя бы поднести к свету и рассмотреть, что там написано. Правда, джентльмен в желтом уверял своего приятеля, что в этих бумагах нет ничего криминального, но мне удалось бы, по крайней мере, узнать некоторые имена, что сослужило бы нам хорошую службу в дальнейшем и избавило бы от многих бед, которые выпали на мою долю. Но ведь я не был опытным сыщиком, превосходно знающим свои обязанности. Я был просто мальчишкой, у которого что на уме, то и на языке; к тому же я боялся, что джентльмен в желтом может каждую минуту войти в комнату: вдруг ему понадобится вино, чтобы привести в чувство «несчастную девицу». Я нашел то, за чем пришел, и не стал больше задерживаться. Спрятав под камзол плотную пачку бумаг, я вылез из окна и с величайшей осторожностью пустился в обратный путь.

Спускаться было ничуть не легче, чем карабкаться вверх. В сгущающейся тьме я осторожно опускал ногу и махал ею в разные стороны, пока не удавалось нащупать прочную опору. А когда я добрался до лестницы из кинжалов, то, чтобы спуститься вниз, мне вдобавок пришлось вытаскивать и переставлять их один за другим. Для этого надо было каждый раз делать сильный рывок, а малейшая неосторожность могла нарушить равновесие и лишить меня неверной опоры. Я вытаскивал кинжалы и засовывал их за пояс, постепенно приобретая вид настоящего пирата. Правда, в темноте вообще нельзя было разглядеть, на кого я похож.

Труднее всего было найти лодку, которая, болтаясь на бакштове, очутилась совсем не там, где я ее оставил или намеревался оставить. Но это меня мало встревожило; главная опасность была позади, а промокнуть я не боялся. Я умудрился даже оставаться сухим и, не промочив ног, добрался до лодки. В это мгновение один из кинжалов выскользнул у меня из-за пояса и с громким плеском шлепнулся в воду. «Вот досада! – подумал я. – Придется теперь покупать новый, но это лучше, чем оставить в стене такую очевидную улику».

– Это, наверное, водяная крыса, – донесся до меня голос джентльмена в желтом, и, к своему ужасу, я увидел высоко над собой его голову, черный силуэт, который четко обозначился на фоне освещенного свечой окна, когда он наклонился, чтобы поглядеть вниз. – Нет! Там какая-то лодка.

Я еще не успел отвязать лодку, а для того, чтобы поднять весла и отъехать на расстояние пистолетного выстрела, требовалось несколько минут.

Лучше усыпить их подозрения… Я сообразил, что из окна трудно разглядеть лодку и что в темноте моя фигура кажется лишь смутным, бесформенным пятном, которое можно принять и за двоих тесно прижавшихся друг к другу людей.

– Дорогая! – сказал я хриплым басом.

– Любимый! – ответил я сам себе, по-женски хихикнув, и добавил с беспокойством: – О Робби, на нас кто-то смотрит!

– Убирайтесь! – крикнул джентльмен в желтом. – Нечего здесь торчать! Милуйтесь подальше от наших окон. – Он отошел от окна, и из глубины комнаты донесся его голос: – Это парочка влюбленных идиотов…

Я схватил весла и поспешно начал грести прочь от берега.

Когда я, вернув лодку хозяину, пришел к условленному месту встречи у Темпл Бара, там меня уже ждала Кит, еще одетая в женское платье.

– Достал! – торжествующе сказал я. А затем добавил:– Чего ты хохочешь?

Кит фыркала от смеха, как чайник, который вот-вот закипит.

– Я… я так здорово одурачила их! – с трудом выговорила она. – Они даже послали лакея проводить меня. Они были так внимательны, что мне просто стыдно. Меня отпаивали вином, чтобы привести в чувство.

– Вот ты и заливаешься, как восьмилетняя девочка, – сказал я, беря ее за руку: она еле передвигала ноги.

Было уже поздно, когда мы добрались до своего дома. Кит начала искать какую-нибудь еду, а я поспешал зажечь свечу, так как мне не терпелось удостовериться, что пьеса цела и невредима.

Да, рукопись была в полном порядке. И лишь одно обстоятельство привело меня в недоумение. В середине пьесы, в длинном монологе Хора были подчеркнуты слова:

Я был уверен, что не подчеркивал этих стихов. Их мог отметить только заведующий шумовыми и световыми эффектами, но у него был свой экземпляр пьесы. Конечно, это пустяк, но он не давал мне покоя. Я показал подчеркнутое место Кит, но и она не могла придумать никакого объяснения.

– А это что? – спросила она, переворачивая рукопись и указывая на строчки, нацарапанные на последней странице. – Разве ты сочиняешь стихи в свободное время? Что-то уж слишком много помарок!

Я смотрел на черные буквы, написанные незнакомой рукой. Если принять во внимание все поправки, то перед нами лежали следующие стихи:

Это был сонет, но, по-моему, очень скверный. Вторая половина его звучала так:

Внизу стояла надпись: «Изготовить двадцать шесть экземпляров», и пометка, свидетельствующая о том, что приказание выполнено.

– Какая-то чепуха! – заметил я. – Я бы постыдился так писать. Полнейшая бессмыслица!

– Наоборот, – возразила Кит. – Бьюсь об заклад, что в эти стихи вложен большой смысл. Весь вопрос в том, что они означают. Если не ошибаюсь, это измена!

Глава тринадцатая

Смысл сонета

Действительно, стихотворение было какое-то странное.

– Здесь что-то нечисто, – сказал я.

– Да, весьма вероятно, – согласилась Кит.

Подумайте сами. На первый взгляд в стихах не было ничего подозрительного. Во времена, когда я был мальчишкой, человеку ничего не стоило вместо письма разразиться поздравительным сонетом – тогда это казалось проще, чем теперь, – и послать его другу ко дню рождения, к свадьбе или по какому-нибудь другому поводу. Сонеты становились настоящей поэзией, если их писал такой человек, как Шекспир, но часто стихи не стоили даже клочка бумаги, на котором были написаны.

Однако даже самый неискушенный читатель легко может заметить, что творение джентльмена в желтом не относилось к числу поэтических шедевров. Перечитайте его еще раз, и вы увидите, что автор потратил целых четырнадцать строк только на то, чтобы довольно бессвязно и обиняками сообщить: мол, не хватает ему слов для выражения своих чувств.

Когда ежедневно работаешь рядом с таким человеком, как Шекспир, то уж что-что, а хорошие стихи от плохих научишься отличать.

– Если он никак не может выразить свои чувства и понимает это, – сказала Кит, – то к чему пытаться писать стихи?

– Да еще переписывать в двадцати шести экземплярах, – добавил я с недоумением, вспоминая, как трудно было писать школьные сочинения.

– Ложная скромность! На самом деле ему, наверное, кажется, что он создал великое произведение.

Я был уверен, что это не просто поздравительные стихи ко дню рождения. Сонет был написан совсем с другой целью, и для самого автора чувство и поэтический стиль гроша ломаного не стоили. Он вложил в стихи особый, тайный смысл; только это и имело для него значение.

– Послушай, – сказал я и прочитал:

Это же ясно, как Божий день! Он предлагает читать между строк.

– Верно! – взволнованно вскричала Кит.

– «Апофеоз», – повторил я. – Клянусь Богом, я не знаю, что это значит!

Она сморщила лоб, стараясь припомнить.

– Я где-то встречала это слово… Постой… Мне кажется, оно есть в стихотворении Спенсера. По-моему, это значит «торжество».

– Тут хоть есть смысл! Но к чему употреблять такое слово?

– Он, наверное, думал, что оно звучит очень возвышенно и поэтично.

– Двадцать шесть экземпляров! – продолжал недоумевать я. – Для кого? Может быть, это двадцать шесть заговорщиков?

Кит согласилась, что такое предположение вполне возможно. А я после подслушанного разговора уже ничему не удивлялся.

Так мы сидели, вчитываясь в стихотворение, пока не догорела свеча; но это обстоятельство не имело особого значения, поскольку мы уже знали наизусть каждое слово. Вы, наверное, думаете, что мы начали вникать в тайный смысл сонета? Ни капельки. Потом-то мы поняли, что тайна все время была у нас перед глазами, и обзывали себя дураками за то, что не смогли ничего разглядеть у себя под самым носом. Обсуждая это непонятное слово «апофеоз», мы, сами того не подозревая, уже напали на след, но продолжали лишь удивляться, почему автор употребил его. Если бы мы подумали еще минутку, все стало бы совершенно ясно, но, увы, мы этого не сделали… Как только погас свет, вместе с ним угасла и надежда на раскрытие тайны, а мы, не имея и понятия об этом, долго сидели в темноте и тщетно ломали голову над загадкой!

Я спрашиваю себя, действительно ли это было так трудно? Когда нам дали ключ к разгадке, все оказалось очень просто. Взгляните еще раз на сонет, прежде чем я раскрою тайну, и попытайте свои силы: может быть, вы окажетесь проницательнее нас.

Как же нам следовало поступить?

Мы не имели права забросить это дело только потому, что сами не сумели разрешить загадку. Мы понимали, что случайно наткнулись на важную тайну, о которой необходимо сообщить властям.

Может быть, рассказать Шекспиру? Мне не очень хотелось это делать, поскольку пришлось бы признаться, как глупо я вел себя в истории с рукописью его пьесы.

А может быть, нам действовать самостоятельно и обратиться к городскому шерифу? Но поверит ли он нам? Ведь у нас нет других доказательств, кроме плохого сонета. Я подозревал, что шериф не очень силен в оценке поэтических произведений. Да и кто мы такие? Два беспутных молодых актера из числа тех, кто нахально перенес свои театры за пределы города, дабы утереть нос шерифу, мэру и другим представителям власти…

– Шериф выгонит нас, вот и все, чего мы добьемся, – пессимистически заключила Кит.

– Или будет задавать неприятные вопросы, касающиеся нас самих: кто мы да откуда? Нам это тоже ни к чему.

– А я бы все-таки рискнула. Если эти люди действительно вели такие разговоры, как ты рассказываешь…

– Конечно! Неужели мне все приснилось?

– Это очень важное дело, и мы не имеем права молчать.

– Слушай, – сказал я вдруг, – мне пришла в голову одна мысль. Давай обратимся к сэру Джозефу Уильямсу!

– Сэр Джозеф Уильямс? Но, Пит, это же один из советников королевы, важный вельможа…

– Нам и нужен важный вельможа, – возразил я, – ты сама сказала, что у нас в руках важная тайна. Прежде всего сэр Джозеф родом из Камберленда. Он родился в Нью-Холле, под благословенной сенью Скиддоу. Он учился в нашей школе.

Тут я улыбнулся, вспомнив, как нам, мальчишкам, надоедали беспрерывные упоминания имени сэра Джозефа. Он был любимцем учителя, и его всегда приводили нам в пример в качестве блестящего и образцового ученика.

Не один, а двадцать раз слышал я повесть о Джо Уильямсе, о том, как он поступил в Колледж Королевы в Оксфорде, закончил его и уехал за границу, как он стал учителем иностранных языков, попал ко двору и сделал головокружительную карьеру на службе у королевы. Теперь я решил извлечь пользу из этой надоевшей истории.

– Завтра мы первым делом отыщем его дом и пойдем к нему. Он не откажется повидать своих однокашников, хотя мы и учились в Кесуике в разное время.

К моему удивлению и радости, оказалось, что я не ошибся. Нам повезло: сэр Джозеф был дома и не занят. А когда я назвал свое настоящее имя и сказал, что учился в той же школе, что и он, но в более позднее время, он не заставил нас ждать ни одной минуты.

День был прохладный, и сэр Джозеф сидел перед камином, в котором пылал яркий огонь. Он откинул голову на спинку высокого кресла, и его длинное лицо дышало не меньшим теплом и весельем, чем пляшущие языки пламени.

– Браунриг? Браунриг? Входите, мальчики. Даже фамилия твоя напоминает мне дым, поднимающийся из трубы, когда горит торф, а не этот уголь. Вы не принесли мне ромового крема?

– Боюсь… боюсь, что нет, сэр. Мы… мы очень давно из Камберленда… Если бы мы знали вас раньше…

– Ладно, ладно, – быстро сказал он, заметив мою растерянность. – Это только шутка. Мой повар умеет готовить такой крем, что его не отличишь от горного. Сейчас я угощу вас. Садитесь, садитесь! Как там Кесуик, Кростуэйт, Трелькелд и другие места? Невероятно утомительное путешествие! Но, не будь я привязан ко двору, я бы нашел время съездить домой!

Нелегко было изложить ему наше дело, так как он не переставая расспрашивал нас о родных местах. Но я все-таки сумел улучить момент, и под конец он слушал рассказ не прерывая. Затем он спросил:

– Это не плод твоей фантазии, мой мальчик?

– Нет, сэр.

Я показал ему рукопись и написанный на обороте сонет. Он прочитал его, сжав губы.

– Плохо, – сказал он. Затем глаза его блеснули. – Но не хуже десятков стихов, которые писали мы, когда были молоды и влюблены. Нельзя рубить голову человеку за то, что он пишет плохие стихи.

– Конечно, нельзя, – подтвердила Кит, которая почти все время молчала.

– Вот что я сделаю, – сказал сэр Джозеф после некоторого раздумья, – я в этом ничего не смыслю, но у меня есть один человек, который все поймет, если, конечно, тут есть что понимать. Я пошлю ему эту рукопись. Не беспокойтесь, мы не допустим, чтобы рукопись мистера Шекспира снова попала в плохие руки. Мы будем беречь ее наравне с государственными документами. А если ваша догадка насчет шифра верна, то пьеса и в самом деле станет документом государственной важности.

– Мы вам потребуемся? – спросил я.

– Несомненно. Вам, вероятно, придется повторить вашу историю под присягой и дать письменные показания. Вы можете прийти ко мне сегодня вечером?

– Да, сэр, после спектакля мы свободны.

– Скажем, часов в семь. А пока никому ни слова, ни звука. Понятно?

– Да, сэр.

Сэр Джозеф подергал себя за ухо.

– Мы встретимся не здесь, – сказал он, – а в доме сэра Роберта Сесиля. Вам всякий укажет, где он живет. Это большой дом на Стрэнде, выстроенный из кирпича и дерева. Вы узнаете его по прекрасной гладкой мостовой перед домом. Спросите сэра Роберта. И еще одно, Браунриг…

– Да, сэр?

– Соблюдайте осторожность. Смотрите в оба. И будьте начеку.

Меня обрадовало это предупреждение. Это означало, что он поверил в серьезность нашего рассказа. Опасности пока не было: в куче бумаг на столе джентльмена в желтом пропажа рукописи некоторое время могла остаться незамеченной, так как он, возможно, подумал, не задевал ли ее куда-нибудь сам. Кроме того, создавалось впечатление, что рукопись уже не нужна ему – двадцать шесть экземпляров стихов были изготовлены и он, наверное, перестал о ней думать.

– Во всяком случае, – уверял я Кит, когда мы шли от сэра Джозефа, – джентльмен в желтом не подозревает, что мне известно, где он живет, и, уж конечно, ему и в голову не придет видеть связь между мной и «несчастной девицей», которую он утешал прошлой ночью, или между мной и влюбленной парочкой в лодке.

Тем не менее я не очень огорчился, когда день прошел без происшествий. В Лондоне случаются странные вещи. На темных улицах умирают люди, и убийц так и не могут разыскать. В горах, слыша крики о помощи, люди пробегут хоть целую милю, а в Лондоне предсмертный стон – лишь один из многих звуков, которые тонут в возгласах торговцев и сокольничьих, в грохоте экипажей и в перезвоне колоколов. Убитый может пролежать в грязи целых полчаса, прежде чем кто-нибудь полюбопытствует, кто тут лежит, считая, что бедняга не мертвый, а просто напился, Я последовал совету, сэра Джозефа и все время был настороже, так как вовсе не хотел, чтобы мне всадили нож меж лопаток.

Пробило семь, когда мы постучали в дверь сэра Роберта Сесиля. Нас, очевидно, ждали. Не успел я пролепетать, кто мы такие, как нас впустили и быстро провели по лестницам и коридорам в обшитую панелью комнату. Сэр Джозеф грелся или пытался согреться у жалкого огня, теплившегося в огромном камине.

– Вот и мальчики, – весело сказал он.

Из-за стола на нас угрюмо посмотрел сэр Роберт Сесиль.

Это был спокойный человек, неспособный произвести на собеседника сильное впечатление. Вы бы сказали, что в нем нет ничего необычного. Одет он был во все черное, если не считать белого крахмального воротника. Я знал, что его отец – знатный лорд Бергли, а сам он – очень важная особа, приближенный королевы. Но только потом я узнал, что он стоял во главе тайной полиции.

Он зашевелился и вздохнул. В течение всего времени, пока мы были там, он ни разу не встал со своего места, и я бы никогда не догадался, что он калека, горбун.

– Снова заговор? – устало спросил он.

– Это еще надо решить, – ответил сэр Роджер. – Послушайте историю Браунрига из его собственных уст.

Я повторил все сначала. Подробно описал джентльмена в желтом и его дом. Кит тоже добавила некоторые подробности. Сэр Роберт методично чинил перья маленьким ножом в серебряной оправе и клал их на стол. Наконец он заговорил.

– Ваш джентльмен в желтом – сэр Дэвид Викерс, – сухо сказал он. – С некоторых пор он у нас на подозрении.

Кит торжествующе посмотрела на меня. Я подмигнул ей, но, заметив, что сэр Джозеф наблюдает за нами, начал краснеть и краснел до тех пор, пока он не подмигнул мне. Он стоял за стулом сэра Роберта и мог свободно строить смешные гримасы.

– Мортон? – продолжал сэр Роберт. – Это несколько неожиданно. А других имен вы не слышали?

– Нет, сэр; мне очень жаль, сэр.

– Мортон – в Камберленде, Вйкерс – в Нортумберленде. – Сэр Роберт повернулся на стуле и кисло улыбнулся сэру Джозефу: – На Севере одни изменники, Уильямс!

– Оставьте, я сам из Камберленда. И эти мальчики тоже. Там есть и хорошие и дурные люди так же, как и всюду.

– Да, да. – Сэр Роберт взял перо и начал им играть, постукивая белым опереньем по черной крышке стола. – Но подумайте сами, Уильямс, ведь последним крупным мятежом действительно было восстание на Севере.

– Это случилось двадцать пять лет назад, если не больше.

– Все равно. Боюсь, что не всем северным джентльменам урок пошел на пользу. И вот приходят эти мальчики с рассказом о сэре Филиппе Мортоне. Снова Север! Бы скажете, что это совпадение? Возможно. Но, если мы узнаем имена двадцати шести джентльменов, получивших сонеты, то, думаю, в наших руках окажется неплохая коллекция знатных и древних северных имен.

– Вы открыли, что все это значит? – поспешно спросил сэр Джозеф.

Ему, видно, не очень понравился оборот, который принял разговор.

– Я послал сонет кузену Френсису. У него есть свой метод. Он привык заниматься такими вещами. Должно быть, он уже здесь. Разве только орешек оказался ему не по зубам.

Но, очевидно, это было не так, ибо через несколько минут раздался тихий стук в дверь, и в комнату вошел джентльмен, держа под мышкой пакет, обернутый куском черного бархата.

– Ну что, Френсис?

– Это оказалось очень легко, – ответил вошедший, разворачивая пакет и кладя на стол рукопись. – Один из простейших шифров в мире. Я думаю, что вы сами с первого взгляда поняли бы, в чем тут дело.

– У меня есть другие обязанности, – скромно заметил сэр Роберт. – Но почему же это оказалось так легко?

– Вот, например, слово «апофеоз». – Сэр Френсис Бэкон длинным пальцем указал нужную строку. – Зачем понадобилось употреблять такое редкое слово, когда он мог просто сказать «торжество»?

– Откуда мне знать? – ответил сэр Роберт. – Я не поэт.

Сэр Френсис фыркнул. Он оглядел нас всех с видом удовлетворенного превосходства. У него были умные, холодные, как у змеи, глаза.

– Потому что, джентльмены, он хотел начать эту строку с буквы «А». Ему это было необходимо. А на «А» не сразу найдешь слово, которое подходит к размеру и содержанию его стихотворения. Это детский шифр. Мальчики, – сказал он, подозвав нас к столу, – прочтите сэру Роберту это тайное послание.

– Но… – начал я и вдруг понял. Надо было просто прочесть подряд заглавные буквы всех стихов сонета:

– «Жди сигнал замке», – сказал я.

– Вот и все, – подтвердил сэр Френсис.

– А позвольте спросить, что это означает? – спросил сэр Роберт.

– Что это нам дает? – добавил сэр Джозеф. – «Жди сигнал замке?» Как вы это понимаете, сэр Френсис?

– Очень просто, очень просто. Заговорщики почему-то нервничают. Они хотят усилить конспирацию; им, без сомнения, надо обмениваться сообщениями, письмами…

– Да, да, но при чем тут замок?

– Это простейший способ передачи сведений. Вы кладете в замочную скважину в доме своего друга сложенную записку… и все в порядке.

– А как же ключ? – спросил я.

Но он взглянул на меня с таким высокомерием, как будто я и рта не смел открывать без его разрешения.

– И правда, ведь бумага будет мешать повороту ключа? – с сомнением в голосе спросил сэр Роберт.

– Если желаете, я сам могу продемонстрировать.

– Не вижу в этом пользы, – ответил его кузен, играя пером. – Конечно, мы можем организовать слежку за подозреваемыми, но, – тут он вздохнул, – шпионы стоят слишком дорого. Если взять на заметку всех, у кого есть замки, то нам потребуется целая армия агентов. Не представляю себе, как это можно осуществить. Сэр Филипп Мортон, например, уехал в Камберленд. Каким образом мы можем следить за его домом?

Наступило неловкое молчание. Первым его прервал сэр Джозеф Уильямс:

– Разве у нас недостаточно улик, чтобы арестовать кое-кого из них? Например, этого Викерса, которого наш юный друг так удачно окрестил «джентльменом в желтом».

– Сделать это можно, – согласился сэр Роберт, – но я предпочел бы оставить его на свободе, пока мы не узнаем, кто остальные.

– Его можно допросить.

– Не люблю я… допросов, – сказал сэр Роберт, слегка вздрогнув от отвращения. – Они дают ненадежные результаты. Под пыткой люди говорят что угодно: они могут оговорить и правого и виноватого. Лучше следить и выслеживать, пока вы не узнаете всего, и уж тогда хватать.

– Может быть, тут описка и речь идет вовсе не о «замке», – заметил сэр Фрэнсис.

И тут-то, пока я, переступая с ноги на ногу, слушал их спор, меня вдруг осенило:

– Я знаю, сэр!

Они обернулись и посмотрели на меня: Сэр Фрэнсис – с презрением, сэр Роберт… Его лицо было как маска. Только губы слегка шевелились в такт движениям пера.

– Говори, мальчик.

– Может быть, это «замок», одна из башен в Камберленде, например, башня сэра Филиппа Мортона?

Лицо сэра Роберта стало еще более бесстрастным. Но сэр Джозеф хлопнул себя по широким штанам и выругался.

– Парень попал в точку. Я ведь сам из Камберленда, но так давно уехал из дому, что будь я проклят, если вспомнил об этом.

Сэр Роберт постучал по столу:

– Объясните, что вы имеете в виду.

– Замком в Камберленде называются четырехугольные башни, – сказали мы с сэром Джозефом хором и объяснили сэру Роберту, каковы они, добавив, что у Филиппа Мортона есть такая башня, только считается, что она заперта и что в ней никто не живет.

– Идеальная штаб-квартира для заговорщиков, – заметил сэр Джозеф. – Готов поклясться, что речь идет именно об этом. Они будут посылать все новости через башню. Это ясно как Божий день.

Сэр Роберт размышлял над новым толкованием. Белое перо снова и снова прыгало по черному дубовому столу, и, казалось, прошла целая вечность, прежде чем он пошевелил губами.

– Это стоит выяснить. Надо послать кого-нибудь в Камберленд.

Он поднял голову и взглянул мне прямо в глаза.

Глава четырнадцатая

Тайные агенты

Так я поступил на службу в тайную полицию королевы. Я думаю, что девяносто девять из ста простых людей не знали о существовании этого учреждения. Они видели, а еще чаще слышали, что королева Елизавета открыто общается со своими подданными, бывает в церкви, на танцах, разъезжает по окрестностям и, если ей вздумается, останавливается поболтать с Томом, Диком и Хэрри. Было также известно, что многие ждут ее смерти. Все знали, что неоднократно совершались покушения на ее жизнь и она лишь чудом осталась жива.

Но это было вовсе не чудо.

Бесс[12], казалось, не думала о себе, она подвергала себя безумному риску, но у нее были слуги, которые заботились о ней. Сначала Уолсингэм, он умер за несколько лет до моего приезда в Лондон; затем Роберт Сесиль. Уолсингэм создал широкую сеть правительственных агентов и шпионов, которые разнюхивали заговоры и пресекали их прежде, чем они становились слишком опасными. Люди Уолсингэма были повсюду. Они знали все тайны, все уловки своего ремесла. Заговорщики один за другим поднимали головы, но Уолсингэм, выбрав подходящий момент, сносил эти головы в Тауэре или в другом месте.

После его смерти организация перешла в руки Роберта Сесиля. Сэр Роберт Сесйль был недоволен большими расходами, уволил много агентов, но сохранил систему. Теперь заговоров стало значительно меньше, ибо самые заклятые враги королевы постепенно умирали. Сама она тоже не была бессмертной, поэтому проще было ждать ее смерти, чем рисковать своей головой, пытаясь погубить королеву при помощи яда или пули. Но Роберт Сесиль был осторожный человек и знал, что на случай опасности надо всегда быть начеку.

Все это и многое другое мы узнали по дороге на Север, куда направились вместе с Томом Бойдом.

Мы познакомились с ним вскоре после памятного вечера у сэра Роберта. Это был потрепанный человек с лысой головой и почти без зубов, незаметное существо, которое вы даже не вспомните, однажды увидев. Наверное, поэтому он и был одним из лучших агентов.

– Значит, ты и есть мой проводник? – спросил он с усмешкой звучным, низким голосом.

Он пожал нам руки, и мы сразу стали друзьями.

Сэр Роберт долго играл пером, прежде чем решился послать одного из лучших агентов в Камберленд выяснить, что там творится.

Никто из агентов не был знаком с нашим краем. Если бы Том Бойд поехал один, то в горах он был бы беспомощен, как слепой, а в деревнях – со своим сбмерсетским выговором – приметен, как негр.

Поэтому было решено, что с ним поеду я. Если ключ к тайне находится в стране Мортона, то уж мне-то эти горы и долины знакомы как свои пять пальцев. Люди будут со мной откровеннее, как со старым соседом, а если я поручусь за Бойда, то и он будет принят как свой.

– Но если меня узнают, то мне не избежать неприятностей от людей сэра Филиппа. Нельзя ли получить какую-нибудь бумагу о помиловании, чтобы они не могли тронуть меня?

Сэр Роберт покачал головой.

– Какое же помилование, когда тебе не предъявили обвинения? Могу пообещать только одно: если тебе не повезет и ты будешь арестован, мы позаботимся, чтобы у тебя не было неприятностей. – Он улыбнулся:– Даже мы, государственные секретари, должны соблюдать формальности закона.

– Я постараюсь удерживать его от шалостей, сэр, – сказал Бойд. – Вот мой план. Переодетые в платья мелкого торговца и его подручного, мы доезжаем до Камберленда. Добравшись до места, подыскиваем себе убежище; Браунриг знает амбар, где можно заночевать, а может быть, нам удастся спрятаться у его отца. Если есть хоть малейшая опасность, то днем Браунриг не высовывает носа. Только его семья и ближайшие друзья будут знать, что он вернулся. Если он сумеет свести меня с ними, то об остальном я позабочусь сам.

Кит, конечно, тоже захотела поехать, но никто, кроме меня, не видел необходимости посылать второго мальчика. Что бы они сказали, если бы знали, кто этот «мальчик» на самом деле!

По этому поводу были бурные споры, и против ее поездки выдвигалось девяносто девять доводов, но когда мы наконец вывели вьючных лошадей на великую северную дорогу, то, само собой разумеется, нас насчитывалось трое, а не двое.

Июнь только начался, погода стояла такая, что лучше и желать нельзя было. Дорога бежала по восточной Англии, где нам никогда раньше не приходилось бывать. Помню, мы проезжали по опушке Шервудского леса и остановились на ночлег на зеленой поляне под большими дубами, которые, должно быть, стояли там и в дни Робина Гуда[13]. Потом мы пересекли долину Йорка, плоскую, как доска, – неудивительно, что она кажется столь однообразной для глаз горца. Дорога тянулась до самой границы Шотландии, но мы были рады свернуть у Ричмонда на пустынный тракт и двинуться к перевалу через Йоркширские горы, за которыми начинался наш родной край.

Как хорошо было снова очутиться в горах, хотя йоркширские холмы совсем не похожи на наши. Они зеленые и круглые, здесь нет острых скал и пропастей. Все же это были горы. Нам попадался и вереск, но время его цветения еще не наступило. Повсюду нас сопровождал говор воды, вприпрыжку бегущей вниз по плоским серым камням. Дома тоже были из камня, как у нас в долине; красный кирпич и соломенные крыши, белая штукатурка и черные выступающие балки остались позади. Голоса людей звучали приветливее; редко видя у себя наверху новые лица, они встречали нас с радостью. И еда была как еда, а ведь в Лондоне вы просто набиваете желудок чем попало.

Мы действительно занимались торговлей. У нас был с собой запас цветных лент и ножей шеффилдской стали, соли и специй, лакричного корня, испанских апельсинов, листков с песнями, – словом, всего, что душе угодно.

– Совсем неплохо подзаработать немного, – говорил Том. – Нам, агентам, не так-то уж много платят, а время идет. Скоро я буду слишком стар для этой игры, на что мне тогда жить? Надо копить деньги на черный день. Мечтаю открыть маленькую таверну недалеко от Тауэра. – Он засмеялся. – Можно назвать ее «У замочной скважины», а?

Так мы поднимались все выше и выше, не задерживаясь подолгу на одном месте и понемногу занимаясь торговлей, дабы у людей не возникло никаких подозрений. В одно прекрасное утро, которое навсегда останется у меня в памяти, мы пустились в путь на рассвете и, оставив позади последнюю ферму, начали взбираться на высокий гребень горы. Мы проверили, заряжены ли наши пистолеты, так как говорили, что наверху встречаются настоящие разбойники. Внизу в деревнях нам рассказали страшные истории о торговцах, которых убивали из-за нескольких шиллингов и сбрасывали в бездонные пропасти, так что их и найти не удавалось. Ну и боялись же мы, скажу я вам! Но нам так никто и не повстречался.

Однако это утро запомнилось мне не из-за страхов, а благодаря счастливому мгновению, которое наступило, когда мы перевалили через высокий гребень горы и увидели расстилавшуюся у наших ног новую страну.

Направо и налево вершина за вершиной, пик за пиком вздымались горные кряжи. А впереди лежала райская долина, широкая, зеленая, богатая; города и деревеньки казались сверху пятнышками, и серые тени облаков медленно проплывали над зеленью и золотом залитой солнцем страны.

А там, за долиной, на расстоянии дня пути поднимались родные горы; овеянные славой громады Скиддоу и Скофелл, Бленкэтра и Глэрэмара, Хелвеллин и Грейт Гейбл, Их гордые вершины вонзались в небо сквозь слой облаков.

Вы спросите, как я сумел разглядеть все это на таком большом расстоянии, когда одну вершину не отличишь от другой? Уверяю вас, я почти убедил себя, что вижу родной дом, прилепившийся под уступом нашей горы.

Том сказал только:

– Ну, ребята, теперь мы подходим к вашим местам, надо, пожалуй, замаскироваться. Переодеваться полностью пока не будем; главное – отвлечь внимание от вашей обычной внешности. Людям свойственно запоминать особые приметы. Если у вас повязка на глазу или страшный шрам на щеке, это сразу бросается в глаза и вас запоминают.

Мы решили, что я перевяжу голову, которую будто бы расшиб, упав с лошади. Мне было очень жарко в повязке, но я надеялся, что проношу ее не дольше одного-двух дней.

– А как же Кит? – спросил Том. – Нельзя же забинтовать вас обоих.

– Для Камберленда я вполне замаскирован, – ответила она и прямо рассказала ему свою тайну, которую невозможно было дольше скрывать.

– Пусть меня повесят! – воскликнул он и глядел на нее, так широко раскрыв свой большой рот, что стали видны его беззубые десны. – Кабы я знал…

– Теперь уже поздно отсылать меня назад, – быстро сказала Кит.

– На подъеме в горы она вела себя молодцом, – заметил я, – не хуже любого мальчишки.

– Девочка тоже может иногда быть полезна и как девочка. Пит достанет мне платье своей сестры, и, если будет нужно, я превращусь в девочку, как в тот вечер, когда мы ходили в гости к джентльмену в желтом. Пит никогда бы не справился без меня.

– Ладно уж, – с улыбкой проговорил Том, еще не оправившись от изумления, – но будь я твоим отцом, ох и отлупил бы я тебя!

– Да ну? – спокойно спросила она, глядя ему прямо в глаза.

Он отрицательно замотал головой.

– Нет, проще, наверное, отлупить тигрицу, – сказал он. – Мне жаль сэра Филиппа; он не знает, с кем связался. Ему повезло только в одном.

– В чем же?

– Он должен благодарить свою счастливую звезду, что ты не выйдешь за него замуж. Лучше мгновенная смерть в Тауэре от руки палача, чем долгая жизнь с тобой.

– Не очень-то ты вежлив, как я погляжу! – недовольным голосом заметила она.

В этот день нас вела Кит. Она была родом из Восточного Камберленда, с берегов Алсуотера. Она сказала, что после совершеннолетия получит там земли. Ее опекун жил возле Шерпа, поэтому нам пришлось сделать хороший крюк, чтобы обойти это место. Маленькой девочкой она лазала по холмам, как горная кошка, и знала каждую скалу, каждое озерцо в торфяных болотах.

Эту ночь мы провели в низовьях Алсуотера. Кит показала нам длинное, узкое озеро; в лучах луны оно отливало черным и желтым.

– Там у меня есть дом, – похвалилась она. – В окнах настоящие стекла, а стены обтянуты расписным штофом. И земля, много-много земли. Когда я вырасту, все будет мое. Вот чем хочет завладеть подлый Филипп. Он мечтает соединить наши поместья, прикупить еще землю или в крайнем случае украсть ее и стать повелителем всей страны от Пенрита до Кесуика.

– Ничего, мы ему вставим палки в колеса! – пообещал я.

На следующее утро я принял на себя руководство нашей маленькой кавалькадой, и мы двинулись вперед по холмистым болотам между Алсуотером и Скиддоу, стараясь держаться безлюдных тропинок. Мы нарочно миновали Пенрит. Мы торопились заняться своим основным делом, а там было слишком много народа, и торговля бы нас задержала. Солнце еще не успело высоко подняться над головами, как мы уже обогнули Грейт Мелл, и перед нами по ту сторону долины выросла Бленкэтра, серая и тусклая в свете яркого утреннего солнца, – моя гора, мой родной дом.

Эти последние мили тянулись страшно медленно. Когда мы дошли до нашей долины, то старались двигаться без всякой спешки, дабы не вызывать излишних подозрений. Мы заходили в каждый дом, и я склонял покрасневшее лицо над тюками с товаром, чтобы меня не узнали соседи, на глазах которых я вырос. К счастью, все переговоры вел Том, а если требовалось, то вмешивалась и Кит, и мне ни разу не пришлось открыть рта, кроме одного случая, когда в ответ на вопрос сердобольной миссис Белл, почему я перевязан, я буркнул:

– Упал с лошади.

Только к середине дня, подняв тучу брызг, мы переправились через ручей и увидели травянистую полянку перед серым низким домом, прилепившимся под уступом горы.

– Осторожнее, белье! – громко крикнула мать, выбегая из дверей и глядя на нас из-под руки, загораживавшей глаза от яркого солнца.

Белье, белое и безукоризненно чистое, было разостлано на густой траве и придавлено камнями от ветра. Мать встретила нас, как незнакомцев, но улыбнулась при виде больших тюков. Она очень любила рыться в товарах заезжих купцов – это было одной из маленьких радостей для женщины, которая всегда хлопотала по хозяйству и жила так далеко от рынка.

– День добрый, – поздоровалась она с Томом, соскочившим с лошади. – Что вы привезли? Все шелка Китая и ароматы Аравии?

– Нет, кое-что более ценное, мэм, – с поклоном ответил улыбающийся Том, и я бросился к ней, так и расплываясь от радости.

Не стану описывать, как прошли первые часы. Вы сами знаете, что такое мать, и, может быть, вам тоже приходилось возвращаться домой после целого года разлуки.

– Но мне кажется, тебе не следовало возвращаться, – говорила она с тревогой. – Как на это посмотрит отец? Мы счастливы видеть тебя и твоих друзей, но, – она сокрушенно покачала головой, – это слишком опасно.

С разрешения Тома я сказал, что нахожусь на службе у королевы, и скорее сэр Филипп очутится в тюрьме, чем я.

– Все равно, – заметила мать, – он не должен знать, что ты вернулся, иначе он спутает все планы мистера Бойда. – Она наморщила лоб, усиленно думая. – Большинству соседей можно довериться, но не всем. Есть такие, которые хотят ладить с сэром Филиппом. Ведь люди болтают разное. – Она обернулась к Тому и продолжала извиняющимся тоном: – Мы с радостью приняли бы вас всех, мистер Бойд, и укрыли бы в надежном месте, но боюсь, что это невозможно. Слух о вашем приезде немедленно разнесется по всей округе. Нам-то все равно, но это может оказаться помехой в вашем деле.

– Я понимаю, миссис Браунриг.

– С тех пор как Питер бросил этот камень, – сказала мать, улыбаясь, – наш дом пользуется большой славой. Правда, такой, которой не приходится стыдиться, но все-таки…

– Вы правы. Поищем пристанища в другом месте.

– Нашел! – воскликнул я, – Мы будем жить в «крепости».

Глава пятнадцатая

Заброшенная башня

– Это нас вполне устраивает, – весело говорил Том. – Удобства? Милый друг, когда приходится спать в тесных шкафах, сидеть по шею в речной воде и ехать сотни миль, спрятавшись в лодке с протухшей рыбой, тогда только понимаешь, что такое комфорт.

– Ну ладно, – согласился отец после некоторого колебания. – Если вам что-нибудь понадобится, когда стемнеет, пришлите весточку на ферму. Но, пока вы не дадите о себе знать, никто из нас к «крепости» и близко не подойдет.

– Верно, так будет безопаснее, мистер Браунриг.

– Доброй ночи, отец, – сказал я.

– Доброй ночи, Питер, доброй ночи, девочка. Спокойной ночи, мистер Бойд.

Отец взял свою палку и зашагал прочь, вскоре превратившись в тень на склоне залитой лунным светом горы.

Крепость была прекрасным убежищем. Под огромной скалой мы чувствовали себя, как под крышей, Пока было светло, мы набрали папоротника и при помощи принесенных с собой одеял соорудили удобные постели. Неподалеку протекал ручей с пригодной для питья водой, и, если вы помните, совсем рядом по дороге в деревню стоял «замок» – сторожевая башня сэра Филиппа. Пройдя не более полумили, можно было видеть, что там делается.

Мы могли послать на ферму за продуктами, когда стемнеет. Лошади стояли наготове на ферме Белла на случай, если нам спешно понадобится уехать. Это было безопаснее, чем держать их на нашей ферме. Мистер Белл имел много лошадей и легко мог объяснить появление новых, если бы это понадобилось. Все было тщательно продумано; пришлось повозиться. Дело стоило немалых хлопот, поэтому рисковать зря не имело смысла. Сначала мы на виду у всей деревни выехали из Лонсдейла, сделав вид, что совсем покидаем эти места; затем в сумерках мистер Белл встретил нас на большой дороге и забрал лошадей, а потом к нам присоединился отец и помог до восхода луны отнести вещи на гору.

Земля показалась нам жестким ложем, но, несмотря на волнения, мы все-таки заснули. А как только взошло солнце, я осторожно повел своих спутников вниз по склону горы.

В это светлое утро старая башня выглядела особенно мрачной и заброшенной. Ни одна труба не курилась дымком.

– Подходящее место для темных делишек, – медленно произнес Том, глядя вниз на башню.

Он вынул что-то из кармана – какую-то металлическую трубку со вставленным в нее стеклом и поднес ее к глазу. Потом передал эту штуку мне. Я глянул сквозь стекло и тихо ахнул. Это было похоже на волшебство: башня вдруг приблизилась. Я отчетливо видел входную дверь на площадке каменной лестницы.

– Что это?.. – начал быстро я.

– Это подзорная труба. Тебе, наверное, не приходилось ее видеть до сих пор? Очень удобная вещь для нашей работы.

Он, без сомнения, был прав, но, к сожалению, рассматривать было нечего. Башня выглядела пустой и никому не нужной, как старое, сгнившее дерево.

Сначала Кит и я настояли на том, чтобы оставаться на месте и следить за башней, хотя Том убеждал нас вернуться в лагерь, где мы могли свободно передвигаться и разговаривать в полный голос.

– Скучное дело – вести наблюдение, – предупреждал он нас. – Лучше разделиться и по очереди нести вахту. Нет никакого смысла торчать здесь всем вместе.

Через час, когда исчезло чувство новизны, и подзорная труба нам порядком надоела, мы приняли предложение Тома и ушли, пообещав сменить его попозже.

Я знал одну полянку, где росло много папоротника, и мы отправились туда, чтобы набрать его для постелей.

– Надо хорошенько поразмыслить, – сказал я угрюмо. – Может быть, я ошибся и наш приезд сюда – пустая затея.

– Уж очень ты торопишься, – недовольно ответила Кит. – Не думаешь ли ты, что сейчас распахнется дверь башни и оттуда выйдет сэр Филипп в маске… или что-нибудь в этом роде?

– Что-то не похоже, чтобы эту дверь недавно открывали.

– Запасись терпением и смотри в оба. Если наши подозрения насчет «замка» не оправдаются, начнем следить за новым домом сэра Филиппа. Мы ведь твердо знаем, что он в чем-то замешан.

Признаюсь, мы сторожили целый день до самого заката, но так и не увидели ни души. Тут и Кит упала духом. Только Том был в прекрасном настроении. По его словам, после длинного путешествия побездельничать – одно удовольствие.

– Это как рыбная ловля, – говорил он: – надо иметь много терпения. – Он набил свою трубку и с наслаждением попыхивал ею. – Сейчас там пусто, но это не значит, что никто не придет. Может быть, они дожидаются темноты. Через несколько минут я пойду обратно на свой пост.

– Но ведь вы ничего не увидите, пока не взойдет луна, – запротестовала Кит.

– Конечно, но я могу услышать. А вы оба ложитесь спать.

На рассвете он разбудил нас. Едва я протер глаза, как сразу спросил, есть ли новости.

– Никаких, – ответил он весело. – Там никого нет.

– Что же мы будем делать?

– Спустимся вниз и посмотрим, давно ли там были люди.

Мы молча спустились по серому склону. Утро было серое, мы шли окутанные по пояс пеленой тумана, а дождь мелкими брызгами оседал на наших шерстяных накидках. Наконец из тумана выступила башня. Странно: с горы она казалась такой маленькой и напоминала коробочку, а теперь, когда мы стояли у подножия скользкой, грязной лестницы, она вздымалась вверх, как Вавилонская башня.

Ни лая собак, ни звука человеческого голоса. «Замок» встретил нас так, будто прошли целые века с тех пор, как здесь последний раз были люди. И все-таки рука крепче сжимала пистолет, который я прятал на груди.

Том поднялся по ступеням и начал барабанить в дверь. Я так растерялся от его поступка, что поспешил загородить собой Кит и мысленно приготовился ко всяким неожиданностям.

На стук никто не ответил. Том подергал дверь, долго рассматривал замок, словно был близоруким, и, улыбаясь, спустился с лестницы.

– Зачем вы стучали? – спросил я.

– Просто так, на всякий случай. Вдруг – один шанс на тысячу – там кто-то есть. В таком случае он нас видит, слышит наши разговоры и спрашивает себя, что нам здесь надо. Вот я и приготовил великолепную историю о том, как мы заблудились.

– У вас страшно довольный вид, – заметила Кит.

– Да. Дверь недавно открывали.

Я спросил его, откуда он это знает.

– Замок смазан маслом, ступеньки – в грязи, хотя проливной дождь должен был смыть всю грязь; день-два назад здесь стояли лошади. Их привязывали к железному кольцу. Видите следы подков? Посмотрите, на кольце стерлась ржавчина. А вот и овес, который еще не успели склевать птицы, – лошадям привязывали торбы с овсом. Мне думается, что все это было позавчера.

– А теперь никто целый месяц и близко не подойдет, – мрачно предсказал я.

Тем не менее даже это слабое подтверждение моей теории подбодрило меня. Мы еще походили кругом, но не нашли ничего интересного. Мне хотелось проникнуть внутрь. О том же, видно, думали Том и Кит.

– Эта дверь выдержит натиск целой армии, – заметила Кит.

– Да, если будет кому задвинуть засов изнутри, – добавил Том. – Если там никого нет, то дверь держится на одном замке. Может быть, мне удастся вскрыть его. Давайте-ка попробуем.

Мы поднялись по лестнице и остановились у двери. Мурлыкая что-то себе под нос, Том начал ковыряться в замке. Каких только странных инструментов не носил он с собой! В шутку он называл эту связку портативными орудиями пытки.

– Пожалуй, я с этим справлюсь, – сказал он с довольным видом.

И в это мгновение я услышал отдаленный топот копыт. Эхо перекатывалось по отвесным стенам гор.

– Кто-то скачет! – прошептал я.

Спускаться не было времени, и мы просто спрыгнули с верхней площадки лестницы. На наше счастье, неподалеку, на расстоянии пятидесяти ярдов, рос высокий, густой папоротник. Мы, как зайцы, проскочили открытое место. Обернувшись, я убедился, что нас не могли заметить. Всадники были еще за откосом горы.

– Молчите и не двигайтесь, опустите головы. Я один буду следить, – сказал Том.

Но там, где я лежал, сквозь узорчатые, похожие на Перья листья папоротника все было прекрасно видно и можно было наблюдать, ничем не выдавая себя. Я уже мог различить голоса и звяканье уздечек. Затем появились всадники: впереди ехал сэр Филипп на знакомом мне сером коне, за ним еще два человека, а позади всех, на прекрасной гнедой лошади, появился и наш старый знакомец, джентльмен в желтом.

Они спешились у подножия лестницы, и сэр Филипп показал, где привязать лошадей. Значит, эти трое впервые очутились здесь. Два дня назад, должно быть, приезжали другие заговорщики.

Когда они отперли дверь и вошли внутрь, Том подполз ближе ко мне.

– Тебе хорошо знакомы эти места? – спросил он шепотом. – Неужели нам все время придется лежать в мокрой траве? Нельзя ли незаметно удрать отсюда? Как бы они не вздумали смотреть в окна.

– Ползите за мной, – скомандовал я.

Сначала я заставил их пробираться сквозь заросли мокрого папоротника, а затем карабкаться вверх из глубокого оврага, по которому бежит вода из нашего озерка прямо в Глендермейкин. Каково же было их изумление, когда мы вдруг очутились на берегу маленького горного озера, расположенного прямо у подножия нашей «крепости»!

– Теперь – за еду! – решительно сказал Том.

И мы с Кит не посмели возразить ему.

Мы уселись на земле, наслаждаясь солнечными лучами, которые, пробиваясь сквозь тучи, сушили наше мокрое платье.

– Мортон и Викерс… – проговорил Том. – А других вы знаете?

Я отрицательно покачал головой.

– Одного из них я, кажется, видела, – ответила Кит после некоторого колебания. – Я встречала его в компании с сэром Филиппом. По-моему, он живет где-то в Барроу, только я не могу вспомнить, как его зовут.

– Ничего, это легко узнать. После еды мы запишем все их приметы: как они выглядят, во что одеты, какие у них лошади. А когда понадобится, спросим у людей – может быть, их знает отец Питера или мистер Белл. Главное – не упустить ни одной мелочи.

Мы и думать забыли о скуке или усталости. Охота началась. Поев и записав все, что нужно, мы поспешили к своему наблюдательному пункту на склоне горы и начали смотреть на башню в подзорную трубу.

Лошади стояли на том же месте, где их привязали, переступая с ноги на ногу и отмахиваясь от мух. Через некоторое время подъехало еще два человека; один из них держал на рукавице сокола: пусть встречные думают, что он выехал в горы на охоту. Они слезли с коней и вошли в башню. Этих мы видели в первый раз, но нам показалось, что они не похожи на людей, которым пришлось проделать долгий путь.

– Их тоже придется взять на заметку, – пробормотал Том.

Через полчаса совсем с другой стороны появились три пешехода. Они бегом спустились по крутому склону Южного Холма. У одного из них была черная борода лопатой.

– Это Энтони Дункан, – сказал я. – Он самый богатый землевладелец в Траутбеке, вон там. – Я перекатился на другой бок и, опершись на локоть, взглянул на Тома. – Что они затеяли?

– Вот это мы и должны узнать.

Потом прибыло еще несколько человек, кто на лошади, кто пешком; те, которые явились пешком, наверное, оставили своих лошадей в укромном месте, за несколько миль от башни, и шли напрямик через горы. Если бы они ехали по одной тропинке, это сразу бросилось бы в глаза.

Последнего из вновь прибывших мы встретили возгласом удивления. Это был известный в Камберленде дворянин. Я не буду называть его имени, так как он давно мертв и я не хочу напоминать его семье о человеке, опозорившем ее.

Когда он взбежал по ступенькам и исчез в дверях, Том процедил сквозь зубы:

– Чем дальше, тем больше растет опасность.

Сколько мы ни допрашивали его, больше ни слова вытянуть не могли.

– Если здесь то, чего я опасаюсь, то надо действовать быстро, быстрее, чем я думал. Речь идет о жизни многих тысяч людей. Дорого бы я дал, чтобы послушать, о чем они там говорят! – Вот и все, что он сказал.

Но здесь и думать было нечего о том, чтобы вскарабкаться вверх по стене, как я это сделал на берегу Темзы. По крыше «замка» ходил часовой, его пышная шляпа с пером мелькала между зубцами башни. Подкрасться незаметно было просто невозможно. Хорошо, что мы находились далеко от башни и могли уйти, когда нам заблагорассудится. Около полудня мы так и поступили. Том сказал, что нет смысла торчать на солнцепеке: все, что можно было разглядеть с такого расстояния, мы уже видели, а теперь следует действовать по-другому.

– Может быть, подождать, пока они уйдут, а затем пробраться в башню? – предложил я. – Они, наверное, прячут там какие-нибудь документы.

– На это я и рассчитываю, – ответил Том, попыхивая трубкой. – Прежде всего мне нужны их имена. Как только они уберутся восвояси, я пойду в башню и посмотрю, что там внутри. – Он взглянул на нас и ответил на немой вопрос: – Да, один. Жаль вас разочаровывать, но это слишком важное дело, чтобы думать о личных обидах. Когда я один, я лучше соображаю. Надо побывать в башне так, чтобы не оставить никаких следов. Опасность утроится, если в этом примут участие три человека. Кроме того, нужно, чтобы Питер стоял на страже у конной тропинки. Вдруг кому-нибудь из них придет в голову вернуться.

– Можно и мне пойти с Питером? – робко спросила Кит.

– Лучше не стоит. Двое часовых менее надежны, чем один: они отвлекают друг друга. Ты останешься в лагере.

Мы не спорили. Приказ есть приказ. Мы знали, что от успеха предприятия Тома зависит слишком многое; кроме того, мы понимали, что он прав. Когда на страже стоят двое, они обязательно начнут болтать между собой и перестанут внимательно следить за местностью. А если стоишь один, то уж ни о чем больше не думаешь, кроме своего задания.

Чтобы Кит не обиделась, Том велел ей остаться на вахте всю вторую половину дня, он сам хотел немного отдохнуть.

Около пяти часов вечера я пришел сменить ее. Она сказала, что почти все заговорщики давным-давно разошлись; около башни остались только две лошади. Я отослал ее в крепость, условившись, что прибегу сказать, как только уедет последний гость и путь будет свободен.

Была уже ночь, когда сэр Филипп и джентльмен в желтом вышли из башни и заперли за собой дверь. Из осторожности я не двигался с места до тех пор, пока они не скрылись в долине. Тогда я бегом помчался в «крепость». Том и Кит ужинали.

– А я собирался идти тебе на смену, – сказал Том.

– Наконец-то убрались. Долго же они там сидели!

– У них идут серьезные приготовления, – пробормотал Том. Он зевнул и потянулся. – Ешь скорее и пойдем вниз.

– Пошли сейчас, – предложил я, – а то совсем стемнеет.

– Не спеши. В башне все равно темно: там ведь окна – как щели. Я возьму с собой свечу.

Пока я ел, он изложил свой план. Я спущусь в долину и спрячусь около конной тропинки. Если кто-нибудь появится, я предупрежу Тощ криком совы, а затем буду выбираться из опасной зоны, время от времени повторяя условный сигнал, чтобы быть уверенным, что Том меня слышит. В свою очередь, он, если ему удастся беспрепятственно завершить все задуманное, известит меня свистом. Тогда я буду знать, что моя вахта окончена, и смогу возвратиться в лагерь. Пока нас нет, Кит никуда не отлучается из «крепости».

– Надеюсь, здесь нет настоящих сов, – сказал Том.

– Может быть, лучше свистнуть?

– Нет, свистом ты выдашь себя. Свисти только в том случае, если поймешь, что совиный крик не долетит до башни… Хотя вот что: если вдруг крикнет настоящая сова, тогда свистни, а то я могу ошибиться. Надеюсь, ты не спутаешь?

– О нет. Крик совы – в случае опасности, свист – если все в порядке.

– Я не сомкну глаз, – жалобно сказала Кит, – и буду прислушиваться к малейшему шороху в долине!

Я проглотил последний кусок, Том выколотил свою трубку, и мы двинулись в путь. Спускаясь с горы, мы не переговаривались даже шепотом. Вскоре мы очутились у подножия лестницы, и перед нами на фоне испещренного звездами неба появился прямоугольный силуэт огромной башни. Том нашел в темноте мою руку, сжал ее, ободряя меня, и поднялся по ступеням. Много бы я дал за то, чтобы остаться с ним, но каждый должен делать свое дело. Я повернулся и зашагал по конной тропинке.

Пройдя полмили, я решил, что пора остановиться. Если я подам сигнал тревоги за минуту до приближения опасности, Том успеет добраться до двери и благополучно скроется от Преследователей; если же я спущусь дальше по тропинке, то мы можем не услышать сигналов друг друга. Я заметил, что ветер дует мне в лицо. Это хорошо: он поможет мне услышать приближение людей и донесет мой сигнал до Тома,

Я сел и начал прислушиваться. Пенясь и бурля, с громким шумом катил свои воды по каменистому ложу Глендермейкин, но вскоре я перестал слышать шум воды. Он не мешал различать другие звуки. Мне казалось, что кругом тихо, так как я выключил из своего сознания непрерывное, однообразное журчание реки. Но я знал, что человеческий голос, топот копыт или звяканье уздечки прозвучат как выстрел для моего напряженного слуха.

Сколько времени пробудет Том в башне? Он велел мне приготовиться к долгому ожиданию. Если не удастся сразу найти то, за чем он пришел, ему придется наверняка перерыть всю башню сверху донизу. Кроме того, не исключено, что его постигнет полная неудача: он сказал, что шансов на это два против одного. Большую часть своего времени сыщики трудятся впустую, и мне предстояло привыкнуть к кропотливой и упорной работе.

Удобно устроившись на плоском камне и напряженно ловя малейший звук, я успел многое передумать. Я думал о мягкой постели в отцовском доме в Лонсдейле, о лондонских друзьях: о толстом Десмонде и его добродушной жене, которые, наверное, отправляются на летние гастроли, о вспыльчивом Бербедже и спокойном Шекспире. Репетиции новой пьесы идут, должно быть, полным ходом; ведь через неделю при дворе должно состояться первое представление. Это единственное, о чем мы с Кит жалели, покидая Лондон и отправляясь в эту экспедицию. Нам так хотелось участвовать в постановке «Генриха V»!.. Потом я стал думать о сэре Роберте Сесиле, терпеливо поджидающем гонцов с донесениями Тома; я представлял себе, как он играет своим гусиным пером, обдумывая, организуя и направляя работу всей сети тайных агентов… Потом мысль моя перенеслась к сэру Джозефу Уильямсу, и я подумал, что он был бы счастлив посидеть здесь со мной хотя бы один часок, ощущая сквозь мешковатые штаны холодок камберлендской скалы, и встретить зарю, медленно занимавшуюся за восточными холмами.

Но что это? Свист? Нет. Мне просто почудилось. Какие только шутки не проделывает воображение, когда долго остаешься один!

Высоко в небе плыла луна. Я прошел по дорожке еще несколько ярдов и устроился у поворота, что давало мне возможность видеть на целую милю вокруг. Теперь уж я не рисковал быть захваченным врасплох: если бы кто-нибудь появился на тропинке, мне было бы видно не хуже, чем при дневном свете.

Как долго возится Том! Прошло уже много часов. Он, наверное, списывает документы при свете свечи. Я знал, что, если удастся, он не станет трогать оригинал. Он не хотел будить подозрения заговорщиков до тех пор, пока Сесиль не приготовится схватить всех сразу.

Приближался рассвет. Ветер дул в лицо все сильней. Он с воем вырывался из» долины, клоня упругую траву и сгибая папоротник. Я понял, что, если Том и подаст сигнал, мне все равно его не услышать: ветер подхватит звук, сорвавшийся с его уст, и унесет его в противоположную сторону. Весьма вероятно, что это уже произошло, и, может быть, тот свист, который я принял за игру воображения, был настоящим сигналом. Том, наверное, уже преспокойно сидит в «крепости», рассказывает Кит о своих приключениях и удивляется, почему меня нет.

Я дождался, пока луна совсем побледнела и лишь тускло мерцала на фоне зари, незаметно подкравшейся из-за горы. Затем, убедившись в том, что можно, оглядываясь назад, продолжать наблюдение за тропинкой и одновременно двигаться по направлению к лагерю, я решил, что с чистой совестью могу покинуть свой пост.

Когда я приблизился к нашему убежищу, мне навстречу вышла Кит. Она была бледна и встревожена.

– Мне стало страшно! – сказала она.

– Я цел и невредим, – заверил я ее. – А где Том? Он вернулся?

– Нет. Я его не видела. А ты?

– Я тоже.

Больше мы его никогда не видели.

Глава шестнадцатая

В сердце тайны

Мы спустились с горы. Башня, как всегда, казалась совершенно безлюдной. Мы жадно вглядывались в дорогу, надеясь увидеть Тома, которому пора было уже вернуться в «крепость». Но его не было.

Что случилось? Не мог же он до сих пор по собственной воле оставаться в башне. Возможно, он попал в ловушку? Или захлопнул дверь и оказался пленником какого-нибудь каменного мешка, откуда нельзя подать сигнал? А может быть, там есть шкаф с потайной пружиной, которая выбрасывает отравленный шип и ранит безрассудную руку, попытавшуюся открыть дверцу? Мы слышали много историй о подобных итальянских злодействах. Сэр Филипп способен на все.

– Надо узнать, в чем дело… Если бы только удалось проникнуть внутрь! – сказала Кит.

– Я пойду туда, – заявил я. Теперь командование перешло ко мне. Хорошо, если бы и Кит пошла вместе со мной, но я понимал, что не имею права брать ее. – А ты стой здесь на страже и… Ты умеешь свистеть?

– Конечно, умею! – ответила она возмущенно.

Том как-то сказал нам, что, если с ним что-нибудь случится, мы должны пойти к шерифу или судье и заставить их послать правительственного гонца к Роберту Сесилю.

Но дело оборачивалось таким образом, что нужно было действовать срочно. Ведь, пока весть долетит до Лондона, пройдет не менее двух-трех дней и столько же, если не больше, пока в Камберленд прибудет новый человек от Сесиля, а вместе с ним и новые инструкции. Да разве можно было ждать столько времени и сидеть сложа руки?

– Стой здесь на страже, – повторил я, – и, если я не вернусь через двадцать минут…

– …я приду за тобой в башню!

– Ну уж нет, моя милая! Ты со всех ног побежишь через горы к моему отцу. Расскажи ему обо всем, что произошло. Если нужно, он соберет людей, и они ворвутся в башню.

– Тогда пойдем к нему сейчас.

– Нет, пока не надо. Может быть, у Тома все в порядке. А может, он просто упал с лестницы и разбился. Не бойся, я буду очень осторожен. Я ни до чего не стану дотрагиваться. И буду ощупывать каждую доску, прежде чем ступить. Пистолет у меня в кармане.

– Какой толк от пистолета, если в башне никого нет?

Я засмеялся и потрогал медную ручку, торчавшую из-за пазухи.

– Все-таки с ним спокойнее, – ответил я.

Затем на случай, если кто-нибудь следит за нами, я осторожно пополз вниз по склону горы. Но у меня было такое ощущение, что никто не подозревает о нашем пребывании в «крепости».

Молча, на цыпочках я взбежал вверх по лестнице. Дверь была приоткрыта. Это избавило меня от работы, которую я вряд ли мог выполнить без отмычек Тома. Значит, он еще внутри. Он никогда бы не ушел, оставив дверь открытой.

Я осторожно толкнул ее и проскользнул внутрь, не спуская левой руки с ручки двери, а в правой сжимая пистолет. Дверь отворилась совершенно бесшумно. Тот, кто смазал замок, верно, не забыл и о петлях, ибо от моего толчка массивные доски качнулись без единого, звука. Наверное, целую минуту я стоял неподвижно, напряженно вслушиваясь и ожидая, когда глаза привыкнут к полумраку.

Крошечные окна были расположены высоко. Сквозь них падали косые полосы света, едва освещая комнату, которая была совершенно пуста, если не считать паутины и сломанного стула. Пол был вымощен серыми каменными плитами. Тем не менее рисковать я не хотел. Вместо того чтобы направиться прямо к входу во внутреннее помещение, я стал осторожно передвигаться от стены к стене. Вторая комната напоминала первую, только в одном углу ее в толще наружной стены была вырублена винтовая лестница. Она вела вниз, в черную яму подвала, который в таких башнях служил погребом и кладовой. Лестница поднималась и на второй этаж, где в те времена, когда башня служила жильем, были расположены спальни.

В этом углу было довольно темно, однако у подножия лестницы я разглядел какое-то пятно. Это была лужа… Вода, сказал я себе. А вдруг… Я наклонился, с опаской дотронулся до лужи кончиком пальца и, выпрямившись, поднес руку к свету. Если это вода, то я увижу лишь влажный блеск на поверхности кожи.

Но это была не вода. Я понял это сразу, так как почувствовал, что жидкость липкая. Потом я увидел на кончике пальца ровный красный кружок, такой темный, что он казался почти черным.

Можно привыкнуть к виду крови. Я часто видел, как режут овец. Я ходил на охоту, присутствовал при травле медведей, смотрел петушиные бои и другие излюбленные англичанами зрелища. Но сейчас один вид чего-то липкого и темного на пальце вызвал у меня приступ тошноты.

Однако я взял себя в руки. Может быть, это только несчастный случай и Том – как я и предположил в разговоре с Кит – просто поскользнулся на ненадежных ступеньках винтовой лестницы. Может быть, ошеломленный и растерянный, он скатился вниз в погреб и потерял сознание. Что ж, это легко выяснить. Если он без сознания, придется вызвать на помощь Кит.

Ощупью, переступая со ступеньки на ступеньку, я стал спускаться вниз, в темноту погреба. Одна ступенька, вторая, третья, четвертая… Сделав шаг, я останавливался и вслушивался. Как жаль, что у меня нет свечи!

Когда моя нога бесшумно ступила на пятую ступеньку, до моего слуха донесся какой-то звук.

Над своей головой я услышал шаги человека, спускающегося с верхнего этажа. Я еле удержался, чтобы не крикнуть: «Том!» К счастью, я этого не сделал. Ибо сверху, разговаривая, спускались двое.

Я стоял неподвижно, готовый спустить курок. Неужели они идут в погреб? Очевидно, нет. Они остановились во второй комнате, которая когда-то служила гостиной, До той пятой ступеньки, где я стоял, сжавшись в комок» долетало каждое их слово.

– Надеюсь, он был один, – говорил грубый голос.

– Что, испугался, Энтони?

Второй голос был высокий и насмешливый. Я догадался, что грубый голос принадлежит Энтони Дункану из Траутбека, обладателю черной бороды. Как же он сумел проникнуть сюда без нашего ведома? Но потом я понял, что произошло. Мы ведь не вели точный счет тем, кто покинул башню. Мы заметили, что некоторые уходили пешком, и видели, как ускакали последние всадники; но нам и в голову не пришло, что несколько человек могло остаться.

– Я не боюсь, – прорычал Дункан, – но я потрясен. Это место казалось таким надежным! Наше счастье, что его заметил грум сэра Филиппа.

– Счастье, что он пользовался этим стеклом, – смеясь, ответил его товарищ. – Полезная штука, но слишком блестит на солнце. Интересно, как он попал сюда? Надеюсь, он не успел никому сообщить. Не нравится мне все это, Джеймс. Мы считали, что здесь мы в полной безопасности…

– Не волнуйся, дорогой. Послушаем, что скажет Филипп. Нам ничего не стоит переменить штаб-квартиру.

– Назначенный час приближается. Нельзя ли действовать быстрее? Ожидание хуже всего.

– Нет, это должно случиться двадцать девятого. В этот день мы наверняка расправимся с Бесс.

Я слышал, как Дункан откашлялся. Затем он спросил несколько неуверенно:

– А тебе известно… точно… как это произойдет?

– Ну конечно! Разве ты не знаешь? Идея принадлежит Викерсу…

Сжавшись в комок, я стоял на темной лестнице и напряженно вслушивался во все подробности страшного заговора. Том был прав! Чем дальше, тем хуже. Опасность росла.

Как мы и подозревали, они замышляли убить королеву. Она должна была умереть во время торжественного представления шекспировской пьесы.

Заговорщики придумали хитрую штуку. Они долго искали удобного случая – не внезапного стечения обстоятельств, а определенных условий, которые можно было предвидеть заранее. Постановка «Генриха V» идеально отвечала этим требованиям: день спектакля был назначен за несколько недель; стул королевы стоял прямо перед сценой; один мастерский выстрел из-за кулис на расстоянии двадцати шагов, и…

– Имя этого человека – Джон Сомерс, – продолжал неторопливый голос над моей головой.

Я вздрогнул. Джон Сомерс! Я знал его. Это был один из актеров труппы Бербеджа, разочарованный, озлобленный третьеразрядный актер. Я часто слышал, как он хвалился своей меткостью в стрельбе. Он был подходящим человеком для такой грязной работы. И, само собой разумеется, мог стоять за кулисами, не вызывая подозрений.

– Какая удача, что в труппе нашелся такой человек! – проговорил Дункан.

– Большинство актеров готово сделать за деньги все, что угодно. Конечно, и он дорожит за свою шкуру, но нам удалось уговорить его. Он выстрелит в тот самый момент, когда со сцены раздастся громовой удар театральной пушки. Если зрители и услышат выстрел, то подумают, что так нужно по пьесе.

Вся кровь бросилась мне в лицо. Конечно! Вот они, строки, отчеркнутые в украденном экземпляре пьесы:

Я ясно представлял себе всю сцену. Увешанная драгоценностями королева в своей огромной юбке, широкой, как раскрытый павлиний хвост; на сцене предводитель хора, декламирующий свои стихи; гром пушки, которой так гордится наш шумовик; слабый звук пистолетного выстрела; королева, скорчившаяся в своем кресле, медленно начинает клониться вперед, как будто ее одолевает сон, а на корсаже платья, вокруг проделанного пулей отверстия, постепенно расплывается темное пятно, которое становится все больше и больше…

– Гм! – сказал Дункан. – И он рассчитывает скрыться?

Холодный смешок, который послышался в ответ, звучал Страшнее, чем жестокая угроза.

– Он-то рассчитывает, – намеренно растягивая слова, произнес его собеседник, – но мы с сэром Филиппом думаем иначе. Королеве будет прислуживать Джулиан Несби. Он прыгнет на сцену и проткнет актера насквозь. Это избавит нас от лишних вопросов.

– Снова кровь, – проговорил Дункан, и в голосе его послышалась дрожь.

Он был неплохой человек, этот Энтони Дункан, но слишком слабоволен и честолюбив.

– Конечно. И это только начало.

Об остальных планах заговорщиков я не мог узнать с такой полнотой, так как Дункану они были известны не хуже, чем его другу. Поэтому, вместо того чтобы услышать подробный рассказ, мне пришлось связывать воедино отдельные намеки и догадываться, что они имеют в виду.

Но основной план не вызывал никаких сомнений. В день убийства королевы в северных графствах должен был начаться мятеж. Одновременно из Феррола должен был выйти испанский флот, пересечь Бискайский залив и, дабы не повторить ошибки Великой Армады, немедленно высадить десант в Фйльмуте.

Не стану притворяться, что я хорошо разбирался в высокой политике, которая скрывалась за всем этим. Я даже не мог понять, кого они собирались посадить на английский трон. Но одно я понял сразу: при новых порядках сэр Филипп Мортон и его друзья станут большими людьми. Сэра Филиппа перестали занимать мелкие дела, как-то: кражи общинных земель или женитьба на богатой наследнице. Теперь игра шла ва-банк. И в этот момент я услышал слабый, но явственный свист Кит.

Люди наверху тоже услышали его.

– Что это? – спросил Дункан хриплым от страха голосом. Я слышал, как он повернулся на пятках и затопал к двери. Через несколько минут он вернулся. – Все в порядке, – прорычал он. – Это, наверное, грум.

– Слуга сэра Филиппа?

– Да, он поехал в долину.

– Филипп сам обещал вернуться утром. Видно, что-то задержало его.

Свист раздался снова, пронзительный и тревожный. Бедная Кит делала отчаянные попытки предупредить меня о приближении всадника, но, увы, двое обитателей башни, сами того не подозревая, держали меня в плену. Она свистнула в третий раз. Она сходила с ума от тревоги. Я хорошо представлял себе, что с ней творится, но ответить ей не мог.

Надо было срочно принимать решение. А что, если попробовать прорваться? Я мог бы в упор застрелить одного из мужчин и при удаче выскочить из башни раньше, чем другой придет в себя от изумления… Но это означало бешеную погоню в горах, где по крайней мере один из преследователей будет гнаться за мной по пятам, а за ним последует грум.

А может быть, ощупью осторожно спуститься в погреб и спрятаться там? Зачем им идти вниз? Только для одного: убрать труп Тома, если он лежит там.

Да, второй план был более удачен. Надо спуститься вниз и спрятаться во тьме. Если они не подойдут близко, то все чудесно! Если подойдут… Что ж, на худой конец у меня есть пистолет. Кроме того, оставался рискованный шанс захватить их врасплох и пробиться на волю.

Погреб, который только что зиял, как бездна мрака, внезапно превратился в землю обетованную. Я повернулся и сделал шаг вниз.

Лестница, очевидно, была залита кровью. Моя нога соскользнула со ступеньки, и я полетел вниз головой. Пистолет выскочил у меня из-за пазухи, отлетел в сторону и выстрелил. Я с грохотом ударился об угол стены, и это было последнее, что осталось у меня в памяти.

Глава семнадцатая

В ожидании допроса

В ушах стоял несмолкаемый шум воды. Я чувствовал свежий запах влаги. Вы думаете, вода не имеет запаха? А как же чуют воду лошади? Остановитесь с закрытыми глазами на берегу озера, и вы сразу безошибочно угадаете, что перед вами вода.

Голова тупо ныла. Горела содранная кожа на суставах пальцев. Прошло несколько минут, прежде чем я решился приподняться и открыть глаза. Я сидел на отлогом, заросшем травой берегу около полуразрушенной каменной сторожки. Там, где кончалась, трава, виднелась серая галька, Затем на четверть мили или более простиралась вода, серая и мрачная от нависших туч. К другому берегу, туда, где над озером стеной поднимался лес, направлялась лодка, в которой сидел один человек. Горы за лесом были покрыты клочьями сгустившегося тумана, Я следил глазами за одиноким гребцом до тех пор, пока лодка не скрылась за узким проливом, и на мгновение мне показалось, что я остался совсем один.

– Ну как, пришел в себя? – раздался низкий голос, и рядом со мной выросла огромная фигура Энтони Дункана. Я ответил не сразу, но он продолжал довольно добродушно: – Ну и здорово же ты треснулся! Но ничего, все будет в порядке.

– Где я?

Вопрос был естественный для человека, который только что пришел в сознание и увидел, что находится в незнакомом месте.

– Какая тебе разница? Ты вне опасности.

Хоть я и не чувствовал себя вне опасности, но был рад, что около меня Дункан, а не тот жестокий человек, который беседовал с ним в башне. Я оглянулся. Позади стояла старая лачуга поросшая мхом; между камнями пророс вереск, а гнилая дверь еле держалась на петлях. Изнутри не доносилось ни звука. За хижиной стояло несколько платанов, а подальше виднелись верхушки других деревьев.

– Хочешь пить? – спросил Дункан.

– Да, пожалуйста.

Он вынул из корзины оловянную кружку и не торопясь направился к воде. Я притворился, что снова потерял сознание, и следил за ним, полузакрыв глаза. Это была моя единственная надежда. Я был убежден, что, кроме него, здесь никого нет, и если мне удастся опередить его ярдов на двадцать, то, чтобы поймать меня, потребуется кто-нибудь половчее Дункана. Мне бы только добраться до горы, а там сгустившийся туман поможет мне скрыться; правда, трудновато будет сообразить, где я нахожусь, и отыскать дорогу домой, но это не так уж важно. Главное – бежать.

Я ждал, пока Дункан дойдет до полосы прибрежной гальки и нагнется к воде. Я слышал, как он кряхтел и как хрустели суставы его больных, сведенных ревматизмом ног. Я готов был кричать от радости, слыша этот хруст в его коленях. Мне казалось, что я уже свободен.

Все мои мускулы напряглись. Его широкие штаны так заманчиво выделялись на фоне серой воды! Будь я поближе, я бы одним сильным пинком сбросил его в воду. Но вместо этого я вскочил на ноги и пустился бежать, огибая хижину. Если у него и был пистолет, он все равно не успеет его вытащить. В несколько прыжков я очутился на склоне холмика, поросшего деревьями и папоротником, и только теперь понял, как много сил отняло у меня падение. Меня шатало, ноги подкашивались, я спотыкался на каждом шагу. Лишь большим усилием воли я сумел заставить себя подняться на вершину холма.

– Вернись назад, дурачок! – кричал Дункан.

Но я продолжал бежать, ныряя между кустами. Впереди среди листвы блеснула вода. Позади себя я слышал тяжелые шаги Дункана. Я бросился направо и снова увидел металлический блеск озера. Тут только я начал подозревать истину: мы находились на крошечном островке.

Надо переплывать озеро. Но я не мог найти места, чтобы прыгнуть в воду и поплыть: остров со всех сторон был окружен острыми скалами; как зубцы, торчали они из мелководья. Я вошел в воду и попытался вброд добраться до глубокого места, но не успел замочить и колен, как Дункан сгреб меня. Я продолжал бороться, хотя совсем обессилел, но он облапил меня, как медведь, вытащил на берег и бросил на траву.

– Дурачок, – сказал он, – ты хочешь, чтобы тебя стреножили, как лошадь?

Он поволок меня обратно к хижине. В корзине с едой лежала веревка, предназначенная для того, чтобы связать меня. Он стянул мне ноги и, не разрезая веревки, связал руки. Сначала он хотел завести мне руки за спину, но потом пожалел меня.

– Ведь тебе надо же есть, – сказал он и связал мне руки таким образом, чтобы я мог двигать ими и с трудом подносить кусок ко рту.

В корзине был каравай хлеба, немного мяса и разная другая снедь, в том числе и маленькая бутылка вина. Он отрезал ломоть хлеба, кусок мяса и вложил их в мои связанные руки.

– Теперь управляйся как знаешь. Ножа ты у меня не получишь. Ну-ка, давай ешь. А то ждать придется долго.

– Чего мы ждем? – угрюмо спросил я.

Нагнув голову, я поднес руки ко рту и начал рвать мясо зубами. Я был голоден.

– Не твое дело. Скоро узнаешь.

Несколько минут мы молчали. Мысль моя напряженно работала. Я догадывался, где мы находимся. Значит, это не Дервентуотер, а, очевидно, один из маленьких островков на противоположном конце Алсуотера, в нескольких милях от башни. Но почему они не поленились притащить меня сюда и держать под стражей? Кого или чего они ожидали?

К счастью, любопытство мучило Дункана еще сильнее, чем меня. Искоса взглянув в мою сторону раз или два, он наконец не выдержал.

– Что ты там делал? – спросил он в упор. – Что тебе известно?

Я видел, что этого большого человека гложет тайный страх.

– Очень многое, – ответил я.

Не зная толком, как вести себя, я инстинктивно решил играть на его страхе и держать его в неизвестности.

– Кто еще знает об этом, кроме человека в башне?

Вот задача! Я не хотел будить его подозрения, чтобы он не напал на след Кит и не узнал, откуда я. Но, если они решат, что я действовал в одиночку, это тоже опасно. Уж очень соблазнительно расправиться со мной и заткнуть мне рот раз и навсегда; так они и поступили с бедным Томом.

– Скоро узнаете, – ответил я.

Его лицо исказилось.

– Да, – сказал он, – мы все узнаем, как только приедет сэр Филипп. У него ты заговоришь. Он умеет заставить людей говорить. Я-то хотел избавить тебя от этого. – Он сделал большой глоток из бутылки, как будто хотел утопить в вине свои мысли. Потом повернулся и пристально взглянул на меня, вытирая рукой свою черную бороду. – Мы должны все узнать, парень. От этого зависит наша жизнь. Ничего не поделаешь! Но я не хочу, чтобы тебе причинили боль. Я знаю, кто ты, знаю твоих родителей. Я не хочу затевать вражду, Я хочу, чтобы ты считал меня своим другом.

– Вы мой тюремщик, – злобно возразил я.

– Твое счастье, что это я.

– Почему?

– Другие не так мягкосердечны. Лучше расскажи мне, пока не подошли остальные. Клянусь, я не позволю им тронуть тебя пальцем.

– Я знаю, что меня ждет, если я расскажу: всадят в спину нож, наложат камней в камзол и похоронят на дне озера.

– Нет, нет! – возразил Дункан.

– А что же?

– Ты будешь сидеть на островке, пока не начнутся события. Ждать придется всего одну неделю. А потом можешь идти на все четыре стороны. Тогда уж ты ничем не помешаешь.

Но я был непреклонен.

– Я хотел бы доверять вашим друзьям так же, как верю вам, мистер Дункан. Но это невозможно. От меня вы ничего не узнаете.

У него вырвался жест нетерпения. Я видел, что он отчаянно тревожится за свою судьбу. Они все теперь всполошились. Сначала появился Том, потом я… Они теряются в догадках, есть ли здесь еще кто-нибудь, кроме нас. Конечно, они побоялись оставаться в башне, иначе меня сторожили бы там, а не тащили через всю долину на этот остров, что было сопряжено для них с таким риском и неудобствами.

Пусть сидят как на иголках! Оки не убьют меня, пока есть надежда выпытать все, что мне известно! Но стоит мне заговорить, и для них безопаснее будет прикончить меня. Все, что я знаю, надо беречь, как зеницу ока. А вдруг они будут пытать меня? Ужас перед пыткой возродился с новой силой.

Дункан поднял бутылку. Вина оставалось только на дне. Он хотел поднести бутылку к губам, но передумал и сунул ее мне в руки.

– Допивай, – буркнул он. – Согреешься. Не надо мерзнуть.

Это было разумно. После падения не следовало замерзать. Стоял июнь, но день был холодный и пасмурный; судя по нависшим облакам, надвигалась гроза. Но я подозревал, что доброжелательность Дункана имеет другие причины. Он полагал, что вино развяжет мне язык, – ведь, в конце концов, я был всего лишь мальчиком.

– Пей, пей, – уговаривал он, – а я попробую развести костер.

Я послушно поднял бутылку и, осторожно зажав ее между связанными руками, проглотил горькую, обжигающую жидкость. Бормоча что-то себе под нос, Дункан отправился собирать хворост. Он удалялся все дальше и дальше, так как хвороста было мало и ему приходилось кружить по острову.

Я крепко сжимал бутылку. Она могла сослужить мне службу в качестве оружия, но что толку от нее, когда я сидел на земле, связанный по рукам и ногам? Я снова огляделся вокруг. Может быть, спрятать бутылку в укромном месте на случай, если удастся освободить руки? Нет, Дункан сейчас же хватится ее.

Ну и дурак же я! Ведь средство освобождения у меня в руках. Только бы Дункан не услышал! Лишь бы хватило времени сделать это прежде, чем он вернется с вязанкой хвороста!

Что ж, попытка не пытка! Я прислонился к стене и изо всех сил треснул бутылкой о камень. Стекло разлетелось вдребезги, и вино обрызгало мне ноги. Я наклонился и стал отыскивать в траве подходящий осколок. На мое счастье, бутылка была сделана из тонкого стекла и осколки оказались острые, как бритва. Мне удалось зажать большой треугольный кусок стекла пальцами правой руки.

Но беда в том, что со связанными руками я не мог дотянуться до веревки, стягивавшей мои запястья. Мне оставалось только нагнуться и перепиливать веревку, связывавшую ноги; через полминуты адского труда я перерезал последнюю ниточку и освободил ноги.

Что делать дальше? Плыть со связанными руками было невозможно. А драться с Дунканом ногами я тоже не мог. До освобождения было еще далеко.

Дункан возвращался обратно, неся огромную кучу хвороста.

Я сжал ноги, обернув их свободным концом веревки, и молил Бога, чтобы Дункан ничего не заметил. Но он не смотрел в мою сторону, а пристально вглядывался в небо.

– Ветер предвещает грозу, – сказал он. – Лучше развести огонь в хижине, там будет гораздо уютнее.

– Да-да. – Я сделал вид, что меня трясет лихорадка. – Я хочу спать. Это вино…

Он кивнул и улыбнулся. Потом, наклонив голову перед низкой притолокой, вошел в хижину. Я слышал, как он бросил хворост в очаг и шарил, стараясь отыскать кремень и огниво.

Недалеко от меня лежал удобный камень. Теперь, когда ноги были свободны, я легко мог достать его…

Я не хотел причинить вред Дункану. Не всякий на его месте был бы так добр ко мне, а тем более – враг. Будь он жесток и безжалостен, он никогда не дал бы мне возможности напасть на него.

Но у меня не было выбора. Я не сомневался в том, что Дункан – пусть не по своей воле – участвовал в убийстве Тома. Он был предатель, готовый ради своих честолюбивых замыслов ввергнуть всю страну в огонь гражданской войны.

Кроме того, у меня не было уверенности, что я его одолею. Что мог сделать мальчик со связанными руками против рослого мужчины? Мы были как Давид и Голиаф[14]. А если мне не удастся вывести его из строя и я нанесу ему только легкую рану, тогда уж он не будет добр ко мне.

Обеими руками я поднял камень: во влажной ямке забегали букашки. Затем неверными шагами приблизился к хижине и заглянул внутрь. Если бы Дункан стоял лицом к двери, то пришлось бы ждать, пока он выйдет. Но мне снова повезло. Он стоял на коленях в трех шагах от входа и, повернувшись ко мне спиной, складывал хворост в очаг. Я, крадучись, вошел в хижину, поднял связанные руки над головой и ударил его камнем. Он даже не пикнул; раздался лишь звук удара да шуршание сухого хвороста, разлетевшегося при его падении.

Я поспешил выйти на свежий воздух: меня тошнило и голова кружилась еще сильнее, чем прежде. Капля дождя шлепнулась мне на щеку. Я вздрогнул и с трудом овладел собой.

Прежде всего надо освободить руки. Теперь это было просто, так как я не боялся, что меня заметят. У Дункана, конечно, есть при себе нож, но мне не хотелось возвращаться в темную хижину. Я изловчился и, зажав кусок стекла ногами, забил его торчком в землю; таким образом, после нескольких неудачных попыток мне удалось перетереть веревку и разорвать ее.

Не успел я покончить с веревкой, как раздался страшный удар грома; на озеро обрушился сильный порыв ветра, неся с собой острые, как стрелы, струи дождя. Озеро мгновенно превратилось в бурное море.

Я понял, что счастье изменило мне как раз в ту минуту, когда я торжествовал победу. Ни один пловец не рискнет в такой шторм переплывать озеро в четверть мили длиной. Мне так и не удалось вырваться из плена.

Глава восемнадцатая

На вершине хребта

Лес исчез из виду. Ветер ревел, как двадцать тысяч дьяволов, и дождь хлестал, заливая озеро и землю. Пришлось укрыться в дверях хижины. Мне рассказывали, что когда налетает внезапный шквал (а на Алсуотере они особенно часты), то не только пловцы – ни одна лодка не рискнет переправиться через бурные воды. Гроза собирается обычно над Киркстоунским проходом и несется вниз, сокрушительная, как кавалерийская атака. Длинное, узкое, как щель, озеро находится между двумя большими горами, Хелвеллином и Хайстритом. Бури, проносящиеся над ним, с ревом и грохотом обрушиваются на стоящие по обеим сторонам озера каменные громады.

Утешительными были два обстоятельства: во-первых, такой шторм не мог продолжаться долго, и, во-вторых, если я был заперт на острове, то и извне никто не мог до него добраться.

Между тем надо было решать, что делать с Дунканом.

Я подполз к нему поближе и прислушался. Дождь барабанил по крыше и заливал отверстие, служившее дымоходом. Выл ветер, и время от времени гремел гром. Поэтому неудивительно, что в течение нескольких минут я не мог понять, дышит он или нет.

Он был жив. Я услышал глубокое, прерывистое дыхание человека, лежащего без сознания. Хорошо, что я не убил его. Я перевернул его на спину и ослабил воротник. Мне хотелось, чтобы ему было поудобнее, но я не имел права рисковать. Заботясь о своей безопасности, я еще раз выскочил под дождь и притащил куски веревки. Стянув ему руки и ноги точно таким образом, каким он связывал меня, я, однако, позаботился, чтобы ему не удалось освободиться столь же легко.

Я взял меч Дункана, а затем обыскал его одежду в расчете найти кинжал или пистолет, но ничего не нашел. Потом мне пришло в голову, что веревка сядет от воды и вопьется в тело. Надо не забыть ослабить ее, если он не придет в сознание к тому времени, когда я буду уходить.

Когда я кончил возиться со своим пленником, ветер уже значительно ослаб, а ливень то переставал, то начинался вновь, но перерывы становились все длиннее. Озеро уже не вскипало белыми гривами пены, и сквозь пелену дождя постепенно начинал вырисовываться лес; сначала он казался бесцветным пятном, но вскоре проступила яркая зеленая листва, вся в полосах солнечного света, пронизанного каплями влаги. Я определил время: солнце уже клонилось к закату – значит, я пробыл на острове целый день!

Лучше не задерживаться здесь… Я не чувствовал ни малейшей охоты совершить заплыв на четверть мили, но это было приятней, чем дожидаться прибытия сэра Филиппа. По озеру еще ходили волны, тем не менее я надеялся справиться с ними.

Я скинул камзол и длинные штаны – плыть надо было налегке – и спрятал вещи под камнями, чтобы их не сразу нашли. Ботинки я привязал к поясу, так как не рисковал отправляться в дальний путь босым; шапку бросил в озеро. В последнюю минуту я вспомнил о Дункане и вернулся назад. Он все еще был без сознания. Я нагнулся и, убедившись, что он не притворяется, ослабил веревки у него на ногах и развязал ему руки. Интересно, какую басню он сочинит для своих сообщников?

Вода была холодна, словно лед, так как шторм всколыхнул глубинные воды. Но холод подбодрил меня и окончательно вывел из того состояния оцепенения, в котором я находился после того, как упал. Мне предстояла тяжкая борьба за свою жизнь. Ведь речь шла не о купании на солнечном пляже. Я почти не спал. Я слишком мало ел и все еще страдал от страшного удара по голове. Доплыв до середины озера, я вообще начал сомневаться, сумею ли я добраться до противоположного берега.

Стиснув зубы, я плыл, плыл по направлению к зеленой полосе леса. Башмаки болтались у меня на поясе, тяжелые, как железные цепи. Волна била в лицо, и все тело ломило…

Не сдамся… Нет, я не сдамся… Я задыхался и, кажется, говорил это вслух, стараясь перекричать звон в ушах. Очень много зависит от того, сумею ли я доплыть до полосы серой гальки, до зеленой каймы елей и дубов. Если я сдамся и позволю себе погрузиться в блаженный покой зеленых вод, королеву убьют и в стране начнется война. Тысячи англичан погибнут в междоусобице. Запылают дома, женщины и дети с криками бросятся искать убежища в лесах и горах; снова наступят страшные годы, о которых народ уже почти забыл.

Мысль об этом помогла мне плыть. И я держался вовсе не ради спасения старухи с короной на голове. Я должен был сделать это ради нас всех. Ни одна душа не знает то, что известно мне, ни одна душа, кроме заговорщиков, чьи безумные мечты толкают нас к катастрофе. Я не имею права утонуть в озере, так как вместе со мной погибнет тайна.

Деревья, так долго стоявшие неподвижно, вдруг двинулись мне навстречу. Подхваченный волной, я увидел лес и дорогу, петлявшую по горбатому берегу. Мелькнули голые скалы, лишь кое-где покрытые лишайником. Вон в гуще папоротника стрелой пронесся заяц. Не смея верить, я опустил ногу и нащупал дно.

Спасен! Облепленный намокшим бельем, я с трудом вскарабкался на высокий берег и упал, судорожно всхлипывая от усталости. Через несколько минут мне стало легче, и я с усилием втиснул замерзшие ноги в разбухшие башмаки.

Предстояло еще пройти семь миль до Лонсдейла, но я думал об этом почти с радостью. Я не совсем точно представлял себе, где нахожусь, но решил, что, если попаду в долину, ведущую от озера через горы на северо-запад, то после сумерек доберусь до дому.

Однако моим планам опять не суждено было осуществиться. Не прошел я и сотни ярдов, как вдруг впереди послышались голоса. Шесть лошадей щипали траву, и столько же людей спускались к лежавшей на берегу лодке.

Я быстро повернул назад, но моя фигура в белом была слишком приметна среди деревьев, позади уже раздались крики. Сначала я вслепую помчался по дороге по направлению к Пэттердейлу, мимо того места, где я вышел из воды; но вскоре топот копыт дал мне знать, что преследователи вскочили на лошадей, и я понял, что бежать по дороге, по которой могли скакать лошади, было просто самоубийством.

Тогда я свернул направо, по тропинке, ведущей в сторону, противоположную озеру. Передо мной открылась широкая долина, по дну которой бежал разбухший от дождя ручей. Долина упиралась в высокую гору – это был, очевидно, Рейз или другая вершина из хребта Хелвеллина. На мгновение я увидел всю гору – темная, почти черная на фоне заходящего солнца, она манила, как надежное убежище. Затем облака заволокли вершину, и гора – моя надежда – скрылась из глаз.

Прежде всего следует сойти с тропинки. Я спрыгнул с высокого берега, шлепая по воде, перебрался через ручей и начал взбираться на противоположный склон. Сзади раздался выстрел – моя спина служила прекрасной мишенью, – но расстояние оказалось слишком велико. Хорошо, что у моих преследователей не было больших луков! Тогда мне пришлось бы плохо.

Вместо пули до меня долетел голос сэра Филиппа:

– Не все сразу! Он может повернуть обратно на дорогу.

От усталости сердце готово было разорваться в груди. Не в силах идти дальше, я остановился на небольшой площадке; теперь можно было оглянуться назад. Два человека спешились и пустились в погоню; остальные поскакали дальше.

Их расчет был очень прост. По берегу озера пролегала только одна дорога с севера на юг. На севере находился Пенрит; на юге, через Киркстоунский проход, дорога вела в Кендал и дальше в Лондон. Проще простого было перерезать дорогу в нескольких местах и вынудить меня бежать напрямик через вздыбившиеся горы.

Что ж, я был к этому готов. Я хотел попасть домой и снова увидеть Кит. Я не собирался возвращаться на дорогу. Придется помериться силами с теми двумя, что гнались за мной. Раньше я обошел бы их играючи, но теперь вовсе не был уверен, что выйду победителем в этом состязании.

Среди голых скал негде было укрыться: леса остались далеко позади. Наверху расстилался туман. Только бы опередить преследователей и достичь полосы густого тумана, тогда можно было бы ускользнуть. Но я никогда не бывал в этих местах, и двигался наугад. Вот опять крутой подъем, и я с трудом преодолеваю его. Вверх… только вверх… Сейчас это самое главное. Внизу я вижу своих преследователей: неумолимые, как ищейки, напавшие на след, они карабкаются вслед за мной.

Впереди тот, что одет в зеленое с черным, на несколько ярдов ниже – его грузный товарищ в алом камзоле. Первого трудно заметить на фоне высокой зеленой травы, я вижу его лишь тогда, когда он перебирается через пик, – на бледном, вечернем небе на мгновение вырисовывается его силуэт. Зато его товарищ сразу бросается в глаза, как только я оборачиваюсь: будто капля крови брызнула из земли.

Они не окликают меня, так как знают, что это бесполезно, и предпочитают поберечь силы. Но они не останавливаясь идут вперед, и их спокойная уверенность пугает меня больше, чем громкие угрозы. Они совершенно убеждены, что рано или поздно я буду у них в руках.

Мы не спешим. У нас больше нет сил бежать. Если бы кто-нибудь случайно заметил три фигурки, вереницей поднимающиеся все выше и выше, он ни за что не подумал бы, что за этим неторопливым восхождением скрывается борьба не на жизнь, а на смерть. Уверяю вас, если бы у нас были силы, мы двигались бы вдвое быстрее.

Мы находились на головокружительной высоте. Мир скатился куда-то вниз, в долины, которые уже заполнила пурпурная мгла сумерек. Верхний изгиб озера казался отсюда куском стекла с зазубренными краями. Вода была усеяна одетыми в зелень островками, крошечными, как пчелы.

Здесь, наверху, был еще яркий день и бронзовое солнце сияло сквозь разрывы в облаках. Облака висели совсем низко над головой.

Я, очевидно, пропустил удобные тропинки, ведущие на перевал, и теперь пытался преодолеть одну из главных вершин, может быть, и сам Хелвеллин. Надо двигаться осторожно, настолько осторожно, насколько позволяют двуногие ищейки, идущие за мной по пятам. В этих местах много глубоких пропастей. Но я не так страшился их, как каменных мешков, где у меня был бы один выбор: разбиться или быть схваченным. Еще неизвестно, окажется ли туман другом или злейшим врагом.

Теперь-то я знаю, где мы блуждали в тот вечер. Я научился даже любить эти мрачные вершины. Но тогда, в первый раз, затравленный, как дикий зверь, я испытывал только ужас.

Целую милю я взбирался по длинному, поросшему травой кряжу; иногда склон был настолько пологим, что мне удавалось даже бежать. Наконец я поднялся на вершину и, оглядевшись, увидел, что нахожусь на левом краю горного хребта, над пропастью, имеющей форму гигантской подковы.

Передо мной, как острие ножа, тянулся высокий гребень, со всех сторон окруженный страшными обрывами в сотни футов глубиной. Я, кажется, сказал «острие ножа»? Правильнее было бы назвать его пилой, так как он весь щетинился зубцами.

Направо, по другую сторону огромной воздушной ямы, находился второй конец подковы, на котором покоился еще один гребень гор, уходящих в столь же бездонную пропасть. Изгиб подковы, образованный стыком двух хребтов, был увенчан каменной громадой, взметнувшейся выше всех остальных гор. Даже тогда я понимал, что это мог быть только Хелвеллин, хотя контуры горы были скрыты клочьями бегущих облаков.

Я оглянулся. Человек в зеленом немного отстал, но его товарищ, словно собравшись с новыми силами, быстро приближался ко мне.

Я повернулся лицом к скалистому хребту и усилием воли заставил ноющие ноги двинуться вперед.

Наверху не переставая дул ветер. Потный и разгоряченный, я сразу почувствовал, как его ледяные порывы обжигают мое полуобнаженное тело. Моросил дождь, и камни стали скользкими. Клубились облака, стирая краски окружающего ландшафта и затягивая все вокруг серой дымкой. Однако туман не был настолько густ, чтобы скрыть меня от моих врагов.

Я продолжал карабкаться вверх, перелезая через скалы, протискиваясь между ними, подтягиваясь на дрожащих руках, каждую минуту боясь сорваться в пропасть. Слева сквозь клочья облаков я видел мир, исчезавший в бездонной пропасти. Эту «бездну недаром назвали Преисподней. Справа – а именно сюда, на эту сторону гребня, я и старался взобраться – видна была внутренняя, часть подковы. Там находилось огромное озеро, окруженное обрывами; оно напоминало наше озеро в «крепости», только было раза в четыре больше. Черное, как чернила, – порой я видел его совершенно отчетливо, – но уже в следующую минуту оно туманилось, словно зеркало, и сквозь набежавшие облака нельзя было разглядеть ничего, кроме слабого серебристого мерцания.

Дыхание со стоном вырывалось из моей груди. Ноги налились свинцом. Многочисленные ссадины сочились кровью и причиняли мне жгучую боль. Но я не сдавался и, сжав зубы, стремился вперед, хотя понимал, что конец близок.

В одном месте мне предстояло взобраться на небольшую площадку и пройти несколько шагов по краю обрыва, над самой пропастью. Держаться было не за что. Я встал во весь рост, но ветер качнул меня, и на минуту мне показалось, что я падаю. Я опустился на колени и пополз.

Ярдов через двадцать я оглянулся. Человек в алом камзоле перебирался через опасное место. Он уверенно ставил ноги, балансируя при резких порывах ветра и широко разводя руки, чтобы сохранить равновесие, готовый вот-вот схватить меня…

Если бы у меня был пистолет, я подстрелил бы его, как зайца. Но он знал, что я безоружен. Он подходил все ближе и ближе, и губы его кривила торжествующая улыбка.

Мы почти перевалили через гребень. С другой стороны начинался спуск, но надо было сначала протиснуться сквозь расщелину в скалах. Затем шло узкое седло, которое, изгибаясь вниз и вверх, как бы соединяло гребень с основным горным массивом. Скалы кончались, кругом была лишь подвижная осыпь – миллионы мелких камней, среди которых кое-где пробивались пучки горной травы.

Но в тот вечер я не сразу нашел эту расщелину. Я ошибся на несколько ярдов и забрел на выступ, откуда не было пути вперед. Передо мной стала стена холодного воздуха.

Я поспешно отпрянул назад. Увидев меж скал трещину, я начал спускаться, ушибаясь и обдирая бока. Эта ошибка мне дорого обошлась. Передо мной стоял человек в алом камзоле.

– Ах ты, волчонок! – крикнул он, задыхаясь и скаля зубы под черными усами. – Ну и задал же ты нам гонку!

Я понял, что попался, и решил дорого продать свою жизнь. Я стоял на ровном месте, твердо держась на ногах и собрав в единый кулак свою волю. Он же, наоборот, был слишком уверен в победе, видя перед собой лишь измученного мальчишку, слишком тщедушного для своих лет.

Мы стояли друг против друга, два крошечных существа, вознесенные на вершину горы. В эту минуту гора составляла для нас весь мир. Облако покрыло седло. Скрылось из глаз озеро, исчезла Преисподняя. Все затянуло молочным туманом. Глядя на нас со стороны, могло показаться, что мы стоим на облаке.

Передо мной маячил алый камзол. Коричневое пятно штанов шевельнулось; ноги искали опору. Теперь или никогда. Тот, кто занимался борьбой, знает, что нанести решающий удар нетрудно, когда сумеешь собрать все силы. Я прыгнул вперед, схватил его за ногу и дернул ее в сторону. Человек выбранился и в ужасе закричал. Он судорожно отбивался свободной ногой, и мне просто повезло, что ни один из его ударов не попал в цель; иначе он столкнул бы меня вниз.

Я не выпускал его ногу и тянул изо всех сил. Я не люблю вспоминать об этом, но один из нас должен был погибнуть.

Наконец он потерял точку опоры и головой вниз полетел на каменную осыпь. Я надеялся, что, пролетев футов десять, он останется лежать оглушенный и настолько израненный, что его товарищу придется отказаться от преследования. Но он перевернулся и покатился в туманную пучину Преисподней. Он исчез из виду мгновенно, но мне казалось, что прошла целая вечность, пока я перестал слышать грохот похожих на гальку камней, которые катились за ним все ниже и ниже.

Неверными шагами перебрался я через седло и заставил себя начать последнее мучительное восхождение. Оглянувшись через силу, я увидел, что второй из моих преследователей, добравшись до того места, где мы боролись, нагнулся над пропастью и напряженно всматривается в плывущие под ним облака.

Я продолжал подниматься вверх, но он больше не пытался преследовать меня.

Глава девятнадцатая

В осаде

Когда я, шатаясь, добрел до дверей отцовской фермы, собака встретила меня оглушительным лаем: неудивительно, что она отказалась признать членом семьи привидение, с ног до головы покрытое грязью.

«Свои, Снэп!» – хотел я крикнуть, но сам не услышал своего голоса.

Дверь распахнулась, и кто-то вышел на крыльцо. При свете свечи я узнал Кит. У меня подкашивались ноги; я с трудом сделал шаг вперед. Кит испуганно вскрикнула, и я подумал, что она не узнает меня. Нет, это был крик ужаса – я напоминал выходца с того света. Она подхватила меня под руки и помогла войти в дом. Я слышал ее слова:

– Это Питер!

И возглас матери:

– Слава Богу!

– Его били! – вскрикнула Кит, и впервые в жизни я увидел, как она плачет.

– Нет, – хрипло сказал я, падая на скамью. – Я очень долго шел… и переплывал озеро… А до этого… я упал. Вот и все. – И вдруг я понял, как это нелепо звучит, и начал истерически смеяться.

Потом, помню, я лежал в теплой и сухой кровати, а они стояли вокруг меня на коленях и пихали мне в рот еду.

– Ему надо хорошенько выспаться, и все будет в порядке, – весело сказала мать.

Она привыкла к тому, что в ее семье мужчины часто, особенно в зимнюю пору, возвращаются домой полумертвые, и ее не так легко было привести в отчаяние.

Но я не мог заснуть, не получив ответа на мучившие меня вопросы.

Они рассказали, что все соседи, взяв с собой оружие, прочесывают Бленкэтру и ближайшие холмы, разыскивая меня, живого или мертвого. Как только Кит принесла тревожную весть, отец собрал людей, и они направились к башне. Там никого не оказалось, но они взломали дверь и обыскали «замок» от крыши до погреба. Они ничего не нашли.

– Нет, – сказала Кит, перехватив мой взгляд и поняв немой вопрос, – они не нашли…

Она не договорила, но я понял, что и она думала о бедном Томе Бойде. Очевидно, заговорщики, встревоженные появлением двух лазутчиков, да еще одного за другим, покинули свою штаб-квартиру, забрав все, что могло послужить уликой против них.

– Не волнуйся, все в порядке, – сказала мать, поглаживая подушку. – Скоро вернутся отец с братом. Они зададут этим негодяям такого жару, что те побоятся в другой раз задевать тебя.

Я слабо улыбнулся. Как было бы здорово вернуться обратно в детство, в уютный маленький мирок, в котором отец и старший брат защитят от любой опасности!

Но я не мог вернуться обратно. Последние месяцы сделали меня мужчиной – может быть, немного преждевременно, но я стал мужчиной и теперь должен держаться на собственных ногах.

– Отец не может спасти жизнь королевы там, в Лондоне, – сказал я. – Теперь, когда Том Бойд… не вернулся, я должен занять его место и выполнить его долг.

– И я, – прошептала Кит.

Тогда я рассказал им все, что узнал в башне: о том, что заговорщики собираются убить королеву, поднять восстание на Севере и призвать на помощь испанский флот. Я не мог больше хранить тайну. Это была слишком тяжелая ноша, чтобы нести ее одному. Вдруг я утром заболею, буду метаться в горячке и на несколько дней выйду из строя. А так, если я сам не смогу, Кит пошлет весть в Лондон.

– Утром, – сказал я хрипло, – надо прежде всего разыскать среди судей верного человека, которому можно все рассказать: пусть он пошлет гонца в Лондон. Это непременно надо сделать. Слышите?

– Конечно, – отозвалась Кит.

– А теперь спи, – решительно сказала мать, беря у меня из рук пустую миску и закутывая меня плотнее одеялом.

– Спокойной ночи, – промолвила Кит, и они потушили свечку.

Все ушли в кухню, тихонько прикрыв за собой дверь, и так закончился этот тяжкий день.

Когда я утром раскрыл глаза, возле меня стояла Кит,

– Я думала, ты никогда не проснешься! Хочешь есть?

– Пожалуй!

– Твоя мать уговаривала меня надеть платье одной из твоих сестер, – сказала она с улыбкой, направляясь в кухню. – Но, пока мы не разделаемся с нашими врагами, я останусь мужчиной… Он проснулся! – крикнула она, выходя из комнаты.

Пока я ел, вокруг меня собралась вся семья, все, кроме брата: он ушел на работу, потому что дела на ферме не могут стоять. Отец надел свое лучшее платье и сидел, сложив на коленях большие руки. Он сказал:

– Ну, молодой человек, дел у нас полон рот. Как только ты оденешься, мы поедем прямо в Кесуик, к мистеру Армтуэйту. Ему мы все расскажем. Он мировой судья и знает, что надо делать.

Я взглянул на отца и подумал, что напрасно он командует. Разве не я секретный агент ее величества? Но, взглянув на него еще раз, решил, что глупо спорить с отцом. Какую бы головокружительную карьеру я ни сделал, даже если бы стал бароном Браунригом из Лонсдейла и первым государственным секретарем, для отца я всегда останусь просто сыном.

Его предложение соответствовало моим собственным планам. Судья Армтуэйт, владелец большого дома в Кесуике, вполне подходит для нашего дела и сумеет пустить в ход всю машину закона. Главное – предупредить письмом сэра Роберта в Лондоне, чтобы он успел арестовать Сомерса и принял меры предосторожности во время представления. Я только хотел в интересах Шекспира и наших друзей, чтобы спектакль не отменяли. Да и сама Елизавета не согласилась бы на это.

До премьеры осталось всего шесть дней. Я не знал, с какой быстротой скачут правительственные курьеры, но сообразил, что, поскольку время летнее и на каждой заставе ждут свежие лошади, в течение двух или трех дней сэру Роберту все будет известно. А это означает, что он успеет приостановить действия заговорщиков. Главарей с Севера своевременно арестуют, и мятеж будет подавлен раньше, чем в Лондоне заподозрят о грозившей опасности.

Я встал с постели и надел чистое платье. Я не носил эти вещи с тех пор, как уехал из дому, и был поражен, увидев, что мне все стало коротко и узко в плечах. Не считая нескольких ушибов и царапин, я чувствовал себя совсем неплохо после своих приключений.

В ту самую минуту, когда я вошел в кухню и сказал, что готов завтракать, на пороге, размахивая топором, появился мой брат Том.

– К нам едет сэр Филипп, – спокойно сказал он. Отец поднял глаза:

– Один?

– Не совсем. Их пятеро.

– Дай-ка топор, парень, – сказал отец. – Я пойду наколю дров вместо тебя. (Громкий лай собаки предупредил о приближении чужих.) Кит и Питер пусть спрячутся наверху, на чердаке. Остальные займитесь своим обычным делом. И запомните хорошенько: вам ничего неизвестно, кроме того, что я скажу.

– Будь осторожен! – взмолилась мать, когда он направился к выходу.

– Я буду осторожен, – пообещал он и, обернувшись у дверей, улыбнулся ей.

Я взял Кит за руку:

– Пошли, послушаемся отца.

Наверху, над спальней, находился маленький чердак, и мы удобно устроились на балках. Солнечные лучи пробивались сквозь щели в потолке, а голоса снизу доносились совершенно отчетливо.

– Доброе утро, мистер Браунриг, – вежливо сказал сэр Филипп.

– Здравствуйте, мистер Филипп. Чем могу служить?

– Я хотел бы знать, где ваш младший сын.

– Я тоже, – отрезал отец.

– А разве вам это неизвестно?

– Нет, – буркнул отец. – Особенно если учесть, что вчера я целый день до темноты искал его в горах и поднял на ноги всех соседей… Вряд ли мы занимались бы этим, если бы я знал, где он. Как вы считаете? Коли я старый дурак, то о соседях этого не скажешь.

– Вчера – одно дело, сегодня – другое.

– Конечно. Но сегодняшний день скоро станет вчерашним, если мы будем терять время попусту.

Тут я услышал, как зазвенел топор отца от удара по дереву. Сэр Филипп, наверное, радовался, что удар не пришелся ему по голове.

Кит толкнула меня в темноте локтем.

– Мне нравится твой отец, – шепнула она.

– Я не собираюсь отнимать у вас время попусту, – сухо сказал сэр Филипп. – Я только хочу осмотреть дом, а это можно сделать и без вашей помощи.

– Это вам не удастся, сэр Филипп. Мой дом – это мой дом, и туда никто не войдет незваным. Немного есть людей в Камберленде, которых я откажусь принять, но, к сожалению, вы принадлежите к их числу.

– Неужели? В таком случае, я покажу вам ордер, подписанный магистратом.

– В этом я не сомневаюсь. Ведь там сидят ваши друзья!

– Вы, очевидно, не в курсе дела, Браунриг. Ваш сын – опасный преступник.

– Да, да. В прошлом году вы говорили, что он бросил в вас камнем.

– Вам, быть может, неизвестно, что за последние сутки он совершил нападение на двух джентльменов. Сэр Уолтер Перси, наверное, не выживет.

Тут я подумал: «Ну и крепок же он, если не умер, когда катился по осыпи в пропасть!»

– Да, – многозначительно сказал отец, – в последнее время у нас совершается много беззаконий. Надеюсь, преступники понесут заслуженное наказание.

– В том числе и ваш сын.

– Все виновные. Независимо от того, кто они!

Я представил себе, как он посмотрел сэру Филиппу в глаза, и этот взгляд, должно быть, не доставил лорду никакого удовольствия. Но вот отец заговорил другим тоном.

– Если ваши друзья подойдут к двери моего дома, я не отвечаю за последствия, – резко сказал отец.

– Вперед! – крикнул сэр Филипп. – Без сомнения, этот негодяй прячется в доме!

Злобный лай собак и ржание лошадей слилось в общий гул. Раздался пистолетный выстрел, и пуля ударилась в стену дома.

– Скорей! – сказал я и спрыгнул с чердака.

В ту же минуту хлопнула входная дверь, и, когда мы вбежали в кухню, отец уже задвинул засов. Я с облегчением убедился, что отец невредим.

– Надо забаррикадировать окна, – приказал он.

К счастью, окна были маленькие и их легко было загородить. Пока мы это делали, сэр Филипп и его друзья не переставая били ногами в дверь.

– Не так-то просто сломать нашу дверь, – заметил брат. – Что мы будем делать, отец? У нас нет мушкета.

– Старый лук бьет не хуже мушкета, – ответил отец, который во многом придерживался старых взглядов и не хотел признавать пользы пороха.

– Но лук бьет бесшумно, – возразил Том. – А если бы мы стреляли из мушкета, то соседи, хотя бы Белл, услыхали выстрелы и прибежали на помощь.

– У меня есть пистолет, – сказала Кит, протягивая оружие, которое ей дал Том Бойд.

– Пистолет есть и у нас, да и один из этих людей уже стрелял. Но пистолетный выстрел – как хлопок, его не слышно в долине.

– Помолчите минуту, – сказал отец. – Они перестали бить в дверь. Видно, задумали что-то другое.

Мы прислушались. Осаждающие отошли подальше. До нас доносился лишь отдаленный говор: они совещались. Но слов нельзя было разобрать.

– А со стороны заднего двора они не вломятся? – спросила Кит.

– Нет. Там одно узенькое оконце для проветривания сыроварни. В него им не пролезть, – ответила мать.

Хорошо, что дом стоял вплотную к горе, поэтому в задней стене не было ни окон, ни дверей, и ее не надо было защищать.

– Я схожу наверх и посмотрю, что они делают, – сказал я и побежал в спальню, к маленькому окошку под карнизом, сквозь которое можно было видеть, что происходит перед домом.

Всадники спешились и пустили лошадей пастись возле ручья. А сами они, в том числе и наш старый недруг, джентльмен в желтом, щеголявший теперь в сиреневом костюме, столпились вокруг бревна, которое отец собирался колоть на дрова. Я сразу понял, что они задумали.

– Они собираются использовать бревно в качестве тарана! – крикнул я своим.

– Пусть попробуют! – ответил отец.

Тяжело ступая, он поднялся по лестнице, держа наготове свой старый лук.

– Подержи стрелы, – приказал он. – Мне нужно, чтобы они были под рукой.

Наступило напряженное ожидание. А на дворе стоял обычный летний день. Ручей журчал свою песню, напев которой с самого детства был частью моей жизни. По двору, выискивая, чего бы поесть, важно расхаживали куры, высокомерно-равнодушные к борьбе людей. Только Снэп носился вокруг, сердито рыча на непрошеных гостей.

Бревно было слишком коротким, чтобы за него могли ухватиться все шесть человек, поэтому они подняли его вчетвером, по двое с каждой стороны. Сэр Филипп и сэр Дэвид не принимали в этом участия, но они обнажили шпаги, чтобы возглавить атаку, как только будет пробита брешь.

– Добрый кусок дерева, – бормотал отец, не сводя с них глаз, – но не для того я его рубил. Давай-ка сюда стрелу.

Он натянул лук и спустил стрелу.

Раздался крик боли, и я увидел, что руку одного из мужчин пригвоздило к бревну. Его товарищи помогли ему вытащить стрелу, и он отбежал в сторону, зажимая рану рукой, танцуя от боли и ругаясь на чем свет стоит. Бревно полетело на землю, а люди попрятались за деревьями. Похоже, они сразу охладели к мысли о том, чтобы протаранить дверь.

– На очереди нога или плечо, – хладнокровно объявил отец. Он говорил спокойно, как будто выбирал мясо к обеду. – Но, если придется стрелять в третий раз, то я буду целить прямо в глотку или в сердце сэру Филиппу. Будь что будет! Человек обязан защищать свой дом и свою семью.

Однако сэр Филипп, видимо, не собирался подвергать опасности свою особу. Я заметил его в тени платанов: он жестикулировал, отдавая какие-то приказания. Вдруг двое людей выскочили вперед, схватили бревно и откатили его в безопасное место. Отец держал тетиву натянутой. Он готов был спустить стрелу, как только они приблизятся к дому.

– Их затею нетрудно разгадать, – сказал я: – они хотят обойти дом сбоку, скрываясь за каменной изгородью.

– Пусть. Им не пробить толстые стены.

– Да, но они смогут подкрасться к двери, не выходя на открытое место.

– Ты прав, Питер.

Отец нахмурил брови, наклонился и выглянул в маленькое окно. Стены были настолько толсты, что мы не могли видеть землю перед самым домом. Полоса шагов в десять оставалась скрытой от нас. Если они сумеют перебраться через опасную зону, то у них будет достаточно места, чтобы раскачать таран. А кроме того, они могли подползти к дому с флангов.

– Мы будем лить им на голову кипяток! – весело сказал отец и крикнул вниз матери, чтобы она поставила на огонь большой котел.

– Долго мы не продержимся, отец, – заметил брат, подходя к нам. – Надо как-то просить помощи.

– Но как?

– Что, если внезапно распахнуть дверь? Я выбегу, а вы снова запретесь. Думаю, мне удастся проскочить, воспользовавшись их замешательством. Я спущусь к Беллу и подниму на ноги всю долину. Тогда мы прогоним этих людей в одну минуту.

– Большой риск, парень!

Том обиделся.

– Не пора ли мне не бояться риска? – проворчал он.

– У меня другая мысль, – сказал я. – Не попробовать ли мне протиснуться через оконце в сыроварне? Позади дома растет высокий папоротник. Я доползу до водопада и спущусь вдоль нового забора, откуда к дому Беллов можно пробраться незаметно.

– Даже тебе не пролезть в то окошко, – возразил отец.

– Но я лазал… однажды.

Краска залила мои щеки при этом воспоминании. Однажды, когда я был наказан и не смел уйти, я вылез из дома через окошко и вернулся спустя два часа. Отец работал во дворе и не заметил, как я прополз сквозь папоротник по склону горы. Вот почему я знал, что пролезть можно. Но это случилось года два-три назад, я был меньше тогда.

– Если Пит не пролезет, то, может быть, я сумею, – сказала Кит.

В другое время я бы еще поспорил, кто из нас скорее застрянет в оконце, но сейчас положение было слишком серьезным. Мы сбежали вниз, в полутемную комнату в задней части дома, где всегда было холодно, как в пещере. Я отодвинул кувшин с молоком и опустился на колени на камень. Окно было высокое, но узкое, а толстая стена еще больше усложняла задачу. Тем не менее, извиваясь и обдирая плечи, я с помощью Кит, подталкивавшей меня сзади, вылетел из окна, как втулка из бочки. Кит последовала за мной. Я схватил ее под мышки и тянул к себе, пока она не свалилась в папоротник, сбив и меня с ног.

– Лучше не возвращайтесь, – сказал отец, высунув голову из окошка.

– Не возвращаться?

– Да, пока мы не покончим с этим делом. Ты только скажи соседям, а они уж о нас позаботятся. Если удастся скрыться, держитесь подальше. Лошади ждут вас в конюшне мистера Белла. Пока сэр Филипп занят здесь, спешите в Кесуик и повидайте мистера Армтуэйта.

– Ладно, отец, прощай!

Мы легли на землю и поползли через папоротник, извиваясь, как ужи.

Глава двадцатая

Неужели все предатели?

Мы переправились через ручей выше водопада. Теперь спрятаться было легче, так как по склону горы отсюда и до соседней фермы тянулась каменная стена, которую называли новым забором, хотя строил ее еще мой дед. Здесь можно было встать во весь рост и посмотреть, что делается у нашего дома.

Осаждающие осторожно продвигались к намеченной позиции, окружая дом с флангов таким образом, чтобы отец не мог стрелять из лука. Даже заготовленный матерью котел кипятка не поможет нашим защищать дверь дольше десяти-пятнадцати минут, подумал я. После этого отец собирался отступить наверх, забаррикадироваться мебелью и держаться, пока не подойдет подкрепление. Но я надеялся, что помощь придет раньше. Я боялся только одного: как бы сэр Филипп не поджег дом.

К счастью, новый забор был высоким, и нам больше не пришлось ползти. Мы побежали со всех ног, и надо сказать, что, когда я, задыхаясь, влетел во двор фермы Белла, Кит отстала от меня не больше чем на десять ярдов.

С трудом переводя дыхание, мы рассказали о случившемся и, не теряя времени, стали седлать лошадей, на которых прибыли из Лондона. Мистер Белл созвал сыновей и вытащил из кухни копье.

– Мы идем туда, – спокойно сказал он. – Если по дороге встретите соседей, скажите, чтобы они шли за нами.

– Хорошо, – ответил я.

Во всем мире не сыщешь соседей лучше, чем наши камберлендцы. Если вы заблудитесь в снегу или вывихнете ногу, лазая по скалам, они без лишних слов придут вам на помощь. А за последний год люди Лонсдейла особенно сблизились между собой, ибо они знали, что у них есть общий враг. Кража общинных земель сплотила их в ненависти к сэру Филиппу, а события последних двух дней (хотя они лишь понаслышке знали, что происходит) сделали их настоящими друзьями. Сэр Филипп, опираясь на закон, мог получить ордер на обыск нашего дома, но мы, свободные иомены, считали, что закон-это еще не все. Соседи знали, что отец – их друг, а сэр Филипп – враг. Они не собирались сидеть сложа руки, когда Браунриг попал в беду. Даже если за это их ждала виселица на рыночной площади в Карлайле.

Вот почему, заслышав наши крики – спускаясь в долину, мы созывали народ, – мужчины со всех ферм собирались по двое и по трое и, вооружившись чем попало – от вил до самострела, – спешили к нашему дому, чтобы вместе выступить против общего врага.

– Стыдно бежать в такую минуту, – сказал я, когда мы выехали на большую дорогу.

– Здесь и без нас хватит народу. Нам предстоят дела поважней.

– Тогда поспешим, – засмеялся я, – а то сэр Филипп и его шайка, в панике убегая из долины, начнут наступать нам на пятки.

Это была шутка, так как сэр Филипп скорее всего поспешит укрыться от опасности в своем большом новом доме, который стоял в противоположной стороне, на дороге в Пенрит.

У нас под седлом были не лошади, а клячи, потому что торговцам не подобает иметь хороших коней, но после трехдневного отдыха в конюшне они были свежи и полны сил. А так как дорога в Кесуик почти все время шла под гору, то и бежали они довольно резво.

– Слава Богу, дело, кажется, идет к концу, – заметила Кит. – Приключения – замечательная вещь, но я сыта ими по горло.

Я признался, что тоже ничего не имею против того, чтобы переложить бремя ответственности с собственных плеч на плечи мистера Армтуэйта. Когда наше донесение уйдет в Лондон, к сэру Роберту, а власти предпримут меры по обеспечению порядка на Севере и нашего врага посадят под замок, мы сумеем вздохнуть полной грудью и снова почувствуем, что жизнь хороша.

– Наедимся тогда досыта, – сказал я.

– И выспимся.

– И накупаемся в Дервентуотере. При этих словах Кит рассмеялась:

– Тебе разве мало вчерашнего купанья в Алсуотере?

– Я видеть не хочу твой Алсуотер!

– Это самое красивое озеро в мире, – обиделась Кит. – Не забывай, на его берегу мой дом, и я когда-нибудь снова буду жить там.

Дружеская перепалка не прекращалась до самого города. Джентльмен, которого мы разыскивали, жил на противоположном конце Кесуика, ближе к Кростуэйту, и, проезжая по узким улицам, я встретил много знакомых. Некоторые здоровались со мной и махали рукой в знак приветствия, другие таращили глаза, словно видели привидение, но я проезжал мимо тех и других, не останавливаясь. Приятно будет повидать старых друзей, когда мы покончим со своими обязанностями и я смогу спокойно прогуливаться по улице, не боясь, что меня схватят. А пока я был слишком занят делом, не терпящим отлагательства.

– А что, если его нет дома? – спросила Кит.

– Здесь полно других судей. Назад мы не вернемся. Будем ездить, пока кого-нибудь не разыщем.

Нам посчастливилось. Мы подъехали к дому сэра Армтуэйта в тот самый момент, когда он куда-то собирался отправиться. Перед крыльцом грум прогуливал двух оседланных лошадей. Это были красивые, выхоленные животные: чалый мерин и черная кобыла. Мистер Армтуэйт славился как знаток и любитель лошадей.

Когда мы спешились, он как раз спускался с лестницы – седой суетливый человечек с бородкой, покрытой изморозью седины, и бегающими глазками. Я знал его в лицо, но он понятия не имел, кто я такой.

– Ты ко мне, мальчик? Я спешу.

– У меня очень важное дело, сэр.

– Да? Какое же?

Я посмотрел на грума. Мне не хотелось говорить в его присутствии.

– С вашего позволения, сэр, дело это секретное. Может быть… Нельзя ли нам войти в дом?

Он окинул меня быстрым, испытующим взглядом и понимающе улыбнулся:

– Хорошо, мой мальчик, возможно, ты прав. Так войдем же, войдем!

Он знаком пригласил следовать за ним вверх по лестнице и повел нас через обширный холл на второй этаж, мимо галереи.

– Входите, мальчики.

Мы очутились в комнате с обшитыми дубовой панелью стенами, вдоль которых тянулись полки с бесчисленными рядами книг, а в окне красовался великолепный витраж из цветного стекла в виде герба. Я глянул в окно и увидел внизу розарий, по которому, как часовой на посту, расхаживал павлин. Мистер Армтуэйт жил на широкую ногу.

Когда дверь за нами закрылась, он засуетился еще больше, чем прежде.

– Выкладывай, мальчик. Здесь нас никто не услышит.

Он подбежал к окну и захлопнул форточку.

С помощью Кит я рассказал ему о наших расследованиях и открытиях. Он сидел в кресле, соединив кончики пальцев обеих рук, и время от времени восклицал:

– Боже мой!

Когда я кончил, он спросил:

– Чего же вы хотите от меня?

– Надеюсь, – несколько удивленно ответил я, – вы поступите так, как считаете нужным.

– Конечно, конечно. – Он одобрительно улыбнулся. – Я сообщу властям. Боже мой, какое счастье, что вы пришли ко мне и застали меня дома! Ведь вы могли обратиться к другим членам магистрата, и это привело бы к катастрофе. Они бы известили совсем не тех, кого следует, и все пошло бы кувырком.

Меня несколько озадачил его тон, но потом я решил, что это своеобразная стариковская манера выражать свои мысли. Люди вроде наших судей, как мне довелось приметить, иногда становятся весьма странными по той простой причине, что никто из окружающих не смеет – такие они важные – их открыто критиковать.

– Да, – сказал он с сухим смешком и медленно потянулся через полированный стол к оранжевому шнурку звонка, висевшего на стене, – было бы непростительно, если бы эта новость попала в чужие руки. Все наши планы оказались бы полностью нарушенными. Вы и представить себе не можете, как бы мы встревожились, если…

– Если вы дотронетесь до звонка, – раздался позади дрожащий голос Кит, – то получите кое-что, от чего ваши планы окончательно нарушатся!

Мистер Армтуэйт повернулся к ней, совершенно оторопев. Я быстро обернулся и ахнул от удивления.

Кит стояла бледная, плотно сжав губы и направив на судью пистолет.

– Ты что, с ума сошла? – крикнул я.

– Что это значит?.. – начал было мистер Армтуэйт.

Но она грубо оборвала его. За годы пребывания на посту судьи его, наверное, никогда так резко не прерывали.

– Вы прекрасно понимаете, что это значит, – сказала она: – Отойдите от звонка… Так-то лучше! Не двигайтесь. Пит, запри дверь и положи ключ в карман. Что ты стоишь, разинув рот? Этот человек такой же негодяй, как и все остальные. Зачем вам понадобилось звонить? – требовательно спросила она, снова поднимая свой пистолет.

– Милый мой, – сказал мистер Армтуэйт, немного опомнившись, – ты, кажется, не в своем уме? Что особенного, если я хотел позвонить? Надо написать и отослать письма…

– Да, но это не те письма, которых мы ждем и которые необходимо послать куда следует. Вы хотели предостеречь сэра Филиппа Мортона, и один Бог знает, что вы сделали бы с нами, лишь бы заставить нас молчать. – Потом она обратилась ко мне, не спуская глаз со старого судьи. – Нам не повезло, Пит. Он тоже из их шайки. Надо выбираться отсюда.

– Дай пистолет, – сказал я.

И она передала мне оружие, ни на минуту не сводя дула с мистера Армтуэйта.

Его лисьи глазки бегали по комнате, а выражение лица ясно свидетельствовало о том, что Кит сказала правду.

– Что, если через окно? – предложил я.

Кит подошла к окну и отворила его. Комната наполнилась ароматом ранних роз и запахом сырой земли.

– Здесь можно спрыгнуть, но старые кости мистера Армтуэйта, боюсь, не выдержат!

– Прекрасно. Прыгай, Кит, и беги к тому месту, где мы оставили лошадей. Через минуту я последую за тобой.

Она покорно перекинула ногу через подоконник. Краем глаза я видел, как ее загорелые руки схватились за подоконник, а затем исчезли. Снизу послышался глухой шум падения.

– Мерзавцы! – крикнул мистер Армтуэйт. – Мои розы!

Забавно, что человек, над которым внезапно нависла тень эшафота, больше заботился о любимых цветах, чем о собственной голове.

– Ни с места!

Я, пятясь, дошел до окна, до последней минуты не сводя с Армтуэйта дула пистолета. Затем я повернулся и прыгнул, упав на четвереньки в мягкую, унавоженную клумбу с розами. Мгновенно вскочив на ноги, я помчался за угол дома. Где-то в доме бешено надрывался колокольчик, как будто звонивший сошел с ума.

Кит уже сидела на лошади. Грум терпеливо проваживал взад и вперед чалого и вороную кобылу.

«Эх, была не была! – подумал я. – У нас перед носом лучшие кони в округе. Если мы сумеем их забрать, то только нас и видели… Если же они останутся у врагов, то мы и мили не проскачем на своих клячах».

– Сменим лошадей! – крикнул я Кит и сунул пистолет прямо под красный нос грума: – Назад! Бросай поводья, или…

Он понял, что я буду стрелять. Бормоча какие-то слова удивления и проклятья, он отступил назад. Кит не нуждалась в объяснениях, она всегда все понимала с полуслова и через секунду уже сидела на спине вороной кобылы.

– Я тоже угощу тебя пулей, если ты вздумаешь фокусничать! – крикнула она свирепо.

Как и следовало ожидать, хитрость ее достигла своей цели, ибо к тому времени, когда он перевел на нее глаза, на что она и рассчитывала, и сообразил, что она безоружна, я уже успел вскочить на коня. Чалый танцевал подо мной, когда я опустился в седло, и я испытал радость, которую поймет каждый, чьи колени когда-нибудь касались боков такого великолепного животного.

В эту минуту в доме поднялся ужасный шум – кричали женщины, – а на лестнице появилась служанка, вопя истошным голосом:

– Скорей, Джо! Хозяина заперли в комнате. Он требует лестницу, чтобы вылезть через окно.

Пора было удирать. Я стиснул бока чалого, и он бросился вперед так, что камни брызнули из-под копыт. За мной, отстав на полтуловища, мчалась верхом на кобыле Кит, а наши старые клячи, обескураженные внезапно предоставленной им свободой, трусили позади с развевающимися хвостами и гривами, решив, видно, принять участие в игре. Мы вылетели из ворот и понеслись по дороге. Крики и вопли постепенно замерли вдали. На первом же углу мы чуть не раздавили моего старого учителя, который ковылял, опустив голову и держа под мышкой томик любимого Горация.

– Браунриг! – крикнул он, поднимая глаза и узнав меня. – Остановись, мальчик! Сойди…

Конец его фразы исчез в июньской пыли, которая облаком вздымалась из-под копыт летящих вперед лошадей. Оглянувшись, я смутно различил фигуру, размахивавшую хорошо знакомой мне палкой. Трудно было представить, что для него Питер Браунриг остался лишь одним из старших учеников, внезапно и позорно удравшим из школы год назад. Он ничего не слышал о Питере Браунриге – актере или Питере Браунриге – тайном агенте! И почему эти старики не замечают, как быстро растут мальчики?

– Куда ехать? – задыхаясь, крикнула Кит.

Глаза ее сверкали. Она ездила верхом превосходно. Казалось, будто она и лошадь составляют единое существо – кентавра[15].

– Через город, потом на юг.

Домой теперь нельзя было возвращаться: мы могли навлечь новые беды на свою голову.

Проезжая Кесуик, мы перешли на рысь. Нам не хотелось привлекать внимание бешеной ездой по узким улицам, хотя трудно было ожидать, что мы останемся незамеченными. Завидев лошадей мистера Армтуэйта, люди с восторгом оборачивались нам вслед и, конечно, удивлялись, видя в седле мальчиков.

– Похоже, что наши старые друзья отстали, – сказал я, имея в виду кляч. – Им трудно скакать галопом.

– Мы поменялись честно, – усмехнулась Кит. – Две на две. Боюсь только, что мистеру Армтуэйту и его друзьям не догнать нас на тех лошадях.

– Как ты догадалась, что он один из заговорщиков? – спросил я сразу же после того, как мы начали долгий подъем на вершину Каслригского холма.

– Потому что, когда ты стал рассказывать, он притворился, будто незнаком с сэром Филиппом. Он волновался. Он не знал еще, как все обернется, и выжидал, чтобы не промахнуться. Если бы оказалось, что заговор раскрыт, он бы отрицал свое знакомство с сэром Филиппом. Но он знает его. Я запомнила его лицо. Один раз он вместе с сэром Филиппом обедал у моего опекуна, и я видела, как они разговаривали между собой.

– Хорошо, что ты сообразила, как поступить, – сказал я с благодарностью. – Теперь-то мне тоже ясна его игра. Он позвал бы слуг…

– … и прощай надежда послать весть в Лондон!

– Ух! Мы были на волосок от гибели!

Некоторое время мы ехали молча. Внизу, в зеленой чаще долины, лежал окруженный горами Кесуик. А на петлявшей позади дороге не было и признаков преследования.

– Какой ужас! – воскликнула Кит. – Кругом одни изменники! Даже судьи и те… Неужели все предатели? Кому же можно довериться?

Я пожал плечами. Простым людям, таким, как наши свободные иомены, можно довериться, я это знал, но они не были в состоянии доставить в Лондон шифрованное донесение в столь короткий срок, как требовала создавшаяся обстановка. А те, кто мог помочь– судьи, шерифы, дворяне, – найдется ли среди них хоть один, который не постарается услужить нам так, как это пытался сделать мистер Армтуэйт? Многие из этих знатных семей принимали участие в северном мятеже в те дни, когда еще мой отец был ребенком. Память о прошлом долго живет в долинах, и не один из дворян, должно быть, затаил месть.

– Ты можешь назвать хоть одно имя? – настойчиво спрашивала Кит.

– Нет.

– Тогда что же ты предлагаешь?

Я наклонился и потрепал шелковистую шею лошади.

– Мы можем рассчитывать только на себя… да на этих красавцев. Еще есть время, и нас не так-то легко догнать. Поедем в Лондон и сами сообщим новости сэру Роберту.

– Что ж, я готова! – ответила Кит.

– Прекрасно!

Я повернулся в седле и посмотрел вниз с горы. Что это? Показалось ли мне, что по нашим следам уже катится облако пыли, или это действительно так?

Глава двадцать первая

Путь свободен

Перед нами расстилалась лента дороги, протянувшаяся на триста миль через горы и долины, сквозь заросли вереска и лесные чащи. Нам ничего больше не оставалось, как ехать вперед. И до чего же приятно было после стольких дней таинственных злоключений выполнять простую и ясную задачу!

Лошади без труда преодолели подъем от Кесуика: ведь их ноша была легка, как перышко. Вскоре дорога пошла по равнине, и можно было снова перейти на рысь. Мы обогнули крутой лесистый холм, и вот впереди показалась длинная полоска озера Терлмир, лежащего в ущелье между Хелвеллином и Армботскими холмами.

– Вперед! – крикнула Кит и пустила кобылу легким галопом,

Я ударил пятками в бока чалого, поравнялся с ней, и мы бок о бок поскакали по дороге, которая вилась по берегу озера.

Цок – цок-цок! Цок – цок-цок!..

Какой барабан может сравниться с веселой дробью, которую выбивают копыта по утоптанной дороге?

Цок – цок-цок! Цок – цок-цок!..

Позади остался переброшенный через отмели и стремнины озера старинный мост, соединяющий две усадьбы – Дейлхед и Армбот-Холл. Интересно знать, участвуют ли в заговоре живущие за мостом Джексоны и Литы из Дейлхеда, приютившиеся между озером и дорогой? Надеюсь, что нет, так как все они добрые иомены. Но сворачивать с дороги и просить о помощи было рискованно. Мы поскакали дальше…

Дорогу пересекал хелвеллинский овраг, на дне которого плескался ручей. Промелькнула хелвеллинская осыпь, и в знойной полуденной дымке каменные глыбы казались легкими и невесомыми, как шарф из серого шелка. Наша дорога была каймой этого шарфа, а пушистые Деревья над водой – кистями бахромы,

Цок – цок-цок! Цок – цок-цок!..

Палящие лучи солнца сменяются сенью зеленых деревьев, прохладной, как весна… По другую сторону озера мелькали, оставаясь позади, межевые знаки: Рейвен Крэг, Фишер Крэг, Лончи Хилл, молоком растекались вниз по зеленому склону водопады Хоз Пойнт, Доб Хилл.

Мы почти не переговаривались между собой. Мы были слишком возбуждены ритмом скачки и цокотом копыт, слишком опьянены воздухом, стремительно врывавшимся в легкие. Вскоре, подумал я, вместо цокота копыт здесь зазвучат иные звуки. Настоящие барабаны будут бить на рыночных площадях, а ласковое солнце, которое сегодня так ярко сияет, заливая лучами голубое озеро и белую пену водопадов, будет играть на кирасах и алебардах солдат, на шлемах и остриях копий.

Если королева останется в живых, все будет хорошо. Мятеж уляжется, как и другие восстания, что были до него. Если же королева умрет, то одному Богу известно, что произойдет. Исчезнет тот фундамент, на котором более одного поколения держится королевство. Снова вспыхнут религиозные распри и начнется гражданская война между крупными феодалами, которые разоряли Англию во время войн Алой и Белой Розы[16]. Англия в своем развитии будет отброшена назад… Да, назад. Что бы ни говорили о старой королеве – за последние годы я сам понял, что у нее много недостатков, – все-таки она смотрела вперед. За время её правления Англия изменилась и выросла, хотя болезни роста причинили некоторым тяжкие страдания. Многие из старинных, знатных семей, особенно на Севере, ненавидят королеву за то, что она отстаивает новое, а они защищают старое.

– У тебя есть деньги? – неожиданно спросила Кит, прервав ход моих размышлений.

– Нет, – ответил я, с ужасом припоминая, что у меня нет ни гроша.

Деньги остались там же, где стояли наши вьючные лошади и тюки с товаром – в конюшнях мистера Белла, – а те несколько пенсов, которые были при мне, лежали на дне Алсуотера вместе с моей одеждой.

– У меня есть два с половиной пенса, – продолжала Кит. – Это не так уж много, чтобы до самого Лондона кормиться двоим, да еще с лошадьми.

Да, денег было не густо! Мы оказались в трудном положении.

– Что ж, – сказала Кит, – в крайнем случае придется продать одну из лошадей. Вместе с этим красивым седлом она стоит кучу денег. Ты поскачешь дальше на другой лошади, а я уж как-нибудь доберусь сама…

– Беда в том, что ты выросла в теплице, – ответил я. – Тебя воспитывали, как знатную леди, причем все знали, кто ты такая, и никто никогда не сомневался в твоей честности.

– А что ты скажешь насчет прошлого года? – с негодованием спросила она.

Я пропустил это замечание мимо ушей и продолжал:

– А я из простых и хорошо знаю, что люди не покупают породистых лошадей у таких мальчишек, как мы. Скорее всего, нас просто посадят за решетку за конокрадство.

Кит вздохнула:

– Пожалуй, ты прав. Мы явно не производим впечатления взрослых людей, да и вид наш не внушает доверия. Но это не так уж страшно. По ту сторону горы, – она ткнула пальцем в громаду Хелвеллина, возвышавшегося слева от нас, – находятся мои владения…

– Ты что-то слишком часто говоришь о своих владениях, – резко сказал я. – Эти владения достанутся тебе через много лет, когда ты вырастешь большая, а пока нам от них мало проку.

– Верно, но в той стороне есть люди, которые помогут мне еще сегодня, если я постучусь у их дверей. Во всяком случае, они одолжили бы нам денег, чтобы доехать до Лондона.

– Допустим. Однако перескочить через эту гору так же невозможно, как вернуться обратно в Лонсдейл, что было бы тоже неплохо. Мы должны держать путь только вперед. Ничего, что-нибудь придумаем!

Теперь мы ехали шагом, так как начался подъем к Уэстморленду.

Перед нами открылось длинное ущелье Данмейл Рейз, вход в которое сторожили два холма – Сит Сэндл и Стнл Фел. Говорили, что этот узкий кусок голубого неба, зажатый между зелеными холмами, был местом поражения и гибели Данмейла, последнего из камберлендских королей. Это случилось в давние времена, может быть даже при римлянах.

Одолев подъем, мы остановили лошадей и спешились, чтобы дать им отдых, в котором они давно нуждались.

– Нельзя загонять их до смерти, – сказал я, стараясь скрыть свое беспокойство.

– Ясное дело! – с негодованием воскликнула Кит, ласково похлопывая чалого по спине. – Бедняжки!

– Мы не должны все время скакать сломя голову, так как негде взять свежих лошадей. Придется беречь этих и выжать из лих все до последней капли.

– Как ты думаешь, они гонятся за нами? – спросила Кит оглядываясь.

На много миль назад дорога была видна как на ладони, и ни единого пятнышка я не заметил на ней. Если погоня и началась, то мы наверняка сумели опередить наших преследователей на несколько миль.

– Разумеется, они бросились в погоню, – ответил я. – Мы везем сведения, которые будут стоить жизни по крайней мере десятку людей. Неужели они дадут нам уйти?

– Но им не догнать нас: эти кони несутся вихрем.

– Ты что-то поглупела, Кит. Эти «вихри» выбьются из сил, а других у нас нет. Теперь поставь себя на место мистера Армтуэйта или, вернее, сэра Филиппа, если ему удастся спасти свою шкуру из рук отца и других… Представь себе, что он едет вслед за нами. У него есть деньги, есть имя. Если понадобится, он будет менять лошадей в каждом городе.

– И догонит нас?

– Возможно. Триста миль – немалый путь. Но не вешай носа! Смена лошадей тоже требует времени. Если эти красавцы выносливы и мы будем ухаживать за ними; то сумеем опередить врагов.

Я изо всех сил старался казаться веселым, но, клянусь вам, я не представлял себе, как мы прокормим коней на два с половиной пенса, даже если сами будем питаться одним воздухом.

– Постой! – сказала Кит, заглядывая в мою седельную сумку. – Нам, кажется, наконец повезло. Мистер Армтуэйт, видно, собирался в дальний путь сегодня утром. – Она вытащила пакет, завернутый в белую салфетку. – Смотри, Пит: овсяные лепешки, сыр, полцыпленка! И, видишь, фляжка с вином!

– Мы сохраним ее на крайний случай.

По правде говоря, я был уверен, что таких случаев представится множество.

Это была не последняя находка Кит.

– Дай-ка мне нож, – скомандовала она. – Тут в подкладке что-то зашито.

– Бумаги? – с надеждой спросил я.

– Нет. Кое-что получше. Посмотри-ка – это деньги!

Она зажала золотую монету между большим и указательным пальцем. Я видел вычеканенные на монете три лилии и поддерживающую их розу.

– Ого! Нобль! Это все?

– Не будь таким жадным. Уж как-нибудь прокормимся на девятнадцать шиллингов и шесть пенсов!

Не знаю, зашил ли мистер Армтуэйт монету на случай, если не хватит денег во время поездки, или он, как и многие другие, верил, что нобль обладает чудодейственной силой против колдовства, но я убежден, что эта монета никогда не принесла бы ему такой удачи, какой одарила нас. Девятнадцать шиллингов и шесть пенсов, вернее девятнадцать шиллингов и восемь пенсов с половиной, как напомнила Кит, – это было огромное состояние, на которое мы могли купить сколько угодно еды для себя и своих четвероногих друзей.

Когда мы ехали вниз по уэстморлендской стороне ущелья, я чувствовал себя совершенно счастливым. Маленький Грасмир тихо и мирно грелся в лучах послеполуденного солнца; даже фантастические очертания скал Хелм Крэга утратили свой зловещий вид, и одна из них, похожая на лежащего льва, казалась теперь сонным добродушным животным.

Цок-цок!.. Цок-цок!..

Вперед, мимо заросшего тростником озера Райда-луотер, через деревню Эмблсайд, к истокам Уиндер-мяра…

Иногда мы обгоняли других путников, которые с удивлением оборачивались на обтрепанных мальчишек, скакавших на великолепных лошадях. Мы придумали целую историю о себе на случай, если нас спросят. Мы конюхи, перегоняющие лошадей к своему хозяину. Имя и местопребывание хозяина менялось по мере того, как бежали назад мили.

Когда мы впервые увидели людей, ехавших навстречу, я решил было свернуть в укромную рощицу, чтобы они проехали мимо, не заметив нас, так как боялся, что они повстречают наших врагов. Но мы быстро сообразили, что это отнимет много времени, тем более что тогда следует прятаться от каждого встречного. Мистер Армтуэйт прекрасно понимает, что мы держим путь в Лондон, поэтому прятаться не имело смысла.

– Может быть, стоит вообще свернуть с дороги и отсидеться до темноты в укромном месте? – предложила Кит. – Пусть погоня проскачет мимо и потеряет наш след.

– Это звучит заманчиво, – медленно сказал я, – но не знаю, имеем ли мы право терять целый день.

– Да, этого делать нельзя, – согласилась она, – и, кроме того, это опасно. Если позволить им опередить себя, они распустят слух о том, что разыскивают двух молодых конокрадов, и, когда мы двинемся в путь, все население будет поднято на ноги, чтобы задержать нас.

Да и сами заговорщики, могла бы добавить она, могут, потеряв наш след, каждую минуту повернуть назад, ибо вряд ли они будут ехать впереди вперед, если встречные перестанут сообщать о том, что видели нас. Нет, в этом отношении на удачу надеяться не приходилось: мы были слишком приметны и прохожие, несомненно, сумеют сказать, проезжали мы или нет.

Но предложение Кит заставило нас пораскинуть мозгами, и вскоре мне пришла в голову другая мысль.

– Знаешь что? – сказал я, когда мы проскочили мимо Уиндермира и взбирались на низкие холмы, пересекавшие дорогу на Кендал.

– Да?

– Зачем нам ехать прямо по Лондонской дороге?

– А разве есть другой путь на Лондон?

– Не в этой части Англии, – ответил я с улыбкой.

Она сразу поняла, что я имею в виду.

– Ты говоришь о Великой северной дороге? Ты хочешь…

– Да. Когда дорога будет пустынна, свернем с нее и поедем напрямик через йоркширские горы. Это нелегкий путь, и на него уйдет много времени, так как мы не знаем дороги, но если нам удастся перевалить через эти вершины, то мы в мгновение ока спустимся в долину и стрелой помчимся по Великой северной дороге.

– О, это замечательно, Пит! Пока они будут разыскивать нас в Ланкашире, мы уже проедем полдороги по другой части Англии.

– Будем надеяться, – осторожно сказал я.

Глава двадцать вторая

«Моя дева»

Есть два слова, от которых даже теперь, после стольких лет у меня по спине пробегают холодные мурашки, – это слова: «Моя дева».

Вскоре после Кендала мы свернули с большой дороги на глубокую колею, по которой едва ли кто ездил, кроме приходской тележки. Прежде чем свернуть, мы остановили торговцев шерстью и расспросили их, сколько езды до ближайшего города. Мы сделали это специально для того, чтобы наш вопрос дошел до ушей врагов и сбил со следа погоню.

Затем, внимательно посмотрев во все стороны и убедившись, что никто не видит, как мы съезжаем с дороги, мы галопом поскакали по разбитой колее. Далеко впереди тянулась неровная гряда Йоркширских гор, золотисто-зеленых в сиянии позднего дня.

Нам повезло. На протяжении почти трех миль мы не встретили ни жилья, ни прохожего, а потом мимо проехал только глухой старик, боком сидевший на телеге. Мы поняли, что он глух, так как он спросил, не попадалась ли нам черная собака, и нам пришлось кричать ему прямо в волосатое ухо, пока он понял, что мы ее не видели и видеть не хотим.

– А-а! – добродушно протянул он и укатил на своем пони.

Мы проехали еще несколько миль, никого не встретив. Это было именно то, что нам нужно: безлюдный проселок, где никто нас не видит.

– Давай остановимся и съедим цыпленка, – предложил я.

Кит обернулась и посмотрела через плечо – это уже вошло у нее в привычку, – но позади нас дорога была пуста.

– Нет, поедем немного дальше.

– Но я голоден, как волк! Мне необходимо что-нибудь перехватить.

Я оторвал у цыпленка ножку и протянул ей. Мы опустили поводья на шею лошадей и поехали шагом, расправляясь с цыпленком при помощи рук и зубов.

Надо было сделать остановку, хотя бы ради лошадей. Я следил за ними с тревогой, как мать смотрит за больным ребенком. Беда, если одна из них захромает или натрет спину седлом. В этой безлюдной стороне трудно найти кузнеца, и сбитая подкова может надолго нас задержать. Я хотел безостановочно двигаться вперед, но при этом щадить животных и не доводить их до полного изнеможения. Ведь, если внезапно появятся наши преследователи, лошади должны быть в приличном состоянии, дабы позволить нам уйти от погони.

Ради лошадей мы и решили переночевать под крышей, отказавшись от ночлега в горах под открытым небом.

На закате мы подъехали к маленькой гостинице, прилепившейся к выступу горы. Повстречавшаяся нам раньше женщина предупредила, что это последнее жилье на пути к йоркширским долинам по другую сторону гор, а езды нам, по ее словам, осталось десять или пятнадцать миль. Эти десять-пятнадцать миль прозвучали в ее устах, как тысяча, ибо для нее по ту сторону горы был совсем иной мир, такой же чужой и далекий, как для нас Африка или Индия. По-моему, она приняла нас за сумасшедших, узнав, что мы гоним туда коней, да еще по каменистой тропе, по которой ходят только вьючные лошади. Но мы не настолько безумны, решила она, чтобы идти через перевал ночью.

– Вы проведете ночь на постоялом дворе «Тюк шерсти»? – спросила она на своем ланкаширском наречии.

– О да, мэм, мы не намерены продолжать путь в темноте, – ответила Кит, потирая натруженные от верховой езды ноги.

В конюшнях «Тюка шерсти», наверное, никогда не стояли такие великолепные скакуны, поэтому фермер, муж хозяйки гостиницы, так и пожирал наших лошадей глазами, пока мы чистили их и устраивали на ночь. Мы рассказали басню о том, что везем их одной важной персоне в Йорк. Мы выбрали Йорк, так как довольно смутно представляли, какие города лежат по ту сторону гор, но знали, что большинство дорог Йоркшира рано или поздно ведут в Йорк. Хозяин оказался добрым, услужливым малым. Он научил нас, как на следующий день отыскать дорогу. Когда мы перевалим через хребет, сказал он, то увидим две долины. Та, что слева, выведет нас прямо к Йорку. Про себя мы тотчас решили ехать направо, так как эта дорога, очевидно, проходит южнее. Он предупредил нас, где находятся трясины и пропасти, и мы от всей души заверили его, что изо всех сил будем стараться обойти эти страшные места.

Затем дверь конюшни заперли, поместив туда одну из лучших собак для защиты от воров, и все направились в кухню. Хозяйка была не менее любезна, чем ее супруг. Им льстит, подумал я, что они прислуживают «молодым джентльменам», как нас здесь величали.

Мы наелись так, что чуть не лопнули. Особенно хорош был копченый окорок, который в этих краях готовят из свинины, а не из баранины, как у нас в Камберленде. Потом нам подали чудесное тушеное мясо с картофелем и сыр не хуже, чем у матери, только немного другого вкуса; сыр в каждом месте имеет свой привкус, по которому настоящий путешественник с закрытыми глазами скажет, где этот сыр делали.

В ту ночь в «Тюке шерсти», кроме нас, не было ни одного постояльца. Видно, комната для гостей часто пустовала, да и занимать ее могли только мелкие торговцы, гнавшие по тропинке вьючных животных: но в течение вечера в гостиницу заглядывало много желающих выпить кружку эля. И откуда только они брались? Ведь около «Тюка шерсти» не было ни одной деревни, если не считать нескольких коттеджей, разбросанных по холмам.

Все это был лохматый нечесаный люд. В углу сидел пастух и неторопливо прихлебывал эль из огромной кружки; за все время он ни с кем не обменялся и единым словом. В конце концов он встал, пробурчал что-то невнятное и вышел. По-моему, он скорее напоминал животное, чем человека.

– Они все становятся такими, – шепнула хозяйка, перехватив мой удивленный взгляд. – Изо дня в день наедине с самим собою в горах; иногда целую неделю не с кем слово сказать. Поневоле разучишься разговаривать.

У некоторых от грязи лица были как у мавров, и только белки глаз выделялись на черной коже. Даже у тех, кто, видимо, следил за чистотой, серая кожа была усеяна синими точками.

– Это все шахтеры, – тихонько сказала хозяйка, прикрыв рот рукой. – Их тут у нас много; угольная пыль въедается в кожу и придает им такой вид, будто они рябые.

Затем я обратил внимание на то, что, если не хватало стульев, они запросто присаживались на корточки, опершись спиной о стеку, а когда выпрямлялись, то видно было, что спина у них сутулая. Они становятся такими, подумал я, потому, что им приходится работать в низких штреках, которые они пробивают, в слое торфяника, чтобы добраться до угля, залегающего близко к поверхности.

«Моя дева»…

Хозяин сказал: «Поверните направо сразу за «Моей девой». Так называлась шахта, где работали эти люди, и в ту ночь я часто слышал от них эти два слова. Тогда они не вызывали у меня чувства ужаса. Это было хорошее, красивое название, которое должно было помочь нам отыскать путь к сравнительно безопасной Великой северной дороге.

Мы крепко спали всю ночь и проспали бы все утро, если бы хозяйка, по нашей просьбе, не подняла нас, как только первые лучи зари заиграли на холмах. Мы наскоро закусили кашей и бараниной, разменяли свой нобль и ускакали, набив едой седельные сумки.

– Помните, – крикнула она, высовываясь в низкую дверь, – ищите «Мою деву»!

Утро было пасмурное. Алая заря скоро поблекла на восточном крае неба, и плотные облака готовились закрыть солнце. Но дождя не было. Тропинка для вьючных лошадей – полоска пропитанного водой торфа – вилась между покрытыми вереском кочками и заросшими тростником илистыми лужами. Ехать приходилось друг за другом, поэтому разговаривать было трудно; лишь изредка мы перебрасывались отдельными фразами, да и те улетали, подхваченные ветром.

Я никогда не встречал более мрачных мест. Потом я часто думал, не наши ли рассказы припомнились Шекспиру, когда он описывал в трагедии «Макбет» зловещие болота, покрытые вереском. Меня ничуть бы не удивило, если бы нам здесь повстречались три ведьмы, хотя утром им и не полагается выползать на свет Божий.

Хорошо, что мы их не встретили: ведь мы уже разменяли свой нобль, а горсть серебра и меди, наверное, не предохраняет от дурного глаза.

Довольно скоро мы увидели угольную шахту, которая была расположена в низине, недалеко от дороги. На склоне холма зияли черные дыры, из которых время от времени выползали какие-то полуголые, грязные люди. Уголь вытаскивали в корзинах, нагружали на салазки и волокли вниз, в долину. Двое мужчин работали прямо на поверхности, так как здесь угольный пласт, прикрытый лишь тонким слоем земли, косяком выходил наверх.

Дюжий великан, который, очевидно, присматривал за работающими, велел нам остановиться и спросил, не попадался ли нам кто-нибудь по дороге.

– Ни души, – ответил я.

– А у них и души-то нет, – мрачно пошутил надсмотрщик – Запродали ее дьяволу на днях. Значит, так никого и не встретили? Не видали парня с такими огненными волосами, что так и хочется погреть возле них руки?

– К сожалению, нет, – ответил я.

По-моему, вчера вечером он приходил в гостиницу «Тюк шерсти», – сказала Кит.

– Очень похоже! Значит, опять пьянствовал. Ну до свидания!

Он повернулся и, отвратительно ругаясь, начал подгонять людей.

Мы поехали дальше.

– До поворота около мили, – сказал я. – Как бы не пропустить!

– А где же расселина? Говорили, что она будет до поворота.

Мы перевалили через холм, который скрыл от нас шахту, и увидели, что горы впереди как бы расступаются; это означало, что ущелья, до сих пор скрытые от наших взоров, постепенно начинают раздвигать вершины. Скоро показалась и расселина – нечто вроде глубокой трещины в земле ярдах в десяти слева от дороги. Стены ее были из серого известняка, а края окаймлены красивым мохом и пучками колокольчиков цветущего вереска.

– Как красиво! – заметила Кит.

Мы спрыгнули на землю и подвели лошадей поближе. Они шли неохотно.

– Красиво? – повторил я. – Ты так думаешь? – Я взял камешек и бросил вниз. В полной тишине я стал считать: – Раз, два, три, четыре…

Потом раздался тихий, отдаленный всплеск; видно, камень долетел до воды.

– Бежим отсюда! – вздрогнув, прошептала Кит.

Мы сели на коней, но не проехали и минуты, как вдруг случилась странная вещь.

Я, как всегда, ехал впереди и могу поклясться, что между нами и линией горизонта не появлялось ни одного живого существа крупнее птицы. Но вот я повернулся, чтобы сказать несколько слов Кит, и, когда снова посмотрел назад, прямо передо мной на тропинке стояло пятеро мужчин.

Они вовсе не собирались уступать нам дорогу.

– Остановись на минуточку, парень! – крикнул один из них, поднимая руку, и я узнал в нем того самого человека с копной сальных рыжих волос, который накануне вечером выпивал с компанией в «Тюке шерсти».

Заметив, что Рыжий загородил нам дорогу, я все сразу понял.

– Берегись! – крикнул я Кит. – Объезжай его!

И, чтобы подать ей пример, я сам резко повернул чалого вправо. Но эти люди знали местность и искусно выбрали место для засады. Слева от дороги находилась топкая трясина, и я тотчас сообразил, что человек еще может там пробраться, но лошади не пройти. По другую сторону дороги почва была каменистая и неровная; кроме того, здесь между глубокими торфяными оврагами вился пробивавшийся из болота ручеек.

Чалый спотыкался и скользил. Он мужественно боролся. Без помехи он постепенно выбрался бы на дорогу. Но рядом со мной внезапно вынырнула рыжая грива, огромная голая лапа протянулась и схватила поводья.

Я вытащил свой драгоценный пистолет и спустил курок. Раздался выстрел, но это было все равно, что стрелять с качелей. Однако Рыжий вскрикнул. Видимо, я прострелил ему плечо и причинил сильную боль, но вывести его из строя мне не удалось. Сдерживая вздыбившегося коня, он другой рукой облапил меня, как медведь, и легко стащил с седла.

Кит в это время удалось проскочить.

Находчивая, упрямая, она всегда старалась не подчиняться моим указаниям; и на сей раз она не послушалась совета обойти их стороной. Вместо этого она ударила пятками в бока изумленной кобылы, налетела на бродяг и, как кегли, разбросала их в стороны. Затем, отъехав на безопасное расстояние, она обернулась и посмотрела, что со мной.

– Уезжай! – заорал я, прежде чем мой враг зажал мне рот грязной, вонючей рукой.

Но Кит снова не послушалась. Потом она объясняла это тем, что не знала, кого звать на помощь, и не хотела оставлять меня одного в западне. Ей и в голову не пришло, что здесь решается судьба всей Англии. Конечно, мне было приятно сознавать, что в столь ответственный момент она больше всего тревожилась о моей судьбе.

Итак, она повернула обратно. Был ли это героизм или глупость? Не знаю. Она, видно, считала, что, если ей удалось разбросать их один раз, то удастся и во второй. Вороная кобыла, как буря, налетела на них, но теперь все обернулось иначе: не успела Кит сообразить, что задержало ее, как она, еле переводя дыхание, очутилась на ногах, а руку ей завернули за спину, так что сопротивляться было бесполезно. Я в отчаянии смотрел на нее. Меня самого держали как в тисках, и я знал, что мне ничего не поможет, сколько бы я ни лягал своего противника ногами и ни молотил воздух свободной рукой.

– Что вам угодно? – кричал я, задыхаясь от негодования, хотя отлично понимал, чего они хотят.

Рыжий высыпал все наше богатство на землю и раскладывал монеты аккуратными столбиками. Знание арифметики явно не входило в число его достоинств, и он много раз перекладывал монеты, прежде чем остался доволен делом своих рук.

– Начинай дележку! – рявкнул он.

– Себе-то ты взял вон сколько, – с укором сказал один из его товарищей.

– Ясное дело. А кто все это придумал? Кроме того, он в меня стрелял, и я ранен.

Он осторожно потер плечо. Действительно, на рваной рубахе среди бесчисленных пятен расплывалось свежее алое пятно.

– Нечего спорить из-за денег, – сказал тот, кто держал меня. – Когда продадим лошадей, хватит на всех. Да и седла немалого стоят.

– А куда девать ребят? – спросил кто-то.

Рыжий медленно улыбнулся и обвел всех глазами, как бы желая вначале узнать их мнение.

– Отнять у них хлопушку да отпустить, – предложил тот, кто поймал Кит. – Что они могут нам сделать?

– Сначала надо их связать, чтобы не так легко было освободиться. Лучше не рисковать!

– Ты прав, Джек, – усмехнулся Рыжий. – Лучше не рисковать! Ты осторожный парень! Я и сам такой же. Что-то не хочется попасть на виселицу за конокрадство. Вот я и считаю, что надо действовать наверняка.

Смысл его слов был совершенно ясен. Следующие десять минут мы в немом отчаянии стояли друг против друга, слушая их долгие препирательства. Можно ли дать нам уйти, не боясь, что мы донесем шерифу? Если нет, то как проще всего разделаться с нами? Следует отдать им справедливость, никому из них не хотелось собственноручно перерезать нам глотку.

– В этом нет нужды… вовсе нет нужды, – весело сказал Рыжий. – К чему это, когда рядом у дороги есть такая прекрасная, уютная яма?

Наступила напряженная тишина, и я видел, что остальные избегают смотреть нам в лицо.

– Что может быть лучше? – продолжал Рыжий и снова потрогал раненое плечо. В его бычьих глазках зажглись злые огоньки. – Мы похороним мальчишек так, что у них и волос с головы не упадет. Их почти и пальцем тронуть не придется. Так, легкий толчок, будто вы шутите с приятелем… и все в порядке. То есть, я хочу сказать, с ними все в порядке. Никакого шума, никаких вопросов, никаких расследований… Что же касается лошадок, то, если кто-нибудь спросит, мы скажем, что они заблудились в горах и мы забрали их, так как считали, что с владельцами приключилась беда.

Он умел убеждать, этот Рыжий! Он был прирожденным вожаком и скоро склонил товарищей принять его план.

Я было раскрыл рот, готовый умолять их, надавать им тысячу обещаний, хотел сказать, что Кит – девочка, но она бросила на меня предостерегающий взгляд, и я понял, что она запрещает мне открывать ее тайну. После этого нам оставалось лишь молча молить о чуде.

– Пошли! – сказал Рыжий. – Ты, Джек, иди вперед да смотри в оба, а то в самый неподходящий момент нам могут повстречаться бродячие торговцы.

Они подождали несколько минут, а затем повели нас вслед за Джеком. Рыжий держал в обеих руках поводья. Другие двое шли сзади, заставляя нас следовать за лошадьми.

– Не надо было поворачивать назад, – прошептал я.

– А что мне оставалось делать? – спросила Кит и добавила: – Как ты думаешь… это… будет очень мучительно?

Я пытался подбодрить ее. Потом она рассказывала, что я уговаривал ее с таким уверенным видом, точно в овраги меня кидали на протяжении всех лет школьной жизни.

Я болтал не переставая. Болтовня помогала: она не давала думать.

Захватчики держали нас так крепко, что мы еле двигались. Я помню каждый кустик, попадавшийся на нашем коротком пути. Я и сейчас вижу гладкие, блестящие бока чалого, равномерно покачивавшиеся, когда он переступал ногами. Я вижу, как рассекает воздух густой конский хвост, как ритмично двигаются его стройные ноги. Я вижу орла, который величественно парит в серо-стальном небе.

– Посмотри, – говорю я, – видишь, орел?

– Да, – отвечает Кит.

Мы не можем себе представить, что наша жизнь кончена, что кругом ничто уже не имеет для нас значения.

Я помню, что из травы выступали какие-то глыбы камня, которым ветер и дождь придали причудливые очертания. Это означало, что мы находимся ярдах в ста от расселины. Еще один холмик – и потом вниз, в пропасть…

И в эту самую минуту шедший впереди человек, которого звали Джеком, вдруг повернулся и побежал обратно к нам. На бегу он что-то кричал Рыжему. Мы ничего не могли видеть, загороженные крупами лошадей, но его слова отчетливо долетали до нас.

– Послушай-ка, кто-то едет! Целая ватага на лошадях!

– Близко? – спросил Рыжий.

– Вон там и скачут быстро. Живей! Бежим, пока не поздно.

– На коней! Спасайся кто может! – крикнул Рыжий, вскарабкавшись на кобылу.

Он дернул поводья и направил лошадь в поле. Джек вскочил на чалого и поскакал вслед за ним. Наши конвойные, увидев, что их бросили, отпустили нас и в панике кинулись за своими товарищами.

– Какое счастье! – тихо проговорила Кит. – Нас спасло чудо.

Издалека доносились слабые крики: «Стой!» Мы слышали выстрелы и свист пуль. Затем и неизвестные спасители подъехали ближе, раздался стук копыт.

Радость наша мгновенно испарилась.

– Смотри, – простонал я, когда на линии горизонта появился первый всадник, – это сэр Филипп!

Глава двадцать третья

Грозные знамена

Он даже не взглянул в нашу сторону. Внимание его было целиком устремлено на каменистую тропу и фигуры беглецов, которые исчезали вдали, делаясь все меньше и меньше.

Всадники пронеслись совсем близко от нас. Сэр Филипп обернулся и крикнул через плечо:

– Они не похожи на мальчишек!

– Лошади безусловно те, сэр! – ответил ехавший рядом.

Это был грум мистера Армтуэйта, я узнал его. Самого мистера Армтуэйта, по-видимому, среди всадников не было. Он, наверное, был слишком стар для такой бешеной скачки через всю страну.

Мы смотрели им вслед, пока они не исчезли за крутым склоном горы.

Я схватил Кит за руку:

– Скорей! Им не поймать этих скотов, но погоня их порядком подзадержит. Бежим, пока есть время.

Мы пробежали мимо того места, где нас поймали в ловушку, достигли перекрестка и повернули направо по тропинке.

– Надо отыскать надежное убежище, – предложил я. – Скоро мы спустимся в долину. Может быть, там есть лес.

– Что же нам делать? – простонала Кит. – Ни денег, ни еды, ни лошадей – ничего! Что теперь делать?

– Не знаю. Успокойся. Хорошо еще, что мы не лежим на дне оврага. Если удастся увильнуть от сэра Филиппа, то можно считать, что сегодня удачный день.

– Что же тогда называется неудачей? – фыркнула Кит.

Когда я потом вспомнил об этом, мне ни разу не показалось, что нам просто «не повезло». Ограбили нас не случайно: этот план был придуман Рыжим после того, как он побывал в гостинице и узнал, что на конюшне стоят дорогие лошади, которых завтра будут перегонять через перевал. Боюсь, что и появление сэра Филиппа, ехавшего по нашим следам, тоже не было случайностью: имея деньги, чтобы нанимать свежих лошадей, и язык, чтобы расспрашивать встречных, он рано или поздно должен был напасть на наш след. Наше счастье, что он появился в эту минуту. Вот уж никак не воображал, что мы будем обязаны жизнью сэру Филиппу Мортону! Хотел бы я видеть выражение его лица, если бы он узнал, что опоздай он всего на пять минут, то без всяких хлопот отделался бы от нас и от разглашения опасных сведений, которыми мы располагали!

Дорога круто пошла вниз, и перед нашим взором открылось ущелье. По обе стороны его вздымались горы, зеленые там, где их покрывала низкая трава, и серые в тех места, где виднелась обнаженная глина.

Это было одно из тех известняковых ущелий, в которых убежищем может служить лишь скала или пещера. В траве, напоминающей бархат, негде было спрятаться и пчеле. Если не считать отдельных кустов терновника, кругом не росло ни деревца. Здесь, в верхней части ущелья, не было даже пробивавшегося сквозь камни ручья. Вода бежала под землей, журчала в рытвинах и подземных пещерах, чтобы на много миль ниже выбежать на белый свет большой рекой. И выбраться из этого ущелья было нелегко, так как по обе стороны поднимались, как островерхие крыши, горы, на которых изредка попадались каменистые террасы или обрывы, только затруднявшие передвижение.

Нам оставалось одно: бежать, бежать немедля и попытаться выбраться отсюда прежде, чем нас настигнет сэр Филипп. Он знает, что мы недалеко ушли: он расспросил в «Тюке шерсти», разузнал у шахты «Моя дева», и я не надеялся, что он долго будет идти по ложному следу. У нас есть не более получаса в запасе. Каждую минуту можно ждать, когда эхо от топота копыт начнет гулять по скалам.

– Ой! – простонала Кит. – У меня колет в боку.

– Стань на колени и прижмись подбородком к ногам.

– О-ох! Правда, стало легче. Вот уже совсем прошло.

Мы побежали дальше. Ущелье начало расширяться. Казалось, вот-вот откроется большая долина. В нескольких милях впереди замаячили новые холмы, на склонах которых мелькала дорога, располагались фермы и службы – крошечные коробочки из серого камня, окаймленные елями в защиту от ветра. Внизу, на самом дне этой большой долины, лежали, вероятно, по берегам реки, дубовые леса.

– Держись! – подбадривал я Кит. – Еще одна миля, и все будет в порядке.

Только бы добраться до леса! Там мы можем не бояться сэра Филиппа. Ни о чем другом я не мечтал в эти минуты. Я не задумывался над тем, что будет с нами потом. С меня хватало и этой заботы.

Наконец тропинку, по которой мы так долго бежали, пересекла удобная дорога. Мы инстинктивно повернули налево, вниз с горы. Впереди расстилалась широкая долина, а в полумиле от нас дорога исчезала в сумраке леса. Хорошо, что поблизости не было жилья. Мы не хотели, чтобы нас заметили.

– Еще совсем немного! – шептал я. – Дойдешь?

– Д-да!

Кит была очень бледна. Я видел, что она бежит, полузакрыв глаза, и часто спотыкается о собственные ноги. Силы ее были на исходе.

Медленно надвигался на нас лес. В этот пасмурный день он выглядел неприветливым и даже мрачным, но для нас он был землей обетованной, желанным убежищем. Вот осталось всего четверть мили…

Кит уже не могла бежать и с трудом тащилась, держась за бок.

– Мне надо… Я не могу торопиться… Минуточку, – говорила она задыхаясь.

Я в отчаянии поглядел назад. Вот-вот появятся преследователи, думал я. Но дорога оставалась пустынной.

– Давай-давай, – бормотал я, обхватив ее за плечи.

Кит почти валилась с ног, и мы еле плелись, выбиваясь из последних сил. Как только мы достигли опушки леса, она попыталась опуститься на землю, но я ее удержал. Я боялся, что она сделает какую-нибудь глупость, например упадет в обморок. Падай, пожалуйста, если тебе так хочется, но не на открытом месте близ дороги…

– Ты должна продержаться еще одну минуту!

Я тащил бедную девочку через ручей и заросли папоротника в зеленую чащу, где она упала на поваленное дерево.

– Извини, – сказал я, – но жаль было из-за нескольких минут отдыха губить все дело. Добравшись сюда, мы хоть можем надеяться, что они нас не найдут.

– Я прощаю тебя, чудовище, – силясь улыбнуться, ответила Кит. – Сейчас мне будет лучше. Ты думаешь, мы здесь в безопасности?

– Конечно, если только они не соберут людей и не прочешут лес из конца в конец. – Прищурившись, я посмотрел на верхушки деревьев. – Если нужда заставит, полезем на деревья.

– Это я могу… Слышишь?

– Что?

– Мне показалось, что кто-то разговаривает. Вот опять! Слышишь?

Я прислушался. Это несомненно были человеческие голоса, и самое неприятное – совсем близко от нас. Но не позади. Скорее – слева. Потом громко заржала лошадь, и это еще больше усилило мою тревогу. А я-то считал, что мы забрались далеко в чащу, куда лошади вряд ли проберутся.

– Они скоро найдут нас, – сказала Кит.

– Да, если только это наши «друзья».

Я старался убедить себя, что это вовсе не они, но надеяться было трудно, ибо слишком мало людей ездило в тех краях по дорогам. Конечно, это могли быть дровосеки; они держали лошадей, чтобы возить поваленные деревья.

– Побудь здесь, – шепнул я, – а я пойду посмотрю, кто там.

Я пополз через папоротник. Голоса не приближались, но и не удалялись. Говорившие были где-то неподалеку. Когда папоротник кончился, то оказалось, что я стою чуть ли не на большой дороге. К своему ужасу, я убедился, что в том месте, где мы вошли в лес, дорога делала резкий поворот и что, когда я тащил Кит в недоступную чащу, на самом деле мы двигались параллельно той самой дороге, от которой хотели удалиться.

Под деревьями паслось полдюжины лошадей, и я с радостью убедился, что эти тяжелые, неуклюжие клячи никак не могли принадлежать сэру Филиппу и его друзьям. У дороги стояла пара повозок, позади которых раздавались голоса. Я отчетливо слышал каждое слово:

Стихи в йоркширском лесу? Уж не сплю ли я? Внезапно вмешался новый голос, который для меня был вовсе не новым, а хорошо знакомым.

– Нет, не так, парень. Ведь ты барон, который привел ему армию, а ты говоришь, как рыбак, торгующий скатом.

Этого было достаточно. Я выскочил из укрытия и бросился меж повозок с криком:

– Мистер Десмонд! Мистер Десмонд!

Они репетировали на поляне, как часто раньше репетировал с ними и я сам. Некоторые лица были мне незнакомы, но веселую физиономию, на которой было написано комическое удивление, я отличил сразу.

– Питер?! Это невероятно!

Я повернулся и закричал, вызывая Кит. Затем, пока она пробиралась сквозь заросли, я рассказал пораженным актерам наши злоключения.

Десмонд был великолепен в своей готовности прийти нам на помощь.

– Нам ничего не стоит снабдить вас лошадьми и добрыми пожеланиями. Денег тоже дадим. Но наши клячи повезут вас со скоростью пешехода. Да и зачем вам бежать? – Величественным жестом он указал на окружавших нас любопытных актеров: – Наша труппа сумеет оказать достойный прием тем, кто гонится за вами.

– Но они вооружены, – сказал я, – а у вас, наверное, пара шпаг да один пистолет на всех.

– Милый мой, у нас в повозке целый арсенал. Во время гастролей мы готовим трагедию Марло «Эдуард Второй», а ты ведь знаешь, сколько там…

– Да, – прервал я, – но это бутафорское оружие, оно никуда не годится.

– Мы актеры, а не солдаты, – возразил он. – Положись на меня, Питер. – Он обернулся к труппе и хлопнул в ладоши: – Доставайте костюмы. Шлем и кирасу для каждого. Копья или алебарды. Если хватит, возьмите шпаги… Для всех, кроме Николаса и Чарли. Вы останетесь в своих ролях: труба и барабан за сценой. Поживее, ребята, не то они застанут нас врасплох.

Все приготовления были проделаны мгновенно. Десмонд повернулся к нам с взволнованной, мальчишеской улыбкой и отвесил низкий поклон.

перефразировал он строки Марло.

– Хорошо, если бы вас было четыре сотни, – сказал я со смехом.

Он притворился оскорбленным:

– Ты забываешь, что я актер и директор театра. С двумя мужчинами и одним мальчишкой я могу представить орды Тамерлана, лагерь греков под стенами Трои и армии, сражавшиеся при Босуорте. Я могу…

– Ты бы лучше попридержал язык, – остановила его не на шутку встревоженная жена.

– Хорошо, душечка. А вот тебе лучше спрятаться в чаще, подальше отсюда.

– Я буду около Ника и Чарли и помогу им бить в барабан. Кит и Питер тоже пойдут с нами?

– Нет, – ответила Кит, – наше место здесь, правда, Пит? У вас есть лишние шлемы?

– Да. Но послушайте-ка, ребята! Если вы хотите участвовать, то играйте лучше самих себя. Вы у нас будете своего рода приманкой. Пошли, я объясню свою мысль по пути. – Он повернулся к актерам, которых насчитывалось около дюжины. – Сдвойте ряды! – заревел он, и они послушно построились в крошечную колонну. – Быстрее! Играйте! Играйте так, как будто от этого зависит ваша жизнь, – может быть, это так и есть. Забудьте, что вы бродяги и мошенники! Сейчас вы «армия под грозными знаменами». Так будьте же ею!

Маршевым шагом мы направились к повороту дороги, прочь от ветхих телег и костлявых лошадей, которые наверняка испортили бы все дело. Должен сказать, что, вдохновившись своей ролью, актеры выглядели весьма внушительно. Жаль только, что не было солнца, которое играло бы на шлемах и металлических кирасах; хотя, быть может, тусклый свет и мрачный лес создавали еще более зловещее впечатление.

– Главное – заставить их сойти с коней, – сказал Десмонд. – Во всяком случае, этого сэра Филиппа. Чтобы он не успел сбежать.

Согласно плану, мы расположились на неровном склоне придорожной насыпи. Мы – это значит Кит, я и два копьеносца. Остальным Десмонд приказал спрятаться.

– Лучше сядьте на землю и притворитесь, будто вы связаны по рукам и ногам, – сказал он нам.

– А у вас есть веревка? – спросил я.

– Зачем вам веревка? Вы актеры. Сыграйте эту сцену без пенькового шнурка, сумейте выразить отчаяние всем своим видом, выражением лица дайте им понять, что вы связаны. Это так просто!

Как бы актерское тщеславие Десмонда не стоило нам жизни, со страхом подумал я. Может быть, он не понимает, насколько это серьезно, и считает, что мы по молодости лет приукрасили свой рассказ.

Еще целый час прошел в ожидании, но вот мы услышали отдаленный стук копыт. Это были они. Ни один путешественник не скакал бы с такой бешеной быстротой.

На мгновение нам даже показалось, что они проскочат мимо, не заметив нас в тени зеленых деревьев. Час назад я только об этом бы и мечтал, но теперь я горел желанием привести в исполнение план Десмонда; мне не терпелось смелым ударом закончить схватку и выйти из нее победителем.

Поравнявшись с нами, сэр Филипп придержал коня.

– Вы не видели… – начал было расспрашивать он.

Но тут он перевел взгляд с сурового лица Десмонда на две маленькие оборванные фигурки, сидевшие на насыпи рядом с ним. В голосе его послышалось ликование, и он так резко остановил лошадь, что чуть не вылетел из седла.

– Вы поймали этих негодяев? Замечательно!

И, так как Десмонд не двигался, он слез с коня и бегом взобрался по насыпи к нам.

– Меня зовут Мортон, – сказал он торопливо, – сэр Филипп Мортон.

Десмонд важно поклонился.

– Этих ребят обвиняют в краже коней у мистера Армтуэйта, судьи из Камберленда. – Сэр Филипп повернулся и подозвал двух из своих товарищей, которые стояли внизу на дороге. – Я надеюсь, сэр, что вы ничего не будете иметь против, если мы возьмем их под стражу? Я не знаю, за что вы их арестовали, но прежде всего они должны предстать перед судом в своей родной стране и…

Он любезно улыбнулся. Сэр Филипп при желании умел быть очень обаятельным, иначе он не смог бы подчинить своему влиянию стольких людей.

Десмонд заставил его ждать ответа до тех пор, пока он не стал испытывать неловкость. В шлеме и доспехах актер выглядел очень представительным. Наконец он заговорил, медленно выбирая слова:

– Видите ли, сэр, я состою на службе у королевы…

– Конечно! Но ведь…

– … и держу путь в Камберленд.

– Неужели? Но офицер ее величества вряд ли захочет обременять себя обществом юных преступников.

– Должен сказать, – продолжал Десмонд, – что я возглавляю лишь передовые части нашей армии.

Сэр Филипп вздрогнул. Это сообщение напугало его.

– Смею спросить, что это за армия, сэр?

– Эту армию ее величество направляет для оккупации северных провинций и подавления мятежа, который, как нам стало известно, готовится там.

– Боже мой, вы меня потрясли, сэр! – Сэр Филипп великолепно разыгрывал верноподданнический ужас – не зря он так страстно увлекался театром. – Мятеж? Вам известны какие-нибудь подробности?

– Конечно, сэр Филипп Нортон. Вы и ваши друзья арестованы за участие в заговоре.

Десмонд произнес эти слова с таким блеском, что они так и рокотали у него в горле. Меня бы не удивило, если бы он вдруг перешел на белые стихи.

– Арестованы? Вы сошли с ума!..

– Нам все известно! – загремел Десмонд, не выслушавший и половины той доли наших приключений, которую мы успели рассказать.

Слова Десмонда должны были послужить условным сигналом. Он выхватил один из немногих находящихся в нашем распоряжении настоящих пистолетов. Сэр Филипп прыгнул вниз, на дорогу, намереваясь вскочить в седло.

– Скорей! – завизжал он. – Их слишком мало, чтобы задержать нас! Мы можем…

Но тут он вдруг увидел шесть копьеносцев, которые, выскочив из леса, стали поперек дороги, выставив вперед копья, и слова замерли у него на устах. Он обернулся. Еще один ряд солдат закрыл дорогу с другой стороны. Из-за поворота раздалась дробь невидимого барабана, послышался сигнал военной трубы и медленный топот копыт.

Я понимал, что чувствует сэр Филипп в эту минуту. Он видел свою гибель так же отчетливо, как мы видели свою, когда несколько часов назад Рыжий и его приятели волокли нас к пропасти. Он смотрел на дорогу, но мне думается, для него не существовало ни тенистого дубового леса, ни зеленой травы на склонах гор. Перед его глазами вставала другая» дорога – страшный путь в Тауэр.

– Мы должны прорваться! – снова закричал сэр Филипп и вскочил в седло.

Его рука потянулась за шпагой, и он наполовину успел вытащить клинок, когда я бросился на него, схватил за ногу и, резко дернувшее кверху, опрокинул его на землю.

Остальные почти не сопротивлялись. Не прошло и пяти минут, как все они были обезоружены и связаны, причем обе стороны обошлись без серьезных ранений.

– Отведите их к повозкам, мои дорогие, – сказал Десмонд, не в силах больше держаться с достоинством, как подобает офицеру и джентльмену.

Когда мы торжественным шагом вышли из-за поворота дороги, снова забил барабан, зазвучала труба, и можно было поклясться, что сейчас появится кавалерийский полк. Вы бы видели возмущение и ужас, выразившиеся на лицах наших пленников, когда они увидели эту «армию грозных знамен». Ник так умело играл на трубе, что громкий звук следовал за слабым, который, казалось, раздавался за полмили отсюда. Рядом стоял Чарли – он бил в барабан и во весь голос выкрикивал слова команды. А миссис Десмонд заставляла бедных старых лошадей снова и снова бегать по нескончаемому кругу.

Но, пожалуй, самым сильным ударом для сэра Филиппа была встреча с Кит. Вся кровь бросилась ему в лицо.

– Кэтрин!

– Да, Филипп.

– Ах ты… ах ты, маленькая ведьма!

– Считайте, что вам повезло, – сухо отпарировала она. – Вы ведь хотели жениться на мне.

За этим, конечно, последовали новые объяснения и рассказы чете Десмонд и их труппе, новые выражения удивления и восторга.

– Мы не можем стоять и сплетничать здесь до бесконечности, – смеясь, сказала наконец Кит. – Надо помнить и о королеве.

Это отрезвило нас.

– Послушайте, – предложил я, – если вы присмотрите за пленниками и благополучно доставите их в тюрьму, мы с Кит возьмем их лошадей и поедем вперед. У нас есть еще много времени: представление назначено на субботу.

– На субботу? – Десмонд посмотрел на меня, и в глазах у него появилось выражение ужаса. – Разве вы не знаете? Спектакль перенесен, и представление состоится на два дня раньше. Вы не поспеете вовремя.

Наступила ужасная тишина, и я услышал, как в одной аз повозок кто-то засмеялся. Это был сэр Филипп.

Глава двадцать четвертая

Пропущенная реплика

До сих пор я рассказывал все подряд, шаг за шагом описывая наши приключения. Теперь я на некоторое время удалюсь со сцены и со слов Шекспира и наших друзей расскажу вам о том, что произошло в Лондоне.

Дело было в четверг вечером, в королевском дворце в Уайтхолле, который находился в деревне за Стрэндом, почти у самого Уэстминстера.

Весь день не умолкали молотки плотников, сколачивавших сцену и декорации, которые должны были изображать крепостной вал вокруг города Харфлера. Не успели они закончить свою работу, как явились обойщики и начали вешать богатые драпировки, на фоне которых должны были еще ярче заблестеть пышные костюмы и доспехи актеров. Эти задники можно было раздвинуть, и тогда перед зрителями откроется комната французской принцессы. Музыканты уже поднялись на галерею менестрелей и, несмотря на шум, пытались настроить свои инструменты. Дворцовые слуги вносили кресла для королевы и самых знатных гостей и расставляли табуреты и скамьи для менее важных особ, которые будут сидеть позади.

Тррах! Бум!

Молотки падают из рук плотников, и они испуганно оглядываются по сторонам. Бледность покрывает бородатые лица дворцовых слуг.

– Что случилось?

– Это похоже на взрыв!

– Неужели ее величество?..

Из-за занавеса высовывается голова Бербеджа.

– Все в порядке, – успокаивает он присутствующих. – Мы пробовали новую пушку. Боюсь, она стреляет очень громко для этого зала. – Он повернулся к главному плотнику: – Вы еще долго провозитесь с этим делом?

– Как раз заканчиваем, сэр.

Театральные плотники всегда «как раз заканчивают». Час представления все ближе и ближе, но им остается забить еще один гвоздь или с оглушительным скрежетом перепилить еще одну планку. Они не торопятся даже ради самой королевы. Если бы Господь наслал второй всемирный потоп, то плотники и тут не спешили бы строить ковчег.

Но наконец и они перестают стучать. Мусор выметен, инструменты собраны и унесены прочь. Слуги разбрасывают по полу пахучие травы и вставляют в шандалы новые свечи. Бербедж, прежде чем идти переодеваться, окидывает зал последним взглядом. Он замечает Джона Сомерса, который смотрит сквозь щель в занавесе и что-то бормочет себе под нос.

– Что, Сомерс, плохо знаешь роль?

Сомерс испуганно оборачивается, и резкие черты его лица искажает гримаса раздражения. В этом нет ничего необычного.

– Нет, мистер Бербедж. Свои десять строк я выучил еще месяц назад, – говорит он с горечью. – Десять строк недолго выучить.

– А ты не забыл свою реплику?

– О нет, я отлично помню ее. Я знаю, что мне делать, мистер Бербедж.

– Напрасно ты с презрением относишься к маленьким ролям. В спектакле важна каждая роль.

Бербедж проходит в уборную и начинает надевать костюм короля Генриха V. Шекспир уже одет епископом Кентерберийским. Он любит играть небольшие стариковские роли, например Адама в комедии «Как вам это понравятся?» или Тень отца Гамлета в трагедии «Гамлет».

– Ну как, настроение хорошее? – спрашивает он.

– Вполне. Надеюсь, что все пройдет прекрасно. Принцесса слабовата, но…

– Не всем же мальчикам играть, как Кит Киркстоун!

– Да. – Бербедж накидывает на себя великолепную горностаевую мантию. – Не понимаю, куда они запропастились – Кит и этот другой мальчишка. Здесь какая-то тайна. Они тебе что-нибудь рассказывали?

– Очень мало. Думаю, что у них были причины помалкивать. Но, где бы они сейчас ни были, я хотел бы знать, как идут у них дела.

Цок – цок-цок!.. Цок – цок-цок!.. Цок – цок-цок!..

Копыта, отбивавшие барабанную дробь по Великой северной дороге, дали бы ему ответ, если бы он мог услышать их цоканье.

– Т-сс! – говорит Бербедж, прислушиваясь к смутному гулу голосов в зале. – Уже начали собираться. Теперь не стоит тянуть. – Он кричит так, чтобы слышали все актеры: – Готовы? Хор? Епископ Илийский? Эксетер? Уэстморленд?..

– Готовы!

В дверь просовывается голова распорядителя, который вопросительно смотрит на Бербеджа. Директор кивает. Издали доносится слабый и мелодичный звук фанфар, возвещающий о прибытии королевы Елизаветы. За сценой поспешно идут последние приготовления. В зале воцаряется тишина. Снова пронзительно и тонко поют фанфары, и в дальнем конце зала распахиваются двери. По обе стороны широкого прохода стоят почтительно склонившиеся придворные.

И вот входит Елизавета, милостью Божьей королева Англии, Франции и Ирландии, защитница веры…

Кому в этот миг придет в голову, что во Франции ей уже не подвластен и клочок земли, что в Ирландии волна мятежа подступает к самым стенам Дублина, что веру она поддерживает лишь настолько, насколько это требуется, чтобы заслужить звание ее защитницы?

Королева проплывает в первый ряд к своему креслу; необъятные юбки кринолина колышутся вокруг ее бедер, жесткий кружевной воротник обрамляет лицо, и весь ее костюм сверкает и переливается драгоценными камнями и жемчужной россыпью.

Она улыбается, но глаза ее зорко глядят вправо и влево: вот она милостиво принимает поклон, вот мысленно отмечает, что та бедняжка чересчур вырядилась, а этот, насколько ей помнится, заслужил выговор.

За ней следует сэр Уолтер Ралей. Он начальник стражи. Затем идут сэр Джозеф Уильямс, несколько иностранных послов, лорды, леди… Сэра Роберта Сесиля нет между ними. Он, как всегда, дома, за работой.

Расправляя юбки, Елизавета усаживается, затем кивком головы и движением веера приглашает сесть остальных. Шуршание шелков и шарканье ног… Двор садится.

Из-за занавеса выходит Хор, кланяется королеве и начинает:

Представление продолжается. Актеры ходят по сцене, с пафосом декламируют стихи. С галереи доносятся торжественные звуки трубы. Королева одобрительно улыбается и смеется шуткам комедиантов.

В узком проходе за драпировками Бербедж наталкивается на Сомерса и шепотом ругает его:

– Что вы здесь торчите? Ваш выход еще не скоро.

Сомерс отходит в сторону, прижав руку к груди, и Бербедж пробегает мимо, спеша надеть доспехи для следующей сцены.

Как только он уходит, Сомерс возвращается на прежнее место. Я представляю себе, как он прячется в складках длинного занавеса, нервно покусывая губы.

В это время на сцене Эксетер говорит королю Франции:

Близится роковой час.

Сцена окончилась. Придворные французского короля удалились, протискиваясь мимо Сомерса, который, сжавшись в комок, старается скрыться в складках занавеса.

Хор занимает места. Заведующий шумовыми эффектами склоняется над пушкой и, насторожившись, ждет. Рука Сомерса снова прижата к груди. Он тоже ждет своей реплики…

Вот она. Вслед раздается могучая канонада бутафорской артиллерии, от которой вздрагивает сама королева в своем кресле и пламя свечей беспокойно мечется в шандалах. Взоры всех обращены на Бербеджа: он выступает вперед – доблестный рыцарь, одетый в доспехи…

Все идет как обычно. Никто ничего не замечает. Никто не заметил, как судорожно колыхался занавес, когда Сомерс бился в руках дюжих стражников, которые, заткнув ему рот, буквально вынесли его на руках в актерскую уборную, где мы с Кит никак не можем отдышаться и прийти в себя после бешеной скачки.

Представление продолжается. И никто не знает, что самая важная реплика так и не была никем подхвачена.

Глава двадцать пятая

После спектакля

Спектакль окончился.

Пока актеры переодевались, я сидел в уборной и слушал их болтовню. Бербедж и Шекспир были вызваны к королеве принять поздравления по поводу спектакля. Одна из королевских фрейлин с большой таинственностью увела за собой Кит.

– Когда королева узнает обо всем, она, наверное, пожелает тебя увидеть, – сказал ей Шекспир. – Ведь не можешь же ты идти в таком виде!

– Почему?

– Выдавать себя за мальчика перед ее величеством? Она придет в бешенство, если когда-нибудь узнает об этом.

– Ладно, – согласилась Кит, слишком измученная, чтобы протестовать, и дала себя увести.

Я сидел, набив рот едой – впервые за целый день, – и в перерывах между глотками отвечал на сыпавшиеся со всех сторон вопросы.

Джона Сомерса увели в другую часть дворца и послали за лордом Сесилем. Мы сделали свое дело. Теперь я хотел только одного: спать. Но рядом со мной появился сэр Джозеф Уильямс и с таким жаром начал поздравлять меня, что чуть не оторвал мне руку.

– Пригладь волосы и идем со мной, – сказал он. – Королева ждет.

Когда я ковылял рядом с ним по залам дворца, я меньше всего походил на юного героя: после целого дня, проведенного в седле, у меня дрожали колени и подкашивались ноги. Я был счастлив, когда мы наконец подошли к двери, у которой стояла стража, вооруженная алебардами.

Мы вошли. В зале были королева, сэр Роберт Сесиль, сэр Уолтер Ралей и девушка, одетая в огненного цвета платье. Я не знал ее, но понял, что это важная особа и приближенное лицо, так как она сидела рядом с королевой.

– Питер Браунриг, ваше величество, – сказал сэр Джозеф.

И я, опустившись на колени, прижался губами к распухшей, старческой руке, которую мне протянули. На коричневых узловатых пальцах было слишком много колец.

– Можешь взять себе стул, Питер Браунриг, – произнес резкий голос над моей головой. – Молодым людям вредно много сидеть в присутствии королевы, но я понимаю, что вы с этой девочкой немало потрудились, дабы продлить мое бренное существование.

Только опустившись на подставленный кем-то табурет, я понял, что молодая красавица в платье огненного цвета – Кит. Я был ошеломлен. Даже на сцене в роли Джульетты я никогда не видел ее такой. Неужели эта придворная дама – та самая Кит, которую я так хорошо знал. Она понимала, что со мной творится, и, когда королева повернулась и начала шептаться с сэром Уолтером, ободряюще улыбнулась мне. Я увидел, как пляшет в ее глазах пламя свечей, и понял, что она все та же.

Затем мы рассказывали нашу историю, которую вы уже знаете. Королева громко вскрикивала в отдельных местах, а во время перечисления заговорщиков у нее вырывались проклятия. Когда я описывал бегство с острова на Алсуотере, сэр Джозеф даже хлопнул себя по бокам, и я чувствовал, что он мысленно совершает вместе со мной весь путь через Хелвеллинский перевал. Даже сэр Роберт нарушил обет молчания и присоединился к общему смеху, когда мы рассказывали, как захватили в плен сэра Филиппа.

– Им как следует займутся, – угрюмо пообещала королева. – Ну, а потом вы прямо поскакали сюда?

– Они, похоже, не скакали, а летели, – заметил сэр Уолтер.

– И слава Богу, что они не теряли времени даром, – буркнула королева. Затем она повернулась к Кит: – Нечего сказать, хороши поступки для молодой девушки! Разве так ведет себя настоящая леди? Переодеться мальчишкой и шляться по всей стране на ворованных лошадях! Позор! Ну, – рявкнула она, – что вы скажете в свое оправдание?

Кит растерялась от такого неожиданного наскока. Затем она выпрямилась, ее стриженая голова выглядела странно на фоне белоснежного батистового жабо.

– Ваше величество, лучшим оправданием мне служат ваши собственные слова: «У меня слабое тело женщины, но сердце и желудок как у мужчины!»

Королева рассмеялась своим резким смехом так, что у нее затряслись серьги.

– Хороший ответ, мисс Бесстыдница! Хотя Бог мне свидетель, много воды утекло с того дня в Тильбери, когда я произнесла эти слова. Да… – Она вздохнула. – Но, как правило, это никуда не годится. Запомните, Роберт: ищите своих агентов где угодно, только не в колыбели! – (Кит так и закипела от этих слов.) Елизавета продолжала: – Ваш опекун, видно, не очень-то заботится о вас, дитя мое. Но мы это уладим. Я лично стану вашим опекуном. Хотите быть подопечной королевы?

– Да, если уж нельзя обойтись вообще без опеки, – бестактно брякнула Кит.

Королева потрепала ее веером по щеке:

– Ведь это всего на пару лет, девочка. Я не сомневаюсь, что вы доставите мне не меньше хлопот, чем Ирландия. Но скоро вы станете достаточно взрослой, найдете себе мужа, и я избавлюсь от вас.

– Я не выйду замуж, ваше величество.

– Выйдете, выйдете. Подождите немного. – Елизавета повернулась ко мне: – А что я могу сделать для тебя, мальчик? Я хочу сказать – сейчас, в данную минуту. – Злые старческие глаза глянули на Кит с таким выражением, что мы оба залились краской. – Слушай, – продолжала она, – неужели у тебя нет какой-нибудь просьбы? Когда люди служат своему государю, они всегда требуют удовлетворения всех их просьб. Не так ли, Уолтер? Что ты хочешь? Только будь благоразумен – я женщина бедная.

Я взглянул на нее. Чего мне хотелось? Браунриги всегда были простыми иоменами, которые арендовали землю у короля и никому не подчинялись. Мы никогда не искали богатства и почестей – настоящий иомен не принял бы даже дворянства. Мы обрабатывали нашу землю на горных склонах, защищали страну от пришельцев и ни у кого не просили подачек.

Я откашлялся.

– Ваше величество, – сказал я, – в нашем крае есть общинные земли, которые спокон века принадлежали нам и нашим соседям. Сэр Филипп украл их и поставил свою изгородь. Нельзя ли вернуть их обратно и навечно закрепить за нами?

Она пристально посмотрела на меня. Потом с усмешкой обратилась к сэру Роберту:

– Я полагаю, что мы можем удовлетворить эту просьбу, а? В конце концов это не будет нам стоить ни пенса.

Вот как получилось, что стена сэра Филиппа была разрушена раньше, чем его голова скатилась под топором палача в Тауэре.

Что же еще сказать вам? Королева оказалась лучшим пророком, чем мы, и дожила до того дня, когда ей пришлось посылать нам свадебный подарок.

Я кладу свое перо. Сквозь прозрачные стекла окон я вижу серебряное зеркало Алсуотера и слышу из сада взрывы смеха. Это смеются мои сыновья, которых Кит учит взбираться на яблони.

1

(англ.) – помещик.

2

Шекспир, Ричард III… Акт I, сцена 1-я. Перевод А. Дружинина.

3

Шекспир, Король Ричард III. Акт I, сцена 2-я

4

Шекспир, Король Ричард III. Акт I, сцена 2-я

5

Шекспир, Два веронца. Акт IV, сцена 2-я. Перевод В. Левина и М. Морозова.

6

В XVI веке богатые землевладельцы насильно сгоняли крестьян с земли. Землю лорды огораживали и отводили под пастбища или сдавали в аренду крупным фермерам. Лорды богатели, а крестьяне, потерявшие землю, превращались в бродяг и нищих, преследуемых законом. Они боролись против огораживаний, поднимали многочисленные восстания.

7

Шекспир, Ромео и Джульетта. Акт III, сцена 2-я. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

8

Шекспир, Ромео и Джульетта. Акт IV, сцена 3-я.

9

Народный весенний праздник, который отмечается в начале мая.

10

Шекспир, Генрих V. Акт I, пролог. Перевод Е. Бируковой.

11

Шекспир, Генрих V. Акт III, пролог.

12

сокращенное от «Елизавета» – так звали королеву.

13

легендарный герой английских народных песен и баллад средневековья.

14

Согласно библейской легенде, юноше Давиду удалось убить великана Голиафа выстрелом из пращи.

15

по верованиям древних греков, сказочные существа, полулюди-полулошади.

16

Имеется в виду междоусобная война феодалов, которая была в Англии с 1455 по 1485 год и получила название войны Алой и Белой Розы.

17

К. Марло, Эдуард II. Акт IV, сцена 4-я. Перевод А. Радловой.

18

Шекспир, Генрих V. Акт I, пролог.

19

Шекспир, Генрих V. акт II, сцена 4-я.

20

Шекспир, Генрих V. Акт III, сцена 1-я.