Голова у Антона шла кругом. Чем дальше, тем больше интересного они узнавали, но ничего не прояснялось, а наоборот, запутывалось еще больше. Под впечатлением от услышанного из уст сестер Покровских они совсем забыли расспросить про Герарда Васильевича Полякова, но Антон подумал, что еще вернется в эту тихую квартиру, пахнувшую засушенной розой.
      Может быть, они бы и еще поговорили, но заторопилась Таня. Все-таки ей надо было хоть ненадолго заглянуть на работу, а перед этим забежать в РУВД за почтой, как она обещала прокурору. Уходя, она не удержалась, спросила сестер, почему они считают, что другое имя изменило бы их судьбу.
      Сестры грустно вздохнули.
      – Все-таки имя – это судьба, – сказала Ангелина Модестовна. Вас как зовут, деточка?
      – Таня. Татьяна.
      Старушки переглянулись и пожали плечами.
      – Не помню, – сказала Катишь.
      В РУВД Антон не пошел, присел на скамеечку поблизости, отмахиваясь от надоедливого пуха. Таня, то и дело раскланиваясь со снующими туда-сюда сотрудниками районного управления, исчезла внут ри здания и не заставила себя долго ждать, выскочила буквально через пять минут, помахивая пачкой конвертов разного калибра.
      Подхватив Антона со скамейки, она устремилась по направлению к прокуратуре. По дороге просматривала конверты, один из которых сунула под нос Антону:
      – Это тебе.
      Антон взял у нее из рук большой конверт из плотной коричневой бумаги.
      – Почему ты так думаешь?
      – Потому что это фототаблица по трупу Годлевича, у экспертов взяла.
      Антон остановился как вкопанный.
      – Что ж ты сразу не сказала?!
      Таня нетерпеливо потянула его за рукав.
      – Пойдем, Антон, я и так уже задержалась, шеф меня в порошок сотрет...
      Но Антон не двинулся с места; дрожащими пальцами он вытащил из конверта плотный лист с наклеенными на него фотографиями, снимки были подписаны и скреплены печатью криминалистического отдела. Вглядываясь в фотографии, он узнавал и высокие книжные полки, и тело, лежавшее на полу, и экспертный чемодан судебного медика, случайно попавший в кадр. Правда, на снимках все казалось немного иным, чем в действительности. А это что? Антон даже перевернул таблицу, пытаясь собраться с мыслями. Вот эта фотография была явно сделана еще до приезда Ларисы, судмедэксперта, потому что тело еще не было перемещено на пол, и экспертная сумка в кадре не светилась. Да и место фотографии на таблице, а снимки явно были наклеены в том порядке, в каком они делались, указывало на то, что тело мертвого Годлевича еще должно было находиться в кресле. Но кресло было пустым!
      Антон сморгнул и снова стал просматривать снимки. Все правильно, труп должен был находиться либо в кресле, либо на полу у ножки кресла, ведь криминалист уехал с места происшествия вместе с Антоном, еще до прибытия в квартиру труповозов. Вот же снимок, на котором все в порядке, труп в кресле, как и должно быть. А следом – все то же самое, только кресло пустое. Рассмотрев на этой загадочной фотографии корешок книги на полке, Антон вроде бы понял, в чем дело: снимок был сделан объективом, направленным в зеркало. Это был снимок отражения. И труп в нем не отражался.
      А вот и сам Антон, с дурацким видом стоящий перед зеркалом, он снят в разных ракурсах, в том числе и с фотоаппаратом в руке, ведь эксперт, махнув на него рукой, дал ему в руки фотоаппарат, чтобы тот сделал исторический снимок, оставшись наедине с привидением, появляющимся из зеркала.
      Но никакого призрака, никакого силуэта женщины камера не запечатлела – только глупую улыбку Антона, нажавшего на затвор фотоаппарата. Что ж, Антон этого и не ждал, призрак сфотографировать невозможно. Гораздо больше Антона занимало пустое кресло на фотографии. Он припомнил страшную историю из криминальной хроники 1923 года, там тоже фигурировал покойник, не отражавшийся в зеркале. Странно, но труп, лежавший на полу, зеркало отразило, вот же снимок!
      Антон чувствовал, что разгадка где-то близко. Зеркало надо искать, зеркало. Войти в квартиру покойного Герарда Васильевича Полякова, найти зеркало и разобраться наконец во всем.
      Придя домой, он влез в Интернет, нашел святцы на официальном сайте Соловецкого мужского монастыря и прочитал, что имя Агния значит «непорочная», а Екатерина – «всегда чистая». Странно, но ни в июне, ни в июле именин Екатерины не было. Неужели летом нельзя было назвать девочку Екатериной, удивился он.
      Ради интереса он посмотрел, что значит имя Татьяна; действительно, значение этого имени в святцах не было указано. Странно... А вот имя Ангелина означало «вестница». И это Антона вдохновило.
      Выключив компьютер, он долго рылся на книжных полках, пока не откопал старенькую, в руках рассыпающуюся книжку Успенского – «Ты и твое имя». Там, в конце, давались толкования имен, он нашел Татьяну и прочел, что это имя значит «устроительница». Тоже неплохо, подумал он, и в целом соответствует.
      Он отправился на кухню, покопался в холодильнике. Греть обед было лень; себе он объяснил это плохим самочувствием. Догрыз оставшиеся со вчерашнего дня сухарики, запил соком, послонялся по квартире. Но дома не сиделось.
      На Татьяну рассчитывать сегодня уже не приходилось, она и так сегодня весь день потратила на Антона и его дела. Может, сходить туда, в Семенцы, самому, пока еще не ночь?
      Написав маме записку о том, что он на работе, Антон оделся потеплее (на улице было еще жарко, но его что-то познабливало), и отправился по уже знакомому маршруту. На всякий случай он сунул за пазуху конверт с фототаблицей.
      Странно, но вечером Семенцы выглядели совсем иначе, чем ясным днем. Хоть в белые ночи и не темнело вовсе, но сумерки словно накрыли улицы и дома голубоватым флером, и, двигаясь в этом синеватом плотном воздухе, Антон еще больше уверился в том, что здесь время течет по другим законам, и в то время, как человечество уже пережило Миллениум, в Семенцах – все еще начало двадцатого века.
      Выйдя из метро, он прошел по Серпуховской улице, нарочно медленным шагом, ища дом номер пятнадцать, в котором Александр Блок в разгар романа с Любочкой Менделеевой снимал меблирашки для свиданий с ней. К его разочарованию вместо старого здания между домами тринадцать и семнадцать красовался дом современной постройки, со сберкассой внизу. Обидно, подумал он, что здесь есть вывески на иностранных языках, приметы нашего времени, поскольку в целом даже современные здания, построенные взамен разрушенных или снесенных, не портят мрачного очарования этого архаического местечка.
      Вот и нужный дом, с подъездом, густо засаженным тополями; Антон поднял голову и посмотрел на второй этаж, на окна сестер Покровских. Свет в комнатах не горел, и окна были плотно закрыты. Может быть, потому у них дома стоит такая музейная атмосфера, что они не впускают в комнаты уличный ветер?
      Наверное, старушки уже спят в своих постельках, подумал он, поднимаясь на площадку второго этажа, к опечатанной квартире. Свет на лестнице, естественно, не горел, и запах лестничной клетки сильно отличался от аромата сухих цветов. Где-то душераздирающе завопила кошка, и Антон вздрогнул.
      Уже стоя перед дверью Полякова, он вдруг задал себе вопрос, зачем он притащился сюда на ночь глядя, без понятых, не имея никаких законных оснований проникать в эту опечатанную квартиру; да что там законные основания, – без ключей даже он пришел. И что будет, если кто-нибудь застукает его там. Вызовут милицию, закрутят руки, отправят, как бабушки Покровские говорят, в участок, а потом доказывай, что ты не хотел ничего спереть отсюда и вообще не превысил полномочий. Еще и поколотят, небось, перед тем, как захлопнуть дверь «обезьянника».
      Будто в унисон его мыслям, внизу хлопнула дверь парадной. Антону стало не по себе; даже мороз продрал по коже; ему вдруг представилось, что кто-то уже разгадал его преступные намерения проникнуть в опечатанное жилище и идет его задерживать. Но в подъезде было тихо, шагов слышно не было, и от этого Антон испугался еще больше.
      Страстно желая спрятаться куда-то, он безотчетно дернул опечатанную дверь, и она с тихим шорохом подалась на него. Он юркнул в липкую темноту за этой дверью, притворил ее и привалился к теплой стене всем телом.
      Вокруг была тишина, у него даже застучало в висках. Никто не преследовал его, никто не ломился в дверь, и тут Антон с ужасом осознал, что квартира была кем-то вскрыта. И не исключено, что этот «кто-то» поджидает его в темноте, а это пострашнее, чем оказаться в участке – там хотя бы светло.
      Он еще сильнее прижался к стене в прихожей, не испытывая ни малейшего желания проходить в квартиру и выяснять, кому и с какой целью понадобилось туда забираться. Но почему-то выходить на лестницу Антону хотелось еще меньше. Он перевел дыхание и вытер пот со лба. Бесконечно стоять тут, подпирая стену, невозможно, надо что-то решать.
      Он осторожно, стараясь производить как можно меньше шума, пошарил рукой по стене возле двери в надежде нащупать выключатель. Потом сообразил, что в старой квартире выключатель, скорее всего, не на уровне колена, как это диктуют современные правила эргономики, а на уровне лица, и повернулся к стене, практически сразу уткнувшись носом в черную полусферу с пупырышкой реле. Но зажечь свет сразу побоялся, некоторое время стоял, успокаивая дыхание, а потом зажмурился и все-таки щелкнул пупырышкой.
      Свет в прихожей не ослепил его, наоборот, глазам даже не пришлось привыкать к смене обстановки. Лампочка без абажура, болтавшаяся на крюке, вбитом в потолок, горела так тускло, что Антон мог спокойно смотреть на еле тлевший волосок накаливания. Оглядевшись, Антон увидел темные засаленные обои, допотопный шкаф, загромождавший половину прихожей, и лежащий посреди пола сломанный стул. Ему стало как-то не по себе.
      Конечно, стул мог валяться и просто так. Заметно было, что хозяин не слишком холил свое жилище; возможно, плохо видел в силу преклонного возраста и спотыкался о мебель... Опять-таки, не исключено, что стул опрокинули труповозы, выносившие тело покойного из квартиры. Но Антону отчего-то стало еще тревожнее, чем на лестнице.
      Преодолев себя, он отлепился от стены и сделал несколько шагов по коридору. Прислушался: в квартире было тихо. Подозрительно тихо, подумал Антон. Подойдя к двустворчатой двери с проплешинами облупившейся краски, он робко заглянул в комнату, и встретился глазами с кем-то у окна. Сердце зашлось так, что несколько мгновений Антону было нечем дышать. Он инстинктивно дернулся назад, но наткнулся на створки двери, больно шлепнувшие его по спине. Вот я и в ловушке, промелькнуло у него в голове. Ни вперед, ни назад, сзади преграда, прямо по курсу – некто, поджидающий его в полумраке.
      Он замер, фигура перед ним тоже замерла; подождав, пока в ушах утихнет набат от бьющегося сердца, Антон слегка качнулся вправо, и фигура напротив сделала движение в ту же сторону. Разглядев наконец обстановку комнаты, Антон перевел дыхание: на него смотрел он сам, из высокого мутного зеркала в резной раме. Сердце опять скакнуло так, что зашумело в ушах, но теперь уже от радости: вот оно, зеркальце, за которым он охотился, подвергая себя опасности; вот оно и что же с ним теперь делать?
      Пожирая глазами зеркало, Антон медленно пошел к нему через комнату, не обращая внимания на то, что его окружало. В квартире было по-прежнему тихо, но он теперь уже не чувствовал такого леденящего ужаса, как поначалу. Его, как магнитом, тянуло к гладкой поверхности зеркала, почему-то напоминавшего ему прорубь с темной глубокой водой; окна справа и слева от зеркала казались элементами сказочной декорации, такими же голубоватыми, но не столь глубокими, как центральный элемент.
      Не сводя глаз с вожделенного зеркала, Антон приблизился к нему почти вплотную, так, что мог потрогать таинственную бездонную поверхность; он даже протянул руку, но почему-то испытал страх, что зеркало втянет его в себя, в черную дыру, свистящую там, за стеклом, которое являет собой всего лишь иллюзорную преграду перед иным, неведомым, миром.
      Он отдернул руку и вдруг похолодел: в зеркале он увидел, что позади него мелькнула чья-то тень. Он замер, боясь обернуться, и пялился в зеркало, пытаясь рассмотреть, что же проскочило за его спиной, но, как ни напрягал глаза, так и не понял, что происходит в комнате. Движения сзади больше не было. Может, почудилось? – с надеждой подумал Антон, слегка расслабился, – и вдруг ясно увидел в зеркале позади себя худое и ужасно знакомое лицо. Он замер и тот, кто стоял позади него, замер тоже, давая Антону возможность вспомнить, кто это смотрит на него из холодной глубины зеркального стекла. Не прошло и двух секунд и Антон вспомнил. И удивился: этого же не может быть! Из отражения в зеркале на него смотрело худое морщинистое лицо с мерцающими в сумраке глазами, лицо, которое он несколько дней назад описывал в протоколе осмотра; лицо, которое не далее как сегодня он еще раз видел на фототаблице.
      Разум отказывался верить в то, что видел Антон в зеркале. Худое лицо, аккуратно подстриженные седые волосы, сивая бородка клинышком, очки в старомодной оправе, стеганая домашняя куртка. Покойный Годлевич смотрел на него оттуда, но Антон про себя сопротивлялся этому выводу. Можно было, конечно, обернуться и проверить себя, без посредства зеркала посмотрев в мерцающие глаза этого выходца с того света; но заставить себя сделать это Антон не мог: ноги словно приросли к полу, и туловище окаменело до боли в позвоночнике.
      А пауза слишком затянулась, вдруг подумал Антон, и в этот самый момент на него обрушился потолок.
      Ой, как больно, пронеслось у него в сознании, пока он падал на пол, пытаясь придержать руками голову, грозившую отвалиться. Упав, он сжался в комок, и только теперь в ушах зазвенело, и блестящие мушки заметались перед глазами, закручиваясь в тугую спираль вокруг его головы, и очень быстро закрутились так, что Антон перестал понимать, что происходит, потому что перестал слышать и видеть. Ой, отключаюсь – все-таки успел подумать он.

      От паркета пахло сырым деревом. И что-то ужасно шумело, отдаваясь в висках. Антон застонал и приподнялся. Почему так пахнет влагой? Вдруг потянуло прохладой – это раскрылось окно, и глухой шум с улицы стал еще явственнее. Значит, дождь пошел, подумал Антон и, чертыхаясь про себя, с трудом сел на полу.
      На шею с затылка что-то стекало. Потрогав голову, Антон поднес пальцы к глазам, но ничего не увидел. Понюхал пальцы: какой-то запах от них шел, но что это, он так и не понял. Дурак я, дурак, покачал он головой, это кровь, наверное. Стал снова, уже тщательно, не пропуская ни сантиметра, ощупывать затылок, но раны не нащупал. Да, голова ныла, но острой боли от прикосновения к открытой ране он не чувствовал.
      Презрев таившуюся в окружающем мраке опасность, Антон с большим трудом поднялся с полу. Страшно ему уже не было, почему-то он знал, что в комнате больше никого нет.
      Потолок в комнате, естественно, никуда не делся. Антон просто получил страшный удар по голове, чтобы не путался под ногами. Он даже не смотрел в сторону оконных проемов, между которыми когда-то, до удара по голове, стояло зеркало. Почему-то он был уверен, что зеркала уже нет в комнате.
      Нарочно не поворачиваясь туда, он побрел к дверям, нащупал выключатель и зажег свет, – такой же тусклый, как и в прихожей. Потом медленно обернулся.
      Зеркало действительно отсутствовало.
      Антон посмотрел на часы. Сколько же он валялся без сознания, что за это время оказалось возможным вытащить из квартиры огромное зеркало в деревянной раме? Или оно все-таки перемещается в пространстве и времени путем телепортации, без посредства живых людей, ну разве что мертвецов?
      Он медленно обвел глазами комнату, так просто для проформы. Ничего особенного он уже не ожидал увидеть, все неприятные открытия им сделаны.
      Но он жестоко ошибался. Главные неприятные открытия, оказывается, были еще впереди. Для начала он увидел на полу лужицу крови, которая (несмотря на падение потолка, его голова все еще достаточно соображала для такой несложной умственной операции) никак не могла натечь из раны на его затылке. Хотя бы потому, что кровь в эту лужицу все еще поступала из подлинного источника. Им являлся сидевший в кресле посреди комнаты человек. Почему-то поза этого человека показалась ему знакомой, где-то он уже видел и кресло похожее, и тело обмякшее, с безвольно висящими руками, откинутой на спинку сиденья головой...
      Преодолевая ужас, Антон заставил себя обойти кресло и заглянуть в лицо сидевшему в кресле. Встав перед креслом, Антон подумал, что попал в какую-то пространственно-временную петлю. Или просто сошел с ума, потому что все вот это называется в психиатрии «дежа вю». Но, приглядевшись, понял, что «дежа вю» тут и не пахнет. О, тут все гораздо сложнее, и несчастной его голове, раскалывающейся от боли, эту новую загадку уже не осилить. Мозг его отказывался понимать, как такое возможно, потому что одно объяснение исключало другое, а то, что он видел перед собой, противоречило тому, что он знал.
      Потому что в кресле перед ним располагалось тело человека, из груди которого торчал нож. Рана кровоточила, кровь стекала вбок по стеганой домашней куртке и капала на пол, образуя лужицу, слегка размазанную головой Антона, когда он еще лежал на полу.
      Антона передернуло при мысли, что он испачкался в чужой крови. А следом за этим в его душу вполз отвратительный, липкий, всепоглощающий страх, такой, что у него даже закружилась голова. И он бросился бежать из этой комнаты, из этой квартиры, не разбирая дороги, ломая и опрокидывая какие-то предметы, попавшие под ноги. Выскочив в коридор, он вышиб телом дверь на лестницу, и уже на площадке затормозил. Поддавшись внезапному порыву, он нажал на кнопку звонка квартиры напротив и держал на звонке палец до тех пор, пока внутри не зашевелились, не зашуршали, не загремели засовами, видимо, уже запертыми на ночь, потому что днем-то им с Таней открыли быстро, без лишних манипуляций с дверью.
      Увидев его, старушки заохали, но тут же подхватили под руки, повели в комнату и уложили на диван, закрытый белым холщовым чехлом. Антон лег было, но тут же вскочил, боясь запачкать чужую мебель кровью. Но старушки уже и так заметили, что у него кровь на руках и на голове.
      – Вы ранены? – деловито спросила одна из них, Антон не понял, Ангелина это или Катерина.
      Говорить Антон не мог, он просто покачал головой и вдруг с ужасом понял, что если он в крови, но сам не ранен, значит, это чужая кровь, и старушки могут подумать, что он убийца.
      – Вы-вызовите... милицию, – с трудом ворочая языком, выговорил он, и обе старушки деловито кивнули.
      Вроде бы они не считают его гангстером, навалившим кучу трупов, с облечением подумал Антон, и дал отвести себя в ванную. Подставив голову под струю воды, он краем уха слышал, как старушки звонили в милицию и, кажется, упоминали его должность – «следователь прокуратуры».
      Как раз тогда, когда он стряхивал с вымытых волос капельки воды, – ни раньше, ни позже, вошла одна из хозяек и подала ему сложенное махровое полотенце.
      – Обещали приехать, – сказала она.
      Дождавшись у дверей ванной, пока он приведет себя в порядок, старушки забрали у него полотенце и бережно повели назад в комнату. Странно, но в присутствии этих божьих одуванчиков он чувствовал себя в абсолютной безопасности, более спокойно, чем, наверное, по приезде милиции.
      Ему показалось, что звонок в дверь раздался, стоило ему только прилечь. Он открыл глаза. Старушки сидели возле его постели и с тревогой смотрели на него, сложив ручки на коленях. С удивлением он отметил, что у обеих на головах – отороченные кружевом чепцы. Интересно, были они в чепцах, когда открывали дверь? Он не помнил. Услышав звонок, обе старушки поднялись, как по команде, и вышли.
      Из прихожей донеслось звяканье засовов, шум голосов, топот ног. В дверях комнаты показалось знакомое лицо опера, которого Антон видел накануне в дежурной части отдела милиции. За ним толпились еще несколько человек.
      – Ага, – сказал опер, прищурившись. – Вот что за следователь...
      Он прошел в комнату, выбрал стул – один из стоявших вокруг обеденного стола, повернул его и сел на него верхом. Сопровождавшие его остались стоять в дверях, старушки же совсем потерялись за их широкими спинами.
      – Ну что, коллега, рассказывайте, что случилось, – предложил он, внимательно разглядывая Антона.
      Антон попытался приподняться, но опер положил ему руку на плечо и прижал к подушке.
      – Ничего, ничего, не волнуйтесь. Что стряслось?
      Антон помедлил, собираясь с мыслями. Как рассказать им о случившемся так, чтобы его не заподозрили в убийстве? Ситуация классиче ская, используемая в каждом втором детективном произведении: герой приходит туда, где находится труп, оставляет свои следы, его берут тепленьким, с окровавленными руками, и все оставшееся время до конца романа или фильма ему приходится самому доказывать, что это не он погубил несчастную жертву, поскольку стражи порядка считают излишним искать убийцу, раз уж самый реальный кандидат на это почетное звание уже упрятан за решетку. Неужели и ему предстоит пройти путь киношных героев?
      – Я хотел сделать повторный осмотр квартиры Полякова, – наконец вымолвил он. – Тут, напротив.
      К его удивлению опер понимающе кивнул. Более того, склонился к самому уху Антона, спросив шепотом:
      – А что, большой шорох по поводу этих несчастных облигаций?
      Антон с облегчением понял, что опер не видит ничего из ряда вон выходящего в визите следователя прокуратуры поздним вечером на квартирку покойного, без понятых, особенно на фоне жалоб про то, что из квартиры что-то пропало.
      – Меня попросили, – уклончиво сказал он, и опер снова понимающе кивнул.
      – Ну? И что там случилось?
      – Я обнаружил, что дверь открыта, заглянул туда, там кто-то был. Я прошел внутрь, и меня ударили по голове. Очнулся, а там труп, – медленно проговорил Антон свою легенду, в общем-то, не особо кривя душой.
      Опер мгновенно сменил благодушную маску на лице на озабоченную и присвистнул. Труп – это вам не избитый следователь, это гораздо неприятнее.
      – Что за труп, – без выражения спросил он. – Криминал?
      Антон кивнул и закрыл глаза. Будь что будет, решил он, поверят так поверят. А не поверят...
      Похоже, опер жестами отдал какие-то указания сослуживцам, толпившимся в дверях, потому что слух Антона уловил какие-то движения, топот ног, хлопанье дверей. На время все замерло. Приоткрыв глаза, он отметил, что опер сидит возле его постели в той же позе и смотрит на него отеческим взглядом, наверное, ожидая донесений с места происшествия.
      – Кто ударил-то? – спросил опер, видимо, обнаружив движение ресниц Антона.
      – Не знаю, – прошептал Антон; во рту вдруг ужасно пересохло и трудно стало говорить.
      – Воры, что ли, туда забрались? – вслух стал раздумывать опер.
      В комнату вошел один из сотрудников, молодой парень в камуфляжной форме.
      – Петро, там глухарь, – сказал он громко. – Ножевое в сердце.
      Опер поднялся со стула и двинулся было к выходу, но на полпути затормозил и повернулся почему-то к Антону, хотя вопрос свой явно адресовал коллеге.
      – А кто потерпевший-то, кого там грохнули? Квартира же пустая, опечатана, – сказал он в пространство.
      Стало так тихо, что с улицы слышен был шелест тополиных листьев под ночным зефиром.
      Антон не ответил, только закрыл глаза в знак того, что интересующими сведениями не располагает.
      – Ну чего, надо группу вызывать, – тоскливо констатировал опер. – Тебе-то, прокурорский, доктор нужен? В «скорую» звонить? Или не надо?
      – Не знаю, – прошептал наконец Антон, и опер деловито кивнул.
      – Ясно. Лучше вызвать.
      Он щелкнул пальцами, и кто-то из его сослуживцев бросился исполнять: Антон услышал, как в коридоре трещит диск архаического телефонного аппарата, и мужской голос тихо переговаривается с невидимым собеседником. А опер вернулся к дивану:
      – Послушай, друг, а удостоверение у тебя цело?
      – В кармане справа, – тихо ответил Антон.
      Опер провел рукой по карману брюк Антона, на ощупь убедился, что удостоверение на месте, и вышел.
      Антона оставили в комнате одного, даже старушки не вернулись к его ложу, и он мог только догадываться о том, что сейчас происходит за пределами комнаты, где он возлежал на диване. Внезапная мысль о том, что на ноже, служившем орудием убийства, каким-то образом могли оказаться отпечатки его пальцев (так всегда бывает в кино, где злые силы подставляют главного героя), заставила Антона похолодеть. Лежа на диване в чужой квартире, он провел не самые счастливые минуты своей жизни в ожидании, что вот войдут, закрутят руки и – вперед, в кутузку.
      Через некоторое время действительно вошли. Сначала прошел сотрудник милиции – тот, который по заданию оперативника ходил в соседнюю квартиру на разведку, он широко распахнул дверь и пропустил в комнату даму. Антон еще из коридора услышал ее ворчливый низкий голос, знакомый по его первому осмотру.
      Лариса подошла к дивану, с грохотом поставила на пол экспертный чемодан и присела на краешек дивана.
      – Ну, подвинься же, – бесцеремонно сказала она, устраиваясь поудобнее, – а то разлегся...
      От ее сварливой манеры разговора Антону сильно полегчало на душе. Это означало, что с ним обращаются не как с подозреваемым, а как со своим, его как бы брали в товарищи. И он должен вести себя не как подозреваемый, и даже не как свидетель, а как потерпевший и одновременно как коллега.
      Лариса между тем положила ему на лоб свою маленькую сухую руку.
      – Голова болит? Тошнит? – спросила она.
      – Болит... Тошнит... – сознался Антон.
      – Сейчас осмотрю тебя, – сказала Лариса. – Если ты не возражаешь. А?
      – Хорошо, – прошептал Антон.
      – Ран на тебе нет? Или ты не знаешь?
      – Вроде нет.
      – А кровь откуда? – Лариса ткнула пальцем в мазок крови на штанине его джинсов.
      Антон почувствовал, что краснеет, и про себя стал молить Бога, чтобы Лариса не приняла краску, залившую его лицо, за свидетельство вины в убийстве.
      – Меня по голове ударили... Я на полу очнулся, – стал рассказывать он, едва шевеля пересохшими губами, – очнулся, а там труп. И кровь течет.
      – Там ножевое свежее, что ли? – спросила Лариса, обернувшись к двери.
      Ей ответил голос оперативника:
      – А тебе что, не сказали? Он теплый еще.
      – Да я не заходила, – отмахнулась Лариса. – Жмурик не убежит, а тут живого человека по голове стукнули. Я сразу сюда. Тем более что следака еще ждем. Ну-ка, сядь, милый, – обратилась она к Антону, и похлопала по плечу, призывая занять вертикальное положение. – Я тебя посмотрю и снова ляжешь.
      Антон послушно дал себя ощупать, наклонил голову, едва не застонав от боли, по команде Ларисы сполз с дивана, протянул вперед обе руки, попытался присесть с закрытыми глазами и завалился на бок; хорошо Лариса поддержала и помогла ему лечь обратно.
      – Ну что, милый, у тебя ЧМТ, типичная, причем.
      – Что это? – спросил Антон, еле ворочая распухшим языком.
      – Черепно-мозговая травма, – разъяснила Лариса доброжелательно. – В больничку бы надо. Поедем?
      – Не знаю, – прошептал он, облизывая пересохшие губы. – А куда? В какую больницу?
      – А кто ж его знает, кто сегодня дежурит. Может, повезет и отправят в хорошее место. Ну что? Поедем?
      – Не знаю, – повторил Антон. И с ужасом вспомнил, что мать понятия не имеет, где он. Идя «на дело», он отключил звонок у мобильного телефона, на виброрежим и не подумал его поставить, да еще и засунул его в дальний карман. Так что мать наверняка оборвала телефон, не дождавшись ответа, и теперь, наверное, сходит с ума.
      – Сколько времени? – спросил он у Ларисы.
      Та посмотрела на часы:
      – Полтретьего. Ты торопишься куда-то?
      Антон прикрыл глаза и даже застонал. Лариса испугалась:
      – Что, совсем худо? Сейчас, сейчас в больничку поедем...
      Она встала и вышла из комнаты. Антон слышал, как она звонила по телефону, интересуясь, почему так долго не едет «скорая». Его вдруг сморил сон; сквозь дрему он расслышал звонки мобильных телефонов в коридоре, озабоченные голоса старушек... И вдруг захлопали двери, затопали шаги, голоса стали громче, кто-то замысловато выругался. Антон занервничал: что же там произошло?