На хвосте Техас

Митч сграбастал Уинфилда, отчаянно пытаясь заставить его открыть рот, чтобы вытащить оттуда палец. Борясь, налетая на мебель, они закружились по комнате и чуть было не вывалились из окна. Наконец Лорд открыл рот и расхохотался.

— Господи Иисусе! Как же я тебя надул!

Оказывается, все это время его палец был согнутым. На нем не осталось даже отметин от зубов.

Странно, но Митч был почти благодарен Лорду за эту глупую шутку. Теперь у него исчезли все остатки угрызения совести за то, что нагрел его на тридцать три тысячи долларов. Сейчас ему казалось, он заработал их за все свои муки.

И это чувство еще больше усилилось, когда Уинфилд вдруг вспомнил про Хелен и Алису. Митч предложил ему пойти в свой номер, чтобы они оба успели переодеться, не тратя времени на переходы. Но Лорд никак не поддавался на его уговоры:

— Нет, сэр! Нет, клянусь Богом!

По его мнению, сначала должен был переодеться Митч, затем отправиться с ним и подождать, пока он тоже переоденется.

— Не хочу спускать с тебя глаз, понял? Ты наверняка хочешь смыться со своей рыжей.

— Ладно, будь по-твоему! — сдался Митч. — Можешь еще приложиться к бутылке, пока я буду переодеваться.

— Прекрати командовать мной! — окрысился Лорд. — Кто ты такой, чтобы мне приказывать?

Наконец они выбрались из пентхауса. Пока спускались на лифте, Лорд старался держаться прямо и поэтому выглядел как на сцене актер-любовник.

Митч привел Уинфилда в его номер, там усадил, подкатил к нему передвижной бар на колесиках, а сам устроился напротив. Уинфилд начал поочередно прикладываться ко всем бутылкам, чтобы вновь, как он пояснил, дойти до кондиции. Митча это не волновало. Как можно жалеть того, кто имел все, но так и не сумел ничем воспользоваться? Но все же не мог не задуматься над тем, как странно порой складываются судьбы.

Можно было вполне определенно сказать, что Лорд мерзавец. Это было сушей правдой. Да он и не мог быть никем иным, если иметь в виду его наследственность. И это тоже правда. И все же существовало нечто большее выше перечисленного — какая-то ужасная нота, которую невозможно было уловить в лейтмотиве его жизни.

Почему Лорд стал таким, какой он есть? Почему его предки избрали для себя то, что они избрали? Почему иные люди, имеющие все, что другим и во сне не приснится, пускаются во все тяжкие, сбиваются с истинного пути?

Где ответ на эти вопросы? Они в них же или существуют сами по себе?

Однажды, оказавшись на территории большого университета, Митч решил пройтись по одному из инженерных корпусов. Внутри него на сто ярдов тянулся длинный коридор, на стене которого было высечено число «пи» — 3,14159... Оно заняло всю стену, но и этим не заканчивалось, о чем свидетельствовал знак плюс, стоящий после последней цифры.

Где-то в беспредельных глубинах математики, возможно, и кроется та последняя цифра числа «пи», за которой можно поставить точку, хотя вероятнее всего, что конца ему нет. Но, может, загадка таится не в самом числе, а в том, как оно людям представляется? Вот так же, вероятно, существует и какое-то иное измерение, способное высветить глубочайшие уголки человеческого сознания, включая подоплеку таких вконец испорченных людей, как Лорд Уинни.

Мучительно выжидая, когда наконец Лорд вырубится, Митч решил, что не в его силах понять как не поддающееся никакому подсчету число «пи», так и причину порочности человечества.

Однако не мог не порадоваться, что сам он Митч Корлей, с проблемами Митча Корлея, а не Уинфилд Лорд-младший с его заморочками.

Лорд наконец дозрел. Митч пощупал его пульс, дабы убедиться, что он жив. Уинфилд был всего лишь мертвецки пьян. Затем осмотрел номер — не осталась ли где непотушенная сигарета, накрыл спящего одеялом и вернулся в пентхаус.

Глава 14

Уютно расположившись на диване, Рыжая и Таркелсон потягивали из высоких бокалов напитки и закусывали их печеньем. Митч заметил, что Рыжая уже немного на взводе, поэтому глянул на них с напускной свирепостью.

— Что за денек! — произнес он, проводя рукой по лбу. — А тут, оказывается, вот что происходит, пока я в поте лица катаю игральные кости.

— Это все Тарк, — объявила Рыжая. — Он просто насильно накачивает меня спиртным.

— И в халат, как я предполагаю, это тоже он тебя облачил?

— Да, именно он, — подтвердила Рыжая. — Точно, его рук дело. И не знаю, что случилось бы дальше, не приди ты вовремя.

Таркелсон захихикал и хрюкнул; его брюшко заколыхалось от восторга. Митч уселся, отсчитал три тысячи триста долларов и протянул их менеджеру.

— Десять процентов от тридцати трех тысяч. О'кей, Тарк?

— Мой Бог! Еще бы! — выдохнул тот. — На самом деле это даже много, Митч. Я ничего не сделал, чтобы заслужить такой кусок.

— Ты сделал достаточно. А как, на твой взгляд, его чеки? Они не липовые?

— Смотри сам, — ответил Таркелсон, протягивая Митчу выписанные Лордом чеки.

Все они скорее предназначались для оплаты какой-то отдельной компанией или конкретным лицом, нежели банком, но в целом выглядели вполне легальным обязательством, что при предъявлении будут заменены долларами.

Митч вернул чеки менеджеру и впервые за последние дни позволил себе немного расслабиться. Теперь он мог расплатиться с Эгейтом, и у него еще останется более чем достаточно на насущные нужды. А после этого...

Ну, после этого и будет «после этого». Главное, что сейчас ему было хорошо.

Рыжая принесла Митчу выпивку и выбрала для него несколько печений. Он слегка нахмурился, когда она наполнила свой бокал, но затем ухмыльнулся и даже ей подмигнул. Рыжая все еще чувствовала себя не в своей тарелке из-за того, что вынудила его отвезти ее в банк. Было приятно видеть, что теперь она начинает приходить в себя и уже в состоянии подшучивать.

Она никогда не напивалась, да и сейчас явно рисовалась: Рыжая была слишком честной, чтобы скрыть, что ее мучают угрызения совести.

— Все забыто, любимый? — спросила она, глядя на Митча поверх бокала. — Полностью и окончательно?

Он засмеялся:

— Ну как ты? Уинни задал тебе нелегкую работенку?

— Фу! Так набрался, что мне даже стало его жалко.

— Вот уж нечего его жалеть! — решительно возразил Митч. — Одна женщина как-то раз вот так его пожалела, за что едва не лишилась носа, который он ей почти откусил. Я не шучу. — Митч глянул на Таркелсона. — Ты ведь помнишь, Тарк, бедняжку официантку из галвенстонской пивной?

— Помню, — кивнул менеджер. — Лорды оспаривали этот случай во всех инстанциях вплоть до Верховного суда. Ей не удалось от них добиться даже оплаты счета, выставленного врачом.

Рыжая возразила: пусть даже и так, зато ей Лорд сделал потрясающий комплимент.

— Ты же слышал, Митч. Он сказал, что у меня самый прелестный задок из тех, что ему доводилось видеть.

— Ну, тут он несколько преувеличил, — отозвался тот. — Ты же знаешь, что такое техасцы!

— А как думаешь ты? Ты тоже считаешь, что у меня самый хорошенький задок, или нет?

— Мне не с чем сравнивать. — Митч беспомощно развел руками. — Ты единственная женщина, которую я когда-либо знал.

— М-м-м, — промычала Рыжая. — М-м-м. Придется тебя за это поцеловать, когда мы останемся одни. — Затем, повернувшись к Таркелсону, окинула его испытующим взглядом. — А вот насчет тебя я в сомнении...

— Ты о чем? — недоуменно поинтересовался Тарк. — Так спроси!

— О'кей, но ты должен пообещать, что ответишь как на духу. — Она склонила голову набок. — Обещаешь, толстяк?

— Обещаю, — хихикнул он.

Рыжая встала коленями на диван и что-то прошептала ему на ухо, отчего оно, лицо и шея менеджера стали пунцовыми.

— Ну, — дерзко потребовала Рыжая, — как ты думаешь?

— Уф, я, уф, думаю, что мне лучше уйти, — в отчаянии пролепетал Таркелсон, оттягивая пухлым пальцем галстук. — Я...

Он с трудом поднялся, но Рыжая схватила его за полы пиджака и потянула обратно.

— Ты обещал сказать правду. Если не скажешь, понесешь наказание. И знаешь какое?

Она опять что-то ему нашептала и откинулась назад с торжествующим видом. Толстяк, казалось, вот-вот задохнется.

— Ну как? — настаивала Рыжая. — Или ты сейчас же скажешь правду, или я с тобой кое-что сделаю... Митч! Митч, отпусти меня, будь ты проклят!

Ухватив Рыжую, Митч зажал ее под мышкой. А пока она визжала и брыкалась, ухитрился обменяться рукопожатиями с Таркелсоном.

— Счастливо тебе, друг! Увидимся утром.

— Ох да. Ну ты даешь, Митч! — Менеджер начал бочком пробираться к двери.

— Проверь, как там Лорд. Но никаких телефонных звонков! Ему незачем подниматься сюда на лифте, понял?

— Конечно, конечно! — отчаянно закивал Таркелсон. — Я... позволь мне поскорее отсюда выбраться, Митч.

В ту же секунду, как менеджер вышел, Рыжая наконец вырвалась и, сделав пируэт, застыла в театральной позе.

— Прошу немного музыки, профессор!

— Сейчас? А не поздновато ли, любимая?

— Не спорь! — возмутилась она. — Хочу музыки!

— Ну ладно. Только недолго.

Митч никогда не брал уроков музыки, но у него была великолепная память и, естественно, сверхчувствительные пальцы. Усевшись за пианино, он нажал заглушающую звуки педаль, секунду разглядывал клавиши, затем положил на них руки и очень тихо заиграл мелодию песенки «Это было желе, потому что джем так не трясется».

Рыжая сделала па с резким поворотом, дрыгнула ногой, и слетевшая с нее тапочка взмыла в воздух. Сделав еще один поворот, она дрыгнула другой ногой, и вторая тапочка тоже взлетела вверх.

Митч передвинул руки на басовые клавиши, и пианино гулко отозвалось: том-том. На лице Рыжей появилось выражение экстаза. Откинув голову назад и изогнув спину, она начала срывать с себя халат.

Кружевное белье было следующим, на что ушло не более двух минут.

Митч пробежался пальцами по клавишам, аккорды зазвучали настойчиво и властно. Руки Рыжей легли на застежку лифчика, но, казалось, пальцы упорно сопротивлялись желанию хозяйки. Однако, когда пианино зарыдало, как бы умоляя, Рыжая внезапно сорвала лифчик.

Потом были трусики. Затем...

Затем снимать стало нечего. Рыжая осталась в чем мать родила — зрелая, с великолепным телом, мечта художника, рисующего пастелью.

Несколько секунд они молча взирали друг на друга, после чего Рыжая повернулась и показала Митчу почти незаметный синяк на ягодице.

— Видишь? Это твоя работа. Осталось после того, как ты отшлепал меня по заднице.

— Жизнь не безоблачна, — философски заметил Митч. — Выпадают и дождливые дни.

— И ты не собираешься ничего с этим сделать?

— Ну, я мог бы, — признался Митч, — если бы был уверен, что ты не одна из тех, кто перекрасился под рыжую.

Рыжая ответила, что он и сам видит — она без подмены, на что Митч возразил, это, мол, такая вещь, которую не обнаружишь невооруженным глазом.

— Знавал я одну блондинку, которая выдавала себя за брюнетку. Ее дружок был шахтером, и у него была ярко выраженная аллергия к воде и мылу.

Рыжая сделала огромные глаза.

— Боже милостивый! Да сжалятся надо мною Небеса! Так неужели нет никакого способа удостовериться, что я не подсадная утка?

— Ну есть, конечно, — сжалился Митч. — Этот метод я отрабатывал годами, испытывая при том величайшее наслаждение. Как у тебя со временем?

— Вся ночь в моем распоряжении.

— Выходит, ты свободна, — констатировал Митч. — Но боюсь, одной ночи будет маловато. Как насчет следующих сорока или пятидесяти лет?

Рыжая заверила, что вытерпит эту пытку. Что такое сорок или пятьдесят лет, если речь идет об интересах науки?

Митч встал и величественным жестом указал на спальню: — Тогда милости просим в мою лабораторию, мадам. Тесты начнутся немедленно, и я шутить не намерен.

Глава 15

Уинфилд Лорд-младший зарезервировал номер в отеле на три дня, включая день прибытия, но вопреки этому жил в нем уже шесть дней. И за это время с его стороны не было ни малейшей попытки добраться до Митча. Вполне возможно, учитывая его состояние, он даже и не помнил, что играл с ним. Но это было лишь предположение, а вовсе не уверенность. Принимая во внимание его любовь к разным штукам, он мог просто тянуть время и выжидать подходящий момент, чтобы учинить очередную бучу, которыми славился или, точнее, за которые получил печальную известность. Еще выкинет что-нибудь такое, что привлечет внимание полиции и газетчиков.

Сам Митч, естественно, не мог напомнить ему о своей скромной персоне и предложить сыграть еще раз. Это было слишком рискованно. Тридцать три тысячи слишком большая сумма, чтобы безнаказанно забрать ее у такого скользкого типа. И Таркелсон тоже запросто подставил бы свою шею, продолжая играть дальше роль кассира. В общем, как говорится: знай край и не падай!

Лорд в основном отсиживался в своем номере, потребляя изрядное количество спиртного и очень мало еды, принимая у себя время от времени «девушек по вызову» и в связи с этим — врача. А потому Митчу и Рыжей тоже приходилось безвылазно торчать в пентхаусе. Конечно, Лорд вполне мог о них забыть и даже наверняка забыл, но они не имели права позволить себе нечаянно на него наткнуться.

Подстерегать жертву в засаде — обычная рутинная работа каждого игрока-профи. Иногда гораздо проще как бы случайно встретиться с ней на стороне. Но поскольку Лорд отсиживался в номере, рассчитывать на неожиданную встречу с ним в городе не приходилось. Так что оставалось лишь выжидать в укрытии. Впрочем, по мнению Митча, это не было столь тяжко, как могло бы быть в иных обстоятельствах. Можно ли сетовать на судьбу, сидя в шикарном пентхаусе вместе с прелестной куколкой и имея на руках пухлую пачку зеленых? Рыжая находила все это восхитительным и не позволяла Митчу скучать ни минуты. Сам он тоже не имел бы ничего против этого, если бы мог хоть на минуту заставить себя не думать об Эгейте.

Он нарушил данное ему обещание. Прошло уже больше двух дней, и это становилось опасным. Банкир знал о нем такие вещи, которые, выплыви они наружу, могли обернуться для Митча крупными неприятностями.

Он сильно сомневался в том, что Эгейт удовлетворится чем-либо иным, кроме наличных, однако на третий день после полудня, когда Рыжая принимала душ, позвонил ему. Разговор был кратким.

— Ладно, — оборвал банкир путаные объяснения Митча. — Сейчас ты не можешь выбраться. А когда сможешь?

— Точно сказать трудно, Ли. Надеюсь, удастся завтра, но...

— Тогда забудь про завтра. А как насчет послезавтра?

— Ну, я...

— А послепослезавтра?

— Послушай, Ли... Я просто не могу сказать с полной уверенностью. Но...

— Ясно. Сейчас у тебя горяченькое дельце, и ты хочешь, чтобы я обождал, пока ты не урвешь куш.

— Ах нет, Ли! Все совсем не так...

Эгейт бросил трубку, и Митч больше уже не решился ему позвонить. Впрочем, ничем хорошим это для него не кончилось бы.

Ничего другого, кроме как ждать и тревожиться, не оставалось.

Отъезд Лорда из отеля пришелся на уик-энд. Поэтому только в понедельник Митч смог уведомить Эгейта, что готов отдать ему пятнадцать тысяч.

Тот, узнав его голос по телефону, казалось, остолбенел.

— Но... я думал, что...

— Ну так теперь знай, что ошибся, — заявил Митч, не дожидаясь, пока банкир придет в себя. — Так что, на том же самом месте и в то же самое время, о'кей? У нас будет ленч.

— Ну, хм-м, я не уверен... хм-м...

— Ты хоть сможешь выпить со мной, если не согласен на ленч? Или, если хочешь, могу заскочить в банк и там передать тебе деньги.

— Только не в банке! — всполошился Эгейт. — Лучше уж давай выпьем.

Они встретились в том же самом тихом и шикарном ресторане, где сидели неделей раньше. Митч вручил банкиру конверт, и тот целую секунду тупо взирал на то, что оказалось в его руках. Затем открыл клапан, пробежался пальцами по банкнотам и медленно поднял глаза.

— Ну? — спросил Митч. — Все в порядке?

— Что? — Эгейт захлопал глазами. — Ох да! Да, здесь все полностью. — Он задумчиво постучал конвертом по столу. Затем, брезгливо сжав губы, заявил, что Митч опоздал. — Ты настолько опоздал, что уже никакие оправдания не помогут. И ты не имеешь права меня винить за то, что я предпринял некоторые шаги.

— Только до тех пор, пока не узнаю какие, — пожал плечами Митч.

— У тебя нет на это ни малейшего права, Митч. — Эгейт с раздражением помотал головой. — И тебе, как никому другому, это должно быть известно. Ты нарушил данное мне обещание. Просто лег на дно, наобещав с три короба, и объявился лишь тогда, когда сам выкрутился. А теперь ожидаешь, что и все остальное образуется?

— А что стряслось-то, Ли? — опешил Митч. — Разве не все путем? Если что-то не так, тебе лучше выложить это начистоту и прямо сейчас, пока я перед тобой.

Однако Эгейт продолжал придираться. У него не было иного выхода. Только под такой маской он мог скрыть свое смущение, неуверенность и даже страх за содеянное. Теперь Эгейт хотел обвинить Митча в том, что тот вынудил его пойти на предательство. Но и это не мог выложить без утайки, поскольку нуждался в полученных пятнадцати тысячах. Его пугала сама мысль, что сделает Митч, если узнает страшную правду.

— Ну же, Ли! — подталкивал его между тем Митч. — Разве что-то не в порядке? Разве мы не квиты?

— Сейчас речь не об этом, — гнул свою линию банкир, — ты должен признать, что...

— Хватит бубнить! — перебил его Митч. — Я не могу сидеть здесь весь день, выслушивая твои нападки. Короче, сколько ты хочешь еще за просрочку? Две с половиной, пять? Я думал, пятнадцати тысяч вполне достаточно, но если ты клонишь к этому, то могу и добавить.

— Речь не о сумме, — пробормотал Эгейт. — Разве я сказал хоть слово, что хочу больше денег?

— А по-моему, хочешь именно этого. — Митч настороженно следил за ним. — Если бы не хотел, не нес бы такой околесицы. — И, не спуская глаз с банкира, он сделал глоток вермута.

Эгейт одним махом допил остатки своего двойного шотландского виски и поежился, нервно вертя в руке пустой бокал. О Боже, почему он не подождал? Какого дьявола так поспешил?

Внезапно ему показалось, что он нашел выход. Способ был глупый и на самом деле вел в никуда, но отчаяние вкупе с парами спиртного заставили его ухватиться за него, как утопающий хватается за соломинку, и он счел свою идею просто блестящей. Улыбаясь, банкир сунул конверт с деньгами в карман и протянул руку.

— Пятнадцати хватит за глаза, — сообщил он. — Извини, что устроил тебе выволочку. У меня в банке выдалось трудное утро.

Митч смешался и еще секунду продолжал изучать Эгейта. Но объяснение прозвучало вполне правдоподобно. Утро понедельника — трудное время после уик-энда. А какая еще может быть причина?

— Такое бывает и с лучшими из нас, — согласился Митч. — Значит, между нами все улажено и мы по-прежнему друзья?

— Конечно друзья! А то как же? Просто дай мне знать, Митч, когда будешь нуждаться в моей помощи. Боюсь, не смогу много сделать для тебя в том дельце с Зирсдейлом, но в чем-то другом...

Митч кивнул, не будучи особенно разочарованным. Пакет акций Зирсдейла находился под дальним прицелом, являясь чем-то таким, за что стоило побороться, но ожидать полного успеха не приходилось. Достаточно и того, что он оказался в состоянии рассчитаться с банкиром, у него прямо-таки отлегло от сердца, когда это свершилось.

Появился вышколенный официант и выжидающе поочередно посмотрел на каждого из них. Митч предложил ленч, но Эгейт отрицательно покачал головой.

— Я ограничусь выпивкой. Еще один двойной, пожалуйста, — распорядился он и обратился к Митчу: — Не могу тебя задерживать, мне надо кое-что обмозговать, а для этого побыть одному. Митч извинился и тут же поднялся. Едва он удалился, как официант принес банкиру его заказ, и тот с жадностью отхлебнул внушительный глоток из граненого стакана. Затем со вздохом откинулся на спинку стула в обшитом драпировками отдельном кабинете и по меньшей мере целую секунду представлял себя в мечтах, распаленных парами спиртного, дельцом крупного калибра.

Жена и дети Эгейта не интересовали. Его сослуживцы не вызывали у него ни симпатии, ни уважения, равно как и он у них. По счастливой для себя случайности Ли оказался у своего работодателя под рукой в то время, когда смерть собирала обильную жатву, изрядно выкосив ряды более достойных, взявшихся из-за чувства долга за оружие и отправившихся на войну. Только поэтому он занимал теперь нынешнюю должность. И никто лучше самого Эгейта не знал, насколько не по праву он является помощником вице-президента большого банка. Простое стечение обстоятельств, угодливость, отсутствие воображения и амбиций, усидчивость — вот что помогало ему удерживаться в седле и следовать по проторенной дорожке более тридцати лет.

В банк он пришел сразу после высшей школы, а теперь, в преддверии пятидесятилетия, все больше осознавал свою несостоятельность и все меньше чувствовал себя способным скрывать ее от окружающих. По мере того как время иссушало его, ответственность на работе возрастала. Чем сильнее гремел он костями, сидя на табурете, тем чаще начальство испуганно и недовольно косилось в его сторону. Но было бы в высшей степени неловко, да и непрактично выставить за дверь работника с тридцатилетним стажем, к тому же из высшего эшелона власти. Внешний вид Эгейта находился в постоянном противоречии с его сущностью. За чисто банковской личиной, которую ежедневно видели окружающие, скрывалось настоящее ничтожество. Однако снаружи было столько показного, что вполне логично предполагалось и внутреннее богатство, ну точь-в-точь как у айсберга, у которого на поверхности лишь малая часть огромной массы.

Это-то ошибочное умозаключение и не позволяло начальству разглядеть, что представлял из себя на самом деле человек, который в действительности был, образно говоря, самым уязвимым звеном в их крепкой цепи. Невозможно даже представить, что было бы, если бы вдруг обнаружилось, что подлинный Эгейт вот уже пятнадцать лет якшался с проходимцами.

Но таким был Ли Джексон Эгейт.

Под действием алкогольных паров, игнорируя факты и воспринимая себя едва ли не самым могущественным среди высокопоставленных персон, он мысленно спорил сам с собой, убеждал себя, что добился больших успехов. А разве не так?

У него прекрасный дом, два отличных автомобиля, солидный запас акций и сбережений. Правда, есть небольшие долги, наделанные по опрометчивости, но зачем тревожиться о подобных пустяках? Что значат долги для человека, который может под свои обязательства добыть средства вдвое их превышающие?

Дом Эгейта был записан на жену — будь она проклята! — как и весь его черный нал. Но то, что, уступая ее домогательствам, он пошел на это, ни в коем случае не меняло закона Техаса, который гласит: замужняя женщина не может владеть собственностью и ее доходы находятся под легальным контролем мужа. Так что он волен был поступать со всем тем, что, как она предполагала, находилось в полном ее распоряжении — ах чтоб ее! — по своему усмотрению. А посему надо срочно поделить пополам с Митчем сто пятьдесят тысяч долларов, чтобы впоследствии его жена сама убедилась, какой у нее ловкий муж...

Ну, было время, когда они с ней жили душа в душу. В самом начале их отношения действительно были очень хорошими. И так продолжалось до тех пор, пока не нагрянули его родители, не имеющие источников для существования, чтобы жить вместе с ними. И очень быстро все хорошее стало плохим. Жена их возненавидела и его тоже за то, что он оказался слишком сентиментальным и не позволил им умереть с голоду. Они были благожелательными, хотели как лучше — а какие родители не хотят добра? — но оказались жалкими профанами. В своем желании быть для всех приятными и стать для всех хорошей компанией, его родители снабдили невестку средствами отмщения ему на всю оставшуюся жизнь.

«Па, — как-то сказала мать, — ты помнишь, как однажды наткнулся на Ли, когда он тайком развлекался сам с собой?» — «Ма, — не отставал от нее отец, — а ты не забыла, как Ли отправили из школы домой, потому что у него в штанах оказались вши? Кто-то сказал ему, что если долго сидеть в гнезде курицы, то можно научиться откладывать яйца».

Или еще: «Иисусе, наш Ли — это просто смех, да и только! Как-то уснул в церкви да еще с широко разинутым ртом, и ему в глотку залетела здоровенная муха. Пришлось молотить его по горбу молитвенником, чтобы он смог ее выплюнуть».

И так далее и тому подобное, все в таком же духе. Пока Ли выслушивал все это, пытаясь изобразить жалкую улыбку, поскольку был не в силах одернуть родителей, глаза его жены наполнялись злорадством. И позже, когда его обуревала страсть, или охватывала нежность, или ему хотелось понимания, жена с презрительным смешком предлагала ему развлечься с самим собой, называя тупицей, извращенцем, неуклюжим недотепой и пентюхом, — словом, всеми теми нелестными эпитетами, которые почерпнула из анекдотических случаев, рассказанных его отцом с матерью по простоте душевной.

Естественно, такое отношение жены не могло не передаться детям. В результате Эгейт не мог ни одернуть их, ни высказать им своих пожеланий, не рискуя быть осмеянным. Он давно оставил всякие попытки повлиять на них, и еще больше утекло воды с той поры, когда последний раз позволил себе прикоснуться к жене, если не считать того, что иногда чмокал ее в щеку. Конечно, жена возненавидела его за такое отношение, а дети презирали за то, что он легко отказался от главенствующей роли в семье. Возможно, по большому счету они были правы и вина за все это лежала только на нем самом.

В американской семье вообще так сложилось, что мужчина, подобно буйволу, должен всегда держаться в стороне, за исключением тех случаев, когда он обязан защитить семью или повлиять на поведение жены, детей. На стороне будь ты хоть нейрохирургом, но дома тебе не дадут заточить даже карандаша. Будь ты хоть шеф-поваром шикарного ресторана, вскипятить воду — не твоя забота.

Возможно, в этой приниженной роли мужчины и кроются причины все возрастающих случаев импотенции, невменяемости, алкоголизма, гомосексуализма, самоубийств, разводов, абортов, убийств, цензуры и появления недоучек с дипломами. И все же мужчина пытается выглядеть молодцом на фоне любимых домочадцев, которые хотят от него только денег и готовы сожрать с потрохами. Он превращает в дом свой офис, и источником его гордости становится работа. Неотрывно предаваясь любимому делу, мужчина постепенно утверждает свою значимость и со временем обретает такую моральную силу, что даже его дети начинают это замечать и уже воздерживаются ругать при посторонних, а милая женушка сама предлагает то, что прежде предоставляла только после многократных просьб и заверений, что она премиленькая и хорошенькая.

К несчастью для Ли Эгейта и его семьи, у него не было работы. Именно работы в точном смысле понимания этого слова. Создание, которое выглядит как утка, крякает, как утка, и ведет себя подобно утке, может без риска и выдавать себя за утку. Но Эгейт, походивший внешне по всем признакам на высокопоставленного банковского служащего, на самом деле был лишь слепком с него — одной видимостью, не более. Находясь на работе, он постоянно испытывал страх, а не чувство удовлетворения. Уверенные манеры, резкость в обращении были всего лишь агрессивным камуфляжем для вечного страха, вызванного все возрастающим сознанием своей неполноценности.

А поэтому...

Поэтому он просто не появится сегодня на работе после полудня, будь они все прокляты! Пусть побегают! Верно?

Еще как верно!

Он же работник с тридцатилетним стажем, разве не так? Функционер-исполнитель. Помощник вице-президента. Хи-хи-хи, хе-хе-хе, ха-ха-ха!

Эгейт внезапно выпрямился на стуле и придал лицу суровое выражение — губы сложились в тонкую линию, глаза засверкали за стеклами очков. Он огляделся, но, похоже, никто особенно не наблюдал за ним, или же все поспешно отвели глаза (он имел в виду общий зал, который просматривался через открытую дверь отдельного кабинета). Ну что ж, смотрите, если хотите! Перед вами большая шишка. Капитан коммерции. Иногда и великому человеку надо немного расслабиться, выпустить пар.

Официант принес ему четвертую выпивку и поставил перед ним нарочито медленно. Эгейт обдал его холодным пристальным взглядом, и тогда тот спросил, не желает ли гость взглянуть на меню.

Эгейт ответил, что не желает. А вот что желает — так это поговорить по телефону, притом немедленно.

— Прямо сейчас, понимаете! Какой это к черту сервис, если под рукой нет телефона?!

Его глаза засветились триумфом, когда официант поспешно выскочил из кабинета. Эгейт сделал два основательных глотка из бокала. В настороженной тишине дождался, когда подключат телефонный аппарат к гнезду в кабинете.

За многие годы работы в банке у него было немало контактов с самыми видными и влиятельными людьми Хьюстона, в том числе и с Зирсдейлом. В таких случаях Эгейт по большей части оказывался в роли мальчика на побегушках, но сейчас, проникнувшись сознанием собственной важности, забыл об этом. Под воздействием паров спиртного он возомнил себя на равных с этими людьми. Они были «своими ребятами», он для них — «свой в доску парень», а раз так, то почему бы Джеку Зирсдейлу не уступить славному малому Ли Эгейту пай акций за две пятых их рыночной цены?

Почему бы и нет? Верно? Be...

Нет, не верно. Во всяком случае, не сейчас. Возможно, позже. Но Джеку Зирсдейлу все равно надо позвонить, а то как же? Просто необходимо звякнуть по поводу старины Митча Корлея. Эгейт снова выпрямился. Важность того, что он собирался сделать, произвела впечатление даже на его затуманенные мозги, потребовав от их владельца собраться с мыслями, насколько он был в состоянии это сделать. И, подключившись к внешней линии, Эгейт набрал номер.

Ему ответил секретарь, соединив затем с исполнительным секретарем, который в свою очередь связал его с секретарем помощника. Наконец, после целых десяти минут предварительных переговоров, ответил сам Зирсдейл.

К этому времени мозги Эгейта вновь успели затуманиться, и он чуть ли не заржал в телефонную трубку. К счастью, поперхнулся, а поэтому промямлил, запинаясь:

— З'ните меня, мистер Зирсдейл!