Домой я пришел около четырех. Именно так, потому что Синкфилд и Конни Мизелль закончили скрипеть диваном только к половине четвертого. Я водрузил Библию на ее место на полке, а затем прополз под большим столом, пугливо прислушиваясь к их любовным шорохам. Я, пожалуй, ощущал легкую ревность к Синкфилду. Легкую ревность и ужасное удивление.
      Наутро Сара дала мне поспать — однако Мартин Рутерфорд Хилл не дал. В 9.30 он дал мне по носу своим одноглазым игрушечным медведем. Один глаз он у него выковырял и съел шесть месяцев назад.
      Через некоторое время я спустился вниз, и Сара налила мне молчаливую чашку кофе. Я сидел, пил кофе и думал. Покончив с первой чашкой, я встал и налил себе вторую.
      — А мы разве так и не посадили шотландскую розу? — спросил я.
      — Нет, — сказала она. — Вообще мы много чего не сделали в последнее время.
      — А почему б тебе не взять сегодня ребенка и не сходить с ним в зоопарк?
      Она посмотрела на меня.
      — Не хочу я идти в зоопарк. И он тоже. Он терпеть не может зоопарки.
      — Возьми его куда-нибудь еще, — сказал я.
      — Почему?
      — Я тут собрался немного посекретничать с одним парнем, — сказал я. — Будет лучше, если тебя не будет в это время поблизости.
      — Что за парень? — спросила она.
      — Артур Дейн.
      — Тот частный сыщик?
      — Вот-вот.
      — Ты что-то обнаружил прошлой ночью, да?
      — Полагаю, что так.
      — Почему б вам с Дейном не пойти сразу в полицию? — спросила она.
      Я прикрыл глаза и попытался вспомнить любовные шорохи, которые я слышал в это утро раньше. Гораздо раньше. Я потряс головой и сказал:
      — Просто возьми ребенка и сходи куда-нибудь, а завтра мы купим шотландские розы.
      — Почему завтра.
      — Потому что, — сказал я, — завтра все будет кончено.
 
      Я позвонил лейтенанту Синкфилду. Голос у него был сонный. Затем я позвонил Дейну. Вот его голос принадлежал человеку, который лег в постель когда положено. Бодрый, веселый. Я сказал ему то же, что и Синкфилду: «По-моему, у меня есть кое-что, что позволяет расставить точки над i». Оба согласились приехать, но я постарался сделать так, чтобы они не приехали одновременно.
      Сара взяла Мартина Рутерфорда, погрузила его в машину и отчалила. Когда я ее спросил, куда ж в итоге она направилась, она ответила:
      — К цыганам.
      — Куда?!
      — К цыганам. Не решила еще — то ли сама к ним присоединюсь, то ли ребенка продам.
      Я пошел пешком в Библиотеку Конгресса. Чудесный денек случился в Вашингтоне. Выглянуло солнце. Несколько молодых людей, из тех, что слоняются возле Библиотеки, расположились прямо на лужайке со своим ланчем в бумажных коричневых пакетах. Пели какие-то птицы.
      На вырезке из газеты, найденной мною в полой Библии из библиотеки экс-сенатора Эймса, не была проставлена дата. Также не было и названия газеты, откуда она была выдрана. Я полагал, что знаю и то и другое. Но мне нужно было убедиться.
      В секции газет и периодики я спросил подшивку «Лос-Анджелес Таймс» за август 1945 года. Не в пример «Нью-Йорк Таймс», «Лос-Анджелес Таймс» содержалась не на микрофильмах, а на бумаге. Подшивка за август была зажата деревянной скобой. Я обратился к экземпляру за 15-е число. На первой полосе заголовок кричал: «ЯПОНИЯ СДАЛАСЬ!» К моей истории это не имело никакого отношения, но я все равно прочитал. Интересно все-таки.
      Не спеша листал я страницы. Там были очерки и фотографии того, как разгульно праздновал Лос-Анджелес День победы над Японией. Лишь на странице 31 я нашел то, что искал. Заголовок гласил:
 
      ОГРАБЛЕН ВИННЫЙ МАГАЗИН;
      владелец убит неизвестной парочкой
 
      По правде говоря, история была так себе. 14 августа 1945 года, около 11 часов вечера, к некоему Эммануэлю Перлмуттеру, 41 год, владельцу магазина «Качественная выпивка» на Ван Несс Авеню в Голливуде, ворвались с целью грабежа. Вместо того чтобы вывалить деньги, Перлмуттер схватился за пистолет, который находился у него под стойкой. Это была ошибка. В него выстрелили дважды. В очерке не сообщалось, первый или второй выстрел оказался смертельным. Прикончив Перлмуттера, грабители обчистили кассу. Свидетели показали, что видели, как мужчина и женщина выбежали из магазина. На мужчине было что-то типа военной формы, но свидетель затруднился определить, какого именно рода войск. И это было практически все, что сообщалось, за исключением того, что грабители поживились примерно 75 долларами. По показаниям своей жены, Перлмуттер никогда не хранил в кассе большую сумму. Как сообщила полиция, за последние 2 года его уже грабили четыре раза.
      Не могу точно сказать, сколько времени я просидел там за столом, держа перед собой экземпляр Лос-Анджелес Таймс почти 30-летней давности. Я сидел и задавался вопросом, насколько же пьян был капитан ВМФ Роберт Эймс, когда он вместе с матерью Конни Мизелль стрелял в Эммануэля Перлмуттера, 41 год. А затем я пытался придумать, на что же они потратили те деньги.
      Артур Дейн действовал проворно. Он прибыл в мой дом на 4-й Юго-Восточной улице без одной минуты два. На нем был темно-синий костюм с легкими красными полосками, белая рубашка с накрахмаленным воротником и красно-синий галстук-бабочка. Я первый раз видел его в бабочке, и подумал, что он придает его облику некоторую эксцентричность.
      Он осмотрел мою гостиную и легонько кивнул — так, словно это было примерно то, что он и ожидал, не более. Затем он уселся в то, что я привык считать своим креслом, и вытянул ноги. Его тупорылые черные ботинки сияли.
      — Вы сказали, будто кое-что обнаружили, — сказал он. — Что-то большое.
      Я кивнул.
      — Не желаете кофе?
      Он покачал головой.
      — Принести выпить?
      — Нет, я не хочу пить. Что же вы нашли?
      — Я знаю, что Конни Мизелль имеет на сенатора Эймса.
      Это его взбудоражило. Он поджал ноги.
      — Что? — спросил Дейн.
      — 14 августа 1945 года, в день победы над Японией, Роберт Эймс, тогда только-только демобилизованный капитан Морского Корпуса, и мать Конни Мизелль, Гвендолин Рут Симмс, ограбили винную лавку и застрелили ее хозяина, некоего Эммануэля Перлмуттера. У матери Конни Мизелль был в Лос-Анджелесе старый приятель, который почтой отправил пистолет ее дочери после ее смерти. То есть после смерти матери. Вероятно, там было также письмо, в котором мама все объясняла по поводу пистолета. Письма я не видел; пистолет видел.
      — Когда? — спросил Дейн.
      — Прошлой ночью. Или ранним утром. Я залез в апартаменты сенатора.
      Дейн кивнул. Мне почему-то показалось, что это был кивок недоверия.
      — Там такое место, куда не так просто проникнуть.
      — У меня были ключи, — сказал я.
      — Откуда вы их взяли?
      — Из руки Луизы Эймс. Вчера. Незаметно для вас.
      — Значит, Конни Мизелль шантажировала его, — сказал Дейн после паузы.
      — Шантажирует, — сказал я. — И сейчас.
      — И живет с ним, — сказал Дейн.
      — И еще не пресытилась этим.
      — Вы имеете в виду, что ей мало его просто шантажировать?
      — Вот именно. Теперь, после смерти жены, сенатор стал ужасно богат. И как вы мне сказали, в случае его смерти Конни Мизелль получит все. Все — это что-то около двадцати миллионов, если я правильно считаю.
      — Да, что-то вроде этого, — сказал Дейн. — Двадцать миллионов.
      Он помолчал немного. Затем сказал:
      — Тот пистолет, что вы видели. Как вы узнали, что он тот же самый, которым был убит владелец винной лавки?
      — Я не узнавал, — сказал я. — Это просто догадка. По правде говоря, все в целом — только догадка. Но все сходится. Все сходится очень хорошо.
      — Вы уже рассказали полиции? Синкфилду?
      Я вздохнул и покачал головой.
      — Нет, с этим небольшая закавыка.
      — Что такое?
      — Пока я изображал грабителя, Конни Мизелль пришла домой.
      — Она вас видела?
      Я покачал головой.
      — Нет. Она была слишком занята, трахаясь на диване в гостиной с Синкфилдом.
      Дейн ухмыльнулся.
      — Ого, будь я проклят!
      — Ну вот я и подумал…
      — Что возникла проблема, не так ли? — спросил Дейн.
      — Может, лучше будет обратиться к его партнеру? — сказал я.
      — То есть к партнеру Синкфилда?
      — Ну да.
      — Что ж, человек он хороший.
      — А давайте-ка позвоним ему сейчас и пригласим сюда ко мне, а? — спросил я.
      Движение не было таким уж быстрым. Дейн просто запустил руку внутрь пиджака и достал пистолет — так, словно доставал сигару.
      — Надеюсь, твоей подруги нет дома, — сказал он. — И ребенка.
      Я не двигался.
      — Но-но! — сказал я. — Зачем же пистолет?
      — Чтобы убивать людей, — сказал он. Он кинул быстрый взгляд по углам комнаты. — А эта дверь куда ведет, в клозет?
      — В ванную, — сказал я. — В половинку ванной.
      — Туда, — приказал он.
      — Только не пытайся опять изобразить самоубийство, — сказал я. — Это не сработает.
      Дейн оскалил зубы в усмешке.
      — Хм…Думаешь, что все просчитал?
      — Это было нетрудно. Особенно после того, как я узнал от Глории, что Джонас Джоунс уже проникал к сенатору с тем же ключом, что и я. Он должен был обнаружить ту же вырезку. Рассказал Луизе Эймс, и она сложила два и два. Затем она все выложила вам, вероятно по телефону, и вы приехали туда, убили их обоих и попытались изобразить убийство-самоубийство. Затем вы вернулись в Вашингтон и поднялись повидаться с Конни Мизелль. Она должна была обеспечить вам алиби — в случае необходимости. А вы бы обеспечили алиби ей.
      На лице у Дейна появилось легкое любопытство.
      — Как это тебе в башку ударило?
      — Пулей из пистолета в твоей руке, — сказал я. — Хочешь, чтобы я рассказал тебе остальное?
      — Нет, — сказал Дейн. — Просто иди туда, в ванную. Я хочу немного приглушить звук.
      Я старался поддерживать разговор.
      — И ты же, кстати, убил дочь сенатора и Игнатиуса Олтигбе.
      — Я?
      — Несомненно. Ты убил и Каролину Эймс, поскольку она, должно быть, подслушала разговор Конни с сенатором. Девчонка везде совала свой нос. Должно быть, она даже записала что-то на магнитофон. А может статься, что записала и какие-то телефонные переговоры между тобой и Конни. Во всяком случае, у нее было достаточно данных, чтобы понять: ты и Конни на пару шантажируете ее папу. Вот ты ее и убил своим чудесным заминированным дипломатом. Кто подложил взрыватель — Конни?
      — Я сказал — в ванную, Лукас!
      Я не двигался с места. Сидел себе на диване.
      — Вы ж должно быть, спец во взрывном деле, а, Дейн? Я имею в виду, что любой, кто столько времени провел в ФБР и ЦРУ, должен уметь на время собрать-разобрать взрывающийся дипломат. И стрельбе из пистолета вы тоже хорошо обучены. Пристрелить человека более чем за тридцать метров на темной улице — браво, Дейн! Бедный старина Игнатиус! Мамаша прислала ему письмо, в котором рассказала все о сенаторе Соединенных Штатов, вместе с которым они некогда грабанули винную лавку и убили владельца. И это было наименьшее, что она могла для него сделать. Он не мог поиметь с этого и пары баксов! Доказательств-то она ему никаких не дала. Может, оттого, что он был наполовину черный, а его мать всю жизнь терпеть не могла черных, хотя он все-таки был ее сыном. Письмо было ее наследством.
      Ну, Игнатиус, наверно, на последние фунты купил билет сюда, и мог бы повстречать кого угодно — но встретил дочь сенатора. Может, это и было совпадение, но не такое уж сильное. Он бы все равно с ней повстречался рано или поздно. Но бедняга никак не мог придумать, как бы ему воспользоваться своей информацией на сенатора. Он еще работал над этим, когда Каролину убили. Игнатиусу это не понравилось. Он-то знал, почему она убита, так как Каролина дала ему дубликаты всех своих материалов. Он просмотрел их и благоразумно счел, что этакое богатство ему не по чину. Вот и решил без лишних заморочек продать все мне, получить по-быстрому пять тысяч и свалить отсюда. Вы выследили его у моего дома, тут недалеко, и застрелили.
      — Если ты упорно хочешь умереть непременно на этом диване, что ж, я не возражаю, — сказал Дейн.
      На лестнице послышался шум. Это был звук, как будто кто-то спускался по ступеням. Дейн посмотрел. Это был кот Глупыш. Он степенно шел вниз — то ли по направлению к миске с «Пуриной», то ли в свой кошачий туалет. Я швырнул в Дейна большую пепельницу. Она ударила его в левое плечо.
      Тут же я, используя кофейный столик как трамплин, прыгнул на него через всю комнату. Дейн уловил мое приближение и быстро отступил назад, даже чересчур быстро для человека в 45 и с солидным брюшком. Я был еще в воздухе, когда он с силой махнул мне по лицу рукояткой пистолета, и я рухнул на пол, даже не коснувшись противника.
      Я упал на руки и колени. Глупыш слегка коснулся моей левой ноги. Я взглянул вверх. На лице Дейна играла слабая улыбка. Пистолет был нацелен мне в голову. Я уперся глазами в ствол и тут понял, что всей силы моего огромного желания жить недостаточно, и я просто абсолютно ничего не могу сделать.
      И тогда раздался низкий и жесткий окрик. Прозвучало:
      — Дейн, полиция! Не двигаться!
      Дейн не послушал совета. Он резко развернулся и успел сделать один выстрел до того, как первая пуля схватила его где-то в районе живота, а вторая почти снесла правую часть лица. Но и тут он не выронил пистолет. Он упал на колени и посмотрел вверх на лестницу. Он попытался поднять пистолет, и тут же третий выстрел со ступенек поразил его в горло, точно поверх красно-синего галстука-бабочки. Он свалился на левый бок и остался лежать без движения.
      Лейтенант Синкфилд медленно спускался по лестнице, за ним следовал его партнер, Джек Проктор. В руке у Синкфилда все еще был пистолет. Как и у Проктора. На лице у Синкфилда читалось отвращение.
      — Проклятье, он так и не представил признания по всей форме! — сказал он.
      — А вот и представил, — сказал я.
      — Какое?
      — Он признал, что собирался убить меня.

      Синкфилд подошел к охраннику, стоящему на страже Уотергейта, со словами:
      — Мы идем наверх к сенатору Эймсу, и нам вроде как совсем ни к чему, чтоб об этом знали.
      Охранник кивнул.
      — Понял, лейтенант, — сказал он. — Все понял.
      В лифте Синкфилд проворчал:
      — Я знал, что делаю ошибку, когда брал тебя вместо Проктора.
      — Так она ж твоя подруга, — сказал я.
      — И совсем не нужно трещать об этом в присутствии Проктора.
      — Ну не знаю, — сказал я. — По-моему, от этого он только больше будет тобой восхищаться.
      — Слушай, тебе совершенно не обязательно об этом трезвонить, хорошо?
      — Пожалуй, да.
      Мы оставили Проктора позаботиться о теле Артура Дейна. Отбыли как раз в тот момент, когда к дому уже подъезжали, завывая сиренами, две полицейские машины, внося, таким образом, очередную толику разнообразия в вялое благолепие соседской жизни. Проктор, видимо, хотел последовать с нами, но не стал возражать. Он только ухмыльнулся, глядя на Синкфилда, и сказал:
      — Знаешь, в этот раз тебе, пожалуй, лучше бы держать его застегнутым в штанах, Дейв.
      — Угм… — сказал Синкфилд. — Пожалуй, что и лучше.
      По пути от моего дома до Уотергейта Синкфилд спросил:
      — Знаешь что?
      — Что?
      — Я вот все думаю, кто на кого первым вышел?
      — Она на Дейна, — сказал я.
      — Откуда ты знаешь?
      — Ниоткуда. То есть я не смогу это доказать, но знаю.
      — Точно так же, как ты знал, что именно Дейн был ее сообщником?
      — Должен же был кто-нибудь.
      — И все-таки, как же ты о нем догадался? Что он такого сделал, какие раскидал вокруг тебя жирные большие улики?
      — Он слишком хитер для этого, — сказал я. — Единственная зацепка, которую он нам оставил — это его собственная глубокие познания и навыки. Кто бы мог, ради того чтоб меня ухайдакать, оперативно нанять в Лос-Анджелесе киллера? Дейн мог. Кто обладал соответствующими познаниями, чтобы снарядить взрывающийся атташе-кейс? Дейн обладал. Кто мог бы со знанием дела так обставить двойное убийство, чтобы оно выглядело как «убийство и самоубийство»? Опять-таки Дейн. Ты, кстати, общался с шерифом из округа Талбот?
      — Этим утром, — сказал Синкфилд. — Он сказал, что все тесты прошли великолепно — ну, настолько, насколько они вообще такими бывают. Сказал, что близок к квалификации данного случая как «убийство-самоубийство». Ну я-то с ним говорил уже после разговора с тобой, так что попросил его не спешить с выводами.
      — А мне интересно, что Дейн собирался делать дальше? — сказал я.
      — Ты имеешь в виду, до или после того, как они бы избавились от сенатора?
      — По-твоему, он был следующий в очереди?
      Синкфилд кивнул.
      — А куда б он делся?
      — Возможно, Дейн действовал наудачу, — сказал я. — А может быть, он и не собирался получать свой кусок, пока все двадцать миллионов не попадут им в лапы.
      — Что-то говорит мне, что мы никогда не будем знать этого наверняка, — сказал Синкфилд. — А от нее, гори она в аду, по доброй воле ничего не получишь.
      — Как же тогда тебе удалось затащить ее в постель? — сказал я. — То есть мне просто интересно.
      Синкфилд оторвался от дороги ради того, чтобы весьма долго смотреть на меня соболезнующим взглядом.
      — Слушай, ты вообще в состоянии когда-нибудь оценить меня по достоинству? — сказал он.
      — Ну, знаешь… Я уже оценил тебя по достоинству.
      — А ее ты в состоянии оценить по достоинству?
      — О, это я тоже давно уже сделал.
      — Ну! И кто ж кого в таком случае затащил в постель?!
      Он закурил новую сигарету от окурка старой и окурок выкинул в окно.
      — Теперь я мог бы тебе сообщить, что вошел, черт, в ее лоно с целью войти к ней в доверие и совершить прорыв в уголовном деле, что мне и удалось, ведь так? То есть вполне мог бы.
      — Мог-мог, кто ж спорит.
      — Но ты мне не поверишь.
      — Нет, пожалуй, не поверю.
      — Я тебя не виню, — сказал он. — И вот тебе настоящая причина. Настоящая причина, из-за чего я стал ее трахать, — то, что она мне это позволила, и я знал, что у меня больше никогда не будет возможности оттрахать ничего даже отдаленно похожего, доживи я хоть до ста лет. А если б ты видел мою жену, ты бы, может быть, понял, о чем я толкую.
      — А ведь, знаешь, девица Мизелль это использует, — сказал я.
      — Как она сможет это использовать?
      — На суде.
      Синкфилд одарил меня еще одним соболезнующим взглядом.
      — Ты что ж, на самом деле думаешь, что это дело дойдет до суда? Правда?
      — А ты нет?
      Он покачал головой.
      — Нет, даже через миллион лет, — сказал он.
 
      Конни Мизелль впустила нас в квартиру. Она открыла дверь, улыбнулась Синкфилду, кивнула мне, и затем пригласила нас следовать за ней в гостиную.
      — Сенатор совершенно разбит известием о своей жене, — сказала она. — Это для него настоящий удар.
      — Когда состоятся похороны? — спросил я.
      — Завтра. Но все будет абсолютно приватно.
      — Было бы лучше, если бы вы пригласили его сюда, — сказал Синкфилд.
      — Но он ужасно расстроен.
      — Он, пожалуй, расстроится еще больше, когда услышит то, что я намереваюсь сообщить.
      На Конни Мизелль был черный свитер и черные обтягивающие брюки, возможно, в знак скорби по умершей жене сенатора. В черном она смотрелась сексуально. Хотя сексуально она смотрелась в любом цвете. По мне, Конни Мизелль была сексуальным объектом — абсолютно законченным, до предела совершенным сексуальным объектом. Мне она не нравилась, ее разум беспокоил меня — потому что был умнее моего — но я мог понять чувства Синкфилда по отношению к ней. Мог понять и испытывал ревность.
      Она взглянула на Синкфилда с любопытством.
      — Что же такое вы имеете сообщить ему, лейтенант?
      — Ну, для начала, о смерти Дейна. Я застрелил его этим утром.
      Она могла бы стать блестящей актрисой. Ни одна жилка не дрогнула в ее лице, за исключением глаз. Они сверкнули.
      — Вы говорите об Артуре Дейне?
      Синкфилд кивнул.
      — Правильно. Артур Дейн, частный детектив. Лучше б вам привести сенатора.
      Конни Мизелль пристально посмотрела на Синкфилда.
      — Да, наверно, это лучше.
      Я спросил, пока ее не было:
      — Что ты собираешься делать?
      Синкфилд коротко усмехнулся. Это была тяжелая, холодная усмешка.
      — Просто наблюдай, — сказал он.
      — Хорошо. Я наблюдаю.
      Сенатор вполз в комнату, как старик. На нем был твидовый жакет, рубашка без галстука, серые брюки. На ногах — домашние шлепанцы. Он шаркал ногами при ходьбе. Конни Мизелль шла с ни бок о бок, придерживая его под локоть.
      — Здравствуйте, сенатор, — сказал Синкфилд.
      Эймс кивнул Синкфилду.
      — Вы хотели меня видеть? — спросил он.
      — Я очень сожалею о кончине вашей жены, — сказал Синкфилд. — Мы поймали человека, который ее убил. Я застрелил его сегодня утром. Он мертв.
      Бывший сенатор вяло обвел взглядом комнату.
      — Я… я думал, что он покончил самоубийством. Мне сказали, что он застрелил Луизу, а потом покончил с собой.
      — Нет, — сказал Синкфилд. — Вашу жену убил другой человек. Его имя — Дейн. Артур Дейн. Он был частный сыщик, работавший на вашу жену. Он убил их обоих.
      Эймс нащупал кресло и тяжело погрузился в него.
      — Но ведь она по-прежнему мертва, да? Я говорю о Луизе. Она по-прежнему мертва.
      — Сенатор? — сказал Синкфилд.
      — Да.
      — Все кончено. Я говорю все, то есть абсолютно все. Вам больше не нужно притворяться. Нам все известно о Лос-Анджелесе 1945 года. Мы знаем, как звали человека, которого вы убили. Перлмуттер.
      Сенатор слегка сдвинул взгляд, переведя его с Синкфилда на Конни Мизелль.
      — Я не думал, что все выйдет именно так, — сказал он. — Никогда не думал, что так выйдет.
      — На твоем месте я бы больше не произнесла ни слова, дорогой, — сказала она.
      Сенатор покачал головой.
      — Они знают. Но какая теперь разница?
      Он посмотрел на меня.
      — Это будет недурная история для Френка Сайза, а, мистер Лукас? Я нажрался пьяный, когда был молодой, и убил человека. Чудная история, разве нет?
      — История так себе, — сказал я. — Такое случается каждый день. Настоящая история — это то, что произошло позже. Настоящая история — это как вы молчали, когда вашу дочь убили за то, что она знала, чем и как вас шантажируют. История стала еще лучше, когда вы по-прежнему ничего не сказали на то, что посреди улицы был убит Игнатиус Олтигбе. Ваше молчание стоило жизни вашей жене и ее занятному приживалу, который отправился за своей хозяйкой. Но самая захватывающая часть истории — это как мисс Мизелль умудрялась продолжать шантажировать вас, находясь здесь, да еще после всего что случилось? Мне просто интересно, сенатор! Каково это — жить в одной квартире с собственным шантажистом?
      Эймс поднял взгляд на Коннни Мизелль.
      — Я люблю ее, — сказал он. — Вот таково, мистер Лукас.
      Она улыбнулась Эймсу и затем перевела эту улыбку на Синкфилда.
      — Вы берете сенатора под арест, лейтенант?
      — Совершенно верно, — сказал Синкфилд. — Я беру его под арест.
      — Что ж вы тогда не рассказываете ему о его правах? Разве вам не положено это сделать — рассказать арестованному о его правах?
      — Он знает свои права. Вы ведь знаете свои права, не правда ли, сенатор?
      — У меня есть право хранить молчание, — сказал Эймс. — У меня есть право… — Он посмотрел на Синкфилда и вздохнул. — Да, я знаю свои права.
      — Мне потребуется еще немного времени, — сказал Синкфилд. — Вы, по-моему, так еще и не поняли всего.
      Он кивнул на Конни Мизелль.
      — Она замешана в этом вместе с Дейном. Она осуществляла давление на вас, а он совершал убийства. Сначала вашу дочь, потом ее приятеля-любовника, затем вашу жену и этого парня Джоунса. Дейн убил их всех. Вы изменили свое завещание, сделав ее своей единственной наследницей. Как ей удалось заставить вас это сделать?
      Сенатор покачал головой.
      — Вы ошибаетесь. Изменить завещание — это была моя идея.
      — А то как же! — сказал Синкфилд. — И даже, чем черт не шутит, вы, может быть, оставались бы живым еще месяц, а то и год или два. Когда на кону двадцать миллионов долларов, спешить незачем. Можно позволить себе быть терпеливым.
      Эймс еще раз посмотрел на Конни Мизелль.
      — Он ведь неправду говорит, да?
      — Да, он говорит неправду, — сказала она.
      Эймс просиял.
      — Ну, конечно! Я убил человека, лейтенант. Много лет назад. Теперь я готов отвечать по всей строгости.
      — Это чудесно, — сказал Синкфилд. — Это в самом деле чудесно!
      — Оставим его одного, — сказала Конни Мизелль.
      — Непременно, — сказал Синкфилд, отворачиваясь.
      Я наблюдал, как Конни Мизелль подошла к креслу сенатора и стала перед ним на колени. Он улыбался, глядя на нее. Она провела рукой по его щеке. Он похлопал по ее руке. Она откинула голову назад, так что его ухо оказалось совсем рядом с ее губами. Я разглядел, как она шептала что-то ему на ухо. Лицо Эймса посерело, став почти цвета мокрой простыни. Потом оно побелело. Его рот приоткрылся, а глаза уставились на Конни Мизелль.
      — Нет, — сказал он. — Этого не может быть. Этого просто не может быть.
      — Но это так, — сказала она.
      — Ты должна была сказать мне, — сказал он, с усилием поднимаясь в кресле. — Ты не должна была скрывать это от меня.
      — Так получилось, — сказала она.
      — Господи Иисусе, — сказал он. — Господь милосердный. — Он повернулся к Синкфилду. — Лейтенант, вы простите, я ненадолго отлучусь? — сказал он. — Мне нужно кое-что забрать в моем кабинете.
      — Пожалуйста, — сказал Синкфилд. — Но потом, сенатор, нам вместе придется спуститься вниз.
      Эймс кивнул.
      — Да. Я знаю.
      Он оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на Конни Мизелль. Он долго не отрывал от нее взгляда, а затем повернулся и медленно пошел через гостиную к своему кабинету. Закрылась дверь. Выстрел раздался мгновением позже. Я смотрел на Конни Мизелль. При звуке выстрела она улыбнулась.

      Синкфилд первым ворвался в кабинет. За ним последовал я, следом за мной — Конни Мизелль. Эймс сидел за столом. Голова была откинута назад под странным углом. Он стрелял в себя через рот. Какое-то месиво…
      Библия лежала на столе, та самая полая Библия. Она была открыта, но пистолета в ней больше не было. Я обошел стол. Пистолет лежал на ковре, недалеко от безжизненной правой руки Эймса. Он был 32 калибра, с коротким барабаном. Кольт с перламутровой рукояткой. «Подделка под перламутр», — машинально отметил я.
      Синкфилд подошел к Конни Мизелль и начал склоняться к ней, и наклонялся до тех пор, пока его лицо не оказалось в считанных сантиметрах от ее.
      — Что ты ему сказала?! — прокричал он. Он явно с трудом владел собой. Я видел, как желваки ходили на его лице ходуном. Он понизил голос до грубого, терзающего слух скрежета:
      - Что ты ему сказала такого, что он пошел сюда и сделал это над собой? Что ты ему сказала?!
      Конни Мизелль улыбнулась ему в лицо. Вытянув руку, она прикоснулась к его лицу возле левого уха. Провела пальцем вниз по его челюстям и легонько похлопала по подбородку.
      — Аккуратнее в выборе тона, милок-лейтенант! Ты сейчас говоришь с двадцатью миллионами долларов. Двадцать миллионов долларов не любят, когда на них кричат.
      — Что ты ему сказала? — сказал Синкфилд. Точнее, почти прошептал слова.
      — А ты неужели не знаешь? — спросил я.
      Он взглянул на меня.
      — Нет, не знаю. Я не знаю, что такое она могла ему сказать, чтобы он вошел сюда, засунул себе в рот дуло и нажал на курок! Нет, я этого не понимаю. Он уже всё, был готов ехать с нами в отдел по обвинению в убийстве. Он признался, что убил того парня в Лос-Анджелесе. Вот тут вот сидел и признался, когда ты ему рассказал, что из-за него убили его жену и дочь. Но его это не особо взволновало. Так, может, чуть-чуть, но не сильно. А она шепнула ему на ухо два слова, и он вскинулся, пришел сюда и застрелился! И ты спрашиваешь меня, знаю ли я, почему! А я признаю, что не знаю, почему!!
      — Он мог бы принять все остальное, — сказал я. — Мог все принять, потому что те люди умерли, чтобы он оставался на свободе, а не в тюрьме. Его дочь, его жена. Они умерли из-за него, наверно, это его волновало, но не настолько, чтобы он из-за этого что-то предпринимал. Он ведь даже мог жить с женщиной, которая его шантажировала. Почему нет? С ее внешностью это было не так уж тяжело. Во всяком случае, для меня это было бы не так уж тяжко. Да и для тебя тоже, не так ли, Синкфилд?