— Суицид?
— Вероятно, но я не слишком большой дока в области самоубийств. По-моему, эти ребята обычно испытывают горечь или депрессию. Это не про него. Он как будто все время в состоянии легкого шока — то всплывает, то будто снова проваливается каждые пять минут или около того. Похоже, Конни Мизелль держит его под полным контролем. Не удивлюсь, если она командует ему, когда идти в ванну.
— А что вы скажете про нее? — спросил он. Дейн явно заинтересовался.
— У меня от нее встает.
— А кроме этого?
— Жесткая, умная и опасная.
— Что значит «опасная»?
— Видел своими глазами, что она способна заставить человека делать практически все, что она пожелает.
— Звучит так, словно вы ее малость побаиваетесь.
— Может быть, — сказал я. — Вы когда-нибудь говорили с ней?
— Пару раз, — ответил он. — Она не подпустила меня близко к сенатору.
— Как же вы тогда за ним «приглядываете»?
— Через беседы с людьми вроде вас — с теми, кто с ним встречался. Утром я потратил полчаса на разговор с его бывшим административным помощником. Человек по имени Кьюмберс.
— Что он сказал?
— Что партия с сенатором в бридж не удалась. Еще он рассказал почти то же, что и вы. Разве что акценты расставил несколько иначе. Сказал, что сенатор, по-видимому, совсем утратил способность к принятию решений. Не может ни о чем сформулировать мнение, не сверившись сначала с нею.
Я пожал плечами.
— Так может, ему еще повезло, что она с ним рядом, — сказал я.
— Его жена так не думает.
— А что она думает?
— Она думает, что его приворожили.
Я уставился на него. Он смотрел вниз в свой бокал, как будто слегка смущался.
— Что, натурально приворожили? — спросил я. — С ведьмами, колдунами и прочим?
— Что вы, ничего подобного. Она просто считает, что Конни Мизелль приобрела над ним какую-то странную власть.
— Спросите, слышала ли она когда-нибудь о сексе, — сказал я.
— Так, на ваш взгляд, этим все исчерпывается?
— Не знаю, — сказал я. — Мне не 52 года, и я не испытывал ряд серьезных жизненных кризисов и потрясений. Не знаю, что бы было, если б я прошел через них и обнаружил рядом с собой Конни Мизелль, на которую вполне можно опереться. Может быть, мне б это понравилось. Не думаю, что это было бы слишком сложно. Множество парней пожертвовали гораздо большим, чем наш сенатор, за чертовски меньшее.
— А что вы про нее знаете? — сказал он.
— А вы сделками интересуетесь?
— Возможно.
— Я расскажу вам все, что знаю, в обмен на встречу с вашим клиентом.
Дейн нахмурился. Почему-то это сделало его на вид еще большим осколком 1950-х, чем когда-либо прежде.
— А как я проверю, располагаете ли вы чем-то, что я могу использовать?
— Никак.
Он немного подумал над этим — наверно, целую минуту. Затем сказал:
— Когда вы хотите встретиться с миссис Эймс?
— Как насчет сегодня днем?
— Ей нет никакой нужды видеть свое имя в газетах.
— А это и не входит в сделку. Я готовлю отчет о ее муже. Если она хочет, чтобы мой отчет был полным, она должна меня увидеть. В противном случае мне все равно придется — и я буду! — писать о ней, но в обход нее. Не думаю, что для нее это будет лучшим вариантом.
Дейн кивнул.
— Я вернусь через минуту, — сказал он, поднялся и пошел ко входу в бар, где был установлен таксофон. Он говорил по нему минут пять. Должно быть, ему пришлось приложить усилия, чтобы убедить собеседника. Вернувшись, он сообщил:
— Она будет ждать вас в 3.30 сегодня днем. Знаете, где это?
— Нет.
— Я нарисую вам схему. Вы пока рассказывайте мне, что знаете, а я буду рисовать.
И я рассказал ему все, что мне было известно. Или почти все. Пока я говорил, он рисовал шариковой ручкой на салфетке. Временами он поднимал на меня свои холодные зеленые глаза и смотрел, словно хотел показать, что все еще слушает, хотя и не вполне понимает, зачем. Это побуждало меня рассказывать больше. Наверно, это была особая техника слушания, разработанная в ФБР. Или в ЦРУ. Он все еще походил на банкира — весьма осмотрительного банкира — а я чувствовал себя как физическое лицо, пришедшее просить ссуду, не собрав всех необходимых справок. Говорю много, а бумаги-то у меня не в порядке…
Когда я наконец замолчал, Дейн еще продолжал рисовать карту. На ней присутствовали все виды линий и стрелок и наличествовал даже аккуратно прорисованный маленький компас, указывавший на север. Затем он поджал губы — как делает банкир, решивший сказать «нет» — и произнес:
— Негусто, мистер Лукас.
— Но ведь больше, чем вы знали до этого.
— Больше? — сказал он и приподнял седеющую бровь.
— А вам известно что-то, о чем я не сказал?
Он покачал головой — так, как бы это сделал сожалеющий банкир.
— Мы завершили нашу сделку, — сказал он. — Если у вас будет что-то еще, заходите, поторгуемся.
— А у вас есть что-то, что могло бы меня заинтересовать?
— Возможно, — ответил он. — Вполне возможно.
Я достал из кармана пять баксов и положил на столик.
— Ну тогда разрешите мне хотя бы заплатить за вас, — сказал я.
С Дейном, впрочем, сарказм был пустой тратой времени. Он ответил «Ну, если вы настаиваете», и вручил мне схему. Я посмотрел на нее — она, пожалуй, действительно была очень хорошо нарисована. Она также была единственной вещью, которую он отдал в тот день.
Когда я пришел домой, Сара втянула носом воздух и сказала:
— Боже, мы, как я погляжу, пили сегодня с утра?
— А еще и курили, — сказал я.
— Что случилось?
— У меня было плохое утро.
— Вот как?
— Пришлось выслушать слишком много вранья.
Она положила свою руку мне на плечо.
— Ребенок уснул. Мы можем пойти наверх, забраться в постель, и ты мне все обо всем расскажешь.
— А ты, похоже, считаешь ЭТО лекарством от всех скорбей, да?
— А ты?
— Черт побери, близко к тому! — сказал я и ухмыльнулся ей во весь рот.
Ответом была ее шаловливая улыбка.
— У нас есть время?
— Не сейчас, но будет ближе к ночи. Или даже вечером пораньше.
— Ну ладно, если мысль о постели тебя сейчас не греет — что скажешь о ланче?
— А что ты предлагаешь?
— А что ты пил сегодня?
— Мартини.
Она кивнула.
— Ореховое масло и сандвичи с холодцом. Они впитают джин.
После сандвичей, которые были очень даже недурны, я подошел к телефону на стене, взял трубку и посмотрел на часы. Было 12.30. Значит, в Лос-Анджелесе пол-десятого. Я набрал код Лос-Анджелеса, 213, а затем тот номер, который упомянула в разговоре Конни Мизелль нынче утром. Я был уверен, что помню точно — не зря ведь я сегодня так часто повторял его про себя? СR4-8905. Она сказала, что звонила по этому номеру каждый день в 3.45, чтобы сообщить своей матери о благополучном возвращении из школы.
Сначала были обычные шорохи и писки, потом начались гудки. Трубку сняли на четвертом, и мужской голос сказал:
— Стейси слушает.
— Какой Стейси? — спросил я.
— Стейси-бар, приятель, и если тебя мучает жажда, мы не откроемся до десяти.
— А как долго у вас этот номер?
— Да с самого открытия, уж двадцать лет. Ты дурью маешься, приятель, или тебе на самом деле что-нибудь нужно?
— А вы — Стейси?
— Я — Стейси.
— Да, дурью маюсь, — сказал я и повесил трубку.
Глава пятнадцатая
Следуя карте, составленной Артуром Дейном, я проехал по скоростному шоссе мимо Аннаполиса, пересек по мосту Залив Чизпик и свернул к югу на Истон. От Истона я повернул к западу на 33-е шоссе. Оно идет по центру длинного выступа, глубоко уходящего в тело залива. Таким образом, я оказался в округе Талбот, том самом округе Талбот, где на душу населения приходится больше миллионеров, чем в любом другом округе штата Мэриленд. Это о чем-то говорит, поскольку в Мэриленде миллионеры просто роятся. И большинство все же — в районе залива Чизпик.
Я свернул с 33-го шоссе и поехал по узкой извилистой дороге, ведшей прямо к воде. Усадьбы, мимо которых я проезжал, как оказалось, все имели названия. Некоторые были довольно остроумны, например «Причуда старой леди» или «А почему нет?» Я стал высматривать название «Приют налогового инспектора», но так его и не обнаружил.
Вилла госпожи Эймс называлась «Французский Ручей». Об этом извещала гравированная стальная табличка с выпуклыми буквами, вделанная в одну из двух одинаковых каменных колонн при въезде на территорию усадьбы. На них держались большие железные ворота, распахнутые настежь. По-видимому, они были открыты всегда.
Я проехал через ворота и двинулся дальше по длинной извилистой дорожке из голубоватого гравия. Дорожка переходила в аллею между двумя рядами английских вязов с побеленными стволами. На гребне небольшой возвышенности стоял дом. Я его одобрил. Да почти любой бы одобрил. Он был сделан из длинных и узких плит серого камня. На крыше было медное кровельное покрытие, которое соленый воздух превратил в темную, тусклую зелень — и оно, уж будьте уверены, прослужит века. Дом был хоть и одноэтажный, но большой, размашистый, стоящий слегка под углом, вероятно с целью обеспечить для каждой своей комнаты прекрасный вид из окна на залив.
При доме был гараж на четыре машины. Отдельно от него стояла каменная конюшня и обнесенный белым забором загон для лошадей. По соседству с конюшней располагался длинный низкий ряд клеток собачьего питомника. Лужайка перед домом представляла собой пару акров великолепно подстриженного газона. Еще там была парочка каких-то старых сосен — видимо, для тени, несколько кустарников — для обрамления, а за пределами всего этого, уже за домом, было пастбище, которое сбегало вниз к болотистой земле у самой кромки залива.
Я припарковал свой «Пинто» и подошел к тускло-красному бетонному крыльцу перед парадной дверью. Это была старая дверь, высокая и широченная, и ее изборожденные веками резные панели явно хранили историю. Времен Крестовых Походов, не иначе.
Я нажал звонок и стал ждать. Ждать пришлось недолго. Дверь открыл гибкий молодой человек с лицом оливкового цвета — тот самый, что помогал миссис Эймс выйти из машины на похоронах дочери. Он был все в том же сером костюме — походившем на униформу, но не являвшимся ею в действительности.
Впрочем, откуда мне знать, были ли это тот самый костюм? Может, у него таких было семь. Сам юноша, видимо, являлся этаким гибридом дворецкого, личного шофера и камердинера. Мастер на все руки — и машиной рулить, и лошадь седлать, и бокал налить, — а надо, так и магазин зарядить. В наше время в Штатах осталось не так уж много личных слуг. Этот был из их числа. Многих его собратьев все еще можно встретить в зажиточных, тихих усадьбах, расположенных по берегам залива Чизпик.
У него было вежливое неподвижное лицо, — не сказать, чтоб очень симпатичное. Он позволил себе поднять свои черные глаза и некоторое время изучающе в меня вглядываться. Не похоже, чтоб увиденное произвело на него большое впечатление. Поэтому я, не дожидаясь вопроса типа что мне угодно, заявил:
— Госпожа Эймс меня ждет.
— Мистер Лукас?
— Совершенно верно.
— Сюда, пожалуйста.
Я вошел вслед за ним в широкую залу. Ее обстановка — панели орехового дерева, толстый коричневый ковер, тяжелая мебель, угрюмые краски — быстро заслужили мое одобрение. Это было как раз то, на что, по-моему, надо тратить деньги — при условии, что у вас их действительно много. Все было из хорошего, солидного материала, из разряда «прослужит вечно».
Молодой человек в темно-сером костюме открыл дверь, отошел в сторону и провозгласил:
— Прибыл мистер Лукас, госпожа Эймс!
Я вошел в большую прямоугольную комнату. Одна из стен у нее практически отсутствовала. Ее заменяло огромное, от пола до потолка термостекло. Через него открывался прямо-таки сногсшибательный вид на залив, где посреди майской синевы под порывами ветра вспыхивали редкие белые барашки волн. В такой комнате неизбежны трудности с обстановкой — ибо что, казалось бы, выдержит конкуренцию с таким роскошным видом моря и ветра? Однако огромный камин, доминирующий у другой стены, делал это с легкостью. Приподнятый сантиметров на 30 над уровнем пола, он был достаточно высок для того, чтобы человек баскетбольного роста мог не сутулясь войти в него, а его глубины и ширины вполне хватило бы на устройство в нем стойла для небольшого пони.
А еще он выглядел древним, очень древним. Оставалось предположить, что хозяйка выломала его из стены в том самом рыцарском замке, откуда она сняла свою входную дверь.
И ведь в нем горел огонь! Три полена под два с половиной метра длиной, толщиной почти что с телефонный справочник, мирно, этак по-рождественски потрескивали на каминной подставке из потемневшей бронзы, отгоняя прочь холодный воздух, которым даже в этот майский день ощутимо веяло с голубой глади залива.
Обстановку самой комнаты составляли низкие кресла и кушетки, обитые тканью в теплых осенних тонах. Расположены они были с таким расчетом, чтобы хозяева в зависимости от настроения могли или охватывать взором безбрежную даль залива, или мечтательно дремать, поглядывая на мерцающее пламя в камине. Фортепиано «Кнабе» в углу стояло как раз так, чтобы можно было собираться вокруг него пронизывающими зимними ночами — с бокалами в одной руке, с песней у кого-то на устах, отгородясь от целого мира, оставленного далеко-далеко за плотно закрытыми дверями…
Она стояла напротив камина и смотрела на меня через комнату. Когда я был уже полпути по направлению к ней, она сказала:
— Здравствуйте, мистер Лукас. Я — Луиза Эймс.
По виду ей едва ли можно было дать сорок пять лет — разве только зная, о том, что у нее была дочь 22 лет от роду. Выглядела она моложе: достаточно молодо и элегантно, чтобы носить обтягивающие желтовато-коричневые слаксы, подчеркивающие плотные, с приятными округлостями ягодицы, а также плоский живот — незаметно, чтобы она его специально втягивала. Еще на ней был желтый свитер, по-видимому, кашемировый, и в нужных местах он тоже очень даже соблазнительно натягивался.
В общем, передо мной была статная женщина, можно даже сказать хорошенькая. Волосы короткие, вьющиеся, золотисто-рыжие, седеющие на кончиках. Лицо в форме сердечка, с нежным подбородком; темные карие глаза, обрамленные тенями или печалью; кожа с прекрасным загаром, и совсем не огрубевшая; хороший прямой нос — и губы, по-видимому, забывшие, как делается улыбка.
— Благодарю вас за разрешение прийти при таком коротком предуведомлении, — сказал я.
Она слегка склонила голову на бок и некоторое время смотрела на меня изучающе — подольше, чем она разглядывала бы неуклюжую мазню своего хорошего друга.
— Ну хорошо, вы, по крайней мере, не кажетесь совсем уж отъявленным лгуном, — сказала она после долгой паузы.
— Это именно то, что вы предполагали увидеть?
— Ну, вы же работаете на Френка Сайза.
— Совершенно верно.
— Я как-то всегда думала, что для работы ему нужны именно лгуны — первостатейные, разумеется. Но вы почему-то не производите впечатления человека такого сорта.
— Я пока еще только учусь, — ответил я.
Она почти улыбнулась, но, очевидно, передумала.
— Садитесь, мистер Лукас. По-моему, вот в этом кресле вам будет вполне комфортно.
Я послушно сел туда, куда она указала. Сама она осталась стоять напротив камина.
— Не хотите ли немного выпить? Я как раз собиралась освежить горло.
— Выпивка — это было бы замечательно, — сказал я.
— Скотч?
— И скотч — очень даже неплохо.
Она сдвинулась на шаг-другой влево. Я было подумал, что она идет к кнопке или звонку, но буквально секундой спустя юноша с оливковым лицом вошел в комнату, держа в руках серебряный поднос, на котором стояли: графин, сифон с содовой, серебряный же кувшин с водой, серебряное ведерко со льдом и два стакана. Должно быть, это у них было отрепетировано.
Меня обслужили первым. Я смешал свою выпивку, Эймс смешала свою, и юноша испарился — обратно на свой пост в буфетной, надо полагать. Жена сенатора Эймса слегка приподняла свой стакан и сказала:
— За счастливые браки, мистер Лукас. Вы женаты?
— Уже нет.
— Много ссорились?
— Да нет в общем-то.
Она кивнула.
— Знаете, по-моему, есть верный признак, когда брак летит к чертям. Это когда понимаешь, что уже нет смысла собачиться ни по какому поводу.
— Да, — согласился я, подумав о Саре. У нас был не вполне брак, но собачиться мы пока продолжали с большим энтузиазмом.
— Вы ведь пришли поговорить со мной о моем муже, не так ли?
— О нем и о других вещах… и людях.
— О ком, например?
— Об Артуре Дейне, — сказал я. — Зачем вы его наняли?
Она сделала глоток из своего стакана.
— Чтобы присматривать за моими капиталовложениями.
— Какими капиталовложениями?
— Вы знаете, чем занимался мой муж до того, как я за него вышла?
— Он преподавал.
— Он был инструктором в ректорате Университета Индианы, и с его манерами и везением он бы, пожалуй, добрался до места ассоциированного профессора годам к пятидесяти. Вместо этого, он стал к сорока шести годам сенатором Соединенных Штатов. Я покупала ему все это шаг за шагом, от госпредставителя до сенатора штата, оттуда до заместителя губернатора — потому что он говорил, что он этого хочет! Это стоило мне более двух миллионов долларов, считая и то, что я потратила на оплату его пути в Сенат. Значительные вложения, мистер Лукас, и что вышло? Какая-то тухлятина. Вот поэтому я наняла Артура Дейна. Хочу выяснить, почему?
— И это все?
— «И это все» что?
— И это все, ради чего вы его наняли?
— А вы с ней уже поговорили, как я понимаю.
— С кем?
— С этой чертовой Мизелль.
Я кивнул.
— Да, я с ней говорил.
— Это все из-за нее! Если б не она, мой муж и сейчас был бы сенатором Соединенных Штатов, а моя дочь была бы жива! Она наложила на него свое заклятье.
Она посмотрела мне в лицо.
— Именно, мистер Лукас, я сказала «заклятье». Тут никакое другое слово не подходит.
— Я предложил Дейну иной вариант, — сказал я.
— Какой?
— Слово «секс».
Раздался смех. Она так и не начала улыбаться, но при этом умудрялась издавать смех. Откинув назад голову, она выпускала его из себя. В нем звенели насмешка, презрение, но не было и капли юмора. Уродливый звук. Даже жестокий.
— Секс, вы сказали?
— Совершенно верно.
— Она ведь просто сочится им, не так ли?
— Это свойство некоторых женщин, — сказал я. — Но у нее оно проявляется как-то совсем по-особому.
Она вглядывалась в меня еще несколько долгих мгновений.
— Вы были бы способны на это, — наконец произнесла она.
— Способен на что?
— Бросить все ради такой, как она — дом, семью, детей, карьеру — все, что у вас есть. Вы могли бы сказать: «А, черт со всем этим — вот то, что я хочу, к чему я стремлюсь!» Вот то, с чем мне придется остаться… Вы могли бы это сделать. Да любой нормальный мужчина на это способен. Но не Бобби.
— Сенатор?
— Абсолютно верно. Сенатор Бобби.
— Почему же?
— А знаете что?
— Что?
— Я думаю, что я скажу вам, почему.
— Замечательно.
— Но только вы это не напечатаете. Ни вы, ни даже этот ваш Френк Сайз.
— Почему нет?
— Потому что это информация о сексуальной жизни сенатора Бобби. Или, возможно, об отсутствии таковой. Вам все еще интересно?
— Мне интересно.
Она засмеялась снова. Смех был такой же жестокий, как и раньше, может быть, даже еще более.
— Еще б вам не было интересно! Вы делаете себе какие-нибудь пометки?
— Нет, я не делаю никаких пометок.
— И тем не менее помните почти все, что вам рассказывают?
Я кивнул.
— Похоже на трюк, — сказал я. — Но довольно простой.
— Ну хорошо, тогда давайте пойдем с самого начала. Не возражаете против начала?
— Прекрасная отправная точка.
— Ладно. Поначалу у нас была нормальная сексуальная жизнь. Вполне нормальная. Я бы даже сказала, чересчур нормальная. Не думаю, что до брака у него был большой опыт. Что-то было, конечно, но немного. Ну, и после рождения Каролины все вроде продолжалось по-старому. Два или три раза в неделю, а постепенно все реже и реже. Наконец, к его сорока годам и моим тридцати трем мы занимались любовью по большей части раза два в месяц.
— И что произошло тогда?
— Наши дни рождения приходятся на один день. Тринадцатое октября. Вы знаете, что я подарила ему на сорокалетие?
— Миллион долларов, — ответил я.
— Совершенно верно. Миллион долларов. Он уже был тогда сенатором штата. Уже решил, что будет делать политическую карьеру. Я была согласна. Университетская жизнь никогда меня особенно не привлекала. Так что поначалу мы планировали это вместе. Что, куда, какие шаги ему следует предпринимать — словом, все-все. А вы знаете, о чем мечтал этот слабак и сукин сын?
— О чем?
— Что когда-нибудь он еще станет Президентом! И знаете, что хуже всего?
— Нет.
— Я ему верила. Мои деньги и его внешность. Выигрывающая комбинация, разве нет?
Она сделала еще один глоток, на этот раз большой. Пожалуй, за сегодняшний день это у нее не первый стакан, подумал я. Да, впрочем, и у меня тоже. А вообще, если уж хочется сидеть весь день и лакать виски, то лучше этого места не придумать.
— Где мы остановились?
— На праздновании его сорокалетия.
— Прекрасно. Я подарила ему миллион долларов. Угадайте, что он подарил мне?
— Ни имею ни малейшего понятия.
— Фартук. Клетчатый передник с маленькими кружевными оборками. И знаете, где он попросил меня надевать это?
— В постели, — сказал я.
— Вот именно. В постели! Сказал, что его это возбуждает. Ну как, Френк Сайз будет такое печатать?
— Так вы его надевали?
— Надевать?! Будь я проклята, нет, ЭТО я не надевала!
— Тогда я не думаю, что Френку Сайзу захочется это напечатать. Тут маловато сюжета. Я вот слышал об одном конгрессмене, так у него был целый гардероб белья. Одна беда, что белье все было женское. Но его. Ему надо было его надеть, чтобы возбудиться. А жена его в этом вполне поддерживала. Я так понимаю, что они были вполне счастливой парой.
Она смотрела в свой стакан.
— Сайз бы не стал это публиковать, даже если бы я это надевала, разве нет?
— Нет.
— Но дело не в этом.
— А в чем же?
— Мы вообще перестали заниматься сексом. По крайней мере вместе. Он находил себе проституток, которые соглашались ходить в его переднике, а я себе нашла… ну, вы видели, кого я себе нашла.
— Как его зовут?
— Этого? Этого зовут Джонас. Джонас Джоунс, и он умеет все штучки, какие надо.
— А знаете, что я вам скажу, миссис Эймс?
— Что же?
— Вы слишком много болтаете. Я не против послушать, но вы действительно слишком много болтаете.
Она пожала плечами.
— Может и так, — сказала она, взбалтывая свой стакан. — Я еще и пью слишком много. Но главного я еще не сказала. Вы хотите, чтобы я вам рассказала главное, или нет?
— Продолжайте.
— Так вот, якшался он со всякими потаскухами, готовыми для него ходить в передничке, а потом нашел то, что хотел с самого начала: этакий миленький пуховый клубочек, ту, которая всегда была готова нянькаться с ним, носилась с ним, как курица с яйцом, обращалась с ним как с ребенком — ну и конечно, не имела ничего против ношения передничка для постели. Бог знает, какие еще прелестные игрушки были у них в ходу! Халатик медсестры, наверно.
— Вы говорите о его экс-секретаре, не так ли? О Глории Пиплз?
Она кивнула.
— Вы ведь были на похоронах моей дочери? Артур Дейн сказал, что вы там были. Тогда вы должны были видеть малышку Глорию. А также слышать. Миленькая скромная мышка, уютная малышка Глория. Это продолжалось пять лет. На самом деле еще дольше — и он даже не догадывался о моих подозрениях. Ну, не о ней речь… она просто доказывает главное.
— Что же именно?
— Что секс — это не то, чем Конни Мизелль держит моего мужа. Трудно точно определить… Понимаете, в каком-то смысле я имею гораздо больше общего с этой Мизелль, чем с бедняжкой Глорией. Однако он предпочел Глорию. А когда она ему надоела, он должен был бы запасть еще на кого-то, кто был бы еще больше похож на… да черт, почему не сказать прямо?! На мамочку, конечно же!
— Вы думаете, в этом суть?
Она осушила свой стакан.
— Я это знаю. Артур Дейн — не первый частный детектив, которого я наняла. У меня есть несколько любопытных пленок. Может быть, заглянете сюда как-нибудь ненастным днем — послушаете. Как вы думаете — они могли бы… как это говорится… завести вас?
— Не думаю.
— Давайте еще выпьем по стаканчику?
— Прекрасная идея.
На этот раз ей не сразу удалось нащупать ногой кнопку под ковром, но все ж она ее нашла, и снова возник Джонас Джоунс с подносом. Склонившись ко мне, он оказался спиной к Луизе Эймс — и использовал момент, чтобы одними губами — так, чтобы один я мог слышать — произнести:
— Это чужая территория, приятель.
— Твоя? — шепнул я.
Он подождал, пока я смешаю себе выпивку. Затем он выпрямился и нормальным голосом сказал:
— Совершенно верно, сэр. Премного благодарен.
Когда Джоунс ушел, она сказала:
— Вообще-то он был неплохим сенатором. Он даже мог бы стать великим… Голова у него хорошая… Или, по крайней мере, была.
— А что ж, на ваш взгляд, случилось?
— Она. Вот что случилось.
— Я имею в виду — до того?
Она поставила свой стакан на каминную полку, достала пачку сигарет, выбила одну, закурила.
— Хотите одну? — спросила она, протягивая мне пачку. Я уже почти забыл, что снова курю.
— Нет, спасибо, — сказал я. — У меня свои пристрастия.
И закурил «Лаки Страйк» — седьмую за день.
— До того, — повторила она. — Что ж, до того у нас был небольшой разговор. Примерно четыре года назад. Это еще тогда, когда у него еще оставались намерения стать президентом, а у меня фантазии насчет того, как я буду Первой леди. Они мне грели душу, знаете ли.
— Еще бы!
— Да, и у нас случился тот небольшой разговор. Мы еще не общались прежде настолько вежливо и настолько официально. Мы решили, что хотя развод и не сможет сломать его карьеру — он, конечно же, и не поможет ей. Поэтому лучше, если я куплю для себя апартаменты в достаточном удалении от Вашингтона — таком, чтобы ему было крайне неудобно регулярно ездить туда-сюда. Это позволило бы ему спокойно приобрести квартиру в городе, не вызывая лишних пересудов. Он так и сделал. Купил квартиру в Шорхеме, а я купила «Французский ручей». После этого мы пошли каждый по своей дорожке — он со своей малюткой Глорией, и я с… ну, и я со своими собаками, лошадьми… и личными жеребцами. У нас тут, знаете ли, минимум развлечений, а на всякие мероприятия в Вашингтоне мы приезжали вместе, когда уж этого никак нельзя было избежать. Да таких там бывает на самом деле немного. Политика — мужской мир.
— А как к такому положению дел относилась Каролина?
Луиза Эймс швырнула сигарету в огонь. Ко мне она повернулась спиной.
— Каролина сочувствовала отцу. Не думаю, что она вообще когда-нибудь меня любила.
Она повернулась и теперь снова смотрела мне в лицо.
— Отец любил ее до безумия. Может, дело в том, что мы просто ревновали с ней друг к другу?
Она улыбнулась мне в первый раз за все время. Горькая и печальная вышла улыбка.
— Профукаешь жизнь ни за что… Так ведь всегда бывает, да, мистер Лукас?
— Некоторые прилагают специальные усилия, — сказал я. — Речи произносят занятные… Не так ли?
Она кивнула.
— Ах да, эта речь… Выступление, за которое он якобы получил пятьдесят тысяч долларов. Потом они превратились в две тысячи, потом пошли разговоры о специальном сенатском расследовании, а потом он ушел в отставку.
Она помолчала, а потом добавила, как будто самой себе:
— Она заставила его сделать это. Конни Мизелль.
— Зачем?
— Это ж ее работа.
— Вы имеете в виду — на Организацию Баггера?
— Это ее место работы. Но у нее вполне мог бы быть и еще один работодатель.
— Кто?
— В Индиане есть по меньшей мере дюжина таких, кто не прочь стать сенатором Соединенных Штатов.
— Вы подозреваете, что все это организовал кто-то из них?
Она была слишком напряжена, чтобы стараться изображать коварство и хитроумие. Она и не старалась.
— У меня есть свои собственные теории.
— Напрасно вы за них держитесь.
— Они вам не нравятся?
— По-моему, они весьма вшивенькие. Сами же говорите, что муж у вас умен — почти что интеллектуал. Тем не менее он выступает с этой речью и губит карьеру. У политических соперников не было никакого мыслимого способа принудить его к этому — будь он даже вполовину так умен, как вы сказали. Некоторое время я полагал, что здесь мог быть замешан секс. Или, возможно, даже любовь. Я видел Конни Мизелль. Такая может любого заставить выйти в парадную дверь и навсегда забыть дорогу назад. Она и меня могла бы подвигнуть на это, если б ей в этом был бы какой-то интерес. Но я ей без интереса, поскольку я человек маленький.
А из вашего рассказа выходит, что вашего мужа этим не проймешь. Это не его опера. Секс для него — это кружевной передник, мягкое воркование и горячий попкорн с маслом перед телевизором. Вы говорите, что это все связано с мамочкой, но я в этом совсем не так убежден. Может быть, он просто искал чего-то, что нельзя купить даже за восемнадцать миллионов долларов. К примеру — счастливую семейную жизнь, которая если подразумевает один или даже два кружевных передника — то вы весело повязываете оба и прыгаете к нему в постель! Возможно, он бы и сейчас оставался сенатором на расстоянии прыжка от Белого Дома.
