Пока Мучо наверху перепечатывал свой репортаж, Эдипа в коридоре возле громко стрекочущей телетайпной комнаты столкнулась с директором программы Цезарем Фанчем. - О, рад снова вас видеть, - поздоровался он, забыв, очевидно, как ее зовут.
      - Да? - откликнулась Эдипа, - и почему же?
      - Сказать по правде, - признался Фанч, - с тех пор, как вы уехали, Мучо перестал быть собой.
      - А кем же?! - сказала Эдипа, доводя себя до исступления, потому что Фанч был прав. - Кем?! Ринго Старром? - Фанч съежился - Чабби Чеккером? Она теснила его к холлу, - Музыкантами из "Райтеуз бразерс"? И при чем здесь я?
      - Он был и тем, и другим, и третьими, - ответил Фанч, пытаясь спрятать голову, - миссис Маас.
      - О, называйте меня Эдной. Что вы имеете в виду?
      - За глаза, - хныкал Фанч, - его назвывают "Братья Н.". Он теряет свою личность, Эдна, как еще можно это назвать? День ото дня Вендель перестает быть собой и становится все более безликим. Он приходит на собрание, и комната вдруг наполняется людьми, понимаете? Он - ходячая ассамблея человечества.
      - Это все ваши фантазии, - сказала Эдипа. - Вы снова накурились тех сигареток, на которых не печатают названия
      - Вы сами увидите. Не смейтесь надо мной. Мы должны держаться вместе. Кто еще о нем побеспокоится?
      Потом она сидела в одиночестве на скамейке возле Студии А и слушала, как коллега Мучо Уоррен Кролик крутит записи. Мучо спустился со своей копией, вокруг него царила невиданная доселе безмятежность. Раньше он сутулился, передергивал плечами, и часто моргал, а сейчас все это куда-то делось. - Погоди, - он улыбнулся и, уменьшаясь, пошагал по коридору. Она внимательно изучала его фигуру сзади, пытаясь увидеть сияние, ауру.
      До эфира оставалось время. Они поехали в центр, в пиццерию, и сидели там, рассматривая друг друга через золотую гофрированную линзу пивных бокалов.
      - Как ваши отношения с Мецгером? - спросил он.
      - Нет никаких отношений, - ответила она.
      - По крайней мере, больше нет, - сказал Мучо. - Я это понял, когда ты говорила в микрофон.
      - Прекрасно, - произнесла Эдипа. Она не могла разобрать выражение его лица.
      - Это необычайно, - сказал Мучо, - все было... погоди-ка. Слушай. - Она не услышала ничего необычного. - В этом фрагменте семнадцать скрипок, продолжал Мучо, - и одна из них... - черт, не могу понять, как у него это получается, поскольку тут моно-запись. - Тут ее осенило, что речь идет о Мьюзак. С тех пор, как они вошли сюда, эта музыка просачивалась внутрь в своей неуловимо действующей на подсознание манере - струнные, флейты, медные духовые под сурдинку.
      - Что это? - спросила Эдипа, чувствуя беспокойство.
      - Его прима, - сказал Мучо, - настроена немного выше. Это не студийный недоучка. Думаешь, кто-то еще способен сделать так круто эту штуку на одной струне, Эд? Пользуясь лишь нотами, которые есть в этом фрагменте. Представь, какой у него слух, потом - мускулатуру его пальцев и рук, и в конце концов всего человека. Боже, ну разве это не чудесно!
      - Ну и к чему все это?
      - Он настоящий. Это не синтетическая музыка. Они могли бы вовсе обойтись без сессионных музыкантов, если бы захотели. Сложи вместе нужные полутона на нужном уровне мощности, и выйдет скрипка. Как я... - он поколебался, а потом разразился сияющей улыбкой, - ты подумаешь, что я сошел с ума, Эд. Но я умею делать то же самое, только наоборот. Слушать все, что угодно, и раскладывать на части. Спектральный анализ. У себя в голове. Я могу разбивать аккорды, и тембры, и даже слова на базовые частоты и гармоники - со всеми их различиями по громкости, - и слушать все чистые тона по отдельности, но как бы звучащие вместе.
      - Как тебе это удается?
      - Для каждого тона у меня есть отдельный канал, - возбужденно принялся объяснять Мучо, - а когда нужно больше, я просто увеличиваю их число. Добавляю необходимые. Не знаю, как это работает, но в последнее время проделываю то же самое с речью. Скажи: элитный, шоколадный, питательные свойства.
      - Элитный, шоколадный, питательные свойства, - сказала Эдипа.
      - Да, - сказал Мучо и погрузился в молчание.
      - Ну и что? - повышая голос, спросила Эдипа через пару минут.
      - Я заметил это тем вечером, когда услышал, как Кролик объявляет рекламу. Личность говорящего не имеет значения. Спектры мощности все равно неизменны, плюс-минус небольшой процент. И у вас с Кроликом сейчас есть нечто общее. Более того. Люди, произносящие одинаковые слова, одинаковы, если одинаковы спектры, разница лишь в том, что они не совпадают по времени, врубаешься? Но время условно. Ты выбираешь точку отсчета там, где хочешь - и можешь перетасовывать временные линии любых людей, пока они не совпадут. И тогда у тебя появится этот огромный - господи, может даже в пару сотен миллионов голосов - хор, говорящий: "Элитный, шоколадный, питательные свойства", но это будет все тот же голос.
      - Мучо, - нетерпеливо сказала она, бегло обдумывая дикое подозрение. Фанч это имеет в виду, когда говорит, что ты подобен людной комнате?
      - Так и есть, - ответил Мучо, - точно. Это у всех одинаково. - Он взглянул на нее, уловив, быть может, призрак единодушия, как другие ловят оргазм, его лицо разгладилось, стало дружелюбным, умиротворенным. Эдипа не узнавала его. Из темных закоулков ее мозга стала выползать паника. - И теперь, стоит мне включить наушники, - продолжал он, - я уже знаю, что обнаружу. Когда эти ребята поют "Она тебя любит", то ты понимаешь, что она и в самом деле тебя любит, она - это любое число женщин по всему миру - даже ретроспективно - разных цветов, размеров, возрастов, форм, отстоящих от смерти на разные расстояния, но она - любит. И этот самый "ты", которого она любит, - это опять же все. В том числе и она сама. Видишь ли, человеческий голос это просто чудо невиданное. - В глазах Мучо отражался цвет пива, этот цвет просто лился через край.
      - Мальчик, - произнесла Эдипа - беспомощная, она не знала, что делать, и боялась за него.
      Он положил на середину стола чистенькую пластиковую баночку с таблетками. Разглядывая пилюли, она вдруг поняла: - ЛСД? - спросила она. Мучо в ответ улыбнулся. - Где ты взял? - Но уже и сама поняла.
      - Хилариус. Он расширил свою программу и задействовал мужей.
      - Но послушай, - сказала Эдипа, стараясь, чтобы голос звучал по-деловому, - и давно это продолжается, сколько ты на этом сидишь?
      Честное слово, он не помнил.
      - Но тогда есть шанс, что ты еще не подсел.
      - Эд, - он озадаченно посмотрел на нее, - подсесть нельзя. Это - не тот случай, когда ты - наркоман. Ты принимаешь это дело, поскольку видишь в нем добро. Поскольку слышишь и видишь вещи - даже нюхаешь их, пробуешь - так, как раньше тебе было недоступно. Поскольку мир так насыщен. Несть ему конца, детка. Ты - антенна, посылающая свою модель тысячам жизней в ночь, и эти жизни становятся твоими. - Он смотрел на нее по-матерински терпеливым взглядом. Эдипе же хотелось шлепнуть его по губам. - А эти песни. Не то, чтобы они рассказывали нечто, они сами - нечто, в чистом звуке. Нечто новое. И сны у меня изменились.
      - О Боже. - Яростно поддев волосы пальцами. - Больше никаких кошмаров? Замечательно. Значит твоему последнему ангелочку, кем бы она ни была, повезло. Знаешь, в этом возрасте им нужно много спать.
      - Никаких ангелочков, Эд. Давай я тебе расскажу. В то время я постоянно видел дурной сон - про автостоянку, помнишь? Я даже тебе об этом не рассказывал. Но теперь могу. Он больше меня не тревожит. Дело было в том знаке на стоянке - вот он-то и пугал меня. Во сне я проводил обычный рабочий день, но вдруг, совершенно неожиданно, появлялся этот знак. Наша фирма член Н.А.Д.А. Национальной автомобильной дилерской ассоциации. Лишь этот металлический знак, скрипящий под синими небесами: нада, нада. Я просыпался с воплями.
      Она вспомнила. Теперь за ним не будут ходить призраки, - по крайней мере, пока он принимает эти таблетки. Она никак не могла до конца осознать, что день ее отъезда в Сан-Нарцисо был днем, когда она видит Мучо в последний раз. Столь многое в нем успело развалиться.
      - Послушай! - говорил он, - Эд, врубись! - Но она не могла даже угадать мелодию.
      Когда настало время возвращаться на станцию, он кивнул на таблетки. Можешь взять.
      Она покачала головой.
      - Опять в Сан-Нарцисо?
      - Да, сегодня.
      - А как же копы?
      - Сбегу. - Позже она не могла припомнить, говорили ли они о чем-то еще. У станции они поцеловались на прощание - все они. Уходя, Мучо насвистывал нечто замысловатое, двенадцатитоновое. Эдипа сидела, прислонив лоб к рулю, и вспомнила, что не спросила о штампе Тристеро на его письме. Но ей было уже все равно.
      =
      6
      Вернувшись в "Свидание с Эхо", она обнаружила там Майлза, Дина, Сержа и Леонарда со всей аппаратурой на дальнем конце бассейна вокруг трамплина кто прямо на нем, кто рядом, - они были так сдержанны и неподвижны, что Эдипа подумала, не снимают ли их скрытой камерой на обложку диска.
      - Что тут творится? - спросила Эдипа.
      - Твой парень, - ответил Майлз, - Мецгер, обставил нашего фальцета Сержа. Человек сам не свой от горя.
      - Он прав, миссас, - откликнулся Серж. - Я даже песенку сочинил и аранжировал ее для сольного исполнения. Сейчас напою:
      ПЕСНЯ СЕРЖА
      Нету шансов у простого серф-парнишки
      На любовь прекрасной серф-девчонки
      Всюду бродят гумберт-гумберты-коты,
      Манеры их изысканны и тонки!
      Я любил ее как женщину свою,
      А ему она - обычная нимфетка.
      Зачем же ты сбежала от меня
      И прямо в душу выстрелила метко?
      Зато теперь, когда она ушла,
      Я захотел найти себе другую.
      Но Гумберт Гумберт научил меня,
      И с восьмилеткой я сейчас кайфую.
      Ее приколы - точно как мои,
      И мы ночуем с ней на школьном стадионе.
      Мы вместе, и мы счастливы (о-йе),
      И сердце мое с той поры не стонет.
      - Вы хотите мне что-то рассказать, - поняла Эдипа.
      Они изложили все в прозе. Мецгер с подружкой Сержа убежали в Неваду оформить брак. При более детальных расспросах Серж признался, что фрагмент с восьмилеткой существует пока лишь в воображении, но он прилежно околачивается у детских площадок, и новостей можно ждать в любой день. На телевизоре в комнате Эдипы Мецгер оставил записку, где просил Эдипу не волноваться по поводу наследства: он передал свои распорядительские функции кому-то из "Ворпа, Вистфулла, Кубичека и Макмингуса", и они скоро с ней свяжутся, а кроме того, все это уже улажено в суде. И ни слова о том, что Эдипу с Мецгером связывало нечто большее, чем функции сораспорядителей.
      И это, наверное, означает, - подумала Эдипа, - что только сораспорядителями мы и были. Хотя ей, вероятно, и следовало классически чувствовать себя униженной, но мысли были заняты совершенно другими вещами. Разобрав чемодан, она тут же бросилась звонить режиссеру Дриблетту. После десятка гудков трубку сняла пожилая женщина: - Извините, но нам нечего сказать.
      - А кто говорит? - спросила Эдипа.
      Вздох. - Его мать. Завтра к полудню мы сделаем заявление. Его зачитает наш адвокат. - Трубку повесили. Что за чертовщина? - удивилась Эдипа, - Что с Дриблеттом? Она решила перезвонить позже. По справочнику нашла телефон профессора Эмори Борца, на сей раз ей повезло больше. Ответила его жена Грэйс, подзвученная группой детишек. - Он поливает патио, - поведала Грэйс Эдипе. - Это такая высокоинтеллектуальная забава, длится еще с апреля. Греется со студентами на солнышке, дует пиво и запускает бутылками в чаек. Вам лучше с ним поговорить, пока не началось. Максин, почему бы тебе не швырнуть эту штуку в своего братца, он поворотливее меня. Вы слышали, что Эмори подготовил новое издание Варфингера? Оно выйдет... - но дата была заглушена грохотом, маниакальным детским смехом и жуткими визгами. - О Боже. Вы когда-нибудь сталкивались с детоубийством? Приезжайте. Может, это ваш единственный шанс.
      Эдипа приняла душ, надела свитер, юбку и кроссовки, уложила по-студенчески волосы и принялась за косметику. Сознавая со смутным ужасом, что ответ вовсе не у Борца или Грэйс, но - у Тристеро.
      Проезжая мимо цапфовского магазина, она с тревогой обнаружила груду обугленных развалин на том месте, где всего неделю назад стояла книжная лавка. До сих пор был слышен запах паленой кожи. Она остановилась и пошла к соседнему магазинчику армейских товаров. Владелец сообщил ей, что Цапф, этот чертов болван, поджег свою лавку ради страховки. - Малейший ветерок, ворчал этот почтеннейший, - унес бы меня на тот свет. Ведь все равно здесь собирались через пять лет строить комплекс. Но разве Цапф мог подождать? Книжки. - По его виду было похоже, что от плевка его удерживает лишь хорошее воспитание. - Если захотите открыть комиссионку, - посоветовал он, - то выясните сперва, на что нынче спрос. В этом сезоне неплохо идут винтовки. Буквально сегодня один мужик прикупил пару сотен тренировать свою команду. Я мог бы продать ему еще столько же повязок со свастикой, но у меня, черт побери, кончились.
      - Армия торгует свастиками? - переспросила Эдипа.
      - Дьявол, конечно нет. - Он по-свойски ей подмигнул. - Я наткнулся на заводик рядом с Сан-Диего и теперь дюжина ниггеров клепает эти старые повязки. Вы бы удивились, кабы знали, как расходится маленькая партия. Я дал рекламу в паре журналов с девочками, и на прошлой неделе мне пришлось нанять еще двоих - просто разбирать почту.
      - Как вас зовут? - поинтересовалась Эдипа.
      - Винтроп Тремэйн, - ответил воодушевленный предприниматель, - можно просто Виннер. Слушайте, у нас есть соглашение с лос-анжелесской одежной фирмой - посмотрим, как к осени пойдет форма СС. Планируем приурочить к школьным ярмаркам - знаете, длинные формы образца 37-го года, подростковые размеры. А к следующему сезону можно пойти еще дальше и сделать фасон для дам. Вас бы это впечатлило?
      - Я дам вам знать, - сказала Эдипа, - я запомню. - Выйдя, она подумала, стоило ли ей как-нибудь его обозвать или стукнуть одним из дюжины лежащих под рукой "армейских товаров", тяжелых, тупых предметов. Свидетелей не было. И почему она так не поступила?
      Желторотая дура! - обругала себя Эдипа, защелкивая пристяжной ремень. Это Америка, ты здесь живешь, и сама же попустительствуешь. Позволяешь такое. Она дико гнала по трассе, охотясь за "Фольксвагенами". Когда Эдипа добралась до места квартировки Борца - прибрежный поселок в стиле "Лагун Фангосо" - ее слегка трясло и подташнивало.
      Ее приветливо встретила пухленькая девчушка, все лицо вымазано в чем-то голубом. - Привет! - сказала Эдипа. - Ты, должно быть, Максин.
      - Максин уже в постели. Она запустила в Чарльза одной из папиных бутылок, бутылка вылетела в окно, и мама ее хорошенько отшлепала. Будь она моей дочкой, я бы ее вообще утопила.
      - Я бы и мыслей таких не допустила, - сказала Грэйс Борц, материализовавшись из тусклой гостиной. - А ну-ка поди сюда. - Она принялась обтирать мокрой тряпкой дитятину рожицу. - А как вам удалось сегодня сбежать от своих?
      - У меня нет детей, - призналась Эдипа, следуя за Грэйс на кухню.
      У Грэйс был удивленный вид. - Тогда вам еще предстоит смириться, сказала она, - с беспокойным образом жизни. Мне казалось, только дети могут быть тому виной. Но теперь думаю иначе.
      Эмори Борц полулежал в гамаке, окруженный тремя отупевшими от пива дипломниками - двое мужского пола и один женского - и шикарной коллекцией пустых пивных бутылок. Эдипа приметила одну полную и уселась на траву. - Мне надо поговорить о Варфингере, - с ходу принялась она, - в историческом плане, а не в лингвистическом.
      - Шекспир в историческом плане, - прорычал через густую бороду один из дипломников, откупоривая очередную бутылку. - Маркс в историческом плане. Иисус в историческом плане.
      - Он прав, - пожал плечами Борц, - они мертвы. А что осталось?
      - Слова.
      - Выберите какие-нибудь слова, - сказал Борц. - О них и поговорим.
      - "Святыми звездами клянусь, не ждет добро, - процитировала Эдипа, Того, кто ищет встречи с Тристеро". "Курьерская трагедия", акт четвертый, сцена восьмая.
      Борц прищурился. - А как это, - спросил он, - вам удалось пробраться в ватиканскую библиотеку?
      Эдипа показала ему книжку с этой строчкой. Борц покосился на страницу и схватил еще бутылку. - Боже! - объявил он. - Мы стали жертвами пиратов - я и Варфингер, - нас баудлеризовали, только наоборот. - Он тут же открыл титульный лист посмотреть, кто же это перередактировал его собственную редакцию Варфингера. - Даже постыдились поставить подпись. Черт! Надо будет написать издателям. "К. да Чингадо энд Компани"? Слыхали о таких? Нью-Йорк. - Сквозь пару-тройку страниц он посмотрел на солнце. - Офсет. - Затем поднес текст к носу. - Опечатки. Хм. Фальшивка. - Он бросил книжку на траву и посмотрел на нее с отвращением. - Ну хорошо, а как они пробрались в Ватикан?
      - А что в Ватикане? - спросила Эдипа.
      - Порнографический вариант "Курьерской трагедии". Мне довелось увидеть его лишь в шестьдесят первом, иначе он попал бы в мое старое издание.
      - Но увиденное мною в "Танк-театре" не было порнографией.
      - Сделанное Рэнди Дриблеттом? Нет, ту постановку я считаю целомудренной. - Его печальный взгляд прошел мимо нее и упал на полоску неба. - Он был в высшей степени нравственным человеком. Вряд ли он чувствовал особую ответственность перед словом, но был удивительно верен этому невидимому полю, окружающему пьесу, самому ее духу. Если кто и смог бы подать вам Варфингера в историческом плане, то это Рэнди. Ни один из известных мне людей не смог настолько приблизиться к этому автору, к этой пьесе, к тому микрокосму, который, должно быть, питал живой интеллект Варфингера.
      - Но почему вы говорите в прошедшем времени? - спросила Эдипа, и сердце ее заколотилось, она припомнила старую леди в телефонной трубке.
      - А вы не слышали? - Все уставились на нее. Мимо, по траве, среди пустых бутылок, скользнула, не отбрасывая тени, смерть.
      - Позавчера ночью он вошел в Тихий океан, - сказала наконец девушка. Ее глаза все время были красными. - В своем костюме Дженнаро. Он мертв, а это поминки.
      - Я пыталась позвонить ему сегодня утром, - вот и все, что пришло Эдипе на ум.
      - Это случилось сразу после "Курьерской трагедии", когда со сцены сняли декорации, - сказал Борц.
      Всего месяц назад Эдипа тут же спросила бы "Почему?". Но теперь она хранила молчание, словно в ожидании озарения.
      Все они уходят от меня, - мысленно произнесла она, вдруг почувствовав себя занавеской, развевающейся над бездной из высокого окна, - сбегают, один за другим, все мои мужчины. Мой преследуемый израильтянами аналитик свихнулся; мой муж подсел на ЛСД и ощупью, словно ребенок, все дальше и дальше пробирается в пространства, бесконечные пространства собственного карамельного домика - и теперь он далек, безнадежно далек от того, что называется - по крайней мере, я так всегда думала - любовью; мой единственный любовник улизнул с порочной пятнадцатилеткой; мой лучший проводник в мир Тристеро сиганул в океан. На каком я свете?
      - Простите, - произнес Борц, наблюдая за ней.
      Эдипа сумела взять себя в руки. - А он использовал только это, указывая на книжку, - для сценария?
      - Нет. - И насупился. - Он пользовался моим твердообложечным изданием.
      - А в тот вечер, когда вы смотрели постановку? - Стоящие повсюду безмолвные бутылки струили на них обильный поток солнца. - Как окончился четвертый акт? Какие произносили строчки - Дриблетт, Дженнаро, - когда стояли у озера - после чуда?
      - "Кто звался Турн и Таксис, у того", - процитировал Борц, - "Теперь один лишь бог - стилета острие. И свитый рог златой отпел свое".
      - Правильно, - подтвердили дипломники, - да-да.
      - И это все? А как же остальное? Следующий куплет?
      - В тексте, которого придерживаюсь лично я, - сказал Борц, - в следующем куплете последняя строчка изъята. Книжка в Ватикане - не более, чем гнусная пародия. Заключительная строка "Того, кто с похотью столкнулся Анжело" была вставлена наборщиком издания кварто 1687 года. Версия "Уайтчейпла" недостоверна. Поэтому Рэнди выбрал лучшее - он вовсе убрал сомнительные строчки.
      - Но тем вечером, когда я была в театре, - сказала Эдипа, - Дриблетт использовал именно ватиканские строчки, он произнес слово "Тристеро".
      Лицо Борца сохраняло безучастное выражение. - Что ж, его дело. Ведь он не только играл в спектакле, но и ставил его.
      - Но было ли это, - жестикулируя, она описывала руками круги, - просто причудой? Взять другие строчки и никому даже об этом не сказать?
      - Рэнди, - вспомнил коренастый третьекурсник в роговых очках, - когда его что-то мучило, на сцене так или иначе старался это выплеснуть. Он, наверное, просмотрел множество вариантов, чтобы почувствовать дух пьесы, не обязательно в словах, и возможно, именно таким образом он и нашел эту книжку с другой версией.
      - Но тогда, - заключила Эдипа, - что-то должно было случиться в его личной жизни, что-то в тот вечер для него радикально переменилось - то, что заставило его вставить эти строчки.
      - Может да, - откликнулся Борц, - а может и нет. Вы думаете, сознание человека похоже на бильярдный стол?
      - Надеюсь, нет.
      - Пойдемте посмотрим неприличные картинки, - пригласил ее Борц, скатываясь с гамака. Они оставили студентов с пивом. - Микропленки с иллюстрациями к ватиканскому изданию. Мы с Грэйс сделали их тайком прямо в Ватикане, когда получили грант в 61-м году.
      Они вошли в комнату - не то мастерская, не то кабинет. В глубине дома вопили дети и завывал пылесос. Борц опустил занавески, пошуршал в коробке со слайдами, выбрал несколько, включил проектор и нацелил его на стену.
      Иллюстрации были выполнены в виде гравюр на дереве, грубое нетерпение увидеть законченный продукт выдавало в авторе любителя. Подлинная порнография создается кропотливыми профессионалами.
      - Художник анонимен, - сказал Борц, - как и переделавший пьесу рифмоплет. Здесь Паскуале - помните, один из "плохих"? - и в самом деле женится на матери, тут целая сцена их брачной ночи. - Он менял слайды. - Вы получите общее представление. Обратите внимание, как часто на заднем плане маячит фигура Смерти. Добродетельный гнев, возврат к предкам, к средневековью. Ни один пуританин не впал бы в такую ярость. Кроме, разве что, скевхамитов. По мнению Д'Амико, это издание было задумано скевхамитами.
      - Скевхамитами?
      При Карле Первом Роберт Скевхам основал секту самых пуританских пуритан. Их центральный идефикс был связан с понятием предопределенности. Существовало два типа. Для скевхамита ничто не происходило случайно, Мироздание воспринималось как огромная хитроумная машина. Но одна из ее деталей - скевхамитская - отталкивалась от воли Бога, ее первичного двигателя. Остальные же отталкивались от некоего противоположного Принципа, воплощавшего нечто слепое, бездушное; жестокий автоматизм, ведущий к вечной смерти. Идея заключалась в том, чтобы завлечь новообращенных в богоугодное, исполненное цели скевхамитское братство. Но вдруг несколько спасенных скевхамитов обнаружили, что наблюдают витиеватое, как в часовом механизме, движение обреченных с нездоровым, завораживающим ужасом, и это возымело фатальное действие. Сверкающие перспективы аннигиляции соблазняли их одного за другим, пока в секте не осталось ни одного человека, включая самого Роберта Скевхама, который, подобно капитану, покинул корабль последним.
      - Но какое отношение имел к ним Ричард Варфингер? - спросила Эдипа. Зачем им понадобилось делать неприличную версию пьесы?
      - В качестве назидания. Они не больно-то жаловали театр. Это был их способ навсегда избавиться от пьесы, отправить ее в ад. А разве есть лучший способ проклясть навеки, чем изменить слова? Здесь нужно помнить, что пуритане были всецело преданы Слову, как литературные критики.
      - Но в строчке о Тристеро нет ничего неприличного.
      Он почесал затылок. - Это тоже укладывается в объяснение. "Святые звезды" - это Божья воля. Но даже она не сможет сохранить, или защитить того, кто ищет встречи с Тристеро. В смысле, если мы говорим, предположим, лишь о столкновении с похотью Анжело, то существуют, черт побери, способы ее избежать. Уехать из страны. Ведь Анжело простой смертный. Но бездушное Иное, которое и поддерживает в движении часовой механизм внескевхамитской вселенной, - это нечто совсем другое. Очевидно, они полагали, что Тристеро может послужить прекрасным символом Иного.
      Возразить было нечего. И вновь с этим легким, головокружительным ощущением парения над бездной она задала вопрос, за ответом на который и пришла сюда. - Что такое Тристеро?
      - Одна из совершенно новых сфер, - ответил Борц, - открывшихся после редакции 57-го года. С тех пор нам удалось обнаружить любопытные старые источники. Мне сказали, что переработанное издание выйдет в следующем году. Но пока его нет. - Он заглянул в застекленный шкаф, забитый древними фолиантами. - Вот, - вынимая книгу в темно-коричневом шелушащемся переплете из телячьей кожи. - Сюда я запер свою "Варфингериану" от детей. Чарльз принялся бы сыпать вопросами, для которых я еще слишком молод. - Книга называлась "Отчет о необыкновенных странствиях доктора Диоклектиана Блобба среди итальянцев, для ясности снабженный поучительными рассказами из подлинной истории сей диковинной расы".
      - К счастью, - сказал Борц, - Варфингер, подобно Мильтону, вел тетрадь, куда записывал цитаты из прочитанного. Вот откуда нам известно о "Странствиях" Блобба.
      Книга изобиловала старинными окончаниями, существительными с заглавной буквы, литеры "s" походили на "f", а вместо "i" стояли "у". - Я не могу это прочесть, - произнесла Эдипа.
      - Попытайтесь, - сказал Борц. - Мне надо проведать ребят. Кажется, это в седьмой главе. - И исчез, оставив Эдипу перед дарохранительницей. Как оказалось, нужна была восьмая глава - рассказ о том, как автор лично столкнулся с разбойниками Тристеро. Как-то раз Диоклетиан Блобб пересекал пустынную гористую местность в почтовой карете, принадлежащей системе "Торре и Тассис", что, как поняла Эдипа, было итальянской версией "Турна и Таксиса". Внезапно у берегов водоема, именумого Блоббом Озером Благочестия, их остановили пара дюжин всадников в черном, которые завязали жестокую беззвучную битву на дующем с озера ледяном ветру. Грабители пользовались дубинками, аркебузирами, мечами, стилетами, а под конец - шелковыми платками, дабы отправить на тот свет всех, кто еще дышал. Всех, кроме доктора Блобба и его слуги, которые с самого начала отмежевались от потасовки, как можно громче заявив, что они британские подданные, и даже время от времени "бесстрашно распевали наиболее действенные из наших церковных гимнов". Зная страсть Тристеро к секретности, Эдипа удивилась, что им дали уйти.
      - Может, Тристеро намеревались открыть в Англии представительство? предположил Борц пару дней спустя.
      Эдипа не понимала: - Но к чему щадить невыносимого, нудного козла вроде Диоклетиана Блобба?
      - Таких, как он, слышно за милю, - пояснил Борц. - Даже на холоде, даже при их кровожадности. Если бы я хотел, чтобы моя весточка отправилась в Англию - вроде как проложить себе дорожку, - я подумал бы, что он самая подходящая кандидатура. Тристеро в те дни обожали контрреволюцию. Взгляните на Англию: король вот-вот лишится головы. Прекрасное начало.
      Собрав почтовые мешки, предводитель разбойников вытащил Блобба из кареты и обратился к нему на превосходном английском: "Мессир, вы стали свидетелем гнева Тристеро. Знайте, милосердие нам не чуждо. Поведайте о наших деяниях королю и парламенту. Расскажите им, что мы всегда добиваемся своего. Что ни буря, ни схватка, ни лютые звери, ни одиночество пустынных земель, ни тем более узурпаторы принадлежащего нам по праву имущества не смогут встать на пути наших курьеров". И, оставив нетронутыми англичан с их кошельками, разбойники в шелестящих на ветру, словно черные паруса, плащах исчезли там, откуда появились - в залитых сумерками горах.
      Блобб пытался навести справки об организации Тристеро, но везде наталкивался на застегнутые рты. Все-таки ему удалось кое-что разузнать. Как и Эдипе в последующие дни. Из мало кому известных филателистических журналов, предоставленных ей Ченгизом Коэном, из двусмысленной сноски в книге Мотли "Взлет Нидерландской Республики", из памфлета восьмидестилетней давности о корнях современного анархизма, из книги проповедей Августина, брата Блобба, также взятой из борцевой Варфингерианы, и из находок самого Блобба Эдипе удалось собрать следующие сведения о рождении этой организации.
      К 1577 году северные провинции Нидерландов под предводительством дворянина-протестанта Вильгельма Оранского уже девять лет сражались за независимость от католической Испании и Священной Римской Империи. В конце декабря Оранский - де факто владыка Нидерландов - триумфально вступил в Брюссель по приглашению некоего Комитета Восемнадцати. То была хунта фанатиков-кальвинистов, которые почувствовали, что управляемые привилегированными классами Генеральные Штаты перестали представлять интересы ремесленников и потеряли всякий контакт с народом. Комитет основал Брюссельскую общину. Она контролировала полицию, диктовала Генеральным штатам все их решения и сбросила многих из брюссельских высоких чинов. Среди последних был камер-юнкер Леонард Первый, барон Таксис, и барон Бейсингенский, наследный Почтмейстер Нидерландов, управлявший монополией "Турн и Таксис". Его сменил некто Ян Хинкарт, лорд Огайн, верный приверженец Оранского. И здесь-то на сцене и появляется ключевая фигура - Эрнандо Хоакин де Тристеро и Калавера - то ли сумасшедший, то ли честный мятежник, а по мнению некоторых - просто мошенник. Тристеро утверждал, что он кузен Яна Хинкарта по испанской семейной ветви и подлинный Лорд Огайн, то бишь полноправный наследник всего, чем владел тогда Ян Хинкарт, включая недавнее назначение на пост Почтмейстера.
      Начиная с 1578 года и до тех пор, пока Александр Фарнезе не взял Брюссель в марте 1585-го, Тристеро вел чуть ли не партизанскую войну против своего кузена, если, конечно, Хинкарт таковым являлся. Будучи испанцем, он не находил особой поддержки. Его жизни все время - то с одной стороны, то с другой - угрожала опасность. Но тем не менее он четырежды пытался убить вильгельмова почтмейстера - впрочем, безуспешно.