1. Семейный портрет

Лок шел в сгущавшихся осенних сумерках, и опавшие бурые листья тихо шелестели у него под ногами. Его замерзшие щеки обдало мгновенной волной тепла, когда он вошел в вестибюль отеля «Мэйфлауэр», снимая на ходу свой плащ. Прогулка от Госдепартамента была освежающей и приятной, несмотря на то, что ранние осенние сумерки уже смыкались над Вашингтоном. На улицах зажглись фонари. Самолеты, мигавшие навигационными огнями, с гудением проплывали над головой, но он уже мог видеть и слышать их, не испытывая отрицательных эмоций. Все поездки для него отменялись на длительное время. Город начал комфортабельно подстраиваться под ритм его жизни, как это уже произошло с его офисом, а потом и с Госдепартаментом в целом.

Бармен дал понять, что узнал Лока, слегка приподняв тяжелые брови и почти мгновенно выставив на стойку его любимый напиток. Оливка упала в мартини, словно маленькое птичье яйцо в прозрачное масло. Лок пригубил коктейль, улыбнулся и взглянул на часы. Как раз достаточно времени для двух порций, потом домой и переодеться. Он смутно сожалел о том, что у него не останется времени послушать хотя бы один из нескольких новых компакт-дисков, которые он приобрел после ленча. Очередная версия «Женитьбы Фигаро», новая запись Генделя, что-то особенное в стиле Бетховена – все казалось весьма многообещающим. Он снова улыбнулся. День рождения Бет служил достаточным оправданием для любой отсрочки. В любом случае ему больше не придется урывать случайные часы для любимой музыки, чтения или работы над книгой, которую он уже давно пытался написать. Времени будет достаточно. Госдепартамент предоставил ему кабинетную должность в восточноевропейском отделе – минимум поездок и приятное времяпровождение.

Даже ежевечерние ответы на сообщения, оставленные на автоответчике, превратились в неожиданное домашнее развлечение. Фред с билетами на баскетбольный матч; чопорная, строгая леди, работавшая в музыкальном обществе, где он иногда пел партии баритона. В ближайшем будущем Лок собирался редактировать для общества сценическую версию одной малоизвестной оперы XVII века... Уведомление из химчистки о том, что его заказ давно готов, выдержанное в довольно настоятельном тоне. Он был дома, наконец-то дома. Ощущение напоминало старый любимый пиджак, снова натянутый на плечи.

В кармане его плаща, лежавшего у него на коленях, заблеял сотовый телефон, развеяв его мечтательность словно коротким порывом ветерка. Бармен прошел мимо, перестук льда в его шейкере напоминал латиноамериканскую перкуссию. Лок вынул телефон и раскрыл его.

– Джон Лок слушает.

– Джонни-бой! – это был Билли, его зять.

– Привет, Билли. Я не забыл о вечеринке, если это то, о чем ты...

– Твоя сестра не позволила бы тебе забыть, Джонни-бой.

– Так или иначе я помню и приду.

– Само собой. Слушай, это у тебя второй или третий мартини?

Лок усмехнулся.

– Играешь в отгадки? Ошибся, это первый.

– О'кей. Слушай, мы с Бет хотим, чтобы ты приехал поскорее... Нет, ничего особенного. Просто хотим поболтать с тобой до прибытия остальных гостей. Так что заканчивай побыстрее и мотай сюда. Так распорядилась Бет.

– Хорошо. Спасибо, Билли.

Лок сунул сотовый телефон в карман плаща. В следующее мгновение на его плечо опустилась чья-то рука, но даже этот дружеский жест выражал сомнение, словно человек был не вполне уверен в том, что его узнают.

– Джон Лок! Это по-прежнему твоя любимая забегаловка? – говоривший был выше Лока, даже взгромоздившись на соседний табурет у стойки бара, и более мощного сложения, но вместе с тем он имел какой-то потерянный вид, словно всю свою жизнь занимался делом, нужда в котором недавно отпала. – В последнее время я не видел тебя здесь.

– Боб! Рад видеть тебя, дружище.

Бар отеля начал наполняться работниками различных компаний и правительственными служащими. Боб Кауфман служил в Компании[1] – другой разновидности правительства.

– Как дела на Ферме? – спросил Лок.

– Пока что работаю.

Боб Кауфман был старшим оперативным сотрудником. Рейган, Горбачев и Тэтчер, а впоследствии Ельцин, Клинтон и Мейджор, словно неумолимые заимодавцы, сжимали кольцо оцепления вокруг него и большинства его коллег.

– Боже, как бы мне хотелось, чтобы госдеп забрал, меня к себе под крылышко так же, как тебя! Счастливый ты сукин сын, – слова Боба прозвучали искренне, без негодования. – Может быть, тогда я бы смог избавиться от кислых рож наших парней. Все чего-то ждут и надеются, околачиваются без дела... Нынешняя администрация отправит Компанию на свалку, парень. Мы стали политическим анахронизмом, – он щелкнул пальцами, и перед ним волшебным образом возник бокал бурбона со льдом. – Если ты не диск-жокей, не имиджмейкер и не компьютерный гений, если ты не советуешь радоваться нынешнему положению дел в мире... а, забудь об этом!

Он сделал большой глоток.

– Похоже, гайки затягиваются повсюду, – сочувственно пробормотал Лок. – Меня самого приговорили к бумажной работе, хотя я и не жалуюсь. Что они заставляют тебя делать, Боб?

– Когда не мотаюсь как проклятый по совещаниям и комиссиям, читаю лекции ораве сорванцов из колледжа. В основном по Среднему Востоку – аятоллы и прочие бандиты. Сам знаешь, что это такое, – Кауфман равнодушно пожал плечами. – Я для них вроде прапрадедушки, настоящий динозавр. А ты?

Лок изучал их отражения в большом зеркале. Кауфман сейчас казался пьяницей, выпавшим из нормального времени и пространства, излагающим печальную историю своей жизни. Темноволосое, более стройное и моложавое отражение Лока улыбалось в ответ, олицетворяя собой будущее, как сам Кауфман олицетворял прошлое, повергнутое в прах. Его обвисшие щеки, покрасневшие глаза и привычно недовольное выражение лица контрастировали с энергичной подтянутостью и загаром Лока, который напоминал удачливого бизнесмена, глядящего на мир сквозь жерла зрачков пронзительно голубых глаз.

– По большей части торговля, инвестиции и тому подобные вещи, – ответил он.

– Но ты по-прежнему просиживаешь задницу вместе со старыми монстрами.

Холодная война представлялась Кауфману чем-то вроде студенческого братства, выглядевшего еще более романтично при рассмотрении через двадцатикратный оптический прицел.

– Ближе всего я подхожу к старым временам, когда мои мальчики из колледжа обнаруживают, что наши старые приятели продают аятоллам партию ракет или танков. Или очередного ученого... – Боб невесело улыбнулся. Перед ним возник новый бокал бурбона, а перед Локом – второй мартини.

– Продают ученого? – переспросил он, чтобы потрафить Кауфману. До него доходили правдоподобные слухи, ходившие в госдепартаменте во время его поездок в Россию. Утечка мозгов шла на юг и на восток, в меньшей степени на запад. Несчастные плохо оплачиваемые специалисты тонкими ручейками утекали за пределы бывшего Союза, но здесь и не пахло оптовой торговлей. Их не отправляли партиями, как танки или токарные станки.

– Эти студенты! Они считают, что наши старые приятели теперь продают мозги всем, кто готов их купить. Люди! Все эти недовольные ядерщики, разработчики биологического оружия и так далее. Знаешь, почему меня иногда охватывает ностальгия по Афганистану, по Европе, даже по Вьетнаму? – бокал Кауфмана снова опустел. – Я возьму еще по одной, Джон, ладно? Тебе, как обычно, сухой мартини?

Лок помедлил, скосив глаза на циферблат часов и прислушиваясь к рокоту десятков разговоров на вечно притягательную тему власти и денег. Последнее выходное платье Хилари, заявление Клинтона в частной беседе, падающий рейтинг популярности президента, обстановка в разрушенной войной Боснии, эти засранцы европейцы... Политика власти и власть политики. Отказаться от предложения Боба Кауфмана сейчас было бы оскорблением. Старый оперативник напоминал ребенка, прижавшегося носом к витрине с самыми замечательными сладостями.

– Спасибо, Боб, хотя я должен следить за временем.

Кауфман заказал выпивку. Случайный разговор о турпоездке быстро потонул в новой волне политических сплетен. Лок чувствовал себя комфортно за этими стенами из слов, в то время как Кауфман ощущал себя лишним.

– Твои мальчики из колледжа несколько преувеличивают. Было несколько исчезновений – с полдюжины, не больше. Русские заинтересованы в том, чтобы держать своих лучших специалистов дома и обеспечивать их всем, что нужно для счастья, – Лок усмехнулся. – Видишь ли, Боб, моя теперешняя работа в госдепе, можно сказать, продолжает старую линию. Я приставлен к изучению русской экономики.

– А таковая существует?

Оба рассмеялись.

– В кого они тебя превратили – в коммивояжера или в страхового агента?

– И в того, и в другого понемножку.

– Некий прекрасный новый мировой порядок, да? Вроде поставок оружия, боснийским мусульманам. Тот древний грек, который командовал двумя тысячами[2], вряд ли одобрил бы эту тактику. Твое здоровье!

Разговор быстро становился бессвязным, выпадая из окружающей политической болтовни. Время от времени Лок приветственно махал рукой знакомым из госдепартамента и других правительственных служб. Кауфману явно хотелось заручиться его поддержкой, получить какую-нибудь информацию, а возможно, и хорошие рекомендации, однако Лок прекрасно понимал, что госдепартамент вряд ли заинтересуется оперативным сотрудником ЦРУ, находящимся на грани отставки. Тем временем имена великих людей, рассказы об их деяниях и злодеяниях пролетали мимо собеседников, словно бумажные самолетики.

Кауфман начинал впадать в слезливую сентиментальность. Вместо «Янки, убирайтесь домой!» на стенах всего мира запестрели сообщения «Шпионы не требуются». Администрация Клинтона с непоколебимой уверенностью втолковывала своим разведчикам, что мир более не является их площадкой для игр, а вся остальная часть планеты – это не 111-й полицейский участок со штаб-квартирой в Лэнгли. Вместо этого штаб-квартира ЦРУ превратилась в галеру работорговцев, чьи трюмы были набиты желчными, разочарованными, обманутыми людьми – в фабрику, производящую ненужную продукцию в неподходящее время.

Внезапно Лок устал от Кауфмана и от ароматов их профессионального прошлого. Ему захотелось как можно скорее встретиться с Бет. Воспоминания о прошлых днях рождения, встреченных вдалеке друг от друга, были уже не такими мучительными. Благодарение небесам, годы их разлуки подошли к концу. Лок помнил собственные никогда не отмечавшиеся дни рождения: хмурые, всегда почему-то снежные дни. Он видел себя самого, стоявшего в пустынном коридоре и глядевшего в окно на занесенную снегом площадку дорогой частной школы. Неотапливаемые спальни, отчаянное бегство в спорт и музыку от надменного, подозрительного безразличия сверстников, чьи родители были живы и здоровы. Он открыл для себя баскетбол, прелесть пения и занятий музыкой... в отличие от Бет, которая в своем уединении тянулась к печатным страницам. Она открыла для себя книги – все книги, любые книги.

Лок улыбнулся про себя. Он всегда подозревал, что ее душещипательные истории об одиноких днях рождения были выдумкой, предназначенной для того, чтобы добиться его симпатии. Она генерировала мощное магнетическое поле, привлекавшее других людей, втягивавшее их в орбиту дружбы и доверия. Она никогда не оказывалась одинока в свой день рождения, как не оказалась и в этот раз.

Он быстро допил свой мартини, заказал еще один бурбон для Кауфмана и обратился к нему.

– Сегодня у моей сестры день рождения, Боб. Я опаздываю, а мне еще нужно купить подарок. Рад был встретиться с тобой, старина...

Последние слова он произносил, уже вдев руки в рукава плаща и отойдя на несколько ярдов от стойки бара. Кауфман наблюдал за ним недоверчивым, яростно-умоляющим взглядом быка, которого ведут на убой. Лок помахал ему, и Кауфман ответил таким же жестом. Выражение его лица немного смягчилось.

Выйдя из бара, Лок стряхнул с себя заразное беспокойство и вселенскую скорбь собеседника. Он не слишком хорошо знал Кауфмана и никогда не был его другом. Они контактировали в Афганистане, в начале восьмидесятых, и с тех пор встречались лишь несколько раз. Кауфман был ветераном вьетнамской кампании, офицером оперативной разведки, все еще жившим в воображаемом мире борьбы блоков и идеологий.

Когда дверь за Локом захлопнулась и холодный воздух улицы повеял ему в лицо, Лок испытал чудесное чувство освобождения и преображения. Он двинулся в освещенный лампами тоннель сумерек, подняв воротник плаща. Сухие листья кучами ржавой жести лежали вдоль тротуара. В воздухе висел резкий запах бензина. Он ускорил шаг, охваченный восторженным, почти детским предвкушением праздника.

* * *

Алексей Воронцов положил телефонную трубку.

– Они послали кого-то в клинику для опознания тела, – сообщил он. – Шоковая реакция кажется неподдельной. Судя по описанию, это действительно Роулс.

Дмитрий кивнул, лизнул кончики пальцев и положил вторую трубку.

– Тебе это понравится, – он кивнул в направлении телефона.

– Что именно?

– Когда судмедэксперты – кстати, во главе с твоим приятелем Ленским – пришли в морг, кто-то уже спер ботинки с трупа. Должно быть, тело оттаяло как раз достаточно для того, чтобы...

– Это было сделано намеренно? – резко спросил Воронцов.

– Что? – Дмитрий жевал огромный кусок чего-то, напоминавшего пиццу. Перспектива завтрака вызвала у Воронцова неприятную резь в желудке. – А, понимаю, что ты имеешь в виду. Нет, обычное мелкое воровство. Возможно, один из наших балбесов в мундирах воспользовался случаем.

В кабинете резко пахло подгоревшим хлебом с томатной пастой и их сырыми сапогами, одиноко стоявшими у единственной батареи отопления. За окном шел густой снег: утро выдалось пасмурным. На какой-то благословенный момент город исчез под напором зимы вместе со своими наркотиками, проститутками и эпидемией бандитизма. Пятью этажами ниже забуксовал тяжелый грузовик, и к серой пелене за окном добавился надсадный рев двигателя.

– Ладно, давай предположим, что это действительно Роулс. Почему кто-то убрал его?

Дмитрий пожал плечами и вытер рот большим, серым от грязи носовым платком. Теперь он стирал сам, но без особого успеха. Воронцов выглядел гораздо опрятнее. В этих вопросах он всегда был щепетилен до крайности. Его одежда была арктически чистой и асептичной, как и его квартира. В доме Дмитрия царили грязь и беспорядок вкупе с гнетущей атмосферой застарелого горя и пренебрежения. Дмитрий не мог отвезти белье в больницу и попросить свою сумасшедшую жену заняться стиркой. Он приезжал туда только для того, чтобы сидеть рядом с ней. Не вместе – она больше не могла быть вместе с ни с кем из живущих.

– Думаешь, его могли втянуть в разборки с местными бизнесменами и мафией? – в голосе Дмитрия Горова слышалась возрожденная лихорадочная надежда. Это было скорее признаком одержимости, а не служебного рвения: для него все должно было иметь отношение к наркотикам и местной мафии.

Воронцов покачал головой и обеими руками потер короткую щетину на щеках, словно выгоняя остатки холода, накопившегося в рощице за автострадой.

– До сих пор не обнаруживалось никаких признаков связи с американцами. Роулс был одним из старших административных работников в «Грейнджер Текнолоджиз», но не имел непосредственного отношения к связке Грейнджер – Тургенев. Я не могу себе его представить торгующим героином или кокаином для получения левого приработка. Серьезно, Дмитрий, – а ты можешь?

Дмитрий неохотно покачал головой, всем своим видом выражая разочарование, и провел тяжелой ладонью по истончившимся темным волосам, затем по круглому мясистому лицу.

– Полагаю, ты прав. Послушай, Алексей, это убийство не помешает нашей операции?

Его голос звучал почти умоляюще. Воронцов покачал головой.

– Не знаю, почему Бакунин сразу же не забрал дело себе. Рано или поздно он все равно это сделает. «Грейнджер – Тургенев» – его епархия, так что когда он позавтракает и помастурбирует, чтобы улучшить настроение...

Дмитрий хрипло рассмеялся.

– Нет, мы сосредоточимся на наркотиках, – продолжал Воронцов. – Планы не изменились.

Дмитрий с довольным видом взял рапорт, лежавший у него на столе, и передал листок Воронцову.

– Рейс из Исламабада прибывает сегодня в восемь вечера, Хусейн числится среди пассажиров, – сообщил тот.

– Наблюдение за домом установлено?

– Все уже на местах. Сейчас там не происходит ничего особенного – впрочем, это естественно.

– Ладно, значит, сегодня вечером. Груз будет на борту?

– Так мне сообщили. Это обычный метод транспортировки, а Хуссейн – курьер с пакистанской стороны. Пакистанец – это все, что у нас есть. Мы знаем, что наркотики приходят из Тегерана и из Кашмира, но нет ни одной нити, которая вела бы туда. Хусейн из Равалпинди – и все! – Воронцов осознал, что его тон звучит обвиняюще, и быстро добавил: – Твой след – лучший из тех, на которые нам удалось напасть. У нас наконец-то есть номер рейса и конкретное имя. Мы знали, что наркотики поступают из Мусульманского Треугольника, и предполагали, что транспортировка происходит вместе с временными рабочими...

Внезапно он грохнул кулаком по столу.

– Бог ты мой, сколько товара уже прошло прямо у нас под носом! Мы не можем упустить этот шанс, Дмитрий!

Лицо Дмитрия потемнело, на нем появилось выражение неутоленного голода.

– Обещаю, на этот раз мы достанем ублюдков. Вытряхнем все из Хусейна, пойдем по следу, который он нам укажет, возьмем распространителей...

К своему замешательству, Воронцов осознал, что поощряет слабость Дмитрия, укрепляет его жажду мести. Но, черт побери, если кто-то и заслуживал отмщения, то это был инспектор Горов!

– Рабочие возвращаются из отпусков, и с ними прилетает новая партия героина. Просто, если знать, как это делается.

Воронцов внимательно изучал лицо Дмитрия. В последнее время их деловые отношения заметно пошли на поправку. Два года назад единственная и любимая дочь Дмитрия умерла от передозировки плохо очищенного героина. Месть не могла возместать ему потерю дочери или послешоковое растительное существование его жены в больнице. Но ненависть подталкивала к действиям. Два года назад многие распространители имели недостаточно опыта в очистке героина для извлечения максимальной выгоды от продления срока жизни клиентов. Теперь такой опыт появился.

Наркотики хлынули следом за немцами, американцами, японцами и пришествием рыночной экономики. Местные гангстеры быстро открыли для себя западные способы обогащения. Возможно, плохое старое время и в самом деле было плохим, но теперь... Воронцов провел ладонью по лицу. То время действительно было плохим. Всегда помни об этом и о том, что от тебя требуется сейчас... несмотря на коррумпированную милицию, на взяточников, сидящих в карманах у бизнесменов и одновременно пляшущих под дудку остатков КГБ и ГРУ, местных политиков и газовых компаний. Просто помни: ты делаешь свое дело.

Сегодняшняя операция должна была закончиться удачей. Они так долго ждали этого прорыва. Они нуждались в успехе – в аресте Хусейна и тех, кто мог появиться в квартире, которую они держали под наблюдением. Неожиданное изъятие партии пакистанского героина хотя бы временно очистит улицы от наркотиков, а затем они начнут нащупывать подходы к организаторам контрабанды и распространения, рыть подкоп под тех, кто заправляет делами.

– Оставайся здесь и руководи наблюдением, – сказал Воронцов. – Я возьму Марфу в «Метрополь» и обыщу номер Роулса. Нам нужно выдержать марку, когда Бакунин начнет подгребать это дело под себя, – Воронцов улыбнулся. – Кто знает, вдруг ответ отыщется на туалетном столике?

Он натянул сапоги, вдел руки в рукава пальто, обмотал шарф вокруг шеи, нахлобучил на голову меховую шапку и пошел к двери кабинета.

Казарменные помещения отдела уголовного розыска, пронизанные флюидами апатии и безразличия, как по мановению волшебной палочки, превратились в арену бурной деятельности – словно школьный учитель вошел в класс после продолжительного отсутствия. Дежурные следователи загнанно косились на Воронцова, словно он собирался потребовать с них свою долю их незаконных доходов или просто поинтересоваться результатами работы, что представляло даже большую угрозу инфаркта, чем их пьянство и обилие жиров в повседневном рационе. Воздух был тяжелым от табачного дыма, но здесь даже пахло уже не по-русски. На смену едкому темному табаку пришли американские сигареты. Единственными настоящими русскими в помещении были двое ребят, нуждавшихся в очередной дозе и не имевшие денег, чтобы заплатить за нее, плачущая старая крестьянка в черном платке, с лицом, похожим на выветренную поверхность песчаника, и бесцветная молодая женщина с подбитым глазом и рассеченной губой, которую допрашивала Марфа.

Другие подозреваемые и жалобщики, сидевшие в гулком прокуренном помещении, были в основном хорошо одеты и держались либо расслабленно, либо требовательно. Один, с бычьим загривком, носил яркий шелковый галстук; Воронцов заметил каракулевый воротник на его темном пальто. От него несло дорогими сигарами.

Воронцов скользнул взглядом по изможденному лицу женщины, чьи пальцы дергались, слепо ощупывая друг друга. Затем его взгляд с привычной приязнью остановился на старшем следователе Марфе Тостевой. Она сидела, подавшись вперед всем своим гибким, узким телом. Ее руки находились в постоянном движении, то и дело порываясь прикоснуться к рукам другой женщины жестом участия и симпатии и отдергиваясь назад. Щеки Марфы были бледными, глаза блестели. Воронцов похлопал ее по плечу, и она как будто пробудилась от глубокого сна.

– Передай ее кому-нибудь еще, – распорядился он. Марфа уже отрицательно качала головой, но он жестко добавил: – Ты мне нужна.

Никто из присутствовавших в комнате не смог бы помочь несчастной жертве бытового насилия, но тут уж ничего нельзя было поделать. Для Воронцова это превратилось почти в обязанность – насильно отвлекать Марфу от ее пристрастия к безнадежным делам – по крайней мере, на короткое время, необходимое для восстановления сил.

Марфа погладила беспокойные руки женщины, что-то тихо прошептала ей на ухо и властным жестом подозвала одного из младших следователей для продолжения беседы. От недавно вымытого линолеума в коридоре, куда она вышла вслед за Воронцовым, шел сильный запах хлорки. По пути к лифту Марфа дважды громко чихнула.

– Простудилась? – спросил Воронцов, не в силах сдержать улыбку. Мелкие недуги всегда сердили Марфу и заставляли ее разочаровываться в себе. Возможно, в двадцать шесть лет она все еще считала себя бессмертной.

– Острое респираторное заболевание. Надеюсь, вы подхватите его от меня.

– Премного благодарен.

Он задал вопрос, который обязан был задать:

– Эта женщина... муж бьет ее?

– Естественно. Работает монтажником на газопроводе, когда не пьет. Очевидно, считает, что должен начинать свой двухнедельный отпуск с небольшого урока. Мерзавец.

В словах Марфы не было злобы или цинизма. Она еще верила в то, что в жизни есть «можно» и «нельзя». Императивы. Правила поведения. Она была самым сердитым и наиболее пристрастным сотрудником отдела уголовного розыска. Возможно, поэтому Воронцов и доверял ей.

Марфа снова чихнула, и ее бледно-голубые глаза наполнились слезами. Она будет сражаться с простудой и прочими заболеваниями так же яростно и бескомпромиссно, как и с бытовым насилием, кражами, наркотиками и жестоким обращением с животными. Жанна д'Арк. Воронцов спрятал улыбку. Если она в самом деле заболела, то ее будет трудно уговорить взять бюллетень.

– Куда мы идем? – спросила она, оглянувшись перед выходом из лифта, словно обвиняла себя в предательстве беспомощной избитой женщины. Фойе кишело случайными отбросами человечества, спавшими, сидевшими в тупом оцепенений, стонавшими на скамьях или в углах на кафельном полу под надзором циничных милиционеров.

– Это насчет сегодняшнего убийства. Роулс жил в «Метрополе». Я решил, что нам следует съездить туда и посмотреть, чем он дышал, прежде чем уйти в мир иной. Идет?

Марфа сердито взглянула на него. Преступления богачей не интересовали ее. Отель «Метрополь» был другой планетой, сама атмосфера которой вызывала у нее неприятие.

– Идет, – неохотно отозвалась она.

* * *

Автомобиль миновал последние деревья на авеню перед поворотом на гравийную дорожку, и свет фар уперся в георгианский фасад особняка. Несмотря на свое великолепие, усадьба располагалась, пожалуй, слишком близко к мемориальному парку Джорджа Вашингтона в Вирджинии, возвышаясь над стремительно несущимися водами Потомака и каскадом Грейт-Фоллс. Двадцать акров земли упирались в край парка. Безупречный особняк пропах деньгами; им попеременно владели скупщики земель, отставной генерал гражданской войны, стальной барон. Теперь, пусть и временно, владельцем стал Билли Грейнджер. Лок с одобрением относился к особняку, ибо он знаменовал собой победу здравого смысла в жизни его сестры.

Черный «порше» Билли, лимузин его компании и «кадиллак» Бет выстроились возле дома. Подстриженные газоны зеленели в мягком неоновом свете. Несколько последних бурых листьев, не замеченных садовниками, лежали, как пигментные пятна на старческой руке. На площадке стояли еще два лимузина из свиты Грейнджера, припаркованные на почтительном расстоянии от его машин. Должно быть, Билли пригласил коллег по бизнесу.

Лок захлопнул дверцу своего маленького «ниссана» и пошел к портику, поддерживаемому четырьмя белыми колоннами – в точности как у Белого дома. Лок улыбнулся. Особняк Билли немногим уступал в размерах президентской резиденции. Флагшток упирался в звездное небо, но сам флаг обвис в безветренном воздухе. Лампы-шары по обе стороны массивных распахнутых дверей источали желтое сияние. Свет лился и из окон, приветливый и успокаивающий.

Локу больше не нужно было беспокоиться о том, что он обнаружит внутри, как в те дни, когда этот благополучный фасад был пропитан ложью. Лок не испытывал инстинктивного напряжения, часто приходившего в прошлом, когда он не мог избежать приездов сюда, заранее страшась того, что он увидит. Наркотики Бет, ее пьянство, ее нервные срывы – все из-за измен Билли. Теперь он понимал, что они преодолели это, и его сестра снова стала прежней цельной личностью, почти такой же, какой была раньше. Лок предвкушал встречу с ней. Он мог даже понять и простить поведение Билли, поскольку оно не причинило Бет непоправимого вреда. Билли просто сломал брак с женщиной умнее, чище и талантливее его самого. Его любовницы всегда ослепляли шиком, но никогда не блистали умом.

В следующее мгновение Бет выбежала на ступени лестницы, словно это был ее двенадцатый или двадцатый день рождения, а не сорок первый. Она восторженно выглядывала из-за плеча дворецкого-англичанина, одетая в серебристое платье, облегавшее ее, как змеиная кожа, и обнажавшее одно узкое бледное плечо.

– Привет, сес... – но она уже по-детски обнимала его. Лок убрал пакет с подарками за спину и почувствовал, как она потянулась туда. Она неудержимо смеялась, обдавая его щеку своим теплым дыханием.

– Джонни! – наконец воскликнула она в шутливом негодовании и капризно надула губы. Он протянул ей подарок, и она на мгновение прижала пакет к своей девичьей груди, прежде чем протянуть руку и чуть ли не волоком втащить его в огромный холл.

– Рада? – спросил он.

– Я прожила сорок лет и собираюсь наслаждаться своим сорок первым годом!

Горничная протянула Локу бокал шампанского. Стиллман, дворецкий, покровительственно взирал на свою хозяйку и ее младшего брата, словно на хорошо воспитанных подростков. Бет увлекла Лока в гостиную.

В очаге потрескивали дрова. Приглушенный свет играл на мраморе камина, на позолоченных часах, стоявших на каминной полке, и отражался от мебели, собранной в комнате. Здесь была только американская и английская мебель. Французская казалась хозяйке слишком вычурной и вульгарной, к ужасу многочисленных вашингтонских матрон, стремившихся к близкому знакомству с Бет. Портьеры и ковры, как и мебель, были приобретены по ее выбору, а не под диктовку высокооплачиваемого дизайнера. Возможно, поэтому Локу нравилась гостиная Бет. Единственными картинами были два Сислея и маленький Сезанн. Повсюду лежали и стояли книги.

Книги их отца, в течение уже почти тридцати лет после его смерти считавшегося одним из лучших историков периода гражданской войны. Книги Бет, от ее авторской диссертации до последнего бестселлера, который она называла «скороваркой». Книги по истории, музыке, искусству. Много новых приобретений, восполнявших утрату отцовской библиотеки, и одна пустая полка, оставленная в насмешку или в качестве вызова. Полка, предназначенная для его собственных книг, когда он наконец удосужится написать их.

Бет позволила ему впитать в себя атмосферу комнаты, как она делала всегда, словно экскурсовод или заботливая мать, год за годом хранившая его старую детскую в том же виде, в каком он оставил ее. Бет стиснула его руку, молча разделяя с ним воспоминания, а затем с радостным смехом подтолкнула его к креслу. Ее глаза сияли, но не от выпивки или кокаина и даже не от пустой претензии на счастье. Теперь она и в самом деле была счастлива.

– Как там в России, Джонни? Дела хоть немного улучшились? – она спрашивала таким тоном, словно имела в России близких родственников, которым угрожала опасность. Она всегда говорила так о любом месте или государстве, которое было ей не безразлично, то есть о большинстве мест и стран. Благотворительность, поездки, денежные пожертвования... Она хотела сопровождать Лока в Россию, когда он поедет туда в следующий раз. Как то ни странно, она ни разу не путешествовала вместе с Билли. Он не мог видеть мир ее глазами, а ей требовалось, чтобы кто-то разделял ее ощущения.

– Рассказывай же! – добавила она, словно его молчание искушало ее.

– Не слишком хорошо. Хотя я встретил там одного честного полицейского.

– Тебя арестовали?

– Нет. Он допрашивал меня по поводу драки в баре отеля. Что-то вроде драки, – быстро добавил Лок, когда лицо Бет омрачилось. – На самом деле обычный спор. Поскольку я служу в госдепартаменте, то удостоился чести давать показания самому шефу местных детективов. Трудно представить себе более циничного типа, но все-таки он мне понравился. А в остальном... что ж, инвестициям Билли ничто не угрожает, хотя я не могу понять, какую выгоду от этого получают сами русские и их правительство.

– Пит Тургенев здесь, вместе с Билли. Они только сегодня прилетели из Феникса.

– Ван приехал вместе с ними?

– Нет... он немного устал.

– Ничего страшного?

– Нет, он в полном порядке. Думаю, он переутомился, представляя Пита Тургенева и его команду главным инвесторам. Он ведь отец Билли не только по фамилии... – Бет улыбнулась.

– А как твоя поездка в Нью-Йорк? Я приехал из России, а тебя даже не было в городе, – мягко упрекнул он.

– Сам знаешь. Богатые студенты слушают дебаты о голоде в странах третьего мира. Что это может значить для них? – Бет развела руками с длинными узкими пальцами. Бриллианты сверкали у нее в ушах и на шее. Лок решил воздержаться от иронии. – Может быть, двое или трое понимают позицию Объединенных Наций, остальные хотят, чтобы мы либо послали морских пехотинцев, либо убирались к чертовой матери.

Образы ее радикализма, ее протестов и яростных демаршей мелькали в его памяти. Он осознал, что по-прежнему смотрит на нее с интересом лечащего врача и что это забавляет ее. Слышать страстные, обличительные интонации ее голоса было все равно, что видеть признаки выздоровления.

– Выходит, ты окопалась в официальной должности джорджтаунского профессора, сестрица?

– Мои взгляды считаются политически некорректными...

– ...и, следовательно, ты не популярна, – Лок усмехнулся. Бет цеплялась за свои академические исследования, где проявлялся ее блестящий ум, поэтому Билли учредил должность профессора по геополитическим исследованиям, и она написала трактат по экономике Восточной Европы, попавший в списки бестселлеров научно-популярной литературы. Критика была заглушена магией успеха.

Лок спрашивал себя, будет ли она сегодня подначивать его по поводу его собственной книги, замысел которой сопровождал его уже долгие годы, словно преданная собака, на которую не обращают внимания. В госдепартаменте утверждалось, что каждый хороший мальчик нуждается в хобби, поэтому монографии, статьи, журналистская деятельность (в разумных пределах) и обзоры по искусству всегда поощрялись. Лок сам неоднократно занимался подобными мелочами, но книга была действительно тяжелой работой. В ответ на этот аргумент Бет обычно морщила свой маленький носик с превосходством человека, для которого в царстве разума не было тайн.

– Да, я непопулярна, но это не имеет значения – во всяком случае, теперь, – она вздохнула и потянулась, как маленький зверек в тепле у камина.

Когда-то это имело значение. Его мнение было той последней инстанцией, одобрения которой она искала. Праздный интерес Билли всегда натыкался на глухую стену непонимания.

– С кем ты встречался? – спросила она.

– Да так, с заместителем премьер-министра. Сейчас он в фаворе, но уже к следующему уик-энду может отойти в тень. Ельцин тасует их, как карты, стараясь угодить и тем, и другим.

– Все катится на тачке в преисподнюю?

– Может быть. А может быть, и нет.

– Билли говорит, что их экономика понемногу оживает.

– Билли может так говорить. Он отличный парень, но ему кажется, будто куска хлеба достаточно, чтобы осчастливить крестьянина, – Лок вскинул руки умиротворяющим жестом. Теперь, когда Бет снова чувствует себя любимой, она будет защищать Билли, как медведица – своего медвежонка.

Бет улыбнулась.

– Но деятельность «Грейнджер – Тургенев» должна приносить пользу людям!

– Да, кое-кому. Сейчас в Новом Уренгое есть русские, которые ездят на «порше». Полагаю, это что-нибудь да значит. А как вы с Билли?..

– Отлично, – ни малейшего признака замешательства или неуверенности. – Я забыла о том, что у нас было раньше, и он тоже. Теперь все замечательно.

– Вот и хорошо, – Лок сделал глоток выдохшегося шампанского из забытого бокала и расслабился в свете камина, отбрасывавшем их тени на дальнюю стену.

– Разверни свой подарок.

Бет сняла пакет с ручки своего кресла и разорвала обертку. Ее глаза восторженно расширились. Маленькая икона в позолоченной оправе, образ Богородицы, окруженной сусальными звездами и ярко раскрашенный – словно шлюха, мимолетно подумал Лок.

– Какая красота! – Бет поцеловала его в щеку и присела на ручку его кресла. Они вместе повосхищались иконой.

– Я купил ее на черном рынке в Москве у пожилой женщины. Должно быть, она десятилетиями хранила эту икону под матрасом.

Бет неодобрительно нахмурилась.

– Я заплатил справедливую цену, сестричка, можешь не сомневаться. Она неожиданно разбогатела, причем в американских долларах.

В дверь постучали. На пороге возникла невозмутимая фигура Стиллмана: взрослый пришел позвать детей.

– Гости начинают прибывать, мадам, – замогильным голосом объявил он. Лок, потягивавший шампанское, с трудом удержался от смеха.

– Спасибо, Стиллман, я сейчас выйду к ним.

Дверь за дворецким закрылась. Бет вздохнула и потянулась, а затем выпрямилась, разглаживая свое облегающее платье.

– Приходи завтра к ленчу, ладно? Я хочу поговорить с тобой, – она улыбнулась, прикоснувшись к его руке кончиками пальцев. – Нет, только поговорить. А сейчас я хочу радоваться.

Она легкой походкой направилась к двери. Лок последовал за ней. В огромном холле, залитом ярким светом, словно театральные подмостки, собрались женщины в вечерних платьях, мужчины в смокингах и черных галстуках. Величественная лестница поднималась на галерею. Люстры сияли. Нанятые по случаю торжества горничные проворно принимали пальто и плащи, погонные метры шелковых шарфов и ярких шалей. Драгоценные камни переливались и сверкали, словно женщины с обнаженными плечами намеренно позировали под льстивым электрическим сиянием. Бет напоследок сжала руку брата и уверенной походкой направилась навстречу гостям.

Улыбаясь, Лок взял новый бокал шампанского с пронесенного мимо подноса. Не прошло и нескольких секунд, как к нему подошел влиятельный лоббист, и он закружился в привычном водовороте власти и денег – неотъемлемых элементов атмосферы всех подобных сборищ.

* * *

Открытый чемодан лежал на кровати. От него веяло безнадежностью, но, вероятно, лишь потому, что Воронцов знал, какая участь постигла его владельца, лежавшего в холодильнике морга госпиталя Фонда Грейнджера.

Воронцов уже десять минут сидел на стуле с прямой спинкой в гостиной номера Роулса, глядя на чемодан. Лишь иногда слышалось шмыганье Марфы да бурчание труб центрального отопления. Чемодан, упакованный незадолго до того, как Роулса вызвали или забрали на свидание с профессиональным убийцей, подвергся обыску – аккуратному и осторожному, но тем не менее обыску. Не было ни папок, ни служебных документов. В стенном шкафу висел лишь один костюм вместе с парой обуви и сменой нижнего белья. За исключением туалетных принадлежностей в ванной, в номере не осталось практически никаких вещей владельца. Он был совершенно безликим. Где атташе-кейс, бумаги, документы, паспорт, другие вещи? Воронцов поднял трубку телефона. В неосвещенной комнате царил полумрак, за окнами по-прежнему бушевала метель. Он нажал кнопку связи с портье.

– Я хочу знать, не оставлял ли мистер Алан Роулс какие-нибудь вещи в вашем сейфе... да, который умер... да, милиция:

Его звание производило лишь незначительное впечатление на служащих отеля. Произошла революция, и люди больше не страшились КГБ и милиции. Они преклонялись перед другими, импортными богами – золотыми карточками «Америкэн Экспресс», деньгами, дорогими костюмами, быстрыми автомобилями. Он был всего лишь главным следователем и не мог считаться влиятельной персоной здесь, в лучшем отеле Нового Уренгоя, где его месячного оклада не хватило бы на сутки проживания в номере Роулса.

– Мистер Роулс ничего не оставлял в сейфе, – послышался ответ. Воронцов положил трубку. Марфа вышла из ванной.

– Нашла какие-нибудь таблетки, которые могут пригодиться твоей семье?

Она нахмурилась и кивнула.

– Должно быть, ему здесь плохо спалось, – она погремела таблетками в пластиковой упаковке и положила упаковку в карман. Жена брата Марфы страдала бессонницей. Страховка от газовой компании и пенсия по инвалидности, которую получал брат, потерявший руку на производстве, далеко не покрывала потребностей семьи в условиях экономики, перестроившейся на западный манер. Вскоре им придется подыскать себе другое, более дешевое место для жилья.

– Мне бы здесь тоже плохо спалось, – проворчал Воронцов. – Что-нибудь еще?

Марфа тяжело опустилась на стул, но сразу же поняла, что поза выдает ее усталость, и резко выпрямилась. Ее черный шерстяной шарф, обмотанный вокруг шеи и свисавший почти до кремового ковра, чем-то напоминал ручного питона. Ее маленькое, узкое красивое лицо припухло от приступа простуды.

– Нет, ничего.

– Послушай, возьми пару дней отгула, – Марфа собралась было протестовать, но Воронцов предупреждающе поднял руку. – Я вижу, что ты собираешься заболеть. Мне плевать, как сильно ты хочешь выловить наших приятелей-контрабандистов. Стоит чихнуть в неподходящий момент, и ты сорвешь всю операцию, так что не спорь со мной.

Она искренне, по-детски обиделась. К счастью, такая обида не длится долго.

– Предоставь грубую работу некомпетентным мужикам. Хорошо? – Воронцов улыбнулся. После недолгой внутренней борьбы на лице Марфы отразилась покорность судьбе.

– Хорошо, – сказала она. – Только не подведите, ребята.

Казалось, она с трудом удерживается от проповеди о жертвах наркомафии, о погибших и об их обездоленных семьях. Воронцов действительно нуждался в ее участии в этом рейде. Положа руку на сердце, скольким из своих людей он мог доверять до такой степени, зная, что они не сорвутся, что случайный выстрел или гудок автомобиля не предупредит об облаве поставщиков или распространителей?

– Как насчет этого дела, инспектор? – спросила Марфа, широким жестом обведя комнату Роулса. Для нее это было пустым времяпрепровождением – расследованием преступления, совершенного среди богатых, где жертвы недостойны сочувствия.

Воронцов провел рукой по седеющим волосам.

– Кто знает? Убийца забрал практически все, что могло бы послужить уликой. Комнату обыскал тот же, кто убил Роулса, согласна?

– Одну минутку, инспектор, – Марфа невольно чихнула и залилась гневным румянцем. Сняв трубку телефона, стоявшего на столике рядом с кроватью, она вернулась к своему стулу, раскрыла записную книжку и набрала номер. Ее нетерпеливое дыхание отчетливо слышалось в комнате.

– Антипов? – спросила она. – Милиция беспокоит... да, это я. Вы работаете ночным портье в «Метрополе»... да мне плевать, что я вас разбудила! У меня есть к вам несколько вопросов... – она помедлила, слушая. – Хорошо. Мистер Роулс, американец, живший в двести тринадцатом. Среднего роста, темные волосы, хрупкого сложения. Темное пальто... Он вышел из отеля в два часа или в половине третьего сегодня ночью. Он просил вызвать ему такси?

Она раздраженно фыркнула.

– Сколько постояльцев входит и выходит в это время суток? Послушайте, мы знаем, что вам платят сутенеры. Хотите, чтобы мы пришли и расспросили вас об этом? Хорошо. Вы помните? Хорошо. Такси... Фамилия водителя? Как? Носков... Адрес? Номер машины?

Она нацарапала что-то в записной книжке, лежавшей у нее на коленях.

– Что? Да, понимаю. Не уезжайте из города, сегодня вечером кто-нибудь заедет и запишет показания.

Марфа раздраженно бросила трубку на рычаг и с шумом выпустила воздух из легких.

– Я проверю водителя, инспектор. Но сначала приму пару таблеток аспирина и немного вздремну.

– Удалось узнать что-нибудь полезное?

– По словам Антипова, ему показалось, будто Роулс собирался сесть в лимузин – в черный «мерседес». Автомобиль ждал на стоянке отеля в течение часа или больше, но Роулс туда не сел. «Мерседес» просто поехал в том же направлении, следуя за такси.

2. Американская трагедия

– Знаете, в чем ваша ошибка? Вы, ребята из госдепа, – только никаких обид, ничего личного! – должны убрать свои задницы с дороги и позволить парням вроде меня и Билли Грейнджера отправиться туда с распростертыми объятиями!

Исполнительный директор нефтяной компании загнал Лока в угол огромной гостиной, так что его голова почти касалась крупных мазков на полотне Джексона Поллока.

– Я хочу спросить: вы, ребята, с вашими предубеждениями и гарвардской лощеностью, – какую пользу вы можете принести нам или хотя бы этим проклятым русским?

Его высокая, белокурая, благопристойно-очаровательная жена с огромным бриллиантом на пальце, сверкавшим, словно змеиный глаз, выглядела утомленной. Она свисала с руки мужа, словно красный плащ, дразняще вывешенный перед быками всего мира. Лок попытался обезоруживающе улыбнуться, но женщина оставалась непроницаемой для любых эмоций, не предписанных ее мужем.

– Я знаю, что вы имеете в виду, – умиротворяющим тоном произнес он. – Но все это не так просто...

– Просто, черт побери! – взвился бизнесмен. – Это вообще не проблема!

Лок заметил, как ручной лоббист директора подкрадывается к ним, с точностью до наносекунд подсчитывая стоимость разговора с младшим служащим госдепартамента.

– Просто пустите нас туда с благословениями и не мешайте нам!

– Насколько я помню, Сэм, наши торговые агенты в Индии прибегали к таким же аргументам, – отрезал Лок, в сердцах забывший о своей официальной маске. В глазах женщины промелькнуло слабое изумление, смешанное с интересом. Прежде чем мужчина успел ответить, Лок дружелюбно улыбнулся и добавил:

– Извините, Сэм. Давайте обсудим тонкости капиталистической этики как-нибудь в другой раз. Кажется, Билли зовет меня.

Лоббист принялся уверять Сэма в том, что слова Лока не имеют никакого веса еще раньше, чем тот вышел за пределы слышимости. По-видимому, Сэм считал, что его собеседник заразился безумными новомодными идеями, но для Лока разговор уже начал тускнеть и отдаляться, не оставив следа на самолюбии. Любая вашингтонская вечеринка была плаванием в открытом океане, где человек мог встретиться с акулами, рыбами-прилипалами и восьмирукими обитателями политических глубин. Лок уверял себя в том, что привыкнет к этому. Он уже не испытывал тяги к наркотическим сборищам, где Фрэнк Заппа или «Грэтфул Дэд» тихо бренчали в стереосистемах, где мир казался простым, а его проблемы – легко решаемыми.

Эту прошлую жизнь он до сих пор вспоминал с любовью. Он помнил вечеринки прошлых лет – и в то время, когда он работал на Компанию, и в то время, когда он перешел в госдепартамент. Вечеринки отмечали ступени его зрелости, восхождение к формальной пышности и блеску. Теперь он мог присутствовать лишь на таких вот великосветских раутах с обязательными черными галстуками, вихрем самоцветов, просторными залами и дорогими картинами на стенах. Вечеринки и мировые проблемы существовали, не изменяясь со временем.

Деловитый шум в столовой, голоса над тарелками и хрустальными бокалами манили его к себе. Все вашингтонские вечеринки были одинаковы: люди приходили, чтобы обрести себя в кругу избранных, среди знакомых людей, вдыхая аромат власти и денег. Лок огибал лоббистов, бизнесменов, редких конгрессменов или сенаторов, окруженных толпой прихвостней. Потом он встал в очередь у стойки буфета за чьими-то пухлыми обнаженными плечами, вдыхая аромат дорогих духов и сигарного дыма. Он получил свою порцию икры, креветок, лососины и бокал хорошего кларета, прежде чем раздатчики обратили внимание на следующего гостя.

Подкрепившись, он направился к Билли Грейнджеру и Тургеневу, на ходу автоматически определив местонахождение Бет. Ее изящные руки серией длинных жестов взмывали над ее головой и головами тех, кто окружал ее. Ее оживление было неподдельным, оно не подстегивалось выпивкой или кокаином.

– Джонни-бой! – Билли был громогласен, как всегда.

Лок посмотрел на своего зятя. Тот моментально отвел взгляд, словно не в силах забыть об их последней ссоре, о жестком выговоре, устроенном ему Локом. Речь шла о его изменах, послуживших причиной бедственного состояния Бет. Пока ей промывали желудок в клинике Уолтер-Рид, Билли признался, что ему слишком тяжело жить с ней, но еще тяжелее жить без нее. Он не таил в душе зла на Лока, но каждый раз, когда они встречались, возникало мгновенное замешательство.

Люстры лучились алмазным блеском. Настоящие бриллианты на бледных, смуглых и черных шеях призывно сверкали в ответ. Столовая была увенчана огромным куполом из цветного стекла.

– Здравствуй, Билли. Очень рад познакомиться с вами... Петр?

– Пит, разумеется, – с улыбкой отозвался Тургенев.

– Большинство наших акционеров смогут выговорить «Петр» только после принудительной трансплантации мозга, – пояснил Билли, пока Лок обменивался рукопожатием с русским.

– Ты был в Фениксе? – спросил зятя Лок.

– А как же, Джонни! Мы устроили презентацию для крупнейших пайщиков: чем занимается «Грейнджер – Тургенев», как мы видим будущее на ближайшие пять лет... В общем, вывернулись наизнанку.

Билли пил, хотя и не слишком налегая на спиртное, и время от времени похлопывал Лока по плечу широкой ладонью.

– Как поживает Ван?

– Отец немного устал. Полагаю, Бет уже сказала тебе, а? Не стоит беспокоиться, Джонни-бой, он переживет нас обоих.

Акулы и более мелкие рыбешки кружили вокруг их группы, сохраняя дистанцию, но не желая пропустить что-нибудь важное. Вместе с Тургеневым, исполнительным директором компании «Грейнджер – Тургенев» в Новом Уренгое, приехали трое или четверо русских, смутно знакомых Локу. Тут были и двое из администрации Билли, причем одна – моложавая женщина в поразительно красивом открытом черном платье, сверкающем бриллиантами. Вечеринка вращалась, словно водоворот взаимных услуг, денег и влияния, неспешно двигающийся через столовую в течение последних полутора часов. Бет буквально светилась от счастья в кругу своих друзей, восхищавшихся ее академическим гением, однако оживление, царившее вокруг нее, было менее интенсивным, чем то, которое окружало Билли и следовало за ним, словно космический мусор за ядром кометы. Билли вел дела в России; он имел под рукой конгрессменов и даже одного-двух сенаторов. Билли пользовался поддержкой и благосклонностью правительства. Билли был у всех на устах.

Тургенев был выше Билли, менее плотного сложения. Они могли бы составить неплохую пару в фильме о двух приятелях, да в определенном смысле таковыми они и являлись – один невысокий, смугловатый, широкий в кости, другой стройный, с бледной кожей и водянисто-голубыми глазами.

– Как поживаете, Джон? Жаль, что меня не было в Новом Уренгое, когда вы нанесли туда визит. Но в Фениксе в это время года гораздо теплее. Что уж там – в любое время года!

Людской поток уже начал относить Билли и Тургенева в сторону, и Лок приготовился на время расстаться с ними. Когда они отдалились на несколько метров, лицо Тургенева неожиданно стало напряженным, словно маска добродушия разом слетела с него. Он наклонился и что-то сказал на ухо Билли – что-то властное, повелительное. На лице Билли отразилось потрясение, словно ему сообщили о неожиданной смерти Ван Грейнджера или о катастрофическом падении котировок акций «Грейнджер Текнолоджиз». Локу однажды приходилось видеть такое выражение на лице Билли, когда они схлестнулись из-за Бет – словно ему вдруг открыли какую-то неприемлемую, нестерпимую правду о нем самом.

– Что-то не так, Билли? – позвал он. – Пит?

– Нет, нет, – отозвался Билли. Его лицо приняло обычное выражение, но в глазах застыла тревога.

Убийство Роулса не могло послужить тому причиной. Билли рассказал Локу, как он был удивлен и даже шокирован этим событием. Но он не был встревожен, как сейчас. Билли сказал: «Парень столько лет прожил в Вашингтоне лишь для того, чтобы отправиться в мир иной в Богом забытой Сибири... Попасть на обед к волкам – еще куда ни шло, но стать жертвой вульгарного ограбления?» Роулса можно было заменить, он не принадлежал к семье.

Билли еще не оправился от того, что ему пришлось услышать, но Пит Тургенев безмятежно улыбался. Нет, похоже ничего серьезного. Их группа, ведомая рыбой-лоцманом по направлению к другим акулам, двигалась неспешно, с сознанием своей силы.

– Увидимся, Джон, – бросил Тургенев через плечо.

Шум вечеринки отдалился от Лока. Он ненадолго остался в одиночестве, на собственном крошечном участке ковра. Рядом с его туфлей расплывалось жирное пятно – наверное, кто-то обронил свой салат. Бет не заботили такие мелочи – в конце концов, этот ковер специально предназначался для вечеринок. Обычно столовая сверкала полированным деревом и была застелена старыми персидскими коврами.

Лок торопливо доел остатки лосося и допил кларет. «Боже мой, красное вино с рыбой!» – мимолетно подумал он. Впрочем, вино было комнатной температуры и лучшего французского качества. Билли-бой, ты устроил моей сестре шикарный праздник! Хотя, возможно, это было чем-то вроде, запоздалого извинения за многочисленные измены и невнимание.

Мимо Лока проплыл один из его коллег. Лоббист на пару со своим клиентом зажали человека из госдепартамента между собой, словно охранники, ведущие заключенного. Лок улыбнулся и ответил на приветствие, помахав вилкой. Сезон охоты был в полном разгаре.

Билли и Тургенев, стоявшие в другом конце зала, о чем-то совещались с сенатором-демократом, который пытался возглавить сенатский комитет, осуществлявший контроль над программой содействия странам Восточной Европы и Российской Федерации. Тургенев держался как всегда благодушно, но лицо Билли омрачало какое-то новое, тревожное знание. Лок понимал, что должен поискать себе прикрытие – предпочтительно в виде молодой, красивой и неглупой женщины, – прежде чем его вовлекут в дебаты как постоянного эксперта госдепаратамента по России. Но он никак не мог отвлечься от картины разговора рослого Тургенева и каким-то образом уменьшившегося, съежившегося Билли. Русский же выглядел так, словно большую часть своей жизни вращался в вашингтонских кругах.

В определенном смысле так оно и было. В восьмидесятых годах Тургенев был молодым, но уже влиятельным офицером КГБ в Афганистане. Лок и Билли встретились с ним в последние дни, когда русские собирались уходить. Они помогали осуществлять надзор за отступлением, обмен пленными, следили за соблюдением гарантий свободного прохода через территорию, контролируемую моджахедами. Они стали собратьями по опыту – двое мужчин из ЦРУ и полковник КГБ. Они понравились друг другу при самых странных обстоятельствах и в самом неподходящем месте. У Лока где-то затерялся моментальный снимок их троицы на фоне гор со снежными вершинами. Они стояли обнявшись, словно трое старых приятелей на охотничьей вылазке. Это стало началом сотрудничества Билли и Тургенева. Когда русский возник в Сибири, возродившись в образе предпринимателя, они с Билли основали «Грейнджер – Тургенев», крупнейшую газодобывающую корпорацию на огромном нефтегазоносном поле Нового Уренгоя.

Группа целенаправленно двинулась к выходу из столовой, оставив недоумевающего сенатора – только Билли и русские, словно командиры, неожиданно покидающие поле битвы. Деловое совещание? Бет будет недовольна; ее либеральные взгляды простирались не настолько далеко, чтобы оправдать отсутствие этикета в себе, Билли или в ком-либо другом.

Деловитый официант, сновавший по залу с точностью хорошо отлаженного механизма, вновь наполнил кларетом бокал Лока. Последовал бессвязный обмен приветствиями с известным журналистом, но настоящего разговора не получилось. Журналист преследовал более крупную дичь, к тому же Россия в этом месяце вышла из моды в «Вашингтон Пост». Фоном всех международных новостей служила Босния. Младший сотрудник госдепартамента представил свою подругу – молодую женщину с маленьким лицом, прятавшимся за огромными дымчатыми стеклами очков, не скрывавшую своего благоговения перед Бет. Женщина оказалась одной из студенток, устроенных сестрой Лока на работу в ООН.

Затем Лок снова на некоторое время остался в одиночестве, праздно разглядывая гостей. Кто-то прикоснулся к его руке. Его радость при виде Бет мгновенно исчезла при виде ее беспокойства.

– Что стряслось с Билли? – требовательно спросила она, словно Лок каким-то образом нес за это ответственность.

– А что такое, сестренка? Потрясающая вечеринка...

– Билли заперся в кабинете с Питом Тургеневым и другими русскими. Я хочу, чтобы он оставался здесь и не бросал своих гостей.

– Послушай, это может быть важно...

– Джон, пожалуйста, вытащи его оттуда!

Она улыбнулась в ответ на пространный комплимент по адресу закусок и ее прически, высказанный голубовласой матроной, женой конгрессмена, состоявшей в одном загородном клубе, с Бет, но потом улыбка быстро сбежала с ее лица.

– Уверю тебя, Бет, не о чем волноваться, – сказал Лок, скрывая собственное беспокойство. Теперь все выглядело так, словно ее уверенность в себе оказалась просто маскировкой. Она не хотела вмешиваться сама, опасаясь, что одна неосторожная реплика может снова разверзнуть бездну под ее ногами.

Он кивнул.

– Хорошо, я попробую вытащить его.

– Спасибо, Джон, – и Бет тут же заговорила о последней постановке в Вашингтонской Опере с молодой представительницей класса музыкальных критиков, цеплявшейся за исполнение каждой ноты. Лок был рад возможности избежать этой беседы, поскольку Бет неизбежно представила бы его в качестве своего «брата-музыковеда», которым он отнюдь не был – во всяком случае, пока он наконец не закончит эту проклятую работу по Монтеверди... Бет приходила в ярость, когда он называл свой музыковедческий труд «хорошим поводом отдохнуть в Мантуе и Венеции, но не более того». Все это напоминало ему о том, что завтра следует позвонить вашингтонской леди из «Музика Антиква», оставившей ему суровое послание на автоответчике. Разумеется, завтра – как только он придумает подходящее оправдание для задержки со сценической версией оперы.

Дела обстояли не так уж плохо. Лок вышел в сумрачный коридор через широкие распахнутые двери столовой. У подножия лестницы один многообещающий художник, которому покровительствовала Бет, увлеченно беседовал с двумя банковскими служащими, сидя на нижней ступеньке. Подобно банковским прибылям, цена его картин была ориентирована на повышение. Возможно, банк сможет инвестировать... Шепотки, шепотки. Улыбнувшись, Лок постучал в дверь кабинета.

Из-за двери, которая оказалась запертой, доносились возбужденные голоса. Лок снова постучался и отпил глоток кларета из бокала, который держал в другой руке. Он не различал слов, но разговор происходил на повышенных тонах... Быть может, ссора? Потом Билли приоткрыл дверь на несколько дюймов, словно человек, опасающийся прибытия полицейских или сварливой домохозяйки.

– А, это ты, Джон? – Билли сильно вспотел и пил бурбон, судя по запаху изо рта. Он снял пиджак и ослабил черный галстук, болтавшийся на его груди, вздымавшейся, словно от быстрого бега. – Тебя послала Бет, да?

Лок мог видеть Тургенева, сидевшего в кожаном кресле с уверенно вытянутыми длинными ногами. Русский повернул лицо к двери, безмятежно улыбаясь.

– Да. Ты знаешь, как она может...

– Я занят, Джон. Пусть немного потерпит, ладно? – Билли наспех смастерил обезоруживающую бодрую улыбку. Его глаза были пьяными, усталыми... и встревоженными.

– О'кей, я всего лишь ее посланец, – Лок поднял руки в притворной капитуляции. Билли кивнул и сразу же отступил назад, закрыв дверь и снова заперев ее.

Не успев отойти от двери, Лок снова услышал повышенный голос Билли: гнев, протест, брошенный вызов. Он покачал головой. Не поделили прибыли, что же еще? Придется утешить Бет.

Он взглянул на часы. Половина двенадцатого. Завтра утром ему предстояла встреча с госсекретарем, пожелавшим выслушать его личные впечатления о ситуации в России. Скоро нужно будет уходить.

Лок зевнул и мысленно посоветовал себе не совать нос в чужие дела. Утешь Бет, раскланяйся с важными персонами, поговори с людьми, которые тебе нравятся, и мотай отсюда. Пит Тургенев выглядел крепким сукиным сыном, но то же самое можно было сказать и о Билли. Интересно, чем-то закончится их схватка?..

* * *

Постыдное и угнетающее занятие – глядеть через маленькое окошечко в двери больничной палаты. Отсюда Воронцов мог видеть лишь очертания тела женщины под одеялом. Ее лицо оставалось скрытым за взбитой подушкой. Дмитрий Горов неподвижно сидел на стуле рядом с постелью, глядя на руку, безвольно лежавшую в его руке. Застывшая фреска, картина последствий трагедии. Судя по всему, перед этим визитом жена Дмитрия получила большую дозу успокоительного. Он догадывался, что случались и более тяжелые визиты – когда она неудержимо рыдала, когда она находилась в сознании, но не узнавала его, когда она превращалась в ребенка...

Воронцов не мог понять, почему Дмитрий с такой регулярностью ходит сюда. Было ли это самоистязанием в память об умершей дочери? А может, его приводили в палату воспоминания о былой любви или сама любовь, еще сохранившаяся в его сердце?

Воронцов отвернулся, словно устыдившись собственных мыслей. Он пришел за Дмитрием, но тот, очевидно, еще не был готов покинуть безмолвную безумную женщину, которая когда-то была его женой.

Фармацевт подтвердил, что снотворные таблетки были прописаны Роулсу четыре дня назад. Служащий компании Трейнджер – Тургенев" опознал тело в морге. В кармане Воронцова лежал отчет о вскрытии, но там не было ничего такого, чего бы он уже не знал. Роулс не прошел пешком сколько-нибудь значительного расстояния. В рощу его оттащили волоком. Должно быть, водитель такси высадил его и вернулся в город. Роулс встречался с кем-то, кого он хорошо знал и не имел оснований бояться. На теле не обнаружилось признаков борьбы и, за исключением единственной раны у основания черепа, других физических повреждений не было. У русского, опознавшего тело, не нашлось никаких объяснений. Ожидалось, что Роулс следующим утром полетит в Петербург.

«Если его убили, то почему не ограбили?» – спросил русский.

Согласен, почему? Почему он оказался там, в морозной предрассветной глуши, даже не заподозрив неладное?

Воронцов взглянул на часы и зашагал назад по коридору к палате, где сидел Дмитрий. Пора идти. Дело Роулса представлялось огромным и зыбким, словно драматическая пьеса, проецируемая на плывущие облака. Возможно, оно имело важное значение, но в нем присутствовало нечто иллюзорное, нечто умозрительное. Груз наркотиков, который они ожидали этой ночью, был реальным. Он существовал в мире фактов, а только факты и могли представлять интерес для начальника следственного отдела УВД в сырьевом сибирском городе.

Воронцов тихо постучался и слегка приоткрыл дверь. Дмитрий кивнул, отвлекшись от своего бдения, отпустил безвольную руку жены и положил ее под одеяло. Потом он встал, взял свою шапку, какое-то мгновение помедлил над постелью и торопливо пошел к Воронцову.

– Извини...

– Ничего. Но уже три часа.

– Появилось что-нибудь новое?

– По Роулсу? – Воронцов покачал головой. – Ничего.

– Каковы наши дальнейшие действия?

Их шаги гулким эхом отдавались в коридоре, звуча одновременно впереди и позади, словно по госпиталю маршировала рота солдат.

– Полагаю, никаких действий не будет. Что мы можем сделать? Все считают, что парень был ограблен.

– Кроме тебя.

Воронцов пожал плечами. Ему невольно вспомнилось, как однажды он был в гостях у Дмитрия: летний день, воскресный шашлык на свежем воздухе. Он хорошо помнил жизненную энергию и силу, исходившую от жены и дочери Дмитрия, их неожиданную раскованность, открытость, спокойную уверенность в будущем. Комары весь вечер осаждали маленький садик у дачи Дмитрия, но это не имело значения. Комары не мешали веселью.

– Может быть. А может быть, и нет. Кто знает, что творится в мозгах у американцев?

Они спустились по лестнице в фойе, где находился приемный покой отделения неотложной помощи, как всегда, наводненный пациентами с загипсованными конечностями или перевязанными головами, плачущими детьми на коленях у мамаш, и – словно советский дух не мог выветриться до конца – неизменными уборщицами с ведрами и грязными тряпками. Впрочем, Воронцов полагал, что уборщицы во всем мире одинаковы.

День начал клониться к вечеру. На горизонте собирались кучевые облака. Воронцов распахнул захватанные пальцами стеклянные двери, и холод обжег лица вошедших обещанием близкой зимы. Подошвы их сапог скрипели по снегу, когда они шли к автостоянке. Дмитрий поскользнулся на льду, но Воронцов вовремя поддержал его.

В кармане Воронцова заверещал сотовый телефон.

– Да? – коротко бросил он, раскрыв аппарат.

– Самолет отправился по расписанию. Погода нормальная, так что они должны прибыть более или менее вовремя.

– Отлично, – он сложил аппарат, словно пустую обертку от конфеты, и сунул его обратно в карман.

– Ну? – Дмитрий забыл о своей жене.

– Самолет в воздухе и летит сюда.

Лицо Дмитрия стало радостно-возбужденным, как у ребенка. Впрочем, сейчас Воронцов разделял его радость и нетерпение. Несмотря на мороз, ему было тепло. Дверца автомобиля открылась легко, не пришлось даже греть ключ. Они сели в машину, словно собираясь на вечеринку. Роулс и Анна, жена Дмитрия, сразу же отступили на задний план.

Самолет с рабочими-газовщиками из Пакистана должен был приземлиться менее чем через шесть часов. Они встретят его в аэропорту, будут наблюдать за разгрузкой и высадкой пассажиров. Оперативная группа проследит за возвращением в город такси или автобуса, затем подождет, пока пакистанец по имени Хусейн не появится в зоне наблюдения вокруг многоквартирного дома. Не имело значения то, сколько героина у него окажется при себе – любое количество будет уже осязаемым удовлетворительным результатом. Это будет нечто реальное в отличие от туманных догадок, окружавших убийство Алана Роулса.

Воронцов включил зажигание. Дмитрий, сидевший рядом с ним, напрягся в нетерпеливом предвкушении, к которому примешивалось чувство вины за способность на несколько часов забыть о своей жене. Двигатель кашлянул, затем мощно взревел. От некой абстрактной драмы со многими неизвестными они перешли к последнему акту пьесы, в которой предполагалась настоящая развязка.

* * *

Звонок телефона постепенно вытащил Лока из глубокого сна без сновидений. Комната наполнилась привычными предметами, когда он включил ночник рядом с постелью. Четыре часа утра. Он слышал тихий шелест дождя за окном.

– Да?

– Это мистер Джон Лок? – спросил мужской голос после секундного замешательства.

– Слушаю. У вас важное дело?

– Мистер Лок, я лейтенант Фолкнер. Я звоню из дома мистера Уильяма Грейнджера...

– Одну минутку. Вы из полиции?

– Да, мистер Лок. Вашингтонская криминальная полиция.

Очевидное замешательство звонившего встревожило Лока. Он был словно парализован еще не обрушившимся ударом.

– В каком отделе вы работаете?

– В отделе расследования убийств, мистер Лок.

Лок молчал, слушая шелест дождя за окном, тиканье будильника, дыхание человека на другом конце телефонной линии. Внизу проехал автомобиль.

– Мистер Лок?

– Да, – ответил он хриплым, придушенным шепотом.

– Мне бы хотелось, чтобы вы приехали сюда, сэр, – помочь опознать...

– Нет! – это не было ответом на просьбу Фолкнера. – Что случилось?

– Здесь было совершено несколько убийств. Если вы сможете приехать сейчас, это поможет нам.

– Мертвые тела?

– Да. Насколько я понимаю, в доме были слуги?

В нем на мгновение зашевелилась нелепая, отчаянная надежда, всплеснувшая сломанными крыльями.

– Дворецкий. Домохозяйка. Сколько тел вы обнаружили?

– Вам придется опознать другие два тела, мистер Лок.

У Лока перехватило дыхание. К горлу подступила тошнота.

– Не вешайте трубку, – прохрипел он и, пошатываясь, устремился в ванную.

Когда рвотные приступы прекратились, оставив во рту жгуче-кислый привкус желчи, он увидел в зеркале ванной лицо незнакомца – побелевшее, осунувшееся, искаженное. Его разум блуждал, словно он очнулся от пьяного ступора. Его мозг наполняли образы Бет, Билли, их дома, садов, спускавшихся к Грейт-Фоллс, дорожки, по которой он подъезжал к дому с включенными фарами... Бет и Билли, Стиллман и Бет, Бет...

Спасения не было. Он попал в комнату с глухими стенами, где крик – единственное, что оставалось незнакомому лицу в зеркале – не мог услышать никто.

Бет убита...

* * *

С двадцатиминутным опозданием ТУ-154 пробил покров облачности и начал заходить на посадку. Слово «Аэрофлот», начертанное на его борту, звучало отчаянным воплем, возвещающем о потерянной цели. Воронцов смотрел, как он снижается и садится, словно перелетная утка, мелькнув в полоске темноты между посадочными огнями.

Он перевел бинокль, следуя за быстрым движением самолета, не замедлявшимся, пока огромная машина не развернулась, медленно и неуклюже, как раненое животное. Полторы сотни пассажиров томились в битком набитом салоне – иранцы, пакистанцы и все остальные, кого можно было набрать в Исламабаде для полета в сибирскую зиму. Нос самолета повернулся, с неторопливой решительностью продвигаясь вперед, к месту стоянки. Дмитрий нетерпеливо переминался с ноги на ногу рядом с Воронцовым. На этом самолете находился груз героина, тщательно спрятанный, гнездившийся в швах одежды, в тюбиках из-под зубной пасты или в коробочках для талька – достаточно, чтобы снабжать улицы Нового Уренгоя до следующего рейса, который прибудет послезавтра.

Самолет остановился. Воронцов продолжал наблюдать за ним в бинокль.

Иран, Пакистан, Кашмир – Мусульманский Треугольник, как окрестила его пресса и агентства новостей дюжины стран – пришел в Сибирь. Вернее, сюда проник один из его каналов сбыта, далеко не самый крупный. Наркологическое отделение госпиталя Фонда Грейнджера было чуть ли не до потолка забито жертвами этого канала.

В борту «Туполева» открылся пассажирский люк. Воронцову показалось, будто он слышит общий вздох всей оперативной группы, наблюдавшей за посадкой. Операция началась. Он ощущал и разделял общее возбуждение, пронесшееся, словно порыв свежего ветра.

Пассажиры начали спускаться по трапу. Быстрый взгляд, шепотом произнесенное имя – некоторые были уже знакомы по прошлым операциям. Но сейчас все ждали Хусейна, хотя и понимали, что гонцов может быть двое, трое, даже шестеро. Спрос на улицах в последние дни становился все настойчивее. Сообщество наркоманов дергалось, словно мертвая плоть, реагирующая на сжатие и расширение трупных газов. Они не могли ждать – они нуждались.

Иранцы, пакистанцы и прочие толпой направились к терминалу. Включился багажный конвейер, и из чрева багажного отделения начали выползать первые сумки и чемоданы. Воронцов взглянул на Дмитрия, прислонившегося к капоту автомобиля. Дыхание Горова было быстрым и неровным, вырываясь из груди облачками пара. Звезды пронзительно сияли в небе, подернутом редкими серыми облаками. Аэропорт извергал на пассажиров потоки неонового света.

Воронцов снова приложил к глазам бинокль. Он знал, что во многих сумках могут находиться наркотики. Сезонные рабочие не подвергались обыску по прибытии. Все делалось в стиле некой пародии на западную рекламу – «Сибирь приветствует вас!» Разумеется, операция могла бы стать гораздо более масштабной, но у них имелось единственное свидетельство информатора Дмитрия – узбека, обвиненного в растлении сына местного правительственного чиновника, состоявшего в родстве с заместителем премьер-министра.

Воронцову приходилось признать, что он фактически натравил Дмитрия на распространителей наркотиков, убивших его дочь неочищенным героином. Это казалось более целесообразным, чем видеть, как лучший подчиненный превращается в развалину за своим рабочим столом.

Пассажиры вошли в терминал.

Городская проблема наркомании разрасталась, как водоросли под лучами солнца, покрывающие всю свободную поверхность водоема. Политиканы поднимали шум, затем обо всем забывали, возвращаясь к привычному заискиванию перед иностранными компаниями, обладавшими реальной властью. Никто не хотел знать – по-настоящему знать – о наркотиках.

Словно отвечая его мыслям, портативная рация разразилась первыми рапортами. Хусейн находился в терминале аэропорта. Он направлялся к багажной карусели, затем ему предстоял проход через таможню. Как правило, рабочие не подвергались даже поверхностному обыску. Сегодня будет так же.

– Где Хусейн? – возбуждение Дмитрия висело в воздухе, как нечто легковоспламеняющееся, вроде паров бензина.

– Прошел багажную карусель. Он выглядит спокойным.

– Так и должно быть. Возможно, он проделывал этот трюк десятки раз.

Узбек был мелким торговцем, но он навел сыщиков на многоквартирный дом, обжитый семьями, родственниками и прихлебателями рабочих-иностранцев. Он покупал там очищенный героин. Героин доставлялся из Мусульманского Треугольника курьером по имени Хусейн. Это было все, что им удалось выжать. В обмен на информацию обвинение в содомии было скрыто от отца подростка. Юноша, сам наркоман, желал лишь одного – полной анонимности.

Воронцов посмотрел на своего подчиненного, едва ли не завидуя целеустремленности, державшей черты лица Дмитрия в напряжении. Так напрягается охотничий пес, почуявший добычу. Голоса в микрофоне портативной рации сливались в единый будоражащий хор. Хусейн забрал свой багаж – два чемодана – и направился через зеленый коридор таможни. Никто не остановил его, но о его выходе было доложено.

– Кто еще? – быстро спросил Воронцов. Дмитрий озадаченно взглянул на него. – Займитесь командой самолета, расспросите стюардесс, выясните, с кем он сидел. Пусть двое пойдут туда, на таможне вы больше не нужны.

– Есть, будет сделано.

Курьеров должно быть несколько – теперь, находясь на пике нервного напряжения, Воронцов ясно понимал это. Уменьшить риск, увеличить запас... Наркоманы уже начали выстраиваться в очереди перед наркологическим отделом Фонда Грейнджера, выпрашивая заменители героина, оставляя свои имена, адреса... Груз сильно запаздывал.

– Достаньте мне список пассажиров. Я хочу, чтобы каждого проверили по линии «Грейнджера – Тургенева», «Росгаза», «Сибгаза» и всех других компаний. Где они работают, связи между ними, если таковые имеются. Все поняли? Это задача на завтра.

Дмитрий благодарным жестом прикоснулся рукой в перчатке к плечу Воронцова. Тот испытал мгновенный приступ стыда, но Дмитрий не выказывал негодования по поводу того, что его оттеснили от руководства операцией. Оба ненавидели наркотики и страстно желали добиться результатов. Но Воронцов должен был признаться самому себе в том, что он всегда считал Дмитрия скорее крестоносцем, чем следователем уголовного отдела.

– Он садится в такси.

– Кто на «хвосте»? – резко спросил Воронцов.

– Не беспокойтесь, мы ведем его.

– Поехали, – обратился Воронцов к водителю. Они заняли места на заднем сиденье «волги». Автомобиль обогнул здание терминала и покатился к автостраде, гремя подвеской на неровном смерзшемся снегу. Узкие языки пламени на газовых скважинах горели в ночи, словно огни походных костров. Впереди мерцал город; жилые дома на окраинах казались скелетами, костяк которых набит разноцветными фонариками. Группа проезжала квартал за кварталом, направляясь к центру. Более крупные дома, коттеджи, обнесенные оградами заснеженные сады, церковь, кладбище, магазины еще сталинской постройки, узкие улочки. Уренгой был административным центром района, а Новый Уренгой – его пригородом. Теперь его население перевалило за сто тысяч человек и, возможно, пятнадцать-двадцать тысяч из них жили в трейлерах, бараках, строительных вагончиках и лачугах. Рабочие с Урала, Украины, из Ирана, Пакистана, Центральной Азии, продавшиеся в рабство по контракту на вахтовую работу. Их ожидали тысяча четыреста газовых скважин.

Они проехали огромный плакат, оповещавший о том, что Новый Уренгой производит две трети российского газа, четырнадцать триллионов кубических футов ежегодно. Слово «советский» было закрашено и заменено на «российский». Все вокруг казалось фантасмагорическим, почти кошмарным. За автостоянкой начинался трейлерный парк; огоньки слабо светились в необъятной темноте ночи, отдаленные друг от друга, как звезды в созвездии. Это был барачный городок компании, где полномочия Воронцова в лучшем случае воспринимались терпимо, а чаще игнорировались. Городок напоминал фабричный поселок в царской России с той поправкой, что здесь больше не было настоящих бедняков. Здесь жили отчаявшиеся, алчные, завистливые, порочные, но не нищие. Они выбрали жизнь люмпенов только ради денег. Шестьсот-семьсот тысяч рублей за неделю любой работы; миллион, два миллиона в неделю для любого, кто хотя бы в ничтожной степени обладал профессиональными навыками и проявлял ответственность.

– Такси Хусейна видите? – спросил Дмитрий по рации. Каньоны жилых домов окружали их. За шумом двигателя Воронцов смутно различал вой ветра снаружи и шорох снега под покрышками. Немногочисленные прохожие торопливо шли по тротуарам, их лица были полускрыты шарфами и меховыми шапками.

– Мы держимся прямо за ним.

– Не спугните его!

– Все о'кей, инспектор, все под контролем.

– Где вы?

– Перекресток улицы Кирова и Полярной. Стоим перед светофором.

– Держитесь на связи.

Дмитрий повернулся к Воронцову, сверкнув глазами.

– Это на самом краю зоны наблюдения. Он направляется туда.

Дмитрий держал микрофон в руке, словно оружие или нить, связывавшую его с жизнью. Автомобиль остановился перед светофорами, висевшими над перекрестком улицы Кирова и Нефтяников. Они находились в пяти кварталах от «хвоста» и такси Хусейна. Слева от них старый город утопал в сумерках, исчезая в ночи со своими кривыми улочками и сгорбленными домами. Улица впереди купалась в свете баров, отелей, клубов и кинотеатров. Улица Кирова превратилась в сплошной неоновый тоннель.

Машину занесло: никто не трудился убирать снег в начале зимы. Важнейшим транспортом были рабочие автобусы, доставлявшие людей на скважины, и тяжелые грузовики, перевозившие трубы и буровое оборудование. Перед их проездом улицы очищались снегоуборочными комбайнами. Во всех иных случаях...

– Что там? – спросил Воронцов, похлопав Дмитрия по плечу.

Синий огонек мигалки вспыхивал на фоне неоновых вывесок и небольшой толпы, собравшейся вокруг. Воронцов почувствовал, что Дмитрий готов запротестовать.

– У нас есть время, – сказал Воронцов. – Главное – быть уверенными в том, что его не выпустят из-под наблюдения. Подъезжай туда, – обратился он к водителю. – Посмотрим, что там еще наворотили.

Такое случалось нечасто, но все же случалось – пьяные, оказывавшие сопротивление при аресте, или их дружки, не желавшие останавливаться на начатом. Милиция уже потеряла в подобных стычках двух офицеров, получивших серьезные увечья, а один был убит.

«Скорая помощь» и машина милиции стояли у темного въезда в переулок. Патрульные наблюдали за происходящим, стоя рядом с автомобилем, не совсем безразличные, но едва ли по-настоящему заинтересованные. Увидев Воронцова, они вытянулись по стойке «смирно», готовые выполнять приказ. Он кивнул.

– Что у вас там?

Один из патрульных указал в глубину переулка:

– Мертвый наркоман, товарищ майор, судя по виду – сдох от холода. А этот, – палец в перчатке указал на зарешеченное заднее оконце патрульной машины, – этот пытался раздеть труп, когда тот еще не остыл. Называет себя другом умершего и утверждает, что тот не стал бы возражать.

– Арестованный тоже наркоман?

– Похоже на то. Он в плохом состоянии, видно, давно не кололся, – милиционер презрительно ухмыльнулся. Воронцов кивнул и подошел к санитарам, укладывавшим тело на носилки. Небольшая толпа уже расходилась, возвращаясь к теплу и уюту клубов и ресторанов. Он слышал смех, но не злой, а безразличный, явно по другому поводу. О наркомане уже забыли.

Ветер завывал в темноте переулка. Воронцов ощущал здесь присутствие других человеческих развалин, свернувшихся в картонных коробках и поглощавших любое пойло, способное даровать короткое забытье. Холодные звезды мерцали в небе, не замутненные неоновым светом.

Он повернулся посмотреть на тело, лежавшее на носилках. Изможденное лицо, поросшее короткой щетиной, налитые кровью глаза. Лет восемнадцать-девятнадцать, на вид русский. От одежды мертвеца воняло даже на холоде. Воронцов молча смотрел, как носилки вкатились в распахнутую заднюю дверцу машины «скорой помощи». Затем он повернулся к другому наркоману, пытавшемуся ограбить труп. Тот глядел на него глазами мертвеца на мертвенно-бледном бесстрастном лице. Воронцов пожал плечами.

– Вы полегче с ним, – проворчал он к удивлению милиционеров. – Просто заприте и дайте какого-нибудь зелья из наркологического отдела.

Милиционеры изумленно смотрели на него.

– Хорошо, сделаем.

Воронцов кивнул, сам удивляясь своему поведению. Садясь обратно в машину, он увидел на лице Дмитрия загнанное, фанатичное выражение монаха из романа Достоевского – подвижника, воюющего за душу Нового Уренгоя. Воронцов часто обыгрывал про себя образ Дмитрия как религиозного фанатика, но теперь это казалось уже не столь занятным, как раньше.

– Вас вызывают, – сообщил Дмитрий и одними губами добавил: – Бакунин.

Воронцов взял у Дмитрия сотовый телефон.

– Слушаю, товарищ полковник. Чем могу быть полезен?

– Я решил сам повести расследование по делу Роулса, – заявил Бакунин. – Пришлите мне все, что вам удалось узнать... Насколько я понимаю, не слишком много?

– Не слишком, – согласился Воронцов. – Появились аспекты, связанные с безопасностью?

– Я перевожу расследование на новый уровень, чтобы ублажить американцев. Вы не возражаете?

– Ни в коей мере, товарищ полковник. Желаю удачи.

Воронцов выключил телефон, положил аппарат между собой и Горовым на заднее сиденье и пожал плечами.

– Бакунин хочет забрать дело Роулса к себе?

Воронцов кивнул.

– Похоже на то. Что ж, в добрый час, – он потер руки. – А теперь давай-ка займемся нашей работой!

– Он расплатился с таксистом, – ожила рация. – Входит в дом с обоими чемоданами.

– Великолепно, – выдохнул Дмитрий.

* * *

Равнины Мэриленда сверкали красками поздней осени. Над Грейт-Фоллс стоял ясный день. Мирная природа Вирджинии и человек, находившийся в шоке от страшного события, в возможность которого он все еще никак не мог поверить.

Лок стоял на террасе с задней стороны особняка, глядя на сады, спускавшиеся по склону к Потомаку. Его дыхание пахло теперь лишь остывающим кофе, чашку которого он держал в сложенных ковшиком ладонях. Он чувствовал себя застывшим и онемевшим.

«Да, это моя сестра... да, это мой зять... дворецкий, да, дворецкий, мистер Стиллман...» А под деревом, возле главных ворот: «Да, это его охранник».

Вот и все, что он мог сделать или сказать. Лейтенант Фолкнер держался вежливо и внимательно, по-деловому. Он проявил достаточно чуткости, вскоре после опознания позволив Локу уйти на кухню, где тарелки и хрусталь, оставшиеся после вечеринки, были уже вымыты до блеска и разложены в ящики, готовые к отправке обратно в прокатные фирмы. В воздухе висел запах объедков. Он старался вытолкнуть из разума воспоминания о Бет, отбрасываемые каждой поверхностью, каждым предметом, к которому он прикасался. Бет выглядела... просто мертвой. Не испуганной, не удивленной, – просто безжизненной.

«Драгоценности, да...» Пустые ящики и коробки в ее спальне. «Да, Писарро... да, вещь весьма ценная...» Пустые рамы и светлые прямоугольники на стенах библиотеки и главной гостиной. «Я не знаю, сколько ценностей мой зять хранил здесь в наличных деньгах или в ценных бумагах...» Сейф в кабинете Билли был вскрыт с помощью взрывчатки. Пропало серебро, некоторые ценные нефритовые статуэтки, рисунки, украшения... На полу валялись клочья пакли, пенопластовые шарики, обрывки оберточной бумаги...

Профессионалы. Целая шайка. Может быть, даже заказное ограбление, как сказал Фолкнер. «А они... они обычно убивают?» – спросил Лок. «Иногда, но не часто. В данном случае они не собирались ждать, пока дом опустеет».

Конец истории. Конец существования Бет. Угасла. «За побрякушки, за проклятые побрякушки!» – выкрикнул Лок в единственной вспышке неистовства.

«Украдено ценностей на два миллиона долларов, – пробормотал в ответ Фолкнер, сжавший его руку. – А может быть, и больше. Мне очень жаль, но такое случается».

Фолкнер сказал, что полиция обнаружила список гостей, приглашенных на вечеринку, и его не будут беспокоить по этому поводу. «А вы сами когда ушли, мистер Лок?»

Потом Фолкнер наконец ушел из кухни. Свет ламп резал Локу глаза. Ему хотелось бежать прочь из дома, от воспоминаний о Бет на вершине ее счастья и уверенности в себе, не подозревавшей...

Теперь он мог видеть лишь девочку четырьмя годами старше себя, пытавшуюся не плакать, когда ей сказали, что мама с папой погибли в автокатастрофе. Оба умерли. Это воспоминание давило на него все время, пока он слушал Фолкнера, как бы сильно он "и пытался загнать его в глухие уголки сознания. Теперь оно осталось единственной памятью о Бет, и это особенно ужасало.

Лок отхлебнул из кружки. Кофе уже совсем остыл, и это взбесило его. Он швырнул кружку на лужайку через каменную балюстраду. Встревоженная белка стрелой метнулась в кусты. Серая полоска жидкости выгнулась в воздухе, словно хвост кометы.

Теперь, когда у него в руках ничего не осталось, руки его затряслись. Лок смотрел на них, изнывая от желания совершить насилие, отомстить...

О Боже... Яркая, красно-золотисто-зеленая осень насмехалась над ним, ясное утро было безмятежным и безразличным. Он слышал карканье ворон, чириканье других птиц. О Боже...

3. Воспитанные неподкупными

Дмитрий глядел через грязное ветровое стекло на полосы летящего снега, отделявшие их от ветхого многоквартирного здания.

В салоне было жарко от охватившего их напряжения. Воронцов различал белые, почти бесформенные силуэты других автомобилей. Два фургона с бойцами ОМОН были припаркованы за квартал отсюда, в неприметном месте, а сами омоновцы уже заняли позиции в дверных проемах, прислонившись к косякам – высокие, в комбинезонах и черных шлемах, обтягивавших лица.

Он поднял портативную рацию к щеке и проревел:

– Пошли!

Пахнуло ледяным воздухом, когда Дмитрий распахнул дверцу.

– Пошли!

Ветер. Вкус снега. Скользкая поверхность под ногами. Он видел, как первые омоновцы вошли в здание. Занесенные снегом ступени, грязная стеклянная дверь с радиально расходящимися от центра трещинами. Он представлял себе запущенный коридор с разрисованными стенами, с полом, выложенным серым линолеумом. Возможно, лифты не работают, но ОМОН специально тренируют для таких ситуаций. Нужная им квартира находилась на пятом этаже. Лишь несколько окон было освещено, еще меньше занавешено. Из-за крайнего убожества дома в нем обитали лишь семьи иммигрантов да самых малооплачиваемых газовщиков.

Темные тени падали на ступени лестницы из-за раскрытых дверей. В окнах нужной квартиры горел свет: наверху ни о чем не подозревали.

Дмитрий поддержал Воронцова, поскользнувшегося перед входом. Он видел других людей, в парках и комбинезонах. В их руках тускло поблескивали пистолеты. Вокруг царила атмосфера коллективного возбуждения, разделенной опасности, готовности к бою.

Они бесшумно поднялись по ступеням и проникли в дом. Одна фигура в черном комбинезоне ждала у лифта, другие стояли в готовности у лестничного пролета. Какая-то старуха, прислонившаяся к исцарапанной стене, часто моргала, непонимающе глядя на происходящее. Осведомительница? Воронцов так не думал. Просто испуганная старая женщина.

– Лифт?

Офицер ОМОНа покачал головой.

– На лестницу! – скомандовал Воронцов, повернувшись к Дмитрию.

Они бросились вслед за омоновцами и двумя оперативниками. Руки, сапоги, пистолеты... Воронцов понимал, что не сможет предотвратить стрельбы, фатальных случайностей, но, по крайней мере, Хусейна нужно взять живым. Он снова и снова подчеркивал это на летучке перед операцией, но все кивки и согласные гримасы сменились теперь бешеным восторгом предчувствия успеха.

Второй этаж. Дмитрий дышал, как огромный пес, цепляясь за расшатанные перила за спиной Воронцова. Какофония, доносившаяся из рации, не прекращалась ни на мгновение. Два омоновца уже достигли пятого этажа – «мы на лестничной площадке, здесь чисто». Их дыхание доносилось из микрофона короткими яростными толчками. Воронцов услышал щелканье снимаемых предохранителей. Третий этаж; испуганный ребенок в одной рубашонке, не прикрывавшей его крохотный пенис, мочился в коридоре – возможно, напротив собственной двери. Его глаза казались темными дырами на бледном лице.

Четвертый этаж. Оперативник, поднимавшийся перед ними, громко выругался, поскользнувшись на гниющих отбросах, вывалившихся из мусорного ведра.

– Прекратить шум! – шикнул Воронцов. Их сапоги, мокрые от тающего снега, шуршали, словно змеи, объятые паническим ужасом. «По-прежнему никого нет!» Треск рации. Детский плач. Возмущенный мужской голос, звук пощечины. Стук захлопнутой двери.

– Что там у вас?

– Кто-то в коридоре. Старик...

– Уберите его оттуда, только тихо!

Пятый этаж. Воронцов догнал двух оперативников, которые поднимались, по лестнице перед ним. Его глазам предстали потеки ржавчины по стенам, мусор, собачье дерьмо на потрескавшемся линолеумном полу. Двое омоновцев в комбинезонах гнали перед собой по коридору чахлого старика в пижаме, иранца или пакистанца. Широко распахнутые, объятые ужасом глаза мимолетно скользнули по Воронцову над рукой в перчатке, зажимавшей старику рот.

Снизу подоспели остальные – трое в комбинезонах и двое оперативников в гражданском.

– Он вышел не из той квартиры, которая нам нужна, инспектор. Та квартира дальше по коридору.

Воронцов кивнул и прислушался. Арабская музыка доносилась из-за двери, покрытой облезшей краской. Звуки спора, а возможно, просто обмен мнениями. Густой запах капусты, к которому примешивался аромат пряностей, перебивался вонью плесени и разложения. Ржавые потеки и влага, сконденсированная на стенах. Их дыхание, клубами пара белевшее в воздухе.

– Хорошо, по местам, – хрипло прошептал он. – Ждите моей команды.

Дмитрий заглянул в коридор, словно в огромный ящик с подарками.

– Постарайтесь взять его живым, постарайтесь взять их живыми!

Омоновцы двинулись по коридору короткими резкими перебежками, постоянно прикрывая друг друга, словно выполняя фигуры какого-то странного танца. Вскоре они заняли позиции с обеих сторон двери, за которой находились Хусейн, его сообщники и героин.

Четыре фигуры в шлемах и комбинезонах повернулись к Воронцову. Момент настал. В это мгновение никто не был взяточником и осведомителем, никто не состоял на жалованье у мафии, никто не оставался безразличным. Это было...

Воронцов кивнул. Самый рослый омоновец отвел ногу, попятился и нанес короткий мощный удар в хрупкую деревянную дверь. Дверь треснула и выгнулась вовнутрь. Не такой уж громкий звук...

...моментально потонувший в чудовищном грохоте. Волна пламени обволокла омоновца в тот момент, когда он восстановил равновесие. Двое других с криком отпрянули в стороны. Затем пламя опало. Человек, лежавший на полу, уже не горел, а только тлел. Воронцову казалось, будто он еще слышит крики, но это могло быть следствием шока. Нет, крики послышались снова. Не от омоновца, убитого взрывной волной и пламенем, а из глубины квартиры.

Воронцов неуклюже двинулся вперед. Ноги были как ватные и плохо слушались. Кто-то сбоку от него тихо повторял: «Нет, нет, нет, нет...» То был Дмитрий, лишившийся своего долгожданного подарка.

* * *

Локу чудились крики: протесты Бет против того, что вторглось в ее жизнь и собиралось лишить ее земного существования. Лок не мог не думать об этом. Его рука судорожно сжимала бокал с виски, разбавленным его неизбывной тоской. Он не отрываясь смотрел на коричневатую маслянистую жидкость вместо того, чтобы пить ее.

Потом его взгляд уперся в автоответчик, словно аппарат таил в себе некую невысказанную угрозу. Кассета была полна выражениями соболезнования и симпатии. Он прослушал каждую запись и не ответил ни на один звонок. Женщина из музыкальной группы, которой очень не хочется снова беспокоить его, но... Фред с множеством глубоких вздохов и искренним неуклюжим состраданием, купивший билеты на бейсбольный матч и теперь не знающий, что с ними делать... Суровый женский голос из библиотеки Конгресса, интересующийся, когда он собирается забрать книги, заказанные перед последней командировкой... Новые выражения симпатии, бессвязное, нелепое, нереальное бормотание людей, видевших его на краю пропасти и не знавших, как его спасти. Он отключил автоответчик.

Билли не успел добраться до какого-нибудь из многочисленных пистолетов, хранившихся в доме. Его застрелили в ванной, где и было обнаружено тело. Его голова повернулась набок, словно опущенная на плаху, кровь из раны на щеке, словно жидкая блевотина, стекала по подбородку в белую фаянсовую ванну. Бет едва ли успела пошевелиться в постели – Лок мог радоваться хотя бы этому. Одеяла и простыни даже не смялись, но в них появились два черных отверстия. Затем пули прошли через ее тело и углубились в матрас. Туго натянутые простыни прилипли к постели, засохшая кровь удерживала их на месте, словно наклеенные почтовые марки.

Лок смотрел из окна своей гостиной на полуденное солнце. Свет преломлялся слезами, застилавшими ему глаза. Ощущение дурноты стало уже привычным.

Его переполняли гнев и ненависть, он искал способа и возможности отомстить. Ему хотелось знать, кто это сделал. Он не мог избавиться от ощущения, что его обманули, словно Бет была ценной фарфоровой статуэткой, разбитой наглым посетителем. Вылив в горло остатки виски, он поперхнулся и побрел в ванную, где его снова вывернуло наизнанку.

Когда Лок вернулся в гостиную, телефон заливался звоном, словно возмущаясь невниманием со стороны хозяина. Лок поднял трубку, слишком поздно осознав, что именно это ему меньше всего хотелось бы сделать.

– Слушаю, – его голос звучал странно, словно не принадлежал ему.

– Джон? – иностранный, акцент. Не американец.

– Да, это Джон Лок. У вас важное дело? Прошу прощения, но я...

– Джон, это Пит... Петр Тургенев. Я понимаю, почему вы не узнали меня. Я хочу сказать, как мне жаль... как я рассержен.

У Лока саднило в пересохшем горле. Во рту стоял отвратительный привкус желчи, смешанной с алкоголем. Он внезапно понял, что больше суток ничего не ел и в то же время не просто смотрел на спиртное.

– Я не хочу говорить! – выкрикнул он, поражаясь самому себе.

– Джон, я понимаю, – успокаивал Тургенев. – Я чувствую это. Не вторгаясь в ваше личное горе, Джон, я тоже это чувствую.

– Спасибо, Пит, – Лок ухватился за сочувствие, словно собираясь утащить его на глубину, где он сам сейчас пребывал. В конце концов нашелся кто-то еще, понимавший, что все это означало.

В отличие от «Вашингтон Пост», раскрытый номер которой лежал на маленьком столике рядом с телефоном. В своем обычном разухабистом стиле газета сообщала в заголовке о «Кровавой расправе над Грейнджерами». Пространная статья, занимавшая почти всю полосу, пестрела подзаголовками типа «Среди жертв числится известная покровительница искусств» и «Ожидается падение котировок акций Трейнджер Текнолоджиз»". Все было чистенько и аккуратно, с подсчетом точной стоимости Билли и Бет на рынках промышленности и искусства. Каких еще заголовков мог бы пожелать для себя любой добропорядочный американец, погибший насильственной смертью?

– Джон, вы еще слушаете? – доброжелательность Тургенева стала настойчивой, почти собственнической.

– Да. Извините... – блестящий ум Бет и ее качества вашингтонской великосветской хозяйки в равной мере превозносились в статье. Деловые качества Билли и его знание рынка получили почти такую же высокую оценку – теперь, когда он умер.

– Послушайте, Пит, я и в самом деле не могу сейчас разговаривать.

– Понимаю. Мне просто хотелось сказать вам, что я понимаю.

– Спасибо.

– Это было ограбление?

– Да, – ответил Лок. – Дюжина картин, все ее драгоценности и так далее, – он бессознательно повторял слова Фолкнера, словно запрограммированный на выдачу лишь определенного количества информации.

Его желудок снова угрожающе содрогнулся, и он прищурился от света, бившего из-за кружевных занавесок. Бет купила их, сама повесила их...

– Как ужасно.

– Да.

– Я знаю... нет, я не должен этого говорить, Джон. Просто имейте меня в виду, если вам что-нибудь понадобится. Все, что угодно – даже если вам вдруг захочется просто с кем-нибудь поговорить... Скажите, должен ли я сейчас же поговорить с Ван Грейнджером?

– Нет, я сам это сделаю. Он уже выехал из Феникса.

– Должно быть, он совсем сломлен горем.

– Да... что-нибудь еще?

– Нет. Просто симпатия, Джон. Понимание. Держитесь!

– Да, Пит.

– Мы все любили ее, Джон...

– Да.

Лок положил трубку с такой осторожностью, словно гладил маленького дикого зверька. Пит Тургенев – о, Господи! Кто бы мог подумать; что КГБ обладает такой бездной чувствительности? Телефонный звонок вынес Лока еще дальше на рифы горечи и отчаяния. Вечерний приезд Ван Грейнджера казался символом конца, утверждением потери, которую невозможно вынести, оставшись самим собой.

Лок подошел к окну, раздвинул занавески. Квартира занимала половину второго этажа старого дома в Джорджтауне. Студенческое жилье в силу необходимости становилось уделом гражданских служащих, за исключением тех, кто обладал реальной властью – те выторговывали себе пригородные особняки с каждыми новыми выборами или по прихоти президента. В доме веяло духом Джорджтауна – атмосферой присутствия блестящих молодых мужчин и женщин, не желавших отдаляться от Гарварда, Йейла и других университетов после окончания учебы и начала политических и деловых игр. Двое, жившие внизу, были лоббистами картеля по производству безалкогольных напитков; второй этаж Лок делил с поэтом, не написавшим ни одной строчки после получения Национальной премии по литературе.

Женщины редко оставались здесь – переспать, как это называется у молодежи. В большинстве случаев за этим не стояло ничего большего. Лишь одна из них поселилась тут, завладев стенным шкафом наравне с местом в постели. В течение некоторого времени Джоанна была очень реальной, мучительно реальной для Лока. Он капитулировал перед нею, открыл ей сокровенные уголки своей личной жизни. Когда она ушла, поскольку этого все-таки оказалось недостаточно, Лок чувствовал себя опустошенным. С тех пор в его квартире не спала ни одна женщина. «В тебе есть холодное, темное место, куда никто не может заглянуть, а Бог свидетель, я старалась!» – сказала Джоанна за неделю до их разрыва. По-своему она была права. Лишь одна женщина могла полностью понять его, и эта женщина умерла. Он никогда не хотел делиться, становиться частью другого человека. Он не хотел полностью открывать свои тайны кому-то, кто не был достоин того – так, как была достойна Бет.

Кроны деревьев, росших вдоль тихой улицы, пылали золотом и багрянцем. В бокале виски, бездумно наполненном в очередной раз, не было льда. Двое детей со смехом разбрасывали кучу опавших листьев... Лок быстро отвернулся. Слишком похоже, слишком похоже! Они с Бет, вот так же разбрасывавшие осенние листья в Новой Англии... Бет осыпала его разноцветным дождем, а потом тщательно стряхивала шуршащие остатки, чтобы не получить нагоняй от родителей. Целая армия образов и ощущений, одно сильнее другого, стучались в его разум, готовые к атаке.

На его сетчатке отпечатался образ автомобиля – там, за играющими детьми и ковром багряно-желтой листвы. Он не хотел оборачиваться к окну, но почему-то обернулся. Человек в пальто и шляпе, приземистый, незаметный человек садился в черный автомобиль, а другой человек, выше и лучше одетый, выходил из машины. Смена караула. Лок смотрел на улицу. Автомобиль отъехал от тротуара, выпустив легкое облачко выхлопных газов. Человек, который вышел из машины, проворно скользнул за ствол ближайшего дерева. Дети продолжали играть, ничего не замечая.

Лок понял, что находится под наблюдением. Кто? Почему? Вопросы появились немедленно: сработал рефлекс, отточенный долгой тренировкой и не притупившийся даже после службы в госдепартаменте.

Затем он осознал и еще кое-что. Тот хаос, та пустота, о которой он говорил и которую явственно ощущал во время разговора с Тургеневым, не была всецело лишь пустотой его горя и утраты. По его спине пробежал холодок любопытства, смешанного со страхом. Это была та особенная пустота, тот эффект отдаленности, который возникает лишь в том случае, если телефон прослушивается.

* * *

Даже в наглухо застегнутых черных мешках тела не выглядели менее изуродованными, менее мертвыми. Они лежали бок о бок в коридоре, как жертвы автокатастрофы. Если Воронцов хотя бы слегка поворачивал голову, мешки начинали казаться ему черными сугробами. Он отошел в сторону, охваченный гневом и замешательством, словно обвиняя мертвых. В разрушенной квартире не оказалось наркотиков, за исключением следов, быть может, месячной давности, собранных ручным пылесосом в углу комнаты одним из экспертов-криминалистов.

Два телевизора, возможно, украденные, хранились в спальне с облезлыми, поблекшими обоями. Тела жильцов: Хусейн и другой мужчина, чье лицо осталось почти невредимым. Оно казалось Воронцову смутно знакомым, хотя и не по преступному миру, не по задержаниям или арестам.

Хусейн не принес с собой ничего – таков был безрадостный вывод Дмитрия. Их поимели... но каким образом? Кто-то, может быть, даже один из офицеров, участвовавших в операции, заблаговременно предупредил о ней. Хусейн не мог выбросить героин из такси. Он не останавливался нигде, кроме как у светофоров. В аэропорту с него не сводили глаз. Подмены не было...

Чей-то другой багаж? Или он вообще не вез героин? Воронцов потопал ногами по тонкому красному половику, пробуждая к жизни пальцы ног в мокрых сапогах. Следы сапог отпечатались по всему полу, накладываясь на потеки жира, забрызгавшие пол, стены и тела. Бытовой взрыв – таково было заключение экспертов. Готовили на неисправной керосинке, пролили жир, последовал взрыв... Все трупы обгорели, покрывшись ожогами от разлетевшегося жира и керосина. Плита взорвалась, словно бомба, когда обитатели квартиры собрались вокруг нее, чтобы погреться.

Но героина здесь не было. Эта мысль неотступно преследовала Воронцова. Дмитрий настаивал на точности полученной им информации: Хусейн должен был иметь с собой героин. Оставались подмена или заведомый обман. Так или иначе, их с Дмитрием одурачили. Все было специально подстроено для того, чтобы нагло сунуть кукиш им в лицо. Возможно, замысел возник в мозговом центре наркомафии, в голове одного из аналитиков, состоявшего на службе у того человека, который контролировал Хусейна. Наркотики вывезли в другом чемодане или вместе с грузом.

Воронцов выглянул через открытую дверь квартиры в ледяной коридор, где распростерлись четыре тела в черных мешках. Тот мешок, в котором находилось тело офицера ОМОН, лежал отдельно от остальных. Офицера ждет достойное погребение, с подъемом флага над дешевым гробом. В квартире воняло керосином, но присутствовали и другие, еще более неприятные запахи. Перегретый жир, обгорелая плоть... он резко оборвал эту мысль.

– Нас подставили с самого начала, – жалобно произнес Дмитрий. Воронцов сердито взглянул на него, но тот продолжал: – Они пожертвовали этими несчастными ублюдками, чтобы прикрыть свои задницы!

Несомненно, именно так главари и поступили. Хусейн был хорошим курьером. Другие двое могли быть развесчиками, упаковщиками, распространителями.

– Не исключен несчастный случай, – пробормотал Воронцов. ".

– Какой несчастный случай, когда здесь нет наркотиков? – взвился Дмитрий.

Они стояли в центре комнаты, на самом обгоревшем участке тонкого половика, словно парочка, увлеченная супружеской ссорой. Команда экспертов заканчивала работу в соседней комнате.

– Плита взорвалась, – настаивал Воронцов.

Рядом с Дмитрием возникло молодое улыбающееся лицо, окутанное облачком пара от дыхания. Дмитрий показал прозрачный пластиковый пакетик.

– Любин нашел это в разных концах комнаты, – сказал он. – В основном они засели в стенах и мебели.

В пакетике лежали острые кусочки металла, крошечные стальные бриллианты, поблескивавшие сквозь прозрачный пластик.

– Что это, Любин?

– Думаю, фрагменты осколочной фанаты, – ответил юноша и сразу же смутился, словно высказав дикую, неоправданную догадку. Воронцов повертел пакетик в пальцах и поднес его ближе к свету. Дмитрий, казалось, молча умолял молодого криминалиста продолжать, словно его собственная убежденность испарялась с каждой минутой.

– Я... э-э, я видел такие вещи раньше. Обычно ими пользуются террористы.

Ветер развевал остатки рваных занавесок. Они колыхались, как морские водоросли.

– Вот как?

Большинство криминалистов покинули комнату через пустой проем, где раньше была входная дверь.

– Я полагаю, граната была помещена в резиновую оболочку вроде детского воздушного шарика и спрятана в плите. Я не стал бы говорить так уверенно, если бы не...

– ...если бы уже не видел такие вещи раньше, – нетерпеливо перебил Воронцов. – Понятно. Что дальше?

– Да, все правильно, – виновато отозвался Любин и зачастил, преодолевая нерешительность: – Шарик нагревался внутри плиты. Он был наполнен водой, которая при расширении выдернула чеку осколочной гранаты, после чего граната взорвалась. Плита старая, металл тонкий. Осколки разлетелись во все стороны и буквально располосовали сидевших вокруг.

– Это не могли быть осколки плиты?

Дмитрий покачал головой. Любин повторил его движение медленнее, но с той же уверенностью.

– Они слишком правильной формы. Видите? Стальные иголки. Газ или жидкость расширяются при нагревании в замкнутом пространстве... Я не хочу сказать, что это какое-то хитроумное изобретение, но нужно повозиться.

Любин снова замолчал, как испорченная заводная игрушка, столкнувшись с холодным скептицизмом Воронцова. «Возможно, мне просто не хочется верить, – подумал Воронцов. – Слишком похоже на очередное предупреждение, хотя Роулс был убит чисто, профессионально».

Он прочистил горло и кивнул на дверь в спальню. Дмитрий и Любин последовали за ним.

Здесь было холоднее, чем в гостиной, пахло керосином, грязным бельем и несвежей пищей. Все трое словно участвовали в каком-то смехотворном заговоре или в сцене из сновидения. Воронцов повернулся к Дмитрию. Свет снова упал на пластиковый пакет в пальцах у Дмитрия, и стальные иголки засияли.

– Твой парень хорошо вышколен, – обратился он к Дмитрию. Тот обиженно взглянул на него.

– Я сам обратился к инспектору Горову с этой мыслью, – быстро сказал Любин. – Следы резины, осколки стали, сила взрыва – все сходится.

– Достаточно, чтобы убить омоновца, который взломал дверь? Может быть, это он вызвал взрыв... или ему просто не повезло?

– Возможно, что-то было прикреплено к двери. Я не уверен...

– Так в чем же вы уверены?

Их дыхание вырывалось облачками пара в холодной спальне.

– Я не могу быть абсолютно уверен – по крайней мере, сейчас, – но я видел такое и раньше. Чтобы точно выяснить, как обстояло дело в данном случае, я должен произвести лабораторный эксперимент. Если подправить ударный механизм, то достаточно лишь незначительного смещения, чтобы граната взорвалась.

– Алексей! – словно изнемогая от зубной боли, Дмитрий отвел Воронцова в сторону и приблизил лицо к его лицу. – Почему ты не хочешь поверить? Почему? – он по-детски дергал Воронцова за рукав пальто.

– Слишком много догадок, – резко ответил тот, – Любин видел то, что произошло на самом деле. Он не дурак, и он не работает по моему сценарию. Это была ловушка, ложный след!

Воронцов вздохнул, раздраженный упрямой настойчивостью Дмитрия и молодого энергичного Любина, который, как он теперь припомнил, обнаружил неопровержимые улики, изобличавшие причастность мафии к нескольким убийствам, представленным как несчастные случаи. Но Воронцов не нуждался в теоретиках: ему вполне хватало и одного Дмитрия.

Какая-то мысль настойчиво стучалась в его сознание. Убийство Роулса было знаком, предупреждением, но связано ли оно с этим случаем? Какое-то сумасшествие!

Ветер гремел отвалившимся жестяным подоконником, свисавшим из проема выбитого окна. Воронцов отчетливо слышал шорох и поскрипывание, когда в коридоре потащили мешки с телами.

– Ты уверен, что это осколки гранаты? – с неожиданной яростью спросил он.

– Я... да, я вполне уверен.

– Тогда проверь как следует! – Воронцов вышел в изуродованную гостиную, тускло освещенную единственной лампочкой. Образ взрывающейся керосиновой плиты на мгновение вызвал у него дурноту. Стальные иголки сверкали в пластиковом пакете: тонкие, смертоносные, одинаковые.

– Как следует! – повернувшись, повторил Воронцов.

– Слушаюсь, товарищ майор.

Если догадка Любина верна, так же верна, как и его догадка насчет убийства Роулса, то кто-то пошел на крайние меры, чтобы устранить единственный след, ведущий к торговле наркотиками в Новом Уренгое. А заодно предупредить следователей о возможных последствиях излишнего рвения.

Любин стоял у выхода в коридор, изучая обгоревшую дверную раму. Время от времени он кивал и что-то бормотал, очевидно, довольный своими умозаключениями. Воронцов почти физически ощущал злую волю и организованность тех, кто мог устроить смертельную шутку из взорванной керосиновой плиты и заминированной входной двери. Вы предупреждены. Мы знаем все, что знаете вы. Мы неприкосновенны.

Воронцов похлопал по плечу Дмитрия, взглянувшего на него, словно верный и простодушный охотничий пес. Снег залетал в комнату через разбитое окно и заметал красный половик, замызганный грязью и жиром. Воронцов с неожиданной силой сжал плечо Дмитрия. Он был рассержен.

Очень рассержен.

* * *

Закрыв за собой дверь, Лок повернулся и безошибочно распознал страх в сгорбленной позе Ван Грейнджера. Старик неподвижно сидел в кресле, его тяжелые морщинистые щеки изредка подрагивали. Лок моргнул, проясняя зрение, однако от Ван Грейнджера продолжало исходить отчетливое излучение страха, а не горя. В следующее мгновение Грейнджер осознал, что за ним наблюдают, и выпрямил спину.

Гостиная номера в отеле «Джефферсон» была задрапирована портьерами и обставлена тяжелой антикварной мебелью. По дороге Грейнджер много пил – слишком много, но он не был пьян. Не алкоголь затуманивал его черты и заставлял его руки дрожать.

– Как вы себя чувствуете? – тихо спросил Лок. – Не хотите выпить?

Грейнджер покачал головой.

– Все в порядке, Джонни-бой. Все о'кей.

Он помахал рукой перед собой, словно отгоняя что-то невидимое. Боялся ли он смерти? Убийство Билли поразило его, как апоплексический удар.

Лок налил себе большую порцию бурбона и осушил ее одним глотком. Ему не хотелось находиться в одной комнате с отцом Билли. Ему хотелось быть снаружи, где его горе могло спроецироваться на других людей или вещи, потеряться в безразличии улиц. Поездка на автомобиле от аэропорта угнетала его, а теперь на него давили стены номера, вызывая приступы мигрени. Он налил себе еще бурбона, стоя спиной к Грейнджеру и слыша его слабые движения: поскрипывание кресла, бесцельное пошлепывание стариковских ладоней по худым бедрам, шорох седой щетины под дрожащими пальцами.

– Ты не возражаешь, если Бет будет похоронена в Фениксе, вместе с Билли? У вашей семьи не было других планов?

Лок сжал зубы, подавив вспышку гнева. Он не мог сказать, что ему хотелось бы похоронить Бет рядом с родителями, на сельском кладбище в Коннектикуте. Ему не хотелось бы, чтобы ее похоронили в жаркой аризонской пустыне, но говорить об этом, было глупо. Она исчезла, и предмет для разговоров отсутствовал. Не имело значения, где сгниют ее останки.

– Нет, Ван. Они должны быть вместе, верно?

Лок яростно крушил все воспоминания о многочисленных визитах, когда они с Бет ездили на кладбище в Коннектикуте, утопавшее в цветах или в снегу. Все, что напоминало ему о родителях, заставляло думать и о ней. От них не осталось ничего. Ничего!

– Спасибо, Джонни-бой, – пробормотал Грейнджер. – Я... наверное, теперь я выпью.

– Бурбон?

– Да, конечно.

Лок наполнил еще два бокала. Грейнджер взял свой неожиданно твердой рукой. Его взгляд стал сосредоточенным. Он пытался составить у Лока определенное представление о себе, маскируя то, что можно было заметить вначале. Почему?

«Почему я думаю, что он боится, по-настоящему боится? Потому что я сам боюсь, когда вспоминаю об автомобиле, следовавшем за нами от аэропорта. Потому что я помню о человеке на улице перед моим домом и знаю о человеке, который сейчас дежурит перед отелем». Лок улыбнулся Грейнджеру уголками губ и отхлебнул бурбона. Грейнджер прикурил толстую кубинскую сигару, наполовину скрыв лицо ладонями. Возможно, приступ клаустрофобии объяснялся тем, что они находились под наблюдением.

– Что думают полицейские, Джон? Что они на самом деле думают?

Лок уселся в кресло с другой стороны полированного стола. Они были похожи на двух актеров, собравшихся играть в модернистской пьесе.

– Мотивом было ограбление. Похищены картины, драгоценности и другие вещи на сумму более трех миллионов долларов. Лейтенант, возглавляющий расследование, позвонил мне и сообщил оценку страхового агентства. Это не могло быть ничем иным...

В его голосе не звучало вопросительной интонации, но Грейнджер дернулся, словно ужаленный.

– Чем же это еще могло быть? – резко спросил он.

– У Билли были враги в бизнесе. У кого их нет?

– Но разве они убивают? – в горле у Грейнджера что-то булькнуло. Он покачал головой, глядя на свою сигару. Кокон пепла упал на ковер. – Билли не занимался делами, которые могли бы... – старик поднял голову, его серые глаза пронзительно блеснули. – Он возглавлял «Грейнджер Текнолоджиз», а не игорный бизнес или сеть притонов. Боже, как это бессмысленно, Джон, как это чертовски бездарно!

– Я знаю, – Лок сглотнул горький комок в горле.

– Они найдут этих животных?

– Возможно. Так они говорят. Если часть украденного, например, картины, попадет на черный рынок. Однако не исключено, что ограбление совершено по заказу, и тогда картины уже не увидят света.

– Ты хочешь сказать, что какие-то люди заказывают то, что им нравится, и пополняют свои коллекции с помощью таких мерзавцев?

– Да. Вы... мы оба знаем, что так бывает.

Неудовлетворенная потребность Лока в правосудии – в отмщении – отражалась на лице старика.

– Должно быть, они наблюдали за домом, – Лок снова сглотнул слюну, подумав о человеке, который сейчас стоял на другой стороне 16-й улицы, делая вид, будто читает газету. – Это продолжалось несколько дней или даже недель.

– Тогда почему они не нагрянули тогда, когда Билли не было дома? – почти простонал Грейнджер.

– Возможно, из-за сигнализации. Они могли обманом проникнуть в дом, например, представиться поставщиками продуктов или посуды для вечеринки. Так было проще убить Бет... и Билли, и остальных.

Звонок телефона, стоявшего на массивном письменном столе колониального стиля, заставил обоих вздрогнуть. Лок взглянул на капли пролитого бурбона на своих темных брюках, затем резко встал и потянулся к трубке.

– Слушаю.

– Сэр, пришел мистер Тургенев. Он называет себя другом семьи и хочет подняться в номер.

Лок прикрыл ладонью микрофон и повторил слова портье Грейнджеру.

– Он хочет вернуться сюда. Вы в состоянии...

Страх вернулся. Грейнджер окаменел в кресле, крепко сжимая в пальцах забытую сигару. Его зрачки метались из стороны в сторону, словно он видел кошмар наяву и искал убежища. Лок не мог понять, что происходит.

– Пит хочет отдать дань уважения, выразить свои соболезнования, – объяснил он. – Вы можете вытерпеть его присутствие в течение хотя бы пяти минут?

Грейнджер судорожно кивнул. Рука, державшая сигару, снова дернулась, словно отгоняя что-то невидимое.

– Разумеется, – хрипло произнес он. – Пит – хороший малый...

– Тогда я зову его.

В трубке послышался голос Тургенева, спрашивавший, все ли в порядке.

– Поднимайтесь, Пит. Только не оставайтесь надолго, о'кей? Мистер Грейнджер очень утомился после полета.

Лок положил трубку и невидящим взглядом уставился в окно. Грейнджер мало-помалу расслабился.

– Выпьете еще?

– Почему бы и нет, черт побери? Это ничего не меняет, но хотя бы снимает боль.

Старик протянул пустой бокал, упорно отводя взгляд в сторону. Лок наполнил его бокал и помедлил над собственным, но потом решил, что больше не хочет пить. Пока что нет.

В дверь постучали. Лицо старика мгновенно застыло, будто он готовился к драке или к решающей партии в покер. Лок пошел открывать.

Красивое лицо Тургенева выражало подобающие случаю симпатию и сострадание. В его глазах таилась печаль.

– Мне так жаль, Джон, – тихо произнес он, обменявшись рукопожатием с Локом. В следующее мгновение он энергично вошел в комнату, перекинув плащ через руку и держа на отлете русскую меховую шапку, жестом попросил Грейнджера оставаться на месте и твердым, выразительным жестом положил, ладонь на дряхлую руку старика. Рядом с ним Грейнджер казался маленьким и съежившимся. Вся картина на фоне светлого окна смотрелась, как средневековая фреска, изображавшая исцеление страждущего.

Тургенев опустился в одно из кресел напротив Грейнджера, не выпуская перекинутого через руку плаща. Он походил на отдыхающего тореадора.

– Я знаю, что ничем не могу вас утешить, Ван. Но поверьте, я понимаю вашу утрату и сочувствую вам... так же, как и Джону.

Он бросил взгляд на Лока, склонившегося над подносом с бутылками, покачал головой в ответ на молчаливое предложение выпить и вновь повернулся к Грейнджеру.

– Вам не нужно ни о чем беспокоиться, – негромко продолжал он. – Деловые вопросы будут улажены в надлежащее время. Сейчас нет ничего срочного.

Грейнджер кивал, глядя в пустоту. Лок отвернулся, но двое мужчин, сидевших за столом, отражались в зеркале перед ним. Тургенев подался вперед с выражением глубокого участия на лице; Грейнджер сжался в кресле, глядя на тлеющий кончик своей сигары. Сюжет фрески изменился, в нем появилась двусмысленность. Теперь Тургенев не утешал старика, а заверял его в том, что его будущее предопределено – словно спешил обрадовать новостью о выделении персональной пенсии после гибели близких. Живость и яркость образа поразила Лока, но видение было очень кратковременным.

Теперь он вспомнил. В автомобиле, пока они ехали в отель, старик сделал несколько бессвязных замечаний о «Грейнджер Текнолоджиз» и о будущем компании после смерти Билли. Тургенев являлся крупнейшим совладельцем, что автоматически предполагало возможность выкупа контрольного пакета. Ван Грейнджер руководил деятельностью Фонда Грейнджера, благотворительной корпорации со штаб-квартирой в Фениксе. Придется ли ему отдать и это? В зеркальном отражении Грейнджер казался готовым принять пустое, бессмысленное будущее. Впечатление было очень сильным, очень личным.

Лок вспоминал, как Билли появился в дверях своего кабинета – потный, сердитый и какой-то бессильный в своем пьяном возбуждении. Точно так же выглядел сейчас его отец. Тургенев комфортабельно устроился в кресле, вытянув длинные ноги. Он излучал ощущение власти, власти над...

Лок отвернулся от зеркала. Ему хотелось считать это паранойей, но он почему-то не мог посмеяться над своими подозрениями. Все подчинялось какой-то схеме, начиная с человека, который вышел из автомобиля напротив его дома и спрятался за деревом, и заканчивая слежкой по дороге от аэропорта, человеком на страже возле отеля и появлением Тургенева. Трусливое, загнанное поведение Билли в дверях его кабинета, теперешний ужас Ван Грейнджера, хотя Тургенев предлагал ему лишь свои соболезнования. Глядя на старика, можно было подумать, что ему угрожают.

Локу не нравилась его собственная животная подозрительность. Она возвращала его обратно к оперативной работе, обратно в Компанию, в то время, когда они с Билли познакомились с Тургеневым. С тех пор прошло много лет, и старые рефлексы, привычные некогда подозрения выглядели бессмысленно. Но теперь Тургенев, казалось, парил над Ван Грейнджером, как огромная темная птица.

Что за чертовщина здесь происходит?

4. Очень старые профессии

Пустынное солнце играло на лезвиях лопат, на хромированных деталях похоронных лимузинов, на автомобилях знаменитостей, бизнесменов и политиков. Отблески жесткого света ослепляли Лока даже через темные очки, усиливая и без того гнетущее ощущение присутствия гробов и темной ямы, в которую им предстояло опуститься через несколько минут. Необъятное безоблачное небо казалось таким высоким, как это может быть лишь в пустыне, но тем не менее оно давило на большую группу скорбящих, одетых в черное. Они сидели рядами, словно на выпускной фотографии колледжа, мужественно внимая последним словам пастора. Нетрудное мужество – оставаться в живых перед лицом смерти других людей.

За кладбищем слышался шум автомобилей, проносившихся по автостраде. Несмотря на раннее утро, в Фениксе уже было жарко. Трезубцы кактусов маршировали к горам на горизонте. Грейнджер плотно прижался к Локу, запах стариковского пота бил в ноздри. Отец Билли раскачивался на соседнем стуле с медленной, мерной неумолимостью маятника.

Ван Грейнждер сейчас так же опирался на Лока, как сам Лок опирался на Бет на тех, других похоронах, когда их посадили рядом с немногочисленными родственниками перед могилой, в которую опускали их родителей. Тогда голова Лока, казалось, была готова взорваться. Он ощущал тошноту и головокружение. Бет крепко держала его за руку, унимая его непроизвольную дрожь и слезы. Когда она ослабила хватку, рука онемела и покрылась синяками под перчаткой от давления ее собственного невысказанного горя. С мукой, которая всегда так легко возвращается, он вспомнил замечание соседа насчет Бет: «Странный ребенок. С виду не скажешь, что она такая бесчувственная».

Слезы подступили к его глазам. Он услышал эхо слов, которые хотел, но не мог произнести тогда:

«Ты ничего не знаешь! Ты вообще не знаешь мою сестру!»

Лок смахнул слезы и подавил воспоминания привычными усилиями рассудка. Большинство приехавших на похороны были незнакомы и ему, и Бет. Губернатор штата и его пухлая жена, знаменитости Феникса, те, кто пользовался благотворительной помощью Фонда Грейнджера, бизнесмены, какие-то люди из правительства, сенатор штата со своей любовницей, несколько человек из Трейнджер Текнолоджиз", которых он видел в вирджинском доме. Ряды незнакомых лиц, словно нанятых для представления «Похорон Года» на развороте светской хроники.

Блики света играли на ветровых стеклах автомобилей, взбиравшихся по склону горы Кэмел; городские небоскребы наблюдали за кладбищем с безопасного и удобного расстояния. Лок чувствовал себя здесь не в своей тарелке, отделенным от своего горя, от какого бы то ни было чувства связи с телами, лежавшими в гробах. Три дня назад содержимое одного из этих гробов было его драгоценнейшим знанием, квинтэссенцией его существования. Бет отдалилась на огромное расстояние с того самого момента, когда он увидел ее мертвой в доме. Образы гробов, погружаемых на борт скоростного «лиар-джета» Ван Грейнджера, возвращали в прошлое – к гробам, накрытым звездно-полосатыми флагами, прибывшим с далеких войн, к которым он не имел никакого отношения.

Ван Грейнджер, казалось, разрушался, как старая глиняная стена, глядя на мертвое лицо Билли. Он тяжело навалился на Л ока – пугало, не способное отныне противостоять и легкому ветерку.

Профессионально осторожные, уверенные руки подняли гроб Бет и на веревках опустили в сухой краснозем. Старик с усилием выпрямился, и Лок, судорожно подхватив горсть земли, бросил ее на исчезающую крышку гроба. Серебряная табличка с именем издевательски блеснула в ответ. Затем настала очередь Билли. Тело старика вздрагивало, как немощное сердце, толчками разгоняющее кровь под кожей цвета рисовой бумаги. Лок вложил немного земли в ладонь Ван Грейнджера, и сухие комья посыпались в могилу Билли. Пастор стрекотал, словно насекомое.

Вскоре все было кончено, и на них надвинулись шепоты, шелестящий ветерок шепотов, предшествующий шквалу симпатии, от которого хотелось бежать. Земля сухо застучала о крышки гробов. Лок отвернулся, поддерживая Грейнджера за локоть и направляя его к ряду черных лимузинов.

Лейтенант Фолкнер позвонил незадолго до отъезда траурного кортежа. По его словам, удалось напасть на след некоторых драгоценностей Бет. Они допрашивали парня, купившего их, – «с таким послужным списком он наверняка запоет, мистер Лок...» Однако в голосе офицера полиции не звучало особой надежды. Картины и действительно ценные вещи, а вместе с ними и убийцы, оставались такими же недосягаемыми, как...

...как Бет. Теперь они закапывали ее могилу, такую же уединенную и нелепую, как и его помыслы, вызванные манией преследования. Чем они были – безумным порождением его горя или попыткой скрыться от действительности, нырнув в изменчивую пучину своего прошлого, где каждый мог оказаться врагом? Фантазии не выживают под небом пустыни при температуре девяносто с лишним градусов по Фаренгейту.

Лок провел податливое, бескостное тело Грейнджера под шумок соболезнований сквозь лес протянутых рук к заднему сиденью первого лимузина, а затем уселся рядом со стариком. Поскрипывала кожа, тихо гудел кондиционер. Лоб Пока пощипывало от пота, но его глаза оставались сухими.

Ему хотелось оказаться в одиночестве где-нибудь подальше от Феникса, подальше от гор Суперститьюшн, от пустыни и необъятного неба, от которого не защищали даже поляризованные стекла.

Лимузин тронулся с места, сделав медленный плавный разворот на гравийной дорожке, и покатил к воротам кладбища. Отец Билли, сидевший рядом с Локом, погрузился в пучину немой ярости и страха. Возможно, это происходило потому, что смерть неожиданно постучалась к нему в кабинет или в спальню или возникла рядом с его бассейном в тот момент, когда он меньше всего ее ожидал. Думал он о собственной смерти или о смерти Билли? Бет, разумеется, играла отведенную ей роль во вселенной Грейнджера. Билли был женат, значит, его жена должна быть похоронена рядом с ним.

Лок протер глаза, когда автомобиль влился в поток движения. У него возникло ощущение, будто смерть может оказаться чем-то вроде инфекционной болезни. Ван Грейнджер заразился ею и теперь со страхом ожидал ее начала.

– С вами все в порядке? – пробормотал Лок.

Грейнджер покачал головой. Его сероватая кожа свободно свисала со щек, словно плохо подогнанная маска.

– Ублюдки убили его.

Лок скривился, не услышав упоминания о Бет.

– В его собственном доме!

Лок увидел жестокость, присутствовавшую в характере старика, – ту, которая привела его в силы специального назначения во Вьетнаме. Этой чертой обладал и Билли, в полной мере проявлявший ее в Афганистане. Скрюченные пальцы старого Грейнджера душили что-то невидимое у него на коленях, однако терпели поражение, не чувствуя реального врага, не имея власти и полномочий. Он не мог сжечь их дома, разбомбить их деревни, кем бы они ни были.

– Что мне делать? – услышал Лок чей-то незнакомый голос. – Что у меня теперь осталось?

* * *

Воронцов посмотрел на лицо мертвеца, запечатленное в мертвенном сиянии фотовспышки, провел пальцем по увеличенной фотографии. Потом он поднял голову.

– Значит, след ведет в никуда?

Дмитрий мрачно кивнул, снова напоминая обманутого ребенка. Это выражение стало уже обычным для него.

– Санитар из больницы Фонда Грейнджера. Мы знаем о нем все. Ты проверял его комнату в общежитии, ты можешь дать отчет о его передвижениях, привычках, друзьях, сексуальных склонностях, – все, кроме того, почему он был заинтересован во встрече с Хусейном.

Дмитрий стыдливо кивнул.

– Он даже не был наркоманом?

– Нет.

– И по результатам обыска нет никаких оснований предполагать, что он занимался распространением наркотиков?

– Никаких.

Воронцов вздохнул и покачал головой. Глаза жгло, словно под веки насыпали песку. На улице неохотно занимался день, окна были покрыты морозными разводами.

– Значит, не обнаружив героина на квартире у Хусейна, мы проверили каждого подозреваемого, проследили каждую ниточку, так? И ничего не нашли.

Воронцов невольно симпатизировал Дмитрию, ерзавшему на своем стуле. Сам он не мог испытывать такого острого чувства вины. Меа culpa.

– Послушай, я никого не виню, – добавил Воронцов. – За исключением, быть может, того ублюдка, который успел вовремя выдать план операции. Но не тебя и не Любина, доказавшего умышленность взрыва.

Любин улыбнулся и провел рукой по своей густой шевелюре, а затем разом посерьезнел, словно сочтя такое выражение более подходящим для дискуссии.

– Итак, что будем делать? Это не настоящие террористы, верно, Любин? То есть это не какая-то отдельная группа, собирающая средства на оружие контрабандой героина?

– Это один из обычных источников дохода, товарищ майор. А вы как думаете?

– Нет, – твердо ответил Воронцов. – Единственные здешние террористы – это янки и русские предприниматели, – он горько усмехнулся. – Все было сделано слишком аккуратно. Террористы ведь не стали бы открыто предупреждать нас?

Любин покачал головой.

– А значит, мы имеем дело с хорошо организованным бизнесом.

– Частью чего-то большего?

Воронцов пожал плечами. Солнце устало карабкалось по горизонту над автостоянкой.

– Надеюсь, что нет. Но террористы... это исключено. Они выпадают из общей картины. Они не смогли бы противостоять искушению взорвать газовую скважину или участок газопровода – хотя бы для того, чтобы заявить о себе. Да и кем они могут быть в конце концов – Труппой Арктических Рейнджеров – борцов за свободу"? Страна полна дерьма, но это мафиози и гангстеры, а не политики. Кого волнует политика?

– Тогда нужно отправиться в больницу и прижать кое-каких засранцев из нарокологического отделения, – предложил Дмитрий.

– ...или двинуть к шлюхам. Какой у нас любимый бордель? – глаза Воронцова оживленно блеснули. – Мы держали его под наблюдением до того, как приезд Хусейна перевернул все вверх дном.

Воронцов с опозданием подавил зевок. Бессонница была обычной гостьей в опрятной квартирке, где редко появлялся еще кто-нибудь, кроме него самого. Когда музыка приедается, книги перестают интересовать, а мысли так же мрачны, как и лицо, которое отражается в оконном стекле, становится нечего любить, нечего ожидать, не на что надеяться.

– У нас не было проверенной информации.

– Я знаю, – Воронцов встал и прошелся по кабинету к столу, где стояла кофеварка. Он наполнил чашки подчиненных, затем собственную. Кофе сближало, усиливало чувство общности, даже конспиративности.

Он был рассержен. Очень рассержен.

– Мы думали, будто кое-что нащупали, когда двое наркоманов умерли там от передозировки. Бордель казался удобным центром распространения, так как он обслуживает рядовых иностранных рабочих, а они-то и доставляют товар в Новый Уренгой. Но все пошло прахом, – Воронцов наклонился над исцарапанной крышкой стола. Его руки, сжатые в кулаки, лежали на двух стопках рапортов и свидетельских показаний. Потом он резко выпрямился и закурил сигарету.

Дмитрий с Любиным облегченно потянулись за своими сигаретами. Табачный дым, неизменный спутник раздумий, заполнил небольшой кабинет.

– Итак, кто же это? Уборщицы, санитары, сиделки из наркологического отделения или девки и их клиенты из лучшего борделя в городе? – он выпустил струю дыма в потолок. Любин сиял от удовольствия. Он был впервые неофициально допущен к доверительному разговору.

– Можно попробовать провести облаву в борделе, прежде чем слухи успеют... – Дмитрий умолк на полуслове и с силой потер лицо руками.

– Ничего, ничего. Мы постоянно должны напоминать себе, что у них есть источник информации внутри этого здания, – Воронцов мрачно взглянул на Любина. – Может быть, у них на крючке дюжина сотрудников. Так-то, молодой человек, от жизненных фактов никуда не уйдешь.

Он глубоко затянулся. «Мальборо», любимое курево американских ковбоев. Он слишком много курил: бессонными ночами, беспросветными днями.

– Ладно, нанесем визит сегодня вечером. В конце концов мы искали этот проклятый героин во всех других местах. Он не мог быть весь отмерен, продан и впрыснут за последние два дня! Так что, может быть, мы его там найдем... – Воронцов раскрыл первый попавшийся под руку отчет, затем второй, третий. Имена, даты, подозреваемые... Сотрудники госпиталя, уборщицы, проститутки, рабочие-газовики, приходившие в бордель, чтобы напиться, заплатить за секс, потом подраться на улицах... и забрать героин обратно на газовые скважины или в город.

Он сделал неопределенный жест и отодвинул папки в сторону.

– Как насчет ОМОНа? – спросил Любин. – Они на нашей стороне?

– Нет. Они винят нас в смерти одного из своих парней и требуют, чтобы мы нашли того, кто это сделал. А что касается помощи... забудьте о ней.

– Значит, мы остались сами по себе? – Дмитрий выглядел вполне довольным таким положением дел. Солнце постепенно утрачивало свой кровавый оттенок но по-прежнему низко висело над горизонтом.

– Похоже на то. Что делал этот санитар в квартире Хусейна? Он должен был что-то знать. Он никому не приходился родственником в этом доме и, насколько нам известно, вообще не был знаком с Хусейном. Наркотики и больница – лучшее прикрытие, чем бордель.

– Но больница субсидируется американцами и в значительной степени управляется ими, – напомнил Дмитрий. – Использовать бордель как прикрытие безопаснее.

– Бордель принадлежит Теплову, но он не занимается наркотиками. Это мы установили.

– Через пассажиров с рейса Хусейна никаких зацепок. И через экипаж тоже. Большинство прилетевших уже вкалывает на газовом поле. Автобусы компании забрали их прямо в аэропорту.

– А твой информатор... наш единственный информатор?

Дмитрий печально покачал головой.

– Он держится на расстоянии или пытается это делать. Или же его держат на расстоянии.

– Ладно, значит, рейд на бордель. Собери ребят, но пока не говори им, куда мы отправимся.

В дверь торопливо постучали, и она распахнулась, прежде чем Воронцов успел крикнуть «Войдите!». Марфа Тостева вошла в кабинет, на ходу снимая меховую шапку и разматывая свой длинный шарф. Ее глаза припухли, нос покраснел.

– Ты уже лучше себя чувствуешь? – с подозрением спросил Воронцов.

Она опустилась на жесткий стул и отдышалась.

– Я в полном порядке. Только что поговорила с Носковым, водителем такси. Хотите услышать, что мне удалось узнать?

Она вынула из кармана пальто свою записную книжку и раскрыла ее, не замечая озадаченного выражения налице Воронцова, пока не встретилась с ним взглядом.

– В чем дело? – спросила она.

– Какой еще таксист?

– Тот человек, который вез Роулса. А Роулс – тот самый американец, которого недавно убили. Помните, майор? – она не скрывала сарказма.

Воронцов прищурился и провел пальцем по крышке стола. На окнах блестели морозные узоры.

– Это уже не наше дело, – тихо сказал он. – ГРУ забрало его себе.

– Вы хоть понимаете, каких усилий это стоило – с температурой за тридцать восемь ходить по пятам за этим паршивцем? Его постоянно не было на месте, а ГАИ категорически отказывалась помочь!

Воронцов примирительным жестом поднял руки.

– Хорошо, докладывай. Кстати, сегодня вечером мы собираемся нанести визит Теплову.

– Я слышала о другом визите... Мне очень жаль, – добавила она, повернувшись к Дмитрию, но тот лишь пожал плечами. Она опустила голову и начала читать: – «Как выяснилось, Носков возил Роулса по городу почти всю прошлую неделю...» Довольно необычно. «Роулс не пользовался лимузином компании и сам не водил машину. У Носкова и в самом деле новое такси, но все же не „ЗИЛ“ и не „мерседес“. Как и ожидалось, большинство поездок Роулс совершал в офисы „Грейнджер – Тургенев“ и других компаний. Дважды ездил на строительные участки, пять раз в госпиталь...» Должно быть, страдал чесоткой, – она криво усмехнулась.

– Есть что-нибудь важное? – нетерпеливо спросил Воронцов.

– Прошу прощения, майор, вы не заснули? – ядовито осведомилась Марфа.

– Не остри!

– Извините, – сдавленно пробормотала она.

– Я передам это Бакунину, – Марфа громко захлопнула записную книжку и вздохнула. – Хорошо, значит, сегодня вечером. Мы знаем, что Теплов делает деньги на стороне: сдает комнаты нелегальным иммигрантам. Он прячет их, снабжает едой, даже газетами... Не исключено, что в конце концов он решил побаловаться торговлей героином!

* * *

Столики вокруг бассейна были заставлены пустыми бутылками. Ветерок, задувавший из пустыни, нес с собой тепло. Сдутые со столов салфетки, словно медузы, лежали на дне бассейна, хорошо различимые под слоем прозрачной воды. Последние гости давно ушли, стремясь побыстрее отделаться от груза чужого горя, а возможно, от молчаливого, напряженного спокойствия Ван Грейнджера, отталкивавшего так же сильно, как электрическое поле. Старик был настороже.

Джон Лок сидел за одним из столиков, и парусиновый зонтик над его головой хлопал, как флаг на ветру. Феникс возникал из темнеющей пустыни пятнами и островками неона, похожими на лужицы мерцающего металла, пролитого на ложе пустыни из какой-то гигантской плавильной печи. Отдаленные горы напоминали сгорбившихся древних животных, ждущих прихода ночи. Лок непроизвольно вздрогнул и налил себе бокал шампанского. Бутылка скользила в подтаявшем льду, наполнявшем серебряное ведерко. Дом за его спиной возвышался безмолвной сумрачной угрозой. Он не имел представления, да и не желал знать, где именно находится Грейнджер. Домохозяйка или дворецкий позаботятся о нем сегодня вечером.

Скорее по привычке, чем из интереса, он проверил содержимое автоответчика в своей квартире. Новые выражения соболезнования – так много, что он раскаялся в своей затее. Строгий женский голос, голос нелюбимой учительницы, сообщивший ему, что центр имени Кеннеди снимает бронь с билетов, которые он заказал для себя и Бет в качестве сюрприза на ее день рождения... Джоанна, неловко и скованно предлагающая свое осторожное, ненавязчивое сочувствие: «Мне действительно жаль, Джон, так жаль...» Но все сообщения казались зашифрованными сигналами из далеких галактик, значившими все меньше и меньше.

Ему хотелось – о Боже, как ему хотелось думать о другом! Но на свете не оставалось ничего, способного заполнить пустоту. Он занимал в мире свое собственное место, но у него словно подрубили корни, и у Лока не было ни воли, ни даже желания пускать их заново. Его место останется пустым.

Лок отхлебнул тепловатого шампанского и снова наполнил бокал. В сумерках зажигались все новые и новые городские огни. Поместье Грейнджера располагалось за высокой оградой на склоне горы Кэмел, по-хозяйски возвышаясь над Фениксом. Самолет проплыл в небе по направлению к аэропорту Скай-Харбор; его сигнальные огни мигали среди первых звезд. Колибри исчезли вместе с солнцем.

Пора было уезжать. У Ван Грейнджера оставались слуги, и Лок в любом случае не мог сделать ничего, чтобы смягчить его горе или хотя бы ослабить признаки приближавшейся душевной болезни. Он мог лишь превратиться в еще одного слугу в этом доме, подавлявшем его своей иллюзией умиротворенности с намеком на вневременное существование. Ему хотелось вернуться в Вашингтон, заняться каким-нибудь рутинным делом, но старик льнул к нему, словно слепец к прохожему на переходе через улицу.

В открытом окне возникло лицо горничной. Встретившись с ее вопросительным взглядом, Лок махнул рукой, и лицо исчезло. Итальянские черепицы просторного патио бледно светились в полумраке. Огромный дом, выстроенный в стиле мексиканской гасиенды, озарился призрачным светом, лившимся из-за зашторенных окон. Перед уходом лечащий врач Грейнджера обещал дать старику снотворное.

Телефонный звонок ударил по нервам Лока, и его рука автоматически потянулась к трубке. Должно быть, кому-то до него понадобилось позвонить, и переносной телефон был поставлен на его столик. Лок поднял трубку, прежде чем вспомнил, что любой из слуг мог бы ответить на звонок.

– Да? Прошу прощения, это резиденция мистера Грейнджера, – собственный подобострастный тон заставил его улыбнуться.

– Я хочу лично поговорить с мистером Ван Грейнджером. Пожалуйста, соедините меня с ним.

– Мне очень жаль, но сейчас он не в состоянии ответить на ваш звонок.

Тон голоса изменился, словно начался другой разговор, не имевший ничего общего с первым.

– Я хочу передать ему мои искренние соболезнования, – услышал Лок. – Я прочел в газете о гибели его сына.

– Я передам ему ваше сообщение, мистер?..

– Я хочу выразить свои соболезнования лично мистеру Грейнджеру:

– Боюсь, в данный момент он находится под воздействием снотворного. Я сообщу ему о вашем звонке, как только он проснется. Это мистер?.. – Какой-то азиат – Лок понял это по пришепетыванию, легкому проскальзыванию шипящих созвучий в слогах.

Наступило непродолжительное молчание. Затем, словно отрывок из третьего разговора, в совершенно ином тоне:

– Скажите Грейн... мистеру Грейнджеру, что я звоню по срочному делу. Меня зовут Нгуен Тянь.

Значит, вьетнамец.

– Вы скажете ему, – утвердительно произнесли на другом конце провода.

– Я передам. У него есть ваш номер телефона?

– В данный момент я нахожусь в Фениксе. Деловая поездка. Я остановился в «Билтморе», – голос намеренно смягчился. – Я старый друг мистера Грейнджера.

«Старый друг, который не пришел на похороны», – подумал Лок.

В трубке стихло. Затем отрывисто, требовательно:

– Меня зовут Нгуен Тянь. Я знаю, он хотел бы поговорить со мной, и настоятельно советую вам разбудить его. Буду ждать его звонка.

– До свидания, – произнес Лок в ответ длинным гудкам.

Он отодвинул телефон, возмущенный настойчивостью вьетнамца. Какой-то деловой вопрос, неподписанный документ, ссуда или вложение капитала... Бог ты мой! Да, этот парень явно не буддист. Лок усмехнулся, но что-то – либо крепчавший ветерок, либо холодок в словах собеседника – заставило его поежиться. Нгуен Тянь, по существу, угрожал Ван Грейнджеру. Он имел власть над стариком и считал, что Грейнджер не может заставить его ожидать ответа.

«Этот вьетнамец в точности такой же, как Тургенев, – подумал Лок. – Человек, которого Ван Грейнджер боится или должен бояться...»

Сейчас дом казался нематериальным, выброшенным на горный склон по прихоти какого-то великана. Ветер становился все холоднее. Лок размышлял, но не мог объяснить себе происходящее.

* * *

– Послушай, Носков, твоя история не произвела впечатления на моего шефа. Придется тебе пошевелить мозгами и придумать что-нибудь получше.

Марфа Тостева улыбнулась таксисту, усевшись в его машину и хлопнув дверцей. Такси стояло третьим в очереди перед отелем «Метрополь». Другие водители притопывали ногами на утреннем морозце, курили и переговаривались друг с другом. Их дыхание белыми облачками поднималось к небу.

– Я все вам рассказал. Больше мне ничего не известно... товарищ офицер, – Носков провел рукой по приборному щитку за рулевым колесом, словно смахивая пыль. В салоне новенького французского автомобиля посторонние запахи отсутствовали. Обогреватель работал, чехлы на сиденьях были чистыми и опрятными.

Но почему Роулс пользовался этим автомобилем? В его распоряжении был лимузины компании, «мерседес» или длинный «ЗИЛ», которым представители «Грейнджер – Тургенев» пользовались для того, чтобы произвести впечатление на русских чиновников из Москвы. Однако Роулс нанял «рено» на эксклюзивной основе, с почасовой оплатой. За куда меньшие деньги он мог бы арендовать лучший автомобиль в агентстве Герца.

– Что натворил американец? – с хитринкой спросил Носков.

– Получил пулю в затылок. Ты что, не читаешь газет? – Марфа расслабилась на пассажирском сиденье, наслаждаясь теплом, исходившим от обогревателя. Носков хмурился, словно обдумывая возможность предложения взятки – испытанного оружия в борьбе с правоохранительными органами.

– Читаю. Но у вас получается, будто вы интересуетесь Роулсом, а не убийцей, верно?

«Верно, – подумала она. – Я вообще не должна быть здесь. Это превышение служебных полномочий». Но она пришла, потому что безразличие Воронцова жестоко уязвило ее, а таксист был единственным, кто мог навести на верный след.

– Мне нужны более подробные сведения, Носков.

– А иначе?..

– Я могу устроить тебе неприятности – возможно, небольшие, но тем не менее досадные. Договорились?

– Ладно, – мрачно буркнул таксист. От его одежды в салоне воняло застарелым потом. Почему Роулс, чистенький и ухоженный, целую неделю сидел за спиной этого человека в потрепанной душегрейке?

– Ты возил его в больницу и на ближайшие газовые скважины. Ты подвозил его к вертолету, когда он собрался в служебную командировку. Расскажи мне все о том вечере, когда ты посадил его в такси и отвез к месту убийства.

– Я не имею никакого...

– Хорошо, хорошо, я почти верю тебе.

– Чертовы менты, – буркнул водитель.

– Что верно, то верно. Тебе, должно быть, жаль, что тебя не допрашивает один из твоих приятелей? Ладно, меня не интересует, кому ты платишь, – только Роулс и только события того вечера.

Носков проехал вперед, встав на второе место в очереди. Одна из дорогих шлюх исчезла в недрах побитого американского автомобиля. Ее шифоновый шарф развевался за плечами, словно королевская мантия. Высокие каблуки, стройные ноги. Поневоле позавидуешь... Носков, наблюдавший за Марфой, недобро усмехнулся, словно угадав ее мысли.

– Тот вечер, – угрожающе повторила она.

– Все было так, как я уже рассказывал. Я отвез его за город. Он сказал: «Все будет в порядке, езжай домой». Утром он собирался позвонить мне, – Носков пожал плечами. – Вот и все.

Марфа вздохнула.

– В какое время он вызвал тебя?

– После полуночи. Я как раз собирался ложиться спать.

– Когда ты подъехал, он уже ждал тебя?

Носков кивнул, потирая свой узкий подбородок, поросший, короткой щетиной.

– Он разговаривал с Антиповым. Об этом я тоже уже говорил.

– Он сразу же сел к тебе?

– Да.

– В каком настроении он был?

– Как обычно, очень доволен собой. Почему бы и нет? У него куча денег и классная работа, а я был для него просто пустым местом.

– Но платил он хорошо, – Марфа заглянула в свою записную книжку, перелистав несколько страниц. – Ты видел лимузин, ожидавший снаружи, когда ты забирал Роулса?

– Где стояла машина? – тихо спросил Носков.

– Антипов утверждает, что на другой стороне улицы, – возможно, в сорока метрах отсюда. Вон там, – она указала рукой, повернувшись на сиденье.

– Может быть.

– Ты не заметил, поехал ли он за тобой?

– Уличное движение было еще довольно оживленным. Я не заметил ничего особенного.

Марфа в упор посмотрела на него. «Скользкий от природы, – подумала она. – Скажет только то, что будет вынужден сказать». Она кивнула.

– Ты не видел, останавливался ли какой-нибудь автомобиль на том месте, где ты высадил Роулса?

– Там? Ну, может быть. Вообще-то мне было не до того. Очень хотелось спать.

– И тебе не показалось странным, что он попросил высадить его посреди тундры?

– Он платил. Его слово было законом. Он сказал, что с ним все будет в порядке: кто-то подберет его. Конфиденциальная встреча – так он это называл. С глазу на глаз, чтобы никто не подслушал. Он не был встревожен. По-моему, он считал, что ему не придется долго ждать.

– Так и случилось, верно?

– Я не знаю! – взвился Носков. – За кого вы меня принимаете?

– Будешь так волноваться, заработаешь ранний инфаркт. Ты видел, как он садился в лимузин, который ехал за вами?

– Я не говорил, что за нами кто-то ехал.

– Ты видел, как он садился в лимузин, или нет?

– Нет. Когда я в последний раз посмотрел на него в зеркало заднего вида, он стоял на обочине дороги.

Марфа снова пролистала свои записи и ненадолго задумалась.

– Тебе приходилось возить Роулса в другие, необычные места?

– Вроде борделя? Нет. Он иногда выписывал себе девушку, правда, не в тот вечер.

– Ты подвозил ее?

Носков кивнул.

– Как ее зовут?

– Вера. Это все, что я знаю.

– Где ты забирал ее?

– В коктейль-баре «Шератон». Я не знаю, где она живет.

Ручка Марфы забегала по бумаге.

– Ты возил к Роулсу кого-нибудь еще? – без особой надежды спросила она.

– Нет... Впрочем, возил одного доктора из больницы. Американца, который там работает.

– Роулс был болен?

– А кто его знает? Может, он страдал чесоткой. Я же несколько раз возил его в больницу.

– Та же самая шутка, что и в прошлый раз. Моему шефу она не понравилась.

– Ходят слухи, что он вообще никогда не смеется.

– А ты бы смеялся, если бы тебе пришлось работать следователем в этой дыре и иметь дело с жлобами вроде тебя? Как звали того доктора-американца?

– Не помню.

– Вспомнишь, если постараешься, – заверила она.

– Смит?

– Попробуй еще раз. Почему тебе так нравится гадить по мелочам?

– Это нормальное поведение по отношению к ментам... в этой дыре, – ехидно отозвался Носков. – Его зовут Шнейдер. Доктор Дэвид Шнейдер. Это все? – он вывел автомобиль на первое место в очереди. – Мне пора заниматься делом.

– А я вредно влияю на твой бизнес? То-то и оно, – Марфа застегнула пальто, поправила шарф и открыла дверцу автомобиля. Комфорт и тепло улетучились в одно мгновение. – Советую больше не ездить по тонкому льду, Носков!

Когда она хлопнула дверцей, таксист скорчил гримасу и непристойно выругался за поднятым стеклом. Марфа улыбнулась и укоризненно покачала головой.

Еще одна шикарная шлюха, окруженная невидимым облаком дорогих духов, продефилировала мимо, даже не взглянув на нее. Высокая, хорошо сложенная, но с суровым лицом, и в глазах – ни иллюзий, ни разочарований. У Марфы внезапно улучшилось настроение. Она помахала рукой Носкову и направилась в кофейный бар отеля.

Американский врач по фамилии Шнейдер и черный лимузин, который Носков скорее всего видел, но пытался забыть. Не то чтобы он знал нечто конкретное – просто это его не касалось. Ему платили не за хорошую память, а угрозы Марфы не представляли для него опасности.

Воронцову это не понравится. Если он узнает...

...А ему придется узнать. Шнейдер был заведующим наркологическогоим отделением. Почему Роулс захотел увидеться с ним в своем номере, словно вызвал врача на дом? Стоило порасспросить Шнейдера, но для этого требовалось получить разрешение у Воронцова.

* * *

– Для вас это добром не кончится! – проревел Воронцов во всю мощь своих легких.

– Ради Бога, майор, – Теплов, содержатель борделя, дергал его за рукав. Обычное благожелательное выражение на его лице сменилось... чем? Нервозностью, чувством оскорбленного достоинства?

Они столпились в узком холле старого дома. Теплов, его мадам и двое вышибал стояли напротив Воронцова, Марфы, Дмитрия, Любина и группы милиционеров. Они напоминали две компании, опаздывающие на поезд и прорывающиеся в противоположных направлениях. Холодный ночной сквозняк проносился над ними и мимо них, словно тоже совершая плановый рейд.

– Пожалуйста, майор, не свистите!

Воронцов демонстративно поднес свисток к губам, надеясь припугнуть хозяина борделя. Вышибалы выглядели озадаченными, как и мадам – толстуха с ярко накрашенными губами, в шелковом халате, свободно облегавшем ее необъятные телеса. Люди из отдела нравов, как правило, вели себя гораздо вежливее. Но, с другой стороны, они обычно заглядывали сюда лишь для того, чтобы получить взятку в деньгах или натурой.

– Смотри, чтобы никто не выскочил из окна без подштанников, Теплов! На улице дрянная погода.

Воронцов наклонился к маленькому бородатому мужчине. Те плова было трудно ненавидеть и невозможно было поместить в жесткие моральные рамки. Марфе, судя по всему, было гораздо проще выражать свое презрение Соне – местной мадам и (в отделе нравов с наслаждением обсасывали эту сплетню) требовательной любовнице крошечного Теплова.

– Мы пришли не взятки собирать, поэтому просто не вмешивайся в наши дела, а мы постараемся вести себя как можно тише. Договорились?

Судя по выражению лица Сони, она хотела возразить, но Теплов быстро кивнул.

– Постарайтесь не расстраивать моих клиентов, майор! И моих девочек...

Воронцов рассмеялся. Любин улыбался до ушей, словно ребенок, попавший в магазин игрушек. Лицо Дмитрия выражало обычное нетерпение.

– Я постараюсь, Теплов, постараюсь.

Он слышал, как наверху открываются и закрываются двери. Каждый, кто решит бежать через окно, будет доставлен обратно сотрудниками милиции, окружившими дом.

– Хорошо, приступаем. Ты знаешь, что нас интересует. О мелочах можешь не беспокоиться.

Теплов облегченно вздохнул, словно Воронцов был неким респектабельным клиентом, склонным к садизму, но готовым хорошо заплатить за свой визит.

Милиционеры начали подниматься по лестнице. Воронцов услышал, как кто-то завизжал от боли, затем послышался хриплый смех. Он улыбнулся уголками губ.

– Сегодня у тебя нет важных посетителей, Теплов? Я очень на это надеюсь.

Теплов с жаром замотал лысой головой. Затем он, казалось, вспомнил нечто, противоречившее его уверенности, но сразу же замаскировал свое беспокойство выражением полной покорности судьбе. Соня пожала плечами и отвернулась, предварительно наградив Марфу надменным взглядом.

– Торопитесь, у вас не вся ночь впереди! – прорычал Дмитрий, поднимаясь по ступеням на площадку второго этажа, где начали собираться взъерошенные полуодетые девицы, предвкушавшие замешательство своих клиентов и готовые подразнить милицию.

– Что вы ищете, майор? – заговорщицким тоном прошептал Теплов, словно мог предложить любой продукт с черного рынка. – Вы же знаете, я ни во что не впутываюсь и строго слежу за своими девочками.

Воронцов похлопал маленького человечка по плечу, развернул его и подтолкнул в сторону его кабинета в глубине первого этажа. Они прошли через две комнаты с кричащей обстановкой, освещенные красными лампами, – почему всегда красными? – заставленные кушетками и диванами. Тихо играла музыка. Затем они миновали кухню, где повар-араб в переднике резал овощи, не обращая внимания на посетителей.

Кабинет Теплова был маленьким и аккуратным, как и его хозяин. Один угол занимал огромный сейф, оставшийся, возможно, еще с дореволюционных времен. Стол стоял перед окном, выходившим на кладбище с полуразвалившейся старой церквушкой. Старый, богатый персидский ковер и два кресла с низким столиком между ними завершали обстановку.

Теплов закурил сигарету и закашлялся. Воронцов принял предложенную сигарету и золотую зажигалку. Перед тем как закурить, он взвесил ее на ладони, словно ручную гранату.

– Ты ведь не собираешься предложить ее мне?

Теплов укоризненно покачал головой. В его коричневых выразительных глазах застыла вековая обида.

– Садитесь, майор.

– Благодарю. А ты тем временем открой-ка сейф.

Теплов озадаченно посмотрел на инспектора, но затем понял, что это не требование взятки, высказанное в самой прямой и обескураживающей манере.

– Там нет наркотиков, майор. По крайней мере, нет того, что вы ищете. Две-три девочки балуются гашишем, но кто может винить их в этом после тяжелого вечера? Кое-кто из клиентов мог без моего ведома протащить с собой возбуждающее... но ничего серьезного.

– Значит, ты слышал?

– О вашей последней неудаче? Да, майор.

– Что еще ты слышал?

Теплов набрал комбинацию, прикрывая замок своим телом. Затем он неохотно распахнул тяжелую дверцу. Воронцов присел на корточки рядом с ним, пошуршал бумагами, отодвинул кучки банкнот, перехваченные резинками, обнаружил фотографию с изображением молодого Теплова и стройной Сони, но не стал делать замечаний по поводу своей находки или ребенка на руках у женщины. Перебрал папки, бухгалтерские книги. Ничего. Он не был разочарован, так как не ожидал существенных открытий. Что-то мог дать допрос клиентов... а может, и нет. Его снова охватила усталость и безразличие.

– Закрой дверь.

Воронцов вернулся в кресло.

– Выпьете, майор?

– Почему бы и нет? Виски.

Теплов наполнил бокалы и опустился на стул за письменным столом. Виски было превосходным.

– Я слышал, вы потеряли человека вчера вечером. Я не играю в такие игры и вообще не состою в высшей лиге.

– Не состоял, это верно. Но, может быть, у тебя появились амбиции? Так случается, когда милиция демонстрирует свою беспомощность.

– Включая и вас? – пробормотал Теплов. Воронцов вскинул голову. Его глаза угрожающе сузились.

– Поосторожнее, – резко сказал он. Владелец борделя пожал плечами. – Если здесь не найдется вещественных улик, я могу забрать тебя за отказ сотрудничать и промурыжить двадцать четыре часа на допросе.

– Я взял за правило ни о чем не знать, – быстро сказал Теплов.

– Почему?

– Зачем спрашивать, если одного из ваших людей разорвало в клочья?

– Тебе угрожали?

Над ними слышались шаги и голоса. Из холла и снаружи доносились невнятные протесты. Доски пола скрипели от топота тяжелых сапог, выдававшего возбуждение погони.

– Нет. Я просто не лезу в эти дела. Что бы вы ни искали, майор, оно находится не здесь.

– Ты умный засранец, верно?

– Приходится, в этом-то городе. Не слишком ли вы торопитесь, майор?

– Убитый американец – он когда-нибудь приходил сюда?

– Нет. Он пользовался одной из девочек Кропоткина, высококлассных специалисток, которые работают в отелях. Специальный заказ, личные услуги, – он вздохнул. – Когда-то я устремлял свои замыслы в этом направлении, но Соня отговорила меня.

– А наркотики были бы...

– Они были бы выходом в другую лигу, где играют по другим правилам, значительно более опасным, – Теплов подался вперед. – Будьте осторожны, майор. Насколько мне известно, вы терпимый человек, а отдел нравов запрашивает разумную мзду.

Воронцов допил остатки виски.

– Кто именно?

– Да бросьте, вы же на самом деле не хотите этого знать. Но все, что я слышал – а у меня нет ни имен, ни подробностей, что бы вы там ни думали, – наводит на мысль, что дело большое и хорошо организованное, – Теплов развел руками. – Разве вы не понимаете, как...

На его лице неожиданно отразилось разочарование, словно он упал в грязную канаву, поскользнувшись на узкой тропке. Крики снаружи стали более громкими и настойчивыми. В дверях появился Дмитрий с раскрасневшимся возбужденным лицом.

– ...Выпрыгнул из окна второго этажа, – выдохнул он. – Какой-то араб. Ждал минуты, чтобы дать деру.

Воронцов заметил, что черты Теплова на мгновение как бы затуманились. Затем на них снова легла маска усталого безразличия. О чем-то догадывается или подозревает? Возможно. Воронцов подошел к Дмитрию.

– В какую сторону он побежал?

– Через кладбище, мимо церкви. У меня не было фонарика...

– Заводи машину, а я отправлюсь за ним. Встретимся на другой стороне кладбища.

Промелькнул коллаж из сердитых, нервных, разъяренных и виноватых лиц. Воронцов выбежал за дверь, скрипя сапогами по смерзшемуся снегу. Дмитрий сразу же бросился к машине.

Воронцов пригнулся, стараясь заметить убегающую фигурку на фоне морозного сияния, но так ничего и не увидел. Дыхание облачками вилось вокруг его лица. Подоспел сержант, за ним неуклюже выскочил Любин, споткнувшийся на ходу.

– Он точно побежал к церкви, товарищ майор, – возбужденно сообщил сержант. – Я не открывал огонь. Вы сказали...

– Все в порядке. Давай за ним.

Мерзлая почва была изрытой и бугристой. Воронцов поскользнулся на обледенелом могильном камне и едва не упал.

– Сержант, включите фонарик, – сердито распорядился он.

Впереди замелькал луч света. На заснеженной траве обозначились черные отметины – следы беглеца.

– Как он выглядел?

– Темное пальто, маленького роста. Думаю, араб.

Они добежали до церкви и помедлили у замшелой стены. Когда сердце Воронцова успокоилось, из всех звуков остался только звук их дыхания. Майор кивнул.

– Свети на следы.

Стена тускло поблескивала инеем. Звуки их шагов и дыхания рождали эхо, похожее на хлопанье занавесок на ветру. След, по которому они шли, ни разу не отклонился от прямой линии, не замер в неуверенности. Сзади доносился рокот автомобильных двигателей и слабые крики протеста: два милицейских «уазика» готовились увезти задержанных.

Но почему убегал этот человек? Трудно было представить себе служащего городской администрации или работника газовой компании – неважно, женатого или нет, – испугавшегося ареста в борделе Теплова или посчитавшего, что он не сможет нахальством или подкупом отделаться от ареста. В сущности, клиенты обычно бывали гораздо больше недовольны прерыванием совокупления, чем задержанием в качестве обычных подозреваемых.

Воронцов услышал звук другого двигателя: мощный, мерный рокот большого автомобиля. Визг шин.

Двор церкви выходил на узкую извилистую улочку старого города. В лицо Воронцову ударил свет фар... Куда, черт побери, подевался Дмитрий?

– Быстрей! – прошипел майор. Они рванулись к покосившимся воротам. Большой автомобиль уже отъезжал, мигая красными стоп-сигналами.

– Вот дерьмо!

– ...лять по шинам? – услышал он.

– Хрена с два достанешь! Где Дмитрий?

Большой автомобиль – черный «мерседес»? – свернул за угол и скрылся из виду. Затем в дальнем конце улицы появилась машина Воронцова. Где-то залаяла собака. Распахнув дверцу на ходу, Воронцов ввалился в салон, плюхнувшись на переднее сиденье рядом с Дмитрием. Любин успел запрыгнуть на заднее сиденье, но сержант опоздал – ему осталось лишь наблюдать за их исчезновением.

– В какую сторону?

– Налево!

Бампер автомобиля ударился о мусорный бачок или, возможно, о тележку, оставленную посреди улицы. Огни другого автомобиля исчезли. Это был «мерседес», теперь уже сомневаться не приходилось. Темное пальто, «мерседес», не хочет оказаться на" допросе... Кто? Почему?

Старый город сжимал их узкими улочками, съежившимися домишками, деревянными оградами и сараями, мелькавшими в свете фар. Прошлое России проносилось сериями отрывочных, бессвязных образов.

– Снова налево!

Туда он не мог повернуть, там слишком узко, но, может быть, он не знал об этом... Вероятно, направляется к одной из хорошо освещенных деловых улиц, чтобы затеряться там. Если так, то сейчас надо срезать порядочный кусок пути. Искаженное ужасом лицо в дверном проеме, морщинистый лоб, остатки седых волос. Собака, в последний момент успевшая выскочить из-под колес... Автомобиль так подскочил на рытвине, что у всех лязгнули зубы. Любин наклонился с заднего сиденья; Дмитрий протер затуманившееся ветровое стекло.

– Теперь направо!

Автомобиль свернул в кривой переулок, опасно скользя на чистом снегу. «Мерседес» здесь не проезжал – хорошо! Окна домиков укоризненно подмигивали скудными маленькими огоньками.

...Свет, движение...

– Улица Фурманова! – воскликнул Дмитрий.

– Ждем! – отрезал Воронцов.

Автомобиль высунул нос из переулка старого города, словно оголодавший бродячий пес. Воронцов выгибал шею, глядя в обе стороны вдоль улицы Фурманова. В основном офисы, перемежавшиеся кварталами жилых домов. Здесь было чище и тише, чем на большинстве улиц и аллей нового города. Пешеходы. Редкие автомобили, везущие владельцев домой с работы. Неторопливая вечерняя деятельность. Черный «мерседес»? Он должен появиться из-за...

Воронцов глубоко вздохнул.

– Есть! – торжествующе прошептал он.

Черный лимузин вывернул с Московского проспекта, за два квартала от* них, и торопливо пристроился в линию движения, слегка притормозив на скользкой мостовой. Водитель, невидимый за ветровым стеклом, увеличил скорость.

– Перережьте ему дорогу! – завопил Воронцов. – К дьяволу преследование, просто остановите его!

Он пристегнул ремень безопасности, Любин поспешно опустился на заднее сиденье. Дмитрий с разгону вылетел на улицу, и «мерседес», казалось, потрясенно застыл на долю секунды. Дмитрий ехал наискосок, отжимая его к тротуару. Внезапно черный лимузин увеличил скорость, словно таран, направленный на Воронцова. Тот напрягся в ожидании удара и как можно дальше отодвинулся от двери. «Мерседес» вильнул, но неумолимо приближался. Дмитрий по-прежнему направлял «волгу» под углом к линии его движения.

Столкновение. Дверь выгнулась внутрь и уперлась Воронцову в бедро. От столкновения с более тяжелым «мерседесом» автомобиль отбросило в сторону. Любин ругался на заднем сиденье. Лоб Дмитрия кровоточил после удара о ветровое стекло, на котором остались кровавые брызги. «Мерседес»...

...Другой автомобиль врезался в кирпичную колонну, первую в арочном проходе над тротуаром. Пассаж придавал более элегантный вид витринам дорогих магазинчиков, посещаемых в основном гангстерами да иностранными служащими нефтяных и газовых компаний. Ложечки для вдыхания кокаина, шарфы от Барберри, туфли от Гуччи, кружевное нижнее белье, английские сигареты.

Воронцов толкнул изуродованную дверь. В бедре засела тупая боль, но нога не кровоточила.

– Не открывается, сволочь! – в ярости пропыхтел он.

Капот «мерседеса» изогнулся, поднявшись горбом, ветровое стекло покрылось мелкой сетью трещин. Воронцов снова навалился на дверь и распахнул ее. Выпрямившись на нетвердых ногах, он зашагал к лимузину.

Дверца со стороны водителя лимузина раскрылась без труда. Человек за рулем был мертв. На мгновение Воронцов ощутил, как разочарование окутывает его, словно плотный туман. Потом он приподнял легкое тело. Кровь с головы и рта мертвеца осталась у него на руке, черная в неоновом свете ближайшего уличного фонаря. Он огляделся по сторонам. Любин махал рукой, подгоняя автомобили, водители которых замедляли ход, чтобы поглазеть на аварию. Дмитрий, прижимавший ко лбу окровавленный носовой платок, подошел к Воронцову.

Воронцов выключил зажигание и, словно заправский коммивояжер, перевел автоматическую передачу, в нейтральное положение. Его взгляд переместился на узкое смуглое лицо мертвеца. Араб, а возможно, казах или узбек. Небрит. Пальто было мертвецу впору, но почему-то казалось на нем неуместным. Кашемировое, судя по фактуре ткани. Воронцов обыскал труп и вытащил бумажник из внутреннего кармана. Шарф от Барберри, мимолетно заметил он. Это тоже казалось неуместным в сочетании с грязными ногтями и сальными волосами. Покойнику не подходили ни такая машина, ни такое пальто.

Воронцов раскрыл бумажник. Крупные долларовые купюры, настоящая валюта. Ничего русского. Много сотен долларов. Удостоверение личности... Он развернул сложенный кусочек картона.

– Что там?

– Здесь сказано, что он работает монтажником на одной из скважин. Иранец.

Воронцов снова посмотрел на пальто, на мертвое анонимное лицо. Иранский паспорт. Человек родился в местечке, о котором Воронцов никогда не слышал. Неквалифицированный рабочий. Сотни долларов. Газовые компании платили иранцам в рублях.

Воронцов протянул бумажник Дмитрию, нагнулся над телом с ключами в руке и открыл отделение для перчаток. Большой пакет, перехваченный резинкой. Только сейчас ему в глаза бросились золотые кольца на неухоженных пальцах с грязными ногтями. Он вскрыл пакет.

Паспорта. Дюжина паспортов. Американские, швейцарские, австрийские, один британский... Майор тасовал их, как карты. Улица казалась тихой и пустой. Полный тупик.

Лицо мертвеца смотрело на него невидящими глазами и как будто насмехалось над ним. Знающая, самодовольная ухмылка. Потеки крови не делали лицо трупа менее ехидным.

Воронцов снова перебрал паспорта. Американский, британский, швейцарский, голландский... Сотни долларов. Кашемировое пальто и золотые кольца. И все это в распоряжении какого-то подсобного рабочего из Ирана.

– Отбуксируйте автомобиль в гараж для экспертизы, – тихо сказал Воронцов. Выпрямившись, он протянул пачку паспортов Дмитрию, непонимающе смотревшему на него. – Я хочу, чтобы машину разобрали на части и обыскали, миллиметр за миллиметром.

Воронцов повернулся к мертвецу, чья голова свесилась на плечо за окошком автомобиля.

– Кто ты такой, черт тебя побери? – спросил он.

5. Круги на воде

Вьетнамец звонил еще два раза. Каждый раз, когда Лок сообщал Ван Грейнджеру о его звонках, это было похоже на впрыскивание яда в дозах, достаточных для того, чтобы поддерживать мучительное болезненное состояние, не убивая старика и не лишая его рассудка. За обманчивым спокойствием Нгуен Тяня скрывался акулий нрав. Грейнджер страшился этого человека. Старик погрузился глубоко в себя и приходил в ярость от простейших вопросов и предложений о помощи. Он разваливался на глазах у Лока – скорее больной, чем пьяный, несмотря на огромное количество алкоголя, неустанно поглощаемого им. Убийство Билли служило барьером против вторжения извне. Пьяное горе могло все объяснить... правда, оно ничего не объясняло. Дело было в Тяне и в том факте, что Ван Грейнджер не мог найти в себе мужества позвонить вьетнамцу.

Лок смотрел на городские огни за панорамным окном огромной гостиной. Его руки в карманах были сжаты в кулаки. Настроение Грейнджера и таинственность, окружавшая старика, давили на него, словно накопившийся заряд статического электричества. Он не мог ничего поделать и хотел лишь одного: уехать отсюда. Даже его желание помочь не было искренним – он ощущал рядом темный водоворот, грозивший затянуть его на глубину, как только он протянет руку Грейнджеру. В течение дня страх Ван Грейнджера преследовал его, словно вирус, так что даже поездка за город ничего не могла изменить. Больше всего ему хотелось отстраниться, уйти в тень.

Он услышал, как Грейнджер неуклюже подошел к коктейль-бару, налил себе очередную порцию и прошаркал обратно к кожаному креслу, в котором он сидел большую часть вечера, сгорбившись и опустив голову. Мелкие звуки скребли по нервам, словно ногти по грифельной доске. Лок провел рукой по волосам, больно дернув за их кончики. Сегодня утром у него состоялся телефонный разговор с Фолкнером. Парень, которого арестовали за попытку продать некоторые из драгоценностей Бет, назвал имена двух мелких скупщиков краденого. В голосе лейтенанта полиции слышался фальшивый оптимизм. Этот след приведет к обычному бормотанию: «Я не знаю его имени; просто какой-то парень в баре». Они никогда не узнают, кто убил Бет.

Заблеял телефон. Грейнджер вздрогнул всем телом и съежился в кресле, уже не скрывая своего страха. Лок наблюдал за ним почти с презрением. Он подошел к аппарату, прежде чем дворецкий или домохозяйка успели ответить на звонок по параллельной линии в коридоре.

– Слушаю, – резко сказал он.

Разумеется, это был Тянь.

– Мистер Лок, Грейнджер так и не перезвонил мне.

– Я уже сказал вам, что он нездоров. Сейчас он не может подойти к телефону.

– Тогда принесите телефон к нему, мистер Лок. Настоятельно советую вам сделать это. Или, может быть, мне следует явиться лично?

Это была уже неприкрытая угроза. У Лока лопнуло терпение.

– Конечно. Почему бы и нет? – он подтолкнул телефон к старику. – Почему бы и нет? – повторил он Грейнджеру, вжавшемуся в спинку кресла, словно перед экзекуцией. – Поговорите со своим вьетнамским другом, Ван, и тогда, быть может, я смогу уехать домой.

Он положил трубку на колени Грейнджера. Когда дрожащая рука потянулась к ней, он вышел из гостиной и закрыл за собой дверь, собираясь...

Пауза. Он собирался выйти из дома, повинуясь своему наконец-то прорвавшемуся гневу, и даже не думать о...

Очень медленно и аккуратно он поднял трубку аппарата, стоявшего в коридоре. Услышав звук собственного дыхания, он отодвинул трубку ото рта и прикрыл ее рукой. Его сердце бешено колотилось в груди. Какого черта он...

– ...был болен, – услышал он голос Грейнджера, не подозревавшего о том, что его подслушивают. – Моего мальчика убили. Эти сволочи убили моего сына.

– Примите мои искренние соболезнования, старый друг. Неужели вы считаете, что я счел бы себя вправе вторгнуться в ваше личное горе, если бы дело не было таким неотложным?

Долгое молчание. Лок слышал, как кухарка гремит посудой на кухне. Послышался ее голос и неразборчивый ответ дворецкого. Он ощущал нелепость и непристойность своего положения, стоя в холле с телефонной трубкой в руках. Молчание продолжалось, прерываемое лишь хриплым, медленным дыханием старика.

– Что происходит? – наконец спросил Грейнджер.

– Я вас не понимаю, друг мой. Вы должны знать, почему нам нужно поговорить. Неужели мне придется лично лететь в Феникс?

– Билли... – выдохнул Грейнджер.

– Теперь, когда Билли покинул нас, это ваша проблема. Вы понимаете меня? Мне дали заверения – серьезные заверения. При всем моем уважении и сочувствии существуют твердые договоренности, которые следует выполнять. До сих пор я не получил никаких известий о «красной лошади». Я должен получить удовлетворительный ответ, мой друг.

Угроза обволакивала слова, словно масляная пленка, придавая их ритму замогильное спокойствие. Прерывистое дыхание Грейнджера неожиданно участилось.

– Поклянись мне, что ты не имел отношения к...

– Полно, друг мой. Давайте не будем увлекаться фантазиями.

Ответ последовал быстро, слишком быстро, и Лок понял, что Тянь догадывается о подслушивании. «Поклянись мне, что ты не имел отношения к...»?

В желудке Лока зашевелилась тошнота. «Поклянись мне, что ты не имел отношения...» Спокойное мертвое лицо Бет, обращенное к нему. "Нет, – подумал он. – Нет".

– Так как насчет «красной лошади»? – спросил Тянь. – Когда я могу ожидать поставку товара?

– Не знаю! – Грейнджер сорвался на визгливый крик. – Вы же знаете, что я не разбираюсь в этих вещах!

– Тогда разберитесь, друг мой, разберитесь побыстрее. На меня оказывают сильное давление. Это – вопрос чести, и я не хочу терять лицо. Вы понимаете?

Грейнджер не ответил.

– Вы разберетесь... скоро?

– Да, черт тебя побери, Тянь! – тяжело дыша, крикнул Грейнджер. – Да!

Тянь бросил трубку, и Лок, попавшийся в старую ловушку, быстро положил свою. Он не сомневался: Тянь знал, что его подслушивают, но вьетнамца это не беспокоило.

Лок стоял в просторном коридоре, глядя на картины, висевшие на стене, – американский примитивизм и импрессионизм. Голова шла кругом, кулаки непроизвольно сжимались и разжимались. Гнев мигренью пульсировал в висках. Он злобно взглянул на телефон, словно обвиняя его в чем-то. Больше всего ему сейчас хотелось, чтобы он не слышал этого разговора, не догадывался, не знал...

"Красная лошадь ". Поставка товара. Обязательства. «Поклянись мне, что ты не имел отношения к...»

Он быстро вернулся в гостиную. Грейнджер подался вперед в своем кресле с телефоном на коленях, прижимая ладонь к груди. Но Лока больше не интересовало его состояние.

– Ван, что за чертовщина здесь происходит? – прорычал он, возвышаясь над Грейнджером. – Кто такой, черт побери, этот Тянь? Что он из себя представляет и какое отношение вы имеете к «красной лошади»!

Грейнджер слабо помахивал одной рукой перед своим лицом, другая судорожно сжимала ткань рубашки, сминая на груди зеленый шелк. На его скулах играли алые пятна, щеки приобрели пепельный оттенок. Он снова пытался что-то отогнать от себя – что-то, присутствовавшее за спиной Лока и пугавшее Грейнджера больше всего остального.

– Билли? Билли и героин? – Лок наступал, наклонившись над Грейнджером. Их лица почти соприкасались. – «Красная лошадь»? О Господи, Ван, неужели вы вместе с Билли...

Он не мог, не мог добавить следующее, жуткое звено – смерть Бет. Ее убийство получило объяснение, которое называлось «героин». Лок вытер ладонью капли пота со лба. Казалось, будто он горит в лихорадке.

– Нет! – из искривленных губ Грейнджера вырвался стон. – Ни Билли, ни я...

Он скорчился от боли. Лок не обращал на это внимания – старик явно притворялся.

– ...не имели отношения. Билли старался все исправить, он пытался остановить это... людей в корпорации... Мы не знали!

Он попытался подняться на ноги, широко раскрыв глаза и прижав ладонь к груди. Другая его рука цеплялась за рубашку собеседника, словно умоляя поверить его словам. Костяшки узловатых пальцев больно врезались в ключицу Лока.

Потом старик неуклюже осел на ковер, прежде чем Лок успел подхватить его. Его рука по-прежнему была прижата к груди, глаза невидяще смотрели в потолок.

* * *

В служебном гараже стоял промозглый холод. Воронцов пожалел, что не взял с собой меховую шапку. Он глубоко засунул руки в карманы своей подбитой мехом парки и притопывал ногами. Эксперты, собравшиеся вокруг черного «мерседеса», разобранного на части, словно детская игрушка, не проявляли энтузиазма. Воронцов подозревал, что ветровое стекло, решетка радиатора, украшение на капоте, а возможно, и большая часть автомобиля, в конце концов исчезнут в логовах расхитителей. Однако сейчас части автомобиля лежали вокруг корпуса, как раковины давно умерших моллюсков, выброшенные волнами на бетонный пол, заляпанный потеками машинного масла.

Патрульный автомобиль выкатился со стоянки и принялся с натужным ревом карабкаться на улицу по обледенелому скату. Шум не отвлекал их. Любин с преувеличенной дотошностью осматривал подвеску, затем перешел к передним сиденьям. Два других криминалиста беззаботно курили, проверяя на отпечатки пальцев ветровое стекло и боковые окошки. Вся сцена могла бы происходить в укромном гараже, где разбирают и перекрашивают украденные машины.

Воронцов взглянул на часы. Половина одиннадцатого. Прошло двенадцать часов с тех пор, как они нанесли визит в бордель Те плова и вспугнули птицу, попавшую прямо под ружья охотников.

Наркотиков в «мерседесе» не оказалось, хотя именно на это в глубине души неистово надеялся Дмитрий в первые минуты после столкновения, прежде чем Воронцов отвез его домой. Паспорта ничего не значили. Майор запер их в ящике своего стола. У иранца не было адреса в Новом Уренгое, не останавливался он и в общежитиях рабочих-газовщиков. Он жил в «Метрополе», в двухкомнатном номере, триста долларов в сутки, только твердая валюта или кредитная карточка, предпочтительно американская. Воронцов шутки ради показал фотографию в лучших отелях, и шутка обратилась против него.

– Что-нибудь нашли? – крикнул он, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

Любин поднял голову. Его обычная жизнерадостность несколько потускнела, в глазах читался отрицательный ответ. Воронцов пожал плечами и отвернулся.

Ему пришлось послать на газовую скважину Марфу вместе с оперативником, которому она могла доверять. Проверить место работы иранца... Впрочем, теперь уже ясно, что оно было лишь прикрытием. Проверить его знакомства, стаж работы, квалификацию. Узнать, был ли он вообще иранцем, поскольку таковым он назывался лишь в одном из дюжины паспортов, которые он имел при себе.

...Но один, только один с уже вклеенной фотографией. Лицо человека кавказской расы[3], голландская фамилия. Кем же он был на самом деле?

Теплов, по его словам, практически ничего не знал об иранце, и Воронцов почти верил ему. Майор провел пальцами в перчатке, по усталому, онемевшему лицу, словно возмещая душ, пропущенный сегодня утром – он так и не заехал к себе домой, переночевав в рабочем кабинете. Как сказал Теплов, иранец занимался каким-то рэкетом, но маленький хозяин борделя не хотел ничего об этом знать и не интересовался подробностями. Девушка, обслуживавшая покойного, знала его как регулярного клиента. Она искренне считала его иранцем. Он не делал с ней ничего неприятного, не грубил, поэтому она не жаловалась. Он платил в долларах, оставлял проститутке щедрые чаевые. Одним словом, лучший клиент, какого только можно представить.

Что-то даст вскрытие? Что-нибудь или ничего.

Воронцов зевнул.

Если иранец был замешан в чем-то серьезном, то он знал, что милиция интересуется именно наркотиками. И если наркотики не являлись его бизнесом, то почему он сбежал? Что заставило его запаниковать, если он не был связан с Хусейном?

– Товарищ Воронцов, – позвал Любин, сопроводив слова энергичным жестом. Он склонился над микроскопом, установленным на шатком складном столике рядом с остатками разобранного лимузина. – Майор!

Воронцов подошел к столу Любина. Двое других криминалистов закурили еще по одной и расселись на отделенных от корпуса сиденьях «мерседеса».

– Что там такое? – проворчал Воронцов. – Болотные микроорганизмы? Урок биологии?

Любин широко улыбнулся. Его неизменно хорошее настроение было почти заразным... Могло бы быть – при нормальной температуре и после хорошего сна.

– Волокна от пальто. Я еще раз проверю в лаборатории, но могу поклясться...

– На иранце было пальто.

– Нет. Это волокна ткани иностранного происхождения, но не от кашемирового пальто. Только не волнуйтесь, товарищ майор, но я думаю, что они совпадают с волокнами от пальто Роулса – того самого, в котором его убили.

– Что?

– На них нет крови, товарищ майор. В машине обнаружена только кровь иранца. Роулс не умер в машине, если его вообще пытались убить в «мерседесе». Но он некоторое время сидел рядом с водителем. Дорогая шерстяная смесь, цвет, волнистость... Я уверен, волокна совпадут!

– Что-нибудь еще?

– Отпечатки пальцев. Может быть, мы найдем среди них отпечатки Роулса.

– Или какого-нибудь местного мафиози? – Воронцов скривился. – Ладно. Возвращайся в лабораторию с волокнами и отпечатками. Докажи, что Роулс находился в автомобиле, и выясни, если это возможно, кто еще мог быть вместе с ним, – майор потер подбородок. – Я отправлюсь в госпиталь и проверю результаты вскрытия. Или буду держать патологоанатома за яйца, пока он не закончит работу.

Любин усмехнулся.

– Дмитрий сегодня выйдет на работу?

– Я попросил его отлежаться дома. Но думаю, он не послушается. Позвони мне, когда получишь подтверждение по вещественным доказательствам, только не вопи об этом на весь отдел.

– Товарищ майор! – Любин обиженно насупился, но тут же добавил: – Может быть, вы расспросите доктора Шнейдера, если уж будете там?

Воронцов сердито посмотрел на него.

– Можешь не сомневаться, – заверил он.

* * *

Воронцову не хотелось – по-прежнему не хотелось – думать о докторе Дэвиде Шнейдере. Он не сообщил Дмитрию сведения, выясненные Марфой при допросе водителя такси. Возможно, ему следовало разрешить ей самой поговорить со Шнейдером. Это было бы проявлением доверия к младшему офицеру, но одна грубая ошибка могла все испортить. Когда он лично поговорит с главным врачом наркологического отделения больницы Фонда Грейнджера о его связи с убитым Роулсом, тогда...

...Тогда может подняться тревога. Воронцову приходилось это признать. Смерть Роулса служила очевидным предупреждением. Он тоже был предупрежден – мольбами Теплова и его завуалированными намеками, убийством Хусейна и других. Провода сигнализации. Он постоянно натыкался на них с самого начала этого странного расследования.

Он смотрел на труп иранца, лежавший на столе из нержавеющей стали. Кровь ушла, оставив лишь свой сладковатый запашок. Внутренние органы были удалены, грудная кость и ребра рассечены так же аккуратно, как у цыпленка, поданного к столу. Макушка головы отсутствовала, в воздухе еще стоял слабый запах кости, разогретой электропилой, похожий на запах в кабинете дантиста, когда рассверливают зуб.

И все впустую.

– Он вообще не занимался тяжелым физическим трудом – во всяком случае, в последнее время, – мрачно произнес патологоанатом Ленский, вытирая руки полотенцем. Его серые глаза, увеличенные стеклами бифокальных очков, казались круглыми, как у совы. Фонд Грейнджера хорошо оплачивал услуги Ленского.

– Мускулатура мягкая. Этот человек вел комфортную жизнь. Ты говоришь, монтажник на газопроводе? В чем дело, Алексей, – взял неверный след?

– Так сказано в его документах.

– Дорогие фарфоровые коронки на зубах. Аккуратный шрам после удаления аппендицита – проходил лечение в частной клинике, но уже довольно давно. Насколько я могу судить, он был совершенно здоров в течение длительного времени, – Ленский вздохнул и погладил свою жесткую седую бородку, затем поправил очки, внимательно посмотрев на Воронцова. – Надо полагать, ты не имеешь представления, кто он такой?

Воронцов угрюмо покачал головой.

– В желудке и кровеносной системе обнаружены следы алкоголя. Не слишком рьяный мусульманин, верно?

– Этого следовало ожидать. Мистер Аль-Джани, родом якобы из какой-то деревушки под Тегераном, – совсем не тот человек, за которого он себя выдавал. Он регулярно останавливался в одном из лучших номеров «Метрополя», щедро давал на чай, устраивал вечеринки, встречался с людьми... которые, как нарочно, все куда-то исчезли! – Воронцов хмыкнул устало и с отвращением, словно признавая свое поражение. На лице Ленского отразилось понимание.

– Как вы собираетесь установить его настоящую личность? – спросил он, указав на опрятные продезинфицированные останки, распростертые на стальном столе.

– Порошок! – неожиданно выпалил Воронцов. – На его пальцах не было обнаружено следов?

– Ты имеешь в виду взрывчатые вещества? Нет. С какой стати?

Воронцов прокручивал в памяти побег иранца, чуждую панике целенаправленность, с которой тот продвигался к ожидавшему «мерседесу».

– Просто это похоже на двойную экспозицию при съемке. Я пытаюсь вспомнить что-то очень похожее, очень профессиональное... Ладно, не обращай внимания.

– Хорошо, – пробормотал Ленский. – Ты нормально спишь?

– Вполне нормально.

– Что-то я сомневаюсь.

– Как насчет тел из взорванной квартиры? – торопливо спросил Воронцов, словно сопротивляясь чужому сочувствию.

– Твой молодой человек, Любин, был прав. Частицы резины от воздушного шарика, фрагменты осколочной гранаты. Преднамеренное убийство.

– А тот санитар, который был с ними?

– Я его не знал. Как я упомянул в отчете, он не был наркоманом. Он мог быть знакомым... или продавцом. Или и тем, и другим.

– Я возьму отчеты о результатах вскрытия. Посмотрю на досуге.

– Как хочешь. Скажи мне, Алексей, что с тобой творится? Мы даже больше не играем в карты по вечерам. Ты ушел в себя...

– Пожалуйста, Иван, не начинай все сначала!

– Ты был хорошим офицером, Алексей. Слишком хорошим...И я когда-то был врачом с романтическими идеалами. Но теперь...

– Что «теперь»?

– Интуиция подсказывает мне, что ты столкнулся со слишком крупным делом. Прости за прямоту, Алексей. Если тебе удобнее молчать, я тоже промолчу. Что до меня, то я вполне доволен спокойной жизнью, рутинной работой и хорошей зарплатой в американских долларах. Но ты – совсем другое дело. У тебя связаны руки, и тебе это не нравится!

– Кем ты себя считаешь? – сердито огрызнулся Воронцов. – Моей матерью или священником?

– Всего лишь твоим другом. Самым старым другом в этом городе. Как я уже сказал, прости за мое вторжение в твое личное горе.

– Горе?

Глаза Ленского были влажными и печальными. Его невысокая сутулая фигура излучала сочувствие.

– Город уплывает у тебя из рук, Алексей. И ты не можешь простить ни себя, ни других, кто в этом виновен.

– Ты так думаешь?

– Так оно и есть на самом деле. У тебя хорошая команда – не то что эти клоуны из отдела нравов и взяточники из ГАИ. Любин, например. Таких нужно беречь. Девушка – как ее, Марфа? – острая, как клинок, и такая же блестящая и чистая. Бедный старый Дмитрий, твой верный пес... И ты. Человек, потерявший свою цель.

– Ты не мог бы приберечь свою проповедь для другого случая?

Ленский усмехнулся в бороду, и его зубы показались наружу, как маленькие белые яички в птичьем гнезде.

– Может быть. Но посмотри на себя: ты идешь вперед, как гончая по следу. Ты выколачиваешь из меня самые незначительные детали. Ты лезешь на стену, потому что не можешь решить загадку!

– Язык у тебя хорошо подвешен. Может, сыграем вечерком в покер, как в старые времена?

– Мне не нужно быть справедливым, Алексей. Но в тебе есть что-то, требующее справедливости. В этом заключается различие между нами.

– А если ты прав? Если у меня и в самом деле такая непреодолимая тяга к справедливости, то что я должен делать с этим городом – миниатюрной копией всей нашей проклятой страны?

– Тебе лучше обрушить храм, Самсон, если это потребуется.

– Ты полагаешь, я смогу это сделать?

– Оставайся идеалистом, пока еще можешь. В конце концов ты обречен быть своего рода провидцем.

– В самом деле?

– Можешь мне поверить.

Некоторое время они стояли в молчании, словно на очной ставке друг с другом и с иранцем, лежавшим между ними символом впустую загубленной жизни. В комнате ощущалось невидимое присутствие других: погибшей дочери Дмитрия, его искалеченной жены, мертвого Хусейна, убитого Роулса...

– Не слишком ли много ты хочешь от меня? – вздохнул Воронцов.

– Это то, чего ты хочешь сам. Действительно хочешь, – Ленский улыбнулся улыбкой патриарха и опустил плечи, сразу же превратившись в приятного пожилого человека, которому нет дела ни до чего другого, кроме приближающейся пенсии, в старого приятеля, чьим мнением можно спокойно пренебречь.

– Что ты знаешь о Шнейдере, Иван? – спросил Воронцов, невольно улыбнувшись.

– Из наркологического отдела? Немногое. Молодой, энергичный, идеалист. Лощеный американец из высшего общества – по крайней мере, так я их себе представляю. Мне он нравится. Приятный компаньон... а что?

Воронцов покачал головой.

– Ничего особенного. Он был другом Роулса, убитого сотрудника Трейнджер Текнолоджиз".

– Может быть, они вместе учились в школе.

– Может быть. Где отчет о вскрытии трупа санитара?

– Валяется где-то на столе, в углу. Вон в той стопке. Посмотри сам, ладно? А я пока переоденусь: судя по поведению моего желудка, пора пообедать.

Воронцов кивнул и подошел к заваленному бумагами письменному столу. Расчлененные жизни – точно так же, как на стальных столах. Полная пепельница, остатки сэндвича. Дюжина папок. Он перебрал одну из ближайших стопок с отчетами, все еще находясь под сильным впечатлением своей беседы с Ленским – благодушным, безразличным, ленивым бюрократом, каким казался его старый друг. Никогда не высовывайся, не проявляй инициативы, не высказывай подозрений, не копай глубоко. Правила, позволявшие сохранить жизнь и рассудок в Новом Уренгое. Город кишел акулами, готовыми сожрать любую неосторожную рыбу.

Он нашел отчет о вскрытии тела Роулса. Копия для ГРУ уже должна лежать на столе у Бакунина... Воронцов разгладил листок своими длинными пальцами. Уже слишком поздно для идеалов, напомнил он себе.

Ленский вернулся в морг, негромко насвистывая. Звук больше напоминал птичий щебет, чем мелодию. Мертвое лицо Хусейна, лицо санитара, лицо Роулса... Иранец, расчлененный для исследования, словно, лабораторная лягушка. Воронцов лениво скользнул взглядом по следующему отчету...

– Ну как, нашел? – спросил Ленский, хлопнув его по плечу.

– Кто это? – тихим напряженным голосом спросил Воронцов.

– Кто именно? – патологоанатом поправил очки и взглянул на вклеенную в отчет фотографию: – Ах да, припоминаю. Сердечный приступ. Умер в номере своего отеля, даже не успев как следует напиться. Обширный инфаркт, смерть наступила почти мгновенно. А в чем дело? С тех пор прошло уже больше недели. «Скорая помощь» приехала слишком поздно. Никаких подозрительных обстоятельств.

– Кем он был?

– Тебе нужны очки, Алексей? Юрий Максимович Помаров, видишь, тут написано? Из Киева. Мелкий субподрядчик компании «Грейнджер – Тургенев». Здесь все написано.

– Где тело?

– Насколько я понимаю, отправлено самолетом на родину для похорон. Я не коллекционирую их, Алексей, – Ленский хрипло рассмеялся. – Когда я посоветовал тебе возжечь светильник истины, я не ожидал, что ты начнешь направлять свой энтузиазм куда попало. Что может этот человек значить для тебя? Он умер от сердечного приступа.

– Может быть. Но почему его фотография была вклеена в голландский паспорт, находившийся в автомобиле мистера Аль-Джани из Тегерана? Если он из Киева, то почему он стал голландцем? И что связывало его с тем человеком, который сейчас лежит на столе у нас за спиной?

* * *

Лок смотрел на Ван Грейнджера. Старик, чье лицо было закрыто кислородной маской, находился в симбиотическом сосуществовании с приборами, проводами и капельницами, окружавшими его. Медсестры приходили, снимали показания и уходили, словно женщины, проходящие траурной чередой мимо открытого гроба с телом национального героя или диктатора. Лок чувствовал, что сейчас нечто большее, чем стекло окна больничной палаты, отделяет его от слабо вздымающейся и опускающейся простыни на груди старика, от заострившихся черт и аккуратно расчесанных волос. Грейнджер так же отдалился от него, как тела его родителей.

Он отвернулся от окна палаты в клинике Маунтин-Парк, сунув руки в карманы и скривив лицо в мучительной гримасе. Теперь было уже поздно.

...Он ехал в машине «скорой помощи» вместе с Грейнджером. Медики старались удержать жизнь в тщедушном теле. Грейнджеру запретили двигаться, разговаривать и даже думать, когда он очнулся после своего коллапса. Врачи сказали, что его сердцу причинен значительный ущерб. До их прибытия Лок держал старика в тепле и неподвижности, но когда Ван Грейнджер открыл испуганные, непонимающие глаза в трясущемся салоне «скорой помощи», с его губ начали срываться бессвязные протесты, словно сердечный приступ был дурным сном или гипнотическим наваждением. Потом он продолжил свой монолог, обращаясь непосредственно к Локу.

Лок держал руку Ван Грейнджера, стараясь не слишком сильно сжимать ее в приступах страха и ярости, вызванных тем, что ему пришлось услышать. Для Грейнджера было важнее выговориться, чем продолжать жить. «Держись подальше от них, Джонни-бой, ради своего же блага... Смотри, что случилось с Билли, с твоей сестрой... Ради Бога, ничего не предпринимай...»

Снова и снова: «Ничего не предпринимай... Опасные люди, безжалостные, опасные люди...» Люди внутри «Грейнджер Текнолоджиз» занимались контрабандой героина – невероятно, но об этом свидетельствовала настойчивость в голосе старика, отчаянно пытавшегося убедить его. Медики не слушали; их присутствие выражалось лишь в попытках утихомирить Грейнджера, не желавшего молчать до тех пор, пока Лок не пообещает ничего не делать, забыть, оставить всех в покое...

Разумеется, Лок такого обещания не дал. Убедившись в том, что его дикие подозрения подтвердились, он попросил сделать Грейнджеру успокоительный укол.

Билли и Бет были убиты людьми из «Грейнджер Текнолоджиз», потому что Билли раскрыл их подпольный бизнес. Сейчас это было очевидно для Лока.

Покинув приемную, Лок вышел в тихий, пахнущий дезинфекцией коридор, и зачерпнул воды из питьевого фонтанчика, чтобы смочить пересохшее горло. Вода отдавала тухлятиной. Он снова сунул руки в карманы.

Бет убили ради того, чтобы скрыть факт торговли наркотиками, сбыта наркотиков в Россию. Имен не было. Возможно, Ван Грейнджер вообще не знал имен – старик знал только о том, что уже сделали эти люди и на что они способны. В предсмертном хаосе и неопределенности он боялся не за себя, а за другого человека. Лок был тронут, даже растроган, но эти чувства поглощались приливом ярости каждый раз, когда он вспоминал о Бет.

«Билли говорил мне. Билли имел дело с ними. Билли...»

...был мертв. Как и Бет.

Его убили, чтобы заставить замолчать, а ее – только потому, что она оказалась рядом, только потому, что она была там!..

Лок яростно протер глаза, проясняя зрение. Медсестра, проходившая мимо, помедлила, словно собираясь обратиться к нему с сочувственным вопросом, но, должно быть, выражение его лица испугало ее. Она торопливо пошла прочь и вскоре скрылась за поворотом коридора. Образы Бет и Билли перекрывали ее удаляющийся силуэт, словно вспышки бледного пламени.

Тянь, вьетнамец... Лок оглянулся через плечо на палату Ван Грейнджера. Старик знал не больше того, о чем поведал в своем отчаянии. Ничто больше не удерживало Лока в клинике или в Фениксе. Ван Грейнджер выживет или умрет – это зависит от искусства врачей, а не от его присутствия или отсутствия.

Услышав шум в коридоре, Лок поднял голову и лишь после этого осознал, что стоит, привалившись спиной к стене. Группа мужчин и женщин в деловых костюмах продвигалась вперед, словно плугом подталкивая перед собой медсестру и врача. Сотрудники «Грейнджер Текнолоджиз». Лок узнал одно-два лица, хотя никто из них даже не удосужился взглянуть на него, когда они пронеслись мимо со скоростью курьерского поезда, настойчивые и целеустремленные. Нужно было думать о бизнесе. Поскольку состояние Бет по условиям завещания переходило к Билли, теперь оно принадлежало компании – Ван Грейнджеру, если он выживет. Для Лока в ее завещании предназначались другие, бесценные для них обоих вещи. Ничто не удерживало его здесь...

...кроме Тяня. Нгуен Тянь остановился в «Билтморе», меньше чем в миле от клиники. Лок огляделся по сторонам, словно проснувшись. Сотрудники «Грейнджер Текнолоджиз», как заправские футболисты, сцепились с врачами и медсестрами перед дверью палаты Грейнджера. В их облике виделась хищная, акулья сосредоточенность; выражение озабоченности и участия присутствовало лишь на одном пожилом лице. Начало борьбы за власть в компании происходило в тихом больничном коридоре. Лока затошнило.

Врачи отказывались впустить делегацию в палату Грейнджера.

Тянь. Нужен телефон, подумал Лок, но не для того, чтобы позвонить вьетнамцу. Еще нет; сперва он должен Получше узнать этого человека. Лок оторвался от стены и двинулся по коридору прочь от Грейнджера и от возни над его телом. Снова тихие, безмолвные коридоры. Он спустился по лестнице и подошел к телефону-автомату. Посетители проходили мимо него с цветами в руках, как будто торопились на похороны. Лок набрал вашингтонский номер.

Дежурный по восточноевропейскому отделению госдепартамента поднял трубку.

– Говорит Лок. Это Эд?

– Будьте добры, назовите свой личный код.

Это был Эд. Лок назвал свой личный номер и пароль.

– Привет, Джо, – сразу же отозвался Эд.

– Ты узнал меня, верно?

– Меры безопасности – прежде всего, – назидательным тоном произнес Эд, подражая кому-то из начальства.

– Эд, я хочу, чтобы ты просмотрел кое-какие архивные материалы для меня и выслал мне копии по факсу... – Лок покопался в памяти, вспоминая номер факса в доме Грейнджера, и назвал его. – Сегодня вечером. Объект – вьетнамец... Нет, не спрашивай зачем, просто сделай это. Это не сверхсекретно, но довольно важно. О'кей?

– Хорошо, Джон. Я схожу в восточноазиатский...

– Нет, этого делать не нужно. Его зовут Тянь, Нгуен Тянь. Думаю, ты найдешь записи о нем в списке иммигрантов с особым статусом. Насколько мне известно, он появился в стране где-то в середине семидесятых и основал здесь свой бизнес, не изменив имени. А если изменил, то в картотеке все равно должны значиться оба имени. Понятно?

– Стало быть, Вьетнам?

В устах Эда это звучало словно отголосок гражданской войны – чисто исторический, даже мифический объект исследования. Дананг равняется Вэлли-Фордж. К несчастью, это было вовсе не одно и то же.

– Разумеется. Но я забыл, у тебя же диплом историка! – несмотря на сдерживаемую ярость, Лок старался поддерживать тон раскованной деловой беседы. – Нгуен Тянь, – повторил он. – Я должен знать о нем все, Эд.

– О'кей, Джон, будет исполнено, – Эд повторил номер факса и неожиданно добавил: – Будь осторожен, ладно?

– Откуда ты... Ладно, не волнуйся. Это обычная проверка.

– Он знал мужа твоей сестры и твоего свекра? Они оба бывали во Вьетнаме, не так ли?

Лок потрясенно уставился на телефонную трубку.

– Да, – тихо ответил он. – Да, оба. Спасибо, Эд.

Он повесил трубку так быстро, словно она жгла ему руку. «Это ничего не значит, – твердил он про себя. – Это не может ничего значить. Совпадение...»

Он неловко улыбнулся мальчику с огромным букетом цветов в руках. Мальчик улыбнулся в ответ, хотя его отец косился на Лока с нескрываемым подозрением.

Должно быть, таким будет и взгляд Тяня, когда они встретятся. Лок понимал, что ему придется встретиться с Тянем, как только придет ответ из Вашингтона, ибо вьетнамец, и только он, мог привести его к убийцам Бет. Это было все, в чем он нуждался, все, что имело значение для него. Тянь мог поднять покров дешевых уверток над «убийством с целью ограбления» и показать беспощадную правду.

Когда Лок узнает, кто они такие, он убьет их.

Он сделал глубокий вдох, глядя на молодую женщину с младенцем, висевшим на ремнях у нее на груди на индейский манер. В следующий момент Лок осознал, что женщина действительно была индианкой. Фонд Грейнджера лечил всех, не интересуясь доходами и размером страховки. Героин смешивал этот идеал с грязью так же неотвратимо, как сделался причиной убийства его сестры.

Он вернется в дом Грейнджера и будет ждать сообщения от Эда. Имя Тяня должно найтись в архивах госдепартамента. Если вьетнамец занимается героином, значит, он богат и известен в определенных кругах. Как правило, богатые вьетнамцы закладывали основы своего состояния благодаря поддержке госдепартамента и ЦРУ, предоставлявших льготы и субсидии тем, кто помогал Штатам во время войны.

Молодая женщина-индианка удалялась по безукоризненно чистому коридору, уменьшаясь с каждым шагом. Лок кивнул, мысленно приветствуя темное, животное возбуждение, охватившее его тело и мысли. Он хотел отомстить за Бет, свершить правосудие в самой примитивной форме. Они убили ее, он убьет их.

Тянь мог сделать это или заказать убийство... Тянь, который находится меньше чем в миле отсюда...

* * *

– Это его койка, его тумбочка? – спросила Марфа Тостева, невольно шмыгнув носом. В тепле ее насморк усилился. Голудин, молодой оперативник, приставленный к ней Воронцовым для этой поездки, стоял рядом, поглядывая по сторонам с благодушно-идиотским видом. Помощник управляющего кивнул; в его бороде поблескивал растаявший снег. – И все его пожитки по-прежнему находятся здесь?

– У нас не принято заниматься мелким воровством, – ответил бородатый мужчина. Он говорил по-русски с акцентом, свойственным жителям Скандинавии.

– Можно получить ключ?

Помощник управляющего, пожилой норвежец, сам отпер дверцу тумбочки и отступил в сторону. Мертвый иранец был для него никем, если только эмоции норвежца не скрывались под его бородой. Марфа аккуратно разобрала промасленную одежду, скудные туалетные принадлежности. Прикрытие было безупречным... за исключением шелковой рубашки. Марфа развернула рубашку и показала ее.

– Любил хорошо одеваться, верно? – пробормотала она. Норвежец рассматривал рубашку с нескрываемым изумлением.

– Здесь? – наконец произнес он, ощупав тонкий материал. – Почему?

– Это я и собираюсь выяснить.

– Он ничего из себя не представлял. Ему мало платили.

– У него при себе были сотни долларов, кредитные карточки, кашемировое пальто.

– Только не благодаря его зарплате. Что за дьявольщина? Парень был ленивым и безответственным. Его собирались уволить... – помощник управляющего помедлил, словно что-то вспоминая.

Марфа выпрямилась, глядя на него. Норвежец возвышался над ней.

– Что?

– Кажется, его уже однажды увольняли. Несколько месяцев назад. Нужно проверить. Потом оно было пересмотрено – я имею в виду решение.

– Разве это не ваша работа?

Он покачал головой.

– Решал отдел кадров. Или его прораб. Хотите, чтобы я проверил?

– Да, – Марфа сунула рубашку обратно в тумбочку и обратилась к Голудину: – Откинь-ка одеяло. И матрас тоже.

– Здесь ничего нет, – Голудин заглянул под койку. В маленькой комнате стояло еще пять пружинных кроватей. Голые стены, минимум комфорта. – Внизу тоже ничего, – он виновато улыбнулся.

Марфа предупреждала Воронцова о том, что визит скорее всего обернется пустой тратой времени. Здесь, за семьдесят миль от города, где последние редкие карликовые рощицы переходили в голые пустоши, она чувствовала себя стесненно и неуютно. Скважина № 47. Иранец работал здесь, хотя его работа служила прикрытием для другой деятельности. Но почему здесь? Свои настоящие дела он вел в городе. Если его уволили или собирались уволить, то почему бы ему просто не поселиться в «Метрополе», где он жил по выходным?

По бараку гуляли сквозняки. Стены казались сделанными из картона, а не из дерева, хрупкие и непрочные, словно в нищенской лачуге.

Марфа пожала плечами. Чего он добивался? Она повернулась к помощнику управляющего.

– Поднимите его послужной список, ладно? Если это возможно, выясните, кто отменил увольнение и почему. Ему ведь нетрудно было найти замену?

– Такие, как он, стоят в очереди за работой в любой из задрипанных стран третьего мира. Это относится и к России, – норвежец усмехнулся в бороду. – Шутка.

– Не совсем, – Марфа смотрела на разобранную постель, на маленькую тумбочку. В наступившем затишье ей показалось, будто она слышит шорох газа, прокачиваемого по огромным трубопроводам. – Вы можете просмотреть его бумаги прямо сейчас?

– Конечно. Хотя не стоит торопиться. Скоро начнется метель – вы не сможете выбраться отсюда до завтрашнего утра.

– Проклятье! – Марфа поежилась.

– Мы устроим вас со всеми удобствами.

Они вышли из общей спальни. Подошвы сапог липли к покрытому линолеумом полу коридора. Ветер ударил им в лицо, как только они вышли из барака, унеся с собой запах готовившегося на кухне ужина. Марфа пригнула голову и плотнее запахнула воротник парки. Снег шел сильнее, чем полчаса назад, и низко висевшее солнце едва проглядывало между быстро несущимися облаками. Она прищурилась, озираясь по сторонам. Вдалеке поднимались факелы газа, сжигаемого на нефтяных скважинах. Буровые, словно наблюдательные вышки ГУЛАГа, возвышались там и сям до самого горизонта. Поодаль беспорядочно располагалась группа строений: административное здание, склады, гаражи, бараки рабочих. Гусеничный кран со скрипом выполз из-за пелены летящего снега, заставив молодую женщину вздрогнуть от неожиданности. Ветер завывал над пустой плоской тундрой, подчеркивая бесприютность ландшафта. Ощущение безвременья и потери всякой собственной значимости глубоко потрясало Марфу. Оно было похоже на агорафобию[4] и заставляло ее чувствовать себя опустошенной.

Норвежец поднялся по ступеням, и Марфа последовала за ним, словно убегая от тундры. Он открыл дверь приемной своего офиса. Марфа, совсем окоченевшая, отказалась снять парку и перчатки, и хозяин покровительственно улыбнулся.

– Принеси дело Аль-Джани, – обратился он к узколицему секретарю, приглашая посетителей в свой кабинет.

Марфа тяжело опустилась на предложенный ей стул, крепко обхватив себя руками. Голудин сочувственно и понимающе смотрел на нее, но она так замерзла, что не могла даже рассердиться из-за этого непрошенного сочувствия. Боже, что за проклятое место... Когда секретарь принес папку с делом иранца и вышел из кабинета, Марфа подняла голову и посмотрела в узкое окно. Солнце почти исчезло, превратившись в туманное красноватое пятно над самым горизонтом. Облака сгущались, пожирая остатки дневного света. Оконное стекло было покрыто потеками влаги.

– Здесь нет ничего насчет его увольнения, – заметил норвежец, пододвинув папку по столу к гостье. – В то время я был дома, в отпуске, – добавил он. – Я узнал об этом позже.

– Кто занимался увольнениями?

– Мой секретарь, Максим. По крайней мере, он рассматривал первоначальную жалобу. Он должен был направить ее вниз, а не Густафссону – это наш управляющий. Пожалуй, в отдел кадров. А может быть, он вообще забыл об этом. Такое случается. Многие рабочие не возвращаются на скважины после выходных, заболевают, получают травмы или просто не могут вынести одиночества... Если этот Аль-Джани хотел работать, то Максим мог решить, что не стоит тратить время на возню с заменой для него.

Зазвенел телефон.

– Ничего, если я поговорю с Максимом?

– Пожалуйста, – проворчал норвежец, подняв трубку. – Какие еще к е..ной матери неполадки на этом участке газопровода? – заорал он в микрофон и кивком выпроводил их из комнаты.

Марфа открыла дверь и заметила, что лицо Максима быстро приняло безучастное выражение. Его глаза на узком лице с высокими скулами были подозрительно блестящими и оживленными.

«Ты что-то знаешь, – с неожиданным волнением подумала она. – Ты знаешь, почему мы здесь и что мы ищем!»

* * *

Джон Лок сидел в огромном пустом кабинете Ван Грейнджера, из окна которого открывался вид на Феникс, и смотрел на молчащий факсимильный аппарат. Дворецкий и домохозяйка переселились в свое бунгало рядом с усадьбой, а горничная заперлась – вероятно, с мужчиной – в своей комнате над гаражом. Он был один в доме. Возле его локтя стояло нетронутое пиво и возвышалась горка сэндвичей.

Поздним вечером в доме стояла похоронная тишина. Она притупляла чувства, заглушая гнев, ввергая в глубокое уныние. Лок думал о Тяне. У него не было никакой информации, способной предать зримый облик объекту его сдерживаемой ярости – лишь вьетнамское имя.

В кабинете было два телевизора, факс, широкий дубовый стол, обитый гладкой зеленой кожей, пишущая машинка, несколько телефонов и компьютер, но место казалось необжитым, словно тончайший слой говорящей о запустении пыли покрывал все предметы. На стенах висели фотографии, свидетельствовавшие о неумолимом ходе времени. Лок старался не смотреть на ту, где были изображены Бет и Билли на церемонии своего бракосочетания. Имелись и фотографии Ван Грейнджера в военной форме, скорее всего сделанные во Вьетнаме, но с большинства моментальных снимков, цветных и черно-белых, глядело лицо Билли. На одной из фотографий, сделанных в Афганистане, Лок с Билли позировали в обнимку, широко улыбаясь на фоне искореженных останков советского боевого вертолета МИ-26, окруженные холодными, чужими горами.

Гнев раковой опухолью разрастался в душе Лока. Он проклинал молчание факсимильного аппарата. Длинная стрелка часов отмеряла минуты четкими, размеренными скачками; тиканье звучало угрожающе, словно раскаты отдаленного грома.

Над горами Суперститьюшн за городом вспыхивали зарницы. Лок машинально прикрыл глаза...

...и внезапно проснулся, разбуженный сигналом факса. Взглянув на часы, он понял, что проспал в кресле почти два часа. На восточном краю горизонта уже проступала бледная полоска. Через час наступит рассвет.

Страница начала выползать из аппарата, издававшего самодовольный щебет. Лок поднял ее и начал читать, не обращая внимания на следующие страницы, выползавшие наружу.

Как он и предполагал, Тянь числился среди иммигрантов, имевших особый статус. Он прибыл в США в мае 1975 года из лагеря беженцев на Филиппинах. Доставлен специальной авиалинией ЦРУ: Лок знал кодовые номера рейсов. Обычное гражданское лицо не могло удостоиться "подобной чести. Лок продолжал читать. Нгуен Тянь, мелкий сайгонский торговец, родился в деревушке к северу от столицы... Покинул Сайгон в конце апреля 1975 года в процессе операции «Быстрый Ветер» – восемнадцатичасовой воздушной переброски еще остававшихся во Вьетнаме американцев и их наиболее ценных вьетнамских союзников с территории посольства и эвакуационного пункта Тан Сон Нат. Транспортный Н-46 доставил Тяня на Филиппины.

Лок бегло просмотрел следующие страницы. В основном копии документов. Он был разочарован. Тянь явно числился среди ценных сотрудников; он должен был работать на Компанию, на морских пехотинцев или на силы специального назначения. Он был человеком Компании или же человеком, достаточно близким к ней.

Когда факс с тонким писком остановился, заполнив четвертую страницу, внимание Лока привлек размытый фотоснимок – Билли Грейнджер, улыбавшийся под палящими лучами солнца. Билли уже больше года работал резидентом ЦРУ в Сайгоне, когда в войне наступил перелом и вьетконговские армии обрушились на южную столицу. Каждый раз, когда Лок и Билли попадали в переделку в Афганистане, и даже в конце семидесятых, когда крах «Грейнджер Текнолоджиз» после ближневосточного скачка цен на нефть казался неизбежным, Билли с улыбкой повторял, что он уже побывал на краю адской бездны и все-таки уцелел. Пока он и его люди лежали на крыше посольства, ожидая прибытия последних вертолетов, вьетконговцы уже захватили нижние этажи здания. Грохот вертолетных моторов сливался с треском автоматных очередей. «Так что не надо мне говорить о безвыходных ситуациях», – каждый раз заключал Билли, вспоминая эту историю.

Лок громко хмыкнул в затихшей комнате.

Снабженный прикрытием госдепартамента и деньгами Компании, Тянь открыл прачечную в Сосалито. Мало-помалу он расширил свой бизнес, превратив его в сеть прачечных самообслуживания. После этого, как понял Лок, государство потеряло интерес к вьетнамцу. В 1981 году Тянь воплощает в жизнь американскую мечту – становится гражданином США и исчезает из официальных записей.

Он снова просмотрел другие страницы факса. Документы, включая «грин карт»[5], свидетельство о получении гражданства, старый адрес Тяня, другие мелочи.

Несмотря на потерю интереса к нему со стороны ЦРУ и госдепартамента, Тянь преуспевал на западном побережье, и решающую роль здесь сыграл героин. «Красная лошадь» – русский героин, очищенный в России, произведенный из мака, выращенного в... Наверняка там, откуда приезжали наемные рабочие-газовики: в Мусульманском Треугольнике. Опий доставлялся оттуда, очищался в Новом Уренгое и распространялся через компанию «Грейнджер – Тургенев». Для этого использовались рейсы самолетов компании, возможно, даже ее сотрудники в США. Те сотрудники, на которых пало подозрение Билли, постоянно летали туда и обратно. Прикрытие было почти безупречным: сибирский промышленный город, отделенный тысячами миль от тех, кто мог бы остановить преступников или расследовать, что там происходит на самом деле.

Тянь, однако, был всего лишь оптовым распространителем наркотиков на западном побережье или одним из таких дельцов. Все, что у него есть – это имена, но важные имена, действительно важные...

Где-то в доме послышался звон разбитого стекла.

Лок обвел взглядом комнату, словно ожидая увидеть упавшую фарфоровую статуэтку. Он напряженно прислушался, но ничто не нарушало тяжелой тишины, повисшей в кабинете. Минутная стрелка часов рывком передвинулась вперед, отхватив еще шестьдесят секунд. Ничего...

Тишина длилась почти минуту. Затем что-то скрипнуло, послышался слабый хруст, словно кто-то наступил на хрупкую кость. Руки Лока лежали на столе. Правая потянулась к маленькой консоли и выключила свет в комнате. В темноте сразу же обозначились шуршащие звуки, похожие на шелест одежды. Лок очень осторожно и медленно открыл верхний левый ящик дубового стола и нащупал рукоятку «кольта», который всегда лежал там. Вынув оружие, тускло блеснувшее в сиянии города за окном, Лок вставил обойму, нашарив ее в том же ящике. Щелчок показался ему предательски громким. Он слышал стук своего сердца.

Шаги, тихие шаги, приближавшиеся к кабинету. Из гостиной послышался шорох автоматических портьер, затем под дверь кабинета заползла полоска света. Лок сидел в темноте с сильно бьющимся сердцем. На его лбу проступила испарина, пистолет подрагивал в руке. Он мог думать только о Тяне, о его людях. Это не могло быть случайностью; все слишком напоминало убийство Бет.

Он вздрогнул. Шаги помедлили за дверью – голоса, перешептывание? Лок забыл включить систему сигнализации и сейчас вспомнил, что Билли тоже не сделал этого в своем доме в Виргинии. Лок был теперь так же беззащитен, как Билли и Бет.

Дверная ручка начала поворачиваться. Лок ощущал окно за своей спиной, мысленно видел свой силуэт на фоне городских огней, но не мог сдвинуться с места. Бет была так же беспомощна во сне.

Луч света, за ним какая-то тень. Дверь приоткрылась на несколько дюймов. Лок нырнул под стол, выглядывая из-за столешницы. Тень четко проявилась в дверном проеме, как раз под прицелом кольта. Рука в перчатке зашарила по стене рядом с дверью, нащупывая выключатель, черные пальцы двигались, словно паучьи лапы. Лок нажал на спусковой крючок. Раздался крик, и черный паук отдернулся от стены, застигнутый врасплох.

Стоны и голоса. Лок возбужденно сглотнул слюну. Приглушенные спорящие голоса, затем запоздалый ответный огонь – не целясь, вслепую. Лок дважды выстрелил вслед удаляющимся шагам и неразборчивым проклятьям на иностранном языке. Хлопнула дверь. В кабинете воняло порохом. В оконном стекле за его спиной зияла пробоина, вторая пуля пропахала глубокую борозду в обивке кресла. Лок выпрямился, дрожа от нервного возбуждения. Подойдя к двери кабинета, он выглянул в коридор, ведущий в холл. Скомканный индийский коврик, пятно крови на стене около двери. Хруст шагов по гравию доносился из-за распахнутой двери, когда Лок спустился в холл.

Ему показалось, будто он слышит голос дворецкого, затем все другие звуки потонули в реве автомобильного двигателя. Лок выбежал на гравийную дорожку, которая спускалась к асфальтовой подъездной дороге, огибавшей дом по широкой дуге. Свет фар быстро удалялся. Адреналин бушевал у Лока в крови, подстегивая воображение, делая тело упругим, почти неуязвимым. Лок распахнул дверцу «тойоты», предоставленной Ван Грейнджером в его распоряжение, нащупал в кармане ключ зажигания. Двигатель завелся с пол-оборота. За мгновение до того, как автомобиль покатился вниз по склону, выбрасывая гравий из-под покрышек, Лок заметил изумленное лицо горничной в окне комнаты над гаражом.

Он выехал на дорогу. Другой автомобиль уже скрылся за поворотом на спуске с горы. Лок не сомневался в том, что убийцы направляются в отель «Билтмор» к Нгуен Тяню. Когда автомобиль, взвизгнув покрышками, вписался в первый поворот, в его сознании возникло нелепое, но стремительно крепнувшее убеждение, будто люди, которых он преследует, убили Билли и Бет. Нелепое... но притягательное.

Его сердце подскочило в груди, когда он увидел отблеск тормозных огней у нового поворота дороги, менее чем в четверти мили впереди. Если они убили Бет, если...

Ему с трудом удавалось сдерживать скорость, сохранять дистанцию.

* * *

«Ты мне не нравишься», – подумал Воронцов, улыбнувшись в ответ на открытую, искреннюю улыбку Дэвида Шнейдера. Он не сразу разобрался в причине своей неприязни. Может быть, невинные американцы, особенно врачи-идеалисты, постоянно улыбаются, имеют прекрасные манеры и несокрушимо уверены в себе даже при встрече со старшим офицером милиции, расследующим убийство?

Воронцов не знал. Он прихлебывал хороший голландский кофе, предложенный ему Шнейдером. Американец попросил его не курить, сообщив, что страдает аллергией на табачный дым, но это не стесняло и не раздражало Воронцова. Его раздражала улыбка Шнейдера, его открытость, готовность к общению.

А может быть, завистливую неприязнь порождали размеры кабинета или кожаное кресло, в котором сидел Шнейдер, или стол из красного дерева?

Ему пришлось ждать большую часть дня, чтобы встретиться со Шнейдером, но Воронцов потратил это время на наведение справок о русском, который значился голландцем в фальшивом паспорте и погиб в номере. «Метрополя» от сердечного приступа. Гражданин Голландии. Русский из Украины, мелкий субподрядчик газовых компаний. Воронцов переговорил с Киевом. Там не знали Помарова, работавшего на компании, занимавшиеся добычей нефти или газа. Он послал в киевское следственное управление факс с фотографией мертвого Помарова и другим снимком из фальшивого паспорта.

К тому времени, когда Шнейдер освободился для разговора, Воронцов почти потерял интерес к нему, поглощенный тайной личности умершего человека. Помаров погиб от сердечного приступа, Ленский был уверен в этом... «Нет, не отравлен. Клянусь, Алексей, он погиб не от дубины и не от кинжала!» Легкий сухой смешок.

Однако теперь Шнейдер тоже начинал интересовать его: еще одно искаженное отражение в зале кривых зеркал.

– Мне действительно очень жаль, но я не могу помочь вам, майор. Бог видит, как мне хотелось бы это сделать. Алан Роулс был моим хорошим другом еще в колледже... Но чем я могу вам помочь? – вариации на эту тему продолжались добрых десять минут.

Шнейдер экспрессивными жестами воздевал руки с длинными пальцами, символически обводя ими помещение кабинета и всего наркологического отделения. Сюда привезли дочь Дмитрия, потерявшую сознание и умершую вскоре после прибытия... Шнейдер был занятым человеком, важной персоной в госпитале Фонда Грейнджера. Своим поведением он намекал на то, что чувствует себя уязвленным невысказанным предположением, будто его идеалистическая натура может иметь какое-то отношение к столь гнусному делу, как убийство, тем более убийство друга.

Ленский заверил Воронцова, что Шнейдер обладает великолепной квалификацией и мог бы зарабатывать гораздо больше денег, оставшись в Америке. По общему мнению, наркологическому отделению очень повезло с руководителем.

Шнейдер прожил в Новом Уренгое более года. Он жил в одной из самых больших квартир, принадлежавших компании, в самом роскошном жилом комплексе. Целая череда молодых женщин: сиделка, певица, официантка из коктейль-бара, дочь бизнесмена – Ленский знал много скабрезных подробностей – занимали и развлекали его в свободное от работы время. Все расставания были дружескими.

– Значит, мистер Роулс приезжал встретиться с вами и в течение той недели не посещал госпиталь по другому поводу? – жестко резюмировал Воронцов, словно читая запись в блокноте. Шнейдер рассмеялся.

– Разумеется, если вам нравится такая формулировка. Он заходил по старой дружбе, но еще и потому, что должен был написать отчет для управляющего фонда, мистера Грейнджера-старшего. Мистер Грейнджер проявляет личную заинтересованность в работе отдела и требует добротных отчетов от людей вроде Алана. Поэтому Алан был столь скрупулезен, майор, и поэтому он приезжал сюда так часто, – улыбка Шнейдера потускнела, на лице появилось выражение благопристойной серьезности. – А о том, что с ним случилось и что он делал на дороге среди ночи, я не имею ни малейшего представления.

– Ясно. Вы навещали его в «Метрополе»?

– Да, было дело. Заходил перекинуться парой слов, пропустить рюмочку, – Шнейдер выразительно взглянул на свои золотые часы. – Что-нибудь еще, майор? Мой рабочий день закончился. Пора ехать домой и немного вздремнуть.

Воронцов поставил на стол свою чашку и встал.

– Разумеется. Спасибо за беседу, доктор.

– Извините, что не смог помочь вам. Ужасное дело...

– Спасибо. Не буду вас задерживать, – Воронцов потряс радушно протянутую руку Шнейдера, ответил на его улыбку и вышел.

* * *

Шнейдер вышел из госпиталя через десять минут. Воронцов смотрел, как он пересекает автостоянку. Высокая, немного угловатая фигура двигалась рывками, уклоняясь от порывов морозного ветра. Воронцов протер ветровое стекло изнутри и включил «дворники». Они заскрипели, смахивая медленно падавший снег. Он завел двигатель в тот момент, когда Шнейдер открыл дверцу своего маленького темного «БМВ».

Воронцов потер колючий подбородок и представил себе угрюмого помятого субъекта, сидевшего напротив Шнейдера в его теплом, хорошо освещенном офисе. Но в следующую секунду врач отъехал со стоянки и превратился в обычного подозреваемого, за которым ведется слежка.

Вдоль автостоянки тянулись сугробы. На машине Шнейдера были установлены самые дорогие шипованные шины для зимней дороги. «БМВ» легко вырулил на шоссе и покатился к Новому Уренгою, светившемуся в ночи гирляндами огоньков. Дорожное движение было вялым. В городе имелось не так уж много машин, несмотря на приток иностранной валюты, денег от наркобизнеса и гангстерских прибылей. Автомобили предназначались в основном для показухи или езды по магазинам. Чтобы действительно попасть в какое-нибудь место, претендовавшее на цивилизованность, приходилось садиться, в самолет и лететь несколько часов.

Воронцов пристроился за легким фургоном, ехавшим ярдах в пятидесяти вслед за «БМВ». Судя по всему, Шнейдер собирался домой... Что ж, нам по пути.

Воронцову хотелось удостовериться, избавиться от червячка сомнения, усмирить свой цинизм. Ему приходилось признать, что его возмущает именно чистенькая, патентованная порядочность Шнейдера. Возможно, неприязнь была скорее национальной, чем личной.

Город смыкался вокруг них – трейлеры, хрупкие жестяные лачуги и деревянные хижины, выраставшие с такой же чудовищной скоростью, как и промышленные комплексы. Запах хлеба из булочной в морозном воздухе, светящиеся окна над пустым тротуаром. Воронцов свернул к неоновым огням Московского проспекта и затормозил достаточно быстро, чтобы сохранить дистанцию, когда «БМВ» остановился у обочины. Шнейдер вышел из машины. Воронцов неторопливо переместился на другую сторону проспекта и тоже остановился. Шнейдер расплатился с худым низкорослым юнцом, взявшимся присмотреть за его машиной, и вошел под светящуюся вывеску «Макдоналдса». Воронцов опустил стекло, не сводя глаз с высокой фигуры за витриной ресторана, затем поднял стекло и закурил сигарету. Парнишка важно расселся на капоте «БМВ». Впрочем, может быть, ему просто хотелось погреться.

Как и всегда, в закусочной было полно народу. Тротуар специально расширили, чтобы вместить очередь. Денежные мешки за ярко освещенными окнами бренчали своими золотыми цепочками и щеголяли иностранными костюмами. Снаружи располагался ларек, торговавший горячими сосисками, со своей очередью, гораздо меньшей длины. Здесь лица были в основном обветренными и простоватыми. Какая-то старуха – Воронцов уже видел ее здесь раньше – продавала овощи перед входом.

Воронцов настроился на долгое ожидание, но уже через несколько секунд он протер глаза и встряхнулся, как встревоженный пес. «БМВ» отъезжал от тротуара, а парнишка, как зачарованный, наблюдал за исчезновением источника тепла и денег. Двигатель Воронцова завелся с третьей попытки. Он торопливо выехал на середину проспекта, держась в сотне ярдов за Шнейдером.

По Московскому проспекту через два перекрестка, затем на улицу Кирова... Яркий неоновый свет, образовавший подобие тоннеля, резанул по нервам Воронцова, как это бывало всегда: наглые, безвкусные, кричащие краски. «БМВ» с легкостью катился по обледеневшему асфальту, в то время как следовавшая за ним «волга» то и дело норовила выйти из-под контроля, несмотря на цепи на колесах. Стриптиз-бар, кафе, кинотеатр, снова стриптиз-бар... Их двери зияли, словно темные рты, под вульгарными обещаниями неоновых вывесок.

«БМВ» свернул в переулок, и Воронцов замедлил ход у поворота. Знак парковки. «Только для посетителей», – гласили зеленые неоновые буквы. Кафе «Американа».

Воронцов покачал головой. Даже русский мог бы почувствовать разницу. Этим кафе владел не «солдат удачи», пытавшийся забыть Ингрид Бергман, а настоящий доморощенный русский гангстер Валерий Паньшин.

Помедлив, Воронцов тоже свернул в переулок и встал на свободное место на автостоянке. Он запер автомобиль и подошел ко входу в заведение. Над матово-черной задней дверью горела лампочка. Привратник в униформе узнал Воронцова. Впрочем, на то имелась причина: год назад он едва сумел избежать от суда по двум обвинениям в преднамеренном нанесении увечий с помощью холодного оружия. Владимир, более известный как Влад-Заточка.

– Будь паинькой, открой дверь, – проворчал Воронцов, притопывая облепленными снегом сапогами по коврику у дверей. Привратник молча повиновался.

Теплота помещения обволокла его, и он сразу же снял свою меховую шапку и перчатки! На ковре виднелись мокрые пятна от растаявшего снега. Гардеробщица скривилась, словно почуяв неприятный запах, но затем тоже узнала его. Он двинулся к главному бару, где играла джазовая группа.

Может быть, Шнейдер приехал сюда ради джаза? Сам Воронцов не раз заходил в «Американу» по той же причине. Некоторые мелочи прощались Паньшину, потому что он имел лучший джаз-клуб в Западной Сибири, приглашая ансамбли из Англии и Америки, а не только русских или никому не известных французских исполнителей.

Воронцов вошел в открытую дверь и немедленно столкнулся с вышибалой, одетым в вечерний костюм – с одним из «группы быстрого реагирования» Паньшина, как их теперь называли. На грудь майора легла жесткая ладонь, но проходивший мимо официант яростно затряс головой и жестом показал, будто вынимает из кармана удостоверение.

– Прошу прощения, – пробормотал вышибала.

– Не за что, – Воронцов уже собирался спросить, как его зовут – просто так, чтобы припугнуть, – когда увидел самого Паньшина, сидевшего на своем обычном месте, сбоку от маленькой сцены.

А также высокую фигуру доктора Дэвида Шнейдера, собиравшегося опуститься на соседнее место за личным столиком гангстера.

6. Приливные воды

«Тойота» Лока свернула с Кэмелбэк-роуд. Краски пустынного рассвета схлынули с ветрового стекла, и Лок оказался в предутренних сумерках, еще стоявших, между зданиями на Двадцать Четвертой улице. Зеленый «линкольн», ехавший перед ним, нацелился на отель «Билтмор». Верхние этажи блочного здания, построенного в стиле Фрэнка Ллойда Райта, сверкали в лучах утреннего солнца. Лок притормозил у тротуара и удовлетворенно вздохнул. Да, это были, люди Тяня – три темных силуэта, которые он мог видеть через заднее стекло «линкольна». Мысль о том, что они могли оказаться убийцами Бет, на миг лишила Лока способности воспринимать что-либо, кроме ощущения поднимающейся температуры и вибрации нервов, казалось, готовых вылезти наружу из-под взмокшей кожи.

Лок медленно подъехал к отелю. Зеленый «линкольн» нырнул в подземный гараж «Билтмора». Когда он скрылся из виду, Лок еще немного проехал вперед, припарковав «тойоту» рядом с сухим газоном, истомившимся по поливу. Первые лучи солнца уже упали на острые сопла разбрызгивателей. Лок вышел из машины и двинулся по гравийной дорожке к подземному гаражу. Его правая рука прикасалась к рукоятке «кольта» в кармане пиджака.

Он спустился по скату, проскользнул за автоматический барьер и вошел в гараж. Здесь было прохладно, пахло бензином. Лимузины и другие автомобили меньшего размера выстроились в аккуратные ряды, словно на бакалейных лотках супермаркета.

Тишина. Едва заметное мерцание неоновых ламп. Затем сдавленный стон и вздох лифтового механизма, словно потрясенного зрелищем человеческих страданий. Лок увидел две фигуры в черных свитерах рядом с зеленым «линкольном», в пятидесяти ярдах от себя. Третий человек, поддерживавший одну руку другой, прислонился к капоту. Двое стояли перед ним, о чем-то споря высокими, пронзительными голосами, размахивая руками, как будто только что обнаружили пропажу своего автомобиля. Затем двери лифта раскрылись, и появился еще один азиат, в белой шелковой рубашке и желтовато-коричневых брюках, сразу же направившийся к «линкольну». Его жесты выдавали гнев и недовольство. Лок выглядывал из-за красного «порше», постепенно продвигаясь ближе. Человек в шелковой рубашке говорил властным тоном, заставляя остальных замолчать. Он не обратил внимания на пропитавшуюся кровью повязку на руке раненого.

Тянь.

Два «форда», затем семейный микроавтобус, итальянский кабриолет... Лок находился уже в двадцати ярдах от группы вьетнамцев, стараясь сдерживать дыхание. Тянь – без сомнения, это был он – сердито жестикулировал. Затем послышался звук пощечины: пострадало лицо одного из подчиненных, осмелившегося сказать что-то в свое оправдание. Тянь указал на выезд из гаража таким яростным жестом, что Лок инстинктивно пригнулся, испугавшись, что его заметили. Вьетнамец выкрикнул какие-то распоряжения. Лок осторожно поднял голову.

Дверцы «линкольна» были открыты. Вьетнамцы усаживали раненого на заднее сиденье автомобиля. Затем, непрерывно кивая, словно автоматы, водитель и другой вьетнамец тоже сели в машину. Взревел двигатель. Тянь уже повернулся к ним спиной, его плоское лицо искажала гримаса ярости. На лице Лока появилось похожее выражение. Рокот двигателя «линкольна», выехавшего на вершину ската, постепенно стихал. Лок не замечал ничего, кроме маленькой фигурки вьетнамца и все уменьшавшегося расстояния, отделявшего Тяня от дверей лифта.

Тянь нажал кнопку вызова. Лок был в пятнадцати ярдах от него, когда двери лифта с шипением разошлись в стороны. Быстрее, быстрее. Лок увидел, как Тянь начал поворачиваться на звук быстрых шагов, заметил его изумление, а затем инстинктивный бросок к кнопкам лифта. Восемь, шесть ярдов...

Двери начали закрываться. На лице Тяня отражалось нескрываемое потрясение человека, застигнутого врасплох, без оружия. Какое-то мгновение вьетнамец даже глядел в сторону выезда из гаража, где исчез «линкольн», словно пытаясь взглядом вернуть своих подручных. Два ярда...

Руки Лока вцепились в закрывающиеся двери и рванули их в разные стороны. Он влетел в лифт, ударившись о дальнюю стенку. Тянь шарахнулся от него. Лок ткнул его под ребра стволом пистолета и свободной рукой нажал кнопку закрытия дверей.

– Какой этаж? – выдохнул он. – Этаж! – ствол пистолета снова ткнулся вьетнамцу под ребра. – Быстрее!

Тянь поднял руку на уровень плеча. Казалось, он что-то подсчитывает в уме, затем его глаза заволоклись непроницаемой пеленой. Он протянул руку и нажал кнопку. Конечно же, верхний этаж, апартаменты на крыше... Можно было догадаться.

Лок жестом приказал Тяню отступить к дальней стенке лифта, а сам привалился к другой стенке, тяжело дыша и мотая головой, как раненый бык. К его удивлению, пистолет в его руке не дрожал. Зрачки Тяня сузились, словно вьетнамец наблюдал за серией картинок, с высокой скоростью проецируемых на экран. Он не знал, как выглядит Лок, и пытался найти его в своей мысленной картотеке. Он боялся чужой анонимности до тех пор, пока...

– Мистер Тянь? – спросил Лок.

– Вы – Джон Лок? – отозвался Тянь. Его глаза изучали Лока, словно пальцы слепца, быстро и тщательно. Последовал едва заметный кивок, словно вьетнамец утвердительно ответил на собственный вопрос.

– Вы правильно догадались.

– Мои дела не имеют к вам отношения, мистер Лок. Впрочем, как и ваши ко мне.

Лок пораженно выпрямился, услышав чопорное, почти высокомерное замечание. Бесстрастность Тяня нервировала его.

– Ваши парни пытались убить меня, – вот и все, что он смог ответить. Собственные слова показались ему жалобой, чуть ли не оправданием.

– Мои парни?

– Черные свитера в зеленом «линкольне» – те самые, которых вы только что отправили к врачу, не задающему вопросов насчет пулевых ранений.

Лифт остановился. Двери раскрылись перед толстой ковровой дорожкой, впустив спертый воздух гостиничного коридора. Лок сделал повелительный жест пистолетом. Тянь взглянул на его руку, твердо державшую оружие. Взгляд черных глаз вьетнамца переместился на Лицо Лока, и в них мелькнуло беспокойство.

– Выходите, – приказал Лок. – В вашем номере еще кто-нибудь есть? Я имею в виду людей вроде тех, которые ограбили дом Грейнджера, – при последних словах у него перехватило дыхание. Тянь быстро, по-птичьи взглянул на него, и Лок понял, что вьетнамец догадался о его предположениях.

– Я... я очень сожалею о трагедии, которая произошла с вашей семьей, мистер Лок, но ничего не знаю о том, кто это сделал.

Они помедлили перед дверью номера Тяня. Вьетнамец, маленький и аккуратный в своей шелковой рубашке и желтовато-коричневых брюках, вынул из нагрудного кармана магнитную карточку-ключ.

– Открывайте, – бросил Лок.

Тянь пожал плечами и вложил карточку в щель замка. Механизм зажужжал, и дверь приоткрылась.

– Прошу вас, мистер Лок.

Лок широко распахнул дверь. За ней никто не прятался. Никого не было ни в большой гостиной, ни в спальне, ни в ванной. Тянь вышел через открытую дверь на балкон. Белые шифоновые занавески слабо колыхались под дуновением утреннего ветерка.

– Вернитесь в комнату, Тянь, – голосу Лока не хватало властности.

Тянь вернулся в гостиную, указал на стулья, стоявшие по обе стороны низкого стола, и сел на один из них. Лок сердито опустился на другой, положив пистолет на колени.

– Почему вы сочли необходимым вмешаться в мои дела, мистер Лок? – Тянь закурил сигарету в мундштуке из слоновой кости. – Ваше горе в связи с убийством членов вашей семьи естественно. Я понимаю вас, – голос вьетнамца звучал вкрадчиво, словно с Локом говорил психоаналитик. – Но, как я уже сказал, все эти трагические события не имеют ничего общего со мной.

– Ван... Грейнджер в больнице.

Тянь кивнул.

– Он попал туда по вашей милости. Наркотики, не так ли? «Красная лошадь»?

– Может быть, я попрошу принести нам чай или кофе?

– Нет, – отрезал Лок. За кружевными занавесками быстро разгорался день, несущий с собой жару.

– Они умерли из-за наркотиков, – упрямо продолжал Лок. – Люди, с которыми вы ведете дела, Тянь, люди из «Грейнджер Текнолоджиз»... – в черных глазках-бусинках промелькнуло легкое удивление и удовлетворение. – Они хотели заткнуть рот Билли. Они заметали следы...

– «Заметали следы»? – пробормотал Тянь. – А, понимаю, оборот речи.

– Вы это признаете? – почему вьетнамец неожиданно успокоился, стал более расслабленным? – Что происходит, Тянь?

Кондиционер перемешивал полосы сигаретного дыма.

– Что вы ожидали узнать, явившись сюда, мистер Лок? – наконец спросил Тянь. – Зачем вы преследовали моих людей от дома Грейнджера?

– Я хочу знать правду, Тянь. Я хочу знать, кто убил мою сестру.

– Я не знаю, кто убил вашу сестру.

Не промелькнуло ли в черных глазах нечто похожее на догадку?

– Но вы знаете имена. Вы знаете своих поставщиков. Их имена меня устроят.

– Я не думаю, что могу сообщить вам эти имена. Это поставит под угрозу мой бизнес, мои капиталовложения.

Тянь смотрел вниз в щель между едва колыхавшимися прозрачными занавесками на сады «Билтмора», на струи фонтанов и разбрызгивателей, приступивших к утренней работе. Гравийные дорожки были мокрыми.

– Мне нужны имена, Тянь, и вы назовете их. Есть люди, работающие в «Грейнджер Текнолоджиз» и снабжающие вас героином из Сибири... Может быть, он даже очищается там. Насколько я понимаю, наркотики доставляются из Мусульманского Треугольника и русская мафия также причастна к этому.

Количество вовлеченных людей, размах операций, сила и влияние каждого неизвестного лица – все это не слишком интересовало Лока. Тянь, расслабленно куривший сигарету, уже не опасался пистолета.

– Я прав? – спросил Лок.

– Я принимаю партии качественного товара, мистер Лок. Мне нет надобности что-либо знать или пускаться в спекуляции.

– В таком случае вам многое приходится принимать на веру.

– Такое поведение весьма разумно, – вьетнамец снова посмотрел вниз, на окрестности отеля, словно ожидая прибытия почтальона или водопроводчика.

– Не кормите меня дерьмом, Тянь! У вас есть имена. Не беспокойтесь, я не стану откровенничать с посторонними. То, что вы скажете мне, никого не приведет обратно к вам.

Тянь улыбнулся:

– Звучит довольно заманчиво.

Он снова выглянул в окно. Воздух снаружи уже прогрелся, и система кондиционирования протестовала против этого более громким гулом. Тянь закурил новую сигарету и встал. Пистолет как-то неуверенно, почти конвульсивно подпрыгнул на коленях у Лока, и тот осознал, до какой степени напряжены его нервы.

Тянь едва слышно вздохнул и снова сел на стул, скрестив ноги.

– Видите ли, мистер Лок, какое бы сочувствие ни испытывал я к вашей трагедии, этика бизнеса удерживает меня от неблагоразумных шагов. Боюсь, я не в силах помочь вам. Такой поступок не принесет мне выгоды.

– Тогда мне придется убить вас, верно?

– И вы ничего не узнаете.

– Скажите мне! – яростно прошептал Лок. Мускулы его лица и шеи напряглись, как у ослепленного гневом ребенка. – Скажите мне, кто стоит за этим, кто убил мою сестру, черт бы вас побрал!

Тянь ухватился за спинку стула, словно собираясь встать, однако его внимание было приковано к чему-то за спиной у Лока.

– Я не знаю, кто убил вашу сестру, мистер Лок, – его голос повысился. – Если вы полагаете, будто она была убита моими деловыми партнерами и ее смерть имеет отношение к моему бизнесу, то прошу прощения: я ничего не могу вам сказать. Яне знаю, мистер Лок.

В этот момент Лок осознал, что сидит спиной к двери. Окно, дверь, коридор, окно... Тянь постоянно поглядывал на окна, чего-то ожидая, надеясь что-то увидеть, а сейчас он повысил голос, надеясь, что кто-то его услышит... Должно быть, его люди вернулись, и он заметил их автомобиль.

Лок вскочил на ноги, держа пистолет как дубинку. Тянь отпрянул, но его взгляд оставался уверенным. Они были близко, почти рядом...

Лок метнулся к двери и открыл ее. Коридор был пуст. Паника поднималась в нем удушающей волной. Забрать Тяня, убраться отсюда...

Он повернулся к вьетнамцу. Маленькая фигура Тяня исчезала в спальне. Лок услышал, как щелкнул замок. Ситуация изменилась в считанные мгновения: у него не оставалось времени взломать дверь и превратить Тяня в живой щит.

Он выглянул в коридор. Крик. Чья-то поднятая рука, силуэт одного из одетых в черное людей Тяня. Лок загнанно огляделся по сторонам.

«ПОЖАРНЫЙ ВЫХОД».

Он вылетел за дверь и побежал вниз по гулкой лестнице.

* * *

– Вы думаете, он что-то скрывает? – спросил Голудин, обхватив ладонями кружку с кофе и слегка сгорбившись в атмосфере подозрительности и неприязни, исходившей от немногочисленных рабочих-газовщиков, с которыми они делили помещение столовой.

– Да, но я не знаю, что именно, – ответила Марфа. – Это никуда нас не приводит и даже ничего не проясняет.

Высокие окна столовой были густо облеплены снегом. Пурга бушевала снаружи, среди хрупких строений скважины №47. Напоминавший барак зал столовой был почти пуст. Из громкоговорителей лилась рок-музыка, за их спиной слышался приглушенный шепот. Вероятно, у каждого здесь было что скрывать, каждый имел туманное прошлое.

– Ты закончил? – с нетерпением спросила она, быстрым движением обмотав свой длинный шарф вокруг шеи и нахлобучив на голову шерстяную шапочку. Голудин неохотно кивнул. – Я хочу проверить все грузы, прибывшие сюда после взрыва в квартире Хусейна.

– Думаете, наркотики привез кто-то другой? – Голудин понизил голос. – Другой, а не этот парень, Хусейн?

– Так думает майор. Я выполняю его распоряжения.

– Но почему сюда?

– Не знаю. Возможно, они собирались переждать, пока не уляжется шум. Иранец работал здесь и имел отношение к наркотикам, правильно? – последняя фраза прозвучала как утверждение, однако Марфа ощущала разрыв между теорией и действительностью, словно порыв холодного воздуха из-за раскрытой двери. Это была всего лишь теория. – Мы не можем найти их в городе. А если они находятся здесь? Кто знает?

– С чего начнем?

– Ты возьми на себя продуктовый склад, а я займусь оборудованием и прочими складскими помещениями. Договорились?

– Да, могло быть и так, – задумчиво произнес Голудин. – Хусейн работал здесь, как и второй иранец. Похоже, они знали друг друга.

Марфа потерла лоб. Часы бесплодных допросов возвращались назад головной болью. У Аль-Джани не было ни друзей, ни близких знакомых на газовой скважине. Его считали люмпеном, презираемым русскими, украинцами и западноевропейцами. Собратья-мусульмане его игнорировали. Однако у Хусейна здесь имелись друзья. Обыск в их помещениях не дал ничего, кроме сдержанного возмущения рабочих.

– Не стоит ломать голову. Проверим склады и будем надеяться, что эта чертова погода исправится к утру, – Марфа встала. – Пошли.

Она замечала на себе взгляды мужчин, наблюдавших за их уходом из столовой: то ли недовольные, то ли просто усталые. Немытые бородатые лица с потрескавшимися губами и покрасневшими воспаленными глазами. У них не оставалось энергии даже для похоти – всего лишь подозрительность и неприязнь к служителями правопорядка.

Ветер вырвал внешнюю дверь из рук Марфы и швырнул ей в глаза пригоршню снега. Снегопад был таким густым, что у нее появилось ощущение, будто она стоит в тоннеле метро, а поезд проносится мимо в нескольких сантиметрах от ее лица. Она не различала ничего, даже других строений.

– Я буду там! – крикнула она. – Склад оборудования, понятно?

Голудин кивнул.

– Когда закончишь, возвращайся в столовую. Сравним наши наблюдения.

Голудин снова кивнул, прикрывая лицо капюшоном парки. Марфа помедлила, а затем нырнула в пургу, сразу же ощутив, что исчезла из поля зрения своего коллеги. Ветер продувал ее так, словно она была обнаженной, и чувство собственной невидимости после первых двух-трех шагов сильно нервировало ее. Словно во сне, она раздвигала длинную череду тяжелых белых покрывал, с усилием расталкивала их в стороны. Ей показалось, будто она слышит звук хлопающей двери, слабый рокот работающих механизмов. Обхватив себя руками, она нагнула голову и упрямо двинулась вперед.

Холодно. Господи, здесь было так холодно!.. Она наткнулась на стену, резко выпрямились и затаила дыхание от неожиданности. Ее пальцы в перчатках нащупали покрытый льдом металл. Если она не пошла по кругу, то это был гараж грузовиков. Склад оборудования – другое огромное, похожее на ангар сооружение – был от него совсем рядом. Марфа смахнула снег с лица и двинулась вдоль стены, пока не дошла до угла.

Из мгновенного просвета в пурге выглянул склад оборудования всего лишь в двадцати ярдах от нее. Затем он снова исчез, словно зимний мираж. Марфа упрямо наклонила голову и снова углубилась в метель, ускорив шаг и с надеждой ожидая столкновения со следующей стеной. Однако ее руки, вытянутые вперед, находили лишь воздух, мчавшийся со скоростью курьерского поезда. Первый приступ паники настиг ее за мгновение, перед тем, как она прикоснулась к обледеневшей гофрированной поверхности. Она презирала себя за сосущую пустоту в желудке и ощущение полного одиночества. Угрозы метели воспринимались на том уровне, где не действовали доводы рассудка. Метель была подобна снежному савану.

Она на ощупь прошла вдоль стены здания, приблизившись к подъемной двери и столбику контрольной панели рядом с ней. Стена защищала ее от наиболее сильных порывов ветра, и она смогла услышать собственное неровное дыхание. Вот глупая сучка! Норвежец, помощник управляющего, вручил ей магнитную карточку – сейчас Марфа вставила ее в щель и набрала свой временный номер. На панели вспыхнул зеленый огонек. Она нажала кнопку «вверх», и стальные блоки застонали под весом льда, трескавшегося и облетавшего вниз по мере подъема тяжелой двери. Марфа нажала «стоп» и поднырнула под дверь, опустив затем ее за собой. Послышался лязг металла, и в темном помещении склада воцарилась тишина.

Марфа слышала свое дыхание и чувствовала, как пар клубится вокруг нее. Она прошла вдоль стены и включила главный рубильник. Подвесные лампы мигнули и зажглись сероватым, пыльным светом. Пар от ее дыхания поднимался к ним в морозном воздухе. Дрожь во всем теле постепенно проходила.

Складское помещение было огромным – наверное, семьдесят на пятьдесят метров. Выгнутая, как китовая спина, крыша ангара едва просматривалась над подвесными лампами. Половину места занимали высокие ряды стеллажей, остальное представляло из себя открытый участок, заставленный ящиками и коробками. Несколько вилочных погрузчиков стояло у дальней стены, словно мужчины перед писсуарами. Их батареи подзаряжались за ночь. Здесь не было никого, кроме нее и ее замешательства. Что она ищет? Ей следовало привести с собой норвежца. Пошарив под паркой, Марфа извлекла пачку ксерокопированных квитанций, которые ей передал помощник управляющего. Она помнила, как его секретарь Максим склонился над ксерокопиями, озабоченно посматривая на нее. Он явно боялся ее, однако его поведение оставалось для нее загадкой. Она не могла понять, каким образом он мог быть связан с Аль-Джани или с Хусейном, однако оба они работали на скважине №47, имели прописку здесь, среди рабочих в бараках... Какая-то связь должна существовать.

Она начала сверять накладные с наклейками на ящиках в ближайших штабелях. С Хусейном из Тегерана прибыла лишь ручная кладь да пара коробок с едой для мусульман. Голудин это проверит. Запчасти для тракторов, сальники, насосы, буровые механизмы... Марфа увлеклась проверкой, двигаясь между штабелями ящиков, словно маленький зверек, но время от времени поглядывая на часы. Половина десятого, десять, четверть одиннадцатого... Рубежами пройденного пути служили огромные балки потолочных перекрытий. Вокруг царила тишина, если не считать шороха шагов и звука ее дыхания. Мало-помалу Марфа начала уставать.

Вскрытые ящики Марфа проверяла более тщательно. Звяканье болтов, падающих на бетонный пол, отдавалось эхом выстрелов в гулком пещерообразном помещении. Марфа не трудилась поднимать их. Иногда слышалось шуршание маленьких когтистых лапок – лемминги или какая-то другая мелкая живность, обитающая в арктической тундре.

Десять сорок. Марфа зевнула. Она потратила на поиски почти полтора часа. Возможно, наркотики и находились на складе, но она не смогла их обнаружить. Если наркотики вообще хранились на Территории комплекса скважины, на них можно было наткнуться лишь чудом. Хотя она и не давала особых поводов для подозрений, ей мягко, но вежливо дали понять, что она не получит доступа к компьютерным банкам данных. Было бы проще расколоть Максима, который явно что-то скрывал, – правда, это «что-то» могло не иметь ничего общего с Аль-Джани или Хусейном.

В тишине, наступившей после ее зевка, она услышала звук торопливых осторожных шагов и вздрогнула, разом стряхнув с себя оцепенение. Затем вой ветра за стеной усилился и заглушил шаги. Где? В той стороне, в этой? Ей стало жарко, хотя она стояла неподвижно между двумя высокими штабелями, словно между утесами, громоздившимися почти до крыши по обе стороны прохода. Марфа не слышала ничего, кроме ветра. Пожав плечами, она быстро пошла по проходу.

Человек был невысок, довольно хрупкого сложения и одет в темное. Больше она ничего не успела заметить. Лицо мужчины скрывала глухая вязаная маска, тающий снег блестел на ее шерсти и капельками сверкал на узких плечах. Потом он ударил ее в висок чем-то твердым, и она упала на спину. Огромные штабеля ящиков, словно колонны готического собора, пьяно качнулись у нее перед глазами, затем расплылись. Лицо в маске склонилось над ней. Он снова ударил ее по голове, когда она попыталась откатиться в сторону и лягнуть его.

Придя в себя, она смутно ощутила, что ее тащат от штабелей, где он подстерег ее, по бетонному полу склада. Ее поддерживали под мышки. Голова раскалывалась от боли, все вокруг вращалось, вызывая тошноту. Потом она потеряла сознание.

Дверь ангара поднялась со стонами и лязгом. Снова пробел в сознании. Затем порывы ветра и снег, бьющий в лицо, привели ее в чувство. Кто-то тащил ее, взвалив на спину, словно куль с мукой. Опять пробел. Руки, шарящие по ее онемевшему телу. Ее парка была расстегнута, и руки стаскивали с нее свитер. Страх перед изнасилованием... Она снова потеряла сознание.

* * *

– Прошу прощения, Валера, – пробормотал Воронцов, вытащив настойчиво звонивший радиотелефон из кармана своего пальто. Паньшин держался расслабленно, однако, судя по всему, прекрасно сознавал напряженность, возникшую между собой и Шнейдером, и нервозность последнего.

– Воронцов слушает.

Это был Любин, как обычно, почти задыхающийся от восторга.

– Товарищ майор, найдены отпечатки пальцев Роулса! Он действительно какое-то время находился в «мерседесе» вместе с иранцем. Они связаны между собой!

Воронцов сохранял небрежно-безразличное выражение лица, улыбаясь Валерию Паньшину и его компаньонам, сидевшим в нескольких шагах от него.

– Звучит неплохо, Любин. Отличная работа. Теперь напечатай отчет, ладно? Я свяжусь с тобой.

– Но, товарищ майор... – запротестовал было Любин, затем осекся и спросил: – Вы не можете свободно разговаривать, да?

– Именно так.

– Вам нужна помощь?

– Нет. Никаких проблем. До скорого, – Воронцов прервал связь и дружелюбно улыбнулся троице, сидевшей за столиком: Шнейдеру, Паньшину и первому подручному гангстера – маленькому чернобровому и опасному Касьяну. Среди мелких бандитов, рэкетиров и домушников он носил кличку Нож, что наводило на любопытные мысли. Касьян, разумеется, обладал навыками, позволявшими ему тихо и аккуратно избавиться от Роулса, но то же самое можно было сказать про две-три сотни других людей в Новом Уренгое.

– Прошу прощения, – насмешливо извинился Воронцов. – Дела, дела. Участь инспектора не из счастливых, особенно если по соседству проживает много подозрительных типов.

Он усмехнулся. Касьян нахмурился, но Паньшин покачал головой. Официантка принесла Воронцову заказанное импортное пиво. Он положил на ее поднос бумажку в десять тысяч рублей. Казалось, она хотела возразить, но Паньшин отослал ее взмахом руки. Шутки ради Воронцов всегда расплачивался русскими деньгами, хотя в заведении принимались только твердая валюта или кредитные карточки.

Он отхлебнул пива. Музыкальное трио только что закончило исполнять «Стеллу в звездном свете», и он вежливо поаплодировал вместе с двумя-тремя завсегдатаями клуба. Даже Шнейдер пару раз неохотно сдвинул свои большие ладони. Главный врач наркологического отделения явно чувствовал себя не в своей тарелке, однако для чего-то ему требовалось присутствие Паньшина и даже Касьяна.

– Я и не знал, что вы знакомы. Пришли послушать джаз, доктор Шнейдер?

– Так же, как и ты, Алексей, – вмешался Паньшин. Шнейдер облегченно вздохнул. Паньшин окутал свою улыбку сигарным дымом; приятное выражение на его широком открытом лице, казалось, не оставляло места для сомнений.

– Разумеется. Кто будет гвоздем сегодняшней вечерней программы?

– Скандинавы.

Музыканты трио поклонились и удалились с крошечной сцены.

– Мой антрепренер утверждает, что они очень хороши.

– Клуб быстро заполняется, Валера, – должно быть, люди уже слышали о них. С другой стороны, ты платишь всегда только за самое лучшее.

Паньшин пожал плечами, держа сигару на отлете.

– Ты знаешь, Алексей, я люблю развлекать людей. Разве я стал бы приветствовать у себя начальника следственного отдела, если бы не мыслил широко?

– Это особенно верно потому, что я не состою у тебя на жалованье, – Воронцов быстро повернулся к Шнейдеру и добавил: – А как вы познакомились с нашим знаменитым гангстером, доктор? Я начинаю завидовать – не каждый так быстро удостаивается чести сидеть за этим столиком.

– Я... я просто зашел послушать музыку, – пробормотал Шнейдер.

«Черта с два, мой юный друг», – подумал Воронцов.

– Понятно. Очень удачно, что вы оказались здесь, доктор: я хотел задать вам еще один вопрос.

Уголок рта Паньшина едва заметно дернулся. Его глаза, утопавшие в складках жира, как у монгольского хана, на мгновение еще больше сузились. Воронцов подозревал, что Шнейдер приехал сюда с намерением рассказать владельцу клуба о беседе с майором.

– Да? – рассеянно спросил Шнейдер.

– Ваше отделение за последние два дня принимало новых пациентов? Я имею в виду зарегистрированных наркоманов, больных от плохо очищенного героина или даже в стадии ломки из-за...

Воронцов наклонился над столом к Шнейдеру, который из-за этого, даже не мог обменяться взглядами с двумя другими русскими.

– Я не припоминаю...

– Даже никаких просителей у дверей? – Воронцов улыбнулся, положив руку на запястье американца. Пульс подпрыгнул, словно сердечко пойманной птицы. «Я ведь могу проверить», – сообщало это прикосновение.

Паньшин провел жирной рукой по аккуратно подстриженным седым волосам.

– Ты не собираешься превращать мой клуб в филиал угрозыска, Алексей? – поинтересовался он. – Доктор Шнейдер пришел сюда отдохнуть.

– Вот как? Мне казалось, он очень спешил домой. Ну так как, доктор Шнейдер, были ли новые обращения, какие-либо признаки появления наркотиков на улицах?

Скандинавский барабанщик устроился на своем насесте и начал легонько постукивать по инструментам, словно узник, проверяющий стены своей новой камеры. Казалось, это еще больше нервировало Шнейдера. Воронцов продолжал смотреть ему в глаза, уменьшая эффект присутствия Паньшина и его подручного.

– У меня... возникли подозрения по поводу двух новых пациентов. Я еще не проводил анализы, но у обоих проявлялась обычная реакция на плохо очищенный героин, особенно у того, который раньше сидел на метадоне. Вы полагаете, прибыла новая партия товара?

– Весьма вероятно. Ваша информация вроде бы подтверждает это. В любом случае это полезные сведения.

Басовый барабан угрожающе рокотал. «Марш осужденных на эшафот», подумал Воронцов.

Бас-гитарист вышел на сцену и быстро взял несколько аккордов, склонившись над инструментом. Звук был глубоким и выразительным. Шнейдер, Роулс, Паньшин. Картина выглядела заманчиво даже в первом приближении.

– Могу ли я завтра послать к вам сотрудника, который допросит новых пациентов... если они придут?

– Разумеется.

Паньшин не занимался наркобизнесом: даже Дмитрию с его маниакальной дотошностью несколько месяцев назад пришлось примириться с этим фактом. Вымогательство, «защита», проституция, игорный бизнес – большинство занятий мафии, в которых Паньшин обладал превосходной, «профессорской», квалификацией. Но не героин. Не было ни малейших улик...

...Как и против Шнейдера или убитого Роулса. Однако оставался иранец с коллекцией фальшивых паспортов, каким-то образом связанный с Роулсом. Ничего осязаемого, кроме обычного знакомства...

Воронцов допил свое пиво и улыбнулся. Пальцы пианиста пробежали по клавишам.

– Валерий, тебе в последнее время не приходило в голову расширить сферу своей деятельности? – со значением спросил он.

Мгновенный взгляд, значение которого трудно было определить в тусклом освещении клуба. Паньшин пожал плечами и рассмеялся.

– Нет. С какой стати, Алексей? Тебе сразу же стало бы об этом известно.

Воронцов повернулся к Шнейдеру.

– Доктор, вы приводили своего друга Алана Роулса в кафе «Американа»?

– Н-не знаю. Кажется, однажды мы заходили сюда вместе.

Шнейдер искоса посмотрел на Паньшина. Взгляд Касьяна выражал презрительное нетерпение.

– Ваш американский друг, работавший на газовую компанию? – осведомился Паньшин. – Вы же знакомили его со мной. Кажется, ему не понравилась певица, выступавшая в тот вечер.

– Она была хороша, – возразил Воронцов. – Должно быть, я видел ее выступление на другой день, – он встал. – Приятного вам вечера, доктор.

– Вы не останетесь?

– Нет. Я и в самом деле устал. Сегодня придется пораньше лечь спать. До свидания, Валера, – уменьшительное имя, означавшее дружеские отношения, упало между ними, как карта, брошенная на стол. Паньшин, не мигая, смотрел на него.

– Всего хорошего, Касьян, – Воронцов церемонно наклонил голову. Маленький человек нахмурился при звуке своего имени, словно услышав заключительную строку приговора.

Воронцов миновал вышибалу, громоздившегося в дверях, и почти в хорошем настроении вышел в коридор. За дверью клуба мела метель. Привратник притопывал ногами и хлопал руками, пытаясь согреться.

Воронцову пришлось воспользоваться зажигалкой, чтобы прогреть замок дверцы автомобиля. Опустившись на сиденье, он вынул из кармана радиотелефон и позвонил Любину.

– Ты занят?

– Нет, товарищ майор, – сразу же отозвался Любин. – Что нужно сделать?

– Я хочу, чтобы за кафе «Американа» было установлено наружное наблюдение. Объект – «БМВ» доктора Шнейдера. Нужно проследить, когда он уедет, один или со спутниками, отправится он домой сразу же или заедет в другое место.

– Хорошо, товарищ майор, я сейчас же приеду.

– От Марфы что-нибудь есть?

– Ничего.

– Это меня не удивляет. Ей могло случайно повезти, но настоящие дела творятся здесь.

– Паньшин причастен к этому? Я думал, он не занимается наркотиками.

– Мы все так думали. Теперь я не уверен.

– Почему Шнейдер приехал туда?

– Утверждает, будто любит джаз, но не проявил ни малейшего интереса к происходящему на сцене. Очевидно, он хорошо знаком с Паньшиным. Приехал сообщить, что я интересуюсь Роулсом.

– Зачем?

– Я задаю себе тот же вопрос.

– Мы могли бы взять его...

– Если мы проведем рейд, Паньшина предупредят заранее. На него на тех или иных условиях работает не меньше дюжины людей в городском управлении. Но... – он помедлил, задумавшись. – Мы можем проверить наркологическое отделение Шнейдера. Через больницу проходит больше наркотиков, чем всего остального, за исключением, быть может, женских тампонов.

– Но это ведь через всю больницу, товарищ майор.

– Мне подозрительны молодые врачи-идеалисты, которые водят знакомство с гангстерами. Полагаю, это мой личный недостаток. Приезжай как можно скорее, я подожду тебя на улице напротив.

Воронцов выключил телефон и завел двигатель. Автомобиль неторопливо развернулся и покатил по переулку. Выехав на улицу Кирова, Воронцов припарковался под неоновой вывеской стриптиз-бара: голой ухмыляющейся девицей, чьи соски мигали красным и зеленым.

Он набрал номер Дмитрия, сразу же представив себе захламленную комнату, шум включенного телевизора. Дмитрий поднял трубку после третьего звонка. Его голос был усталым, но трезвым.

– Здравствуй, Дима. Как твоя голова?

– Алексей? Ничего, выздоравливаю помаленьку. В любом случае завтра выйду на работу. Здесь слишком уж тихо, – он немного помолчал и спросил: – Тебе что-нибудь нужно?

– Паньшин.

– Я слушаю, – голос в трубке заметно оживился.

– Он состоит в дружеских отношениях с доктором Дэвидом Шнейдером из наркологического отделения... нет, подожди! Этим ты займешься завтра. Когда я разговаривал со Шнейдером, он признал, что на улицы, возможно, поступила новая партия героина.

– Значит, тот ублюдок, который взорвался, все-таки доставил товар!

– Ты можешь взять своего информатора за яйца и проверить это?

– Постараюсь. Это будет не слишком трудно. Но, черт возьми, куда мог уйти товар?

– Ты проверял грузовую декларацию того рейса. Что еще в тот день хранилось на складах аэропорта?

– Алексей, тебе нужен человек-компьютер, а не я!

– Достань свою записную книжку и освежи память.

Ожидая, пока Дмитрий вернется к телефону, Воронцов наблюдал за игрой неоновых огней на лицах и одежде прохожих. Создавалось впечатление, будто все они страдают неизлечимой болезнью.

– Грузовые ангары, как обычно, были забиты под завязку. В основном оборудование для скважин и газопроводов, доставляемое по дорогам или на транспортных вертолетах. Части механизмов, трубы, насосы, всякая ерунда. Из продуктов – мясо и овощи для столовых. Помню, там воняло капустой. Ну и водка, разумеется. Один ящик случайно развалился. Ты удивишься, если я скажу, что он вдруг наполовину опустел?

– Не удивлюсь. Что еще?

– Все излишества городского рациона в плотной упаковке. А что тебе нужно?

– Медикаменты.

– Разумеется, там были лекарства. Ты думаешь, больница имеет к этому отношение? Шнейдер?

– Не знаю. Но, думаю, стоит выяснить.

– Я этим займусь. Пошлю кого-нибудь в аэропорт, проверю ассортимент товаров и дату их отправки. Можешь не беспокоиться.

– Хорошо. Спокойной ночи.

Воронцов положил телефон на сиденье рядом с собой и скрестил руки на груди, пытаясь согреться в ожидании прибытия Любина. Стоило – да, определенно стоило – попристальнее присмотреться к доктору Шнейдеру.

* * *

У нее болела голова, но даже пульсирующая боль казалась далекой и приглушенной. Холод ремнем стягивал ее виски. Руки, заведенные за спину, были связаны веревкой или проводом. Она не чувствовала своих пальцев.

Марфа боролась со своими медлительными, притупившимися ощущениями, пытаясь пошевелиться или хотя бы почувствовать тело, словно отделенное от нее огромным пустым пространством. Что-то проникало через онемение возле ее лица, там, где полагалось быть носу, – зловоние гнилого мяса, тухлых овощей... Затем момент ясности унесся прочь, ввинтившись в темноту.

Когда полусознание вернулось к ней, она не имела представления, сколько прошло времени. Ее рвало. Она вытягивала шею, как черепаха, с каждым новым спазмом. Что-то подрагивало внизу, в изолированном и тусклом световом тоннеле, к границам которого свелось ее существование. Ее тело, казалось, подверглось общему наркозу. Слабый огонек мелькнул, как отдаленная звезда, затем угас...

Она снова пришла в себя под свист ветра и шелест падающего снега. Потом она поняла, что не может двигать руками и что она обнажена до пояса. Сверху на мгновение проглянул тусклый оранжевый свет, и зрение отчасти вернулось к ней. Ее грудь и живот казались белыми и мертвыми, словно она лежала на столе в морге. Пустой желудок снова содрогнулся.

Гофрированная жесть гремела под порывами ветра. Марфа больше не дрожала. Хотя она могла видеть, кроме этого у нее не осталось никаких ощущений – лишь необычайно медленное и затрудненное осознание того, что ее окружало.

Отбросы. Она была погружена в гниющие отбросы. Она чувствовала их запах повсюду вокруг себя. Она... воняла. Тусклый свет снова вернулся в игольное ушко над ее головой. Ее бросили замерзать.

...Мусорный контейнер. Большой мусорный ящик. Она замерзала на дне огромного контейнера, наполовину погребенная под отбросами, со связанными руками... Усилие, потребовавшееся для этого осознания, истощило ее силы. Она разомкнула потрескавшиеся губы, собираясь закричать, но либо не смогла издать ни звука, либо снова потеряла сознание.

* * *

Воронцов лежал в темноте, глядя на отсветы автомобильных фар, ползущие по потолку его комнаты под шум редких автомобилей. В спальне было холодно, сигаретный дымок казался едким и резким, как дым костра. Кончик сигареты то вспыхивал, то тускнел.

«Как моя совесть», – мрачно подумал он, взглянув на окурок, прежде чем потушить его в стеклянной пепельнице на ночном столике.

Было уже далеко за полночь, и старый дом погрузился в тишину. Квартира Воронцова располагалась на втором этаже, который считался лучшим в здании, выстроенном еще до революции. Мимо проехал тяжелый грузовик, и оконное стекло тонко задребезжало. Воронцов мог получить более современную квартиру, с лучшей отделкой, даже с большим количеством комнат. Он мог бы получить довольно роскошные апартаменты в современном жилом комплексе вместе со старшими офицерами и правительственными чиновниками – так же, как и его шеф, который недавно переехал из этого дома. Но он предпочел старый дом, одинокий среди более современных зданий, словно вышедший из обветшавших кварталов старого города и заблудившийся на полпути. Крыша протекала, фасад нуждался в ремонте, но у городских властей не было денег.

Он не имел ничего общего с другими жильцами – мелким гражданским служащим, любовницей местного бизнесмена с грудным ребенком, молодой парой, жившей на верхнем этаже над ним. Жена танцевала в одном из клубов... танцевала? Снимала с себя одежду, пока он наигрывал на пианино джазовые мелодии для удовольствия публики. И все же Воронцову нравился джаз.

Он ценил это место больше любого другого. Сейчас он мысленно перечислял недостатки своего жилья и дистанцировался от него лишь потому, что его шеф принес в этот дом атмосферу официальности и коррумпированности. Он вторгся в личную жизнь Воронцова.

* * *

...Опустившись на стул, шеф постоянно вертелся, словно уклоняясь от часто летевших невидимых снарядов. Так продолжалось все десять минут, пока они разговаривали. Шеф стискивал в руках свою меховую шапку, словно пытаясь выжать ее досуха или задушить маленького пушного зверька, которым она когда-то была. «Ты ведешь себя осторожно, Алексей, не так ли?» Снова и снова, как престарелая тетушка. Как будто Воронцов нуждался в профилактическом осмотре каждый раз после рабочего дня в городе... Впрочем, возможно, это необходимая предосторожность, подумал Воронцов с улыбкой, улыбаясь, несмотря на свое раздражение. Никакого реального проникновения в криминальный мир, никаких реальных результатов, лишь игры вокруг да около... Работа с преступлением напоминала половое сношение в презервативе.

Шеф УВД Нового Уренгоя пришел убедиться в том, что Воронцов не наступает никому на мозоли, особенно Бакунину. Наверное, кто-то забеспокоился после облавы на бордель, – кто-то, не присутствовавший там, но собиравшийся вскоре появиться и не желавший неприятностей от милиции. Шеф частенько передавал подобные намеки. Иногда это казалось его единственным занятием: информация в обмен на подарки, загородную дачу, новенький автомобиль, драгоценности для его сварливой жены... Воронцову было трудно презирать его – шеф был мягким, чувствительным человеком, ошеломленный переменами в России, находившийся под башмаком у собственной жены. Его коррумпированность печалила его самого не меньше, чем Воронцова.

И это лишь немногим хуже, признал майор, закурив другую сигарету, чем быть молчаливым свидетелем продажности других. Жить по совести означало нечто большее, чем держать нос по ветру и никуда не соваться.

Воронцов вздохнул. В желудке у него урчало от бутербродов с сыром, съеденных после возвращения домой, и от пива, выпитого у Паньшина. Обычный ночной самоанализ не причинял ему неудобств, привычная бессонница раздражала не так сильно, как раньше. Он почти примирился с собой. Тихое отчаяние его шефа наполняло Воронцова самодовольством, словно помещая его на более высокую моральную ступень в иерархии Нового Уренгоя.

Кроме того, калитка приоткрылась, хотя и совсем чуть-чуть. Эпицентр наркобизнеса переместился ближе к Шнейдеру и, может быть, даже к Валерию Паньшину. Касьян мог оказаться убийцей Роулса, и Воронцов чувствовал себя вправе снова заняться делом американца, так как теперь Роулс был связан с доктором Шнейдером.

Он продолжал курить, ощущая жалость к своему шефу и благодушно потакая собственным чувствам. Старый дом скрипел под порывами вьюги. Снаружи проносились редкие автомобили, один раз заплакал ребенок. Воронцов глубоко вздохнул и потушил сигарету.

Когда в половине третьего зазвонил телефон, он еще не спал.

– Воронцов.

В трубке сильно потрескивало.

– Товарищ майор, это Голудин! – голос был слабым и отдаленным, хотя и срывался на крик. – Голудин!

– В чем дело? Сейчас половина третьего ночи!

– Марфа... – услышал он. – Мы не можем ее найти. Она пропала, товарищ майор!

– Что? – Воронцову внезапно стало очень холодно.

– ...метель. Она ушла в метель, собиралась проверить склад и не вернулась. Были высланы поисковые группы, но ее нигде нет! – в голосе Голудина появились истерические нотки.

– Найдите ее! – отрезал Воронцов. – Делайте что хотите, но разыщите ее!

Он бросил трубку и согнулся на постели от неожиданной рези в желудке. Метель или нет, но это была вражеская акция, а не случайность. Марфа не заблудилась, она исчезла. Ее убрали.

Реальность случившегося лишила Воронцова остатков благодушия, оставив взамен лишь неопределенность и сосущий страх. По всей вероятности, Марфа не просто пропала. Она была мертва.

* * *

Шум. Настойчивый, оглушительный. Казалось, она находится под водой. Шум напоминал рев морского прибоя. Ее глаза раскрылись, и она смутно увидела гофрированную жестяную крышу. Она не слышала ветра, но могла различить снег перед своими глазами. Холод. Ей было холодно. Она посмотрела на косо нависавшую крышу контейнера и увидела тень, медленно ползущую по ней.

Ужас, подобный черной волне, заставил крошечный огонек ее сознания затрепетать, как пламя свечи. Потом она увидела борта мусорного ящика и вспомнила, где находится. Вспомнила, что лежит в отбросах. Память напоминала ей о запахах тухлого мяса, гнилых овощей.

Она цеплялась за островок угасающего сознания, боролась с накатывающейся чернотой. Шум усилился, как будто ее голова вынырнула из-под воды.

Теперь она узнала звук.

...Медленно, с ужасом. Это был грохот крушащих, перемалывающих челюстей механизма мусоровозки. Она даже могла думать об этом. Ее... затянет... в мясорубку... похоронена в тундре... Мысли кружились, как водоворот, как снег, залетавший под гофрированную жестяную крышу площадки, где стояли контейнеры. Она пошевелила губами. Похоже, во рту не было кляпа, но что-то заполняло его, так что она не могла издать ни звука. Ее челюсть застыла, словно разинутый рот мертвого осетра, которого она однажды видела на прилавке магазина. Она не чувствовала своих конечностей, своего тела. В ней оставалось недостаточно жизни, чтобы закричать.

Темнота... тень. Тень мусоровозки, двигавшейся под жестяной крышей, подползавшей к контейнерам. Она почувствовала толчок, а затем...

...контейнер наклонился. Днище заскрежетало, перемещаясь по полу. Рывок...

...снова провал. Возвращение на поверхность. Контейнер наклонился еще больше, ее тело, которому она больше не принадлежала, сместилось к борту, прижавшись к засаленному металлу. Она услышала надсадный вой работающей гидравлики. Снова подступила темнота, и она попыталась пошевелиться, протестуя против этого. Угол наклона увеличился: теперь она видела снег и темноту, отдаленное мерцание тусклых огоньков. Голосовые связки по-прежнему отказывались повиноваться ей.

Зубы. Чрево мусоровозки. Она смотрела на челюсти перемалывающего механизма.

Видимо, она закричала. Организм должен был закричать и сделал это. Потом крик раздался снова...

Возможно, ей только так показалось. Контейнер продолжал подниматься по дуге, накреняя ее к мусороприемнику вместе с кучей отбросов. Огромная чаша с отбросами, поднесенная к жадной металлической пасти.

Крик рвался из нее.

Мелькнуло что-то вроде лица...

...шерстяная маска, одни лишь глаза, смотревшие на нее, когда контейнер поднялся до нужного уровня и она заскользила навстречу скрежещущим челюстям. Лицо, потрясенное, окаменевшее от ужаса...

Разинутая пасть. Ничто...

* * *

Он знал, что они не будут долго ждать. Они придут за ним.

Лок поерзал в кресле и снова посмотрел из большого окна кабинета Ван Грейнджера в направлении Феникса. Они скоро придут... Однако его оглушенные, издерганные нервы не могли воспринять угрозу. Он не мог встать со стула, выйти из комнаты или из дома. Ему пришлось вернуться в дом Грейнджера, хотя они могли догадаться, где он укрывается. Лок был обязан найти путеводную нить, какое-то объяснение происходящего или хотя бы подтверждение его нереальности...

Но он не нашел ничего, вообще ничего. Ни в сейфе, ни в архивных шкафах, ни в ящиках стола. Ни записей, ни деталей, ни планов, ни намеков. Он подавил усталый зевок. Компания Трейнджер – Тургенев" превратилась в канал сбыта героина, но единственным, с чего он мог начать, были угрозы Тяня и отчаянные, полубезумные увещевания старика в caлоне «скорой помощи», отвозившей его в палату интенсивной терапии. У Лока не было ничего иного, кроме предположения о коррупции в «Грейнджер Текнолоджиз».

Лишь фотоальбомы, которые сейчас лежали в беспорядке на" большом письменном столе. Моментальные снимки, аккуратно заправленные в целлофановые ячейки, разворачивавшиеся под его руками, словно кадры в старом документальном фильме. Бет, Билли, он сам, его родители вместе или порознь, Ван Грейнджер, сотни других лиц. На большинстве снимков Ван Грейнджер являл собой величественную, доминирующую фигуру, казавшуюся облаченной в мундир даже тогда, когда он отдыхал в шортах возле бассейна или склонялся над решеткой для барбекю.

Лок взглянул на часы. Четыре часа дня, а он все еще здесь, играет с фотоальбомами, словно начинающий фокусник. Но в шляпе не нашлось кролика. Ничто не говорило ему о прошлых событиях и о том, как они привели к убийству Билли, к убийству Бет. Он зажег сигарету; дым затхлым вкусом оседал на языке, от него першило в горле.

Лок попросил дворецкого не сообщать в полицию о взломе – по крайней мере, до завтра. Тот признал его временные полномочия хозяина дома, пожав плечами и не задавая лишних вопросов. Домохозяйка приготовила Локу сэндвичи. В остальном слуги избегали его. Сейчас они поехали в клинику навестить Ван Грейнджера, чье состояние, по словам врачей, оставалось стабильным.

Лок был один в доме. Горничная удалилась в свою квартирку над гаражом. Человек, присматривавший за бассейном, пришел и ушел, а садовник бродил где-то за домом, выпалывая из клумб пустынные колючки.

Лок смотрел на фотографии, словно приказывая изображенным на них людям заговорить, рассказать ему, что случилось. Солнце било в высокие окна, тихо бормотал кондиционер. Люди Тяня надеялись что-то найти – наркотики или хотя бы след, ведущий к наркотикам? Что именно?

Это означало, что Тянь знал очень немного. Лок расшевелил осиное гнездо, ничего не получив взамен. Теперь Тянь проинформирует своих партнеров... если он знает, кто они такие.

Лицо Грейнджера смотрело на него с фотографий. Тянь считал, что Грейнджер знает о героине. Когда очередная партия товара задержалась, он обратился непосредственно к тому, кого считал главой бизнеса. Почему? Если Тянь не знал, с кем ему надо контактировать, то у Лока еще оставалось немного времени, в течение которого он мог просочиться в организацию. Нужно вернуться в Вашингтон, побольше узнать о Тяне, о...

...о Тургеневе. О Пите Тургеневе, страх перед которым так одолел Ван Грейнджера в номере отеля «Джефферсон». Ван был напуган почти до смерти, раболепно унижаясь перед русским. «Грейнджер – Тургенев». Значит, так это происходило. Коррупция в компании Ван Грейнджера, в компании Билли... Они обосновались в Сибири и взяли Тургенева в партнеры. Тот в свою очередь нашел алчных людей, которых мог использовать и использовал.

Пит Тургенев знал обо всем. Какую бы роль он ни играл, какие бы приказы ни отдавал, именно Тургенев стоял за всем происходящим. Не только его люди – именно он сам. Он напугал Билли на вечеринке, напугал Ван Грейнджера в отеле. В машине «скорой помощи» старик пытался предупредить Лока о Тургеневе.

Руки Лока то и дело сжимались в кулаки. Он глубоко затянулся сигаретой, выдохнув дым к потолку. Его лицо исказилось от муки и бессильной ярости. Он потратил почти целый день и лишь встревожил врага. Как глупо...

Закрыв глаза, он сразу же увидел лицо Тургенева – тусклую сверхплотную звезду, контролирующую орбиты и движение других лиц в его сознании: Ван Грейнджера, Билли, Тяня и, наконец, Бет.

Он, Билли и Тургенев... Лок открыл глаза и заглянул в один из альбомов. Вот они, вся троица, в Афганистане. Настоящее большое приключение для смелых ребят. В своем роде чистая война после этической неразберихи Вьетнама. Они с Билли работали на Компанию, снабжали моджахедов «стингерами», сшибавшими боевые МИГи в горах и вокруг Кабула. Он, Билли и Тургенев после объявления об уходе русских из Афганистана. Они собрались вместе, чтобы обсудить прекращение тюставок оружия, безопасные проходы для войск, обмен пленными. Коллеги по оружию, такие, какими они были, одетые в мешковатые брюки и головные повязки, небритые, худые и смеющиеся.

Наркотики в изобилии имелись в Афганистане. Русские не раз проводили контрабандные операции. Армия и КГБ были причастны к этому – так же, как и люди из Компании, занимавшиеся тем же делом. Было совершенно очевидно, что именно тогда Тургенев и начал заниматься наркобизнесом. Лок хлопнул себя по лбу. Да, именно в те годы Тургенев приобрел капитал, превративший его в бизнесмена, в качестве которого он и встретил «Грейнджер Текнолоджиз» в Сибири. Губы Лока изогнулись в улыбке. Все совпадало.

Он снова посмотрел на лицо Тургенева.

После Афганистана Билли покинул ЦРУ и возглавил «Грейнджер Текнолоджиз». Ван Грейнджер выразил желание работать исключительно в Фонде Грейнджера, являвшемся благотворительной ветвью компании. Лок вернулся в госдепартамент. А затем все это и началось, как нарыв, зреющий под кожей. Вскоре после основания «Грейнджер-Тургенев» в компанию проникла коррупция.

Под его рукой лежал снимок Ван Грейнджера в военной форме. На обороте значилось: «Вьетнам, 1974 г.» Ван Грейнджер снова вступил в армию, хотя «Грейнджер Текнолоджиз» нуждалась в нем. С середины шестидесятых компания сильно хромала. Она пробавлялась небольшими контрактами, расплачивалась по одним ссудам и брала новые. Все выглядело так, словно дело идет ко дну, но Ван Грейнджера это не волновало: он схватил национальный флаг и ринулся в бой. В итоге он дослужился до командира подразделения сил специального назначения.

Затем резкий рост цен на нефть в середине семидесятых снова сделал компании вроде «Грейнджер Текнолоджиз» необходимыми для разведки залежей. Ван Грейнджер вернулся из Вьетнама и со всей новообретенной солдатской безжалостностью перетряхнул компанию меньше чем за год. Серии ночных атак и предрассветных рейдов снова вознесли его на вершину, выдвинули его в первые ряды рвущихся в Сибирь после распада Советского Союза. Ван, смотревший с фотографии, позировал в парадном мундире перед пузатым С-130, медали ярко сверкали у него на груди.

И все это лишь ради того, чтобы оказаться в палате интенсивной терапии испуганным и сломленным стариком с ускользнувшей из-под ног почвой, у которого убили сына, убили невестку... Из-за героина. Из-за «красной лошади».

Лок рывком поднялся на ноги, остро ощущая перед окнами свою уязвимость. Феникс затянуло дымкой жары и смога. Высоко в небе, словно ранняя звезда, мигал пролетающий самолет. Нужно вернуться в Вашингтон. Записи Компании... Он должен проверить Тургенева. Лок подумал о Бобе Кауфмане, с которым он встретился в баре отеля «Мэйфлауэр» в тот день, когда убили Бет. Кауфман все еще работал в ЦРУ, и Лок мог убедить его показать секретные архивы. В госдепартаменте тоже хранились материалы, которые могли пригодиться. Он нуждался в информации. Он хотел получить доказательства, прежде чем идти за головой Тургенева...

Или прежде чем Тургенев придет за его головой.

7. Свободные предприниматели

Над бетоном завывал ветер, швырявший снег в открытую дверь вертолета и на носилки, где лежала Марфа, накрытая красным одеялом и пристегнутая ремнями. Цветом и фактурой ее лицо напоминало кусок хорошо размятого белого пластилина. Лицо Воронцова, если бы ее взгляд смог сфокусироваться на нем, выглядело бы постаревшим и виноватым. И еще она могла бы прочесть облегчение в его прищуренных от ветра глазах. Врачи сказали, что она поправится. Физически поправится. Воронцов не знал, справится ли ее психика с тем, что ей пришлось пережить.

Немного утешало то, что ее не изнасиловали. В нападении на Марфу не просматривалось никаких животных мотивов или личной ненависти. Единственной целью было избавиться от нее», поскольку она служила в милиции и задавала вопросы об умершем иранце.

Одним словом, ей сильно повезло.

Воронцов поежился, торопливо шагая рядом с носилками через ярко освещенную посадочную площадку, где приземлился вертолет со скважины № 47.

Зрение Марфы оставалось затуманенным. Тени, словно призраки, мелькали где-то на периферии. Ощущение движения напоминало ей неумолимое скольжение в пасть мусоровозки. Она по-прежнему не помнила ни рук, удержавших ее, ни даже крика, раздавшегося из темной дыры рта в вязаном шлеме. Водитель в последний момент успел остановить вывал мусора. Она видела глаза человека – те же самые потрясенные глаза, которые смотрели на нее сверху вниз, когда она в последний раз потеряла сознание.

Потом не осталось ничего, кроме рук, растиравших, тянувших, постукивавших ее, словно руки злобных детей, играющих с дешевой куклой. Потом ее словно охватило пламя и она начала кричать. Потом ее обступили какие-то фигуры, темные и светлые, но все мигающие, словно пламя свечи. Утешительное воркование, словно они обращались к ребенку или дебилу... Снова жжение, снова крики. Затем ветер, мороз и рев вертолетной турбины.

А теперь Воронцов, шагающий рядом с носилками. Она была... жива. Ветер, снег, холод, словно пощечины, хлестали по ее онемевшим щекам. Она увидела над собой потолок. Лицо Воронцова прояснилось, и что-то обожгло ей щеку. Слезы?

Воронцов смотрел на ее лицо, и чувство вины вернулось к нему, как острая резь в желудке. Он нагнулся к ней и неуклюже погладил ее руку, лежавшую под одеялом. Теперь ее лицо было не таким серым, но более напряженным, как будто она отчаянно пыталась что-то сказать. Она открыла рот и сразу же застучала зубами. Из глаз Воронцова, смущая его, продолжали течь слезы.

Они вышли на другую сторону небольшого терминала, где из-за летящего снега пробивался голубой огонек мигалки «скорой помощи». Воронцов продолжал гладить руку Марфы, пока тележку с носилками вкатывали в салон машины. Утренний сумрак окутывал город, скрывая все. Воронцов забрался в машину и сел рядом с тележкой, двумя санитарами и врачом, сопровождавшими Марфу от скважины № 47.

Этот самый врач сообщил Воронцову по телефону, что тепло от разлагающихся отбросов спасло Марфе жизнь. Она находилась на грани гибели. Воронцов оглянулся через плечо на мрачное, испуганное лицо Голудина, оставшегося снаружи. Голудин был ни в чем не виноват, но Воронцову в его потрясении требовалось кого-то обвинить, распечь кого-то.

Кто-то дернул майора за рукав. Он опустил взгляд. Лицо Марфы ожило: на нем появилось выражение мольбы и тупой настойчивости. Ее голос, когда она заговорила, напоминал хриплое воронье карканье.

– Московский Центр, – разобрал он и согласно кивнул. Бледная рука продолжала цепляться за его рукав. Врач хотел было вмешаться, но взгляд Воронцова остановил его. Что бы это ни было, оно имело большое значение для Марфы.

– Вышли фотографию... иранцев, – она выкрикнула последнее слово, словно обращаясь к глухому. – Внешняя разведка, Дмитрий Оберов... Оберов. Скажи, что нужно опознать этого человека, немедленно!

Воронцов понимающе кивнул, затем встал и распахнул дверцу машины. Оберов был экс-любовником Марфы. Воронцов помнил эту фамилию, случайно упомянутую Марфой в момент откровенности, как нечто не имеющее значения. Полковник службы внешней разведки, новой русской «Интеллиджентс сервис». Оберов пережил все потрясения и путчи, и даже с выгодой для себя.

Голудин с надеждой посмотрел на него, как пес, ожидающий прощения.

– Возвращайся в отдел, – резко сказал Воронцов. – Вышли по факсу фотографии иранца в Москву, лично полковнику Дмитрию Оберову. Крайне срочно. Немедленно требуется опознание. Все ясно?

– Да, товарищ майор.

– Тогда езжай. Ответ мне нужен сегодня!

Голудин побежал к автомобилю Воронцова, поймав на ходу брошенные ключи. Воронцову на мгновение показалось, будто он видит виляющий хвост. Он забрался обратно на откидной стул и сразу же сообщил Марфе, что ее просьба выполнена.

– Поехали! – крикнул он.

* * *

Гнев по-прежнему кипел в душе Люка, когда он выехал на шоссе Долли Мэдисон после визита в Лэнгли. Лок был уверен, что за ним следят. Следят от штаб-квартиры ЦРУ? Выехав из Джорджтауна, он тщательно убедился в отсутствии слежки по пути в Лэнгли.

Очень тщательно... но теперь серый «лексус», как привязанный, держался сзади. За Локом ехали два автомобиля и большой трейлер, а сзади, точно придерживаясь его скорости...

Он разогнался, а затем притормозил, просто для проверки. Сзади, за пеленой моросящего дождя, «лексус» повторил его маневр.

Затем трейлер перестроился в другой ряд и начал обгонять Лока. Брызги, летевшие из-под его колес, залепили ветровое стекло. Лок переключил «дворники» на ускоренный режим, и его гнев на несколько секунд сосредоточился на дожде и на водителе трейлера, прежде чем вернуться к Бобу Кауфману.

Сотрудник ЦРУ отказался помочь ему. Архивы были либо уничтожены, либо заново засекречены. Нет, он не может обеспечить допуск. Извини, парень, но это не твое дело, верно?

Et cetera? Et cetera... «Потерял память, Джон? – Кауфман ухмыльнулся своей шутке. – Почему именно Пит Тургенев? Ты же уже знаком с этим парнем. И если ты не скажешь мне, зачем это тебе понадобилось, я не смогу тебе помочь».

Лок увеличил скорость, чтобы обогнать трейлер. Ветровое стекло немного прояснилось, но потом трейлер, словно соревнуясь с ним под усиливавшимся дождем, снова выехал вперед, и ветровое стекло Лока снова залепила грязь. В зеркале заднего вида «лексус» поддерживал прежнюю дистанцию – через два автомобиля за ним. Лок судорожно вцепился в руль. От Вашингтона его отделяла еще дюжина миль – должен ли он привести их к своей квартире? Кто они такие, черт побери?

Он вспомнил лицо Кауфмана, помахавшего ему рукой, когда он покидал комплекс Лэнгли, напряженное и отяжелевшее, словно предупреждавшее его о чем-то. Лок покачал головой и притормозил, позволяя трейлеру проехать вперед. Движение было не слишком оживленным. С деревьев, выстроившихся вдоль автострады и поникших от дождя, облетали последние золотистые листья. Фургон, казалось, утащил морось за собой, и ветровое стекло просветлело, как будто в темной комнате открылась дверь. «Лексус» по-прежнему оставался позади, за двумя автомобилями.

Это не может быть «хвостом», пущенным Кауфманом по его следу. Тургенев... Или Тянь? Глаза Кауфмана сузились, когда Лок назвал имя вьетнамца, однако Боб заявил, что не знает такого человека. Проверив архивы, Кауфман обнаружил, что дело Тяня уничтожено, дело Тургенева снова засекречено и доступа к нему нет. Но Кауфман знал Тяня: звук этого имени отозвался в его взгляде вспышкой мгновенного понимания и подозрительности. Почему?

Трейлер снова замедлил ход, и Лок решил обойти его справа. Дождь усиливался. Лок почти не спал после перелета из Феникса. Никто не следил за ним там или по дороге от аэропорта – за это он мог ручаться.

Он мигнул фарами и перестроился правее.

«Вашингтон Пост» пустила слушок, будто Ван Грейнджер собирается распродавать семейные активы группы Грейнджеров из-за «недавней трагедии», по выражению журналиста.

Как сильно Тургенев хотел этого? Как много Тургенев уже имел через подставные корпорации, инвесторов и банки, помогавшие ему обходить правила иностранного участия? Руль выскользнул из рук Лока, когда он жестом выразил свое негодование на непогоду. На какое-то время автомобиль, казалось, поплыл, затем покрышки восстановили контакт с асфальтом. Итак, какой же характер имела связь между «Грейнджер Текнолоджиз» и «Грейнджер – Тургенев»?

Лок поравнялся с огромными задними колесами трейлера, и в боковое окошко хлестнула грязь так же, как в ветровое стекло незадолго до этого. Рев тяжелого грузовика и его движение явственно ощущались в салоне автомобиля. «Лексус» с энергично работающими «дворниками» тоже перестроился в правый ряд в сотне ярдов позади. Кабина трейлера теперь поравнялась с Локом, и он вдавил в пол педаль газа.

Кому Ван Грейнджер мог продать свою долю, если слухи были обоснованными? Нужно поговорить со стариком. Лок видел перед собой просвет в дожде, а затем трейлер внезапно вильнул вбок, прижимаясь к нему. Огромный темный корпус оказался совсем близко. Лок резко затормозил, но трейлер продолжал лавировать, перемещаясь правее. Слишком поздно Лок осознал, что «лексус» был наживкой, отвлекавшей его внимание...

Грузовик нависал над ним, как скала. Просвет впереди исчез, и борт трейлера опасно чиркнул по крылу его автомобиля, заставив машину завибрировать. Брызги потоком заливали ветровое стекло, мешая видеть происходящее.

Еще один удар. Прогнувшаяся дверца уперлась Локу в бедро, и боковое стекло разлетелось вдребезги. Рев двигателя грузовика напоминал грохот рушащегося здания. Автомобиль Лока съехал с дороги, перевалил через невысокое ограждение и помчался вниз. «Дворники» на лобовом стекле лихорадочно дергались, будто руки утопающего, руль вырывался из рук. Трейлер. Е..ный трейлер пытался убить его!

Лок мельком заметил притормозивший «лексус» в зеркальце заднего вида. Затем машина вышла из-под контроля, капот мотнулся в сторону, словно голова раненого быка, ищущего своих мучителей. Автомобиль перевернулся, крыша вогнулась от удара, и Лок беспомощно повис вверх ногами, удерживаемый поясом безопасности. Он видел темные перевернутые сосны и березы, сначала неподвижные, а затем как будто рванувшиеся к нему. Металл издал протестующий скрежет, столкнувшись со стройной березкой и сломав ее, словно спичку. Машина дернулась в последний раз и перевалилась на бок, бессмысленно вращая колесами в дождливом воздухе.

У Лока сильно кружилась голова. Через разбитое ветровое стекло до него доносился звук дождя. Левая рука ныла, бедро жгло, как огнем. Он осторожно потрогал голову, словно снимая затекшими руками статуэтку с высокой полки, посмотрел на дорогу и увидел перевернутый образ серого «лексуса» и две фигурки, стоявшие рядом, в семидесяти или восьмидесяти ярдах от него.

Его рука нащупала застежку пояса безопасности. Он тяжело упал на бок, ударившись бедром о рулевое колесо, пнул ногой дверь над собой, но ее заклинило. Тогда он схватился за раму двери через разбитое окошко и вывалился под моросящий дождь. Перед глазами все плыло, к горлу подступала тошнота. Лок опустился на развороченную, вырванную с корнями дернину. Шум движения на автостраде доносился словно откуда-то издалека.

Он выпрямился на нетвердых ногах и прислонился к автомобилю. Колеса уже перестали вращаться. Ни один автомобиль, кроме «лексуса», не остановился. Трейлер исчез. Двое из серого автомобиля спускались по склону, повторяя маршрут его падения под откос. Охваченный паникой, Лок оттолкнулся от разбитого автомобиля и побежал к деревьям. За спиной послышался предупреждающий возглас: ему приказывали оставаться на месте.

Он побежал быстрее, то и дело поскальзываясь на мокрой глине, ощущая предательскую слабость в ногах. Паника, переполнявшая грудь, мешала дышать. Они собирались убить его. Он вслепую углубился в рощу, петляя между деревьями.

* * *

Воронцов пожал плечами и сердито посмотрел на Дмитрия. Радиотелефон, прижатый майором к щеке, казался орудием пытки.

– Нет, – снова ответил Воронцов. – Мы совершенно не заинтересованы в расследовании убийства Роулса, полковник. Не могу себе представить, что могло натолкнуть вас на подобную мысль...

– Пытаетесь обскакать меня, Воронцов? Держите меня за идиота? – прорычал Бакунин.

– Ничего подобного, – пробормотал Воронцов. Дмитрий, набросивший пальто на плечи, с невинным видом разводил руками. Из-за проплывавших за окном рваных облаков выглядывала полная луна. Снегопад прекратился. Дмитрий тряс головой, словно школьник, обвиненный в мелкой краже.

– Дело Роулса вас больше не касается. Расследование ведет ГРУ. Я совершенно ясно высказался на этот счет. Вы хотите, чтобы я высказался еще яснее?

Воронцов мрачно покосился на Дмитрия. Голудин, чувствовавший гнев начальства как нечто, направленное в первую очередь на него, съежился на стуле и втянул голову в плечи.

– Нет. Все и так предельно ясно, полковник.

– Тогда не суйтесь не в свое дело, понятно?

– Понятно.

Звук брошенной трубки клацнул в ухе майора, как пистолетный выстрел. Воронцов сложил аппарат и бросил его на стол. Загроможденный стол, царивший на котором хаос словно отражал состояние расследования, приводил его в ярость. Он стукнул кулаком по разбросанным папкам и бумагам.

– Как, черт побери, Бакунин мог обнаружить, что мы по-прежнему интересуемся Роулсом? – рявкнул он. – Почему этот боров снова прет на меня? Дмитрий, я же предупреждал тебя об осторожности!

– Я был осторожен, товарищ майор, – Дмитрий добавил официальное обращение ради Голудина. – Проверил пару отчетов, не более того. Предыдущие визиты Роулса, наши собственные выводы – вот и все, – он поморщился. – Как в ГРУ вообще могли что-то заподозрить?

– То есть помимо своего осведомителя в следственном отделе, который сообщает ему о наших действиях? – Воронцов разжал кулаки и положил свои большие руки перед собой, глядя на них. – Сейчас я кое-что скажу вам обоим, и это не смешно. Это страшно. ГРУ – это часть советской бюрократической системы, и сейчас, возможно, она стала еще более влиятельной. Но этот придурок на другом конце линии не только доказал нам, что мы идем по верному следу, но и косвенно подтвердил, что сам каким-то образом причастен к этому. Он уже не обычный бюрократ, а заинтересованная сторона. Вы хорошо меня поняли? – добавил он, глядя на Голудина. – Ты тоже вляпался по самые уши, сынок. Надеюсь, тебе все ясно?

Дмитрий снова поморщился при виде замешательства молодого сотрудника. Некоторое время Голудин молчал, потом кивнул и тихо сказал:

– Да, товарищ майор... и спасибо вам.

Слабое утешение. Далеко не обнадеживающее, но все же это было одной из немногих радостей, доступных Воронцову. Еще один достаточно честный молодой офицер, на которого он до определенной степени может положиться.

– Ладно, тогда отправляйся. У тебя нет времени заехать домой побриться и принять душ – сразу же поезжай в госпиталь и смени охрану У палаты Марфы. Я возлагаю на тебя ответственность за ее безопасность, понятно?

– Так точно, – ответил Голудин, явно благодарный за то, что его предполагаемая халатность на скважине № 47 больше не служила объектом критики. Возрожденное доверие Воронцова вдохновляло его.

Дмитрий усмехнулся в ответ на улыбку Воронцова.

– Он хороший паренек, – сказал он, когда дверь за Голудиным закрылась. – Как и Любин.

– Ты говоришь, словно его мать.

– Разве тебе не нужны дети, которым ты можешь доверять, Алексей? Я делаю, что могу.

– Знаю. Извини. Но как это дерьмо узнало про нас?

– Ну мало ли как. Нам придется быть еще более осторожными, если... – фраза осталась неоконченной.

– Не сомневайся, – ответил Воронцов. Дмитрий выглядел одновременно обрадованным и озадаченным. – Нет, мы не выводим мистера Роулса на первый план. Но он связан с наркотиками через Шнейдера и мистера Аль-Джани из Ирана. Он наш.

– Как насчет идеи Марфы?

– О том, что ее бывший дружок в Москве сможет опознать иранца, дать ему имя? Может быть. Она была абсолютно убеждена в этом. Кажется, она считает Аль-Джани профессионалом высокого класса.

Воронцов закурил новую сигарету и выпустил дым в направлении темного квадрата окна своего кабинета, где луна, словно бледная узница, выглядывала из разрывов в облаках.

– То же самое можно сказать и про мафиози, Алексей, и про большинство крупных бизнесменов. Если ты полагаешь, что Бакунин близок к ним, что его интересуют деньги, а не политика... то тут прослеживается ниточка к наркотикам. Ты думал об этом?

Воронцов потер руками лицо и устало посмотрел на Дмитрия.

– Мы отступили так далеко, как только, могли. На последний рубеж. Чувствуешь, как холодная вода заливает твои яйца, Дмитрий? Что же нам делать? Закрыть глаза на все? Но мы же служим закону!

– Совершенно верно, – Дмитрий кивал, его улыбка светилась пониманием и состраданием, как лик на иконе. – Итак, что же из этого следует?

– Если иранец был профессионалом, то почему он оказался здесь, если не из-за наркотиков? Может быть, он собирал мусульманскую десятину для Тегерана или работал на какого-нибудь муллу, имеющего плантации опия? Давай посмотрим, сумеет ли московский приятель Марфы дать нам ответ, если только он не слишком занят прикрытием собственной задницы и подставлением чужих. Похоже, в наши дни это все, на что они годятся.

– Я слышал, что они никогда не занимались ничем другим. Как насчет Киева и того трупа, которым ты интересовался?

– Человека, чья фотография оказалась в голландском паспорте?

Дмитрий кивнул".

– Его не существует. Киев по-прежнему занимается проверкой, но человек с его именем и внешностью не работал ни в одной украинской компании, имеющей отношение к нефти или газу, – Воронцов пожал плечами.

– Тогда почему он находился здесь? Или это тоже связано с наркотиками? – личная война Дмитрия, похоже, развивалась слишком быстро даже для него самого – он выглядел растерянным. – Какой-то другой мафиозный бизнес?

– Рэкет, контрабанда, валютные махинации, сделки с оружием, убийства – выбирай что хочешь. Сейчас по моему запросу проверяют списки пропавших без вести. Подождем и посмотрим, дружище, подождем и посмотрим.

– А Шнейдер, американский врач?

– Он как шашлык в уксусе, Дмитрий – мясцо уже помягчело, и запашок нужный. Нам требуется получить лишь одну улику, одно звено, связывающее его с Паньшиным помимо знакомства.

– Значит, Паньшин все же решил перейти в наркобизнес?

– Это значительно превосходит прибыли от сибирского джаз-клуба, а также открывает побочный канал для рэкета и контрабанды. Искушение слишком велико.

– Их команда постоянно выставляет на поле новых игроков, Алексей... – в тоне Дмитрия слышалось безнадежность, однако он же первый и нарушил тягостное молчание, созданное его словами. – Сможем ли мы справиться с ними? Я хочу сказать, достаточно ли у нас сил и решимости?

– Лучше рассчитывать на это. Или нет?

Напряжение в кабинете было почти физически ощутимым. Дмитрий провел ладонью по лицу и медленно кивнул.

– Да, – пробормотал он. – Лучше рассчитывать на это.

– Между прочим, Тургенев вернулся в город, – заметил Воронцов. – «Уренгойские Известия», без сомнения, проинформируют нас об этом факте в следующем выпуске. Я видел его личный реактивный лайнер в аэропорту, когда прилетел вместе с Марфой.

– Петр Леонидович Тургенев, богатейший человек в Сибири... – глаза Дмитрия внезапно сузились. – Нет. Только не он, Алексей. Он не в нашей весовой категории. Даже если сотрудники «Грейнджер – Тургенев» вовлечены в наркобизнес, мы ничего не сможем поделать с самим Тургеневым.

Воронцов усмехнулся.

– Не бери в голову, я просто пошутил. Если бы Тургенев и в самом деле был причастен... – он пожал плечами. – Ему это не нужно. Даже если люди вроде Роулса и Шнейдера участвуют в деле, то лишь на ролях высокооплачиваемых марионеток. Тургенев же владеет всем – по крайней мере, в пределах этой части света. Он может заколачивать миллионы долларов совершенно законным путем, – Воронцов улыбнулся. – Забудь о Тургеневе. Не стоит беспокоиться о том, что он может вылезти из-под камня, который мы перевернем на своем пути.

Он резко повернул голову на сигнал факсимильного аппарата, стоявшего в углу кабинета. Высокий певучий звук предупредил о начале передачи. Дмитрий тоже обернулся и стал смотреть, как сероватый лист бумаги выползает из узкой щели факса. Одна страница, затем вторая... Что-то похожее на выцветшую черно-белую фотографию. Затем резкий писк возвестил о конце передачи.

Воронцов оторвал листки от аппарата и разложил их на столе, разгладив ладонью. Дмитрий встал рядом с ним.

– Умная девочка, – наконец пробормотал Воронцов. – Она оказалась права. Этот парень успел побывать повсюду за свою короткую жизнь.

На расплывчатой фотографии из архива внешней разведки был изображен человек, погибший при аварии «мерседеса», но его звали не Аль-Джани, как значилось в его паспорте. Паспорт был фальшивым, как и другие документы, которые он имел при себе. На самом деле его звали Вахаджи, Мустафа Вахаджи.

– Чин майора разведки, Министерство защиты Исламской Революции, – возбужденно пробормотал Дмитрий. – Их элитное подразделение внешней разведки. Мустафа Вахаджи... привет.

– И до свидания, мистер Аль-Джани, монтажник-газовщик. Взгляни-ка на его послужной список. Блестящий парнишка, путешествовал далеко и быстро.

Файл был коротким. Вахаджи, чья жизнь закончилась в сибирском промышленном городе, был взят на заметку старым КГБ в Египте, затем его видели в Лондоне, Париже и Москве. Имелись неподтвержденные слухи о его деятельности в центральноазиатских республиках после 1989 года. Совсем недавно он получил назначение в Вашингтон.

– До апреля прошлого года, – вслух прочитал Воронцов. – Потом ничего. Предполагается отзыв либо по дисциплинарным причинам, либо для специального назначения. Потом он неожиданно возникает здесь в роли чернорабочего на газовой скважине. Почему? До прошлого года он котировался в московском Центре по четырехзвездочному рейтингу. Похоже, нацеливался на самый верх. Что произошло?

– Проклятье, – с бессильным гневом проворчал Дмитрий. – А что если это и было его специальным назначением? О, вашу мать, как же все разрастается! – в его голосе звенело обнаженное страдание, словно неудачная шутка обернулась гибелью друга. – Почему все не могло продолжаться по-домашнему?– причитал он.

В его глазах читалось отчаяние. Установление настоящей личности майора Вахаджи лишило его иллюзии комфорта, так же как наркотики лишили его семьи. Воронцов, наблюдавший, как луна снова исчезает за облаками, тоже ощутил свою неадекватность. Дело разрасталось, как злокачественная опухоль, заразная и убийственная. Оно было слишком большим.

– Ничего подобного, – отрезал Воронцов. – Дело такое, какое есть. Ни больше, ни меньше.

– Ты тоже встревожен.

– Это верно, старина. Но мы не можем ничего поделать – только продолжать гонку. Если бы информацией владел лишь один из нас, то мы могли бы что-то скрывать друг от друга. Однако мы оба знаем обо всем. Мы не можем потерять лицо, согласен?

– Он один из тех, кто помогал убить мою дочь, – промолвил Дмитрий после долгого молчания. – Один из тех, кого следует давить.

* * *

Боб Кауфман владел квартирой, окна которой выходили на Потомак над Уотергейтом. Машины проносились в хмурых сумерках под косыми струями дождя. Река потемнела и налилась свинцом под низкими облаками. Свет уже зажегся в окнах жилого комплекса и окружавших его отелей. Фары автомобилей мелькали на мосту имени Теодора Рузвельта.

Лок сидел во взятой напрокат машине, смотрел на Уотергейтский комплекс и на поверхность Потомака, покрытую мелкой дождевой рябью. У него болела коленная чашечка, на бедре остались синяки. Нервная дрожь, охватившая его во время бегства, никак не хотела успокаиваться. Он сидел с включенным двигателем и обогревателем, облокотившись на рулевое колесо.

Ему удалось скрыться от двух мужчин из «лексуса», или же они сами отказались от преследования. Он вышел на боковую трассу и вернулся в город с первым же водителем, согласившимся подбросить его. Приняв душ и две порции бурбона в своей квартире, он позвонил в полицию и доложил об инциденте. Нет, он не думает, что может выдвинуть обвинение... нет, он не заметил номера трейлера... нет, спасибо, он сам займется буксировкой разбитого автомобиля. После третьего бурбона он вновь обрел способность ясно мыслить.

Оба его преследователя были представителями европейской расы. Это обстоятельство не выводило из игры Тяня и не подразумевало участия Тургенева... Но несговорчивость и подозрительность Боба Кауфмана то и дело вспоминались ему, вспыхивая в его воображении, словно на огромном экране. От него не ускользнуло, что Кауфману знакомо имя Тяня. Кауфман служил в ЦРУ и был во Вьетнаме во время вьетнамской кампании; следовательно, он вполне мог знать Тяня.

Оставался только Кауфман. Тургенев уже выписался из отеля и улетел в Россию на личном реактивном лайнере. Русский временно вышел из игры. Разумеется, не исключено, что он оставил распоряжения насчет Лока и те, кто находился в трейлере и сером «лексусе», были его людьми... Но Кауфман знал Тяня, и эта связь была значительно более определенной, чем любые туманные домыслы о Пите Тургеневе и его пугающем воздействии на Ван Грейнджера. Итак, нужно побеседовать с Кауфманом.

У Лока не осталось никаких воспоминаний о своей квартире. Складывалось впечатление, будто он занимает номер в отеле в каком-то незнакомом городе. Он вымылся под душем, выпил несколько порций бурбона, позвонил в полицию и переоделся. Все происходило так, словно он въехал сюда на пару дней и занимался делами, не имевшими ничего общего с его личной жизнью. Он даже не послушал музыку. В этом было что-то отчужденное, даже пугающее, словно он миновал одну стадию своей жизни и перешел к другой, отбросив при этом все человеческие чувства.

Лок не стал проверять автоответчик. Сообщения значили для него не больше, чем обучающая кассета с упражнениями по иностранному языку, который он уже не будет учить – во всяком случае, сейчас. С этой частью его жизни было покончено, она больше не имела смысла.

Он заглянул в маленький кабинет, просмотрел разбросанные бумаги, отпечатанные варианты партитуры любительской оперы, над которой он так добросовестно трудился. Немота нотных страниц была сродни его прошлой жизни: неоконченная работа, заплесневевшая от отсутствия интереса к ней.

Лок знал, что он сильно изменился. Он просто не увидел этого в зеркале в ванной, в спальне или в зеркальной стене холла, но он понимал это сейчас, сидя под дождем во взятом напрокат «крайслере» и глядя на огоньки, пересекавшие мост Теодора Рузвельта, словно двойная цепочка сияющих жемчужин. Машины проносились мимо него с шипением, как волны, набегающие на песчаный берег. Он изменился. Его квартира превратилась в пустую оболочку, чужое жилище.

Он всматривался в свое былое "я". Мальчишка, дравшийся с другими мальчишками, обижавший свою сестру. Молодой человек, участвовавший в войне с русскими с невинностью и энтузиазмом все того же мальчишки. Полевой агент, получивший новое назначение. Он был всеми этими людьми. Теперь перед ним стояла ясная цель: найти убийц Бет, дважды пытавшихся убить его самого, и покончить с ними.

Сейчас у Лока не оставалось другого объекта для расспросов, кроме Кауфмана, чья близость с Тянем, Ван Грейнджером и, возможно, с Билли во Вьетнаме не давала ему покоя, словно дурной сон, который он пытался и никак не мог вспомнить. Ему предстояло пройти по этой узкой улочке, что бы ни ожидало его в конце...

Он посмотрел на часы. Было около пяти, но на улице уже заметно темнело. Облака затянули небо плотной пеленой. Река блестела отраженным светом автомобильных фар и городских огней. Возможно, Кауфман теперь уходит с работы пораньше; в конце концов, он отсиживает последние дни до пенсии. Лок надеялся, что Кауфман не пойдет в «Мэйфлауэр» или в какой-нибудь другой бар. Он изнывал от нетерпения. Что-то в его душе противилось встрече с самым худшим, но ему хотелось начать. Он снова дрожал, но уже от возбуждения, а не от страха.

Тургенев – что за жуткая, черная ирония! – был почти что его креатурой. Его и Билли. Лок указал Билли на Тургенева. Он занимался проверкой деятельности Тургенева и его компаний...

Усилием воли он заглушил сосущее чувство вины, назойливо цеплявшееся за воспоминания.

Лок смотрел на «форд», ехавший по шоссе к Уотергейту. Когда автомобиль проехал под фонарем, за дымчатым окошком мелькнуло лицо Кауфмана. Лок сглотнул слюну. Автомобиль повернул на дорожку, ведущую к подземному гаражу. Лок знал номер квартиры. Он даст Кауфману десять минут, чтобы тот мог расслабиться и утратить бдительность. Теперь, узнав Кауфмана, он выключил «дворники». Дождь заструился по ветровому стеклу, размыв все окружающее, превратив его в потухший экран телевизора. Секунды тикали в голове у Лока, складываясь в минуты.

Он вышел из автомобиля под дождь, на ходу застегивая плащ, и торопливо зашагал к Уотергейту. Пистолет, лежавший в кармане, тяжело колотился о его бедро.

* * *

Воронцов зевнул, облокотившись на конторку приемного покоя больницы. Дородная женщина с сетью красноватых жилок, пронизывавших кожу ее крупного лица, внимательно изучила фотографию из фальшивого паспорта, обнаруженного в автомобиле иранца.

– Кто-нибудь наводил справки о нем или навещал его? Может быть, даже приехал с ним в машине «скорой помощи»? – указательный палец майора постучал по увеличенной фотографии.

– Не знаю... А когда это произошло? – в поведении женщины чувствовалось усвоенное с детства уважение к представителям закона.

– Я назвал вам дату. «Скорая» забрала его по срочному вызову. Его доставили в палату интенсивной терапии, но вскоре он умер. Постарайтесь помочь мне.

Воронцов мог бы навести справки в картотеке, но Бакунин, видимо, уже следил за каждым его движением в направлении Роулса, а иранец был связан с Роулсом. Лучше было попробовать косвенный подход, даже если он не сразу давал результаты.

В фойе госпиталя было тихо; слышались лишь приглушенные голоса проходивших мимо медсестер и врачей. Тепло и тишина действовали расслабляюще.

Женщина прищурилась, снова посмотрев на фотографию. Она работала в дневную смену, но пару суток назад ее перевели в ночную, и эта перемена ее совсем не радовала. Она была на дежурстве, когда в госпиталь доставили человека с сердечным приступом из «Метрополя», и следила за заполнением необходимых медицинских форм.

– Кажется, было двое сопровождающих. Они приехали в машине «скорой помощи» или в автомобиле, – она пожала плечами. Белый халат плотно облегал ее тучное тело. – Я почти не обратила на них внимания. Да... они были обеспокоены его состоянием.

– Следовательно, они знали его.

– Они называли себя его друзьями.

– Они жили в «Метрополе», как и он?

Дмитрий уже выехал в отель, чтобы допросить портье и ночной персонал – любого, кто мог вспомнить, какие люди проживали в отеле одновременно с умершим.

– Не знаю... Какое-то время они сидели в фойе, вон там, а затем ушли. Один из них вернулся на следующий день, но пациент уже умер, – она кивнула. – Я помню, как сообщила ему о смерти его друга. Он очень расстроился.

Воронцов вздохнул.

– И это все, что вы можете вспомнить?

– Это все, что было.

– Спасибо, – он убрал фотографию в свой бумажник. – Всего хорошего.

Воронцов направился к лифту. Непреходящее чувство вины побуждало его подняться к Марфе, увидеть ее, сказать ей, что она умница: благодаря ей им удалось опознать иранца как офицера разведки.

Пока он ждал лифта, раздался сигнал радиотелефона, лежавшего в кармане пальто. Повинуясь почти инстинктивному импульсу, он торопливо пересек фойе и вышел из раскрывшихся стеклянных дверей навстречу ледяному ветру. Звезды, казалось, дрожали и пританцовывали в ночном небе. Кто бы ему ни звонил, разговаривать в больнице было уже небезопасно.

Он вынул телефон. Месяц казался острым серпом, впечатанным в звездное небо. Факелы газовых скважин горели, словно походные костры врагов, обложивших Новый Уренгой.

В трубке потрескивало – звонили издалека.

– Майор? Иван Бочков, киевская милиция. Мне пришлось пятнадцать минут выбивать в следственном отделе номер вашего личного телефона, – последовал сухой смешок или просто раздраженный вздох. – Ленивые ублюдки.

– Вы, украинцы, всегда так говорите о русских?

Этот вопрос заставил их почувствовать себя товарищами.

– Плохое настроение из-за ночной смены, так?

– В яблочко. Майор, ваш запрос отфутболили мне из отдела уголовных расследований. У них, видите ли, нет времени наводить справки.

– Прошу прощения...

– Ничего, все в порядке. Как выяснилось, списки пропавших лиц – то самое место, где следовало искать.

– Ага! – Воронцова охватило возбуждение. – Вы опознали лицо на фотографии?

– Когда его снимали, он был не в лучшей форме, верно?

– Умер от сердечного приступа. Он называл себя подрядчиком одной из газовых компаний. Прописался в отеле под фамилией Помарова, и та же фамилия значится в его документах. Но у другого человека был обнаружен голландский паспорт с его фотографией.

– Я сообщу подробности по факсу, но он не был ни голландцем, ни бизнесменом. Он и в самом деле из Киева – по крайней мере, его семья живет здесь. Вернулся на Украину около года назад. Его единственная дочь недавно сообщила о его исчезновении. Он вдовец, и они сильно не ладили. Примерно три недели назад она зашла к нему и обнаружила пустую запертую квартиру. Она приходила еще пару раз, пыталась звонить и в конце концов обратилась к нам. Следов обнаружить не удалось. Теперь он умер.

– Да, – пока дочь Помарова разыскивала отца, он находился в тысячах миль от Киева, в другой стране. – Как его настоящая фамилия?

– Помаров. Потому-то нам не составило труда вычислить его.

– Что он из себя... кем он был?

– Бывший ученый. Сейчас таких пруд пруди. С окончанием гонки вооружений большинство из них потеряло работу. По словам дочери, он очень переживал по этому поводу. Надо полагать – уязвленная гордость. Раньше он работал в Семипалатинске. Собственно, девушка беспокоилась из-за того, что в последнее время он впал в глубокую депрессию. Вот так-то. Чем еще могу помочь?

– Спасибо, это все, – сказал Воронцов, с трудом переведя дух. – Его специальность как-то не вяжется с моими проблемами. Похоже на тупик. Но в любом случае еще раз благодарю и считайте меня вашим должником.

Он выключил телефон, с новой силой ощутив вой ветра, болезненное сверкание луны и звезд. Его бил озноб. Семипалатинск. То самое место, где...

Он оборвал мысль, как будто она угрожала разрастись кошмарной водорослью, распуститься чудовищным цветком, и торопливо вернулся в больницу, скользя на обледеневшем асфальте. Женщина в приемной не обратила внимания на его появление.

Воронцов нажал кнопку лифта. Мустафа Вахаджи из Министерства защиты Исламской Революции в Тегеране и ученый из Семипалатинска, собиравшийся покинуть Новый Уренгой с голландским паспортом. Двери лифта раскрылись; майор вошел в кабину. У него кружилась голова. Вахаджи имел постоянно зарезервированный номер в отеле «Метрополь», Помаров жил там же со своими друзьями. Он приехал из Киева под прикрытием связи с «Грейнджер – Тургенев».

Это был уже не просто наркобизнес, а нечто вроде торговли людьми... Учеными. Контрабанда знаний, а возможно, обмен интеллекта на героин. Кто может ответить? Знания людей, работавших в Семипалатинске, – очень опасные знания.

Двери лифта открылись. Воронцов вышел в чистый, хорошо освещенный коридор. Когда он открыл дверь палаты, дежурная медсестра подняла голову, узнала его и сразу же вернулась к своим записям.

Воронцов увидел Марфу, сидевшую в постели со включенным ночником. Скрестив руки на груди, она мрачно смотрела в окно. Потом она заметила его, и ее лицо просияло, как будто он был любимым отцом, собиравшимся забрать ее домой. Однако когда Воронцов подошел ближе, ее глаза затуманились, – должно быть, ей снова вспомнился недавний ужас. Она выглядела хрупкой и постаревшей. Ее веснушки казались старческими пигментными пятнами, как будто она играла роль пожилой женщины.

– Где Голудин? Я же сказал ему...

– Он вышел в туалет, – Марфа сдвинула одеяло в сторону, показав пистолет. – Он оставил мне оружие. Сейчас он вернется.

Воронцов услышал за спиной звук открывшейся двери и шумное дыхание приближавшегося человека.

– Извините, товарищ майор, – начал было Голудин, но Воронцов махнул рукой в сторону стула, стоявшего рядом с постелью, и опустился на стул с другой стороны от Марфы.

– Тебе уже лучше? – неловко спросил он.

Марфа поежилась.

– Кажется, да, – она кивнула. – Наверное. Врачи говорят, что я должна пробыть здесь еще минимум два дня для обследования. Но вроде бы ничего не отвалилось.

Попытка пошутить прозвучала тяжеловесно и фальшиво. В распахнутых глазах Марфы отражалось пережитое потрясение, ее кожа приобрела пепельный оттенок. К чувству вины в душе у Воронцова примешивался холодный, беспощадный гнев.

– У меня есть интересные новости, – Голудин с энтузиазмом подался вперед. – Твой приятель из Москвы выяснил настоящее имя и звание Аль-Джани. Ты оказалась права.

– Он из разведки? – вопрос прозвучал вяло, словно ее заново заставили переживать то, что она изо всех сил пыталась забыть.

– Да, – Воронцов вынул из кармана листки факса и протянул ей. Голудин придвинул свой стул, заглядывая Марфе через плечо, и она повернулась так, чтобы он мог читать. «Словно двое детей в романтической повести...» Неправда, они не дети, да и романтикой все это не пахнет. Помаров, Семипалатинск. Правда ужасала. Воронцов не мог поделиться своей растущей тревогой с этими молодыми людьми, не мог даже с Дмитрием. Не сейчас.

– Интересно? – с наигранной беззаботностью спросил он.

– Вы думаете, он связан с героином, товарищ майор? – спросил Голудин. Марфа коротко кивнула.

– Разве не ясно? – язвительно спросила она.

Когда они вернулись к чтению, Воронцов обвел взглядом четырехместную палату. Две постели пустовали; у дальней стены лежала пожилая женщина. Ее кожа имела нездоровый желтовато-лимонный оттенок, тело было маленьким и высохшим, однако она казалась довольной теплом, чистым бельем и тишиной. Обуреваемый противоречивыми чувствами, Воронцов торопливо отвернулся.

Он повернулся к Голудину, который выглядел до смешного юным, с выражением мальчишеской восторженности на румяном лице. Марфа, словно уловившая мысли Воронцова, кивнула в сторону пожилой женщины.

– Она умирает от рака, но ей нравится лежать здесь. Ей никогда не было так тепло, и ее никогда так хорошо не кормили. Бедная старуха! – Марфа шмыгнула носом и сразу же стала похожей на себя, ненадолго освободившись от мучительных воспоминаний. Ее сострадание было мимолетным, но искренним. – Кстати, здесь теплее, чем в моей квартире, – добавила она.

Воронцов улыбнулся.

– Слушайте меня оба, – тихо сказал он. – Насчет доктора Шнейдера. Я хочу знать точно, проходит ли героин через больницу или нет, – он почти шептал, словно медсестра или пожилая женщина могли оказаться шпионами. – Голудин уже знает, что Шнейдер находится в дружеских отношениях с Валерием Паньшиным. Возможно, когда-то Паньшин не занимался наркотиками, но теперь я в этом не уверен. Я собираюсь перемолвиться парой слов с Тепловым в его борделе. Он знает больше, чем говорит. А тем временем я хочу, чтобы вы двое... вы сможете?

Марфе хотелось только покоя, но она не могла допустить даже мысли о слабости или забвении чувства долга. Она медленно кивнула.

– Хорошо, – он наставлял их, как двух любопытных обезьян, вооружая их палкой, чтобы расшевелить муравейник. – Последний груз медикаментов доставлен рейсом из Тегерана. Как известно, Тегеран является центром передовых медицинских исследований... Итак, что было в этом грузе?

– Откуда вы узнали?

– Дмитрий лично занимался проверкой в аэропорту. Как выяснилось, медикаменты доставлены не из США или Москвы, а из Тегерана. Держите глаза и уши открытыми, ищите любые подозрительные признаки. Ты уверена, что справишься, Марфа?

– Да, товарищ майор.

– Хорошо. Ящики прибыли сюда, в это здание, два дня назад. Обычный способ доставки – грузовой транспорт больницы. Постарайтесь выяснить, что в них находится. И будьте осторожны!

Он встал.

– Ни на минуту не упускайте друг друга из вида, – предупредил он Голудина, моментально помрачневшего под его пристальным взглядом. Краем глаза Воронцов невольно следил за умирающей старой женщиной в углу палаты. – Будьте крайне осторожны.

Он кивнул обоим и быстро вышел. Шагая по коридору и спускаясь в лифте, он думал о своих подозрениях, о чудовищной догадке, камнем лежавшей у него на душе.

Луна скрылась. Звезды еле проглядывали из-за наползавших облаков.

Ученый по фамилии Помаров. Город под названием Семипалатинск.

Героин становился такой же мелочью, как сигареты или кофе на черном рынке. Бог ты мой, что он может с этим поделать?

8. Немного информации

– Я хотел бы взять с собой эти регистрационные бланки, – Дмитрий Горов подавил зевок, прикрыв рот ладонью. В отличие от Воронцова, он действительно нуждался в длительном отдыхе; в последнее время ему редко удавалось заснуть, не прибегая к бутылке. Он постучал пальцем по кучке сложенных квитанций.

– Вы утверждаете, что они уехали внезапно и выписались одновременно?

Ночной менеджер отеля «Метрополь» хмуро кивнул. Его тоже клонило в сон, под его бледно-голубыми глазами залегли темные полукружья. Светлые ресницы, редеющие волосы. Вежливо-отстраненная манера держаться, заимствованная у гостиничного персонала западных отелей.

– Они расплатились по счету... во всяком случае, их счета были оплачены. В них не было ничего подозрительного.

– Кто оплатил их счета? Случайно не жилец из 12-го номера?

Менеджер едва заметно вздрогнул. Его глаза на мгновение широко раскрылись, подтверждая правильность догадки, затем снова приняли скучающее выражение.

– Это частное дело отеля, коммерческая тайна.

Любин, стоявший рядом с Дмитрием, лучезарно улыбнулся. Очевидно, его недовольство из-за того, что его вытащили из постели, оторвав от жены и ребенка, уже улетучилось.

– Спасибо за информацию.

– Я ничего не сказал.

– Друзья мистера Помарова уехали на своей машине или на такси? Каким транспортом они пользовались?

Вместо ответа менеджер щелкнул пальцами, и мужчина в униформе портье торопливо подошел к приемной.

– Спросите Антипова. Он отвечает за вызов клиентов.

В фойе ворвался ледяной воздух. Вошедшие о чем-то громко беседовали и смеялись – иностранец в пальто с бобровым воротником и проститутка высшего класса. Они направились к лифтам. Дмитрий наблюдал за ними с почти детской озадаченностью.

– Офицеры хотят задать тебе несколько вопросов, – сказал менеджер. Его усмешка не предвещала ничего хорошего. Дмитрий вспомнил, где слышал фамилию «Антипов»: Марфа допрашивала его по телефону в самом начале расследования.

– Нам о тебе все известно, Антипов, – резко сказал он. – Все сутенерствуешь?

Менеджер решил не вмешиваться. Он отошел к дальнему концу длинной стойки и принялся разбирать квитанции. Лицо Антипова приняло униженное и вместе с тем заговорщицки-жуликоватое выражение.

– Это никому не вредит. Я, можно сказать, оказываю услугу обществу.

– Бог ты мой! – Любин расхохотался, и портье скривился от шума. – В следующий раз ты скажешь, что бережешь наше рабочее время.

– Может быть.

– В данный момент нас не интересуют твои приработки. Нас также не интересует умерший американец. Речь пойдет о компаньонах того человека, с которым случился сердечный приступ. Помнишь его? Надеюсь, он не был твоим клиентом и ты не подыскал для него слишком бойкую шлюху, а?

Антипов нахмурился. Его взгляд переместился на ковер, устилавший пол фойе, словно он искал там какой-то мелкий предмет. Любин удовлетворенно хмыкнул. Антипов потер свой длинный нос и подбородок рукой с грязными ногтями и выразительно покачал головой.

– Я не имел с ним дел, – наконец заявил он.

– Тогда другие двое, предположительно его друзья.

Антипов пожал плечами.

– Они держались вместе, так?

– Не знаю. Да, я видел его вместе с ними, но они не показались мне друзьями. Они приехали в разное время и скорее всего познакомились здесь.

Вспомнив настойчивое предупреждение Воронцова о необходимости соблюдать осторожность, Дмитрий спросил:

– Ты когда-нибудь видел их в обществе американца? Ты знаешь, кого я имею в виду. Или с кем-нибудь из местных?

Портье, слышавший вопросы, покачал головой. В его темных глазах промелькнуло что-то похожее на беспокойство.

– Нет, – сказал Антипов.

– Он лжет, – заметил Любин.

– Я не...

– Ты лжешь, – с каменным лицом подтвердил Дмитрий.

– Послушайте, я не знаю, что вам нужно, – жалобно произнес Антипов. – Скажите мне, что вы хотите узнать?

– Приходилось ли тебе видеть любого из них в компании мистера Аль-Джани? Ты его знаешь, он был одним из твоих лучших клиентов, – добавил Дмитрий.

Его догадка оказалась правильной. Антипов побледнел.

– Может быть, – медленно произнес он. – Они здоровались друг с другом, но не более того. Я не знаю, что их связывало, в самом деле не знаю.

– Хорошо. Теперь скажи вот что: когда они уехали, кто-нибудь подвез их? Они уезжали в спешке?

– В спешке?..

– Хватит тянуть кота за хвост! – прорычал Любин, сообразив, что от него требуется. – Разрешите мне вывести этого засранца наружу и маленько вразумить его!

Ночной менеджер пожал плечами и отошел еще дальше.

– Ну давай, ты! – загремел Любин, схватив Антипова за воротник.

– Я ничего не знаю, – проскулил тот. – Я видел, как они вышли и сели в такси. Да, они торопились, но с ними никого не было.

– И мистера Аль-Джани тоже?

– Почему вы постоянно спрашиваете о нем? Мы с ним не были знакомы. Время от времени он заказывал в номер девушек, всегда блондинок...

– Хорошо. Успокойся и перестань хныкать, но помни: мы еще с тобой поговорим.

Дмитрий повернулся к Любину.

– Забирай регистрационные бланки и поехали в управление. Наш обожаемый начальник уже должен вернуться туда после визита в бордель Теплова.

– Как вы думаете, куда исчезли эти двое? Да и действительно ли они исчезли?

– Бог их знает. Должно быть, у них были фальшивые паспорта, как у Помарова. Но почему, черт побери, они вообще оказались здесь и какое отношение они имели к майору Вахаджи из иранской разведки, то есть к мистеру Аль-Джани, набитому фальшивыми паспортами? Надеюсь, шефу удалось узнать побольше, чем нам!

* * *

– Я хочу, чтобы ты рассказал мне о Вьетнаме, – сказал Лок, приняв из рук Кауфмана бокал бурбона. – Мне нужно узнать о Тяне и о том, какую работу он выполнял.

Кауфман сидел напротив него в другом кожаном кресле. В течение нескольких секунд после того, как он открыл дверь и впустил Лока в квартиру, его лицо сохраняло удивленное выражение, словно заготовленное для фотографа. Теперь он надел маску доброжелательного хозяина, которая, однако, не вязалась с его бегающим взглядом. Он поднял бокал, отсалютовав Локу, и выпил свой мартини.

– Ты весь вечер ждал снаружи лишь для того, чтобы спросить меня о вьетнамце? Я уже сказал тебе, Джон: архивы или недоступны, или же их больше не существует. Извини, но это правда.

– В самом деле, Боб?

Глаза Кауфмана сузились, затем снова потеплели.

– Джон, что я могу тебе сказать? Я понимаю, тебе нужно что-то сделать. То, что произошло... это ужасно. Но я не в состоянии понять, каким образом этот Тянь может иметь отношение к твоему горю.

– Сегодня утром ты сказал, что не сможешь помочь мне, если я не объясню, зачем мне понадобились сведения. Означает ли это, что ты можешь помочь мне, Боб?

Плащ лежал у Лока на коленях, и он остро ощущал присутствие пистолета в правом кармане.

– По дороге из Лэнгли какой-то трейлер столкнул меня с шоссе. Это не было случайностью.

Кауфман ошеломленно покачал головой, словно не веря услышанному. Выражение его глаз убедило Лока в том, что он непричастен к покушению на его жизнь, однако на лице проступила глубокая озабоченность, словно он учуял давно знакомый и опасный запах.

– Кто-то приказал сделать это, Боб. Думаю, это был Тянь.

– Тянь? Да этот парень – калиф... – осознав свою ошибку, Кауфман торопливо глотнул мартини. – В общем, он уже много лет живет на Западе, и...

– Ты помнишь его. Почему? – Лок напряженно подался вперед. Плащ свесился с его колен, и тяжесть пистолета переместилась к икре. – Почему ты запомнил имя какого-то иммигранта, Боб, пусть даже имевшего особый статус?

– Я помню имя, но не более того. Ты сам напомнил мне. Больше ничего, Джон, клянусь жизнью.

– Теперь я знаю, что это для тебя важно, Боб, – пробормотал Лок.

Они сидели лицом друг к другу. Лок с трудом сдерживал возбуждение, в то время как Кауфман изучающе посматривал на него, взвешивая опасность, которую Лок олицетворял. Он уже относился к Локу как к противнику. Возможно, сведения Кауфмана устарели и он давно ни в чем не участвовал, но он что-то знал, а сейчас и этого было достаточно.

– Нет, не важно, – произнес Кауфман ровным, почти назидательным тоном. – Это не было важно в течение очень долгого времени. Поверь мне. Что бы ты ни думал об убийстве своей сестры и Билли Грейнджера, это не имеет отношения к Тяню или к Вьетнаму. Это древняя история, и пусть она останется похороненной.

– Как Май Лай, Боб?

– Не остри. Тебя там не было, так что можешь считать себя счастливчиком.

– Кто такой Тянь, Боб?

– Тянь – это никто.

– Он пытался убить меня в Фениксе. Я не уверен насчет сегодняшней попытки, но что касается того раза, то у меня нет сомнений. Я встречался с ним.

Лок ничего не сказал о героине, о страхе Ван Грейнджера перед Тянем, о «красной лошади». Как много известно Кауфману?

– Хочешь знать, почему я представляю угрозу для него? Из-за какой-то связи между ним и Ван Грейнджером.

Лицо Кауфмана побледнело в ярком свете лампы. Его глаза снова сузились. Дождь продолжал стекать по стеклам за шторами, и фары автомобилей звездочками вспыхивали в сгустившихся сумерках.

– Что за связь с Ван Грейнджером? Говорю тебе, Тянь не мог иметь ничего общего с Билли и твоей сестрой.

– Откуда ты знаешь, Боб? – жестко спросил Лок, чувствуя, как в нем закипает гнев. Кауфман успокаивающим жестом поднял руки.

– Просто знаю – и все. Они никак не связаны.

– Тогда почему Тянь звонил Ван Грейнджеру и угрожал ему? Я слышал это, Боб. Я должен узнать о Тяне.

– Я ничем не могу тебе помочь, Джон. В самом деле.

– Расскажи мне о Вьетнаме. Тянь работал на Компанию – это ясно, исходя из его статуса особого иммигранта. Компания предоставила ему деньги и работу после приезда сюда.

– Ну ладно. Мои воспоминания довольно расплывчаты, так как это было очень давно, но я помню, что Тянь служил кем-то вроде мальчика на побегушках. Мы, постоянно использовали таких ребят для срочных поручений, передачи информации, устройства ловушек... Ты знаешь, как это происходило тогда. Он был не более важен, чем любой другой. Когда мы ушли из Вьетнама, кто-то о нем позаботился. Вот и все, Джон, что я могу тебе рассказать.

В его последней фразе прозвучали едва слышные просительные нотки, но это могло быть просто беспокойством человека, не желающего возвращаться к неприятным воспоминаниям.

– Он работал на отряд особого назначения под командованием Ван Грейнджера, верно?

– Не знаю.

Лок помолчал. Если Кауфман и нервничал, то лишь самую малость.

– Еще выпьешь, приятель? – спросил Кауфман.

Лок покачал головой.

Кауфман налил себе очередной бокал мартини, стоя спиной к Локу. В комнате не было зеркала, в котором могло бы отразиться выражение его лица. Потом он вернулся на свое место и устроился в кресле.

– Пора бы пообедать, – пробормотал он. – Ты еще не ел?

Лок снова покачал головой. Вопрос Кауфмана не звучал как приглашение разделить трапезу, скорее наоборот. Он представлял себе, какое впечатление он производит на Кауфмана, чуть ли не насильно вломившись в квартиру и выпрашивая информацию, словно объедки с чужого стола.

– Я... у меня назначена встреча, – добавил Кауфман.

Ложь была очевидной. Лок посмотрел на него.

– Я пытаюсь свести воедино рассказы Ван Грейнджера о Вьетнаме. Он не часто говорил об этом, а Билли рассказывал только о своей службе там.

– Да? – нервозность кошки, которую неожиданно погладили против шерсти.

– Его подразделение сначала работало против хошиминовской группировки на западе...

– В самом деле? Может быть. Но, как я уже говорил, все это древняя история, Джон, – Кауфман демонстративно пожал широкими плечами.

– Затем в военных зонах №2 и №3, дальше к югу...

Лишь сейчас, сидя лицом к лицу с Кауфманом, Люк ясно вспомнил все. Современная квартира с ее поляризованными стеклами и модернистской обстановкой обладала безликостью, помогавшей воспоминаниям. Она была похожа на комнату для допросов. Лок вспоминал прошлое Грейнджера так, как он, зная его, словно проходил обследование на детекторе лжи.

– Дальше к югу... – повторил он. – Но они всегда держались рядом с камбоджийской границей. Тянь родом из пригородов Сайгона. Какую ценность он мог представлять для Ван Грейнджера? Какими полезными знаниями он мог обладать?

– Ты беспокоишься о кролике, который уже сдох, Джон. Умер по естественным причинам, – Кауфман усмехнулся, словно воспоминания Лока были детскими снами, не заслуживавшими особенного внимания.

– Я припоминаю кое-что еще.

– Что именно?

– Один или два раза Грейнджер говорил о какой-то схеме переброски людей... Да, теперь я вспоминаю. Как-то у бассейна... Был жаркий солнечный день, и он очень сердился, поскольку недавно посмотрел фильм «Апокалипсис наших дней». Сюжет сильно задел его. «Все было не так, – говорил он. – Мы делали и хорошие вещи, мы старались». Как же он это называл? Я не помню названия его проекта!

Казалось, его неожиданная вспышка расстроила Кауфмана. Лок поерзал в кресле, и пистолет выпал из кармана плаща на светлый ковер.

– Что за черт... – начал Кауфман.

Лок в замешательстве подобрал пистолет.

– Что это, парень? – сердито спросил Кауфман. Лок держал пистолет в руках, взвешивая его на ладони и словно прикидывая, как ему поступить с оружием. – За каким чертом тебе понадобился пистолет?

Лок поднял голову. Кауфман заметно побледнел, и на его лбу проступили бисеринки пота. Лок хотел было пожать плечами и отделаться какой-нибудь банальностью, но затем неожиданно прицелился в Кауфмана. В его голове зазвучало эхо, словно от камня, брошенного в глубокий колодец. Давно закипавший гнев наконец прорвался наружу.

– Ты что-то знаешь, Кауфман! – прорычал он. – Перестань быть ослом и расскажи мне о Тяне и Ван Грейнджере!

– Я ничего не знаю! – закричал Кауфман.

– Знаешь, черт побери! – разъярился Лок. Пистолет опасно подрагивал в его руке, словно обретя собственную душу. Правда об убийстве Бет находилась рядом, в этой комнате. – Расскажи мне все, Кауфман, или, клянусь Богом, я разнесу тебе башку!

Угроза была реальной. Кауфман поверил: черты его лица исказились судорогой страха.

– Расскажи мне, – уже тише повторил Лок. – Расскажи мне все. О наркотиках и обо всем остальном. Я хочу знать, потому что для меня ничто больше нее имеет значения. Ни твоя жизнь, ни моя. Расскажи мне...

* * *

Воронцов глядел на луковичные главки церкви, строгие и торжественные на фоне электрического сияния, стоявшего над городом. Ветер завывал в пустоте – такой же, как та, что царила в душе Воронцова. Он глубоко засунул руки в карманы и опустил капюшон парки.

Через некоторое время, когда его нерешительность и страх немного улеглись, он отвернулся от церкви и медленно пошел по дорожке к дверям борделя. Двое ученых пропали: должно быть, те люди, которые собирались воспользоваться другими фальшивыми паспортами. Они жили в «Метрополе» вместе с Помаровым, и Воронцову очень хотелось надеяться, что они все еще находятся в Новом Уренгое, прячутся в каком-нибудь месте вроде этого притона, который Мустафа Вахаджи использовал для своих целей.

За одним из окон, задернутых тонкими занавесками, горел свет. До рассвета оставался еще час: достаточно рано или достаточно поздно, чтобы застать Теплова врасплох.

Проигнорировав электрический звонок, Воронцов застучал в дверь, выкрикивая имя Теплова. Через грязное окошечко в верхней части дверной панели отблески света падали на его лицо и руки. Ночь дышала ледяным спокойствием.

Дверь немного приоткрылась на цепочке. Соня даже с припухшими от сна глазами обладала величественностью и пропорциями побитого временем монумента советской эпохи. Она с подозрением уставилась на Воронцова.

– Вы? – в ее голосе звучала усталость стареющей шлюхи. – Что вам нужно теперь?

Она быстрым движением откинула цепочку – и Воронцов вошел внутрь. Ее ночная рубашка зашелестела, соприкоснувшись с его паркой.

– Просто зашел побеседовать на пару минут.

– Почему бы вам не оставить его в покое? – запротестовала Соня. – Он ничего не знает.

Она шлепала тапочками за его спиной, пока он шел к лестнице по коридору.

– Вы знаете Мишу, майор, – ее голос был грубым и хриплым, однако не умоляющим или униженным. Соня всегда говорила по существу дела. – Он ходит по тонкому льду, но никому не причиняет зла. Люди вроде Паньшина оставляют его...

Воронцов повернулся к Соне. Судя по выражению ее лица, она осознала свой промах.

– Валерий Паньшин? Какие дела могут быть у Паньшина с нашим общим другом, уважаемым канатоходцем Мишей? – он усмехнулся.

– Никаких, товарищ начальник. Я просто хотела сказать, что Миша не вращается в этих кругах. Его оставили в покое.

– В чем дело, дорогая? – спросил Теплов сверху. Воронцов поднял голову, и Теплов увидел его. – О, товарищ майор? Чему обязаны?

Теплов быстро, спустился по лестнице, волоча за собой длинные полы шелкового ночного халата.

– Это не дружеский визит, – предупредила Соня, скрестив руки на огромной груди. Она стояла у подножия лестницы, словно защищая Теплова.

– Я не собираюсь бить или арестовывать его. Во всяком случае, не сейчас. Можете остаться, если хотите, сделайте нам кофе. Пошли, Михаил, поговорим в твоем кабинете, – Воронцов положил руку на узкие плечи Теплова, почти прижав его к себе. – Давай поговорим, к примеру, о Паньшине.

– Я не имею с ним дел, – устало запротестовал Теплов, отпирая дверь своего кабинета. Соня помедлила, а затем направилась в кухню.

– Входите, майор.

Силуэт церкви вырисовывался в темноте за окном, пока Теплов не включил свет.

– Что у вас теперь?

Теплов опустился в кресло, запахнул халат на худых коленях и закурил сигарету. Воронцов последовал его примеру. Некоторое время они курили в молчании.

– Наш покойный знакомый из Ирана, мистер Аль-Джани, когда-нибудь просил тебя укрыть в борделе нужных ему людей? Скажем, на одну ночь или на более длительный срок?

Он следил за выражением лица Теплова сквозь облачко сигаретного дыма. Да, просил, но Теплов не согласился – таков был его вывод.

– Я никого не укрывал.

– Но он просил тебя? Спрашивал, сможешь ли ты это сделать?

Последовало долгое молчание. Соня вошла в комнату с подносом, двумя фарфоровыми чашками на блюдцах, сахарницей и молочницей. Насмешка была очевидной.

– Люди не просят нас о подобных вещах, майор, – сказала она, наливая Воронцову кофе. – Они приходят сюда хорошо провести время.

– Прекрасный кофе, – отозвался Воронцов. – Ни вы, ни это место не будет упомянуто в официальных документах. Я просто хочу кое-что узнать.

Помедлив, он добавил:

– Могу гарантировать отсутствие рейдов в течение двух месяцев, если не произойдет ничего из ряда вон выходящего, скажем, изнасилования несовершеннолетней...

Теплов с оскорбленным видом пожал плечами, Соня угрожающе нахмурилась.

– Итак, никаких рейдов в течение двух месяцев... В самом деле хороший кофе.

– Вы давите на нас только потому, что у нас нет покровителя, – язвительно заметила Соня. – Почему вы не устроите рейд в логово Паньшина?

– Вы его не выносите, Соня. Почему?

– Потому что он жирный ублюдок!

– У тебя были неопрятности с ним, Михаил?

– Если и были, то что вы можете сделать? – с вызовом спросила Соня. Стоя за креслом Теплова со скрещенными на груди руками, она казалась его телохранительницей.

– Не слишком много, – хмуро признал Воронцов. – Но достаточно, чтобы защитить вас обоих.

Соня скептически хмыкнула, но мелкие острые черты лица Теплова немного смягчились.

– Ну как, вы хотите говорить о Паньшине или нет? Ублюдок занимается наркобизнесом, верно?

Теплов кивнул, прежде чем рука Сони предостерегающе опустилась на его плечо.

– В чем именно заключалось сотрудничество Паньшина с иранцем?

– Его не было, – быстро ответила Соня.

– Думаю, что было. Почему иначе Аль-Джани оказался здесь? Между прочим, он служил в иранской разведке.

Глаза Теплова изумленно расширились.

– Это правда, без фокусов. Он был главным поставщиком, так?

– Судя по тому, что мы слышали, интересующий вас героин поступал в город под его надзором, – Теплов взглянул на омрачившееся лицо Сони и прикоснулся к ее руке, лежавшей у него на плече. – Мы занимаемся только своим делом, даже иранец это понимал. Он не злоупотреблял нашим гостеприимством, – Теплов яростно запыхтел своей сигаретой. Рука Сони, лежавшая у него на плече, оставалась расслабленной, но Воронцов знал, что она усилит хватку, если он слишком разоткровенничается. – Паньшин заинтересовался героином, я думаю, около года назад.

– Иранец зацепил его?

– Думаю, да.

– Американский врач Шнейдер и служащие больницы – они тоже в деле?

Вопрос искренне озадачил обоих. Воронцов ощутил укол разочарования.

– Этого мы не знаем.

– О'кей. Иранец когда-либо просил вас укрыть у себя людей, не интересующихся любовными забавами?

– Один раз.

– Когда?

– Четыре или пять месяцев назад. Я... мы отказались. Это были толкачи, которые числились в розыске, верно?

– Нет. Ничего подобного. Просьба казалась важной для иранца? Действительно важной?

– Он пытался представить это как мелкую услугу, – ответила Соня. – Но нас с Мишей на мякине не проведешь.

Теплов кивнул с виноватым видом.

– Он ничего не объяснял?

– Нет. Просто принял к сведению наш отказ.

– Он мог бы попросить Паньшина о такой же услуге?

– Сомневаюсь. Паньшин ему не нравился. Он считал его жадной скотиной – все девочки, с которыми он спал, рассказывали о его насмешках над модной стрижкой Паньшина, его сигарами, кольцами и жирным брюхом! – Соня скривилась от отвращения. Воронцов улыбнулся.

– Бедный старый Валера! Если бы он знал, как мы плохо думаем о нем! – майор развел руками. – Хорошо. Значит, четыре или пять месяцев назад иранец хотел спрятать у вас каких-то людей. А совсем недавно?

Теплов глубокомысленно наморщил лоб, но чувствовалось, что его усилия ни к чем не приведут.

– Не помню.

– Пару недель назад, а? Думается, он был в панике. Он приходил сюда, и вам показалось, что он очень спешит. Так или нет?

– Ладно, раз вы все знаете, – проворчала Соня. – Это было не четыре-пять месяцев назад, а на позапрошлой неделе. Мы отказались.

– Замечательно. О каком количестве людей шла речь и на какой срок?

– Два человека. На сутки, пока он не найдет чего-нибудь более подходящего... Что еще?

Воронцов встал.

– Благодарю, – сказал он. – Это все, что я хотел узнать. Спасибо за кофе, Соня. Никаких рейдов в течение двух месяцев, даже если в дальнейшем вы не будете добровольно делиться информацией. Я сдержу свое слово.

Соня облегченно вздохнула. Теплов ерзал в кресле, неуверенно улыбаясь. Они не хотели знать больше, чем нужно – ни тогда, ни сейчас. Как и он сам, мрачно напомнил себе Воронцов.

– Не надо меня провожать, – пробормотал он. – И будьте осторожны.

– Но почему, майор? Вы же не собираетесь что-то делать, верно? – резко спросила Соня.

– Похоже, мне придется что-то сделать, – с усилием ответил Воронцов. – Скажите мне еще одну вещь: есть ли у вас какие-нибудь предположения насчет того, куда мог обратиться иранец, чтобы спрятать этих людей? По вашим словам, Паньшин отпадает. Кто еще?

– В городе живет масса иранцев, майор. Разве вы еще не заметили?

Он закрыл за собой дверь. Любая из квартир, сдаваемых внаем в любом районе города. Одна из дач в пригородах, фургон, хижина... Ветер угрожающе завывал, небо было освещено лишь городскими огнями и призрачными факелами газовых скважин. Иней сверкал на луковичных куполах и крестах церкви.

Придется привлечь Дмитрия. Воронцову не хотелось этого делать, но теперь это становилось необходимо. Двое людей, живших с Помаровым, исчезли, Вахаджи умер. Роулс... Связан или не связан он с этим делом, но он тоже мертв. Нужно найти этих ученых...

* * *

Она ждала до конца ночи. Незадолго до рассвета, когда сменялась ночная смена и в коридорах царила тишина, предшествовавшая первым утренним звукам и запахам, пришло время действовать. Марфа чувствовала себя слабой и уязвимой. Частично это объяснялось реакцией на физическое истощение после отчаянной борьбы за жизнь, а также непривычной одеждой: пижамой, шлепанцами, больничным халатом. Одежда воспринималась не как маскировка, а как признак недееспособности.

Голудин держался в трех шагах позади; его рука в кармане судорожно сжимала рукоятку пистолета. В ситуации присутствовали элемент фарса и гнетущее предчувствие ошибки. Люди уже умерли, она сама чуть не погибла на этом пути. Марфа остановилась у поворота длинного стерильного коридора. Голудин поравнялся с ней.

– Это здесь? – хрипло прошептала она.

Он кивнул с серьезным видом.

– Дверь в конце этого коридора. Я дважды все проверил.

Его голос звучал почти умоляюще. Сейчас ей ничего не стоило приказать ему умереть, защищая ее, – так мучила его совесть из-за того, что произошло на скважине. Марфа со вздохом отбросила сантименты. Сейчас было не время думать об этом.

– Хорошо. Давай взглянем на замок.

Теперь он шел рядом с ней. Тишина давила сзади так ощутимо, словно в коридоре за их спинами сразу вырастала кирпичная стена. Марфа подошла к двери и сразу же наклонилась к замку. Табличка с надписями на русском и английском языке запрещала вход в служебное помещение всем, кроме уполномоченных сотрудников больницы. На самом деле это был просто большой склад.

– Пожалуй, подойдет кусочек жесткого пластика, – предложил Голудин.

– Что ж, попробуй.

Он поколебался, но вынул свою новенькую кредитную карточку и вставил ее в щель рядом с замком. Марфа слышала лишь тихое урчание отопительных труб, приглушенные вздохи системы вентиляции и пылеуловителей. Даже на подземном уровне больница Фонда Грейнджера была надежно продезинфицирована и защищена от вторжения грызунов – Бог определенно благословил Америку. Марфа шмыгнула носом и испугалась этого неожиданно громкого звука в гнетущей тишине. Щелчок открытого замка прозвучал гораздо тише. Голудин, раскрасневшийся и улыбающийся, распахнул дверь и театрально отступил в сторону. Он включила свет и поежилась: помещение ничем не напоминало ангар, где ее оглушили и бросили в контейнер с отбросами, но ровные ряды стеллажей и упорядоченность предметов делали его кукольным подобием того, другого места.

– Все нормально? – прошептал Голудин ей на ухо.

– Да, – резко ответила она.

– Я только подумал...

– Тише!

– Да, конечно.

– Ты уверен, что это то самое место? – Марфа бесшумно закрыла за собой дверь и прислонилась к ней. Пистолет в руке Голудина придавал уверенности, но все же...

– Это наименее используемый склад. Смотрите – полотенца, бинты, туалетная бумага. Неприкосновенные запасы, – он с сомнением посмотрел на нее. – В общем, самое подходящее укрытие, верно?

– Тогда давай начинать. Ты бери ту сторону, я эту. Пошли!

Марфа двинулась вдоль полок по левую руку от нее, осматривая то, что на них лежало. Невдалеке слышались шаги Голудина, такие же тихие, как и ее собственные, и неестественно ровный звук его дыхания. Туалетная бумага, санитарные полотенца, тампоны, бинты, постельное белье... Обыск почти немедленно показался ей пустой тратой времени. Какие там наркотики – обычная мелочевка! Дезодорант, жидкое мыло, снова туалетная бумага... Она нетерпеливо развернулась, чуть не потеряв шлепанец, и начала осматривать следующий ряд стеллажей.

– Что-нибудь нашел? – хриплым шепотом спросила она.

– Пока ничего, – его разочарование было таким же нескрываемым, как и ее собственное, смешанное с растущим замешательством.

Марфа закончила осмотр второго ряда, приглядываясь уже не так внимательно, как сначала. Она начинала нервничать. Ощущение времени многократно обострилось, секунды тикали значительно быстрее, чем ее сердце. Ничего, ничего...

– Голудин! – сердито позвала она. («Пустая трата времени!») Казалось, полки смыкаются над ней, порождая клаустрофобию. – Хватит валять... – пытаясь найти выход своему раздражению, она случайно взглянула вверх. Плафоны маленьких ламп, вделанных в потолок, напоминали глазки инфракрасных камер. А может быть, это и есть камеры? Она даже не проверила.

Голудин появился в конце прохода между двойными рядами стеллажей.

– С вами все нормально? – спросил он.

Должно быть, она выглядела нелепо, стоя там, словно путник в пустыне, потрясенный внезапным дождем, подставивший лицо под капли влаги. Она продолжала смотреть на лампы и верхние полки. Потом подняла руку и указала наверх.

– Там, – у нее перехватило дыхание.

– Что?

– Верхние полки. На складе очень редко смотрят вверх. К тому же туда труднее дотянуться.

– Ну и что?

Она схватила его за руку и встряхнула.

– На этих проклятых полках полно коробок. Заберись туда и посмотри.

Он энергично кивнул и протянул ей пистолет, потом попробовал полку на прочность. В воздух поднялось облачко пыли, медленно оседавшей вниз.

– Достаточно устойчивая, – пробормотал он и полез вверх. Его ноги остановились на уровне ее лица. Он приподнялся над верхними коробками, словно человек, осторожно выглядывающий из-за парапета.

– Ну, что там?

– Куча коробок – и на всех написано «Медикаменты». Вот и все.

– Из какой страны? Там должно стоять фабричное клеймо.

– На этом написано «США» и на соседнем тоже. Похоже, большей частью из Америки.

– Ну и...

– Что? – с досадой отозвался он, не понимая, чего от него хотят.

– Кто их изготовил?

– Тут ничего не сказано.

– Должен же стоять какой-то штамп!

– Ничего тут нет! Хотите забраться и посмотреть? Обычные картонные коробки, кроме штампа «USA» еще надпись: «Медикаменты общего профиля». Подождите-ка... – он крякнул, перегнувшись над верхней полкой, и Марфа услышала шорох коробки, передвигаемой по пыльному металлу. – На этой написано: «Фонд Грейнджера, Феникс, штат Аризона». Это то, что мы ищем, верно?

– Воронцов говорит, что товар поступает из Тегерана, а не из Феникса. Давай спускайся. Пустая трата времени...

– Короче, я собираюсь открыть эту коробку, – перебил он. – Никто не узнает.

Она услышала его сопение, затем треск отдираемой клейкой ленты, запечатывавшей коробку.

– Пошли, у нас нет времени!

– Кончай, Марфа! Я только и делаю, что извиняюсь, с тех пор как тебя привезли сюда. Но ты мне не начальник, так что отвали!

Ее рассмешила его неожиданная вспышка ребяческой обидчивости.

– Только поторопись, – возбужденно прошептала она.

– На этих коробках не будет написано: «Героин, подарок из Ирана», – его дыхание стало прерывистым, хруст рвущегося картона резал слух. – А, чтоб тебя! – проворчал он. Коробка продолжала сопротивляться его усилиям, с шорохом отодвигаясь от него по верхней полке. – Ага, вот оно!

Молчание.

– Ну! – прошипела она, взбешенная длительной паузой.

– Лови! – отозвался он, бросив ей сверток. Коричневая бумага, перевязанная бечевкой, такого же безыскусного вида, как те новогодние подарки, которые она получала в детстве. Обычно то были вязаные носки, шарф или дешевая кукла.

– А ты... – она прочистила горло. – Ты сможешь определить героин на вкус?

В свертке обнаружился целлофановый пакет, плотно набитый белым порошком, который вполне мог оказаться содой или тальком.

– Да, – выдохнул Голудин, спрыгнув на пол рядом с ней. Марфа наблюдала за ним, как девочка в предвкушении подарка. Он открыл перочинный нож, срезал уголок пакета, окунул палец в порошок, поднес к языку, попробовал и сплюнул.

– Да! – восторженно прошептал он. Кровь прихлынула к ее щекам. Голудин расплылся в широчайшей улыбке. – Да!

– Как насчет остального? Там есть еще?

– Если мы получим ордер на обыск, то сможем обыскать весь склад сверху донизу. Пошли!

Марфа прижимала целлофановый пакет к груди, словно давно желанного ребенка.

– Скорее!

Внезапно Голудин остановился и взял ее за руку. Потом она тоже услышала шаги, приближавшиеся по коридору.

* * *

Лок не мог этого предвидеть. Он не ожидал, что все закончится так: пистолетом, угрозами и капитуляцией Кауфмана под его свирепым взглядом. Не мог он предвидеть и своей реакции в тот момент, когда пистолет выскользнул из кармана его плаща. Это было похоже на спасительный прикуп в карточной игре по самым высоким ставкам и мгновенно изменило атмосферу в квартире и тон их разговора.

Однако даже пистолет не мог служить решающим доводом. Кауфман созрел для признания. Теперь он стремился избавиться от груза воспоминаний.

Да, Тянь был завербован ЦРУ... Тянь был владельцем магазинчика в пригороде Сайгона и работал с группой Ван Грейнджера, «во всяком случае, так мне говорили», но его семья была родом из приграничного района, и его знание тех мест имело чрезвычайно важное значение. Он числился в группе Ван Грейнджера, хотя и неофициально.

Кауфман говорил, обращаясь к тому месту на светлом ковре, на которое пролились остатки его мартини. Струйки дождя стекали по оконному стеклу. Шорох автомобильных покрышек на автостраде напоминал шелест накрахмаленных юбок. Кауфман имел весьма отдаленное отношение к группе специального назначения, которой командовал Грейнджер, но он знал ее историю и мог передать ее своими словами. Лок сидел напротив него, глядя на его покорную позу, опущенные плечи. В сердце Лока вползал скользкий, холодный червь ужаса. Самые дикие из его догадок получали подтверждение.

«Я время от времени сталкивался с Тянем или слышал разговоры о проекте Грейнджера... Тянь совершал поездки в Сайгон, в Май Toy и Вунг Toy в дельте Меконга. Он был на хорошем счету, это и слепой бы заметил: широкие полномочия, защита и поддержка сверху...»

Слушая, Лок то и дело тер лоб ладонью, словно стараясь избавиться от головной боли. На самом деле кошмар угрожал вырваться из-под его черепной коробки – так велико было давление изнутри.

Почему Тянь стал такой важной персоной? Лок даже не был уверен, что задал этот вопрос вслух, но Кауфман ответил почти немедленно.

Переброска людей на новые земли, – «проект „Озеленение“, ты этого не помнишь, тебя там не было», – в приграничные области страны. Переселение, обеспечивающее людские и экономические резервы против наступления «чарли», против Вьетконга. До Лока доходили смутные слухи об этом. Наивный и благородный идеал – превратить Юг в процветающий аграрный регион, способный противостоять Северу. Построить капитализм, начиная с крыши: то же самое, чем по злой иронии судьбы занимались сейчас вьетнамские коммунисты. Они распахивали новые поля, выделяли средства, технику, заново заселяли покинутые деревни, выращивали новый урожай, новую надежду...

Поэтому Грейнджер так рассердился, посмотрев фильм Копполы о Вьетнаме и запомнив язвительную ремарку Роберта Дюваля об «аромате напалма в дуновении утреннего ветерка». Но все не ограничивалось напалмом, правда? Лок ощущал смутную жалость, смешанную с тошнотой.

Схема проекта «Озеленение» разрабатывалась под управлением Ван Грейнджера в течение нескольких месяцев, прежде чем в Пентагоне пришли к окончательному выводу о невозможности крупномасштабного переселения людей. Очевидные дипломатические успехи Киссинджера заморозили выполнение программы, прежде чем она успела развернуться... Лок кивнул.

«Схема являлась плодом долгих усилий Ван Грейнджера», – сказал Кауфман. Основным объектом являлся речной район Да Дянг на центральном плато, малонаселенная область с редкими чайными плантациями. Ничего похожего на основные рисопроизводящие районы в хаотичной дельте Меконга и рядом с камбоджийской границей. «Это было так просто, парень, так просто»... Лок вздрогнул и сглотнул слюну.

По авиалинии ЦРУ, попеременно называемой то «Кремлевской линией», то «Полтергейстом Пан-Америкэн», то «Духовным каналом», переправлялись припасы, оборудование, снаряжение и деньги для камуфляжа, перевалочных складов, временных поселений... «Рейсы прибывали в Вунг Toy, на побережье. Тянь осуществлял надзор за отправкой грузов по суше в Да Дянг». Лок снова сглотнул. Это было все равно что наблюдать за медленной мучительной смертью любимого родственника. Слова Кауфмана меняли личность Ван Грейнджера, превращая ее в ее собственную противоположность. Гранитный, монументальный образ Ван Грейнджера – стража границы разваливался на глазах.

«В течение нескольких месяцев я занимался оформлением накладных из Вунг Toy, поэтому меня нужно было купить...» Кауфман не искал симпатии или хотя бы сочувствия. «Деньги были хорошие, целая куча денег. Я плюнул на все и закрыл глаза на их дела». Поля и экспериментальные поселения в итоге забросили в конце 1973 года. У Ван Грейнджера и его сообщников – у Тяня? – имелось почти восемнадцать месяцев, прежде чем проект был полностью закрыт. Два, три урожая?

Лок понял, что сильно вспотел. Капли дождя на его волосах давно высохли, но воротничок его рубашки снова отсырел. Лоб обдавало холодком. Проект «Озеленение», «Духовный канал», транспортные С-130, грузовые «боинги» и «старлифтеры»... Лок помнил слухи о том, что ЦРУ занималось контрабандой героина в Афганистане, чтобы покрыть расходы на поставку «стингеров» и другого вооружения. В той войне все отрицали это и верили собственным опровержениям. Моджахеды выращивали опийный мак, русские покупали опий, очищали, ввозили в страну...

Рассказ Кауфмана продолжался.

Они собирали урожай опиума в Да Дянге и перерабатывали его в героин, а потом доставляли в Соединенные Штаты по закрытой авиалинии ЦРУ. Кауфман и люди вроде него либо содействовали, либо закрывали на все глаза за подходящую цену. Ван Грейнджер и Тянь. Неудивительно, что в семидесятых годах Ван Грейнджер повернул в другую сторону колесо фортуны «Грейнджер Текнолоджиз»: он инвестировал деньги, вырученные от продажи вьетнамского героина... Может быть, все было задумано ради спасения фирмы?

Неважно. Он делал это и продолжал делать. Ван Грейнджер утверждал, будто они с Билли пытались остановить наркобизнес, но на самом деле они им управляли. И... умерли ради этого.

Лок встал. Кауфман, по-прежнему окруженный аурой кающегося грешника, не поднимал головы и не делал пауз в своем сбивчивом монологе. Лок, ничего не видя перед собой, добрел до двери и вышел из квартиры. Его подташнивало.

Бет была убита из-за Ван Грейнджера и Билли, и только из-за них. Дождь хлестал по разгоряченному лицу Лока, стекал за воротник, заливал глаза. Он побрел через шоссе к своему автомобилю, не обращая внимания на протестующий визг тормозов и гудки водителей.

Он должен встретиться с Грейнджером, заставить его рассказать все... И если это правда, то он убьет Тургенева.

* * *

Рассвет едва брезжил на востоке, когда Воронцов остановил машину рядом с покосившимся деревянным забором, обозначавшим границу дачи Дмитрия. Голые ветви деревьев согнулись под грузом снега. Мимо пропрыгала синица, оставив на сугробе цепочку крошечных следов. В саду висел скворечник, но в такой ранний час в кормушке еще не было пшена. В одной из боковых комнат горел свет.

Воронцов вышел из автомобиля и тихо прикрыл дверцу. Город безмолвно светился в двух милях позади, словно ядерное пепелище. Газовые факелы казались почти призрачными в крепнущем утреннем свете. Он толкнул калитку и пошел по утоптанной, но не расчищенной тропинке к низкому деревянному дому.

Дом. Это место перестало быть домом для Дмитрия после смерти его дочери. Теперь же он готовился взвалить еще более тяжелую ношу на широкие, слегка сутулые плечи своего подчиненного. Этого нельзя было избежать.

Он нажал на кнопку звонка. В доме послышалось гулкое дребезжащее эхо, словно там не было ни мебели, ни ковров.

Дверь открыл Дмитрий, одетый в брюки и серую футболку. На его правой щеке белела полоска крема для бритья, левая щека была уже чисто выбрита.

– Алексей? Я приехал часа полтора назад, да вот так и не смог уснуть. Заходи, – он жестом пригласил Воронцова внутрь. Узкий коридор, обитый сосновыми планками, вел в просторную гостиную.

– Подожди минутку, – Дмитрий помахал бритвой и направился к умывальнику, не ожидая ответа. – Садись, – крикнул он из-за двери. – Сейчас добреюсь и сварю кофе.

Воронцов уселся на кушетке среди разложенных газет и пластиковых тарелок с остатками ужина Дмитрия.

– Мы с Любиным забрали регистрационные бланки двух жильцов из «Метрополя», – крикнул Дмитрий. – Они лежат на столе. Возможно, имена фальшивые...

Воронцов слышал плеск воды. Затем Дмитрий принялся энергично растираться полотенцем.

Воронцов взял регистрационные бланки из «Метрополя», автоматически отметив в уме имена и профессии. Адреса: на одном бланке – какое-то местечко в Грузии, на другом – в Белоруссии. Внезапно он понял, что у него дрожат руки. Дмитрий вошел в комнату с полотенцем в руке; на мочке его уха осталось пятнышко мыльной пены.

– Помаров. По всей видимости, это его настоящая фамилия. Мне звонили из Киева... – его голос пресекся.

– А что еще? Кем он был?

– Сделай-ка сначала кофе, дружище.

Дмитрий озабоченно взглянул на него, пожал плечами и исчез на кухне. Послышался стук выдвигаемых ящиков. Потом, через некоторое время, – шум закипающей воды и запах кофе. Воронцов смотрел на регистрационные бланки, словно пытаясь усилием воли проникнуть в прошлое людей, заполнявших их, или же доказать самому себе бессмысленность всего происходящего. Оба человека, как утверждалось в документах, имели отношение к газовой компании. К «Грейнджер – Тургенев».

– Узнал что-нибудь в борделе? – поинтересовался Дмитрий, протянув Воронцову коричневую кружку. – Насколько я понимаю, неожиданных гостей не было?

– Нет.

– Не будь таким мрачным, Алексей. Я тут просмотрел таможенные декларации пассажиров и списки пассажиров, – Любин проверит их более тщательно, – и не обнаружил ни одного человека с западным паспортом на рейс до Тегерана или южнее. Насколько я понимаю, кем бы они ни были, они собирались именно туда? – Дмитрий вопросительно взглянул на Воронцова. – Да в чем дело в конце концов? Они не могут быть важными персонами, Алексей, это же очевидно! Обычные курьеры?

Воронцов покачал головой.

– Тогда кто?

– Они, если я не ошибаюсь, – а Бог знает, как бы мне этого хотелось, – так вот, они ученые-ядерщики.

– Что? – выдохнул Дмитрий после бесконечно долгой паузы.

– Помаров, скончавшийся от сердечного приступа, работал в Семипалатинске. Он внезапно и таинственно исчез из Киева, не оставив следов, даже не попрощавшись со своей дочерью. У нашего иранского друга имелся для него голландский паспорт и работа... в Тегеране.

– Господи! Ты в этом уверен?

Воронцов кивнул.

– Торговля мозгами, учеными, работавшими в области современных ядерных исследований и других высоких технологий, с бомбами и бактериологическим оружием. С ядерными бомбами, Дмитрий! Страшно и подумать, а? – он взглянул на Дмитрия, как будто ожидал услышать от него обвинение в преувеличении опасности. – Продажа специалистов-ядерщиков исламским фундаменталистам, экспансионистам нестабильных режимов... Бог ты мой, да каждый грошовый диктатор, каждый этнический или религиозный психопат может обзавестись собственным ядерным оружием! Разве это не пугает тебя, старина?

Воронцов умолк и отхлебнул кофе, наблюдая за тем, как Дмитрий впитывает в себя информацию и делает выводы.

– Они уехали до того, как умер Вахаджи? – наконец спросил Дмитрий. – Они по-прежнему здесь?

– Очень хочется надеяться, что это так.

– Тогда нужно найти их, Алексей. Соберем всю команду и сразу же примемся за дело, – в его голосе не слышалось потрясения, предчувствия неминуемой катастрофы: только практичность, только узкая перспектива ближайших действий. – Не надо делать вид, будто ты набрел на нечто уникальное, Алексей. Можно подумать, конец света наступит завтра ровно в три часа дня! Опомнись, ты же знаешь, что теперь мы продаем все, за что платят твердой валютой. В прошлом году из Москвы вывезли дюжину таких парней.

Это было правдой. Самолеты с учеными-ядерщиками и специалистами по биологическому оружию улетали из аэропорта Шереметьево в Ирак и Пакистан. Умы продавались и покупались так же, как и любой другой экспортный продукт российского происхождения. Плохо оплачиваемых и безработных ученых в России было не меньше, чем танков на продажу.

– Согласен, – мрачно отозвался Воронцов. – Теперь нужно узнать, чем они расплачивались. Героином?

– Это вписывается в общую картину. Сколько у нас времени? Я соберу людей, которым мы можем доверять.

– Встречаемся в десять утра в моем кабинете, – Воронцов встал. – Спасибо, Дима.

– За что? За то, что я не испугался? Брось, Алексей, это не конец света... по крайней мере, еще не конец.

Широкое одутловатое лицо Дмитрия расплылось в улыбке. Ничто не было для него реальным, кроме людей, убивших его дочь и превративших его жену в растительное существо. Новые обстоятельства стали для него лишь досадной помехой, каким бы невероятным это ни казалось.

Однако для Воронцова страх был очень реальной вещью. Каждый, кто мог заплатить наличными или товаром, в течение трех-пяти лет получал собственный ядерный арсенал, собственные ядерные средства устрашения. Россия продавала ученых, не отдавая себе отчета в том, что они могут послужить средством ее собственного уничтожения. Это была самоубийственная игра. Ощутив мрачное настроение Воронцова, Дмитрий добавил с жизнерадостной уверенностью:

– Не волнуйся, мы найдем этих ублюдков. Мы уже близко, Алексей, я это чувствую. Мы почти у цели!

– Да, мне только что доложили. Об этом уже позаботились... Нет, я бы не отдал таких распоряжений, если бы не счел их необходимыми. Они подошли близко к другому делу, не к героину... Хорошо. Нет, без него остальные не станут дергаться. Почему он вдруг проснулся? Не имею понятия, но это случилось. Печально для него. Я предупреждал его, я забрал у него дело Роулса; он должен был смекнуть, что к чему, и снова погрузиться в спячку... Да, судя по всему, я недооценил его. Но об этом уже позаботились. Что? Да, я перезвоню вам, когда узнаю о результатах. Не беспокойтесь, мои люди хорошо подготовлены. Да, позвоню, как только...

На другом конце провода резко положили трубку. Полковник ГРУ Бакунин скорчил недовольную гримасу. Вот ублюдок... Небо уже посветлело. Его люди следили за Воронцовым, а тот делал все, что от него требовалось, чтобы стать жертвой.

Идиот. Мечтатель, моралист, позер, в жизни не сделавший ничего настоящего. До сих пор...

...Но без него все его дело рухнет, как карточный домик.

* * *

Воронцов запер свой автомобиль и пошел к дому через стоянку, огибая сугробы. В холодном воздухе пахнуло выхлопными газами, когда мимо него проехала колонна тягачей с оборудованием для одной из газовых скважин.

Расследование вступило в новую, опасную фазу, когда в любой момент можно было поскользнуться на предательском льду, припорошенном снежком... почти как сейчас на улице. «Ты всегда изображал из себя интеллектуала, – с привычным самоуничижением подумал Воронцов. – Сводишь мир к эстетическому идеалу, слепленному Бог весть из чего».

Здравомыслие и энтузиазм Дмитрия взбодрили его, но не более того. Он не ощущал в себе непреклонной решимости, хотя сосущее беспокойство немного уменьшилось.

В большинстве окон старого дома за занавесками горел свет. Тени пробегали то по одной, то по другой занавеске, когда соседи Воронцова переходили с места на место, занимаясь домашними делами. За красной занавеской Вера Силкова, несомненно, баюкает своего новорожденного младенца, составлявшего звуковой фон для бессонных ночей Воронцова из-за стены, разделявшей их комнаты... Майор улыбнулся. Глаза жгло, словно в них сыпанули песком, но по его телу, несмотря на усталость, разливалось удовлетворение. В нервной горячке последних дней наступила передышка. Отношение Дмитрия к делу много значило для него. Люди, которых они искали, вполне могли оставаться в городе – следовательно, все сводилось к обычной охоте... если забыть о том, что эти люди были учеными-ядерщиками, проданными Ирану в обмен на героин.

Воронцов распахнул дверь и вошел в дом, затерявшийся среди новых жилых кварталов и магазинов, утративший свое привычное окружение – в дом, словно страдавший старческим маразмом. Воронцов не имел ничего общего со своими соседями и только обменивался с ними приветствиями. С другой стороны, им нравилось, что он живет здесь: милиция не беспокоила их, и они чувствовали себя в большей безопасности от воров.

Воронцов закрыл за собой дверь. До него доносились звуки из других квартир, такие же деловитые и бесхитростные, как всегда; звуки, сопровождавшие обычную жизнь, обычных людей. Возвращаясь с дежурства, он каждый раз чувствовал себя так, словно пришел с ордером на обыск. Он поднялся по лестнице к двери своей квартиры на первом этаже. Внизу хлопнула дверь: Оцман торопился на работу. Воронцов зевнул и нашарил в кармане ключи. Было начало девятого. Он попробует часок вздремнуть, потом примет душ и побреется перед десятичасовым совещанием.

– Майор?

Воронцов поморщился, услышав голос Нади, жены Оцмана. Ключ был уже наполовину повернут в замке, когда она крикнула снизу:

– Техник, которого вы вызывали, сказал, что так и не смог устранить протечку. Он...

Воронцов повернул ключ в замке...

Его приподняло, швырнуло вверх и назад, затем ударило о лестничную площадку и придавило куском разлетевшейся двери. Это он успел понять. Он понял также, что квартира взорвалась, что стены вокруг рушатся, что он ранен, серьезно ранен... Затем невыносимая боль пронзила его тело – и он закричал.

Темнота. Ничто...

9. Старые дурные привычки

Лок вернулся в Джорджтаун, когда уже смеркалось. «Дворники» деловито работали, не успевая очищать ветровое стекло от дождя. Он припарковал машину у тротуара и выключил двигатель; В то же мгновение остановилась пленка с записью Боба Дилана и его мысли заполнили тишину, словно сердитые сигналы охотничьих рожков. Образ Кауфмана, сгорбившегося в кресле, сжимавшего в руке бокал с забытым мартини, был невероятно ярким. Лок сидел во взятом напрокат «крайслере», бесцельно поглаживая рубчатую поверхность рулевого колеса. Дождь водопадом стекал по ветровому стеклу. Совсем не похоже на слезы.

«Для меня ничто больше не имеет значения: ни ты, ни я...» Он сказал Кауфману что-то в этом роде лишь для того, чтобы запугать его, но слова набрали собственную инерцию, превратились в обвал, готовый сокрушить всякое сопротивление. Ничто больше не имело значения.

Кроме Тургенева. Кроме уверенности в том, что однажды опробованная схема повторилась в Афганистане, а потом в Сибири. Билли, как и Ван Грейнджер, ухватился за легкие доллары, за прибыльную ложь. Обнаружил источник героина, разработал маршрут доставки, организовал снабжение, начал заколачивать деньги.

Потом его убили. Его – по заслугам.

Но только не Бет...

Джон Лок убрал руки с рулевого колеса и обхватил голову, в которой бушевала чужая бесплотная жизнь – все то, что он узнал от Кауфмана. Это было хуже мигрени. Он нападал на собственное прошлое и прошлое других людей, выворачивая все наизнанку. Вокруг истории Кауфмана образовался моральный вакуум, и скафандр повседневности уже не защищал Лока, как раньше.

Он застонал, и прижался щекой к холодному стеклу окошка. Билли, Ван Грейнджер, Компания... Все свелось к многочисленным убийствам из-за денег. Перед виргинским особняком гордо развевался государственный флаг, а внутри собралась вашингтонская элита, отмечавшая день рождения его сестры. Тем временем Пит Тургенев угрожал Билли из-за... Из-за чего? Может быть, тот начал брать себе большую долю, чем ему полагалось? Двойная игра, сорвавшаяся сделка, запоздалое раскаяние?

Но вместе с преступником пострадал невинный человек – Бет.

Лок вышел из автомобиля, забыв запереть дверцу. Ярость, бушевавшая в нем, с новой силой разгорелась в фойе, насыщенном запахами дождя, палой листвы и его мокрой одежды. Он вслепую поднялся по лестнице, опустив голову, раскачиваясь из стороны в сторону. Кто-то заплатит, кто-то за все ответит – лишь об этом он мог более или менее ясно думать среди мешанины образов безвозвратно утерянного и испоганенного прошлого. Он захлопнул дверь своей квартиры и прошел по коридору в гостиную.

Девушка лежала на большой софе. Ее тело изогнулось, так что одна рука оказалась завернутой за спину, а другая свесилась на ковер беспомощным, уже ничего не выражавшим жестом. Очень молодое незнакомое лицо. В широко раскрытых, густо подведенных голубых глазах застыл ужас. Один из его галстуков – он сразу же узнал пестрый рисунок подарка, полученного от Бет на прошлое Рождество – был крепко обмотан вокруг изящной шеи.

Он задушил меня, безмолвно кричало тело. В своей квартире, воспользовавшись одним из своих галстуков. Юбка погибшей была задрана до талии; девушка не носила нижнего белья. Он задушил ее после жестокого, садистского изнасилования, последовавшего за распитием спиртных напитков. Полупустые бутылки стояли на кофейном столике. В борьбе, которая продолжалась очень недолго, жертва успела перевернуть настольную лампу и сдвинуть с места китайский коврик. Но нападавший оказался слишком силен. Он изнасиловал и убил ее. Все это было очевидно – настолько очевидно для обостренного восприятия Лока, что он сразу же прислушался к звукам улицы, в любую секунду ожидая услышать вой полицейской сирены. Притормозивший автомобиль...

Лок прикоснулся к кружевным занавескам, но автомобиль свернул на автостоянку. Он узнал машину одного из своих соседей. Еще нет... пока что нет.

Он повернулся к телу девушки. Молоденькая проститутка, возможно, даже школьница, – нечто, не имевшее для них ровным счетом никакого значения, но способное сыграть роль изнасилованной и убитой женщины. Невинная жертва вроде Бет. Они поняли, что он подошел слишком близко к опасной черте, и решили его остановить.

Что-то внутри его мозга продолжало работать, несмотря на панику, охватившую тело. Эта рассудочная сторона его личности увлекла Лока в спальню, к тайнику под полом, где хранились фальшивые паспорта, с почти религиозной тщательностью возобновлявшиеся с тех пор, как он перестал работать в Компании. Он начал заполнять спортивную сумку, вспомнил о пистолете и переложил его в один из ящиков шкафа. С пистолетом его задержали бы в любом аэропорту Соединенных Штатов. Вместо этого его подмывало собрать туалетные принадлежности, другие мелочи... Крупицы жизни вроде фотографии Бет в серебряной рамке.

Когда он вернулся в гостиную, на улице уже послышался приближающийся вой сирены. Времени не оставалось.

Лок искоса взглянул на девушку, и ярость снова закипела в нем. Но он уже знал, что его квартира пропала, что он больше никогда не вернется сюда. Сначала Тургенев забрал Бет, а теперь – остатки его прошлой жизни. У него осталось лишь старое "я", которое, как он надеялся, ему никогда больше не понадобится. Он снова превратился в агента, знавшего, как убивать людей, как предавать их, как уходить от преследования и выживать в критических ситуациях.

Тургенев... Ван Грейнджер должен подтвердить, что именно Тургенев стоит за сценой, что именно он руководил всем, включая убийство этой девушки. Лок считал, что когда он услышит об этом из уст старика, он сможет...

Лок вышел из комнаты, пробежал по коридору и захлопнул за собой дверь квартиры. Завывание полицейских сирен прекратилось: автомобили остановились перед домом.

* * *

Настойчивый звонок телефона пробудил Дмитрия Горова от глубокого, тяжелого сна. Он заворочался и понял, что спал одетым. В горле пересохло, во рту стоял отвратительный привкус. Прищурившись, он взглянул на циферблат часов. Должно быть, он заснул около часа назад, после ухода Алексея. Дмитрий со стоном поднял трубку и услышал возбужденный мальчишеский голос Голудина.

– ...Нашли, инспектор! Мы с Марфой обнаружили товар, героин!

– Успокойся, – проворчал Дмитрий. – Где, каким образом? Говори помедленнее.

Им тоже овладело радостное возбуждение. В унылой пустой комнате разом посветлело.

– В одном из складских помещений больницы, – Голудин неожиданно понизил голос до хриплого театрального шепота. – Сейчас я звоню из автомата, который здесь в фойе. Пакет лежит у меня в кармане, это улика! Что нам делать теперь?

– Не оставляй Марфу, – распорядился Дмитрий. – Я сам приеду, – он потер щеки, провел рукой по усталым слипающимся глазам. – Выезжаю сейчас же. Оставайся там до моего появления... Вас никто не вычислил?

– Нет. Нам показалось... – теперь в трубке слышалась радостная скороговорка. – Нам показалось, будто кто-то собирается заглянуть на склад, но, к счастью, пронесло. Шаги прошли дальше по...

– Прошли – и черт с ними! Старайся вести себя так, словно ничего не произошло. И... вы молодцы.

Дмитрий положил трубку, немного подержав ее в руке и спрашивая себя, стоит ли звонить Воронцову.

– Пусть отдохнет, – наконец пробормотал он и тяжело, словно инвалид, встал с постели. Затем реальный смыл сообщения Голудина настиг его, как приступ рези в желудке, и он чуть не согнулся пополам.

– Бог ты мой!

Однако его восклицание было восторженным. Мало-помалу нервное напряжение спало, и он выпрямился. Ему хотелось молотить кулаками воздух, словно спортсмену, торжествующему победу.

– Мы достали тебя! Достали!

Он торопливо прошел в ванную, поплескал холодной водой на сонное онемевшее лицо, энергично растерся полотенцем, остро ощущая тишину и пустоту в доме. Из зеркала на него смотрел изможденный стареющий человек, чей вид как будто отрицал все еще бушевавшее в нем возбуждение.

Дмитрий отвернулся от своего отражения и вышел из ванной, откинув назад пятерней свои редеющие темные волосы. Оказалось, что он чуть не пропустил очередной телефонный звонок. Досадливо поморщившись, он вернулся к аппарату.

– Да? – нетерпеливо спросил он.

– Дмитрий? Это Любин. Только что поступило сообщение... – в голосе звучал благоговейный ужас, словно Любин потерял сбережения, которые копил всю жизнь. – ...Насчет шефа. В его квартире произошел взрыв. Все разнесло в клочья.

– Он жив?

– Не знаю. Пытаюсь выяснить. Сообщение только что пришло от дежурного патруля. Полдома обрушилось, молодая женщина с ребенком наверняка погибли, но я...

– Встретимся там, – отрезал Дмитрий. – Сейчас же!

Он бросил трубку и повернулся, едва не потеряв равновесие. Сильно кружилась голова. Он осторожно прижал руки к лицу, словно пытаясь заверить себя в том, что он еще жив, дышит, думает, ходит по земле. Его лоб покрылся ледяной испариной, и он снова с необыкновенной остротой ощутил тишину и пустоту в доме. Алексей, Алексей... Они добрались до него, потому что он слишком близко подошел к истине. Слишком близко для того, чтобы оставить его в живых.

Дмитрий стоял в дверях своего дома, глядя на падающий снег.

Они убили Алексея...

* * *

Войдя в палату, Голудин увидел доктора Дэвида Шнейдера, отходившего от постели Марфы. Голудин чуть было не выхватил пистолет, но вовремя понял, что Марфа цела и невредима. Она энергично качала головой за плечом Шнейдера, предостерегая его от необдуманных поступков. Голудин покраснел и отвел глаза, не желая встречаться со строгим вопрошающим взглядом американца.

– Мне казалось, что вы охраняете коллегу, – заметил Шнейдер. Американец держался немного нервозно, но Голудин замечал лишь свое смущение и чувство вины перед Марфой.

– Я обнаружил ее постель пустой, а дежурная медсестра не знала, где вы находитесь, – чопорно добавил Шнейдер, словно исполняя формальную обязанность. – Я... – он изобразил на лице умиротворяющую улыбку, – я предупредил даму, чтобы она оставалась в постели. Ради ее же блага. О'кей?

– Что? Да-да... – Марфа по-прежнему выразительно качала головой. Какое оправдание она придумала? А что если его спросят, где они были? – Извините, пожалуйста.

Русский Шнейдера был по-школьному правильным. Он тщательно выговаривал слова, словно смакуя их звучание, однако сейчас Голудин чувствовал себя так, словно он сам пытался говорить на незнакомом языке. Он был уверен: Шнейдер что-то подозревает.

Врач рассеянно кивнул и вышел из палаты. Голудин торопливо подошел к постели Марфы.

– Что ты ему сказала? – прошептал он.

– Я пошла в туалет, а ты отправился поискать что-нибудь из еды, – возбужденно ответила она. – Ну?

– Дмитрий уже едет сюда. Нам остается только ждать, – теперь Голудин тоже улыбался; напряженность, сковавшая обоих после решающего открытия, начала спадать. – Черт побери, Марфа, мы это сделали! Мы и впрямь это сделали!

Шнейдер помедлил в коридоре и оглянулся через плечо на оконце пожарного выхода из палаты. Он увидел молодого милиционера, склонившегося над женщиной в постели. Они казались детьми, узнавшими великий секрет и поздравлявшими друг друга с открытием. От этой мысли по его спине пробежал ледяной холодок. Он заторопился к лифтам.

Он следил за ними, подозревая, что их поместили в больницу умышленно, как троянского коня. Однако они ничего особенного не делали, ничего не знали и вряд ли о чем-либо догадывались: довольно непоседливая молодая особа и мальчишка милиционер. Они не представляли никакой опасности.

До сих пор...

Шнейдер поспешно вышел из лифта, как только открылись двери, и зашагал по коридору к складским помещениям подземного этажа. По пути он миновал сиделку, которая несла кипу больничных полотенец. Она уважительно кивнула ему. Он чувствовал, что его ответная улыбка была вымученной и фальшивой.

Шнейдер осмотрел замок. Никаких повреждений или признаков взлома. Он открыл замок и вошел внутрь, снова заперев за собой дверь перед тем, как включить свет. В глаза ему сразу же бросилась тонкая, едва заметная полоска белого порошка, просыпанного на пол. Шнейдер медленно двинулся к ней. Сердце бешено стучало в груди, в боку сильно покалывало. Он неуклюже наклонился, послюнил палец, прикоснулся к порошку, попробовал...

...и сплюнул. «Красная лошадь»! Шнейдер мгновенно взмок от пота. Вскинув голову, как загнанное животное, он поднялся на ноги и начал карабкаться вверх по полкам. Найдя вскрытую коробку, он недоверчиво потрогал ее, лихорадочно желая лишь одного: чтобы его подозрение оказалось напрасным, чтобы он ошибся, чтобы...

Он не спустился, а съехал на пол и прижался щекой к холодной металлической стойке. Образы женщины, покорно лежавшей в постели, и молодого милиционера с глуповато-простодушным лицом мелькали в его сознании, глумясь над ним. Как они могли обнаружить товар? Эти щенки, эти разини... Их начальник подозревал его, Шнейдер знал об этом. Один из пакетов исчез: теперь у них есть неопровержимая улика. Вскоре они заявятся сюда с обыском.

Шнейдер обхватил голову руками. Он должен сообщить о случившемся Паньшину. Теперь, после смерти Роулса, только Паньшин мог вытащить его, помочь ему выбраться из того глубокого болота, в котором он увяз...

* * *

– Успокойся, Паньшин! – пролаял Бакунин, стискивая правой рукой что-то невидимое на столе. – Об этом уже позаботились. Цыпленок лишился головы, теперь осталось лишь посмотреть, как умрет тело.

Он прислушался к голосу в трубке.

– Справиться с ними не составит труда. Скажи американцу, чтобы не пачкал штаны. Что за народ, неужели у них нет ничего, хотя бы отдаленно напоминающего силу духа!

Все американцы были сентиментальными и напыщенными – вроде Роулса, который к тому же оказался слишком жадным. Его смерть помогла удержать в узде остальных. Наглядный пример возымел свое действие. А теперь из-за щенка-опера и какой-то сучки, случайно наткнувшихся на партию товара, ожидавшую отправки из Нового Уренгоя, паника разразилась снова, словно повторная волна эпидемии. Шнейдер и Паньшин – что за слабые союзники! Их действиями руководила только алчность, а по сути своей они были мелкими, пустыми, бесхребетными ничтожествами.

– Скажи Шнейдеру, чтобы наблюдал за ними и смотрел, кто навещает их. Подбодри его, Паньшин! Передай ему, что обо всем уже позаботились и волноваться нечего. Ты понимаешь? Они лишились головы – скажи ему это!

Бакунин бросил трубку и постучал пальцами по крышке стола. Утро было мрачным и хмурым, как и двое ремонтных рабочих, копавшихся в куче мерзлой земли за окнами его кабинета. Солнце спряталось за облаками.

«Что же делать с этими придурками? – в очередной раз спросил он себя. – Может быть...»

Он тщательно изучил идею, всплывшую в его сознании, поворачивая ее то так, то эдак, словно бесценную вазу.

"Может быть, им нужен новый пример? Они напрашиваются на это? Ну что же!"

Пожалуй, имеет смысл устранить Шнейдера, даже если в устранении больше нет прямой надобности.

* * *

Тени гор съежились, как высохшие листья под лучами аризонского солнца, когда самолет из Балтиморы вынырнул из синевы безоблачного пустынного неба, спускаясь к Фениксу. Лок наблюдал, как ландшафт светлеет, становясь жестким, сухим и беспощадным: копией его самого, смотревшего вниз из иллюминатора «боинга».

Впереди и справа по борту сверкала россыпь нефтяных резервуаров, маленьких, как брызги воды после недавнего дождя. Феникс подернулся туманной дымкой. Лок почувствовал, как напряжение возвращается к нему, и поерзал на сиденье, пытаясь ослабить сосущее ощущение пустоты в желудке.

Он бросил взятый напрокат «крайслер» и сел на челночный автобус, ехавший из пригорода в балтиморский аэропорт. Рейсы на Феникс и Таксон не находились под наблюдением, его фальшивые документы не вызвали подозрений у сотрудников аэропорта, несмотря на первые сообщения Си-Эн-Эн о «джорджтаунском убийстве», снабженные описанием его внешности и старой фотографией из госдепартамента. Он зарегистрировался на рейс до Феникса; багажа у него не было, ручная кладь ограничивалась спортивной сумкой. Его прошлое становилось таким же чужим и неосязаемым, как старая кожа, сброшенная змеей.

Когда «боинг» поднимался в ночное небо Мэриленда и пробивался через пелену дождя, все люди, которыми Лок когда-то был, превратились в отдаленные силуэты, один за другим уходившие в глубину небытия. Осиротевший ребенок, чьим единственным близким человеком была старшая сестра, давшая направление его жизни и облегчившая его горе; студент колледжа, подающий надежды баскетболист; бакалавр, затем магистр; полевой агент ЦРУ, получавший удовольствие от своей жестокой маленькой войны; эксперт госдепартамента по новой, еще непонятной Российской Федерации; холодный, практичный любовник; исполнительный чиновник, вполне сложившийся завсегдатай светских вечеринок; музыковед-любитель. Все они остались позади, утопая в темных глубинах времени. Пока пассажиры смотрели видеофильмы или пытались заснуть, он наблюдал, как угасает его прошлое, не в силах спасти ни одного из тех людей, которыми он был когда-то, за исключением одного – той тренированной, искусственной личности, которую он развил в себе во время работы в ЦРУ. Тот молодой человек оказался единственным, у кого имелся шанс выжить. Это он упаковал спортивную сумку, забрал деньги и фальшивые документы, не обращая внимания на мертвую девушку, лежавшую в соседней комнате.

Пока Америка, погруженная в глубокую ночь, проплывала под крыльями самолета, Лок пришел к постепенному неохотному согласию с личностью полевого агента: человека, убивавшего других людей, планировавшего тайные операции, человека хитрого и безжалостного. Человека, пережившего Афганистан. Он был всем, кем сейчас хотелось быть Джону Локу, так как только он мог подобраться к Тургеневу достаточно близко, чтобы получить возможность убить его.

Примирившись с происшедшими в нем внутренними изменениями, он некоторое время дремал. Промелькнули огни Оклахома-Сити, потом других небольших городов. Лок проснулся, лишь когда подали завтрак, чувствуя себя скорее взбодрившимся и оживленным, чем уставшим. Он не боялся. Совсем не боялся.

Пустыня, окружавшая Феникс, стеклянные башни и гигантские кактусы. Пологие охристые холмы, крошечные тени, ветровые стекла на автостраде, сверкающие отблесками восходящего солнца. Самолет развернулся и начал заходить на посадку в аэропорту Скай-Харбор. Горы неожиданно окружили го род, обступили посадочную полосу. Лок должен был услышать от Ван Грейнджера подтверждение того, что Тургенев приказал убить Билли, что Тянь был не главным человеком, что Тургенев стоит за контрабандой героина в США и Бог знает куда еще...

Колеса шасси прикоснулись к бетонной полосе, на мгновение отделились от нее, затем восстановили сцепление. Турбины взвыли на пониженных оборотах. Тургенев стал слишком жаден и решил забрать весь бизнес из рук Ван Грейнджера и Билли. Когда Лок услышит это от умирающего старика, то какими бы средствами ему ни пришлось воспользоваться и сколько бы времени на это ни понадобилось, он отомстит за убийство Бет. Отомстит даже за молодую проститутку, убитую в его квартире.

Самолет притормозил и вырулил с полосы к сверкающему зеркалу здания терминала. Солнце затопило салон. Люди зашевелились, словно пробуждаясь от летаргического сна. Лок передернул плечами и рассеянно уставился в окно. Борт самолета встретился в лязгающем поцелуе с пассажирским трапом, открылся входной люк. Лок не торопился. Остальные должны сойти первыми на тот случай, если его уже ждут полицейские из Феникса или ФБР.

Наконец он вышел из самолета, натянуто улыбнувшись в ответ на дежурную улыбку стюардессы, со спортивной сумкой в левой руке. Как-то сразу почувствовалось отсутствие оружия. Догадались ли они, что он полетит в Феликс? Разве такое возможно?

Первый полицейский не обратил на него внимания, разговаривая с мужчиной в клетчатом пиджаке и соломенной шляпе. Мимо прошествовала семья: парусиновые костюмы плотно обтягивали расплывшиеся тела мужа и жены, за ними гуськом следовали дети и носильщики с чемоданами. У Лока не было багажа, поэтому он сразу же направился к веренице такси навстречу ослепительному пустынному солнцу. Еще один равнодушный полисмен. Пот тонкой пленкой проступил у Лока на лбу и на шее под воротничком рубашки. Он огляделся по сторонам, прищурив глаза от яркого света. Утренняя жара уже давала о себе знать. Лок чувствовал себя неуютно в сером костюме и галстуке среди пятен ярких рубашек, цветных шорт и хлопчатобумажных платьев. Он торопливо подошел к первому такси, склонился к окошку водителя и пробормотал:

– Госпиталь Маунтин-Парк, если не возражаете.

Шофер лишь пожал плечами. Лок снова оглянулся вокруг. Никто, совсем никто не проявлял к нему интереса. Он опустился на сиденье, обитое кожзаменителем, бросил рядом свою спортивную сумку, уже нагревшуюся от жары, и потер небритые щеки, чувствуя себя почти так же скованно, как в салоне дряхлого «крайслера». Латиноамериканские глаза шофера безразлично изучали его в зеркальце. Лок принялся рассматривать машины, пролетавшие навстречу, время от времени быстро поглядывая назад. Судя по всему, за ними никто не ехал, но Лок уже не доверял своим чувствам.

Госпиталь сверкал под солнцем, как отполированная ветрами скала из стекла и бетона. Лок расплатился с водителем, затем взглянул на несколько автомобилей, свернувших на стоянку вместе с такси. Ни один из них не выглядел подозрительным, ни один человек не остался сидеть в машине. Лок почти с радостью вошел в прохладное фойе, где работали многочисленные кондиционеры, но когда он направился в то крыло, где лежал Грейнджер, в ногах внезапно возникла свинцовая тяжесть, как будто он явился без оружия на поединок, а не собирался расспросить умирающего старика о его преступной деятельности, длившейся более двадцати лет. Он вошел в лифт и поднялся на верхний этаж.

Панорамное окно с видом на парк и горы Нью-Ривер. Кактусы в горшках и рубиновые вспышки порхающих колибри, то и дело зависающих в воздухе, чтобы полакомиться сиропом у лотков.

Дежурная медсестра сразу же узнала Лока.

– Мистеру Грейнджеру стало гораздо лучше, – сказала она. – Мы думали, что вы вернулись в Вашингтон...

– М-да. Но я... – он пожал плечами. – У него не осталось никого из близких. Вот я и решил...

– Мы понимаем, мистер Лок. Я уверена, мистер Грейнджер с радостью примет вас, – она встала. – Только посмотрю, проснулся ли он, и подготовлю его к встрече с вами.

Медсестра вошла в палату Грейнджера, оставив Лока одного в коридоре. Через несколько минут она вернулась и жестом пригласила гостя внутрь.

– Мистер Лок, я оставлю вас наедине с ним. Постарайтесь не утомлять его.

Лок кивнул и закрыл за собой дверь. Только теперь, поговорив со знакомой медсестрой, он вспомнил о своем имени и фотографии в выпуске Си-Эн-Эн. Женщина будет работать в дневную смену, и у нее найдется время посмотреть новости по телевизору.

Лок вздрогнул. Когда он привык к полумраку в зашторенной комнате, то понял, что Ван Грейнджер смотрит на него пронзительным взглядом. Он медленно двинулся к постели.

– Здравствуйте, мистер Грейнджер, – неловко пробормотал он. – Как вы себя чувствуете?

Его взгляд невольно скользнул к монитору сердечной деятельности, тихо попискивавшему через равные промежутки времени, и к трубкам, соединявшим старика с приборами и медицинскими растворами. Грейнджер смотрел на него, но пронзительность его взгляда постепенно тускнела, словно он умер или был парализован в момент ярости.

Грейнджер поднял руку и указал на стул рядом с постелью. Лок хотел было взять старика за руку, но она отдернулась и заползла под гладкую белую простыню. Он сел. Комната казалась душной, несмотря на мягкое мурлыканье кондиционера. За окном чирикала какая-то птица.

– Мне пришлось вернуться, – сказал Лок, вытерев вспотевший лоб.

– Почему?

Лок пытался заверить себя в том, что у него достаточно времени. Мельком просмотрев заголовки газет на информационном стенде аэропорта, он не увидел себя на первых полосах. Полицейский департамент Вашингтона вряд ли предположит, что он вернется в Феникс. Скорее как раз наоборот. Значит, время еще есть...

– Ван... – он прочистил горло, немного наклонившись к надменному скульптурному лицу старика, покоившемуся на взбитых белых подушках, словно лицо короля или патриарха. – Ван, мне кое-что известно. Мне рассказали много разных вещей. Теперь я понимаю, почему погиб Билли... и Бет тоже.

Его слова разбивались о стариковское высокомерие. Лок видел одновременно два лица Ван Грейнджера – прошлое и настоящее, словно два Ван Грейнджера присутствовали в комнате.

– Каких еще вещей? – это был тот Ван Грейнджер, которого он знал раньше: властный, уверенный в своей правоте. Никто на земле не мог подвергнуть сомнению правильность его поступков. – Что тебе взбрело в голову, Джон?

Но его слова уже никого не могли обмануть. Монитор состояния сердечной деятельности засигналил чаще, зигзаги чаще побежали по экрану, и Лок услышал напряженное, неровное дыхание Ван Грейнджера. Это был всего лишь старик, игравший роль человека моложе своих лет, пытавшийся продлить иллюзию, которой более не существовало.

– Послушайте, – более уверенно продолжил Лок, – вы знаете, о чем я говорю. О Тяне и о Вьетнаме, И о Билли тоже. Эти вещи...

Правая рука, покрытая старческими пигментными пятнами, схватила его за запястье, словно когти охотничьей птицы. Глаза Ван Грейнджера сверкнули.

– Какого дьявола ты спрашиваешь? Какого дьявола ты хочешь это знать?

Лок стряхнул с себя руку старика.

– Они убили мою сестру, – свирепым шепотом произнес он. Лицо Ван Грейнджера отдалилось, превратившись в лицо незнакомца. – Вы думаете, я могу об этом забыть?

Голова Грейнджера качалась из стороны в сторону на подушках, его ладонь бессильно хлопала по простыне. Монитор сердечной деятельности напоминал радиоприемник, улавливающий отдаленный, ускользающий сигнал. Старик показал на свой рот, затем на кислородную маску, висевшую у него над головой. Лок передал ему маску. Комната заполнилась жадными сосущими звуками, мало-помалу успокаивавшимися. Наконец Ван Грейнджер убрал маску от лица. Его грудь стала вздыматься и опускаться в более спокойном ритме. Еще один фокус? Грейнджер мог прервать разговор в любой момент, вызвав медсестру или хотя бы нажав на кнопку звонка. Тогда Локу придется уйти.

В глазах старика блестели слезы.

– Тебе не следовало интересоваться этим, Джонни-бой. Не нужно переворачивать камни, под ними одна лишь мерзость.

Дыхание Ван Грейнджера было громким и утомленным.

– Я должен! Разве вы не понимаете?

Ван Грейнджер неохотно кивнул.

– Да, но это не доведет тебя до добра, Джон. Ты ничего не можешь поделать... ничего. Это игра для взрослых, а не скаутское приключение. Тебя не позовут домой подкрепиться бутербродами с ореховым маслом, когда игра тебе надоест, – теперь рука старика похлопывала Лока по запястью. – Они не позволят тебе ничего сделать.

– Ван, за мной сожжены все мосты. Они позаботились об этом. Убита девушка в моей квартире, полиция направлена по нужному следу. Я знаю, по каким правилам они играют.

Это сообщение изумило Грейнджера. Его кожа приобрела землистый оттенок, зигзаги монитора стали похожи на индекс падающей экономики.

– Ты ничего не сможешь сделать.

– Придется попробовать. Мне больше ничего не остается, – ответил Лок.

Ван Грейнджер внимательно всмотрелся в черты его лица, словно рядом с ним стоял новый врач-кардиолог или священник, предлагающий жизнь и надежду. Писк сигналов монитора отсчитывал секунды, сообщая о ходе времени, которого у Лока уже не было.

– Они убьют тебя, Джон. Я не могу этого допустить... Только не после того, что уже случилось, – старик неожиданно заплакал, не в силах совладать с собой. Слезы бежали по бледной морщинистой коже его щек, увлажняя воротник пижамы. – Джонни-бой, я просто не могу сказать тебе. Ты не найдешь ничего, кроме своей смерти, а это уже никому не нужно.

Наступило молчание, наполненное лишь тихим жужжанием работавших приборов, шумом дыхания Ван Грейнджера и Лока.

– Вам придется сказать мне, – тихо произнес Лок. – Просто придется – и все.

– Что тебе уже известно? – спросил старик после очередной паузы.

– Я знаю насчет вас и Тяня... Знаю, как вы обвели Компанию вокруг пальца в семидесятые годы, – Лок взглянул на монитор, но частота сердечных сокращений не изменилась. – Только не знаю, участвовал ли в деле еще с тех поре...

Грейнджер покачал головой.

– Нет, – проворчал он.

Лок кивнул, попытавшись улыбнуться.

– Я знаю, как вы ввозили наркотики. Знаю, почему вы это сделали. Один человек из ЦРУ по фамилии Кауфман... – Грейнджеру явно было знакомо это имя. – ...Он рассказал мне все, что знал об операции «Озеленение».

Каждая фраза, каждое слово, таившее в себе невысказанное обвинение, заставляли голову Ван Грейнджера судорожно подергиваться. В его глазах застыла боль, но в них был й открытый вызов судьбе. Старик производил впечатление не глубоко виноватого человека, а крупного игрока, с достоинством принимающего свое поражение. Ни раскаяния, ни самобичевания, лишь молчаливое признание того, что игра закончена и его обыграли. Раскаяние и признание своей вины предназначались для маленьких детишек. Осознание этого факта ожесточило Лока, позволило ему внутренне собраться для следующего вопроса:

– Но это продолжалось и превратилось в новый способ существования, не так ли? Игра не закончилась, когда вы обманули Компанию, когда вы снова взлетели на самый верх. Почему, Ван? Разве было так трудно остановиться?

Узловатые пальцы Грейнджера сжались в кулаки на простыне. Обвинения унижали его. Лок относился к нему свысока, с позиции морального превосходства. Черты Грейнджера заострились, стали холодными, как смерть.

– Тебе не понять, – тихо ответил он. – Правда, Джонни-бой, тебе не понять.

В его горле заклокотал пренебрежительный смешок. Сигнал на экране монитора держался ровно, словно поддерживаемый усилием воли.

– Я должен услышать от вас только одну вещь, Ван. Пит Тургенев – главный в деле? Не вы, а он?

Значит, это действительно правда. Бесцветная кожа, розовые пятнышки на щеках, яростно сверлящий взгляд и руки, комкающие хлопчатобумажную простыню, как будто душащие нечто извивающееся и отвратительное.

– Прошло много времени с тех пор, когда вы стояли у руля – верно, Ван? Ни вы, ни Билли уже не контролировали ситуацию. Боссом вашего семейного дела был Пит, вы согласны?

Грейнджер не ответил. Его блестящие бледно-голубые глаза беспокойно посматривали по сторонам, словно он хотел найти предлог для изменения темы разговора или просто затянуть молчание. Лок задыхался от жары и напряжения, коконом обволакивавшего их. Лучи беспощадного солнца пустыни плясали на закрытых шторах, монотонные сигналы монитора сердечной деятельности чертили линию жизни Ван Грейнджера, как эхолот, вычерчивающий карту морского дна.

– Что случилось, Ван? – более теплым тоном спросил Лок, стараясь уменьшить напряжение. Взгляд старика сразу же остановился на нем, но стал более спокойным, расфокусированным. – Когда все пошло вкривь и вкось?

Очередная пауза. Сигналы монитора рождали ощущение потраченного впустую времени, заставляли Лока изнывать от беспокойства.

– Давно, – старик обращался к потолку, словно Лок был священником той конфессии, в которой он еще не успел разувериться. – Тургенев каким-то образом узнал о Вьетнаме... Впрочем, парень служил в КГБ, не так ли? Он знал о таких вещах или же задался целью узнать о них. Он, обратился с предложением... к Билли. Билли чуть не вышвырнул его из кабинета. Я... – голос дрогнул. – Мне пришлось просветить Билли насчет некоторых вещей.

Руки снова принялись за простыню. Теперь они яростными, методичными движениями разглаживали ее.

– Билли нравилось быть мультимиллионером, – последний довод Грейнджера прозвучал как оправдание.

– Героин вывозился контрабандой через Сибирь, так?

– Да. Мы двинулись вперед. Мы хотели обосноваться в Сибири, открыть ее для остального мира. Нам требовались средства на расширение производства, а банки оказались не в состоянии предоставить нам долгосрочные кредиты. Героин служил чем-то вроде ссуды, не более чем разумным вложением капитала. Тянь и другие имели развитую сеть сбыта еще с давних времен. Мы снова задействовали ее, – помедлив, Грейнджер презрительно добавил: – ЦРУ использовало героин как вид валюты. Мы всего лишь сделали то же самое, Джонни-бой!

В его жарком шепоте не было мольбы, он просто сообщал непреложный факт. Так уж устроен мир, мой мальчик, и тебе лучше привыкнуть к этому. Может быть, он и Билли объяснял свою точку зрения в такой же манере?

– Я понимаю, – мягко произнес Лок.

В глазах Грейнджера вспыхнуло пламя.

– Нет, Джонни-бой, ничего ты не понимаешь. Ты думаешь, будто мир устроен по-другому. Но это не так.

– Почему возникла необходимость в смерти Билли?

Грейнджер сглотнул слюну с отвратительным клокочущим звуком.

– Тургенев решил забрать все, не больше и не меньше. Он подготовил план, согласно которому он должен был представлять нашу компанию здесь, в Фениксе. Вроде бы на прошлой неделе... – Казалось, старика страшила нечеткость его воспоминаний, а не сами события.

– Да, на прошлой неделе, – подтвердил Лок, борясь с тошнотой.

– Билли пытался обуздать его, ввести в дело новых крупных инвесторов, заинтересовать банки в перенесении срока выплаты задолженности на более поздний срок... Тургенев держал нас за горло. Он знал, что нам придется позволить его проклятой подставной корпорации выкупить наши активы с потрохами... иначе нас спустят в канализацию и упрячут за решетку со сроками по тысяче лет на каждого!

Руки Грейнджера снова начали душить что-то невидимое на простыне, голова слегка приподнялась с подушек, шейные мышцы выступили, как веревки, глаза невидяще смотрели прямо перед собой.

– Выходит, вы с самого начала знали, что ему придется убить Бет и Билли? – жестко спросил Лок.

– Клянусь Богом, нет! – старик повернул голову и взглянул на Лока, пораженный тем, что собеседник мог так истолковать его слова. – Я почти ничего не знал. Почти ничего... Билли объяснил мне все на прошлой неделе. Я занимался только делами Фонда, – это прозвучало так похоже на просьбу о моральной сделке, что Лока передернуло от отвращения. – Только тогда я обнаружил, что Тургенев и другие – русская мафия в Америке – хотят захватить контроль и полностью вытеснить нас с рынка. Клянусь тебе, Джон, я не знал!

То, что началось как выражение протеста, мало-помалу превратилось в признание собственной слабости и презрение к себе. Грейнджер откинулся на подушки и уперся взглядом в потолок, где полосы света из-за штор напоминали белые прутья клетки, заключавшей в себе темноту.

– Наше сраное правительство, наши банки, крупные корпорации – никто не понимает, что русская мафия уже здесь, организованная и многочисленная. Они проснутся, когда будет уже слишком поздно что-либо предпринимать.

– Тем не менее, вы знали, что Тургенев убил их, – настаивал Лок. Его напряженное дыхание почти заглушало сигналы монитора, зачастившие после слов.

Грейнджер покачал головой.

– Я не знал, Я... не верил этому. Возможно, я недооценил... Но тогда я не знал, я даже и подумать не мог!

– Зато потом...

– Никто не хотел смерти Бет, Джон.

– Этого хотел Тургенев.

– Ее убили... вместе с моим сыном.

– По приказу Тургенева. Вы об этом знаете, Ван.

– Знаю, – прошептал старик после бесконечно долгого молчания.

Обессилев, Лок откинулся на спинку стула. Старик казался спокойным и опустошенным, настроенным скорее умереть, чем выздороветь. Лок больше ничего не мог здесь узнать и не мог, да и не имел желания, что-то делать для Грейнджера. В комнате было невыносимо жарко, словно отказала система воздушного кондиционирования. Все закончилось... Или только началось? Пожалуй, так. Неужели ему хотелось услышать от Грейнджера возмущенные опровержения и улететь в Вашингтон несолоно хлебавши? Стать тем, кем он был до... прошлой недели? Лок покачал головой. Нет, он не хотел этого: Но вместе с тем он не ожидал такой опустошенности, полного вакуума внутри себя.

Грейнджер удивил его. По-прежнему глядя на узкие полосы солнечного света на потолке, старик прошептал:

– Береги себя, Джон. Будь осторожен.

В его голосе звучало сочувствие и даже какая-то гордость. Может быть, каким-то невероятным образом они в его представлении оказались связанными одной клятвой?

Лок встал. Приняв все остальное, он не мог допустить и намека на мост через разделявшую их пропасть. Он повернулся и пошел прочь, продолжая слышать за спиной бормотание старика: «Береги себя, Джон. Будь осторожен... и удачи тебе».

Лок вышел за дверь. Встревоженное выражение на лице медсестры почти сразу же сменилось дежурным оптимизмом.

– Вы не слишком утомили его? – осведомилась она.

– Что?.. А, нет-нет. Благодарю вас. Простите, но мне пора идти.

– Он не должен использовать вас для своих деловых поручений, мистер Лок. Врачи прописали ему полный покой...

Лок сердито повернулся к ней.

– Думаю, ему сейчас спокойнее, чем когда-либо в жизни. Можете не сомневаться!

Он отвернулся и пошел по коридору, не обращая внимания на кудахтанье женщины, оскорбленной в лучших профессиональных чувствах. Лифт доставил его в фойе госпиталя. Спортивная сумка колотилась о его бедро при ходьбе, словно неумело повешенная винтовка. Стеклянные двери с легким вздохом разошлись в стороны, выпустив его навстречу жаре и солнечному свету.

Полуослепленный, он стоял на мраморных ступенях и нащупывал темные очки в нагрудном кармане. Постепенно его глаза привыкли к свету. Он не видел полицейских автомобилей, никто поблизости не обращал на него внимания. Когда он надевал очки, что-то тихо прожужжало возле его уха, словно рассерженная пчела, но прежде чем он успел отмахнуться от назойливого насекомого, стеклянная дверь за его спиной разлетелась вдребезги.

Он услышал чей-то тихий, сдавленный крик. В следующее мгновение адреналин хлынул в его кровь, и он упал, покатившись по ступеням. Выстрелы из винтовки с глушителем. Снова звон разбитого стекла. Потом Лок увидел мраморную крошку, выбитую третьим выстрелом из ступени рядом с его головой. Пуля отрикошетила и унеслась прочь.

Невдалеке взвыла полицейская сирена...

* * *

Петр Леонидович Тургенев удовлетворенно кивал, просматривая лист бумаги, извлеченный из его личного факса. Установление контроля над Грейнджер Текнолоджиз" через его подставную корпорацию в Америке сталкивалось с весьма слабым сопротивлением. «Грейнджер – Тургенев», пусть и не на бумаге, в действительности превратилась в совершенно автономную компанию, подставную корпорацию, выкупающую долю Грейнджеров. Он положил листок факса на свой ореховый письменный стол и подошел к панорамному окну кабинета. Несмотря на поздний час, повсюду в рабочих офисах его секретари, секретарши и ассистенты продолжали следить за соблюдением его деловых интересов: за курсом акций, исполнением контрактов, валютными операциями.

Огоньки системы безопасности, протянувшиеся вдоль карниза, отбрасывали на снег багровые отсветы и протягивались от окон к кольцу деревьев, окружавших загородное поместье. Размытое гнилостное сияние на юге указывало на то место, где Новый Уренгой расползался, словно стоячее болото, воняющее гнилью и разложением. Тургенев недолюбливал город и все, что было с ним связано, даже если это имело непосредственное отношение к его интересам. В Новом Уренгое жили типы вроде Паньшина и Шнейдера – алчные, порочные, бесхребетные существа, или вроде Бакунина с его мужиковатой хитростью и садистскими наклонностями. Ему не нравилась их необходимость в житейской схеме, их статус сателлитов вокруг его светила.

В прошлом веке охотничья усадьба принадлежала полубезумному князю из царской семьи. Он построил особняк посреди сибирской пустоши, вдали от светских забав и роскоши двора. По его приказу были выкопаны пруды, насажены деревья, завезены олени, медведи, лисицы и утки для княжеской охоты.

Тургеневу приходилось признать: было что-то притягательное и восхитительное в размахе замысла и в величине состояния, необходимого для устройства охотничьей усадьбы в голой тундре, на краю арктического безмолвия. Он любил это место больше, чем свои апартаменты в Нью-Йорке, хотя и меньше, чем виллу на Антибах. Может быть, так же, как ранчо в Монтане. Москву и Петербург он одинаково презирал.

Он провел указательным пальцем вверх-вниз по длинному изгибу своего орлиного носа, глядя на медленно падающий снег. Тихо постучавшись, в кабинет вошла секретарша, которая начала было говорить про какие-то важные документы... Он жестом приказал положить бумаги на стол и отпустил женщину взмахом другой руки. Ему хотелось еще немного подумать, прежде чем переходить к срочным делам. Джон Лок, объект его раздумий, был не более чем соринкой в глазу. Лок значил меньше, чем ничего, и однако он по-прежнему оставался на свободе, даже после операции с трупом девушки, подброшенным в его квартиру. Полиция опоздала лишь на несколько минут, но Локу удалось вырваться из захлопнувшейся ловушки, и теперь он был в Фениксе. Что он надеялся выведать? Тургенев знал, что он может услышать от Грейнджера, но его интересовало, захочется ли Локу копнуть еще глубже. Неужели он действительно хочет окончательно разрушить свою жизнь?

Тургенев озадаченно улыбнулся. Он жалел, что в свое время не успел как следует познакомиться с Локом. В Афганистане Лок всегда казался тенью Билли – бесформенной, незрелой фигурой, девственницей, попавшей в зону военных действий. Тургенев снова улыбнулся. На самом деле парень обладал достаточной храбростью. Он хорошо усвоил уроки тренировок и сумел выжить в нескольких довольно рискованных ситуациях, но он никогда не был реальным противником, а играл в игры, витал в облаках. Он находился где-то еще.

Может быть, недостаток внимания привел к недооценке личных качеств Лока? Тургенев так не думал; просто ему нравилась определенность во всем.

С другой стороны, он был уверен в своих людях и в методичности Тяня. Вместе они без труда устранят Лока...

Он щелкнул пальцами и переключил внимание на разложенные на столе документы. Лок был уже мертв. Местная проблема с Воронцовым благополучно разрешилась.

Тургенев немного задержался на последней мысли. Воронцова он недооценил, это верно. Милиционер, которого он считал незначительным препятствием, почти дилетантом, или интеллектуалом, перебивающимся с хлеба на квас в ожидании пенсии, удивил его своей настойчивостью. Он успел подойти очень близко к делам фирмы, прежде чем его остановили.

А следовательно, возможно и то, что он таким же образом недооценил Лока?

Тургенев отмахнулся от вопроса, усевшись во вращающееся кожаное кресло за столом спиной к окну и придвинув к себе принесенные секретаршей документы.

Нет, его оценка была верной. В третий раз Лок пойдет ко дну и успокоится навеки.

* * *

Его рука инстинктивно ухватилась за спортивную сумку, которую он выронил при падении, и, словно крабья клешня, зашарила по мраморным ступеням. Полицейские сирены завывали все громче, и Лок напрягся в ожидании следующей пули. Затем он откатился по мозаичному полу к разбитым внутренним дверям клиники. Что-то клюнуло мрамор неподалеку от него и с сердитым жужжанием умчалось прочь. В следующее мгновение он оказался на ковре, в фойе, столкнувшись с женщиной, распростертой ничком на полу. Он поднялся на четвереньки и быстро отполз в сторону. Ковер был усеян телами испуганных людей, как будто здание подверглось воздушной бомбардировке.

Лок видел кровь на чьем-то пестром хлопчатобумажном платье. Он поднялся на ноги и торопливо прошел мимо медсестры и врача в белых халатах, склонившихся над другим раненым. Сердце гулко колотилось о грудную клетку, задавая темп его паническому бегству. Он промчался мимо лифтов, едва отдавая себе отчет в том, куда он бежит, и позволив скрытым механизмам выживания направлять его путь. Потом он свернул в пустой, слабо освещенный коридор, показавшийся ему безопасным.

Больше не имело значения, кто за ним охотится, люди Тяня или люди Тургенева. Важно было лишь то, что он по-прежнему вел себя как медленно движущаяся мишень, в которую нетрудно прицелиться, которую легко свалить.

Лестница, ведущая вверх. Лок оглянулся через плечо на коридор и увидел две фигуры в белых халатах, но ни одна из них не преследовала его. Он поднялся по ступеням, тяжело дыша. Ноги внезапно налились свинцовой тяжестью. Маленькое, невзрачное помещение: приемная отделения травмотологии и срочных вызовов. Человек с рваной раной головы, капли крови на термопластовом покрытии пола. Другой человек с перевязанной рукой, испуганное лицо.

Распахнув противоположную дверь, Лок вышел на пыльный бетон автостоянки. Он сразу же услышал полицейскую сирену и затравленно огляделся по сторонам. Бетонный прямоугольник, ряды автомобилей, сверкающие хромом и стеклом.

Женщина, стоявшая рядом с маленьким «ниссаном», торопливо надевала белый халат. Лок подбежал к ней. Испуг на ее лице при виде его приближения почти сразу же сменился решительным, гневным выражением.

– Ключи! – отрезал он. – У меня нет времени на объяснения. Дайте мне ключи от автомобиля!

Женщина все еще боялась его, но продолжала владеть собой. Лок увидел, как она поднимает ключи, собираясь забросить их подальше. Он схватил ее за запястье и прижал к себе, ощутив ее жаркое дыхание на своей щеке. Ее глаза расширились в первом приступе паники при мысли о неизбежном насилии. Он хотел покачать головой, но вместо этого оттолкнул ее и выхватил ключи.

– Мне нужна только ваша машина! – чуть ли не с мольбой выкрикнул он, отпирая дверцу.

Ее страх сменился возмущением. Она оглянулась в поисках помощи, затем начала надвигаться на него. Лок швырнул спортивную сумку на заднее сиденье автомобиля. Приставное креслице для ребенка... к счастью, пустое.

– Эй!.. – начала она, но замолчала, встретив его свирепый взгляд.

– Леди, прошу вас! Просто отойдите от автомобиля!

Лок забрался на сиденье и вставил ключ в замок зажигания. Двигатель завелся с пол-оборота. Женщина стучала в окошко.

– Отойдите от машины! – яростно повторил он, сопроводив свои слова взмахом руки.

Он отпустил тормоза, и автомобиль рванулся вперед, задев женщину крылом. Покрышки взвизгнули на горячем бетоне, когда он почти вслепую направил «ниссан» к барьеру автостоянки, автоматически поднявшемуся при его приближении. Женщина, размахивавшая руками в бессильном гневе, вскоре исчезла в зеркальце заднего вида.

Лок свернул на север, к горам и пустыне за ними. Прочь из Феникса. Подальше от аэропорта – найдутся другие аэропорты.

Он присмотрелся к дорожным указателям. Через минуту он выехал на Блэк Каньон хайвэй – автостраду № 17. Городок Флагстафф находился в ста сорока милях к северу, там имелся аэропорт, обслуживающий внутренние рейсы. Достаточно для начала. Лок смотрел в зеркальце заднего вида. Он обильно вспотел, но температура тела и сердцебиение постепенно возвращались к норме. Чувство приподнятости, радостного возбуждения преобладало над потрясением от неожиданного нападения на него.

Кактусы мелькали вдоль дороги, словно указатели. Сзади не было видно автомобилей, преследовавших его или хотя бы ехавших с той же скоростью. Если повезет, то у него есть около получаса, прежде чем полиция поднимет вертолет для наблюдения за автострадой № 17 и другими дорогами, ведущими из города. Женщина-врач даст описание своей машины и описание его внешности. Не пройдет и получаса, и его опознают как Джона Лока, беглого преступника. А если они спросят медсестру у входа в палату Грейнджера, то понадобится еще меньше времени.

Пригороды уносились прочь по обеим сторонам автострады. Перед немногочисленными коттеджами и бунгало переливались павлиньи хвосты водяных капель, фонтанирующих из разбрызгивателей. Самолет спускался к аэропорту Скай-Харбор, металл его фюзеляжа поблескивал на солнце. Горы постепенно расступались перед машиной. Дорога начала подниматься вверх, к отрогам Нью-Ривер и пустыне Сонора. Феникс превратился в отдаленный мираж, окутанный дымкой утренней жары.

Лок начал вглядываться в разреженный воздух пустыни, выискивая приближающуюся точку – полицейский вертолет. Он осознал, что ему придется очень скоро избавиться от машины, и вздрогнул при этой мысли. Пустыня неожиданно стала более реальной, наваливаясь своей тяжестью на кондиционированную коробку маленького «ниссана». Нужно подыскать себе другой автомобиль, и побыстрее.

10. Форма бегства

– Хорошо, хорошо, – пробормотал Тургенев. – Великолепно, Иван, и поблагодари Такиса от моего имени.

Он откинулся на спинку вращающегося кожаного кресла, наблюдая за дымком, поднимавшимся от кубинской сигары, лежавшей в ониксовой пепельнице.

– Детали я оставляю на твое усмотрение. Не жарковато ли в Афинах в это время года? Ах так... – он немного посмеялся за компанию с собеседником, исполнительным директором компании «Грейнджер – Тургенев» в Греции. – О'кей, скоро я перезвоню тебе.

Положив трубку, он взял сигару и глубоко, удовлетворенно затянулся. Он чувствовал присутствие своего отражения в зеркале, занимавшем большую часть противоположной стены. Находясь в приятнейшем расположении духа, он улыбнулся отражению и даже испытал искушение подмигнуть себе. Афинская операция обернулась неожиданным успехом. Проект греческого правительства по доставке русского газа в Афины через газопровод в Болгарии, на семьдесят процентов финансируемый Европейской комиссией в Брюсселе, безнадежно отставал от графика. Чтобы избежать штрафных санкций по контракту, русские подрядчики предложили увеличить свою долю в проекте. Это составляло почти шесть процентов от общей цены, – возможно, пятьдесят миллионов долларов для «Грейнджер – Тургенев», для его компании. Кроме того, напомнил он себе, Греция оставалась его личным окном в Европу для получения многих миллионов долларов, которые можно будет выкачать из ЕЭС в течение следующих нескольких лет. Одна Греция будет приносить двадцать миллионов ежегодно ближайшие пять лет... Возможности получения прибылей были головокружительными.

Тургенев отложил сигару и протер глаза, затем вернулся к изучению отчетов, оставленных на его столе. На этой неделе он ожидал прибытия делегации ведущих политиков из республик Центральной Азии – Казахстана, Туркмении, Узбекистана и Азербайджана. Жизненно важная встреча. Газовые и нефтяные месторождения вокруг Каспийского моря назывались новым Персидским заливом. Добыча газа в Западной Сибири постепенно уменьшалась, ему приходилось заблаговременно обеспечивать позиции в Центральной Азии и Закавказье. Сооружение терминалов и газопроводов в сотрудничестве с «Шевроном» и другими ведущими мировыми компаниями было призом, превосходящим всякое воображение...

И находящимся в пределах досягаемости. Он сжал в кулак пальцы правой руки, словно разминая их, разжал их, снова сжал и продолжал выполнять это несложное упражнение, изучая отчеты. Компания «Грейнджер Текнолоджиз», которая Перейдет к нему через несколько дней, в крайнем случае через пару недель, являлась ключевым звеном в его стратегии. Грейнджер-младший должен был отступить в сторону – Тургенев зашипел сквозь зубы, вспоминая Билли в тот последний вечер в Мэриленде: потного, виноватого, дерзкого от отчаяния. Билли следовало продать ему свою долю или как минимум согласиться, что центральноазиатский проект станет их будущим – общим будущим – на следующие двадцать пять лет. Но Билли не понимал этого, не соглашался с очевидными фактами... Бедный Билли.

Тургенев закончил чтение. План был разработан четко и нацелен на максимальный эффект – даже в разделе устранения Билли Грейнджера и фактического приобретения компании. Финансирование, стратегия... и убийство. Смерть Билли была примером ведения бизнеса другими средствами. Он улыбнулся про себя, сознательно исказив цитату из фон Клаузевица.

Против всего этого Лок был обычной мухой, жужжавшей за стеклом его кабинета, безвредной неприятной деталью будней вроде надоедливого нищего на улице.

Рука Тургенева прошлась по бумагам, стряхнув маленький серый столбик сигарного пепла. Смерть сестры Лока, разумеется, была неизбежной. Если бы не удалось убрать Билли в сжатые сроки и представить убийство как совершенное с целью ограбления, проблему устранения пришлось бы решать в течение еще некоторого времени после той ночи. Таким образом, оказавшись рядом с Билли, Бет автоматически поставила себя в опасное положение. Запоздалый всплеск угрызений христианской совести из-за героина решил судьбу Билли, – впрочем, как и необходимость направить «Грейнджер Текнолоджиз» на выгодную разработку нового нефтегазоносного региона в Центральной Азии. Тургенев был просто обязан тем или иным способом получить контроль над американской компанией к моменту прибытия делегации. Только в этом случае он мог выдвинуть целый пакет предложений, единую программу, способную перевесить щедрые посулы других консорциумов.

В конечном итоге отпадет нужда и в героиновой подпитке... но это время еще не настало. Контрабанда ученых-ядерщиков и инженеров в Иран и Ирак тоже вскоре окажется ненужной. Однако сейчас она обеспечивала ему присутствие и рычаги давления на Среднем Востоке, способ вести дела с теми правительствами, от которых дистанцировался Запад.

Тургенев взглянул на часы. Было около полуночи. Женщина приехала гораздо раньше и теперь ожидала его, словно наложница в гареме. Он усмехнулся. Пора спатиньки... Наклонившись, он поднял листок факса, упавший на пол там, куда он небрежно бросил его полчаса назад. Листок свернулся в трубку. В факсе сообщалось о бегстве Лока из клиники Маунтин-Парк. Лок говорил с Ван Грейнджером и наверняка узнал все, что его интересовало. Это должно было бы рассердить Тургенева, но сейчас он пребывал в слишком благодушном настроении. Лок превратился в объект охоты на всей территории Соединенных Штатов. Он был прокаженным, изгоем, не имевшим пристанища. Когда его арестуют, – если полицейские смогут опередить людей Тургенева, – кто ему поверит? Он считался сексуальным маньяком и убийцей, его жертвой пала пятнадцатилетняя наркоманка, занимающаяся проституцией, чтобы удовлетворить свою растущую потребность в героине. Имелись даже свидетели. Лок никогда не выкарабкается на свет Божий...

...хотя его смерть, безусловно, была бы более простым решением.

Тургенев положил факс на стол и в последний раз мельком взглянул на печатные строчки. Люди Тяня, работавшие в одной упряжке с его собственными наемниками, не дадут Локу даже выехать из Аризоны. У них имелся регистрационный номер машины, ее описание, даже свидетельские показания человека, видевшего автомобиль на автостраде № 17, ведущей на север, в пустыню. Тем лучше.

Выключив свет в своем кабинете, Тургенев принялся тихо насвистывать. Несколько секунд он наблюдал за тусклыми огоньками системы безопасности и хлопьями снега, медленно падающими за окнами темной комнаты. Потом он закрыл и запер за собой дверь и поднялся в спальню по широкой лестнице с дубовыми перилами, изукрашенными искусной резьбой.

* * *

Доехав до Рок-Спрингс, Лок свернул с автострады № 17 на запад, к местечку под названием Бамбл Би. Пыль пустыни проносилась через весь городок, увлекаемая порывами легкого ветерка. Деревянные лавки, отель, жалкая пригоршня домов – все казалось высохшим от долгого пребывания на солнце. Даже изображенная над рестораном физиономия полковника Сандерса казалась старше и продубленнее, чем обычно. Гараж и заправочная станция соседствовали с «Жареными Цыплятами Кентукки» и большой вывеской главного магазина поселка, объявлявшей о том, что в наличии имеются джипы напрокат для туристов. Это было именно то, что искал Лок. Облегчение прокатилось по всему его телу, словно дрожь от приближающегося поезда метро.

Дорожный транспорт ограничивался парой грузовичков-пикапов и Пыльным «олдсмобилем». Фигуры в джинсах и стетсоновских шляпах усиливали ощущение безвременья, словно местечко было обойдено годами так же бесповоротно, как и автострадой, соединявшей два штата. На западе и на юге торчали скалы, словно сломанные зубы в охристых песчаных деснах. Неизменные кактусы сагуаро и сосновые рощи затемняли склоны гор на севере.

Тело Лока дрожало от нервного напряжения, когда он вышел из автомобиля в удушающую жару, словно в недра раскаленной печи. От пыли першило в горле, пыль скрипела на зубах. Ветерок казался дуновением из открытого сталеплавильного горна, но, даже несмотря на это, испарина, проступившая у Лока на лбу, была холодной. Каким бы мумифицированным ни выглядело это местечко, люди в нем все же читали газеты, смотрели телевизор и слушали радио. Лок припарковал автомобиль в тени старого трейлера, стоявшего за гаражом. Облезлый кузов надежно заслонял «ниссан» от взглядов с улицы. Вытащив спортивную сумку, Лок запер дверцу, потом бросил ключи на пыльную сухую землю и пинком отправил их под автомобиль. Затем он направился к магазину, поглядывая вокруг с беззаботностью, наигранность которой чувствовал даже он сам. Лок кивнул старику, примостившемуся на жестком стуле в глубине деревянной веранды. Пыль поскрипывала под туфлями: городская обувь, городской костюм. Лок прочистил горло и вошел в относительно прохладное помещение магазина, где стоял запах затхлости. Время перевалило за полдень. Лок смертельно устал от откровений в жаркой больничной палате и чувства неопределенности.

– Доброе утро.

Владелец магазина, одетый в вельветовую рубашку и джинсы – его выпирающий живот разделялся пополам узором рубашки над поясом, – молча изучил его взглядом, а затем спросил:

– Чего это ты оставил машину в таком укромном уголке?

– Я, э-э... просто не хотел, чтобы она торчала на дороге, – неловко ответил Лок. – Я хотел взять напрокат джип, съездить на экскурсию в пустыню.

– Джипы у нас имеются. Ты сам из Феникса?

– Проездом. Моя жена лежит там в клинике. Аппендицит. С ней все в порядке, но мне неохота околачиваться вокруг без дела, пока ее...

– Я не твой отец, паренек, ты не обязан мне ничего объяснять. Хочешь получить джип – могу сдать напрокат. У тебя есть одежда для пустыни, сапоги?

В испытующем взоре хозяина лавки мелькнуло оживление. Никакой подозрительности, обычное любопытство при виде приезжего чудака из города да, может быть, завуалированное презрение.

– Все, что тебе понадобится, можешь найти здесь, – продолжал он, и предвкушение наживы заблестело в его выцветших голубых глазах. Его рука осторожными движениями ласкала седеющую бороду, словно доила корову. Лок был рад его деловитости, его готовности нагреть руки на городском пижоне, выглянувшем на солнышко для познавательного, но безопасного путешествия по пустыне.

– Ты должен заполнить страховку. У меня есть бланки, – добавил хозяин, сопровождая Лока к стойке перед окном, выходившим на автостоянку и заправочную станцию. На прилавках лежали охотничьи ружья и пистолеты, кожаные сапоги, плотные рубашки, ножи. Лок тщательно следил за своим дыханием. Место было похоже на пещеру из восточных сказок.

– Хочешь выписать охотничью лицензию, парень?

– Было бы очень кстати.

– Ты стреляешь достаточно хорошо, чтобы не поранить себя или кого-нибудь еще?

Лок кивнул. Владелец магазина разложил перед ним бланки аренды автомобиля, формы для страховки, охотничью лицензию. Лок вынул свой паспорт и сразу же столкнулся с удивленным взглядом бородача.

– Ты что, собираешься удрать из страны с моим товаром? – спросил тот.

– Только если встречусь с индейцами, – Лок натянуто улыбнулся, и новый приступ напряжения обручем стянул его голову.

– Эти городские парни! – владелец магазина громко фыркнул. – Иди, выбери себе подходящую одежонку и ружьецо, пока я буду возиться с твоим паспортом. Как вы говорите – экономия времени.

Он водрузил на нос очки в проволочной оправе и стал рассматривать паспорт, выглядевший подозрительно новым – во всяком случае, так казалось Локу. Паспорт был на имя Джеймса Лоуренса, жителя Балтиморы, занимавшегося рекламным бизнесом.

– Приехал в отпуск? – услышал Лок.

– Родственники моей жены живут в Фениксе, ушли здесь на пенсию.

– А, понятно.

Лок выбрал две рубашки и пару джинсов с полок, попробовал натянуть сапоги. Затем он изучил стеклянную витрину с пистолетами. Там был «смит-вессон» калибра 0.459 – оружие, которым он пользовался на полевых заданиях. Ружья и винтовки стояли на стойке возле окна.

– Тут у тебя балтиморский адрес, а какой адрес в Фениксе?

Лок назвал фальшивый адрес на Кэмел-роуд, и бородач принялся писать. Сам Лок предпочел бы автоматическую винтовку М-16, но он знал, что, будучи гражданским лицом, должен выбрать нечто более похожее на оружие для охоты. Он протянул руку, осторожно прикасаясь к каждому из ружей по очереди. Купить одно из них означало заключить некую сделку с реальностью, перейти грань, из-за которой не будет возврата.

В ассортименте имелся первый безмагазинный карабин Рюгера, выглядевший так, словно он хранился здесь со времени своего изобретения. Хорошее оружие, но точность боя сохраняется лишь на небольшом расстоянии. Лок выбрал другой «рюгер», винтовку «мини-14», на которую можно было установить телескопический прицел, и сменные магазины вместимостью до тридцати патронов. Магазин на десять патронов показался ему оптимальным вариантом, учитывая вес оружия. Ружья он проигнорировал.

– Ты закончил выбирать, парень?

– Да.

Лок указал на «рюгер» и телескопический прицел, лежавший под стеклом, затем выбрал «смит-вессон» и охотничий нож. Рубашки, джинсы и сапоги он сложил рядом с оружием.

– Похоже, ты собираешься серьезно поохотиться, – насмешливо заметил владелец магазина. В его глазах блеснула алчность. Он едва удерживался от искушения радостно потереть руки.

У деревянной веранды притормозил почтовый фургон, и Лок инстинктивно отпрянул. Водитель открыл дверцу и выбросил пачку газет, приземлившуюся рядом со стариком на жестком стуле.

– Хочешь газетку?

– Нет, спасибо.

Владелец магазина пожал плечами.

– Ладно, сами почитаем. Еда на той стороне улицы, парень. Не у старины Сандерса, а в кафе рядом с ним. Кушай в свое удовольствие. Кстати, тебе ведь понадобится снаряжение для лагеря, верно? – его ухмылка плотоядно расширилась.

Через пятнадцать минут Лок наконец получил джип. Его лицо красовалось на первой полосе газеты из Феникса, лежавшей на веранде у ног дремлющего старика. Он снова вздрогнул. Его костюм лежал в спортивной сумке – владелец магазина разрешил ему переодеться за рудиментарной занавеской в сумрачном углу магазина. Фотография Лока, предоставленная вашингтонским департаментом полиции, настойчиво требовала опознания. По всей вероятности, оно произойдет через несколько секунд после того, как владелец магазина разрежет грубую бечевку на кипе газет. Затем он позвонит в полицию Феникса... Лок почувствовал, как все его тело обмякло. Его решимость схлынула, превратилась в огромную тяжесть, тянувшую его вниз. Он едва прислушивался к советам и предупреждениям бородача, взяв дорожную карту из его рук с рассеянной, почти идиотской улыбкой. Владелец магазина с сомнением взглянул на него и пожал плечами. «Джип застрахован, ты заплатил за снаряжение, – говорил его взгляд. – У меня не будет проблем, если ты заблудишься и подохнешь в пустыне».

Лок завел двигатель джипа и отъехал от магазина по единственной улице поселка. Он чувствовал, что владелец магазина следит за его отъездом. Еду можно купить и позже. Сейчас важнее всего было выбраться из Бамбл Би, пока не поднялась тревога. Лок проголодался, в горле саднило от жажды. Медленно увеличивая скорость, он поехал на север к автостраде № 17.

Пустота в его желудке становилась невыносимой. Костяшки пальцев, вцепившихся в руль, побелели от напряжения.

«Серьезная охота». Это было сказано в насмешку. Но скорее всего дело и впрямь дойдет до серьезной охоты.

* * *

Серьезная охота...

Карабин и пистолет были частью сложной шарады, которую Лок никак не мог решить. Немного севернее Хордз-Джанкшн он съехал с автострады на грунтовую дорогу, плавными изгибами уходившую к лесистым горным склонам. Через полчаса он припарковался под деревом паловерде, спугнув с ветки дикого голубя. Он наблюдал, как птица сделала круг в воздухе и затем опустилась обратно на свое место. Его мысли вернулись в прежнее русло. Это не доведет до добра. Нет смысла вечно убегать. Он не может улететь от них... Лок выключил двигатель, и вокруг сразу же воцарилась тишина, давившая ему на уши, словно вода на глубине.

Песня крапивника пронзила молчание пустыни, уменьшив давление внешнего мира, но не избавив от груза мыслей. Некуда бежать... Неопровержимый факт: тело девушки, лежащее на кушетке в его квартире. Наверняка имеются улики, показания свидетелей. По всей стране развернулась охота на человека.

Лок поднял лицо к небу и плотно закрыл глаза. Открыв их, он увидел бочкообразные стволы чолл[6], кусты бычьей колючки. В дуновении ветерка ощущался привкус пыли. Пыль оседала на его руках. Его голова медленно склонилась на рулевое колесо.

Лок был голоден. Он купил продукты на одной из станций техобслуживания перед Хордз-Джанкшн – там, разумеется, его запомнят, дадут его описание любому, кто спросит, – но постоянное ощущение тошноты не позволяло ему прикоснуться к пище. Оно было сродни отчаянию, ауре неудачи, окружавшей его.

Пит Тургенев находился на расстоянии семи с половиной тысяч миль от него, в далекой Сибири, в то время как он убегал от людей Тургенева, Тяня и полиции. Сознание этих жестоких фактов преследовало его в течение всей поездки, как бы сильно ему ни хотелось забыть о них. Они полностью завладели его мыслями с того момента, когда он остановился купить еду, запасные канистры с бензином и водой. Пит Тургенев находился в полной безопасности, а Лок между тем быстро и неотвратимо приближался к гибели. Бессильная, бесцельная ярость – вот все, что ему оставалось. Его фотография, наверное, красовалась уже в пятидесяти газетах дюжины штатов. Выхода не оставалось.

Крапивник продолжал свою странную скрипучую песню где-то на краю сознания Лока. Лица Бет, Кауфмана, Билли, Ван Грейнджера и убитой девушки кружились в его памяти, но чаще всего появлялось лицо Тургенева. Лица двигались, как отдаленные кометы, – слишком отдаленные, чтобы иметь какое-то значение для него. Песня крапивника, лица, жестяной шелест листвы дерева паловерде, песня крапивника, ветерок, жужжание мотора, крапивник, ветерок, жужжание мотора... ветерок, затем только стрекот мотора – все громче и громче. Лок рывком пришел в себя и поднял голову. Вертолет прошел низко над джипом, выбрасывая перед собой облако пыли, маскировавшее его приближение. Затем черное насекомое развернулось и уже уверенно направилось к Локу.

Вертолет, но не полицейский. Почему-то эта мысль доставила ему огромное облегчение. Это был Тянь или люди Тургенева, и беглец требовался им мертвым. Лок повернул ключ зажигания. Двигатель заурчал, проснувшись к жизни, но его звук потонул в грохоте пролетающего вертолета. Холодная тень летательного аппарата промелькнула по капоту. Лок вглядывался в облака взметнувшейся пыли, пока колеса джипа впустую вращались в придорожной рытвине. Красноватая пыль оседала на его руках и плечах. Маленький «белл» легко, как танцор, развернулся вокруг своей оси и нацелился на добычу, словно гончая, готовая к последнему броску.

Двигатель джипа взревел, задние колеса подпрыгнули и высвободились из рытвины. Из открытой дверцы вертолета высунулась голова, и белые руки протянули в его направлении черную палку, словно собираясь разворошить муравейник. Первая пуля отрикошетила от борта. Лок выехал на грунтовую дорогу, пересек ее и нырнул в заросли кактусов и кустарника. Ветви тянулись к нему со всех сторон, словно жадные цепкие руки, бешено хлестали по ветровому стеклу, целились ему в лицо.

Тень вертолета остановилась над ним, когда он резко крутанул руль, чтобы избежать столкновения с огромным кактусом, который, казалось, выпрыгнул из земли на пути автомобиля, взмахнув своими жесткими, утыканными шипами отростками в попытке остановить его бегство. Тень на мгновение скользнула в сторону, затем вернулась на место. Зеркала заднего вида были покрыты пылью, и эту пыль поднимали не только джип и вертолет. Появился другой автомобиль, примерно в ста ярдах позади джипа.

Локу стало очень холодно. Машина подскочила на булыжнике, и рулевое колесо едва не выскользнуло из его потных ладоней. Его сердце ухнуло вниз, когда еще две пули, выпущенные с вертолета, с жужжанием впились в капот джипа. Другой автомобиль продолжал преследовать его в облаке пыли.

Лок поднял голову. Вокруг было сумрачно, как при песчаной буре. Пыль маскировала его, мешала целиться стрелку в вертолете. Оставалось лишь продолжать движение, создавая защитную завесу. Джип грузно переваливался, продираясь сквозь плотные заросли кустарника, круша низкие ежовые кактусы, почти по наитию водителя сворачивая перед чоллами и деревьями паловерде. Горы казались очень далекими. Ветровое стекло разлетелось вдребезги возле его руки, окатив ее острыми иголками. Потеки крови смешались с густым слоем охристой пыли на тыльной стороне его рук. Песчаный вихрь позади неумолимо приближался.

Он несколько раз крутанул руль и выехал в кончавшуюся тупиком аллею древовидных чолл, собравшихся, словно престарелые наблюдатели, вокруг сухого оврага, когда-то, должно быть, служившего руслом ручья. Джип вкатился в пересохшее русло, передние колеса на мгновение замерли, бешено вращаясь в воздухе, коробка передач протестующе заскрипела, прежде чем покрышки восстановили сцепление с почвой. Узкая лощина, древовидные чоллы, нависающие с обеих сторон. Песчаное облако над головой Лока вращалось, словно подхваченное маленьким смерчем... Лишь затем, когда вертолет завис под безумным углом, Лок осознал, что джип начал взбираться на другой берег оврага, а он не успел вовремя повернуть руль. Мощности двигателя не хватало, и автомобиль медленно сползал назад, заваливаясь на бок, словно крупное животное под наркозом.

Снова скрип коробки передач, затем визг той пары колес, что была выше, и бешеное вращение другой пары. Лок выключил зажигание в тот момент, когда джип повалился на бок и медленно съехал вниз, с величественным достоинством остановившись на дне оврага. Все происходило, как в замедленной съемке. Лок не ощутил ни толчка, ни удара. Несколько секунд небо вращалось у него перед глазами, но эффект временной дезориентации длился недолго. Древовидные чоллы невозмутимо возвышались по обе стороны оврага, их игольчатая плоть выглядела как гроздья незнакомых фруктов. Лок выбрался из машины, подхватив «рюгер», выпавший с заднего сиденья на песок. «Смит-вессон» он засунул за пояс джинсов. Ему казалось, что он плывет в пыли к причудливой тени ближайшей из древовидных чолл. Пули клевали пыль вокруг джипа. За ревом турбин Лок различал звуки выстрелов и рокот двигателя приближавшегося автомобиля. Из-за отростков кактуса он смог разглядеть, кто сидит в вертолете.

Их было трое. Он узнал Тяня, сидевшего между пилотом и стрелком. Затем их лица исчезли в вихре охристой пыли. Лок опустился на четвереньки под невысоким откосом, весь сжавшись, ощущая дрожь почвы под собой. Рокот двигателя приблизился – кажется, это был еще один джип. Двое мужчин, трое? Он прижал винтовку к щеке, словно металл мог охладить его внутренний жар. Все закончится здесь.

Автомобиль остановился. Лок прислушивался к звуку двигателя, работавшего на холостых оборотах, к неразборчивому обмену фразами по рации или радиотелефону. Теперь, когда он не двигался, дневной зной пустыни облегал его так же плотно, как вторая кожа. Он будет поджариваться на этом месте до тех пор, пока они не придут за ним.

Лок услышал, как хлопнула дверца автомобиля. Вертолет, словно собираясь занять более выгодную позицию для наблюдения или же дистанцироваться от необходимого, но неприятного акта насилия, поднялся выше и завис над другой стороной оврага, напротив лежавшего на боку джипа. Представление началось.

...Неизбежная гибель...

Лок быстро перевернулся на спину, напрягая мышцы, и выстрелил из «рюгера» в тот момент, когда человеческая фигура прыгнула в овраг, пролетев шесть или семь футов. Уже в падении она превратилась в мертвую массу и рухнула в пыль. Серый костюм, винтовка М-16 в неподвижной руке. Послышался чей-то возглас. Лок побежал прочь. Он скорее ощущал, чем слышал, как вертолет подлетает ближе, словно рассерженный его неожиданным проворством. За его спиной слышались крики, но теперь уже предостерегающие. Преследователи спускались в овраг, однако явно не торопились подставляться под пули.

Вертолет нависал над ним. Пули вонзались в почву вокруг него. Винтокрылая машина наклонилась, словно человек, заглядывающий в глубокий колодец. В таком положении стрелок, удерживаемый эластичными ремнями, мог высунуться подальше, прицелиться поточнее. Лок наблюдал за медленным, осторожным увеличением угла наклона вертолета. Он мог видеть лицо стрелка, его губы, растянутые в улыбке. Как и пилот, стрелок был белым. Тянь казался ребенком, зажатым между двумя взрослыми во время захватывающего представления. Лок бездумно поднял винтовку и выстрелил один раз, другой... пятый, шестой, седьмой. Стрелок повис в паутине ремней, словно тряпичная кукла. Плексигласовые стекла кабины вертолета покрылись матовой сеткой трещин. Лок уже не различал Тяня и пилота, только лицо стрелка, который по-прежнему улыбался ему, болтая руками в такт движениям винтокрылой машины...

...которая медленно оседала вниз, словно лопасти вертолета потеряли контакт с воздухом. Аппарат вздрогнул и устало свесил нос к земле в жарком воздухе, взметая тучи пыли внизу.

Лок на ощупь вставил в «рюгер» новый магазин, продолжая с восторгом зачарованно наблюдать за медленной смертью машины. Вертолет падал рядом с ним, совершенно утратив угрожающий вид. Он был безвредным, как и мертвец, свисавший из открытой дверцы с бессмысленно болтавшимися руками. Лопасти сливались в головокружительный сверкающий круг, все ближе и ближе к Локу...

...Чары рассеялись. Лок очень медленно поднялся на свинцовых ногах и побрел прочь, как по глубокой воде, – прочь от последнего нырка вертолета. Потом он ничком упал на землю, выбросив в сторону руку с винтовкой.

Вертолет врезался в откос оврага, вспахивая песок и гравий, наваливая на себя груды сухой, мертвой почвы. Грохот отдавался в зубах и костях Лока, земля тряслась под ним, словно в лихорадке... Скрежет металла, хлопки лопающихся стекол. Звуки мало-помалу стихали, но еще долгое время после того, как наступила тишина, Лок прижимал ладони к ушам. Затем он перевернулся на спину, подтащил к себе винтовку и сел среди куч развороченной почвы, растерзанных древовидных чолл в туче пыли.

Меч сломанной лопасти торчал из сухого русла ручья, другая лопасть вонзилась в откос оврага. Вертолет был завален раздавленными кактусами, темной землей, покрыт пылью. В кабине невозможно было что-либо разглядеть. Казалось, вокруг не осталось ни одного живого существа, кроме Лока. Он поднялся на ноги и нетвердым шагом направился к разбитой машине.

Стрелок попал под вращавшиеся лопасти. Темные пятна на фюзеляже и разбитых стеклах были оставлены не только кактусовым соком и охристой почвой. Труп лишился головы, а то, что осталось, изодранное почти в лоскутья, по-прежнему свисало на измочаленных ремнях, как будто собиралось несмотря ни на что довести дело до конца и убить Лока.

Лока вывернуло наизнанку. Он блевал желчью до тех пор, пока у него не заболело горло, а затем вздрогнул от внезапного ледяного холода, словно солнце уже зашло за горизонт. Дверца со стороны пилота распахнулась, свисая на одной петле. Сам пилот, жестко пристегнутый к своему сиденью, невидящими глазами смотрел на паутину, сотканную выстрелами Лока на плексигласе. Лок наклонился над трупом – одна дыра в груди, другая в левом виске – и увидел тщедушное тело Тяня, лежавшего со сломанной шеей. Одну руку вьетнамец подвернул под себя, другую вытянул вперед, словно что-то отстраняя. Тянь был мертв.

Услышав звук захлопнувшейся дверцы, Лок вздрогнул, как от удара. Через несколько секунд взревел двигатель, колеса заскрежетали по гравию, и автомобиль, стоявший в ста ярдах от него за высокими кактусами, покатил прочь. Пыль вилась за ним вдоль края оврага.

Один из них уже умер. Им недостаточно хорошо платили, чтобы у них появилось желание довести дело до конца после смерти Тяня и без поддержки с воздуха. Выжившие пехотинцы бежали с поля боя.

Лок отошел от искореженного летательного аппарата в тень одной из древовидных чолл. Он опустился на песок в благословенной тени, баюкая винтовку на коленях; его голова неудержимо клонилась на грудь от опустошающей усталости. Он закрыл глаза, пытаясь не думать о мухах, уже жужжавших над телами в вертолете.

Спустя довольно долгое время, если судить по положению солнца, он проснулся от шума какого-то летательного аппарата, пролетевшего низко над ним в западном направлении. Протерев глаза, он заметил одномоторный самолетик, спускавшийся к невидимой посадочной полосе в трех или четырех милях от того места, где он находился. Было очевидно, что этот самолет не занимался его поисками. У Лока разболелась голова, перед глазами плясали крошечные искры. Должно быть, грунтовка, на которую он съехал с автострады, вела к маленькому аэродрому.

Он посмотрел на перевернутый джип и покачал головой. Пожалуй, ему будет не под силу починить машину в одиночку. Придется идти пешком. Послышалось воркование дикого голубя, затем пронзительная песня крапивника. Мухи, клубившиеся над местом крушения вертолета, издавали слитный деловитый гул.

Лок рассмотрел возможность позвонить Фолкнеру в Вашингтон, но отбросил ее. Он помнил статью в газете, прочитанной на станции техобслуживания. Девушка была наркоманкой и проституткой, он якобы подцепил ее на улице. Автомобиль, взятый им напрокат, видели в округе. Да, Тургенев держал его в ящике с плотно запечатанной крышкой.

Несмотря на то, что он сделал здесь...

А что, собственно, он сделал? Избавился от непосредственной угрозы. Дал себе передышку, – возможно, на несколько часов, – и часть этого времени уже потрачена на сон.

Ничего другого ему не оставалось. Тургенев сжег за ним все мосты.

Вода... он должен найти воду. Потом чего-нибудь поесть. Нужно добраться до посадочной полосы до наступления темноты.

* * *

Игорь Трешиков, шеф УВД Нового Уренгоя, с печалью смотрел на Воронцова, чья голова покоилась на больничной подушке. Правая рука начальника следственного отдела была скована тяжелым лубком, голова забинтована, а гипсовый корсет под одеялом фиксировал сломанные ребра. На его челюсти чернели кровоподтеки, на скулах остались пятна от ожогов.

Трешиков неуверенно переминался с ноги на ногу. Люди Воронцова – Дмитрий Горов, Марфа, сама только что вставшая с больничной койки, и Голудин – собрались вокруг постели, как церемониальные телохранители.

Воронцов смотрел на Трешикова мутным взглядом, и начальник УВД пытался пробудить в своей душе возмущение, овладевшее им, когда он получил инструкции от Бакунина. Теперь праведный гнев мог послужить для поддержки его авторитета и достоинства во время свидания с Воронцовым. Глядя на своего подчиненного, Трешиков чувствовал себя так, словно его обвинили в предательстве.

– Я... мне постоянно сообщали о твоем состоянии, Алексей, – это было все, что он мог выдавить из себя сейчас. Девушка презрительно усмехнулась. Глаза Воронцова ненадолго закрылись, а затем снова открылись – медленное, отрешенное движение. По словам врачей, мозг не получил серьезных повреждений. Да, было сильное сотрясение, но вполне излечимое.

– Террористы, разумеется... – Трешиков проглотил окончание фразы. До телефонного звонка Бакунина он мог бы поверить в эту удобную выдумку, даже действовать в соответствии с ней. Повальные обыски, аресты, допросы – все, чтобы добраться до террористической ячейки, совершившей покушение на сотрудника правоохранительных органов.

Бакунин, не утруждая себя объяснениями, приказал ему отстранить от расследования Воронцова и его людей. Этим он взорвал вымысел изнутри так же бесповоротно, как те люди, чье могущество не могло подвергнуться и – малейшему сомнению, взорвали квартиру Воронцова.

Губы Воронцова раскрылись, как раковина устрицы.

– Вера Силкова убита вместе с ребенком, – слабым бесцветным голосом произнес он.

После секундного замешательства Трешиков вспомнил о двух случайных жертвах взрыва: молодая женщина, чья-то любовница, и ее ребенок. Их квартира располагалась рядом с квартирой Воронцова. Взрывчатка была заложена в телевизор, детонатор сработал от радиосигнала. Воронцов задержался на лестничной площадке перед дверью, разговаривая с соседкой. Террористы... Они проникли в квартиру под видом техников, искавших протечку газа. Вероятно, они неправильно рассчитали время, поторопились с детонацией. Как бы то ни было, взрыв раздался на десять секунд раньше нужного времени – хотя и не для молодой женщины, сидевшей за столом с другой стороны стены, отделявшей ее спальню от гостиной Воронцова, где стоял телевизор. Она и ребенок погибли мгновенно.

– Ужасное дело... – начал Трешиков, снова зашаркав ногами, когда эхо требовательного, жесткого голоса Бакунина пробудилось в его памяти. – Я... – он сноба замолчал.

Свободная рука Воронцова шевельнулась на одеяле.

– Я понимаю, как вы расстроены, шеф. Но она оказалась попутным фактором.

Тон был сочувственным, но за ним скрывалась ледяная ирония. Дмитрий Горов выглядел смущенным. Молодой оперативник и женщина отошли от постели в другой конец просторной больничной палаты, предназначенной для одного пациента. Начальник УВД сумел настоять хотя бы на выделении одноместной палаты, хотя ни чин, ни состояние Воронцова не требовали такого внимания к нему.

Трешиков кивком попросил Горова отойти от постели и сел на стул, освобожденный Голудиным. Дмитрий, чуть-чуть помедлив над постелью, вывел двух своих коллег в коридор и закрыл за собой дверь. Трешиков немного расслабился, но это продолжалось лишь до тех пор, пока он не встретился с безжалостным взглядом Воронцова. В комнате было слишком тепло, но Трешиков чувствовал, что снять шубу означало каким-то образом лишиться последних остатков авторитета. Воронцов продолжал смотреть на него так, словно он был нищим, от которого воняло водкой и потом.

– К следующей неделе они починят тебя, и ты будешь как новенький, – начал было он, но Воронцов перебил его.

– Послушай, Игорь Васильевич, – прошипел он, мучительным усилием оторвав голову от подушки. – Послушай меня. Я чую их запах на тебе, как твоя жена чует запах духов другой женщины. Я знаю, что ты пришел отстранить меня от дела, верно?

Воронцов изучал взглядом лицо Трешикова. Огонь в его глазах пылал с такой силой, что Трешиков хотел отодвинуться, но Воронцов внезапно сжал его запястье жесткими пальцами.

– Верно. В этом-то все и дело. Кто-то приказал тебе...

– Нет, Алексей! Я пришел навестить тебя. У меня выдался первый свободный час с тех пор, как... Послушай, ты должен наконец успокоиться. Расследование теперь находится в руках ГРУ. Алексей, я просто хочу быть уверенным в том, что ты поправишься!

«Не высовывайся – и останешься в живых», – недвусмысленно говорили панические нотки в его голосе. Воронцов продолжал крепко сжимать его запястье.

– Вера Силкова убита, Игорь, разве ты не понимаешь? Они чуть не прикончили Марфу на той скважине, а теперь преуспели в убийстве невинной женщины, – шепот Воронцова становился тише, однако хватка не ослабевала. – Им нет дела до людей. Когда они попытались разнести меня в клочья, в других квартирах было полно народу. Они убили Веру Силкову и ее ребенка лишь потому, что те оказались рядом со мной! – он сглотнул слюну. Посиневшие губы раскрывались и закрывались, напоминая карикатурную рыбу, выброшенную на берег. – Мне плевать на Роулса, плевать на иранца и на всех остальных, кто умер из-за них. Но не говори мне, что это правильно, Игорь. Не говори мне этого!

Он отпустил запястье Трешикова. Тот немедленно принялся растирать руку, как будто ее жгло огнем. Голова Воронцова снова бессильно опустилась на подушку.

– Я... Хорошо, Алексей, хорошо. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Ведь я пытался удержать тебя. Тебе следовало послушать меня... выполнить распоряжение...

– Может быть, – неохотно признал Воронцов. – Что тебе известно, Игорь?

– Ничего! – воскликнул Трешиков. Это казалось правдой. Было бы прекрасно, если бы это и впрямь оказалось правдой.

– Кто позвонил тебе? Кто сказал, чтобы ты пришел ко мне?

Трешиков энергично затряс головой.

– Я собираюсь предоставить вам отпуск, майор, – произнес он, цепляясь за формальность, как за последнее оружие.

Губы Воронцова раздвинулись в улыбке, но глаза оставались жесткими, как кремень. Раньше Трешиков не замечал у него подобного взгляда.

– Бакунин? – Трешиков не сумел скрыть своего замешательства. – Я так и думал. А перед кем он отчитывается?

– Откуда мне знать? – сердито выпалил Трешиков.

– Ты мог бы догадаться.

– Я не знаю.

– Успокойся, Игорь, и помни о своих гландах.

– У меня и в самом деле... – Трешиков не разобрал насмешки.

– ...и пенсия, и дача, и жадная жена, Игорь. Я знаю.

– Тебе легко говорить, Алексей.

– Это ты избрал себе легкий путь, Игорь, – Воронцов вздохнул, его глаза наполнились болью. Казалось, разговор его утомил. Трешиков чувствовал себя оскорбленным в лучших чувствах, но любое выражение начальственного недовольства сейчас выглядело бы по меньшей мере нелепо. – Я это знаю. Сам пробовал.

– Послушай меня, Алексей, и не высовывайся, – пробормотал Трешиков.

– Я мог бы так поступить... раньше, – отрезал Воронцов. – Мы бы выдохлись, следствие уперлось бы в тупик, и все было бы нормально. Но они не могли ждать – верно, Игорь? Им некогда было дожидаться, пока это произойдет. Разве тебя хотя бы немного не задевает, что им насрать на любые правила? Они даже ведут себя не как обычные гангстеры. Их первый ответ – взрывчатка.

– Алексей, поверь, я вполне понимаю и разделяю твое возмущение. Но в итоге ты только...

– ...сгинешь со всеми потрохами? Это я тоже знаю.

– Что же тогда?

– У меня нет выбора. Больше нет. Я докопался до самой сути.

Трешиков отпрянул, словно Воронцов объявил о том, что болен очень заразной болезнью. Ему было страшно. Алексей знал даже о том, что Трешиков никому не доложит об этом разговоре. Воронцов разбирался в его слабостях, знал о его жалости к себе и об остатках обычного человеческого достоинства, которые он пытался сохранять в самых тяжелых обстоятельствах.

– И я ничего... – начал Трешиков. Воронцов покачал головой. Трешиков подался вперед; на его лбу блестели капли пота. – Считай себя в отпуске. Это также означает, что расследование заморожено. Твоя команда будет реорганизована, люди получат новые назначения.

– Когда?

– Немедленно. Ради их же безопасности, Алексей. Подумай о них, каким бы ни было твое решение.

– Постараюсь.

– Будь осторожен, Алексей. Очень осторожен.

– Хорошо, – устало отозвался Воронцов. В его голосе звучало сожаление, словно у человека, навсегда прощающегося с земной жизнью ради чего-то большего.

Трешиков был очень испуган. Возможно, в других обстоятельствах он мог бы думать о Воронцове как о непроходимом тупице, чье упрямство граничит чуть ли не с должностным преступлением... но не сейчас. Он встал, торопливо кивнул и направился к двери. Когда он оглянулся, Воронцов нарочно закрыл глаза.

Оказавшись в коридоре, Трешиков ощутил на себе взгляды всех членов команды Воронцова. К ним присоединился еще один оперативник, в котором он узнал Любина. Они расступились перед ним, но он чувствовал их враждебность. Было так, словно он вышел на некое пуританское судилище, где его вина автоматически доказывалась его обликом и поведением. Дураки, слепые идиоты!

Услышав, как распахнулась дверь, Воронцов открыл глаза. Дмитрий, Марфа, Голудин и Любин ввалились в больничную палату, смущенные и вместе с тем заинтересованные. Дмитрий устроился на краешке того стула, где сидел Трешиков, а Марфа села с другой стороны. Двое молодых людей остались стоять у двери, словно охраняя вход от непрошенных гостей. В определенном смысле так оно и было.

– Чего хотел старик? Очередное предупреждение?

– Именно так, Дмитрий. Якобы ради моего же блага. С той же целью он собирается реорганизовать следственную группу.

– Нет!..

– Может быть, это наилучший выход, Дмитрий... нет, выслушай меня. Старик смертельно испуган. Бакунин звонил ему, это очевидно. Но должен быть еще кто-то, кто стоит за Бакуниным. Наркотики, физики-ядерщики, инженеры... все это слишком умно для обезьяны из ГРУ. Вы меня понимаете?

Он поочередно взглянул на каждого из них. Один за другим они кивнули, похожие на расстроенных детей.

– Хорошо. Я хочу, чтобы вы поняли, насколько это опасно. Мы лишились последних остатков официальной поддержки. Нас бросили на произвол судьбы, и мне дали это понять. Вам ясно?

Воронцов внимательно смотрел на подчиненных. Голудин в сомнении переминался с ноги на ногу; лицо Марфы светилось энтузиазмом, который мог быть выражением невинности или безграничного доверия; Любин пытался сохранять сурово-сосредоточенное выражение лица; Дмитрий... что ж, Дмитрий оставался Дмитрием, тут уж ничего не поделаешь. Он не имел права брать себе в помощь никого, кроме Дмитрия.

– Послушайте, – устало сказал он. – Я пытаюсь наложить свинцовую примочку на раковую опухоль. Это все, что я могу сделать. Но моя голова торчит над парапетом, а ваши еще нет, – он потер свою обвисшую щеку, и трехдневная щетина заскрипела под пальцами в тишине. – Я пытаюсь напоить умирающего подкрашенной водичкой, которая не принесет ему никакой пользы. Но я не могу допустить, чтобы ваши жизни тоже пропали впустую. Вы понимаете?.. Действительно понимаете?

Он мучительно ощущал мольбу, звучавшую в его голосе. Он просил их о помощи, даже о защите – он вел себя как демагог, вбивая им в голову чуждую им идеологию.

– Не отвечайте, – прошептал он. – Просто идите.

– Что бы вы там ни говорили о свинцовых примочках, у нас есть кое-что получше, – выпалила Марфа. Она сердито посмотрела на двух молодых оперативников, словно приглашая их присоединиться к ней. – Тот героин... Коробки, в которых он хранился, – на них стоял штамп Фонда Грейнджера в Фениксе, штат Аризона. Сотрудники госпиталя, разумеется, причастны к контрабанде, но мы можем догадаться, кто должен стоять за этим...

Ее уверенность в себе как-то вдруг поблекла. Возможно, тревога или озабоченность заставили ее голос дрогнуть при следующих словах:

– Или не можем?

Голудин, казалось, находился на грани паники, но Любин с серьезным видом улыбнулся ему, и он немного расслабился, заимствуя уверенность у остальных.

– Или не можем? – саркастически повторил Воронцов.

– Тургенев, – произнес Дмитрий после короткой напряженной паузы. – Только он. «Грейнджер – Тургенев» – идеальное прикрытие для перекачки наркотиков, мы знали об этом с тех пор, как Шнейдер и Роулс вписались в картину. Постоянные перелеты туда и обратно, никаких проблем с финансированием и неприятностей с властями благодаря...

– ...полковнику Бакунину и нашему шефу, – закончил Воронцов.

– Как вы уже сказали, у него недостаточно мозгов. Или власти, настоящей власти. Такая власть есть только у Тургенева.

– Теперь вы понимаете, почему я попросил вас уйти? Всех вас... – Воронцов взглянул на Дмитрия, едва заметно покачавшего головой.

– Подведем итоги, – произнес Дмитрий. – Мне нужно уладить кое-какие старые счеты, и в любом случае мы с тобой остаемся друзьями. Любин и Голудин воображают, что им предстоит ужасно интересное приключение, как в фильмах про полицейских, а Марфа последует за вами, как собачка, куда бы вы ни пошли...

Женщина залилась краской, ее глаза гневно сверкнули, но она промолчала.

– Возражений нет? Хорошо. Тогда следующий вопрос: что делать дальше?

– На него не так-то просто ответить, – запротестовал Воронцов.

– Достаточно просто, если ты немного помолчишь, Алексей.

Воронцова смущал их чистый, кристальный энтузиазм, их слепое неприятие реальности, но вместе с тем он ощущал огромную благодарность за то, что они не бросили его.

– Вы хотите это сделать? – тихо спросил он. Быстро переглянувшись, все кивнули.

– Очень хорошо, – он вздохнул. – И спасибо вам.

В следующую секунду их энтузиазм взорвался какофонией предложений:

– Мы знаем, что где-то в городе прячутся несколько ученых...

– Нужно проверить рейсы его личного реактивного лайнера...

– Потрясти Шнейдера: он должен знать, кто...

– Паньшин – еще один ключ к...

Воронцов поднял руку, призывая к молчанию.

– Этот город опутан паутиной Тургенева. Прикоснитесь к ней в любом месте, и он узнает об этом.

Сомнений больше не оставалось. Никто, кроме Тургенева, не мог так верить в собственную неприкосновенность, чтобы взорвать квартиру начальника следственного отдела вместе с ее владельцем, абсолютно не считаясь с последствиями. Воронцов скрывал это подозрение от самого себя в те дни, когда он лежал на больничной койке, постепенно убеждаясь в том, что еще жив.

Делались огромные деньги, приобреталось влияние на Ближнем Востоке и в Мусульманском Треугольнике. За всем происходившим угадывался мощный, отточенный интеллект и огромная власть. Лишь Тургенев имел достаточно власти, чтобы держать под контролем милицию, ГРУ, американскую больницу и сотрудников компании Грейнджер – Тургенев". Лишь Тургенев мог приговорить следователя к смерти с подобной бесцеремонностью. Мысль об этом заставляла Воронцова просыпаться в холодном поту в течение последних нескольких ночей. Неясный силуэт проявлялся, как на фотоснимке, количество деталей росло, и в конце концов он ясно различил черты Тургенева. Все дороги вели к охотничьей усадьбе в тундре.

– Хорошо, – Воронцов прочистил горло. – Приступим к работе. Принесите сюда еще стулья, кофе и чего-нибудь поесть. Но помните, – его взгляд снова упал на загипсованную руку, на тонкое одеяло, прикрывавшее изуродованное тело, – помните, что одной ошибки будет достаточно. Лишь одной.

* * *

Джон Лок сидел в комнате отдыха для пассажиров первого класса международного аэропорта Торонто, ожидая вылета своего рейса канадской авиакомпании «КЛМ». Он купил билет по кредитной карточке, воспользовавшись последним из фальшивых паспортов...

...и исчерпав последние силы, как ему казалось. Нервы были на взводе, его рука, державшая бокал с бурбоном, вздрагивала каждый раз, когда он тянулся к низкому столику. Он едва ли отдавал себе отчет в том, какое сейчас время суток, и совершенно не замечал остальных пассажиров и девушку, разносившую напитки. Он оставался грязным и потным, несмотря на гладко выбритые, пахнувшие лосьоном щеки, новый пиджак и рубашку. Очередная спортивная сумка, стоявшая у его ног, была почти пуста. Две книжки в мягких обложках, еще одна рубашка, нижнее белье – все куплено в аэропорту.

Он снова посмотрел на часы, моргая воспаленными глазами. До посадки предстояло ждать еще час.

Он нашел посадочную полосу – вчера, сегодня? – почти в четырех милях от сухого оврага. Одномоторная «Сессна», которую он видел незадолго до этого, использовалась для удобрения посевов, полива полей, перевозки почты и случайных пассажиров. За соответствующую цену пилот доставил его в Рено. Лок собирался найти другой маленький частный самолет и вылететь на юг, в Мехико, но вовремя сообразил, что преследователи предугадают такой выбор пути. Янки в бегах всегда устремляются в Мехико, как будто мексиканская граница – единственная, о которой они слышали.

Поэтому он направился на север. Сперва от Рено до Сакраменто на двенадцатиместном реактивном самолете, затем из Сакраменто в Ванкувер рейсом «Бритиш Коламбия», наконец из Ванкувера в Торонто рейсом «Эйр Канада». Ни одного большого аэропорта, никаких полицейских проверок до самой Канады. Он переночевал в ванкуверском аэропорту, затем вылетел в Торонто... Следовательно, Тяня и остальных он убил вчера или позавчера. Какая разница? Воспоминание уже почти стерлось из его памяти. Теперь оно было нереальным, как и мертвое тело девушки в его квартире. Лишь начало – Бет и конец – Тургенев оставались реальными для него. Бет и Тургенев. Что начал Тургенев, то закончит он.

Он не мог думать ни о чем другом, не мог даже представить себе, что может выбрать иной путь. Да, он не мог.

11. Единичное возгорание

Джон Лок стоял в меховых ботинках, купленных в московском аэропорту Шереметьево, кутался в новое пальто, защищаясь от порывов вечерней пурги, и рассматривал руины здания. Дорожный транспорт Нового Уренгоя проносился мимо него, пыхтя и скрежеща, сверкая фарами, мигая тормозными огнями. Его щеки онемели от холода, отдававшегося тупой, ноющей болью в голове, несмотря на меховую шапку.

Локу понадобилось почти два дня, чтобы добраться из Торонто до этого дома и обнаружить, что кто-то взорвал его. Занавески хлопали, как рваные флаги, в окнах с выбитыми стеклами. Кучи битого кирпича и штукатурки, наполовину обвалившаяся крыша, никакого света. Сторож нового многоквартирного дома на другой стороне улицы сообщил ему, что «террористы попытались пришить начальника милиции». Лок знал только одного полицейского, жившего в этом ветхом здании еще дореволюционной постройки, – Воронцова, того самого «честного копа», о котором он рассказывал Бет вечером перед ее убийством. Он помнил вид дома, помнил обстановку комнат Воронцова в квартире на втором этаже. Он принял приглашение русского отобедать вместе, а затем послушать джазовые записи у него дома. Он проникся расположением к этому человеку почти сразу же после того, как инцидент в баре отеля был исчерпан. Теперь он просто стоял и смотрел на темные провалы окон, зиявшие, словно открытые рты. Дом был опечатан милицией, но Лок различал смутные фигуры, похожие на больших крыс, копошившиеся в кучах мусора. Один тащил исковерканную микроволновую печь, двое других погрузили на тележку разбитую стиральную машину и исчезли в проеме между домами.

Тургенев... Лок вздрогнул, похолодев всем телом. Тургенев мог нанести удар без промедления и лишних колебаний. Даже сторож почему-то не верил в историю про террористов, цинично пожав плечами после ее пересказа. Молодая женщина и ее ребенок погибли, другая женщина была искалечена упавшими кирпичами. Лок покачал головой. Он достаточно хорошо знал город и понимал, что здесь не было террористов: только гангстеры и рэкетиры, русская мафия. Кроме того, он помнил, что Воронцова волновала проблема распространения наркотиков – русский инспектор дал это понять в тот вечер, когда принимал Лока в своей опрятной аскетичной квартире. Героин особенно бесил его... Кажется, это было как-то связано со смертью дочери его друга? Каким бы безнадежным и даже нелепым это ни казалось, Лок хотел заручиться поддержкой Воронцова. Он должен был добиться помощи от русского. Во всем Новом Уренгое он мог доверять только Воронцову.

Чтобы добраться до Тургенева, чтобы получить хотя бы малейшую возможность убить его, Локу требовалась помощь. Помощь человека, которого он едва знал.

Нелепо. Но ничего другого не оставалось.

Наркотики, Воронцов, покушение на убийство... Тургенев. Лок чувствовал себя так, словно каждый его шаг кем-то просчитывался заранее, хотя он знал, что это невозможно. Да, вероятно, Тургеневу уже известно о его прибытии в Новый Уренгой, но Воронцов стал мишенью по чистому совпадению. Тем не менее Лок снова вздрогнул. Он больше не был игроком в шахматы, а превратился в обычную фигуру на доске.

Лок подошел ближе к развалинам дома и поддел носком ботинка обгоревший кусок паркета. Под его ногами хрустели кирпич и битое стекло. Снег уже лежал повсюду, белый снег покрывал и его плечи.

Воронцова отвезли в американскую больницу – так сказал сторож. Может ли он, американец, рискнуть, появившись в благотворительном госпитале Фонда Грейнджера? Совершенно ясно, что некоторые врачи замешаны в контрабанде наркотиков. И если Воронцов еще жив, то разве он не находится под наблюдением или под охраной?

Что еще он может сделать? Уйти? Вернуться в аэропорт? С таким же успехом можно лечь и умереть прямо здесь, с кривой усмешкой подумал Лок. Лучше уж провести ночь в тепле и тишине...

У Лока не было планов, шедших дальше разговора с Воронцовым, дальше попытки заручиться содействием русского полисмена. Когда они слушали джаз и пили водку у Воронцова дома несколько недель назад, русский казался почти испуганным пробуждением своей совести. Но трагедия его друга и подчиненного давила на него тяжким грузом моральных обязательств, заставляя преследовать наркодельцов и распространителей. Лок собирался поделиться с Воронцовым всем, что имел, а взамен потребовать от него помощи: выдать на тарелочке Тургенева, одного-единственного, или хотя бы помочь добраться до него.

Какой помощи он теперь может ожидать от Воронцова, искалеченного и беспомощного? Тот был сам по себе.

Боже, как холодно, как чертовски холодно!

* * *

– Очень хорошо. Нет, пока просто наблюдайте за ним... Уже следят? Замечательно. Держите меня в курсе дела.

Тургенев положил телефонную трубку и провел пальцем левой руки по верхней губе, словно только что сбрил усы. Он изучающе смотрел на телефон, как будто ожидая, что аппарат продолжит информировать его о местонахождении и намерениях Лока. Впрочем, намерения были очевидны. Тургенев изредка вспоминая о Локе в последние три дня, с того момента, как его люди упустили американца в аризонской пустыне. Ему казалось, что Лок отомстит за смерть своей сестры, убив Тяня, однако след американца протянулся до Рено, потом до Сакраменто и наконец до Ванкувера. Затем, оказавшись в толчее международного аэропорта, Лок сменил имя, воспользовался новыми документами. Искать не имело смысла.

Зато теперь он был в Новом Уренгое. Люди Бакунина, оставленные полковником в аэропорту почти по прихоти и уж во всяком случае не из-за каких-то опасений, опознали американца, прилетевшего последним рейсом из Москвы два часа назад. Метель, грозившая затянуться на три-четыре дня, была первой предвестницей арктических зимних бурь. В течение некоторого времени никто не сможет попасть в Новый Уренгой или покинуть город – во всяком случае, не Лок. Тургенев был удовлетворен.

Он опустил взгляд на колонки цифр, полученные при уточнении расчетов спекуляций с французским франком. По сравнению с подобными доходами за столь короткий период прибыли от героина (тем более теперь, когда он собирался прибрать к рукам «Грейнджер Текнолоджиз») казались скудными и не оправдывающими усилий. Он улыбнулся, нежно пощипывая нижнюю губу большим и указательным пальцами.

«Грейнджер Текнолоджиз» и другие компании, которые он приобретет в Соединенных Штатах, принесут ему неизмеримую власть и богатство. Полторы-две тысячи эмигрантов из России, которые составляли ядро людей, втянутых в организованный преступный бизнес Америки, были мелочью, обычными блохами. Такие люди, как он, – а возможно, только он, – достигнут гораздо более значительных высот... Он был доволен.

Его мысли со слабым ностальгическим сожалением вернулись к Джону Локу. Новый Уренгой являлся наилучшим из возможных мест, чтобы окончательно разобраться с ним. Его собственный город. Он выберет самый подходящий способ избавиться от американца, а затем натравит на него Бакунина, словно цепного пса. Лок был совершенно один, Тургенев в этом не сомневался. Концов не останется. Американец бежал из своей страны, разыскиваемый по обвинению в убийстве. Его смерть в России останется незамеченной. Он просто исчезнет, и, возможно, это будет достойный конец для того, кто умеет так долго и упорно скрываться. Печально? Да, возможно. Что там ни говори, американец был приятным человеком... но он не играл никакой важной роли. В конце концов, нет ничего обыденнее смерти одного-единственного человеческого существа.

* * *

– Слушаю вас.

Это был американский врач с еврейской фамилией – как бишь его, Шнейдер? Бакунин презрительно скривился, словно откусил от сырой луковицы.

– Мой доклад согласно вашим указаниям, – Шнейдер говорил своим обычным, сердито-жалобным, тоном. – Воронцова навестил его подчиненный вместе с женщиной. Они пробыли недолго.

– Кто сейчас охраняет его?

Шеф УВД отказался выполнять любые распоряжения, запрещавшие людям Воронцова наносить визиты в больницу Фонда Грейнджера. Бакунин не имел полномочий открыто потребовать этого. До тех пор, пока Шнейдер не пропишет Воронцову летальную дозу какого-нибудь лекарства или не придумает чего-нибудь поумнее, тот оставался в относительной безопасности.

– Другой его подчиненный. Кажется, его фамилия Голудин. Он выглядит довольно невинным и безобидным. Почему кто-нибудь из ваших людей не может отчитываться по этим вопросам, полковник?

– Он уже отчитывается, – отрезал Бакунин. – Всего хорошего, доктор.

Он положил трубку и потер зачесавшуюся мочку уха, затем поднял дымившуюся сигарету и глубоко затянулся, выпустив сизый дым к потолку своего кабинета. Шнейдер, без сомнения, трусливый ублюдок, но весьма податливый из-за своей причастности к контрабанде героина. Его можно выдать американским властям, которые распнут его; он может умереть, как и его приятель Роулс, в далекой России, где не задают вопросов. Так или иначе, его повиновение обеспечено, гарантировано почти генетически. Бакунин Довольно улыбнулся и откашлялся, прочищая горло.

Воронцов?.. Тургенев казался странно нерешительным, если вообще не расположенным благожелательно по отношению к Воронцову. Чего он дожидается – когда майор выпишется из госпиталя? Все, чего в данный момент требовал Тургенев, – это наблюдение за Воронцовым и его командой: за женщиной, толстяком Дмитрием, Голудиным и Любиным, молодым офицером-криминалистом. Начальник Воронцова вернул их к исполнению обычных обязанностей, и все они на первый взгляд занялись другими делами: изнасилованиями, мелким рэкетом, драками с нанесением тяжких телесных повреждений, обычной накипью на поверхности. Если Воронцов и оставил им какие-то распоряжения, то было не похоже, что они собираются выполнять их.

Бакунин потер подбородок жесткими пальцами, державшими сигарету. Дым, попавший в глаза, заставил его заморгать.

Нет, их поведение не выглядело подозрительным. Трудно было поверить, что после той участи, которая постигла их руководителя, у них окажется достаточно выдержки, чтобы продолжать расследование. Их тележка врезалась в кирпичную стену, ослик охромел, а сами они бродили в тумане. Конец поездки... хотя Бакунин предпочел бы устранить их тоже для верности. Не имеет значения, одного за другим или всех разом. В конце концов кто рискнет задавать вопросы или наводить справки об их смерти? Придется нажать на Тургенева в этом вопросе. Проблема была не решена, а лишь отложена до лучших времен.

Сейчас внимание Тургенева, похоже, в большей степени привлекал американец Джон Лок. Бакунин взглянул на факсимильный отчет, переданный человеком, которого Тургенев нанял для своих целей в Америке. Лок являлся сотрудником госдепартамента. Бакунин не встречался с ним в Новом Уренгое, несмотря на частые визиты американских чиновников в этот регион России. Вежливое, симпатичное, пожалуй, слишком молодое лицо смотрело на него с фотографии. Послужной список тоже чистенький и короткий. Он не казался опасным, хотя Тургенев почему-то упирал на это. Он возвел Лока на уровень значимости, превосходивший даже Воронцова.

«Очень хорошо, князь Тургенев, быть по сему, – насмешливо подумал Бакунин. – Ты у нас главный. Если ты хочешь устранить Пока, мы так и сделаем».

* * *

Его произношение и манеры казались такими же безупречными, как и его паспорт. Он был американцем, посетившим больницу, которая субсидировалась и управлялась американцами, и если ему вдруг захотелось поговорить с раненым русским милиционером, то что с того? Дежурная медсестра просто указала вдоль по коридору на дверь палаты Воронцова и равнодушно отвернулась.

Лок замешкался, положив руку на дверную ручку. Волна неизбывной усталости, смешанной с чувством горечи и поражения, прокатилась по его телу, и ему вдруг захотелось сдаться, подчиниться неизбежному. Он вдруг ощутил себя отцом, приехавшим сюда по срочному вызову из-за несчастного случая с его ребенком.

Он предчувствовал встречу со сломанной, изуродованной жизнью, ожидавшей его за дверью. Желание отомстить, которое привело его сюда в безумно-приподнятом состоянии, похожем на наркотическое опьянение, когда абсолютно все кажется возможным, внезапно схлынуло, оставив лишь тревогу, усталость и сомнения. Что может дать ему этот русский полицейский, сам едва выживший после покушения на его жизнь? Какую помощь он захочет или сможет предоставить человеку, которого едва знает?

Лок распахнул дверь. Одну руку мужчины, лежавшего на больничной койке, сковывала тяжелая гипсовая повязка, но другая свободно лежала на одеяле. Голова Воронцова была забинтована, глаза неестественно блестели, пристально рассматривая вошедшего. Лок неопределенно помахал рукой и закрыл за собой дверь.

– Я, э-э... они разрешили мне посетить вас, – неловко произнес он. Человек в постели явно удивился его появлению, но очевидное дружелюбие Лока немного успокоило его.

– Кто вы такой? – Воронцов прищурился, пытаясь что-то вспомнить. – Вы американец?

Лок кивнул.

– Мы с вами встречались.

В глазах Воронцова неожиданно промелькнуло подозрение.

– Теперь вспомнил: Джон Лок, – его здоровая рука с шорохом заползла под одеяло. – Из госдепартамента, представитель американского правительства.

Спрятанная под одеялом рука сжимала предмет, который мог быть только пистолетом. Локу показалось, что он услышал тихий щелчок сдвинутого предохранителя.

– Да, разумеется, – устало ответил он. Воронцов полностью разочаровал его. Все заканчивалось, не успев начаться.

Лок без разрешения опустился на стул рядом с кроватью и провел ладонями по лицу. Его тело наконец заставило его осознать, до какой степени он устал. Единственным наркотиком, поддерживавшим его, была жажда мести, но этого оказалось недостаточно.

– Почему вы здесь?

– Моя семья связана... была связана с этим местом – с людьми, которые здесь главные. Моя жена была замужем за ним... – Лок коверкал русские фразы, не замечая этого. – Она умерла.

Воронцов видел опущенные плечи, лицо, поросшее трехдневной щетиной, припухшие и покрасневшие глаза – лицо неудачника или человека, потерпевшего окончательное поражение. Он чувствовал себя так, словно допрашивал какого-то мелкого уголовника, не имевшего даже ясного мотива для совершения преступления. Джон Лок, человек, которого он пригласил когда-то к себе домой – в квартиру, взорванную Тургеневым, с которым он пил водку и беседовал о джазе. Тогда этот человек понравился ему. Лок казался ему таким же анонимным и достойным доверия лицом, как личный адвокат или лечащий врач.

– Но почему вы приехали сюда, Джон Лок?

Некоторое время Лок молчал. Тепло больничной палаты расслабляюще действовало на него, несмотря на напряженность Воронцова.

– Я знал, что могу доверять вам, – наконец сказал он. – Я даже рассказывал о вас моей сестре, – он слабо улыбнулся. – Моя сестра... ее убили.

– В Америке?

– Да.

– Но не американцы?

– Нет. И не по приказу американцев.

Воронцов пошевелился в постели, словно мутный, старческий взгляд Лока причинял ему физическое неудобство. Он вытащил пистолет и положил руку с оружием на одеяло.

– У нас есть... – он прочистил горло. – У нас есть что-либо общее?

– Не знаю.

Это был вопрос о возможности доверия. Воронцов не мог прочесть по лицу американца его мысли и чувства. Пытаться это делать означало обманывать себя. Теперь Воронцов вспомнил: Джон Лок знал Тургенева, был близок к нему. Лок говорил ему об этом, когда они ели китайский обед, купленный в одном из новых ресторанчиков, где торговали на вынос.

Тогда американец ему нравился. Лишь несколько недель назад...

– Кто-то должен начинать, – произнес Воронцов. – Вы?

Немного помолчав, русский спросил:

– Вам что-нибудь нужно от меня?

– А разве вы в состоянии чем-то помочь? – американец не скрывал своего разочарования при виде плачевного состояния Воронцова.

– Следовательно, вам нужна моя помощь? – тихо спросил раненый.

– Может быть.

– И это после шапочного знакомства, разговора за бутылкой водки? Вы готовы довериться мне?

– Вы были моей единственной надеждой, – ответил Лок после длительного молчания. – Я не знаю никого другого в этом городе.

Лок обвел взглядом больничную палату, остановив его на окне, защищенном двойными рамами. Снег летел в мутно-белом сиянии натриевых ламп, факел газовой вышки где-то далеко в тундре казался сигналом бедствия. Потом он внимательно посмотрел на Воронцова, осознав, что решение объяснить русскому причину своего приезда сюда было не таким уж важным. В конце концов он явился сюда добровольно.

Лок пытался вспомнить слова Воронцова о героиновой проблеме в Новом Уренгое, воскресить в памяти его гнев, его беспокойство. Но память выдавала только рассказ о каком-то инспекторе, чья дочь погибла от передозировки героина.

– Это из-за наркотиков, – сказал он. Воронцов вздрогнул и удивленно взглянул на него. – Я много знаю о них сейчас, но ничего не знал, когда мы разговаривали в прошлый раз. Я даже не слишком ими интересовался. Это была ваша проблема, а не моя. Но теперь она стала моей... – его голос пресекся от воспоминаний, горло мучительно сжалось. Откашлявшись, он продолжал: – Компания Грейнджер – Тургенев" является прикрытием для перекачки...

– Стоп, – предостерегающим тоном перебил Воронцов. – Пока что ничего больше не говорите.

Лок недоумевающе посмотрел на него.

– Это место – их перевалочный пункт, – пояснил Воронцов. – Склад.

– Господи, они оскверняют все, к чему прикасаются!

– Кто – «они»?

– Тургенев... Мой зять, хотя его уже убили, и его отец, – Лок откинулся на спинку стула и потер лицо, словно снимая толстый слой грима.

– Насколько велик их бизнес?

– Многие миллионы долларов. Вся корпорация «Грейнджер – Тургенев» выросла на прибылях от наркобизнеса.

Глаза Воронцова заблестели, затем встревоженно сузились. Оба услышали стук в дверь, а секунду спустя дверь распахнулась.

– А, это ты, Дмитрий.

– У тебя посетители, Алексей? Кто это? – Дмитрий Горов держал пакет с бутербродами для Воронцова. Из-под мышки у него торчали горлышки двух пивных бутылок.

– Американец... наш друг. Человек, у которого есть веские основания находиться здесь. Те самые наркотики, которые убили твою дочь, повинны и в гибели его сестры. Возможно, не через иглу, но связь такая же прямая.

Лицо Дмитрия, затуманившееся было от воспоминаний, сразу же приобрело заговорщицкое выражение.

– Это случайно не тот американец, которого ты приглашал к себе домой? Дипломат?

– Да.

– Чего он хочет?

– Думаю, он хочет убить Тургенева.

Воцарилась неловкая гнетущая тишина. Единственным звуком было участившееся тяжелое дыхание Дмитрия.

Знание русского языка быстро возвращалось к Локу, как нечто давно забытое, но родное. В московском аэропорту он сбивался на простых фразах. Теперь, когда все мосты за его спиной были сожжены, он странным, но почему-то успокаивающим образом стал почти таким же русским, как эти двое. Он как будто снова изменил свою личность.

– И он хочет, чтобы мы помогли ему в этом, дружище, – наконец сказал Воронцов. – Нам самим пришлось признать, что Тургенев – главная спица в колесе.

Дмитрий хмурился и кивал. Его рука с бутербродом, протянутым Воронцову, неопределенно замерла на полпути.

– Дело гораздо крупнее, чем мы могли себе представить...

– А тебе не кажется, Алексей, что ты слишком доверяешь американцу, который успел лишь войти и поздороваться?

– Послушайте... – начал Лок, но Воронцов перебил его:

– У нас нет времени на объяснения, Дмитрий. Уже слишком поздно.

Дверь снова открылась, и все повернулись к ней. К своему изумлению, Лок увидел доктора Шнейдера.

– Дэйв? Дэвид Шнейдер?

Он поднялся со стула. Выражение недоверия на лицах обоих русских поразило его еще больше, чем неожиданная встреча.

– Джон? Что ты...

Каким-то шестым чувством Лок угадал, что все изменилось и Шнейдер опасается его точно так же, как русские не доверяют Шнейдеру и встревожены тем, что он видел Лока в их обществе.

Лок и Шнейдер обменялись рукопожатием. Воронцов крепко сжал рукоять пистолета. Предохранитель был по-прежнему сдвинут в боевое положение. Конечно, поднимется шум, но при необходимости он застрелит Шнейдера... если Лок перестанет закрывать линию огня. Послышался писк сигнала, и Шнейдер вынул пейджер из кармана своего медицинского халата.

– Я вернусь через минуту, Джон. Тогда ты расскажешь мне, какого черта ты оказался здесь и к тому же в палате начальника местной полиции!

Дверь за ним закрылась.

– Быстрее, Дмитрий, убери Лока отсюда! Увези его к себе на дачу.

– Что? – Лок непонимающе уставился на Воронцова.

– Он играет в чужой команде, Лок. Шевелитесь! Кто с тобой в машине, Дмитрий?

– Голудин. А что?

– Заберите его с собой и сидите тихо, пока я не придумаю, как выбраться из этого дерьма. Двигайтесь! – Лок повернулся к Воронцову в тот момент, когда майор добавил: – Свяжись с Марфой или с Любиным, пусть приедут ко мне для охраны.

– Что здесь происходит? – спросил Лок.

– Я спасаю вам жизнь, мистер Лок. Удовлетворитесь этим.

Дмитрий уже стоял у двери и выглядывал в коридор.

– Теперь, когда Шнейдер видел вас, ГРУ и сам Тургенев узнают об этом через десять минут. Насколько я понимаю, их единственным решением будет прикончить вас на месте, – объяснил Воронцов.

– Все чисто, – сообщил Дмитрий, вернувшись в палату, и свирепо взглянул на Лока. – Теперь им известно, что ты разговаривал с нами. Какого дьявола ты вообще приперся сюда?

Лок медлил при виде его очевидной неприязни и замешательства. Он посмотрел на Воронцова, чье израненное тело напряглось и приподнялось с подушек, словно борясь с цепями, а не с гипсом и одеялами. Затем он кивнул:

– О'кей. Но как же вы?

– Просто поезжайте с Дмитрием и ни о чем не спрашивайте. Пока что я в безопасности, а вот вы – нет. Давайте, не медлите!

Дмитрий вытащил Лока в коридор, и тот подчинился настойчивости русского. Его первое разочарование превращалось в сущий кошмар. Один тяжело ранен и прикован к больничной койке, другой уже подозревает его во всех грехах, и он слышал лишь три других фамилии. Пять человек – не слишком многочисленная армия.

Он торопливо пошел вслед за Дмитрием, остро ощущая отсутствие оружия в кармане или наплечной кобуре.

* * *

– Нет, Шнейдер звонил мне лишь минуту назад. Прошло меньше десяти минут с тех пор, как он видел американца в палате Воронцова.

– Этого может оказаться достаточно, – ответил ледяной голос Тургенева. Бакунин скорчил гримасу и отодвинул трубку подальше от уха. – Какие меры вы приняли?

– Сперва я должен знать, каких результатов вы хотели бы добиться, – Бакунин осклабился и вылил остатки кофе в кружку свободной рукой.

– Прекрасно. Разберитесь немедленно и окончательно.

«Эге, кажется, он не один в кабинете?»

– Вы уверены?

– Да.

– Вы хотите убрать американца?

– Да.

– Как насчет остальных?

– Всех, кто окажется в непосредственной близости...

Да, у него явно был посетитель.

– Воронцов?..

– С ним позже. Спасибо, что дали мне знать. Обеспечьте выполнение на надлежащем уровне.

Тургенев выключил телефон и положил аппарат на стол, как будто устанавливая барьер между собой и гостем. Пурга, набиравшая силу, швыряла снежные заряды в панорамное окно кабинета, подсвеченное огоньками системы безопасности. Тургенев сел и примирительно улыбнулся своему собеседнику, который все это время стоял с равнодушным видом.

– Прошу прощения за вынужденную паузу, Хамид. Вы говорили...

Иранец, смуглый и собранный, как свернувшаяся кольцами змея, поправил большие очки с дымчатыми стеклами. Он был скорее небрит, чем бородат, воротничок его рубашки под серым шелковым костюмом был застегнут на все пуговицы.

– Мой друг, я просто сообщаю о нетерпении Тегерана в связи с задержкой груза, – он улыбнулся и сложил пальцы домиком: прямо-таки мулла из Министерства защиты Исламской Революции, а не офицер разведки. Хамид был так же безжалостен, хитер и вышколен, как лучшие офицеры КГБ. «Как и я сам», – подумал Тургенев. Однако присутствовала какая-то жуткая убежденность в его злоупотреблении властью, в актах шпионажа, в пытках и подавлении инакомыслия. Хамид, как и большинство офицеров иранской разведки, ревностно верил в идеологию. В данном случае это была религиозная идеология. Все дозволено ради Аллаха и ислама: убийства, тюрьмы и этнические чистки.

Это создавало немалые трудности в работе с Хамидом и его коллегами, включая покойного Вахаджи. Мысли Тургенева вернулись к образу свернувшейся змеи. Раздражать этих людей было так же рискованно, как совать руку в мешок с кобрами.

– Я понимаю ваше нетерпение. Хамид, друг мой, я не ищу оправданий. Сердечный приступ, случившийся с одним из моих людей, чуть не сорвал выполнение сделки, но именно отсутствие благоразумия со стороны вашего коллеги и его легкомысленное поведение послужили тому причиной, – он по-, жал плечами и развел руками над столом. – Зато мне удалось успешно пополнить небольшой список лиц, так интересующих вас. Сейчас в Новом Уренгое находятся шестеро ведущих специалистов.

– Здесь? – жадно спросил Хамид.

Тургенев покачал головой. Ему не нравилось вести дела с иранцами из-за их грубости и алчной настойчивости.

– Нет, не здесь. Но в надежном месте.

– Если это действительно ведущие специалисты, я должен отправить их немедленно!

– Даю слово, ваша программа вооружений получит мощный толчок вперед, – Тургенев обезоруживающе улыбнулся. Шарм редко производил впечатление на иранцев, они ценили лишь конкретные результаты. И хотя Тургенев полагал, что с высоты своего теперешнего положения он может оказывать большее влияние на исламский мир, чем даже Иран, и был готов к гораздо более крупной игре, он не мог рисковать, раздражая этих людей. Они имели привычку вспыхивать, словно порох.

Глаза Хамида подернулись блестящей пленкой. Иранец с шорохом провел пальцами по щетине на подбородке. Ветер за окнами тихо стонал, словно умирающее животное.

– Я всегда выполняю свои обещания, Хамид.

– Согласен. В таком случае немедленно...

– Взгляните на погоду, Хамид. Куда вы можете забрать их в такую бурю?

В глазах иранца сверкнул гнев.

– Я не знаю и не спрашиваю, с какими трудностями вы столкнулись и какой опасности подверглось наше соглашение в результате гибели Вахаджи и полицейского расследования.

Тургенев с трудом сохранял бесстрастное выражение на лице: Хамид оказался лучше информированным, чем он предполагал.

– Однако я должен быть уверен в том, что этих людей не найдут. Они будут в безопасности только в Тегеране. То, что их здесь нет, уже о многом говорит.

Тургенев хотел было развести руками, но остановился и забарабанил пальцами по столу.

– Если самолеты не летают, вы не можете вывезти их, Хамид.

– Самолет вылетит при первой возможности, – иранец мрачно покосился на окно за спиной Тургенева.

– Этого я не могу гарантировать.

– Существуют гарантии с обеих сторон, мой друг. Сейчас мы говорим о вас. Отсрочка уже слишком затянулась.

Тургеневу приходилось признать, что ему все еще необходимо расположение Ирана и Пакистана. В особенности ему приходилось противиться растущему китайскому влиянию на Исламабад. Китайцы уже запускали щупальца в Тегеран. Тургенев должен был оставаться осью сотрудничества обеих стран в ядерной сфере на ближайшее будущее; к тому же он нуждался в наркотиках из Мусульманского Треугольника, облегчавших его наступление в Америке. Героин был простейшим из инструментов и, возможно, наиболее эффективным. Многое продолжало зависеть от Тегерана и от людей вроде Хамида в Министерстве защиты Исламской Революции.

– Я запрошу подробные сводки погоды, карты, спутниковую информацию. Сделаю все, что смогу, Хамид.

– Я уверен, что этого будет достаточно, – Хамид улыбнулся, и Тургенев снова поддался искушению увидеть его змеей, разевающей пасть перед укусом. Он сделал над собой усилие и расслабился, улыбнувшись иранцу. Ему приходилось ублажать их, как слуга ублажает своего хозяина, а шлюха – своего клиента. Они были лишь нитью в тонко сотканной паутине, но конфликт с Тегераном мог отразиться на всей паутине – слухами, сомнениями и подозрительностью.

– Та женщина, которую я попросил доставить... она здесь? – тихо спросил Хамид.

– Разумеется. Насколько мне известно, ждет в вашей комнате.

Иранец встал. Его рост лишь немногим превышал пять футов. Его рука была прохладной и сухой, как кожа змеи. Тургенев тряхнул головой и крепко пожал руку Хамида.

– Желаю вам хорошо провести ночь, мой друг. Так вы позаботитесь о метеорологических картах? – спросил иранец.

– Разумеется. Приятной вам ночи.

После ухода Хамида Тургенев подошел к бару, налил себе большой бокал водки и одним глотком выпил жидкость, приятно обжегшую горло и пищевод. Русская выпивка, чтобы избавиться от запаха иранца и привкуса унижения – так-то будет лучше. Он налил себе еще водки и повернулся к окну.

Черт бы побрал эту метель. И Хамида вместе с ней.

И Лока...

Бакунину было бы лучше больше не ошибаться.

* * *

Автомобиль остался стоять там, где он остановился, ткнувшись бампером в покосившийся забор вокруг дачи Дмитрия. Его силуэт уже напоминал горбатый сугроб. В комнате все еще было холодно, несмотря на печь, затопленную Дмитрием, и керосиновый обогреватель, стоявший на разложенной газете посреди старого ковра. Мокрые отпечатки их обуви медленно высыхали на некогда полированном деревянном полу.

Лок промерз до костей от холода, казавшегося неотъемлемой частью дома. Они поели в глубоком молчании на голом деревянном столе в углу большой комнаты: консервированный горошек, сосиски, картошка. Лок проголодался почти до обморока. Молодой следователь Голудин, который вел автомобиль по обледеневшей дороге от Нового Уренгоя, держался очень скованно. Он опасался Лока, словно его предупредили, что американец несет в себе бациллы заразной болезни. Голудин казался листом бумаги, впитавшим в себя чернила мрачного настроения Дмитрия.

– Американец, ты принес нам новости, которых мы не хотели слышать! – медленно, тяжело заговорил Дмитрий, подчеркивая свои слова движениями вилки. – Какой властью он обладает! Ты думаешь, нам действительно хотелось это узнать? Я спрашиваю, разве это может помочь нам? Тургенев был вне нашей досягаемости еще до твоего появления... а теперь?

Лок развел руками.

– Я нуждался в вашей помощи. Думаете, я стал бы просить о ней, если бы не находился в отчаянном положении? Я приезжаю сюда, и что же я вижу? Горстка детективов на весь прогнивший город. Здесь нужна морская пехота, парни, а не такие увальни, как вы.

– Ты единственный американец, который у нас есть, Лок. И, прямо скажем, ты не выглядишь героем, даже если и умеешь болтать по-русски, – сердито бросил Дмитрий. Кусочек картошки, вылетевший у него изо рта, прилип к подбородку. Наступившая после его слов тишина наползала на них, словно призрачный саван.

– Да, я не Шварценеггер, – наконец пробормотал Лок. – А ты не Александр Невский. Учитывая эти недостатки, что мы можем сделать с нашей общей проблемой?

– Командует Алексей – майор Воронцов. Я уже говорил тебе, что здесь за каждым нашим шагом следят. Теперь, когда тебя видели в городе, нам конец. Это лишь вопрос времени.

– В таком случае будет лучше перенести войну в лагерь противника, не так ли?

– Как мы можем подобраться к Тургеневу? – сокрушенно спросил Голудин. – Он совершенно недоступен.

Дмитрий согласно кивнул и вытер подбородок.

– Устами младенца глаголет истина, – объявил он.

– Значит, будем ждать, пока ваш больной начальник обдумает план действий? – Лок фыркнул. – У тебя должны быть свои методы работы, приятель! Люди, на которых ты можешь положиться, способны вскрыть этот гнойник!

Лок помедлил. Несмотря на неразговорчивость Дмитрия Горова, было ясно, что контрабанда ученых, с которой столкнулись русские следователи, обескуражила их в значительно большей степени, чем героиновая проблема. Тургенев расплачивался за героин умами мужчин и женщин, работавших над советской ядерной программой. Он правил в Новом Уренгое, и инструментом его правления являлось ГРУ.

Тургенев являлся местным царьком, автократом... Он будет всеми силами скрывать преступление, которое не смогут проигнорировать даже московские власти.

– О'кей, скажи нам, что мы можем сделать, – со вздохом заключил Лок.

Дмитрий взглянул на него с меньшей неприязнью, чем раньше, но не ответил. Голудин отодвинул свою тарелку и встал из-за стола. Его сапоги скрипели по половицам, когда он подошел к окну. По стене двигалась его тень, отбрасываемая настольной лампой. Дмитрий небрежно ковырял спичкой в зубах. Лок смотрел на свои руки, молитвенно сложенные на столешнице.

– Должен же быть какой-то способ! – в его голосе звучало страдание обманутого человека. – Какая-нибудь лазейка, ведущая к нему. У вас есть улики?

– А у тебя?

– Все мои улики давно похоронены, – мрачно признал Лок.

– Твой случай очень похож на наш, Джон. Ты беспомощен. Если все, что ты рассказал о себе – правда, то ты не можешь даже вернуться домой.

– Это правда.

– И ты все-таки думаешь, будто мы можем что-то сделать?

Тень Голудина медленно, осторожно передвинулась по стене.

– Можно мне покормить кролика, Дмитрий? – неожиданно спросил Голудин.

– Что? Да, если хочешь. В кладовке есть немного...

Послышался звук, происхождение которого Лок поначалу не успел определить. Массивная тень Голудина на стене за спиной Дмитрия, казалось, еще выросла в размерах, но это был не более чем обман зрения или...

Лок повернулся на стуле в тот момент, когда Дмитрий начал подниматься. Голудин отступал от окна с поднятыми руками и искаженным болью лицом. Затем он зацепился сапогом за край ковра и тяжело упал на пол. Пуля расплющилась на излете о стенку голландской печи, разбитое окно покрылось сетью трещин, словно морозными узорами. Голудин неподвижно лежал на полу у ног Дмитрия. Секунду спустя стекла разлетелись от целого града пуль. Ледяной воздух хлынул внутрь, и Лок инстинктивно соскользнул со стула на пол.

Дмитрий, чье лицо было почти прижато к Локу, держал Голудина за воротник, словно надеялся поставить его на ноги и вернуть к жизни.

– Выключи свет! – крикнул он. – Я потушу огонь!

Лок кивнул и пополз в сторону от тела Голудина, ощущая под руками осколки стекла. Он погасил верхний свет и настольную лампу, путаясь в незнакомых переключателях. Огонь в печи сердито взревел, затем зашипел, выпустив в комнату облако дыма.

Лунный свет просачивался в комнату. Вой ветра и хлопанье занавесок покрывали все остальные звуки. Затем Дмитрий неожиданно вновь оказался рядом с Локом, раскачиваясь на полу на четвереньках, словно старая гончая, страдающая артритом. Его дыхание было хриплым и прерывистым.

– У нас нет времени, – громко прошептал он. – Оружие есть?

Лок покачал головой.

– Ты, бесполезный, ублюдок! – ярость Дмитрия напоминала гнев человека, беспомощного перед шквалом или землетрясением. Впрочем, Лок мог олицетворять для него нечто подобное. Русский отполз в сторону, и Лок услышал скребущие звуки. Вернувшись на четвереньках, Дмитрий вложил в руку Лока что-то холодное и металлическое.

– «Макаров», калибр девять миллиметров, – сообщил он. – Восемь патронов. Вот запасная обойма. Умеешь им пользоваться?

– Смогу.

– У них более мощное вооружение. Голудин, бедняга, получил пулю из автомата.

– Дом окружен?

– Я собираюсь проверить. Ты следи за входом. Мы отрезаны от автомобиля.

Он уполз в другую комнату; за мгновение до этого Лок увидел его глаза, расширившиеся от гнева и страха. Потом он услышал попискивание радиотелефона Дмитрия, пробивавшееся через вой ветра, как слабый сигнал бедствия.

– Алексей? Немедленно убирайся из госпиталя! Меня не волнует, как ты это сделаешь – бери ноги в руки и бегом оттуда... Что? Марфа там? Хорошо, давайте... Где?.. Да!

Лок начал медленно поднимать голову, пока его глаза не оказались на одном уровне с подоконником. Он слышал, как Дмитрий в соседней комнате столкнулся с каким-то предметом обстановки. Было трудно что-либо разглядеть за завесой летящего снега и колышущимися тенями. Лок вздрогнул от холода, подумав о теле Голудина, лежавшем в нескольких футах от него, и прищурился. В призрачном свете виднелся силуэт эскимосского иглу, в которое превратилась их машина, а в отдалении маячили другие силуэты, схожие по очертаниям и размеру. Но никакого движения, никаких признаков людей. Ударная группа армейской разведки. Лок поежился и резко повернулся, услышав шорох за спиной. Вернулся Дмитрий.

– Ни черта не видно снаружи, – прошептал Лок. – А у тебя?

– Их не двое и не трое, Джон. Не меньше взвода! – слова были лишь способом сдержать отчаяние, и Лок это понимал. – И этот ублюдок Бакунин командует ими. Все из-за тебя!

– Остынь, парень, – хриплым шепотом отозвался Лок. – Ради Бога, давай подумаем, как выбраться отсюда, а не как сделать их работу за них!

Дмитрий часто задышал. В его голосе слышался едва сдерживаемый гнев.

– Ну хорошо. Что ты предлагаешь?

Внезапное движение снаружи заставило Лока позабыть об осторожности, и он выстрелил. Бегущая белая фигура согнулась пополам и рухнула в снег за забором. Вспышки автоматного огня замигали, как свечи, зажженные посреди метели. Лок и Дмитрий бок о бок лежали на полу. Их тела вздрагивали от ударов пуль, впивавшихся в пол, потолок, деревянные стены.

Мало-помалу грохот выстрелов сменился завыванием ветра.

– Ты, тупой ублюдок! – услышал Лок яростный шепот Дмитрия.

– Само собой. Я насчитал шесть огневых точек, а ты?

– Пять.

– Шесть... и, возможно, столько же сзади. С меньшим количеством нельзя надежно блокировать дом. Всего выходит дюжина или даже больше. Этот Бакунин... у него нет привычки брать пленных, а?

Дмитрий покачал головой.

– В таком случае сейчас они меняют позиции и перегруппируются, так как выдали себя. Попробуй снять кого-нибудь из них, если получится. Из другого окна...

Лок поднял голову на уровень подоконника. В кустах замигало пламя, и пуля с жужжанием впилась в дальнюю стену. Лок выстрелил в направлении вспышки, но две его пули бесследно исчезли в снежном буране. Затрепетали новые вспышки, и ему пришлось броситься на пол. Пули жужжали по комнате, как рассерженные насекомые. Дмитрий выстрелил один раз и выругался, промахнувшись. В ответ ударили очереди из четырех автоматов. Толстяк Горов распластался под окном, словно застигнутый внезапным припадком.

– С тобой все в порядке?

– Вроде бы. А ты как?

– Нормально, – перекличка двух судов, затерянных в океане. – Думаешь, они приближаются?

– Не знаю.

– Как нам выбраться отсюда?

– Черт его знает.

Лежа на животе, Лок вдыхал запахи старой мастики, плесени и подгоревшей пищи.

– Я еще раз посмотрю, что творится за домом, – неохотно предложил Дмитрий.

– Хорошо.

– Я не могу звонить своим. Это означало бы рисковать их жизнью.

– Само собой. Ладно, проверь...

Что-то, влетев через разбитое окно, взорвалось рядом с печью. Комната озарилась ослепительным фосфорным сиянием. Лок хлопал руками по язычкам пламени, плясавшим на его одежде. Кожу на ладонях невыносимо жгло. Дмитрий был ярко освещен, как под фотовспышкой, черный на белом. Взрыв настолько ослепил Лока, что он даже не заметил начинающегося пожара.

– Зажигательная граната! – услышал он крик Дмитрия. Одежда Голудина тлела, как и ковер. Зрение мало-помалу возвращалось к Локу. Очаги возгорания усеивали комнату, быстро увеличиваясь в размерах. Занавески рядом с ними были охвачены пламенем.

– У нас нет выбора! – крикнул Лок в ответ. – Задняя дверь! Что там снаружи?

– Сад. Сарай, огород... Низкий забор, легко перебраться. Давай?

– Больше ничего не остается. Пошли!

Комната поглощалась жадным пламенем. Два выстрела, грянувших снаружи, побудили их к действию. Их уже ждут...

– Я пойду через дверь, ты попробуй через окно, – Лок проглотил слюну, и его глотка сразу же вновь превратилась в сухую пустыню. Они бок о бок доползли до дверей кухни.

– Ты увидишь сарай справа от себя.

– О'кей. Будь осторожен.

Огонь громко трещал позади, раздуваемый сквозняком из разбитых окон.

– Боже, проклятый кролик! – внезапно выкрикнул Дмитрий. – Я забыл о нем!

Лок пораженно застыл. Кролик? Ах да, зверек принадлежал дочери Дмитрия. Четвероногий пушистый божок, каждое кормление – воспоминание о потерянном счастье. Лок не мог сказать: «К черту кролика!»

Дмитрий неуклюже сунул руки в рукава пальто, которое он в последний момент схватил со стола в гостиной. Лок поймал собственное пальто, валявшееся на полу, и набросил его на плечи. Дмитрий поднял клетку с кроликом и прижал ее к груди.

Ярко-оранжевое пламя преграждало путь в гостиную. Едкий дым заставил Лока закашляться. Он взглянул на дверь кухни.

– Церковь в старом городе – ты сможешь найти ее? – спросил Дмитрий.

– Да.

– Встретимся там, если потеряем контакт, ладно? Алексей тоже направится туда.

Кролик съежился в своей клетке. Его глаза неестественно расширились, ужас и пляшущие языки пламени гипнотизировали его.

Лок помедлил лишь мгновение, а затем подполз к двери и потянулся, чтобы бесшумно отпереть замок. Ухватившись за ручку, он широко распахнул дверь. Все его тело протестовало против рокового шага, предчувствуя смертельную опасность. Он бросился вправо, покатившись по узкой веранде, занесенной снегом. Пули шлепали по деревянной стене прямо над ним, взметали снег рядом с его лицом. «Проклятый кролик! – ни к селу ни к городу подумал он. – Боже мой, проклятый кролик!»

Лок скатился с веранды в глубокий снег, выбеливший его пальто, словно в маскхалат, и поднял голову, попытавшись определить местонахождение сарая. Языки пламени прорвались через крышу деревянной дачи, выхлестнули из окон. Лок поднялся на ноги и побежал, низко пригибаясь, увязая в снегу, словно в зыбучем песке. Выстрелы. Промахи. Отупевший от холода и шока, он может даже не заметить, как в него попадет пуля, которая изувечит или убьет его...

Дыхание со свистом вырвалось из его груди, когда он столкнулся со стеной сарая. С крыши упал пласт снега, накрыв его голову и плечи. Его щека прижималась к грубому дереву. Все еще жив, даже не ранен. Нужно лишь перевести дух.

Выстрелы с другой стороны дома. Дмитрий и проклятый кролик, принадлежавший его дочери. Бессмысленно. А может быть, бессмысленно без кролика? Лок втянул в легкие обжигающий морозный воздух. Ветер хлестал его по щекам, превращая в лед растаявший снег на его лице и покрывая ледяную корку новым снегом. Две пули ударили в окошко сарая, разбив стекло. Он видел детские качели – темные скелетные очертания на фоне бледной снежной пелены, подсвеченной пожаром. Уже вся дача пылала, как факел.

Церковь в старом городе. Лок помнил ее по предыдущему визиту в Новый Уренгой целую жизнь назад: заброшенное здание с луковичными куполами и почерневшими от копоти стенами.

Снова выстрелы в дальнем конце сада – кажется, пистолетные. Может быть, это Дмитрий?

Лок стоял на коленях в снегу, вспоминая планировку окрестностей дачи. Пожар отбрасывал его тень на стену сарая. Зарево городских огней на западе было тусклым, почти незаметным. Туда?

Туда. Лок заполз под куст, стряхнувший на него свой груз снега, и углубился в переплетение цепких колючих ветвей. На ощупь нашел забор – низенькие серые деревянные планки...

...повернулся на звук – и выстрелил, выдав свое местонахождение и убив человека в белом комбинезоне, выскочившего откуда-то сбоку с автоматом наперевес. Солдат как будто нырнул, продолжая атаковать даже после смерти; затем его тело с разбросанными руками замерло в глубоком снегу.

Лок всем телом навалился на забор. Деревянные планки выгнулись наружу, затем не выдержали и обрушились. Лок упал на бок, утонув в снегу, и услышал возглас:

– Туда! Через тропинку, к деревьям!

Он даже не помедлил, оценивая возможность ловушки, потому что знал: это Дмитрий зовет его. Лок заскользил по снегу, неожиданно расступившемуся в стороны и сбросившему его на узкое утоптанное пространство между двумя сугробами. Он стряхнул цепенящее замешательство и начал карабкаться по крутому, снежному склону на другой стороне расчищенного участка. Еще несколько шагов, проваливаясь почти по пояс...

Снег снова расступился перед темной линией елей. Лок ничего не видел.

– Дмитрий? – позвал он.

– Сюда! – голос Дмитрия.

Лок ухватился за рукав русского, словно за спасательный круг. Он часто дышал, прислушиваясь к хриплому, мучительному клекоту в груди Дмитрия. Потом он опустил голову и обнаружил, что смотрит в огромные черные и испуганные глаза кролика, сидевшего в наполовину занесенной снегом клетке. В глазах зверька отражались две крошечные пылающие дачи.

Под кронами деревьев царила тишина. Здесь почти не было ветра, тонкий слой снега не мешал ходьбе.

– Как ты... – начал он.

– Это мой дом. Они не знакомы с окрестностями. Возможно, они не знали о тропинке, но сейчас нет времени думать об этом. Пошли, нам туда. Быстрее!

Воронцов выключил радиотелефон и посмотрел на аппарат с таким видом, словно получил сообщение о гибели близкого родственника. Он был скорее озадачен, чем обеспокоен. Марфа, напротив, выглядела встревоженной: взвинченный настойчивый голос Дмитрия напугал ее.

– Что случилось? – спросила она, придвинувшись к постели и оглянувшись на дверь палаты. – Судя по его тону, у него крупные неприятности.

– Так и есть, – Воронцов откинул одеяло и посмотрел на свои ноги, бледные и слабые. Больничный халат с завязками на спине едва доходил до колен. – Нам нужно уходить отсюда. Проверь коридор.

– Сейчас?

– Да, немедленно! – отрезал он, столкнувшись с ее недоуменным взглядом. – Бога ради, проверь коридор, а потом принеси мою одежду.

Марфа нахмурилась, но пошла к двери. Выглянув наружу, она не увидела никого, даже дежурная медсестра куда-то пропала. Было ли это тревожным признаком? Она вернулась в палату и обнаружила Воронцова, пытавшегося изогнуться так, чтобы развязать узел халата здоровой рукой. Его загипсованная рука болталась, как будто он отмахивался от назойливых насекомых. Он выглядел так комично, что Марфа прыснула со смеху. Его побагровевшее лицо сердито повернулось к ней.

– Принеси одежду... твою мать! – крикнул он.

– Что случилось?! – заорала она в ответ.

– Похоже, они собрались покончить с нами сегодня вечером.

На лбу Воронцова выступила испарина, пальцы левой руки шарили по узлам халата, лишь туже затягивая их.

– Вот сволочь!

– Не тратьте время, – ровным тоном сказала Марфа, подавив внезапный приступ тошнотворного страха. – Просто наденьте сапоги и пальто...

– Я стараюсь, черт побери, – прорычал он.

Со стороны это напоминало семейную ссору, грозившую перерасти в шумный скандал, как это и бывало с ее родителями.

– Тогда позвольте мне, – твердо сказала Марфа, силой усадив Воронцова на постель. Она вынула его одежду из шкафа. – Сидите спокойно...

Он держал в руке пистолет, словно предупреждая ее об опасности, но ствол оружия был направлен в пол. Марфа наклонилась и надела на него носки, потом потянулась к узлам халата. Воронцов тупо уставился на нее. Сцена была скорее нелепой, чем эротичной. Марфа быстро отвернулась, чтобы он не заметил ее улыбки. По ее спине пробегали мурашки при мысли о том, что сейчас откроется дверь и кто-то войдет в палату. Она развязала узлы быстрыми, нервными пальцами.

– Готово. Снимайте, – ее голос звучал сдавленно, как будто она раздевала его в преддверии сексуальных забав, но страх уже начал преобладать надо всеми остальными чувствами. Голос Дмитрия в телефонной трубке был срывающимся, почти паническим.

– Дмитрий... ему угрожает опасность?

– Тихо! Я слушаю, что там в коридоре, – хрипло прошептал он. Прошло несколько секунд. – Да. Я уверен, что он в опасности.

Воронцов сунул ноги в трусы, которые она держала перед ним, словно мать, одевающая ребенка. Казалось, он совершенно не замечает ее, но прежде чем она успела оценить пикантность ситуации, смысл его слов дошел до нее, и она похолодела.

– Брюки, – отрывисто приказал он.

Он влез в протянутые брюки. За брюками последовала рубашка, затем Марфа застегнула молнию и ремень. Пора в школу.

Воронцов надел ботинки, и она зашнуровала их резкими, торопливыми движениями.

– Скорее! – подгонял он.

– Я тороплюсь как могу...

– Извини.

Марфа помогла ему надеть пальто и протянула меховую шапку. Он покачал головой.

– Обезболивающее – в том ящике, – он указал пистолетом, потом подошел к двери и тихо приоткрыл ее.

В коридоре было пусто. Он махнул пистолетом в левой руке, подзывая Марфу к себе.

– Мы спустимся на большом лифте, который используют для перевозки больных... Пошли.

Он вышел в коридор. Марфа последовала за ним, опасливо оглядываясь. В любой момент здесь могли появиться вооруженные люди. Она помнила о приглушенных стонах, вырывавшихся из груди Воронцова, когда она одевала его. Его состояние заставляло ее опасаться за собственную безопасность, хотя она стыдилась себе в этом признаться. Воронцов был слишком слаб и уязвим; если на них нападут, он превратится в обузу.

Марфа пыталась справиться с мыслями о смерти, заглушить воспоминания о газовой скважине: о нападении из засады, о редких проблесках возвращавшегося сознания, о вони гниющих отбросов, о жадно разинутой пасти мусоровозки, куда она так беспомощно скользила... Воронцов обернулся, и выражение его лица внезапно заставило ее все понять. Она остановилась и бессильно прислонилась к стене коридора. Он вернулся к ней, шаркая подошвами, как гротескный старик из кинокомедии.

– Пошли, – настойчиво повторил он. – Все в порядке, мы справимся.

Воронцов понимал, что спокойствие Марфы, когда она одевала его, было чем-то вроде защитной реакции, позволявшей ей справиться со страхом. Испытания, выпавшие на ее долю, были еще слишком свежи в ее памяти. Он обнял женщину за плечи левой рукой, прижал к себе и повел к лифту. Нужно поторапливаться...

14. Скромные услуги

Двое мужчин торопливо шли за ним по коридору, словно преследуя его или сопровождая на тюремную прогулку. Паника волной захлестнула его, когда он приблизился к двери палаты Воронцова. Его рука отказывалась прикоснуться к дверной ручке. Затем один из людей Бакунина, одетый в кожаное пальто, плечом отодвинул его в сторону и резко распахнул дверь.

Откинутое одеяло, смятые простыни, признаки спешного ухода. Опрокинутый стакан, вода, пролитая на ковер. Дэвид Шнейдер ощутил огромное облегчение, мгновенно сменившееся острым чувством опасности, когда двое людей из ГРУ молча переглянулись и уставились на него.

– Где они? – спросил один из них. – Вы отвечали за то, чтобы они находились под наблюдением!

Его коллега в кожаном пальто придвинулся к Шнейдеру, сжимая в руке пистолет Макарова, как маленькую дубинку.

– Кто предупредил их, янки? Кто?

– Не я! Я действовал согласно вашим распоряжениям, и вы двое должны были следить за ним. Он был здесь всего лишь несколько минут назад! – Шнейдер выпалил все разом, но слова звучали бессильно, словно взмахи рук человека, пытающегося защититься от выстрелов.

– Лифт, – коротко бросил один из сотрудников ГРУ. – Они не могли уйти далеко, он тяжело ранен. Пошли!

Они миновали Шнейдера, оттолкнув его в сторону.

– Если они уже снаружи, мы не найдем их в такую метель, – проворчал мужчина в кожаном пальто.

– Вызови подмогу! – крикнул другой, подбежав к дверям лифта. – Смотри, лифт движется!

– На лестницу! – услышал Шнейдер. Оба агента побежали по коридору к пожарной лестнице.

Американец привалился к стене и провел тыльной стороной ладони по мокрым трясущимся губам. О Боже...

* * *

– Где твоя машина?

Дыхание Воронцова с сипением вырывалось из плотно сжатых губ – верный признак острой боли в сломанной руке и ребрах.

– На автостоянке, недалеко от главного входа.

– Хорошо.

– Куда едем?

– В бордель Теплова. Я сказал Дмитрию о церкви, но он поймет, что я имею в виду. Теплов проявит благоразумие... – Воронцов попытался улыбнуться, но из его уст вырвался лишь сдавленный стон боли. – Проклятые ребра!

Марфа невольно подалась к нему, но он оттолкнул ее взглядом. Двери лифта открылись. Ледяной холод затопил кабину, унося тепло их дыхания. Воронцов неудержимо дрожал.

– Пошли, – прошептала она. Он едва опирался на ее руку, скорее выражая доверие, чем сохраняя равновесие.

Подземное помещение, предназначенное для приема грузов и срочной эвакуации, простиралось вокруг них, словно бетонная пещера. Снаружи бесновалась пурга, наклонный скат был припорошен снегом. Воронцов побрел к выходу, согнувшись чуть ли не пополам от боли в сломанных ребрах. Марфа послушно шла за ним, не пытаясь помочь. Сторож, сидевший в будке с запотевшими изнутри окнами, не увидел их, когда они поднимались по обледеневшему скату.

Ветер с новой силой ударил им в лицо. Быстро несущийся снег слепил глаза. Воронцов столкнулся с Марфой, едва не оглушив ее. Ей казалось, будто она тонет в ревущем воздухе, наполненном белым крошевом. Мало-помалу дыхание вернулось к ней. Натриевые лампы слабо мерцали, обозначая бушующую снежную пелену как нечто твердое, непроницаемое.

– Вы в порядке?.. – крикнула она, приблизив свое лицо к его лицу.

– Да! – тонким, едва слышным голосом отозвался он.

– Нам туда!

Он лишь вяло мотнул головой. Их ботинки проваливались в почти десятисантиметровый слой снега. Холод пробирал Марфу до костей, но ей стало еще холоднее при мысли о занесенном снегом автомобиле, о холодном двигателе, о состоянии дороги. Они походили на двух слепцов, заблудившихся в лишенном очертаний белесом пространстве автостоянки. Марфа вертела головой, пытаясь сориентироваться при скудном освещении. Свет сочился из окон главного здания больницы. Машины превратились в заснеженные белые холмики, безмятежные, как стадо коров, заснувших посреди поля.

Затем необычайно сильный порыв ветра толкнул ее к автомобилю – к ее автомобилю. Ее онемевшая рука в перчатке принялась счищать снег с ветрового стекла. Она работала энергично, словно открывая очертания знакомого лица, похороненного под слоем пыли. Воронцов согнулся над замком дверцы, щелкая зажигалкой, которая отказывалась работать на сильном ветру.

– Попробуй, – прохрипел он.

Ключ повернулся, как рычаг, поднимающий огромный вес. Затем Марфа распахнула дверцу, забралась внутрь и отперла замки изнутри. Воронцов осторожно опустился на сиденье и закрыл за собой дверцу. Ярость метели едва ли была меньше в металлической коробке автомобиля: снег, барабанил по стеклам, ветер раскачивал кузов, превращая салон в скрипучую шарманку. Ветровое стекло затуманилось. Марфа повернула ключ в замке зажигания; двигатель кашлянул и замолчал. Второй раз, третий, четвертый... Двигатель завелся с пятой попытки. Звук показался ей очень тихим, как жужжание газонокосилки на дальней лужайке. Марфа слышала тяжелое дыхание Воронцова. Она сняла машину с ручного тормоза и осторожно нажала на педаль газа. Передние колеса заскрипели, вращаясь в рыхлом снегу, покрывавшем толстую корку льда. Автомобиль дернулся в сторону, выровнялся и пополз к выезду со стоянки. В свете фар изредка возникали белые силуэты других автомобилей.

Уличные фонари?.. Два... и еще два, когда она свернула на шоссе к невидимому городу. Потом два фонаря медленно выползли из снежной бури, и она проехала между ними, направляясь к следующей паре. Фонари отмечали отрезки их путешествия по опасной, пустой, заметенной снегом дороге. Снегоуборочные комбайны были бессильны справиться с такой непогодой. Они напоминали людей, вычерпывающих воду из тонущей лодки. Тяжелое прерывистое дыхание Воронцова...

...бесило ее. Из белого марева неожиданно вынырнул снегоуборочный комбайн, с его транспортера валились кучи снега, способные похоронить их под собой, но все уносилось куда-то в сторону. Автомобиль заскользил на льду, яростно дернулся, и вернулся на свою полосу, словно горя желанием исправить оплошность. У Марфы ныли руки, болели глаза. В конце концов ее слух перестал воспринимать хриплое дыхание и приглушенные стоны Воронцова.

Сто пар фонарей, двести – призраки магазинов и кафе, словно пустые экраны по обе стороны улицы. Наконец (через час или больше?) полутьма старого города, купола и кресты старой церкви над завьюженной пустошью. Марфа подъехала к ветхой ограде, остановившись рядом с другим автомобилем. Клиент, в такую погоду? Вот кобели! Вымученная насмешка и презрение медленно вращались в ее сознании, словно засасываемые водоворотом.

Она взглянула на Воронцова, очнувшегося от тяжелой дремоты.

– Мы на месте?

– Да, – вздохнула она, с трудом оторвав руки от рулевого колеса. – Перед нами бордель. Вы полагаете, что готовы к такому испытанию, инспектор?

Она принялась хихикать, понимая, что он смотрит на нее, но была не в силах остановить истерику, переросшую в раскаты неестественного смеха.

– Теперь все в порядке? – спросил он в наступившей тишине.

– Да, – она перевела дыхание. – Вы можете выбраться самостоятельно или мне...

– Помоги мне, пожалуйста, – отрывисто попросил он.

Марфа вышла из машины, обогнула ее в снежном буране и помогла Воронцову выйти. Он устало оперся на капот, пока она запирала автомобиль. Они обогнули двор церкви по занесенной снетом тропинке, которая вела к борделю.

Старый дом, казалось, съежился под напором непогоды. Огонек, горевший над входной дверью, едва освещал обледеневшие ступени. Воронцов привалился к перилам, пока она нажимала кнопку звонка.

Дмитрий распахнул дверь, словно ожидал их появления. Его глаза расширились от облегчения, затем сузились, когда он увидел состояние Воронцова.

– Ты выглядишь, как моя мать, – проворчал Воронцов.

Дмитрий закрыл за ними дверь. Подняв голову, Воронцов обнаружил перед собой мощный корпус Сони. В свободном красном свитере и брюках она была похожа на неуклюже наряженного плюшевого медведя. Ее лицо казалось жесткой, густо раскрашенной маской. Теплов в темно-сером костюме, свисавшем с его худых плеч, выглядывал из-за ее массивной спины. В его взгляде сквозил безнадежный пессимизм. Воронцов рассмеялся лающим смехом, почти сразу же закашлявшись от боли.

– Чего вы хотите, майор, – скидки за групповой визит? Кстати, у нас нет девочек, способных удовлетворить ее...

Соня и Марфа обменялись испепеляющими взглядами.

– Почему, майор, почему? – простонал Теплов, взывая к какому-то невидимому высшему авторитету. Лицо Сони при виде беспомощности Воронцова выразило мрачное удовлетворение.

– Потому что нам больше некуда... – начал он, но Дмитрий перебил его:

– Я сказал им, что это необходимо для встречи важного клиента...

Воронцов покачал головой.

– Миша не проглотит такую байку... Верно, Миша?

Судя по виду Теплова, он с радостью принял бы любую выдумку.

– Это Тургенев, Миша. Они на пару с Бакуниным решили покончить с нами.

Выражения страха, нерешительности и безнадежности попеременно промелькнули на лице Теплова, оживив его бледные, как у трупа, черты.

Воронцов пожал плечами.

– Видишь, Дмитрий? Миша знает, что слишком опасно держать рот на замке. Иначе его тоже прихлопнут.

– Ты дерьмо! – заревела Соня и отвесила Воронцову пощечину. Тот столкнулся с Дмитрием и вскрикнул от боли в сломанных ребрах. – Ведите его наверх, в постель, – сразу же заявила она. – Шевелись, ментовка, помоги мне!

Она подвела Воронцова к лестнице и буквально потащила его вверх, поддерживая на каждой ступени. Три девочки Теплова наблюдали за Соней и Марфой, готовые либо похихикать, либо выразить свое сочувствие.

– Где Лок? – спросил Воронцов у Дмитрия, поднимавшегося по лестнице следом за ними.

– В комнате, дальше по коридору. Любин вместе с ним.

Соня громко постучала в дверь. Лицо Любина, как всегда, радостно-оживленное, омрачилось при виде Воронцова.

– Я еще не умираю, – пробормотал Воронцов. – Просто нужен отдых. Обезболивающее... – добавил он, повернувшись к Марфе.

Лок потрясенно смотрел на них. Большие сильные руки Сони уложили Воронцова в постель. Подушки были чистыми, надушенными и необыкновенно мягкими, они манили к себе, приглашая Отдохнуть, забыться...

Воронцов моргнул и проснулся.

– Что? – он попытался пошевелиться и застонал от боли. – О Господи!

– Ты проспал меньше пяти минут, Алексей, – услышал он голос Дмитрия. – Соня принесла кофе. Сейчас будут бутерброды...

Дмитрий и Соня помогли Воронцову принять сидячее положение.

Комната, обставленная с претенциозной роскошью, представляла собой слепок с представлений Сони о борделях прошлого века, но здесь было тепло, чисто и уютно. Даже запахи казались приятными. Зеркала, украшенные позолотой, кровать на изогнутых ножках, половики, имитировавшие персидские или афганские ковры. Неизменные розовые обои, расписанные красными розами и лилиями. Кролик Дмитрия жевал зелень, сгорбившись в своей клетке, стоявшей на массивном немецком буфете XIX века с резным деревянным орнаментом. Как ни странно, но Воронцов чувствовал себя здесь в безопасности.

Он обвел взглядом своих людей.

– Где Голудин?

– Убит, Алексей. Поэтому и надо было убираться из больницы.

– О Боже мой! – чувство покоя моментально улетучилось, уступив место безграничной усталости. – Расскажите мне все.

– Да, будьте готовы вывезти их по моему приказу, – повторил Тургенев, недовольно поморщившись при взгляде на свое отражение в зеркале спальни.

Паньшин, жиревший в своем похабном джаз-клубе, был олицетворением коррупции в миниатюре – скользким, порочным и трусливым.

– Да, проверьте насчет возможной слежки, – продолжал Тургенев. – Но особенно не усердствуйте: у вас не будет неприятностей с милицией.

Он прервал связь и нажал на кнопку консоли рядом с постелью, отвечая на звонок, ожидавший своей очереди.

– Да? – он поудобнее устроился на подушках и поднял глаза к потолку, чтобы не видеть своего отражения.

– Это Бакунин.

– Все кончено?

– Горов и американец... им удалось бежать, – встревоженный, пристыженный шепот.

– Ты некомпетентный идиот, Бакунин! – Тургенев с трудом совладал с собой, удержавшись от крика. Его рука судорожно сжималась и разжималась на одеяле. – Что произошло?

Он прислушался.

– В таком случае отыщи их! Что с Воронцовым? Вы... Что?!

На его лбу выступила испарина. Подушки равнодушно обволакивали тело, а не обнимали его. Его подмышки взмокли под шелковой пижамой. События в Новом Уренгое просто не могли обладать такой свободой воли, не могли ускользнуть из-под его контроля. Он дрожал от ярости. Все словно сговорились, собираясь унизить его!

– Ладно, – отрезал он, скрывая свои эмоции за деловитым, слегка раздраженным тоном, – Значит, они где-то прячутся. Да, все вместе. Отыщите их и покончите с ними. Чтобы больше никаких промашек, ясно?

Тургенев положил трубку и слегка помассировал виски. У него разболелась голова, словно он вышел на мороз из теплой комнаты. Вой пурги, бушевавшей снаружи, понижался до неразборчивого бормотания. Тургенев был вне себя от возмущения. Ему бросила вызов горстка ничтожных, невежественных людишек, явно настроившихся на самоубийство или бесполезный героизм. Тем не менее до сих пор им сопутствовала удача и они насмехались над ним каждой следующей секундой своего существования. Тургенев изучающе посмотрел на кончики своих пальцев, словно они были запачканы грязью. Низшие, слабые, ненадежные существа – Паньшин, Бакунин, Воронцов и его команда... Не более чем собачье дерьмо, прилипшее к его туфлям, но теперь попавшее вместе с ним в его дом на бесценные ковры. В этом было что-то глубоко оскорбительное.

Он сердито встал с постели и пошел в ванную за аспирином.

* * *

– Я знаю, что нас лишь пятеро, Лок. Я очень хорошо это знаю, – в усталом голосе Воронцова слышалось раздражение. – Кроме того, я знаю Тургенева не хуже вас, только не в столь элегантном и светском обличье. Я лучше вас понимаю, как легко он может избавиться от нас.

Его гнев утих. Он откинулся обратно на подушки, но Лок не давал ему покоя.

– В таком случае что мы можем сделать, чтобы хотя бы немного уравнять с ним шансы? Вы знаете город, вы можете оценить силы и средства противника. Что нам делать? Мы же не можем вечно торчать здесь.

– Это я тоже понимаю, – вздохнул Воронцов и слабо взмахнул здоровой рукой. Обезболивающие средства замедлили его реакцию, затрудняли мышление. – Это вопрос выживания, а не мести, Лок, как бы сильно вам ни хотелось обратного.

Он помолчал. Напряженный, немигающий взгляд Лока смущал его. Он видел, что американца мало волнует собственное выживание, еще меньше – жизнь других людей. Лок пришел за Тургеневым, и его новые компаньоны были лишь механизмами, способными помочь ему уничтожить смертельного врага.

– То, чего вы хотите, неосуществимо, – наконец сказал Воронцов. – Мы не можем помочь вам, и никто не сможет. У вас нет способа подобраться к Тургеневу.

Лок пронзил майора взглядом.

– Тогда я сам найду способ, – тихо сказал он. – Благодарю за помощь.

Он встал и многозначительно посмотрел на Дмитрия.

– Сядьте, Лок... Не все так просто. Это не вестерн, где вы могли бы свести счеты с Тургеневым при свете дня на главной улице города.

Воронцов улыбнулся, но смех, готовый прорваться, был остановлен мучительной болью в боку. Он закашлялся.

– Советую вам на время забыть о наркотиках... – Дмитрий взглянул на своего начальника так, словно его оскорбили в лучших чувствах. – Мы должны сосредоточиться в первую очередь на ученых.

– Почему? – тупо спросил Лок.

Воронцов показал на документы, разбросанные на кровати и другой мебели. Любин с Марфой сидели на корточках, сортируя архивы, вывезенные Любиным из УВД по распоряжению Дмитрия.

– В этих отчетах все, что у нас есть по героину. Даже по Тургеневу – включая подозрения, которые находятся в головах у присутствующих здесь. Но доказательств нет и никогда не будет. Как вам известно, он убивает людей, чтобы сохранить свои секреты, – Воронцов поежился. – Вы заявляете, будто служили в ЦРУ... Ладно, я вам верю. Сотрудники ЦРУ в Грузии защищают Шеварднадзе, в Москве они окружают Ельцина. ФБР в Москве и Петербурге консультирует местную милицию, собирает материалы на мафию, чтобы прижать бандитов в Америке, не говоря уже о России...

– Мне это известно! – запротестовал Лок.

– Тогда воспользуйтесь своими знаниями! – отрезал Воронцов. – Думайте, а не воображайте себя ковбоем, – он снова закашлялся. Страдальческий взгляд Марфы лишь сильнее сердил его. – Если мы сможем представить весомые доказательства продажи ученых-ядерщиков и инженеров в Иран или любую другую мусульманскую страну, люди из ФБР и ЦРУ заполонят весь Новый Уренгой. Разве вы не можете этого понять, Лок? Это не крестовый поход одного рыцаря против сил тьмы, правильно? Нам нужно найти одного, хотя бы одного ценного ученого и вывезти его отсюда.

– В Москву? – удивленно спросил Дмитрий.

– Куда угодно! Теперь у нас есть Лок, он может помочь. Он говорит по-английски, и он из госдепартамента...

– Меня разыскивают за убийство, – тихо напомнил Лок.

– Небольшое локальное затруднение. Дайте им обоснованные факты, и взамен вы получите Тургенева. Вас представят к награде, президент пожмет вам руку за ленчем. Меня не удивит, если ваша фотография появится на обложке журнала «Тайм»!

Воронцов махнул здоровой рукой и в изнеможении откинулся на подушки.

Лок продолжал изучать его лицо даже после того, как русский закрыл глаза. Неожиданно он почувствовал себя менее чужим и одиноким в этой комнате, и взгляды четырех пар глаз, устремленные на него, уже не казались враждебными. Он провел рукой по волосам, чувствуя, как в его душу медленно вползает червь сомнения. Он думал о Тургеневе, надежно защищенном в своей загородной крепости, об их малочисленности и полной беспомощности.

Два молодых милиционера шуршали бумагами, стоя на коленях на ковре. Дмитрий тер щетину на подбородке. Воронцов учащенно дышал, поглядывая на вычурные часы, мерно тикавшие на мраморной каминной полке.

– Ну хорошо, – наконец сказал Лок. – Я согласен с вашими выводами. Вашингтон и, может быть, Москва перевернут небо и землю, чтобы прекратить контрабанду ведущих русских специалистов. Наркотики... – он взволнованно сглотнул слюну. – Наркотики – это вчерашняя проблема. Вряд ли она кого-нибудь всерьез заинтересует.

– Вы уверены, что американцы захотят обо всем узнать? – перебил Дмитрий, потирая свои обвисшие щеки. Он казался усталым, почти пьяным. Поднявшись со стула, он налил себе еще кофе из электрической кофеварки, любезно предоставленной Соней. – Ну, мистер Лок?

Лок взглянул на часы: начало второго. Метель завывала вокруг старого дома, гремя неплотно прилегавшими наружными подоконниками и дребезжа стеклами. Он знал, что нужно срочно действовать, но усталость и наконец достигнутое согласие с Воронцовым отодвигали неизбежное, делали его уютным и обыденным, чем-то вроде кролика в клетке. Лок встряхнулся.

– Да, я думаю, что американцев это заинтересует. Сколько у нас времени? – спросил он, повернувшись к Воронцову.

– Время есть, пока мы остаемся в укрытии, – проворчал Дмитрий.

Снаружи донесся хриплый рев тяжелых грузовиков, проезжавших по улице за борделем: ГРУ собиралось перетряхнуть весь город, чтобы найти их.

– В самом деле? – язвительно осведомился Лок. – О'кей, майор, что дальше?

Воронцов открыл глаза и подался вперед, прижав руку к ребрам.

– Ты кого-нибудь нашел? – прошептал он, обратившись к Любину.

– Мы перерыли все, что у нас есть, товарищ майор, включая и свои мозги. Зона поиска слишком обширна...

– Но ученые должны где-то быть? – вмешался Лок.

– Разумеется, мистер Лок. Но Тургенев владеет всем городом или большей его частью. То, что ему не принадлежит, он держит в другом кармане. Ученые могут находиться где угодно, хотя и не в гостинице, где мы впервые напали на их след, а также не в его особняке: это было бы глупо с его стороны. Где-то под рукой, в безопасном месте.

– Может быть, в клубе Паньшина или в его квартире? – предположил Дмитрий.

– Кто такой Паньшин? – поинтересовался Лок.

– Владелец джаз-клуба и местный гангстер. Теперь мы уверены, что он причастен к наркобизнесу, но посвящен ли он в более серьезные дела? Не уверен.

– Как бы то ни было, ученые сидят взаперти, как и мы, – заметил Дмитрий. – Их никуда нельзя вывезти в такую погоду. Метель будет продолжаться еще минимум двое суток. Если мы выживем, то у нас есть сорок восемь часов, – он мрачно улыбнулся.

Воронцов медленно покачал головой. Любин потупился, Марфа энергично растирала плечи, словно ей было холодно.

– Видите, Лок? – прошептал Воронцов. – Мы в таком же отчаянном положении, как и вы. Ну ладно, одно место у Паньшина... где еще?

– У Тургенева офисы по всему городу, – отозвалась Марфа. Любин согласно кивнул. – Компании, которыми он владеет. Склады – даже в аэропорту он имеет собственный грузовой ангар. Магазины, промышленные объекты.

Воронцов неожиданно рассмеялся, озадачив Л ока.

– Видите ли, Лок, мы присутствуем при зарождении геологической эпохи капитализма, – пояснил он. – Даже Петру Первому нужно было с чего-то начинать, хотя бы и с мелочей. С импорта предметов роскоши, особенно еды и выпивки. Затем современная мода – не так ли, Дмитрий? – Горов кивнул, чему-то улыбаясь. – Импорт-экспорт. Точно так же и сегодня, только в больших масштабах. Другие товары, другие прибыли. Мало-помалу Тургенев приобрел лицензии на добычу газа, у него появились деньги для эксплуатации месторождений. После этого наступил период бурного роста, – Воронцов уставился в потолок. – В итоге мы имеем десятки мелких и средних компаний, все со своими офисами, но связанные с Тургеневым – маленькие кусочки его империи, разбросанные по городу. Дайте список мистеру Локу. Пусть он выберет место, куда мы нанесем первый визит!

– Это привлечет к нам внимание, – запротестовал Любин.

– Молчите, юноша.

Лок взял рукописный лист, пробежал глазами длинный список компаний. Недавнее прошлое Тургенева, последние шесть-семь лет. Мелкие щупальца, не более того. Импорт еды, одежды, спиртного... все, как говорил Воронцов. Лок поднял голову.

– Тургенев создал массу прикрытий, верно?

– Разумеется. Он использовал все средства, чтобы получить постоянный доступ к аэропорту, к полетам туда и обратно.

– И все его компании по-прежнему работают, то есть с юридической точки зрения?

Воронцов взглянул на Марфу. Та кивнула.

– Похоже на то.

– В таком случае он не будет ими пользоваться, правильно? По крайней мере, для такой цели, – Лок не глядя протянул листок Марфе, состроившей недовольную гримасу. – Выберите компанию, которая больше не занимается торговлей, с достаточно просторными подсобными помещениями. Там вы их и найдете.

– Товарищ майор?.. – спросила Марфа.

Воронцов кивнул.

– Сделай одолжение мистеру Локу, – проворчал он, тщательно скрывая охватившее его возбуждение.

* * *

Магазин одежды находился в трех кварталах от модных фасадов улицы Кирова, на параллельной улице. Его защищенные решетками окна были темными и пустыми, как и окна нескольких магазинов по обе стороны от него. Маленький обшарпанный магазинчик был когда-то одним из первых признаков товарного изобилия, затопившего Новый Уренгой. Теперь его посещали лишь безработные, старики, инвалиды да немногие из оставшихся старожилов. Машина Воронцова, припаркованная у противоположного тротуара, была единственной на заметенной снегом улице. Несколько фонарей лишь немного рассеивали темноту.

Воронцов скорее ощутил, чем увидел мигание фонарика в темном провале окна сквозь уголок запотевшего стекла, свободный от изморози и налипшего снега. Обогреватель автомобиля громко протестовал, работая в усиленном режиме. Любин, сидевший на месте водителя, погрузился в мрачную задумчивость.

Лок хотел остаться у Теплова, но Воронцов поставил точку в дискуссии. Он оставил там Марфу на том основании, что Соне нельзя доверять, если с ней будет совершенно незнакомый человек. Дмитрий и Лок вошли в пустой магазин. Над торговым помещением располагалась необитаемая квартира, принадлежавшая одной из первых компаний Тургенева. Вместе с потоком денег, хлынувшим в город, интересы Тургенева переместились ближе к центру, к десяткам самых престижных и дорогих магазинов и бутиков, баров и ночных клубов. Однако он продолжал держать эту квартиру пустой, исправно внося плату за нее, хотя без труда мог сдать ее одному из иранцев, турок или пакистанцев, землячества которых обосновались в городе. Возбуждение ворочалось в груди Воронцова, словно сдерживаемый приступ кашля. Лок был сообразителен и более осведомлен в правилах проведения тайных операций, чем любой из них. В мире обмана и кривых зеркал американец чувствовал себя как рыба в воде. Он вычислил нужное им место, хотя там ровным счетом ничегоне происходило. Воронцов и его люди искали лишь в населенных местах, следуя движениям и побуждениям толпы.

Воронцов увидел свет фонарика в верхнем окне. Едва заметное движение: кажется, шевельнулась занавеска. Он закурил сигарету, прислушиваясь к вою пурги и напряженному дыханию Любина. Мальчик неплохо владел собой – до поры до времени.

Через десять минут Воронцов увидел Дмитрия и Лока, выходивших из узкого проулка, ведущего к заднему ходу магазина. Они почти по колено увязали в снегу. Снегоуборочные комбайны уже несколько часов не проводили расчистку улицы, поэтому водители старались не сворачивать сюда.

Порыв ветра влетел в салон, когда Дмитрий открыл дверцу и забрался на переднее пассажирское сиденье. То же самое произошло, когда Лок скользнул на свое место рядом с Воронцовым. Американец улыбался.

– Это место кого-то ждет, – выдохнул Лок, удовлетворенно растирая замерзшие щеки. – Скажи ему, Дмитрий!

– Там ничего нет, квартира пуста, – начал Дмитрий, повернувшись на сиденье. – Судя по виду, ею уже довольно давно не пользовались. Повсюду лежит пыль, но там есть еда и питье, пара керосиновых обогревателей. Электричество подключено и газ тоже. В подсобке магазина стоят раскладушки.

Воронцов сжал запястье Лока.

– Клянусь, майор, там даже чувствуется запах табачного дыма. Четыре или даже пять человек, судя по количеству еды и раскладушек. Остается только поймать момент!

– Где они сейчас?

– Это не имеет значения, Алексей, – отмахнулся Дмитрий. – Они так или иначе появятся здесь. Как говорит Лок, все, что нам нужно – подождать, пока они приедут.

– Кто? Бакунин с ротой солдат? Мы не можем торчать на улице днем, Дмитрий!

– Может быть, они приедут ночью? – примирительно предположил Лок. – В любую минуту, а? Подумайте об этом.

Как Дмитрия, так и американца охватила жажда деятельности при мысли о том, что им с первого раза удалось обнаружить укрытие, и Воронцов чувствовал себя почти пристыженным своей несговорчивостью, словно отказался присоединиться к какой-то детской игре, которая могла оказаться опасной. Тем не менее он продолжал качать головой.

– Час, и не больше. Один час. Любин, отгони машину немного подальше.

Двигатель шумно застучал. Цепи на покрышках заскрипели и заскрежетали. Автомобиль медленно покатился через снежные заносы и остановился неподалеку от пересечения улицы, по которой они ехали, с более ярко освещенной улицей Ляпидевского. Редкие грузовики, два-три автомобиля. Приглушенный свет за витринами магазинов. Два ночных кафе продолжали оптимистично сверкать огнями, зазывая посетителей.

– Будет стоять здесь, – распорядился Воронцов.

Любин поставил машину на ручной тормоз и по кивку Воронцова выключил зажигание. Порывы ветра с зарядами снега потряхивали автомобиль, как будто он находился в гуще мятежной толпы. Улица Ляпидевского исчезла за мелькающей белой пеленой, открылась, снова исчезла; улица, где они стояли, казалась узким темным тоннелем.

– Итак, джентльмены, у нас есть один час, – Воронцов взглянул на часы. – Выезжаем самое позднее в три.

Радиотелефон в кармане его пальто запищал. Все четверо вздрогнули, словно на них неожиданно упал луч прожектора. Лок вытащил аппарат, включил его и вложил в здоровую руку Воронцова.

Даже он узнал голос Марфы, несмотря на хриплый театральный шепот.

– Они здесь, Алексей... товарищ майор! ГРУ. Они собираются обыскать бордель сверху донизу.

За спиной Марфы послышался другой, более резкий женский голос, приказывавший ей немедленно убираться.

– Они здесь!..

* * *

– Ради Бога, Соня, заткнись! – отрезала Марфа, чуть ли не соприкасаясь щекой с маской макияжа на лице пожилой женщины. Они стояли напротив двери спальни. Пухлая белая рука Сони лежала на дверной ручке; ее глаза были безумными от страха, на ярко-карминовых губах поблескивали капельки слюны.

– Убирайся отсюда! – повторила Соня. – Они не должны найти тебя здесь!

– Куда? – спросила Марфа. Радиотелефон, прижатый к ее щеке, был похож на темную припарку. Она слышала неразборчивое, успокаивающее бормотание Воронцова. – Нет, не приезжайте сюда, – торопливо сказала она в трубку. – Дом наверняка окружен. Я выберусь сама. Где вы находитесь? Перекресток Ляпидевского и... Все ясно! Да, я найду вас.

Она прервала связь и сунула радиотелефон Дмитрия в карман, затем плотно обмотала шарф вокруг горла.

В следующее мгновение она вдруг как-то вся поплыла, лишившись воли и мужества. Она чувствовала, как страх, словно румянец, расползается по ее лицу. Взгляд Сони на мгновение стал презрительным, затем снова испуганным. Лишь кролик, мерно пережевывавший листья в своей клетке, не ощущал опасности.

Марфа метнулась к окну и отодвинула краешек пыльной портьеры. Свет фар пробивался сквозь сумятицу метели. Она слышала звуки голосов и топот сапог по скрипучему снегу. Темные фигуры приближались. За ее спиной Соня трясущимися руками лихорадочно убирала кофейные чашки. Марфа опустилась на колени и принялась сгребать в кучу разложенные бумаги, а затем расширившимися от ужаса глазами обвела комнату в поисках укрытия. О Боже...

Соня смотрела на нее, но внимание женщины было привлечено к коридору. Ее голова склонилась набок, как у крупного хищного животного. Марфа открыла платяной шкаф, собираясь запихнуть туда бумаги. Яркие, кричащие блузки, халаты, туфли, нижнее белье. Покрытый блестками лифчик на резинках валялся на дне шкафа, словно часть забытых доспехов.

Потом Соня внезапно оказалась рядом с ней. Ее руки обхватили Марфу за плечи, карминные губы прижались к уху.

– Раздевайся, быстро! Давай, клади бумаги на кровать!

Соня трогала шарф Марфы, ее длинное темное пальто, даже ее очки. Марфа пыталась оттолкнуть ее руки. Наступил момент чистого ужаса, когда огромная женщина сжала ее запястья одной лапищей, а другой наотмашь ударила ее по лицу. Очки слетели на пол.

– Отстань!..

– Снимай одежду и надевай халат, – отозвалась Соня. – Вот, бери! Остается лишь надеяться, что Теплов не разоблачит весь этот чертов маскарад!

Марфа сняла пальто, затем свитер и наконец джинсы. Соня запихнула ее одежду в шкаф.

– Не ложись в постель, это будет слишком наигранно, – прошипела Соня, закрывая дверь. – Господи, почему вы не можете хотя бы немного подкрашивать губы! Кому захочется переспать с вами даже в воскресенье?!

Она толкнула девушку на кровать. Марфе было холодно в тонком халате, от которого несло дешевыми духами, едва прикрывавшем ее белые колени. Соня казалась не менее испуганной, чем в тот момент, когда она вошла в комнату.

– Ты можешь курить не кашляя? – спросила она.

Марфа неуверенно кивнула.

– Вот! – Соня бросила ей сигарету. – И перестань трястись!

Соня опустилась в одно из плюшевых кресел, изображая ленивую расслабленность, и закурила другую сигарету.

В коридоре послышался шум, и двое сотрудников ГРУ в тулупах с мокрыми воротниками появились на пороге. Оба ухмылялись.

– Разве твоя мамочка не учила тебя, что нужно стучаться? – рявкнула Соня. – Что это – очередной рейд?

– Заткнись, мамаша, – отрезал прыщавый парень. Другой заржал и подтолкнул своего спутника.

– Не увлекайся, Саша!

– Жирная мамаша и ее тощая дочка – е-мое, вы готовы на все ради клиентов, а?

Властный голос позвал из коридора, и парочка автоматически вытянулась по стойке «смирно», пока насмешливый взгляд Сони не отрезвил их. Они быстро открыли шкаф, выдвинули ящики старого комода, заглянули под кровать.

– Надеетесь найти своего старшего братика, ребята? – поинтересовалась Соня, картинно выпустив дым к потолку и закинув ногу на ногу.

Парни нахмурились. Один из них, от которого несло луком, окинул Марфу оценивающим взглядом, возвышаясь над ней. Она усилием воли заставила себя сидеть спокойно, с выражением терпеливого равнодушия на лице.

Все еще раздосадованный насмешкой, прыщавый парень повернулся к своему спутнику.

– Пошли отсюда, пока ты чего-нибудь не подцепил!

– Здесь вы не подцепите даже простуды, мальчики, – заверила Соня вслед закрывающейся двери.

Как только они вышли, женщина повернулась к Марфе.

– А теперь одевайся и будь готова к выходу сразу же после того, как они уедут, – хрипло произнесла она, прислушиваясь к удаляющемуся топоту. Марфа пыталась совладать с дрожью, охватившей все ее тело. Ей все еще чудился запах лука в дыхании мужчины, склонившегося над ней.

– Давай, они не вернутся. Доложат о парочке шлюх – даже ребенок назвал бы тебя шлюхой! – фыркнула Соня, высвобождая накопившееся нервное напряжение. – Кончай спектакль! Выметайся и больше не приходи!

* * *

Воронцов смотрел на радиотелефон, слушая гудки отбоя. В следующее мгновение он и все остальные невольно вздрогнули, когда очередной порыв ветра швырнул на борт автомобиля что-то бесформенное и спотыкающееся. Пьяница или наркоман – кем бы он ни был, оттолкнулся от машины, согнулся под ветром и летящим снегом и побрел к огням пустого, но работавшего кафе. Снегоуборочный комбайн проехал мимо перекрестка, его предупредительные сигналы тускло мигали за снежной пеленой.

– Что случилось? – выпалил Дмитрий, повернувшись к Воронцову.

– В бордель нагрянуло ГРУ.

– Теплов?

– Нет, он не стал бы стучать. Просто не повезла.

– А как же Марфа? – простонал Дмитрий.

– Она сказала, чтобы мы не совались туда, – предупредил Воронцов, когда Любин потянулся к ключу в замке зажигания.

Лок молчал, наблюдая за медленно ползущим снегоуборочным комбайном на перекрестке. Девушка не имела к нему никакого отношения, хотя ее уязвимость вызывала у него нечто вроде болезненного сострадания. Если ее схватят, она заговорит, как, впрочем и любой из них. Но рассказывать было почти нечего – только выдать местонахождение остальных.

Любин и Воронцов обменялись вызывающими взглядами. Потом молодой человек отвернулся и шумно сглотнул слюну. Большая рука Дмитрия легла на спинку его сиденья.

– Мы остаемся? – спросил Лок.

Воронцов кивнул.

– Мы... – мрачно начал он.

– Эй, что это? – Дмитрий глядел куда-то мимо Воронцова. Потом он распахнул дверцу и начал выбираться из машины. – Вон там припарковался автомобиль. Нужно посмотреть, кто это.

Он быстро захлопнул дверцу, не желая слушать возражений. Его мешковатая одежда сразу же захлопала под напором ветра, и снегопад ослепил его, прежде чем он успел наклонить голову. Он побрел вдоль стены, спотыкаясь, как пьяный. Услышав стук собственных зубов, Дмитрий плотно обмотал шарфом нижнюю часть лица. Его сапоги вспахивали сугробы напротив витрин магазинов, гриль-баров, стальных дверей. Даже на ветру и морозе он улавливал запахи – в основном запахи бедности, ее еды и питья.

Дмитрий осознал свою ошибку после того, как решил имитировать действия человека, случайно натолкнувшегося в пурге на подъехавший автомобиль. Привалившись к капоту черной машины, занесенной снегом, он определил марку: «БМВ». Узкое худое лицо водителя повернулось к нему, и он узнал Касьяна, палача и телохранителя Паньшина. Наемный убийца был одет аккуратно, как всегда, в темном пальто и черных перчатках. Его лицо исказилось: Касьян тоже узнал Дмитрия.

Дверца автомобиля начала открываться. Дмитрий отпрыгнул в сторону, словно от змеи, и побежал по тротуару к темной витрине магазина, закрытой металлической решеткой. На лице Касьяна застыло возбужденно-угрожающее выражение, его губы бесшумно двигались возле микрофона телефонного аппарата, вмонтированного в приборную доску. Запястье, обтянутое перчаткой, небрежно лежало на рулевом колесе, в пальцах что-то поблескивало.

Дмитрий запустил руку за пазуху, нашаривая под пальто пистолет в наплечной кобуре. Касьян отложил телефон. Прошло лишь несколько секунд...

Двигатель «БМВ» взревел, хлопнула дверца, из-под покрышек полетел снег, и тяжелая машина выкатилась на середину улицы. Пистолет вздрагивал в руках Дмитрия, словно оружие держал кто-то другой. Его сердце гулко стучало в груди.

– А, твою мать! – прорычал он в густом снегопаде, размахивая руками, как будто удаляющийся автомобиль оставил его замерзать в тундре.

Потом он повернулся и побрел обратно. Ветер подталкивал его в спину с силой горного обвала. Любин и Лок уже стояли возле автомобиля с пистолетами наготове. Дмитрий оглянулся через плечо и увидел, как «БМВ» сворачивает на перекрестке и исчезает из виду.

– Кто это был? – крикнул Лок.

Не обратив на него внимания, Дмитрий подошел к заднему окошку машины и нагнулся к Воронцову.

– Касьян! – выдохнул он. – Этот маленький засранец! Я узнал его, но и он узнал меня! Проклятье, Алексей, все сорвалось...

– В чем дело? – требовательно спросил Лок.

– Касьян – правая рука Паньшина, – резко ответил Воронцов. – Теперь ясно, что ученые находятся у Паньшина. Должно быть, Касьян выехал на разведку... Хрен они теперь приедут.

– Нужно поторапливаться, – резко сказал Лок. – Теперь они знают, где мы находимся. Двигайся, приятель! – он подтолкнул Любина к сиденью водителя и сам уселся рядом с, Воронцовым. – Сколько отсюда ехать до Паньшина?

– Что?

– Скорость, дружище, для нас важна скорость! У того парня был телефон? – Дмитрий хлопнул дверцей впереди и молча кивнул. – О'кей, значит, Паньшин знает о нас. Но теперь ему нужно поговорить с Тургеневым. Изменить договоренности, найти новое безопасное место. Должно быть, Паньшин держит ученых у себя... в джаз-клубе, вы сказали? – Воронцов кивнул. – Тогда нужно нагрянуть туда прежде, чем они успеют увезти ученых. Ударить сейчас или забыть об этом!

– Вчетвером? – неуверенно пробормотал Дмитрий.

– Как насчет Марфы? – поинтересовался Любин. – Она ожидает застать нас здесь.

Марфе удалось бежать – Любин с его неиссякаемым оптимизмом в этом не сомневался. Возможно, остальные и даже он сам тоже в этом не сомневаются, подумал Лок. Напоминание об их малочисленности встряхнуло его, как разряд электрического тока. Он снова покачал головой.

– Ударить сейчас или забыть об этом, – повторил он. Его руки в перчатках были стиснуты в кулаки. «Давай же!» – безмолвно умолял он Воронцова, поочередно глядя на остальных русских.

– Нам нужен один ученый, только один. Это была ваша идея – один парень, чтобы показать его Москве, ЦРУ или ФБР.

– Любин, вези нас к Паньшину, – Воронцов улыбнулся, откинувшись на спинку заднего сиденья, чтобы хоть немного успокоить ноющую боль в сломанной руке и ребрах. – Давненько я не слушал хороший джаз!

– А как же Марфа?

– Я не могу ей позвонить, – отрезал Воронцов. – Она может погибнуть из-за этого звонка!

* * *

Задняя дверь старого дома с треском захлопнулась за ней. Марфа стояла, дрожа на ветру; ее шарф размотался, и ей пришлось подхватить его на лету. Она взглянула на часы. Почти половина третьего ночи. Метель и темнота угнетающе действовали на нее, удавшийся побег обострил ощущение утраты Голудина. Молодой человек был небрежно, но окончательно устранен, стерт с лица земли, словно какая-то ошибка. Вспоминая его жизнерадостное, простодушное лицо, она испытывала острую горечь, от которой щипало в глазах.

Она покачала головой и громко чихнула, затем сунула руку в карман, вынула радиотелефон Дмитрия и набрала номер Воронцова неуклюжими пальцами в перчатках. Некоторое время не было слышно ничего, кроме воя и свиста ветра. Призрачная старая церковь была единственным зданием, которое она могла различить в несущемся снегу. «Давай же, давай!» – шептала она про себя, притопывая ногами.

– Алексей? – выпалила она и моментально смутилась. – Я... со мной все в порядке.

– Что произошло? – услышала она голос Воронцова, к ее разочарованию, лишенный всякого выражения.

Она обрисовала суть дела в нескольких коротких фразах.

– Я им не понравилась, – заключила она и напряженно хихикнула.

– Где ты сейчас находишься?

– Неподалеку от борделя. А вы?

– Мы... – по-видимому, Воронцов решил о чем-то посовещаться с остальными. Потом его голос снова возник в трубке: – Мы едем в клуб Валерия Паньшина. Люди, которых мы ищем, скорее всего спрятаны там.

– Я присоединюсь к вам, – быстро сказала она. – Приеду максимум через пятнадцать минут.

Выключив телефон, Марфа решительно сунула его в карман плаща. В другом кармане лежал пистолет.

Она пошла против ветра, больно жалившего снегом лицо. Ее сапоги утопали в сугробах, пока она брела к темному пустому остову церкви и к укромной аллее, где стоял ее автомобиль. Внезапно ей в голову пришла мысль о том, что кого-то могли оставить наблюдать за машиной, на которой были милицейские номера, хотя и скрытые под коркой смерзшегося грязного снега. Приблизившись к покосившейся ограде, отделявшей церковный двор от аллеи, Марфа крепче сжала рукоять пистолета. Глубокие рытвины от покрышек машины Воронцова уже занесло снегом". Может быть, они не обратили внимания на ее маленький «москвич»?

Рядом никого не было. Марфа согрела замок газовой зажигалкой, купленной специально для этой цели, а затем вставила ключ. Она потянула на себя дверцу. С треском отвалилась ледяная корка. Марфа уселась за руль. Пар от ее дыхания облачками затуманивал ветровое стекло. Она сунула ключ в замок зажигания...

Жесткая рука обхватила ее горло удушающим захватом. Чье-то дыхание совсем рядом с ее лицом – ближе, чем дыхание прыщавого парня в борделе. Запах шинели и немытого тела.

Ее голову тянули назад и вверх, словно стараясь оторвать от тела. В легких догорали последние остатки воздуха. Душитель, тяжело сопя, навис над спинкой сиденья, за которой он прятался... Один или двое?

Теперь она совсем не могла дышать, даже через нос, не говоря уже о горле, забитом слюной и придушенным криком. Ветровое стекло было занесено снегом, но этот снег стремительно темнел... темнел...

...Ее тело, где-то далеко внизу, уже не часть ее существа. Ощущение быстрого вращения, крошечные огоньки, похожие на красные и зеленые звездочки... Тело отодвинулось еще дальше, слишком далеко, за пределы досягаемости. Медленные движения руки, гораздо более отдаленной, чем рука, сжимавшая ее горло, слишком медленные...

Выстрел оглушил ее, так что она не слышала вопля нападавшего и вряд ли почувствовала, как разжалась его рука, медленно скользнувшая обратно через спинку сиденья, словно уползающая змея. Повернувшись, она увидела эту белую руку, вытянутую вверх в дружеском прощальном взмахе. А потом ее собственная рука, ее палец снова нажал на спусковой крючок. Пистолет дернулся, вспышка выстрела осветила ее лицо, в нос пахнуло пороховыми газами... Из пробитой первым выстрелом головы душителя на пол машины уже натекла большая лужа крови.

Марфа отвернулась от трупа, дрожа всем телом. В ее сознании эхом отдавалась мысль о том, что она забыла заглянуть в заднее окошко. Она должна соблюдать осторожность, должна...

Она включила двигатель, пытаясь подавить нараставший страх. Автомобиль дернулся, скрипнул покрышками и покатил по аллее, пьяно виляя из стороны в сторону, от забора к забору. Сейчас сзади начнется стрельба...

Последние остатки воздуха из легких кровавой пеной пузырились на губах мертвеца. Марфе было плохо, так отчаянно плохо... Нужно остановиться.

Она рывком распахнула дверцу. Ее вырвало в снег.

Дрожь не прекращалась. Все тело охватил ледяной холод. Марфа вытерла подбородок тыльной стороной перчатки, крепко вцепилась в руль и начала постепенно наращивать скорость. Автомобиль, казалось, увеличился в размерах. У нее появилось ощущение, словно он самостоятельно выполняет поворот, выезжая из аллеи к новым районам города. Она цеплялась за рулевое колесо, пытаясь восстановить контроль над машиной, контроль над собой.

Они оставили только одного человека. Вероятно, не знали, что машина принадлежит ей, или не придали этому особого значения. Соглядатай решил схитрить, спрятавшись в автомобиле, или просто счел это более удобным, чем ожидание на пронизывающем ветру. Марфе не хотелось думать о нем. Она чувствовала запах крови, но не могла заставить себя снова остановить автомобиль и сбросить тело в снег. Потом, очень скоро...

* * *

Они сидели в машине с выключенным двигателем и обогревателем. Любин припарковался на улице Кирова в одном квартале от входа в клуб Паньшина. Кафе «Американа» было заперто, свет в окнах не горел. Автомобиль Паньшина стоял у служебного входа, как и «БМВ» Касьяна. Рядом стояли еще два подержанных русских автомобиля, но никакого транспорта, в котором можно было бы скрытно перевезти полдюжины людей из одного места в другое. Любин, жаждавший загладить недавнее проявление недисциплинированности, вызванное тревогой за Марфу, наблюдал за служебным входом.

– Думаете, они все еще там? – спросил Воронцов.

– Может быть, да, а может быть, и нет. Паньшин наверняка там. Не спросить ли у него, а? Сколько людей у него может быть в такой поздний час?

– Трое, возможно, четверо. По рабочему распорядку клуб должен быть закрыт уже больше часа. В такую погоду он мог и вообще не открываться, – Воронцов пожал плечами. – Может быть, и больше, чем четверо. Дополнительная охрана. Лок, мы не знаем, во что ввязываемся.

– Это неважно, – взгляд Лока был сумрачным, обращенным внутрь. «Он опасен как для себя, так и для окружающих», – подумал Воронцов. – У нас остается единственный шанс. Нужно рискнуть.

Дмитрий вздохнул и через силу кивнул.

– Нам понадобится Марфа, она может прикрыть нас с тыла.

– Нам нужно идти сейчас, – ровным голосом произнес Лок. Он напоминал актера, игравшего не вполне подходившую ему роль, требовавшую другого исполнителя. Воронцов вспомнил о прошлом Лока в ЦРУ. Перед ним находился заново родившийся полевой агент: старые дурные привычки, вернувшиеся инстинкты.

– Сейчас Касьян уже около двадцати минут находится внутри. Они вызовут поддержку. У нас мало времени.

– Если Марфа войдет наобум, ее могут убить.

– Тогда позвоните ей!

Воронцов передал телефон Дмитрию, набравшему собственный рабочий номер.

– Да? – голос Марфы звучал бесцветно и отчужденно.

– Все в порядке?

– Дмитрий! – выпалила она.

– Что случилось?

– Ничего, – внезапно ее голос упал до шепота. – Ничего.

– Мы собираемся войти к Паньшину. Когда приедешь сюда, подожди снаружи, прикрывай нас с тыла. Мы не знаем, кто там находится и сколько их. Возможно, нам придется выходить оттуда в большой спешке. Будь готова встретить нас.

Дмитрий выключил телефон.

– О'кей? – спросил он.

Воронцов кивнул. Лок со щелчком вогнал в пистолет Макарова новую обойму. Дмитрий шумно выдохнул.

– О'кей, – произнес Лок, распахнул дверцу и вышел из машины. Воронцов мрачно покосился на Дмитрия.

– Не бросайся за ним очертя голову, старина, – проворчал он. – Мы нужны друг другу, а не ему, ясно?

На лице Дмитрия отражался конфликт между пониманием и разочарованием, борьба здравого смысла с неким подобием боевого товарищества, связавшего его с американцем.

– Понимаю... товарищ майор, – медленно произнес он.

– Лок опасен для всех, кто находится рядом с ним, под каким бы флагом они ни выступали, – резко произнес Воронцов. – Не забывай об этом. Все, что ему нужно, – это убить Тургенева. Он использует нас. Не позволяй ему загонять тебя в гроб!

13. Свои и чужие

– Очень хорошо, Хамид! Прекрасно! – раздражение Тургенева было подобно треснувшей кости; ткань вежливых отношений, так искусно сплетенная им за последние месяцы, рвалась, словно рисовая бумага. – Я лично прослежу за вашим вылетом на моем самолете!

И снова невидимое давление и молчаливое признание превосходства, которое иранец имел над ним.

«Это ненадолго, – напомнил он себе. – Обычное дело в торговле». Он устал от непогоды и от ощущения сузившейся перспективы, вынужденно сведенной к Хамиду, но больше всего он устал от маленького, аккуратного, назойливого иранца. «Это ненадолго», – повторял он, словно заклинание.

– Мой друг, я понимаю, что отнимаю у вас время и испытываю ваше терпение, – Хамид пожал плечами. – С меня тоже спросят за выполненную работу, хотя и в совершенно другой форме. Но как бы то ни было, я благодарен вам за помощь.

Тургенев улыбнулся и провел рукой по своей пышной русой шевелюре. Такое извинение было щедростью со стороны иранца; оно ласкало, как женская рука.

– Принято, – сказал он. – Мы еще понадобимся друг другу в будущем, Хамид. Тесное сотрудничество – залог будущих успехов.

«Несмотря на то, что меня ждут другие, более важные дела», – добавил он про себя. Сделки, торговые операции, отчеты и анализы были упакованы в его мозг с такой же четкостью, долларовые бумажки – в банковские пачки. Вопросы, с которыми следовало разобраться, стоили этих денег, но вместо этого ему, словно какому-то дерьмовому стюарду, придется наблюдать за отправкой полудюжины ученых и инженеров в Тегеран на его же собственном самолете!

– Судя по прогнозам метеорологов, окно в буране появится около восьми утра, – ровным приятным голосом продолжал он. – Это продлится два часа или двадцать минут...

Черты иранца затуманились от раздражения.

– Боюсь, они не в состоянии дать более точный прогноз.

– Понимаю, – неохотно отозвался Хамид.

– Вот и прекрасно.

– Они готовы? – в устах иранца «они» звучало как наименование изысканного блюда, которое предполагалось подать во время полета.

Тургенев кивнул.

– Да. Надежно спрятаны и полностью проинструктированы. Они знают, что им предстоит, и получили щедрое вознаграждение.

Двое или трое из более ранних партий начинали паниковать в последний момент, некоторые даже пытались вернуться обратно из Ирана, обманутые в своих ожиданиях и тоскующие по дому. Бедные идиоты. Обратной дороги уже не будет.

– Сейчас дела обстоят не так, как в былые дни, Хамид, – добавил Тургенев. – Москва обращается с ними, как с грязью, – он рассмеялся. – Теперь они жаждут работать на вас!

– Когда мы выезжаем отсюда?

– В шесть утра, Хамид, не раньше.

Метель за стенами особняка бушевала все сильнее и сильнее. Где-то задребезжало окно. Да, этак придется повременить с вылетом... Тургенев улыбнулся, отсалютовал непьющему иранцу бокалом виски и проглотил остатки жидкости. Несмотря на присутствие Хамида, он чувствовал себя почти комфортно – до тех пор, пока не вспомнил о Бакунине и о том, что он про себя называл «делом Лока – Воронцова». Ему хотелось услышать рапорт об успешном окончании операции до отъезда в аэропорт.

– Вас что-то беспокоит? – с натянутой вежливостью осведомился Хамид.

– Нет, ничего, – бесстрастно ответил Тургенев. – Ничего, что могло бы заслуживать вашего внимания.

* * *

Воронцов прислушивался, склонив голову к плечу. Звуки, издаваемые Дмитрием у парадной двери, были едва слышны здесь, на крытой автостоянке за кафе «Американа». Лок стоял рядом с Воронцовым, тихо притопывая от холода или от нетерпения. Любин, надвинувший на лоб меховую шапку, с суровым видом ожидал распоряжений.

Внезапно крики Дмитрия и громкий стук в дверь ясно донеслись до них с порывом ветра, и Воронцов кивнул своим спутникам. Лок сразу же двинулся вперед, словно освободившись от невидимых пут. Его рука в перчатке, сжимавшая пистолет Макарова, была вытянута и прижата к бедру. Воронцов держал свое оружие в левой руке. Перед началом операции он попросил Дмитрия поплотнее перевязать его и сейчас с трудом глотал ледяной воздух. Под воздействием обезболивающих препаратов его чувства притупились, в голове стоял легкий звон.

Он оступился, и Любин пришел ему на помощь, поддержав под локоть. Они поднялись под навес крыльца. Лок постучал рукояткой в заднюю дверь клуба, являвшуюся также входом для избранных членов. Игроки и прочие посетители входили со стороны улицы Кирова.

– Открывайте, ГРУ! – завопил Лок, изумив своих компаньонов. – Шевелитесь, засранцы: полковник здесь и хочет поговорить с Паньшиным!

Любин ухмылялся, открыто восхищаясь американцем. В следующее мгновение дверь приоткрылась и в проеме показался человек, в котором Воронцов узнал одного из вышибал Паньшина.

– Тише, мать твою! Хочешь, чтобы...

Лок ударил его по переносице стволом «Макарова» и пнул ногой дверь, когда тот завопил от боли. Вышибала, шатаясь, отступил в коридор и грохнулся на пол, как мешок с картошкой. Лок наклонился над ним и извлек пистолет из-за пояса его брюк, затем быстро выпрямился. Переполненный адреналином, он двигался рывками, сдерживая себя лишь, мощным усилием воли. Его глаза округлились, как у кошки, обнаружившей мышиную нору.

– Где? – резко спросил он.

– Туда, – отозвался Воронцов, указывая в глубину коридора.

Чтобы добраться до комнат Паньшина, им нужно было пересечь главный зал клуба. Коридор оказался пустым. В нем пахло уборной и застоявшимся табачным дымом. Теперь, отрезанные от буйства метели, они могли слышать шум перебранки: Дмитрий, изображавший пьяного посетителя, спорил с тем, кто открыл парадную дверь. Он агрессивно требовал, чтобы ему принесли выпить.

– Скорее! – скомандовал Воронцов. – Дмитрия нельзя надолго оставлять без прикрытия!

Они побежали между столиками с аккуратно уложенными на них перевернутыми стульями к бархатному занавесу, скрывавшему внутренний коридор, который вел к кабинету Паньшина и к лестнице на второй этаж, где над клубом располагались жилые помещения. Первый выстрел застал их врасплох. Пуля ударила в один из стульев рядом с Любиным, прочертив на сиденье длинную белую царапину, хорошо заметную даже в тусклом ночном освещении.

Лок присел на корточки за столиком и дважды выстрелил в занавес. Воронцов, прищуривший глаза от вспышек выстрелов, никого не заметил; Криков тоже не было.

– Он был в мундире, – тихо проворчал Лок. – Сколько их, Воронцов?

– Не знаю. Бакунин мог оставить своих людей...

– Алексей? – Дмитрий ввалился в клуб из коридора, который вел к парадному входу. Пистолет плясал в его руке, голова поворачивалась из стороны в сторону, как у испуганного животного. Из-за бархатного занавеса грянули новые выстрелы, и Дмитрий распластался на полу, пока Лок отвечал огнем на огонь.

– Дмитрий! – крикнул Лок.

– Все в порядке!

– Любин?

– Да!

– Следите за сценой! – крикнул Лок и помчался между столиками на четвереньках, словно проворная ищейка. Воронцов вздрогнул, услышав выстрелы, направленные на звук голоса американца. Собственные ребра казались ему раскаленными иглами, воткнутыми в бок и в грудь, его рука на перевязи в унисон посылала острые сигналы боли.

– Есть!.. – услышал он возглас Лока и чуть не ослеп от беспорядочных вспышек. Кто-то упал за занавесом, словно клоун перед выходом на сцену. В зале воняло порохом. Воронцов видел, как Лок быстро взобрался на низкий подиум, где обычно выступали музыканты, скользнул к краю сцены и исчез.

Внезапно Воронцов понял, что не слышит приказов и властных голосов. Неужели они опоздали? Касьян позвонил Паньшину или кому-то еще, когда узнал Дмитрия. У противника оставалось время, достаточно времени, чтобы убрать ученых из клуба.

Дмитрий возник рядом с ним, тяжело дыша, словно кит, выброшенный на берег.

– Ты был прав, – пропыхтел он. – При такой спешке мы все сыграем в ящик еще до утра. Они здесь, Алексей?

Воронцов покачал головой:

– Сомневаюсь.

– Проклятье, где же они?

Прогремели два выстрела, направленные в них. Пули прошли низко над их головами. Дмитрий выстрелил в ответ, то же сделал Любин. Затем Воронцов услышал, как Любин перемещается на новую позицию. Из-за занавеса грохнуло еще несколько выстрелов, затем его складки разошлись в стороны, пропуская падающее тело. Армейский тулуп, смутное бледное пятно лица. В глубине сцены появилась фигура Лока, его рука поднялась и поманила их к себе.

Они подбежали к американцу. Его лицо исказилось от гнева и разочарования.

– Там слишком мало парней из ГРУ!

Судя по его виду, он был готов убивать еще и еще.

– Они смылись!

Взглянув на лица русских, Лок понял, что они пришли к такому же выводу. Любин присоединился к ним, его лицо блестело от пота.

– Где может прятаться Паньшин?

– Наверху или в одном из...

Воронцов выстрелил дважды, почти положив пистолет на плечо Лока. Маленькая фигурка Касьяна отпрянула обратно, под прикрытие дверного косяка, из-за которого она появилась. Лок одним движением развернулся на каблуках.

– Паньшин! – завопил он. – Я иду за тобой!

Он оглянулся на остальных.

– Дмитрий, следи за коридором, пока мы проверим верхние комнаты. Вы, майор, оставайтесь с ним. Пошли, парень!

Любин начал подниматься за Локом по узкой лестнице, которая вела к жилым комнатам и артистической уборной над клубом. На верху лестницы Лок остановился и предостерегающим жестом приложил ладонь к груди Любина. Затем он медленно, осторожно заглянул за угол.

Закрытые двери, запах табака и дорогого лосьона. Лок усмехнулся и повернулся к Любину.

– Не путайся у меня под ногами. Держись сзади, ладно?

Любин кивнул.

Сколько их там было? С тошнотворной ясностью Лок осознал, что Тургенев успел увезти ученых. Для этого пришлось отвлечь большинство людей из ГРУ. Но Паньшин и Тургенев должны были догадаться, что Лок с Воронцовым явятся сюда. Так сколько же человек они оставили здесь для обороны? На первом этаже все было тихо. Что бы ни задумывал Касьян, он пока не решался действовать открыто.

– Как выглядит Паньшин? – хрипло прошептал Лок.

– Что? – Любин удивленно взглянул на него. – Низенький, толстый, седые волосы. Куча колец, браслеты.

– О'кей, давай найдем его.

Клуб повернулся в пальцах Тургенева, как монетка: безопасное укрытие превратилось в ловушку. Если они оставили здесь не больше горстки бойцов, то, значит, Тургенев хотел, чтобы Воронцов и его команда застряли внутри, пока что-то будет происходить в другом месте. Лок пнул одну из хрупких фанерных дверей, и та с треском распахнулась. Он отскочил в сторону, чтобы не попасть под огонь. В комнате было сумрачно, пахло едой и табаком. Он пошарил рукой по стене за дверью и включил свет. Стол, четыре тарелки с объедками, вилки, бокалы, пепельницы. Разочарование причиняло почти физическую боль.

Лок пнул другую дверь.

– Паньшин, иди сюда! – прорычал он.

– Эй! – Любин не успел выкрикнуть предупреждение.

Лок упал на одно колено, жестко выставив руку с пистолетом, и трижды нажал на спусковой крючок за то время, пока магазин «Калашникова» опустошался в потолок и стены коридора. Стрелок, сраженный его выстрелами, падал на спину, продолжая нажимать на курок. Коридор наполнился пороховыми газами и алебастровой пылью.

Лок оглянулся на Любина. Молодой человек сидел, привалившись к стене, с выражением благоговейного ужаса на лице. Он поднял трясущуюся руку к лицу и провел ладонью по окровавленному виску. Потом он посмотрел на Лока и криво усмехнулся, показывая ему окровавленные пальцы. Касательное ранение.

Лок кивнул. На лестнице послышались тяжелые торопливые шаги. Любин обернулся с пистолетом наготове, но это был Дмитрий. Алебастровая пыль тонким слоем оседала на его плечи, влажные от растаявшего снега. Воронцов замешкался на верху лестницы, чуть ли не вдвое согнувшись от боли в ребрах.

– Где Паньшин?

Лок указал пистолетом на дверь, из-за которой появился автоматчик. Присев рядом с дверным проемом и нелепо вывернутыми носками сапог мертвеца, он через щель заглянул внутрь.

Комната купалась в свете хрустальной люстры и настольной лампы. Паньшин восседал в кресле за письменным столом, словно карикатура на гангстерского босса. Его пухлые руки с унизанными перстнями пальцами лежали на виду на кожаной обивке стола, глаза невозмутимо смотрели на Лока. Он не боялся, но почему?

Лок рывком распахнул дверь. Касьян находился не сразу же за ней, а слева у стены. Лок дважды выстрелил из «Макарова», держа оружие прижатым к боку и ощущая опаляющий жар выстрелов. Касьяна отбросило к дальней стене кабинета, где он медленно сполз в сидячее положение; черты его лица еще несколько секунд сохраняли удивленное и хитроватое выражение. В комнате была еще одна дверь. Видимо, Касьян поднялся по лестнице, связывавшей кабинет с первым этажом.

Паньшин не успел сделать ни одного движения до того мгновения, когда Лок повернулся к нему. На ухоженном лице владельца клуба, которое, казалось, не могло выражать иных эмоций, кроме самодовольного превосходства и спокойной уверенности в себе, мало-помалу начал проступать страх. Его взгляд метнулся за спину Лока, когда в дверном проеме показались милиционеры, затем вернулся к американцу. Незнакомый человек представлял наибольшую угрозу.

Лок подошел к столу, обогнул его и остановился рядом с Паньшиным.

– Я слышал, ты здесь главный, Паньшин, – будничным тоном произнес он. – Занимаешься героином и контрабандой людей. Большой босс, а?

Пистолет в руке Лока находился ниже уровня стола, вне поля зрения вошедших в комнату.

– Я предлагаю тебе выгодную сделку, – презрительно бросил Лок.

Настольные часы тикали в унисон с его дыханием. Паньшин был явно озадачен, но не потерял самообладания, хотя его взгляд то и дело украдкой останавливался на маленьком неподвижном теле Касьяна, который сидел у дальней стены, как заснувший бродяга. Присутствие Воронцова и остальных знакомых ему милиционеров уменьшало угрозу, исходившую от Лока. Их всегда можно было припугнуть или поладить с ними другим способом.

– Ты американец, – утвердительно произнес Паньшин, взглянув на небольшие часы в позолоченном корпусе, стоявшие перед ним на столе.

Лок смахнул часы на пол. Паньшин вздрогнул.

– Давай возьмем его с собой, Лок, – предложил Воронцов, не двигаясь с места.

– Лишний багаж, – резко отозвался Лок. – Ну что, жирная скотина, заключим сделку? Куда забрали твоих гостей?

– Я не знаю, о чем вы... – начал Паньшин. Лок наотмашь ударил его по лбу стволом пистолета. Любин потрясенно вздохнул и выпустил воздух сквозь сжатые зубы.

Лок взял Паньшина за шиворот и рывком выпрямил его, затем уселся на краю стола, прижав пистолет к щеке гангстера. Кровь сочилась из-под красиво уложенных седых волос и стекала по пухлой щеке на белый воротничок шелковой рубашки.

– О'кей, Паньшин, вот мое предложение. Мне насрать на тебя. Ты просто препятствие, через которое мне пришлось перешагнуть на пути к Тургеневу. Я хочу знать, куда он забрал людей, которые скрывались в твоем клубе. Пять-шесть ученых-ядерщиков, инженеров и так далее. Куда их забрали и когда он собирается отослать их в Иран?

– Я не знаю.

– Тебе придется очень крепко подумать.

– Да не знаю я!

Их тени угрожающе горбились на стене. Туловище Лока скрывало Паньшина от взглядов спутников американца. Лок слышал, как Воронцов шепотом отдал распоряжения, отослав Любина и Дмитрия на первый этаж. По глазам Паньшина Лок видел, что стал для толстяка единственной реальностью. Взгляд Паньшина снова метнулся к Касьяну, чье тело ему позволялось видеть, затем остановился на плече Лока, загораживавшем фигуру измученного Воронцова.

Паньшин пожал плечами, хотя это стоило ему немалых усилий.

– Я не знаю, что будет дальше. Люди из ГРУ приехали и забрали каких-то парней. Мне велели спрятать их у себя на день-другой, и я не задавал лишних вопросов.

– Такой осторожный боров, как ты, Паньшин? Нет, ты был посвящен в их планы. Ты слишком заботишься о своей шкуре и не позволишь держать себя в неведении по столь важным вопросам, – Лок улыбнулся. – Вернемся к нашей сделке. Где и когда? Жизнь в обмен на информацию.

Паньшин покачал было головой, но второй удар стволом пистолета отшвырнул его на спинку кресла. У него вырвался крик боли. Вытащив из нагрудного кармана шелковый носовой платок, он с необычайной осторожностью прижал ткань к рассеченной скуле. Влажные страдальческие глаза с бессильной ненавистью наблюдали за Локом. Американец выглядел довольным; впрочем, он и вправду был доволен.

– Пит Тургенев убил мою сестру, – тихо, произнес он. – Думаешь, после этого меня волнует, что случится с тобой и с твоим паршивым клубом?

Он снова занес пистолет. Паньшин отпрянул, закрываясь руками.

– Нет!

Воронцов, зачарованно наблюдавший за сценой допроса, наконец очнулся от апатии. Паньшин пробуждал в нем смутное чувство жалости и даже сострадания, хотя он хорошо помнил, с кем имеет дело. Когда он двинулся к столу, на лице гангстера отразилось огромное облегчение.

– Не вмешивайтесь! – отрезал Лок.

– Да пошел ты... – сердито проворчал Воронцов. Стукнув по столу кулаком здоровой руки, он мрачно произнес:

– Валерий, все катится к чертовой матери, и я не знаю, смогу ли я удержать американца от того, что он собирается сделать. Просто скажи нам, как обстоят дела. Это в твоих же интересах.

– Какого дьявола ты решил вести грязную игру? – в голосе Паньшина сразу же появились властные нотки. – Так дела не делаются!

Замечание звучало нелепо, но Воронцов все равно почувствовал себя униженным, словно пришел требовать страховое возмещение по подложным документам.

– Тогда катись к дьяволу, Валерий, и играй по его правилам!

Складки жира на щеках Паньшина вздрогнули. Его взгляд неуверенно перемещался с Воронцова на Лока и обратно.

– Видишь, Валера, – ласково сказал Лок, – правила изменились. У парней вроде него... – он мотнул головой в направлении Воронцова, – у них нет причин воевать с Тургеневым. «Делай деньги», «победитель всегда прав» и «держи нос по ветру» – так, кажется, это звучит? Милиционеры и плохие ребята всегда играли по установленным правилам. Можешь не рассказывать мне об этом, Валера: моя страна изобрела эти правила.

Он подался вперед.

– Но теперь речь идет не о деньгах и привилегиях. Речь идет о том, убью я тебя или нет. И правила больше не действуют. Так как насчет нашей сделки?

Он явно собирался снова нанести удар пистолетом, но в этом уже не было необходимости. Паньшин поверил ему.

– Я не знаю где, клянусь... Но он собирается сегодня утром доставить их в аэропорт... В погоде наступает просвет... его самолет...

Паньшин замолчал и медленно осел в своем кресле, поддерживая руками напомаженную седую голову. Даже в этой позе он умудрился сохранить остатки своего былого достоинства.

Лок молча смотрел на него.

– Все! – рявкнул Воронцов. – Он больше ничего не знает, но нам этого достаточно. Пора убираться отсюда.

– А он?

Воронцов запустил пятерню в густые седые волосы Паньшина и рывком приподнял его голову от стола. Он повернул к Локу искаженное ужасом лицо толстяка.

– Скажи ему, что ты не позвонишь Тургеневу, Валера. Скажи ему, что ты не подпишешь свой смертный приговор! – он встряхнул Паньшина, как терьер, играющий с дохлой крысой. – Скажи ему, Валерий, и он оставит тебя в живых!

– Это правда, – пробормотал Паньшин так тихо, что Лок едва расслышал его слова. – Это правда.

Воронцов отпустил Паньшина, и голова владельца клуба снова склонилась на руки. Воронцов кивнул Локу, тот покорно встал со стола и последовал за ним к двери.

Телефон в кармане Воронцова испустил звонкую трель.

– Слушаю, – отрывисто произнес майор.

– Один друг из УВД сообщил мне твой номер. – Воронцов узнал голос Бакунина. – Я знаю, где ты находишься. Я звоню с улицы, нахожусь неподалеку от клуба. В бинокль я хорошо различаю голову твоей девчонки, которая сидит в машине. Как и один из моих снайперов с нокотоскопом. Ты выйдешь, или мне отдать приказ открыть огонь?

* * *

Тургенев с торжеством обернулся, но сумел сохранить на лице бесстрастное выражение. Иранец вошел в кабинет, даже не постучавшись, словно имел на это полное право. Трубка в руке Тургенева на мгновение показалась самому Тургеневу уликой, выдававшей какую-то его вину.

– Да, – осторожно сказал он в микрофон. – Я совершенно согласен. Приступайте немедленно. Хорошо.

Он прервал связь с Бакуниным и положил трубку.

– Простите, Хамид, но у меня действительно масса дел.

– Разумеется, друг мой. Я пришел за личными делами наших подопечных. Надеюсь, они в полном порядке?

Тургенев взял со стола толстую пачку папок, перевязанную красной ленточкой.

– Думаю, цвет подходящий, – заметил он. – Цвет победы.

– Может быть. Благодарю вас.

«А теперь убирайся, – подумал Тургенев. – Убирайся и дай мне подумать о более важных вещах».

Ему приходилось признать, что он сильно устал. Постоянные перегрузки действовали на нервную систему сильнее, чем ночные оргии. Ежечасные отчеты Бакунина, на которых он сам настоял, держали его в напряжении. Но теперь все, кажется, благополучно утряслось. Воронцов, а самое главное – Джон Лок – попались в ловушку, окруженные в клубе Паньшина. Это ставило на них крест, но вместо того, чтобы наконец обратиться к проблемам «Грейнджер Текнолоджиз» и другим своим интересам в Америке, ему приходилось прислуживать какому-то офицеру иранской разведки, и даже не очень высокого ранга! Это унижало его; присутствие иранца становилось невыносимым.

– С вашего позволения, Хамид, у меня есть еще несколько срочных дел, – Тургенев проводил маленького иранца до двери.

– Разумеется. Примите мои извинения.

Хамид ушел – во всяком случае, на некоторое время.

Тургенев перенес пачку факсимильных сообщений к своему столу, держа в другой руке бокал с виски. Он вынул очки из нагрудного кармана и опустился во вращающееся кресло. Накопилась по меньшей мере дюжина срочных звонков и донесений.

Помедлив, Тургенев снял очки, с легким скрипом развернул кресло и уставился на белую мглу за окном. Потом его взгляд переместился на картины и фарфоровые вазы, проникшие даже сюда, в его рабочий кабинет, задуманный как пуританская обитель. Метель продолжала бушевать за окнами, снег несся почти горизонтально в свете огоньков системы безопасности. Метеорологи продолжали предсказывать наступление хорошей погоды около восьми утра.

Что ж, очень хорошо. Теперь, когда Бакунин в конце концов добился своего, можно и не откладывать. Джон Лок с его мечтательной внешностью и кипучей энергией, этот стереотип идеального американца, вскоре превратится в кучу гниющего мяса. Тургенев почти печально улыбнулся, отдавшись воспоминаниям. Именно Билли Грейнджер описал Лока как «наилучший и наихудший тип американца: парень из Корпуса Мира с пистолетом в руке». Сидя за водкой в грубой хижине, прилепившейся к склону афганского предгорья, пока Лок нес стражу снаружи, они сошлись на том, что «огромное множество американцев вроде Джонни погибло в войнах за справедливость в разных уголках света».

Примерно так же обстояло дело и в этом случае. Билли даже добавил тогда: «Сама Америка убила целую кучу своих граждан, похожих на Джона».

Тургенев покачал головой, снова охваченный похожим на печаль чувством. Потом он надел очки и принялся изучать наиболее срочные факсы и машинописные копии телефонограмм. Да, он продаст Мэрдоку свою небольшую долю в той телевещательной корпорации... нет, в настоящее время он не собирается продавать так много английской валюты... да, он примет цену, предложенную кувейтской эксплуатационной компанией, стремящейся запустить щупальца в Среднюю Азию... Нет, это в сторону... да, это нормально...

– Тогда нужно сжечь эту халупу, прежде чем они сами ее сожгут! – выкрикнул Лок, сверкнув глазами на Воронцова.

Они собрались вместе, словно обескураженные зрители отмененного концерта, среди расставленных столов в главном зале клуба. Дмитрий разговаривал по радиотелефону. Громкий голос Лока сердил его: это могло встревожить Марфу, толкнуть ее на неосторожные действия.

– Все нормально, – подбадривал Дмитрий Марфу, как будто видел ее, сидевшую в автомобиле на улице Кирова. – Нет, не было приказа открывать огонь... все, что тебе нужно сделать, – это медленно, медленно сползти по сиденью или наклониться вперед, как будто ты что-то ищешь, и выбраться из машины.

Дмитрий не понимал, почему она не заметила прибытия отрядов ГРУ. От страха за нее он обильно вспотел.

– Хорошо... нет. Начинай по моей команде. Что?

Он держал телефон Воронцова близко к губам и надеялся, что Марфа держит свой телефон ниже ветрового стекла, как ей было сказано. Судя по ее голосу, она страшно переживала из-за своей невнимательности. Но в такую пургу...

– Все, что тебе нужно, – это выбраться из машины. Нет, я не знаю, откуда тебя держат на прицеле. Думаю, спереди, иначе они вообще ничего не смогли бы различить из-за снега. Помни, они не могут целиться как следует, несмотря на приборы ночного видения. Да, можешь выбрать время сама, но помедленнее...

Любин время от времени прикасался к своему виску. Кровь уже высохла и запеклась коркой. Дмитрий кивнул Воронцову.

– Лок, они в самом деле это сделают? Почему они не хотят потребовать, чтобы мы капитулировали? Почему не хотят захватить клуб штурмом? – спросил Воронцов.

– Послушайте, а что бы вы сами сделали на их месте? Не в качестве полицейского или даже офицера ГРУ, а в качестве гангстера? Повеселились бы от души, запалив дом и расстреляв крыс, когда они выползут наружу, не так ли?

Воронцов неохотно кивнул:

– Может быть.

– Вот и ладушки.

– А потом?

– У нас нет выбора. Едем в аэропорт.

– И как, по-вашему, мы попадем туда? – яростно спросил Воронцов. – В этой стране, как нигде в мире, умеют устраивать проверки на дорогах. Вы же не думаете, что человек вроде Бакунина мог внезапно забыть все свои старые привычки? К тому же, если вы еще не заметили, меня очень легко опознать.

– О'кей, о'кей, я могу проехать по фальшивым документам служащего газовой компании. А вы... вас можно спрятать в багажнике или в кузове грузовика. Нам нужно попасть туда, неужели вы не понимаете? – раздраженно произнес Лок и махнул рукой, словно отгоняя надоедливое насекомое.

– Используем разные выходы?

Лок кивнул. Воронцов взглянул на Дмитрия, державшего радиотелефон. Тот пессимистически пожал плечами. Господи, только бы Марфе удалось выбраться...

– Они окружили нас со всех сторон, если у тех, кто ими командует, есть хоть немного мозгов, – заметил Лок. – Но сейчас они будут видеть нас лишь как точки в снежном буране. Это лучший шанс, который у нас имеется, Алексей.

Послышалась трель телефона.

– Да? – спросил Дмитрий.

– Она... – начал было Воронцов, но Дмитрий жестом заставил его замолчать. Несколько секунд он напряженно прислушивался, затем энергично закивал. У Марфы все было нормально.

– Хорошо, хорошо. Она говорит, что ей очень жаль. Она не видела ничего подозрительного, кроме одного грузовика на улице. Должно быть, они засели в зданиях.

Лок подошел к Дмитрию и взял у него телефон, одновременно сделав знак Любину, чтобы тот начал поливать мебель бензином. Две канистры были обнаружены в подвале рядом с винным погребом.

– Слушай меня, Марфа, – устало сказал Лок. – От тебя зависит, сможешь ли ты помочь нам... Не спорь, слушай! О'кей, так-то лучше... А теперь опиши улицу, освещение, возможные укрытия, все, что видишь.

– Подождите! – Воронцов повернулся к Паньшину, грузно сидевшему за одним из столиков. Скула и лоб толстяка все еще кровоточили, шелковый носовой платок пропитался кровью. – Снаружи стоит «БМВ» Паньшина. У тебя есть ключи, Валерий?

– Только не все сразу, – предупредил Лок. – Нам нужно разделиться. Вместе нас слишком легко засечь. Марфа, будь на связи.

Он задумчиво взглянул на Паньшина.

– Любин, выгляни из задней двери. Если в пределах видимости нет ничего подозрительного, то вы с Дмитрием можете вывести майора к «БМВ». Действуй!

Любин положил канистру и побежал к задней двери. Лок потер лоб, потом уставился на Воронцова с Дмитрием, разглядывая их так тщательно, словно был врачом, подтверждавшим неутешительный диагноз.

– Мы ждем, Лок, – пробормотал Воронцов. – Вся королевская рать...

– Я понимаю. Марфа!

– Да? – голос Марфы едва пробивался через потрескивание статических разрядов.

– Есть какое-нибудь движение?

– Н-нет, – неуверенно ответила она.

Вернулся Любин. Его лицо было сияющим и возбужденным, как у ребенка.

– Снаружи ничего не видно, – доложил он. – Ни следов, ни отпечатков покрышек...

– Они должны быть где-то, рядом.

– Лок, мы теряем время! – резко вмешался Дмитрий. – Либо мы идем сейчас, либо вообще не идем!

– О'кей. Майор не может быстро идти – помогите ему добраться до «БМВ».

– Позови Марфу.

– Я позабочусь о Марфе! – отрезал Лок.

– Ты хочешь сказать, что она является частью твоего отвлекающего маневра? Я не хочу подвергать ее еще большей опасности...

– Дмитрий, ей не может угрожать большая опасность, чем сейчас. Я позабочусь о ней!

Дмитрий посмотрел ему в глаза и медленно кивнул. Любин, судя по всему, собирался что-то возразить, но Лок стремительно повернулся к нему.

– Поджигай этот муравейник!

– А как насчет него? – спросил Дмитрий, кивком указав на Паньшина. Потом он все понял. – Ты не можешь этого сделать, – хрипло прошептал он. – Он же просто выйдет за дверь, и они...

– ...отвлекутся на него, – закончил Лок. – Будем надеяться, что так и случится.

Он повернулся к Любину.

– Давай, чего стоишь?

Языки пламени моментально взметнулись вверх в том месте, куда Любин бросил фитиль из скрученных бумажных салфеток. Лицо Паньшина исказила мучительная гримаса.

– Идите, – сказал Лок, обращаясь к Воронцову. – Забудьте о нем.

Он подтолкнул их к задней двери. Дмитрий взял ключи от машины Паньшина. Жирный владелец клуба неуверенно поглядывал вслед уходящим, но Лок знал, что Паньшин пойдет с ним к парадному входу.

Огонь с ревом устремился к низкому потолку клуба. Дым плотной пеленой повис в воздухе, мешая дышать. По щекам Паньшина катились крупные слезы.

Воронцов кивнул Локу и исчез в коридоре вместе с Дмитрием, поддерживавшим его под локоть, словно санитар в пальто. У Лока не было времени оценивать их шансы, не говоря уже о своих. Он быстро пошел к выходу на улицу Кирова. Сзади послышался приглушенный звук выстрела или автомобильного выхлопа. Паньшин, словно в бреду, плелся за ним, виляя от стены к стене.

Лок пригнулся у застекленной двери. Стекло было достаточно темным, чтобы скрыть его даже от приборов ночного видения. Он попытался представить себе улицу в точности так, как ее описывала Марфа. Снаружи бушевала метель; размытые огни витрин и неоновых вывесок обозначали присутствие магазинов и баров на другой стороне улицы.

Пора идти. Паньшин? Лок взглянул на толстяка, как на насекомое. Что-то удержало его от решения вышвырнуть Паньшина наружу перед собой. В коридоре уже становилось жарко, дым начинал клубиться вокруг них. Тот момент, когда он мог использовать Паньшина в качестве живого щита, уже прошел, и Лок ничего не мог с этим поделать.

– Теперь все зависит от тебя, приятель, – бросил он через плечо и широко распахнул дверь. – Желаю долгих лет жизни!

Лок вылетел наружу, скользя на обледеневших ступенях, оглушенный ветром, и нырком ушел в сторону от входа. Одна его рука по плечо погрузилась в сугроб. Над его головой разлетелось стекло, потом пуля щелкнула о камень. Стрелки не видели ничего, кроме движущихся пятен и теней, но промахнулись всего на несколько дюймов.

Пригнувшись, Лок побежал зигзагами к углу переулка. Он услышал рев автомобильного двигателя, увидел вспышки выстрелов двух винтовок высоко над головой, словно подвешенные в снежной пелене. Огневые точки в окнах дома напротив.

Тормозные огни «БМВ» мигнули, словно в нерешительности, и начали удаляться от улицы Кирова. Последний яростный скрип тормозов – и все.

«Теперь твоя очередь», – подумал Лок. Снова звон разбитого стекла, совсем рядом. Он длинными скачками понесся по переулку и нырнул под прикрытие автомобиля Марфы, моментально распознав ее машину в ряду других, превратившихся в горбатые сугробы.

Он огляделся. Пуля вдребезги разбила ветровое стекло, осколки с визгом пролетели над ним. Женщина помахала ему рукой из дверного проема ближайшего магазинчика. Рука в перчатке казалась черным жезлом. Он помахал в ответ пистолетом и жестом приказал ей отступать в глубь квартала. Она покачала головой и указала на другую сторону улицы. Она видела, откуда велся огонь.

Пригнувшись за машиной лишь в нескольких ярдах от Марфы, Лок повращал кистью руки, как будто поворачивал ключ в замке зажигания. Марфа показала на автомобиль, и Лок поднял большой палец в знак понимания.

Откуда-то послышались крики. Языки пламени вырвались из разбитых окон и распахнутой двери. Ветер сразу же подхватил их и раздул в один большой костер. Паньшин стоял в свете ближайшего уличного фонаря, лихорадочно размахивая руками. Его массивная фигура была ясно различима.

Лок открыл дверцу со стороны пассажира и скользнул на сиденье. Переместившись в полулежачее положение, он неуклюже переполз за руль через рычаг передач и ручной тормоз. Паньшин по-прежнему стоял на тротуаре и махал руками. Его вечерний костюм побелел от снега.

Лок на ощупь провел рукой по приборной панели, нащупывая ключ зажигания. «Тебе следовало бы лучше разбираться в русских автомобилях, – подумал он. – Значительно лучше».

Он повернул ключ в замке. В тот момент, когда завелся двигатель, снаружи грохнули выстрелы. Тело Паньшина медленно, тяжело рухнуло в снег и осталось лежать неподвижно. Лок стал свидетелем казни. Они узнали Паньшина и убили его, потому что пришла пора заняться уборкой.

Лок передвинул рычаг передачи на задний ход и отпустил педаль тормоза. Скрипнули покрышки, автомобиль рванулся назад. Две пули с визгом отрикошетили от багажника. Снег, летевший в разбитое ветровое стекло, слепил Лока. Сиденье было усыпано острыми осколками стекла, впивавшимися в его бедра и ягодицы.

Пули с глухим стуком пробили противоположную дверцу, разворотив металл и внутреннюю обшивку. Автомобиль занесло юзом. Лок сильно вспотел, руки под перчатками взмокли от напряжения. Стекло за его спиной с треском рассыпалось.

Теперь автомобиль мог обеспечить ему защиту лишь в течение нескольких секунд. Лок поддал газу на задней скорости. Задние колеса натужно взвыли, забуксовав на обледеневшем выступе. Он замахал Марфе, чье лицо виднелось во тьме смутным белым пятном, и закричал, срывая голос:

– Держись за машиной! За машиной!

Включив вторую передачу, Лок двинулся вперед, затем ударил по тормозам и снова дал задний ход. Машина еще раз забуксовала на препятствии, но не смогла преодолеть его. Лок слышал глухие смертоносные удары пуль, впивавшихся в обшивку бортов и потолка салона.

Пушистый маленький медвежонок подпрыгивал на эластичной ленте перед разбитым задним стеклом, раскинув лапы жестом безоговорочной капитуляции. Лок снова бросил машину вперед, затормозил, взвизгнув покрышками, вновь двинулся назад. Лицо Марфы, пригнувшейся за автомобилем, было белым и испуганным, словно она решила, что Лок хочет подставить ее под пули невидимого снайпера. Автомобиль взбрыкнул, как лошадь, лягающаяся задними ногами, затем перевалил через ледяной выступ и покатил дальше, поскольку нога Лока оставалась вдавленной в педаль газа. Он ехал поперек улицы Кирова по длинной диагонали к зданиям, где притаились снайперы.

Марфа осталась позади без прикрытия. Пули одна за другой ударяли в машину. Тело Паньшина в сотне ярдов позади медленно исчезало под снегом.

Лок с трудом остановился, проскользив юзом еще десяток метров, рывком перевел рычаг на третью передачу и помчался к Марфе. Когда передние колеса подпрыгнули на бордюре тротуара лишь в нескольких футах от нее, он увидел, что она указывает на узкий темный переулок за неоновой вывеской бара.

Бампер автомобиля с размаху ткнулся в решетку на низком окне. Лок выключил зажигание, распахнул дверцу и, пригибаясь, бросился наружу. В прыжке он столкнулся с Марфой, и оба упали в снег.

Лок со свистом втянул воздух сквозь зубы. Грудь Марфы тяжело вздымалась. Он с усилием поднялся на колени, схватил ее за воротник пальто и потащил в переулок, несмотря на ее слабое сопротивление. Через несколько метров ему пришлось отпустить ее. Он привалился к стене, судорожно дыша. Ледяной воздух обжигал его горло и легкие. Женщина лежала словно пловец, отдыхающий на поверхности воды, и не могла пошевелиться.

– Пошли, нам нельзя оставаться на одном месте! – прохрипел Лок, когда его дыхание немного восстановилось. – Теперь мне нужен лимузин, понимаешь? Мне нужен дорогой автомобиль, и побыстрее!

Марфа уставилась на него как на сумасшедшего.

– Мы обменяемся страховками, и я заплачу за ущерб, причиненный твоему автомобилю, о'кей? – Лок криво усмехнулся. – Вставай, нам пора ехать на пикник!

* * *

Бакунин стоял над телом Валерия Паньшина, уже покрытым снежным саваном, и размышлял о суровой необходимости, частью которой являлась смерть владельца кафе «Американа». Снег таял на щеках Бакунина и оседал на погоны его форменного зимнего тулупа, на козырек его фуражки.

Решение было разумным и правильным, хотя и принятым по наитию. Тургенев держал полковника ГРУ в неведении относительно американца и той угрозы, которую он собой представлял. Патрули Бакунина уже обыскивали переулок и оцепили весь район вокруг пылающего джаз-клуба в поисках Воронцова, Лока и тех немногих, кто еще оставался с ними. Порыв ветра со стороны пожарища пахнул приятным теплом в лицо полковника.

Нет, положение тупого исполнителя, в котором он оказался по прихоти Тургенева, было совершенно невыносимым. Оно могло поставить под удар его благополучие и даже безопасность. Паньшин, бездарная, трусливая, жадная скотина, мог заговорить, признаться во всем. Но если он не признался, то теперь лишился всякой возможности это сделать. Возможности, средства, побуждения... Паньшин избавился от всей этой ерунды благодаря двум круглым дырам, зиявшим в его лбу. Все, что он когда-либо знал, вытекло из него, словно из разбитого сосуда, вместе с кровью и мозговой жидкостью. Бакунин ткнул тело носком сапога и поднял голову.

– Найдите их и покончите с ними, – резко распорядился он. – Усильте посты на дорогах и предупредите тех, кто отвечает за аэропорт. По секретному каналу, ясно?

Лейтенант, чье лицо застыло маской служебной исполнительности, молча кивнул.

– Действуйте только наверняка, не рискуйте людьми. Помните, сейчас их интересует лишь одно: как спасти свои шкуры.

Отвернувшись от своего подчиненного и от трупа, Бакунин пошел сквозь несущийся снег к служебному автомобилю.

* * *

– Ради Бога, Алексей, залезай в багажник!

Терпение Дмитрия Горова было на пределе. Воронцов стоял молча и неподвижно, глядя в багажник старого автомобиля, словно в колодец. Любин отсутствовал: он прятал «БМВ» среди бетонных конструкций на стройплощадке нового жилого здания. Работы там не возобновятся до конца метели. Дмитрий с Воронцовым стояли в глубине узкой, едва освещенной улочки, между обшарпанными зданиями, где жили рабочие. Отсюда было рукой подать до того места, где иранский курьер Хусейн подорвался на мине, спрятанной в керосиновой плите.

– Еще рано, – пробормотал Воронцов. – Дмитрий! – внезапно выпалил он, повернувшись к Горову. – Нам нужно придумать что-то другое. Аэропорт находится под усиленной охраной.

– Зато Тургенев лично собирается приехать туда, – вкрадчиво заметил Дмитрий. В следующую секунду он развернулся на звук шагов. Любин поднял руки, показывая, что все в порядке, и быстро отступил в тень из-под фонаря.

– Это всего лишь догадка, Дмитрий. Ты хорошо спрятал машину, Любин?

Молодой человек улыбнулся и кивнул. Его сапоги были покрыты коркой грязного снега.

– Но это хорошая мысль, Алексей, – настаивал Дмитрий. – Они собираются лететь на его самолете, и лишь под его давлением можно получить разрешение на взлет в такую пургу независимо от того, появится ли просвет в погоде. Он должен проследить за расчисткой взлетной полосы, проинструктировать пилотов... И потом он должен удостовериться, что нас там нет!

– Хорошо, хорошо! Это в любом случае не имеет значения. У нас ведь нет выбора, – Воронцов усмехнулся. Теперь, когда его дыхание стало ровным и спокойным, ноющая боль в ребрах немного уменьшилась.

Принимая во внимание все обстоятельства, их побег был весьма дерзким. Большой «БМВ» стремительно вырвался из ловушки в переулке, и им удалось обогнуть единственный грузовик, попытавшийся перекрыть дорогу. Погоня была организована, но с большой задержкой. Самодовольство и чрезмерная уверенность в себе на этот раз подвели людей из ГРУ. Автомобиль затерялся в каньонах улиц беднейшей части города, пропал в снежной сумятице, прежде чем кто-либо успел просчитать маршрут бегства.

Теперь им предстояло как-то миновать дорожные патрули и добраться до места, которое вполне могло оказаться очередной ловушкой. Домыслы по поводу приезда Тургенева, возможно, и не выдерживали критики, но они согревали, даже вдохновляли Дмитрия. Значит, быть по сему. Одного пассажира, захваченного во время посадки, будет достаточно – одного ученого-ядерщика, которым можно будет размахивать, как флагом. В город хлынут силы госбезопасности, Организацию Объединенных Наций хватит апоплексический удар, Ельцин уничтожит Тургенева, чтобы сохранить свое реноме перед Западом... Им нужен лишь один человек или неопровержимые улики.

– Дмитрий, если все остальное не получится, купи камеру и пленку в магазине аэропорта, ладно? – Воронцов внимательно посмотрел на Горова. Тот понимающе кивнул.

– Мы что-нибудь получим, Алексей. Обязательно получим.

– Ладно... Пора выдвигаться. Любин, ты говоришь, что можешь завести эту колымагу без ключа зажигания. Ты сядешь за руль.

Любин кивнул и сразу же принялся за дело. Вот он, энтузиазм молодости. Сейчас Воронцову хотелось только покоя. По-видимому, он благополучно миновал тот возраст, когда за его поступками стояла четкая цель, чувство долга и справедливости. Теперь, как и предсказывал патологоанатом Ленский, он превратился в идеалиста средних лет, остро осознающего свою уязвимость и кратковременность своего бытия. Жизнь шла к концу достаточно быстро и без рискованных предприятий, однако он почему-то опять лез в самое пекло. Он пожал плечами.

– Что-нибудь не так, Алексей?

– Кто-то только что прошел над моей могилой, – мрачно отозвался Воронцов. – Но хватит об этом. Помогите мне забраться в багажник, я сам не сумею.

* * *

Это был черный «кадиллак», настоящий лимузин. Автомобиль выглядел так по-американски, что Лок чуть не рассмеялся, несмотря на голод и смертельную усталость. Машина стояла на заснеженной дорожке перед большой дачей, выглядевшей совершенно неуместно в этом районе. Дача была окружена коробками многоэтажных зданий, подступавшими к окраинам старого города. Узкая улочка, застроенная семиэтажными домами, являлась пуповиной, связывавшей деревянный дом с его более старыми и обветшавшими сельскими родичами, которые цепочкой тянулись в тундру, словно молчаливые свидетели северного безмолвия.

– Чей это автомобиль? – спросил Лок.

Они стояли под навесом пустого строительного фургончика – одной из дюжины времянок, разбросанных, словно игральные кости, в пространстве между домами. Несколько огоньков, светившихся в окнах в половине шестого утра, напоминали скорее прорехи в темноте, чем признаки человеческой жизни.

– Когда-то он считался одним из главных местных гангстеров, – хрипло прошептала Марфа. – Уже давно, в начале перестройки. Два телефона, ванна из розового мрамора и так далее, – она фыркнула. – Его отстранили от дел: то ли дали отступного, то ли шантажировали. Но ему оставили машину и позволили выстроить этот особняк. На самом деле он был сутенером невысокого полета, но в те дни девочки еще подрабатывали на улицах. Он купил пару передвижных фургонов вроде этого и поставил дело на твердую основу. В народе эти фургончики называли «домами свиданий». Короче говоря, повелитель швали.

– Не такой, как Тургенев – владыка громов и молний, а?

Марфа холодно взглянула на него.

– Я хочу сказать, не такой всесильный, – пояснил он.

– Их и сравнивать нечего.

– О'кей, пожалуй, этот автомобиль мне подойдет. Он выглядит достаточно приличным для сотрудника газовой компании. Мы возьмем его. Задаток вносить не будем, ладно?

Марфа снова непонимающе и отчужденно взглянула на него.

– Не обращай внимания. Займемся машиной. У этого парня есть собака?

– Не думаю. В доме только он да пожилая домохозяйка. Его жена умерла от СПИДа; кстати, она была одной из его первых девочек. До недавних пор проститутки заражались обычными венерическими болезнями, но теперь...

– Только не говори мне, что приехали американцы и привезли с собой свои болезни, – отрезал Лок. – Займемся машиной.

Когда они вышли из-под навеса, ветер набросился на них с удвоенной силой. Казалось, не было ни малейшей надежды на изменение в погоде. Впрочем, Лока это устраивало: он хотел, чтобы аэропорт был закрыт в течение всего дня.

Он наклонился и, преодолевая встречный ветер, побрел вперед. Со стороны он был похож на ребенка, осваивающего незнакомое и трудное искусство ходьбы. Марфа держалась за его спиной, используя его как защиту от ветра.

Дорожка полого поднималась по склону. «Кадиллак» стоял перед запертым гаражом, наполовину занесенный снегом. Лок боком приблизился к дверце со стороны водителя и вынул из кармана пальто короткий обрезок трубы. Чего только не подберешь порой на улице... Он подсунул трубу под старомодную дверную ручку и с силой рванул вверх. Замок с треском сломался, дверца распахнулась настежь.

Тишину прорезал пронзительный вой автомобильной сирены.

* * *

– Теперь осторожнее, – предупредил Дмитрий.

Фары автомобиля ГРУ пробивали в снежном буране размытую полосу, освещая их, двигавшихся с черепашьей скоростью по дороге к аэропорту.

– Еще помедленнее.

Дорогу совсем замело. Новая расчистка, как предполагал Дмитрий, начнется с рассветом. Сейчас, в шесть утра, путь пересекали снежные дюны, пустынный ландшафт в миниатюре. Дыхание Любина, сидевшего рядом с Дмитрием, участилось, стало прерывистым.

– Успокойся, парень, – и Дмитрий добавил озорным тоном, чтобы самому успокоиться: – И будь готов улепетывать во все лопатки, если мы им не понравимся.

По его спине пробежал холодок, когда он вспомнил о Воронцове, лежавшем в запертом багажнике.

Джип «УАЗ» поравнялся с ними. Его брезентовый верх прогнулся под весом снега, «дворники» мерно двигались из стороны в сторону, как руки сигнальщика. Лицо, изучавшее их через грязное окошко со стороны водителя, выражало лишь минимальную степень интереса. На мгновение показалось, что джип проедет мимо, к Новому Уренгою.

Но потом «УАЗ» остановился, и Дмитрий услышал скрежет ручного тормоза. Его сердце подпрыгнуло в груди.

– Мы из службы безопасности аэропорта, – напомнил он Любину.

– Я помню, – нервно отозвался молодой человек.

Дмитрий опустил окошко старого автомобиля – полуразвалившегося «мерседеса», пригодного теперь разве что на свалку металлолома. Он надеялся, что машина еще не числится в розыске. С другой стороны, милиция вряд ли станет обращать внимание на жалобы водителя-азиата, одного из турок или пакистанцев, притащившего с собой эту рухлядь.

– В чем дело? – спросил Дмитрий сержанта, наклонившегося к полуоткрытому окошку. Его голос звучал равнодушно, но не презрительно. – Какие-то проблемы?

– Проверка. Мы ищем преступников, – фраза звучала как заученная роль и не означала ничего конкретного.

– Вот как, преступников? Мы тоже их ищем. Правда, не здесь, а в аэропорту, – Дмитрий раскрыл свой бумажник и показал кусочек пластика со своей фотографией. Он завел это удостоверение уже несколько лет назад: оно служило пропуском во все помещения аэропорта в первые дни героиновой проблемы, когда наиболее рискованной уловкой милиционеров была маскировка под служащих аэропорта.

– Все нормально? – спросил он. – Прошу прощения, но мы торопимся.

Сержант нахмурился. Одного его слова будет достаточно для офицера, сидевшего в джипе... «Давай же, давай!», – думал Дмитрий.

Он закрыл бумажник и вопросительно взглянул на сержанта. Тот неохотно кивнул и выпрямился, стряхнув снег с плеч своего тулупа.

– Ладно, проезжайте, – буркнул он. – И чего вам не спится в такую рань?

– Работаем сверхурочно, – отозвался Дмитрий, почти физически ощущая облегчение Любина. – Спасибо, и удачи вам.

Любин очень медленно отъехал от «УАЗа». Его дыхание затуманивало ветровое стекло, несмотря на работавший обогреватель. Дмитрий наклонился и протер стекло. Снег мчался непрерывным потоком в призрачном свете фар: метель как будто собралась с новыми силами.

– Мы прорвались, парень, прорвались! – Дмитрий повысил голос и повернулся на сиденье. – Все в порядке, Алексей! Мы едем дальше!

* * *

Последнее многоэтажное здание исчезло за колышущейся белой пеленой, словно тонущий лайнер. Редкие дачи казались черными коробками, разбросанными по снегу. Вскоре впереди показался дорожный пост: прожектор на сборной металлической вышке, красно-белый шлагбаум и даже армейский «ЗИЛ-131» с утепленным хозблоком на прицепе. Пост производил странное впечатление. Он как будто уже давно стоял на этом месте и работал по заведенному распорядку.

Марфа нервно ерзала на сиденье водителя. Лок положил руку на ее плечо, и она вздрогнула, словно от прикосновения змеи.

– Спокойно, – прошептал он, стараясь изгнать из голоса все эмоции.

Они завели двигатель «кадиллака» прежде, чем на даче престарелого гангстера зажегся свет. В других окнах свет не горел, занавески были задернуты: люди не хотели знать ничего лишнего. Лок вскрыл багажник, нашел провода системы сигнализации и оборвал их. Тяжелая входная дверь дачи начала медленно, с опаской приоткрываться лишь тогда, когда Марфа уже выехала на улицу и набрала скорость. Однако шум и спешка почему-то расстроили ее даже больше, чем события на улице Кирова, когда ее в любой момент могли убить. А может быть, она просто выдохлась? Лок этого не знал и не собирался размышлять об этом.

В хозблоке открылась дверь, и на снег упал прямоугольник желтого света. Марфа вздрогнула. Лок подавил желание снова положить руку ей на плечо – его собственное напряжение могло передаться через прикосновение.

Двое охранников, оба вооруженные короткоствольными автоматами, потопали к автомобилю. Судя по нашивкам на их тулупах, это были сержант и рядовой.

Марфа, изображавшая из себя шофера служащего американской компании, опустила стекло, когда сержант наклонился к ней.

– Ваши документы? Что вы здесь делаете в такой ранний час?

Рядовой, стоявший рядом, зевнул, но его взгляд оставался устремленным на женщину и на фигуру пассажира за ее спиной.

– Мне поручено отвезти этого человека в аэропорт, – ответила Марфа. – Он работает в газовой компании.

Она произносила слова так, словно говорила на иностранном языке – достаточно четко, но скованно. Может быть, они просто поверят ей?

– Кто ваш пассажир?

Лок ранее сообщил Марфе имя, значившееся в последнем из его паспортов: Пол Эванс. Сейчас она медлила, словно вспоминая что-то давно забытое. Лок быстро опустил стекло. Ему не хотелось вызывать огонь на себя, но...

– В чем дело, парень? – нетерпеливо спросил он по-английски с сильным техасским акцентом. – Поехали, а? – обратился он к Марфе и пренебрежительно махнул в сторону солдат: – Бог ты мой, опять эти придурки в военной форме!

Он говорил негромко, но чтобы расслышать презрение в его голосе, не обязательно было понимать по-английски.

– Вам еще не надоело возить этого ублюдка? – спросил сержант у Марфы.

– Что он говорит, золотко? – поинтересовался Лок.

Сержант усмехнулся, сплюнул в снег и скомандовал:

– Ладно, американец, быстро выходи из машины!

Он говорил с отвратительным акцентом, но вполне разборчиво.

– Я не собираюсь выходить в такую погоду из-за какого-то засранца с автоматом! – с наигранным возмущением воскликнул Лок. – Хотите видеть мои документы – отлично, вот они. Обо всем другом можете забыть.

Автомат сержанта, небрежно придерживаемый у бедра, ткнулся в дверцу автомобиля. Ствол влажно блестел в свете прожектора. Сержант выглядел сильно рассерженным. Ему хотелось вытащить этого янки наружу, унизить его.

Локу оставалось только подчиниться. Эта мысль не доставляла ему особого удовольствия.

– Выходи! – повторил сержант, взмахнув автоматом, словно жезлом регулировщика. – Женщина остается, мистер американец – на выход!

Лок громко фыркнул и выбрался из машины в метель. В дверном проеме хозблока появился офицер, наблюдавший за маленькой драмой.

– В чем дело, ребята – у вас проблемы с геморроем? Нужно поменьше... – Лок шумно выдохнул, когда ствол автомата ткнулся ему под ребра, и автоматически поднял руки. – Да что на вас нашло?! – сердито крикнул он. – Послушайте, я сотрудник...

– Заходи внутрь!

Его подтолкнули к ступенькам хозблока. Краем глаза он заметил встревоженное лицо Марфы и помахал ей рукой, надеясь, что она правильно истолкует его жест. Только бы она смогла сохранить спокойствие! Он поскользнулся на металлической ступеньке, и сержант помог ему, сильно толкнув в спину.

Офицер уже вернулся к своему складному столу в глубине тесного ярко освещенного помещения. Здесь было тепло и душно, в воздухе плавал сизый табачный дым.

– Вы здесь главный, верно? – сердито прорычал Лок. – Что за чертовщина происходит? Военные учения или охота на мирных людей? У меня срочные дела в...

– Сядьте, – офицер указал на жесткий табурет, стоявший возле стола. Лок сел, всем своим видом выражая крайнее негодование.

– Послушайте, капитан, с какой стати вся эта заваруха? На окраине города обычно не бывает проверок.

– Не бывает, – согласился капитан ГРУ.

– Тогда в чем дело?

– Мы ищем одного американца, – манеры капитана были приятно-театральными, в его английской речи слышался легкий американский акцент.

– Что-то я не понимаю.

– А может быть, вы и есть тот американец? – капитан улыбнулся и предложил Локу сигарету, а когда тот отказался, закурил сам.

– Я? Смотрите, капитан, вот мой американский паспорт. Этого должно быть достаточно, – он протянул паспорт. – Видите, здесь написано «Пол Эванс».

– Кто он такой?

– Он – это я, – возмущенно ответил Лок.

– А кто вы такой?

– Что? – он почерпнул раздражение из маленького, быстро испарявшегося озерца уверенности в себе. – Ах да, понятно. Я отвечаю за доставку материалов и снаряжения. «СибКвест», компания по добыче нефти и газа, – он выдавил улыбку. – Мы еще не так сильны, но быстро растем!

В «СибКвесте» работали американцы, канадцы и даже европейцы, хотя сама компания была катарской с ограниченным австралийским партнерством. Пока что она не играла сколько-нибудь значительной роли в разработке сибирских месторождений.

Капитан взял машинописный список имен, заправленный в тонкие пластиковые корочки, и принялся изучать его. Что если у него есть имена сотрудников всех иностранных компаний? Нет, это невозможно.

– Вы ожидаете прибытия грузов в такую погоду? – спросил он, не поднимая головы.

Лок пожал плечами.

– Нет, но некоторые грузы прибыли несколько дней назад. У меня только сейчас дошли руки до них.

– Не кажется ли вам, что вы рановато решили заняться делами? – задумчиво произнес капитан. Его взгляд переместился к окошку, похожему на иллюминатор. За расчищенным от снега участком стекла Лок мог видеть силуэт Марфы в автомобиле и двух солдат ГРУ, склонившихся над ее окошком. Он от души надеялся, что их интерес к ней имеет чисто сексуальный характер. Нервы у Марфы были на пределе.

– Разумеется, – Лок развел руками и виновато улыбнулся. – Но у меня есть начальство, и, между нами говоря, мой шеф – порядочная скотина. Ей-Богу, как будто у меня сотня лишних рук! Вот и сегодня пришлось встать с постели ни свет ни заря. А что поделаешь: мое место в компании может зависеть от этого.

Презрение военного к суетным дрязгам гражданской жизни было очевидным. Лицо капитана искривилось в усмешке. Он с холодной снисходительностью взглянул на блюдолиза, сидевшего перед ним и дрожавшего за свою высокооплачиваемую работу.

– Я могу идти? – осторожно спросил Лок.

Капитан поиграл его паспортом, открывая и закрывая документ с хмурым выражением на лице. Как много было ему известно? Возможно, у него не было описания Лока, но он знал, что ищут какого-то американца. Жара в маленьком пространстве прицепа стала почти удушающей. Метель словно куда-то отдалилась, несмотря на подрагивание рессор под порывами ветра. Секунды неимоверно растянулись, как будто время утекало в трещину между ними.

Затем капитан швырнул паспорт по столу к Локу.

– Хорошо, мистер Эванс. Можете продолжить усилия по спасению своей карьеры. Сержант, проводите джентльмена на улицу.

– Спасибо, – Лок встал и направился к двери. Сержант подошел к нему, на ходу оправляя тулуп и закинув за спину автомат, спустился по ступеням за спиной Лока и проводил его до машины. Заметив его приближение, двое рядовых мгновенно выпрямились.

– Она ваш шофер, так? – спросил сержант.

– Да, разумеется.

Они стояли возле автомобиля. Лицо Марфы напоминало восковую маску, скованную холодом и напряжением.

– Вы торопитесь?

– Да. Я... V Сержант задумчиво постучал по крыше автомобиля, наклонился над задним колесом и зажал воздушный клапан большим и указательным пальцами. Он поднял голову. На его лице появилось вороватое выражение, глаза алчно блестели.

– О'кей, сколько вы хотите? – спросил Лок, но тут же вспомнил, что сперва нужно немного поломаться. – Капитан знает, что вы играете в эти игры?

– А вы собираетесь сказать ему?

– В этом городе все прогнило насквозь! – сквозь зубы пробормотал Лок.

– Людям тоже нужно жить, – философски заметил сержант.

Лок вынул из кармана бумажник и извлек из него две десятидолларовых купюры. Сержант покачал головой. Лок добавил еще десятку. Стряхнув снег с плеч, сержант поднялся на ноги и забрал деньги, тут же исчезнувшие в его перчатке.

– Приятной поездки, – он с улыбкой распахнул дверцу и встал рядом, словно швейцар из отеля.

Лок тяжело опустился на заднее сиденье. Дверца за ним захлопнулась. Марфа молчала.

– Поезжай очень медленно, – распорядился Лок, пытаясь унять нервную дрожь. Рука сержанта поднялась, и шлагбаум скопировал его жест неторопливым, плавным движением. Взвизгнули покрышки.

– Я сказал – медленнее, черт побери! – закричал Лок.

Автомобиль проехал под шлагбаумом. Через несколько секунд, когда Лок оглянулся, огни дорожного поста уже едва виднелись за снежным маревом. «Кадиллак» постепенно увеличивал расстояние между ними и опасностью.

– Извини, – пробормотал Лок. – Мне очень жаль, что я сорвался.

Женщина снова промолчала. Лок не чувствовал ни облегчения, ни радостного предвкушения схватки, – лишь крайнюю усталость. Развязка близилась.

14. Зимний блюз

Даже в Афганистане в самый разгар зимних бурь горы иногда проглядывали из-за пелены дождя со снегом, знакомые и неумолимые, как сама война. Здесь не было ничего подобного. Не было даже настоящего ландшафта. Плоская, пустая тундра, начинавшаяся от периметра ограды аэропорта Нового Уренгоя, тянулась на север вплоть до Обской губы и Карского моря.

Лок трясся от холода на заднем сиденье «кадиллака». Включенный обогреватель был не более чем бесполезным жестом, бессильным протестом против окружавшего их ледяного безмолвия. Руки Марфы, казалось, примерзли к рулевому колесу. Радиотелефон Дмитрия – или майора? – был прижат к онемевшей щеке Лока, поросшей жесткой трехдневной щетиной. За оградой, у которой Марфа остановила автомобиль, самолеты казались маленькими и потерянными, как чайки, пережидавшие шторм на неподвижном паковом льду.

– Вы думаете, это осуществимо? – спросил Лок, чуть не потеряв дар речи от услышанного. По-видимому, встреча с капитаном ГРУ расшатала его нервы в большей степени, чем он предполагал. Но было и другое объяснение. План Воронцова казался безумной затеей, смертельной гонкой в переулке, который заканчивался тупиком.

– Как только мы это сделаем, обратного пути не будет, – добавил он.

– Другого способа не существует, – терпеливо объяснил Воронцов. – К тому же в этом случае нам не придется сражаться с людьми Бакунина. Мы прибыли сюда час назад, и Любин уже провел разведку местности. Он насчитал три бронетранспортера, полдюжины «УАЗов» и даже самоходную артиллерийскую установку, правда, зачехленную. По самым скромным оценкам, там около пятидесяти солдат. Лок, я предлагаю не соваться в здание аэропорта, – в тоне Воронцова слышалась болезненная, циничная ирония.

– Ладно, ладно! – раздраженно выпалил Лок. – Я просто утверждаю, что в вашем плане не предусмотрено никакой возможности отступления.

– Все замкнуто на Тургеневе. Если он будет там, то мы сможем использовать его, чтобы выбраться на волю или хотя бы остаться в живых. Если мы не сможем взлететь... черт возьми, Лок, это же самолет! Вы не забыли?

– Вы полагаете, Бакунин только помашет нам ручкой на прощание?

– Бакунин получает деньги и распоряжения от Тургенева. Тургенев же наделяет его реальной властью. Как только мы захватим Тургенева, в игре наступит перелом. Если, конечно, ты позволишь Тургеневу остаться в живых, Лок. Дмитрий, Любин, Марфа... – голова женщины дернулась при звуке ее имени, – все мы доверим тебе свои жизни, как только поднимемся на борт самолета. Можем ли мы полагаться на тебя?

Предложение было до абсурда простым, хотя и не нравилось Локу. Ему приходилось либо согласиться оставить Тургенева в живых, либо покончить со всеми, кого он считал своими союзниками. У Воронцова не имелось иной возможности получить нужные ему доказательства. Лок стукнул кулаком свободной руки по колену и больно вдавил костяшки пальцев в мышцы бедра. Больше всего на свете ему не хотелось этого: сохранить Тургенева в качестве заложника, Тургенева, продолжающего жить и дышать, Тургенева, попавшего в Москву или в любое другое место, где у него наверняка будет достаточно денег и связей для подкупа и побега. Лок понимал, что ему придется выпустить Тургенева из своих рук. Смерть Бет так и останется неотомщенной.

– Лок, вы слушаете? Каков ваш ответ?

– Проклятие, он же ускользнет от правосудия! – плачущим голосом воскликнул Лок. Марфа пораженно выпрямилась и посмотрела на него.

– Может быть, да, а может, и нет. Его нужно остановить, Лок. Разве это не то, чего вы хотели?

– Я хочу его смерти, – мрачно признал Лок.

– В таком случае вы хотите и нашей смерти, – отрезал Воронцов.

Автомобиль майора стоял возле грузовых ангаров. Даже в очках ночного видения Лок не смог бы разглядеть его в густом снегопаде и предутренних сумерках. Он видел лишь тусклую цепочку огней, уходившую в темноту, и короткий участок ограды.

– О'кей, – сдавленно прошептал Лок, затем повысил голос: – О'кей, я согласен. Это единственный способ.

– Отлично, – облегчение отчетливо слышалось даже в писклявом искаженном голосе, доносившемся из трубки радиотелефона. – Очень хорошо. Тогда присоединяйтесь к нам.

Это звучало так, словно они признавали его членство в каком-то тайном обществе, однако не посвящали его в свои таинства.

– Вы полагаете, охрана на въезде в аэропорт проглотит мою историю, как и в прошлый раз? – спросил Лок. – Стоит ли так рисковать?

– Они спокойны и уверены в себе, – отозвался Воронцов. – Но если не хотите попробовать, то проделайте дыру в ограде и приходите пешком. – Воронцов сделал паузу, прислушиваясь к неразборчивому голосу Дмитрия или Любина, затем снова заговорил в трубку: – Может быть, вам и в самом деле лучше идти пешком. На всякий случай. Марфа хорошо знает план аэропорта. Мы стоим рядом с линией автозаправщиков.

– Тургенев должен быть вместе с учеными!

– Разумеется. Мы находимся за грузовым ангаром «Рус-Авиа». Не заставляйте нас ждать.

Лок выключил телефон и похлопал женщину по плечу.

– С тобой все в порядке? – с беспокойством спросил он, ощущая во рту противный кисловатый привкус.

– Да! – отрезала она.

– Не надо откусывать мне голову, леди. Я просто хочу знать, сможете вы справиться или нет.

– Смогу, – она повернулась на сиденье. Ветровое стекло за ее головой побелело от снега. – Со мной все в порядке. Все действительно нормально.

– Хорошо, – без тени иронии отозвался он. – О'кей, пошли.

– Как насчет автомобиля?

– Это всего лишь смутный силуэт рядом с оградой. Оставим как есть.

Лок открыл дверцу, и вышел навстречу снежному шквалу, озираясь по сторонам в темноте. До рассвета оставалось уже немного времени, однако тусклое мерцание огней периметра пока что оставалось единственным источником света. Лок поднял воротник и сунул руки в карманы пальто. Он побрел по сугробу вдоль ограды, выискивая лазейку, оторванный кусок проволочной сетки. Женщина медленно плелась следом. В ограде должны были найтись бреши, используемые мелкими контрабандистами сигарет и спиртного.

Ощущение предательства тяжким грузом давило ему на плечи. Убийство Бет останется неотомщенным, Тургенев уйдет от правосудия. От этой мысли у него леденели губы. «Пошло оно все к чертовой матери! – яростно подумал он. – К чертовой матери...»

Ландшафт его внутреннего мира, простиравшийся в будущее, был таким же пустым и лишенным очертаний, как тундра, окружавшая их со всех сторон.

* * *

Хамид стоял навытяжку рядом с серым «мерседесом», как образцовый шофер, но в сознании Тургенева, когда он вдевал руки в рукава своего кашемирового пальто, возник совсем иной образ. Он слышал голос своей матери. Раздражение, сквозившее в этом голосе, объяснялось страхом перед недовольством его отца. «Петя, машина ждет только тебя!»

В детстве он часто вот так же выходил из парадной двери жилого дома в Москве, когда рассвет еще едва брезжил в сероватых предутренних сумерках. Мужчина, стоявший возле побитого микроавтобуса, притопывал ногами, чтобы согреться, рассерженный долгим ожиданием.

«Ты снова опоздаешь в школу!» Как часто ему приходилось выслушивать литании ее религии послушания: послушания отцу, партии, государству, каждому человеку, превосходившему по занимаемой должности ее мужа! С точностью и одержимостью ревностного коллекционера его мать разбиралась в любых, даже самых незначительных, градациях чинов, доходов и качества жилья в разных кругах ада, которым был секретариат Коммунистической партии Советского Союза, ее гражданская служба.

Тургенев нахлобучил меховую шапку и взглянул на темное небо, подсвеченное факелами газовых скважин и призрачным сиянием города. Снегопад слабел, в этом не было сомнений, и ветер, хотя его порывы все еще валили с ног, стал более порывистым и переменчивым, чем в первые дни беспощадного напора снежной бури. Долгожданный просвет в погоде наступит, и Хамид вместе с учеными наконец-то исчезнет с глаз долой.

Он задумался над причиной своих внезапных воспоминаний. Они не объяснялись ни его злостью на Хамида, ни позой иранца, стоявшего рядом с лимузином. Нет, дело было в том, что ученые, все шестеро, сидели в микроавтобусе, припаркованном возле «мерседеса». Микроавтобус подъехал к особняку лишь несколько минут назад. Его окна были затемнены, и Тургенев не различал лиц людей, сидевших внутри, но сам вид машины пробудил в нем детские воспоминания о жизни в Москве. Даже в его сегодняшней улыбке сохранился привкус горечи – память о косном, ортодоксальном доме, где ничто и никогда не ставилось под сомнение. Даже после стольких лет она оставалась мучительной. Он помнил благоговение Леонида Тургенева перед своим партийным билетом, раболепную благодарность за незначительные продвижения по службе и микроскопические изменения в улучшении качества жизни. Он помнил его безжалостное давление на своего единственного сына, обязанного добиться в жизни того же, чего добился отец, – ни больше и не меньше, его недовольство плохими отметками маленького Пети, ленью в школе, склонностью к спорту и недисциплинированностью. В первую очередь недисциплинированностью. Побои, выговоры, насильственное закрепление сосущего, черного чувства вины перед всеми и вся, а затем иррациональная гордость, когда сын вдруг превратился в подающего надежды молодого офицера первого управления КГБ.

Тургенев ненавидел своего отца. К матери, этому ничтожеству, безвольному слепку своего супруга, он испытывал смутную нежность. Одновременно она вызывала у него сильнейшее раздражение. Оба уже давно умерли.

Подойдя к автомобилю, Тургенев усмехнулся. Иранец озадаченно взглянул на него, не понимая причины его веселья. Не в этом ли кроется простое, самое простейшее объяснение тех радостей, которые доставляет ему капитализм? Антитеза, полное отрицание лакейской, идеологически выдержанной лояльности его отца.

Он дружески хлопнул Хамида по плечу, удивив иранца.

– Через два часа, друг мой, вы будете парить над облаками по пути в Тегеран. Не вешайте нос!

Он рассмеялся. Остатки недавнего унижения и негодования бесследно исчезли, не оставив в душе горького осадка.

Воспоминания об отце всегда оказывали на Тургенева такое воздействие. В них словно ощущалось первоначальное жжение, слабый укол, словно от погруженной в вену иглы, и эффект напоминал действие наркотического снадобья. Удовлетворение, мечтательная уверенность в своих силах, наслаждение властью и богатством. Как отец ненавидел бы его сейчас! До какого вопиющего позора и краха всех привычных истин не довелось дожить старому ублюдку!

– Поехали, Хамид, время не ждет!

Пребывая в самом лучшем расположении духа, Тургенев сел в лимузин.

* * *

Лок жевал бутерброды с жестким засохшим сыром, но никак не мог насытиться. Каждый глоток скорее увеличивал, чем смягчал его голод. Воронцов наблюдал за американцем с сардонической усмешкой, которая, однако, не отражалась во взгляде его жестких серых глаз. Рассвет медленно просачивался из-за плотных облаков, подкрашивая их равномерным серым свечением. Падавший снег больше не ослеплял, а казался тонкой завесой, за которой отчетливо проступали контуры аэропорта: одинокие самолеты, здание главного терминала, снегоуборочные комбайны, заправщики, грузовые амбары.

Вокруг не было признаков какой-либо деятельности, однако Лок соглашался с выводами Воронцова, оценивавшего численность людей ГРУ примерно в пятьдесят человек. Американец и русский майор сидели в автомобиле, где пахло пылью, потрескавшейся пластиковой обивкой, затхлой пищей и немытым человеческим телом.

– Нельзя, это слишком рискованно, – заключил Лок, сжевав остатки последнего бутерброда. Воротник и грудь его пальто были усыпаны крошками. – Мы попадем в ловушку, из которой нет выхода, разве вы не понимаете?

– Лок я очень устал, – Воронцов немного сдвинулся на заднем сиденье и скривился от боли. Дыхание с сипением вырывалось из его груди. – Мы уже в тупике, прижаты спиной к стене. Самолет – это лазейка, путь к спасению. Мы должны выбраться отсюда, и как можно скорее. Разве вы этого не понимаете?

Любин находился в здании аэропорта, переодетый уборщиком. Дмитрий устроился на крыше, наблюдая за дорогой, по которой должны были привезти ученых... если их привезут. Марфа вела разведку вокруг ангара, где стоял «лиар-джет»[7] Тургенева, и выясняла расположение людей ГРУ. Слушая редкие отчеты Любина и Марфы по портативным рациям, украденным из сейфа в дежурной комнате милиции аэропорта, Лок остро ощущал полную бессмысленность происходившего. Безумная схема Воронцова, предусматривавшая похищение самолета Тургенева и вылет из Нового Уренгоя вместе с заложниками, казалась совершенно неосуществимой.

Но что можно было предложить взамен?

– Ну? – настаивал Воронцов. – Что скажете?

– Это же безумие!

– Согласен. Что еще нам остается?

Они обменялись яростными взглядами, словно коты с выгнутыми спинами и вставшей дыбом шерстью. Затем Лок пожал плечами и отхлебнул кофе из пластикового стаканчика. Теплая сладкая жидкость приятно согревала горло.

– Я по-другому смотрю на вещи, – тихо сказал он. – Тургенев может не приехать. Мы даже не знаем, собирался ли он это сделать!

– Послушайте меня, Лок, – левая рука Воронцова вцепилась в рукав пальто Лока. – Вы хотите выбраться отсюда или нет? Ваша жизнь имеет для вас значение или нет?

– А что?

– А то, что мы здесь не одни, – отрезал Воронцов. – Лок, мне, вероятно, так же наплевать на свое будущее, как и вам, но я несу ответственность за своих людей. Мне было достаточно трудно убедить Любина в том, что он не бросает свою жену и ребенка на произвол судьбы! Никто из моих людей не заслуживает смерти. Понимаете? – его глаза горели, губы дрожали от ярости. – Я не позволю вам это сделать! Вы обязаны нам жизнью, черт бы вас побрал!

Лок подергал кончик сырого шарфа, обернутого вокруг его шеи.

– Мой план может показаться безумным, но он безопаснее любого другого, – продолжал Воронцов.

– Это зависит от того, приедет ли Тургенев. Иначе они просто расстреляют самолет из бронетранспортера или самоходной установки! Вы не подумали об этом?

– Я думаю в первую очередь о том, что если Тургенев действительно приедет, то вы убьете его при первой возможности, и тогда они наверняка уничтожат нас. Вот о чем я думаю, Лок. А вы?

– Но если он все-таки не приедет?

– Если мы достаточно быстро и скрытно сумеем проникнуть на борт самолета, у нас все равно останется шанс на спасение, – Воронцов уставился в пол, словно устыдившись собственной лжи.

– Если Тургенев не приедет, я не пойду с вами.

– Я знаю, – Воронцов немного помолчал и добавил: – Я и сам вряд ли доберусь до самолета.

Он смотрел на свою сломанную руку, болтавшуюся на перевязи под плотно застегнутым пальто, на тело, утратившее былую силу и подвижность.

– Для вас это единственный способ отомстить, Лок, – произнес Воронцов после очередной напряженной паузы. – Воспользуйтесь им. Ну что, вы согласны?

– Да.

– Отлично. Сколько сейчас времени?

– Десять минут восьмого. Светает.

Воронцов неуклюже поднял портативную рацию, лежавшую между ними на пластиковом сиденье, и прижал аппарат к небритой щеке.

– Дмитрий, есть что-нибудь новое?

Вой ветра почти заглушал голос Дмитрия.

– Пока ничего, Алексей.

Изогнув шею, Воронцов взглянул через заднее окошко на взлетно-посадочную полосу. Старый автомобиль, замаскированный снегом и припаркованный в ряду с другими автомобилями, принадлежавшими служащим аэропорта, утратил подозрительный вид. Снегоуборочные комбайны неподвижно стояли в конце полосы. Последняя расчистка прошла час назад, когда свет фар прорезал темноту, а снег летел в сторону огромными фонтанами.

Воронцов узнал от Лока о смерти Паньшина. Тургенев не знал о том, что им известно об аэропорте и тегеранском рейсе.

– Ладно, продолжай наблюдать... Любин?

– У меня все спокойно, майор, – хрипловатым заговорщицким шепотом отозвался молодой человек. – Увеличения активности не наблюдается. Ленивые ублюдки, – добавил он скорее для того, чтобы сбросить нервное напряжение, чем искренне негодуя на нерадивых служащих.

– Хорошо. Марфа?

Снова завывание ветра, ясно различимое в салоне автомобиля. При мысли о холоде снаружи Лок инстинктивно похлопал по коленям руками в перчатках.

– Они производят обычное патрулирование. Самолет прошел техосмотр, но не заправлен. И я не вижу никаких признаков пилотов.

Марфа говорила шепотом. Воронцов ощутил неприятную пустоту в желудке.

– Где ты находишься?

– В ангаре, за какими-то большими контейнерами.

– Еда была доставлена на борт?

– Думаю, да.

– Стюарды, бригада обслуживания?

– Видела только одного... хотя нет, там было двое: мужчина и женщина. Сейчас они внутри, и я их не вижу... Подождите-ка!

Ее возбуждение встряхнуло обоих мужчин. Затем она зашептала еще тише, и Лок склонился к Воронцову, пытаясь расслышать ее слова.

– В ангар только что въехал автомобиль, из него вышли двое мужчин... Они поднимаются на борт. Пластиковые кейсы, карты, должно быть, это командир и второй пилот!

– Отлично. Держись на связи. Дмитрий, оставайся на прежнем месте, пока не увидишь что-нибудь определенное. Любин, немедленно возвращайся!

Воронцов торжествующе посмотрел на Лока.

– Они должны приехать, дружище, теперь уже точно! – он засмеялся и сразу же зашелся в приступе мучительного кашля. – Тургенев сам дает нам веревку, на которой мы его повесим! – почти беззвучно просипел он.

Услышав рев мощного двигателя, Лок с безумным видом огляделся по сторонам. Один из снегоуборочных комбайнов ожил и двинулся к взлетной полосе.

– Мы можем взять ученых внутри ангара? – спросил он.

– Все зависит от того, где будет заправляться самолет.

– В ангаре или... – Лок видел, как второй комбайн выехал на взлетную полосу. Снег уже летел огромной волной в сторону от первой машины. – Или на взлетной полосе. На открытом месте всегда безопаснее. Как нам быть, Воронцов?

– Алексей, я вижу два автомобиля, – сообщил Дмитрий. – «Мерседес» и что-то похожее на микроавтобус с затемненными окнами. Автомобиль Тургенева?

– Продолжай наблюдать, – выдохнул Воронцов.

– Майор, в ангар только что въехал бронетранспортер, – услышали они срывающийся голос Марфы. – Из него выходят вооруженные люди – восемь... десять человек! Расходятся цепью...

– Вот дерьмо! – яростно пробормотал Лок. – Ну и что теперь делать?

* * *

– Да, Бакунин. Мы направляемся прямо в ангар. Где вы находитесь?

– В полумиле от аэропорта.

– Наши друзья – где они?

– Мы временно потеряли их. Я отдал все нужные распоряжения, расставил людей. Они где-то прячутся. Осталось совсем недолго...

– Паньшин?

– Мертв.

– Что они могли узнать от него?

– Ничего, что могло бы им пригодиться. Да он в любом случае не стал бы болтать. Он знал, что мы окружили клуб, и слишком дрожал за свою шкуру.

– Очень хорошо, – Тургенев почесал кончик носа. Мысль о том, что Лок продолжает оставаться на свободе, раздражала, но не удручала его. – Проверьте всю систему безопасности и доложите мне по окончании. Мы не запустим двигатели, пока не получим ваше «добро» на вылет.

Он улыбнулся Хамиду, сидевшему рядом с ним, и положил трубку.

* * *

– Теперь ангар вне досягаемости, Воронцов, разве вы не понимаете? Ваша блестящая идея не сработает!

Они стояли возле автомобиля на пронизывающем ветру. Мимо проносились редкие снежинки, но метель почти улеглась, хотя низкие облака по-прежнему угрожающе нависали над летным полем. Снегоуборочные комбайны уже отъехали на несколько сот ярдов по расчищенной взлетной полосе. Любин стоял с другой стороны автомобиля, сгорбившись и засунув руки в карманы, словно ребенок, забытый во время ссоры родителей. Из-за угла ангара появился Дмитрий, бегущий с деловитой торопливостью большого краба.

– Дайте мне подумать, Лок, – проворчал Воронцов сквозь сжатые зубы. – Дайте мне подумать.

– Ну что, Алексей? – выпалил Дмитрий, остановившись рядом с ними с раскрасневшимся от бега лицом.

Воронцов повернулся к нему.

– Помолчи немного, – резко бросил он.

Он понимал, что допустил ошибку, которая может стать фатальной. Потопав ногами, он отошел от автомобиля и поднес портативную рацию к губам.

– Марфа? – прошептал он.

– Я на месте. Все люди ГРУ вышли из ангара, но теперь вы не сможете попасть внутрь.

Воронцов досадливо поморщился.

– Здесь стоит машина-заправщик и один из тягачей для буксировки самолетов. Да, и пожарная машина.

– А пилоты?

– Они уже внутри.

– Что-нибудь еще видишь?

– Нет, пока ничего.

– Будь осторожнее и доложи, когда приедет Тургенев со своими пассажирами.

Воронцов повернулся и взглянул на троих своих спутников, увлекшихся спором. Лок отмахивался от какого-то предложения Дмитрия. Бесплодный гнев лишь утомлял его, как и все остальное. Тургенев был рядом, наглый и сияющий в своем «мерседесе», всевластный повелитель в границах края, готовый вывести своих ручных ученых к трапу самолета и спровадить их в Иран, Пакистан или даже в Ирак – тому, с кем заключен контракт. А по возвращении его самолет доставит новый груз героина. А он, Джон Лок, стоит перед автомобилем и топает ногами, словно отвергнутая любовница!

Голос Марфы вмешался в его самоуничижительные раздумья.

– «Мерседес» уже здесь, за ним едет микроавтобус. Это они?

– Да! Где они остановились?

– Снаружи. Ждут. Сейчас самолет буксируют из ангара. Вокруг топливозаправщика собрались какие-то люди. Пожарная бригада стоит по стойке «смирно».

Все было так чертовски просто для Тургенева! Он и в самом деле был неуязвим – лишь в нескольких сотнях ярдов от них, но в полной безопасности.

– Самолет выехал из ангара и остановился, – сообщила Марфа. – Заправщик подъехал сбоку.

Сколько времени нужно, чтобы заправить «лиар-джет»? Боже мой, на этом самолете они могли бы улететь за три тысячи миль или даже больше! Настоящий подарок богов...

– Кажется, заправка началась, – услышал он голос Марфы.

– Не высовывайся, – предупредил Воронцов.

– Тургенев... это он! – прошептала она. – Он наблюдает за заправкой. Рядом с ним стоит маленький смуглый мужчина, и какие-то люди выходят из микроавтобуса. Четверо... нет, шестеро. Одну минуту, я попытаюсь занять более удобную позицию для наблюдения.

Воронцов ждал в яростном, но бессильном нетерпении. События как будто развивались за толстой стеной из пуленепробиваемого стекла. Все происходило без его участия.

– Так-то лучше! – она тяжело дышала. – Сейчас я рядом с дверью ангара, внутри никого не осталось. С того места, где я стою, вижу восемь человек в военной форме. Шесть пассажиров автобуса поднимаются на борт... Что мы собираемся делать, Алексей? Тургенев, он... – Марфа помедлила. – Он и смуглый парень тоже поднимаются на борт!

Тургенев не мог, просто не мог лететь в Тегеран собственной персоной! Для любого сколь угодно важного дела ему стоило лишь направить своего представителя. Но сейчас он поднимался на борт, и все они были вместе – в точности так, как и надеялся Воронцов. Но кроме них рядом было восемь вооруженных охранников и еще человек пятьдесят в пределах голосовой досягаемости.

Лок подошел ближе, подергиваясь от нетерпения.

– Что происходит?

Затем он услышал голос в трубке: «Да, теперь они все поднялись на борт...»

– Что? – глаза Лока вспыхнули. – Они улетают, а мы топчемся здесь?

Он вытащил из кармана пистолет Макарова и с лязгом вставил новую обойму.

– Можешь поцеловать меня в задницу, Воронцов! Если ты ничего не хочешь делать, я справлюсь и сам!

– Вы идете? – услышали они голос Марфы.

– Я иду, леди, иду! А ваш босс, похоже, в последний момент передумал, – добавил Лок с презрительной ухмылкой.

– Подождите! – крикнул Воронцов.

– Чего ждать, приятель? Пока не замерзнем?

– Турбины самолета включены, они разогревают их, – сообщила Марфа. – Люди из ГРУ разбегаются вокруг, как мыши!

Затем она как будто догадалась о разногласиях, возникших на другом конце линии связи.

– Что мы собираемся делать, Алексей?

– Мы идем, – отрезал Воронцов. – Все четверо. Жди через две минуты!

Он схватил Лака за руку и потащил к Дмитрию и Любину.

– Выходим к ангару. Пошли, у нас мало времени! – он продолжал удерживать Лока за рукав, словно пытаясь помешать американцу совершить какой-нибудь непоправимый поступок, например: вырваться и убежать или выстрелить в воздух из пистолета. – Нужно попробовать остановить самолет!

– Как? С диспетчерской башни?

Лок покачал головой. Они побежали через снежные заносы между складскими помещениями с надписями по-русски и по-английски. Бронетранспортер проехал в сотне ярдов впереди между ангарами, не обратив на них ни малейшего внимания.

– Похоже, у нас нет другого пути, кроме лобовой атаки, – почти беззвучно выдохнул Лок.

Они миновали первый ангар в длинном ряду. Облака, казалось, немного посветлели, хотя оставались низкими и плотными. Снегопад совсем прекратился.

– Самолет выезжает на рулевую дорожку, – голос Марфы дрожал от возбуждения, затем в нем зазвучало разочарование: – Алексей, Дмитрий, скорее же!

Лок пригнулся возле угла ангара и предостерегающе махнул остальным. Кто-то схватил его за руку, чтобы не потерять равновесия. Затем Лок выглянул из-за угла. Бронетранспортер, с виду совершенно пустой, стоял ярдах в пятидесяти от них. Лок видел «мерседес» Тургенева, пустой микроавтобус... и «лиар-джет», грациозно скользивший между двумя соседними ангарами.

Где же Тургенев? Самолет находился вне досягаемости, но...

– Где Тургенев? – отрывисто бросил Лок в микрофон портативной рации Воронцова.

– По-прежнему на борту.

– О Боже! – простонал он, глядя на светлеющее небо.

«Лиар-джет» начал отъезжать от ангара, постепенно увеличивая скорость. Самодвижущийся пассажирский трап услужливо сопровождал его сбоку. Заправщик отъехал в сторону, попыхивая серыми клубами выхлопных газов. Бронетранспортер, микроавтобус, «мерседес»... Водитель стоит рядом с автомобилем. Закуривает сигарету...

Разбросанные кусочки головоломки. Лок никак не мог сложить их воедино. «Мерседес», отдыхающий водитель, самолет, Тургенев, самолет, «мерседес», покуривающий водитель, явно ждущий кого-то... Кого он ждет?

– Автомобиль! Бог ты мой, мы можем воспользоваться его автомобилем! Смотрите – водитель ждет, чтобы забрать его. Он никуда не летит! Он выйдет перед самым вылетом, должен выйти...

Лок побежал вдоль стены ангара. Гофрированные выступы мелькали, сливаясь в одну сплошную полосу. Водитель стоял спиной к нему. Лок слышал смех – должно быть, солдаты, которые находились вне поля зрения. Он слышал свист своего дыхания, стук сердца, звон крови в ушах. Он не знал, следуют ли за ним все остальные. Сейчас он мог видеть только самолет, плавно двигавшийся на фоне серого неба, похожий на огромного голубя с эмблемой «Грейнджер – Тургенев» на борту. У него так пересохло в горле, что он не мог сделать глотательное движение. Все происходило словно в насмешку над ним. «Грейнджер – Тургенев»...

Ярость, отчаяние, безнадежность – он все вложил в удар, нанесенный стволом «Макарова» в изумленное лицо водителя, наполовину повернутое к нему. Лок еще смотрел на тело, когда чьи-то руки схватили его и втолкнули в обитый кожей салон автомобиля. Кто-то, постанывая от боли, тяжело рухнул на сиденье рядом с ним, третий уселся за руль. Дмитрий – первый, кого ему удалось узнать, – захлопнул дверцу со стороны переднего пассажирского сиденья. В следующую секунду Марфа тоже влетела в салон и придавила Воронцова, у которого вырвался болезненный, вскрик. Лицо майора приобрело пепельно-бледный оттенок. В машине было жарко от их безумного возбуждения.

– Поезжай помедленнее, – прохрипел Воронцов, корчась от боли и хватаясь за грудь.

Любин повернул руль. Включенный двигатель тихо заурчал, и «мерседес» неторопливо покатился по заснеженному бетону. Лок оглянулся через плечо. Тело водителя, лежавшее в снегу между двумя ангарами, было хорошо различимо даже издалека.

Они миновали группу военных, собравшихся вокруг грязно-серого армейского грузовика. Те пили кофе или водку, не обращая ни малейшего внимания на проезжавший мимо автомобиль. Любин свернул на рулевую дорожку и пристроился за самодвижущимся трапом, сопровождавшим «лиар-джет». Тургенев собирался выйти перед самым взлетом, поэтому его личный «мерседес» должен стоять наготове.

Самолет доехал до конца рулевой дорожки и начал поворачивать на взлетную полосу. Пассажирская дверь, по обе стороны от которой располагались два небольших салона, открылась темным провалом в пустоту. Лок задержал дыхание.

– Медленнее, – настаивал Воронцов, скрипя зубами от боли.

Пассажирский трап ехал в двадцати ярдах перед «мерседесом». «Лиар-джет» закончил разворот: теперь его нос указывал на дальний конец взлетной полосы. Лок услышал собственный шипящий вдох, когда в проеме двери появилась высокая фигура в меховой шапке и темном пальто хорошего покроя. Тургенев. Имя наполнило рот Лока слюной, словно в предвкушении деликатесного блюда.

Здание терминала отсюда казалось сплошной стеной из тусклого стекла, на фоне которой выделялись темные силуэты одного из бронетранспортеров и самоходного орудия. Пассажирский трап остановился, и гидравлические поршни выдвинули верхнюю ступеньку вровень с открытой дверью. Казалось, все замедлилось и стало более отдаленным, хотя, возможно, этот эффект был вызван затемненными стеклами «мерседеса». Воронцов с беспокойством наблюдал за Локом. «Мерседес» остановился у подножия трапа.

– Пойду только я, – предупредил Лок. – Когда он спустится до половины трапа. Не раньше, не...

– Не убивай его, Лок!

Лок не ответил, положив руку на дверную ручку. Они молча, напряженно наблюдали за американцем, словно зрительская аудитория перед кульминационным моментом драмы. Тургенев помахал рукой кому-то в переднем салоне, затем ступил на короткий лестничный пролет.

– Смотрите! – выдохнула Марфа, указывая в сторону ангаров. – Они нашли водителя!

Люди в форме собрались между двумя ангарами. Их маленькие фигурки на расстоянии казались муравьями, окружившими дохлую муху. К ним подъезжал горбатый «уазик». Лок повернулся к трапу и, к своему ужасу, увидел, что Тургенев медлит на вершине трапа, держась одной рукой в перчатке за металлический поручень. Русский не был встревожен – просто с любопытством вглядывался в происходящее у ангаров, прищурив глаза. Знакомый автомобиль, стоявший внизу, действовал успокаивающе.

Иранец наверняка вооружен, а вот Тургенев...

...Сейчас!

Лок распахнул дверцу, выскочил наружу, заскользил по льду на пути к трапу. Ухватившись за поручень и подняв голову, он сразу же понял, что Тургенев узнал его. Русский быстро повернулся, собираясь исчезнуть в салоне. Ботинки Лока прогрохотали по металлическим ступеням. Однако Тургенев оказался проворнее: ему понадобилась лишь доля секунды, чтобы оправиться от потрясения и перейти к действию.

Топот других шагов по скользким обледеневшим ступеням. Тургенев, поворачивающийся в дверях, его рука, нырнувшая за отворот пальто... Расстояние было слишком велико, времени не хватало. Лок казался самому себе старым, немощным, неповоротливым...

Но это ощущение моментально исчезло, когда он уловил запах кашемирового пальто Тургенева, его лосьона после бритья. Лок уже не бежал, а летел. Столкновение... Лок врезался в металлическую дверь и едва не потерял сознание. Голова раскалывалась от боли. Его руки тянулись к Тургеневу, но тот увернулся с изяществом матадора и исчез за занавеской, закрывавшей проход в передний пассажирский салон. Лок приложил руку ко лбу. Его перчатка намокла от крови. Любин, затем Дмитрий возникли в дверном проеме, за ними виднелась голова Марфы.

Лок молча указал вперед, затем, пошатываясь, отдернул занавеску. Он увидел Тургенева в другом конце маленького салона, у дверей кабины пилотов. Тот даже повернулся, чтобы посмотреть на преследователей, – встревоженный, застигнутый врасплох и все же странно равнодушный.

Иранец вскочил с кресла и свирепо уставился на непрошеных гостей. Вооружен, в жестко вытянутой руке – пистолет. Ни секунды промедления, настоящий профессионализм.

Лок выстрелил дважды. Кровь из простреленной головы иранца забрызгала потолок и стену салона. Левая рука Лока чуть не вывернулась из сустава от удара единственной пули, выпущенной Хамидом. Лок покачнулся и тяжело опустился на ручку ближайшего кресла. Искаженное ужасом лицо мужчины средних лет смотрело на него из-за очков с толстыми стеклами.

– Остановите его! – простонал Лок.

Дверь в кабину пилотов уже закрывалась за Тургеневым. Страшный сон стремительно становился явью. Тургенев не позволял взять себя в заложники, не позволял захватить самолет...

– Боже, остановите его! – прорычал Лок.

Дмитрий бросился к двери. Он ухватился за ручку, когда Лок услышал первый выстрел. Дмитрий рывком распахнул дверь. Второй выстрел эхом отдался в салоне. Кто-то захныкал от страха. Через открытую дверь Лок мог видеть Тургенева, стоявшего между креслами двух пилотов, в каждом из которых скорчилось неподвижное, безжизненное тело. Тургенев застрелил командира и второго пилота. Теперь они никуда не могли улететь.

Тургенев бесстрастно отвернулся и выключил двигатели. Дмитрий, разъяренный этим движением, ударил его по руке рукояткой своего пистолета. Оружие Тургенева со стуком упало на пол кабины, и черты его красивого лица на мгновение исказились от бешенства. Потом он пожал плечами, потер ушибленную руку и поднял ее в презрительной пародии на капитуляцию. Одутловатое лицо Дмитрия выражало нескрываемое потрясение. Тургенев вошел в пассажирский салон, и Дмитрий закрыл дверь кабины, где лежали трупы пилотов.

Кто-то завизжал на высокой, пронзительной ноте, словно сирена противоугонной сигнализации. Воронцов повернулся и увидел, как Марфа отвесила стюардессе звонкую пощечину, а затем прижала женщину к себе. Та уткнулась в воротник ее пальто и тихо зарыдала, дрожа всем телом.

Лок взглянул на свою раненую руку. Кровь запачкала рукав его пальто. Как это ни странно, он вообще не испытывал боли. Лок еще находился в травматическом шоке. Он положил руку на колено, не обращая внимания на трясущиеся губы мужчины в очках, сидевшего рядом с ним. В горле першило от вони горелого пороха. Он кашлянул, и на его руку вдруг выплеснулась струйка крови. Кровь стекала по его губам, по подбородку. Он осторожно расстегнул пальто. Грудь его клетчатой рубашки потемнела от крови. Его охватил цепенящий ужас, проснувшийся вместе с соленым привкусом крови на языке, снова наполнившей рот. Единственный выстрел иранца пробил его руку – и легкое.

Воронцов потрясенно смотрел на него.

– Похоже, джентльмены, наш полет откладывается на неопределенный срок, – объявил Тургенев.

Воронцов поднял пистолет, который держал в левой руке, но не выстрелил и не ударил Тургенева. Воображение нарисовало ему одинокий самолет, взлетную полосу, отъехавший пассажирский трап, терминал, диспетчерскую башню и окрестности аэропорта. Игра была проиграна.

– Ну что, майор, ваша затея не сработала? – Тургенев улыбался. – Вы попались. Это тупик.

Пока он говорил, его глаза напряженно изучали Лока с гневом и растущим удовлетворением. Казалось, Тургенева совершенно не волновала ситуация, в которой он оказался, как и количество его противников на борту.

– Ваш друг Бакунин может доставить нам другого пилота, – отозвался Воронцов. – В обмен на вас.

Собственные слова казались ему слабыми руками, толкавшими огромную, тяжелую дверь. Тургенев покачал головой.

– Не думаю. Кроме того, в наше время угонщикам приходится торговаться с заложниками, не так ли?

Он небрежно стянул перчатки и, с чисто женской аккуратностью запахнув полы пальто, уселся в одно из пустых кресел в передней части салона.

– Любин, Дмитрий, проверьте другой салон и заприте пассажирскую дверь, – механически распорядился Воронцов.

Дмитрий почти сердито взглянул на него, затем отошел от безмолвного бледного Лока и прошел за занавеску вслед за Любиным. Оттуда послышался скрип и лязг закрывавшейся двери. Марфа убрала свой пистолет и подошла к Локу, сгорбившемуся на ручке кресла. Воронцов видел, что ей лишь ценой огромных усилий удавалось сохранить бесстрастное выражение лица, когда она осматривала рану Лока. Американец что-то неразборчиво проворчал, словно пес, опасающийся незнакомого ветеринара, но потом позволил ей расстегнуть рубашку и изучить рану. В напряженной, наэлектризованной тишине Воронцов отчетливо слышал отвратительное тихое чавканье пропитавшейся кровью рубашки.

Он повернулся к Тургеневу, который казался погруженным в воспоминания или в глубокое раздумье. Марфа быстро подошла к шкафчикам и стала открывать и закрывать их, пока не нашла комплект первой помощи. Она свирепо взглянула на одного из ученых, который тут же нервно вскочил со своего кресла, и помогла Локу сесть. Лицо американца посерело от боли. Воронцов отвернулся, не желая смотреть на рану и признать тот факт, что Лок, в сущности, превратился в заложника Тургенева: американцу срочно требовалась операция, переливание крови. Возможно, он уже умирал. Воронцов заскрежетал зубами в бессильной ярости.

К его удивлению, Тургенев встал и подошел к Марфе, как будто хотел проследить за оказанием надлежащей помощи раненому.

Дмитрий вернулся и замер в дверях, не понимая, что происходит.

– Возьми эту парочку в задний салон, к остальным, – Воронцов указал на двух ученых. – Пусть сидят друг у друга на коленях, если места не хватит. Любин может присматривать за ними.

– Пожалуй, я пока выясню, кто они и чем занимаются, – предложение прозвучало так, словно Дмитрий нашел подходящий выход из нелепой ситуации, решив сыграть роль клерка или таможенного чиновника.

Воронцов поднял чемоданчик, упавший на пол с кресла иранца. Мертвый мужчина сидел в позе брошенной куклы, привалившись к переборке. Воронцов передал чемоданчик Дмитрию.

– Все должно быть здесь: условия контракта, предыдущие должности и так далее, – он попытался улыбнуться, понимая, что в лучшем случае сможет выдавить из себя лишь бледное и болезненное подобие улыбки. Дмитрий коротко кивнул, похлопал двух пассажиров по плечам и погнал их перед собой. Он протолкнул их через занавес к четырехместному заднему салону.

Марфа закончила перевязывать руку и грудь Лока. Тургенев с саркастической улыбкой покачал головой.

– Ему нужна срочная операция. А может быть, уже не нужна.

Подрагивавшие губы Марфы подтверждали этот грубый, жестокий диагноз. Возможно, Лок так или иначе умрет, но промедление наверняка убьет его...

...А капитуляция погубит их, людей, последовавших за ним, Воронцовым, в эту ловушку. Он ничего не мог выторговать за жизнь Лока: его единственной козырной картой был Тургенев. Ученые, какими бы выдающимися специалистами в своей области они ни являлись, были просто товаром. Их жизнь не интересовала Тургенева и Бакунина. Оставался только Тургенев – их заложник и козырь для переговоров.

Он повернулся на чей-то голос за дверью кабины, увидел пепельное лицо Лока, заплаканное лицо стюардессы и резко бросил ей:

– Дай ему немного коньяка. Шевелись, девочка!

Молодая женщина торопливо устремилась выполнять его распоряжение. Он открыл дверь кабины. В ноздри ему ударил запах крови, пронзительно-резкий в холодном воздухе. Голос Бакунина, дребезжащий и неразборчивый, доносился из микрофона внешней радиосвязи.

Тургенев, последовавший за Воронцовым, отпрянул, когда ствол пистолета дернулся в его направлении, и снова насмешливо поднял руки. Покрутив настройку радио, он протянул наушники Воронцову и неподвижно застыл у двери. Воронцов наполовину развернулся в тесном пространстве кабины, склонившись над разбитой головой пилота, из которой еще медленно сочилась струйка крови, и поднес микрофон к губам.

– Слушаю, Бакунин. Что тебе нужно? – это прозвучало так, словно его отрывали от важной работы.

– Воронцов, какого дьявола ты собираешься этим добиться? – пролаял Бакунин. – У тебя ничего не выйдет!

Воронцов заметил довольную улыбку, промелькнувшую на губах Тургенева. За окном кабины появилась черная точка вертолета. Она медленно приближалась и одновременно поднималась, скорее осуществляя наблюдательный маневр, чем готовясь к атаке.

– Послушай меня, Бакунин. Князь Тургенев... – Тургенев презрительно фыркнул. – ...Твой царь и бог здесь, вместе с нами. Он полагает, что может выторговать себе свободу, но без нас у него это не получится.

– Тогда почему вы не улетаете? – спросил Бакунин после небольшой паузы. – Вам ведь не требуется мое разрешение, правильно?

Вертолет поднялся еще выше в потемневшем, угрожающе-свинцовом небе. Вокруг одинокого «лиар-джета» раскинулось летное поле. Над снежным покрывалом начал стелиться легкий туман. Темное покрытие летной дорожки блестело впереди, словно последнее искушение.

Тургенев наклонился к микрофону рядом с Воронцовым.

– Это я, Бакунин, – сказал он. – Со мной все в порядке. Но в настоящее время на борту ощущается явная нехватка пилотов, – он издал смешок. – Вы понимаете? Наш общий друг, похоже, не знает, что ему делать, но от этого он вдвое опаснее. Мы еще свяжемся с вами.

Он выключил радио. Воронцов немедленно снова включил передатчик.

– Бакунин, если ты не хочешь, чтобы твое денежное дерево лишилось корней, организуй для нас пилота!

Тургенев лишь пожал плечами.

– Теперь вы сказали то, до чего" он сам должен был додуматься, пошевелив своими неповоротливыми мозгами. Мы все здесь беспомощны...

Воронцов втолкнул Тургенева в пассажирский салон, прижав ствол пистолета к его кашемировому пальто.

– С какой стати? – хрипло спросил он.

– А что, у него есть выбор? Если этот самолет улетит, если кто-то из вас сумеет уйти, то ему конец. Или вы думаете, что у него есть виллы по всему свету вкупе с соответствующими банковскими счетами? – Тургенев усмехнулся. – Думаю, он хранит свои сбережения под матрасом – каждую копейку, полученную от меня.

Он искоса взглянул на Воронцова и добавил:

– Возникла небольшая проблема, а?

Тургенев снова опустился в кресло с приклеенной к лицу улыбкой. Воронцов вгляделся в бескровное, помертвевшее лицо Лока. В глазах Марфы застыло страдание.

Большая снежинка проплыла за иллюминатором справа по борту. За ней последовала вторая, третья... Воронцов закрыл глаза в безмолвной, бессильной ярости. Когда он открыл их, то увидел стюардессу, вернувшуюся из заднего салона. Дмитрий стоял в проходе и одной рукой придерживал занавес, словно актер перед выходом на сцену. Воронцов взглянул на электронные часы над переборкой кабины. С тех пор как они захватили самолет, прошло меньше десяти минут. Нелепо...

Он нагнулся над креслом Лока. Глаза американца медленно, с усилием раскрылись. Воронцов был потрясен скоростью, с которой жизнь покидала тело, еще недавно сильное и здоровое. Он прикоснулся к холодной руке.

– Боже, как больно... и как странно, – пробормотал Лок. Кровь сразу же закапала с его губ, и он вытер рот окровавленным носовым платком.

От него не осталось почти ничего, кроме странно блестящих, мигающих глаз, взгляд которых то выходил из фокуса, то застывал на разных предметах. Лок хотел только одного: убить Тургенева. Воронцов с облегчением осознал, что у американца нет пистолета, но в следующее мгновение подумал, что оружие должно быть где-то рядом. Он похлопал американца по плечу и встал. Его рука и сломанные ребра, казалось, находились где-то далеко от него; он привык к их зудящему, мучительному присутствию, как привыкают к зубной боли.

– Это ведущие специалисты, – прошептала Марфа, наклонившись к нему и протянув папку. – Двое из Семипалатинска, один из нового подмосковного научного центра и два высококвалифицированных инженера, – она сглотнула слюну. – Все они работали над советской ядерной программой, Алексей. Это вызовет настоящий шок в Москве, да и не только там.

Она не глядя перелистывала документы, словно тасовала карты во сне. Воронцов повернулся к Тургеневу.

– У меня только лучший товар, – подтвердил тот, вытащив из кармана коробочку для сигар и зажигалку. Закурив кубинскую сигару, он с довольным видом выпустил колечко дыма к потолку: типичный образ преуспевающего капиталиста.

Стекло иллюминатора за его светло-русой головой помутнело от таявшего снега. Телефон, вмонтированный в ручку его кресла, тревожно заблеял. Тургенев протянул руку к аппарату, и Воронцов кивнул.

– Слушаю. А, Бакунин... – он улыбнулся Воронцову, словно извиняясь за невольную паузу в разговоре. – Нет, думаю, в этом нет необходимости. Ситуация приближается к... – он замолчал, отвлеченный звуками судорожного захлебывающегося кашля на заднем сиденье. Повернувшись, он увидел Лока, сжимавшего в дрожащих руках пистолет Макарова. – Одну минутку...

Отвратительные хлюпающие звуки, тяжелое дыхание Лока.

– Пит... – американец помолчал, стараясь совладать с новым приступом кашля. – Скажи тому парню, что я умираю... Скажи ему, что я – джокер, что на меня нельзя полагаться, – он снова замолчал. Его затуманенный взгляд остановился на Воронцове. – Скажи ему, что осталось мало времени. Если я почувствую, что теряю сознание, а это скоро случится, то прихвачу тебя с собой. О'кей?

Он упал обратно в кресло, измученный своей речью. Тургенев выпрямил спину, словно собираясь вскочить, его зрачки расширились от хлынувшего в кровь адреналина. Он искоса взглянул на Воронцова...

...Тот улыбнулся. В глазах Тургенева промелькнуло беспокойство. Не могло быть и речи о том, чтобы они позволили Локу убить его – их единственного заложника, их шанс выжить... Однако предсмертное отчаяние Лока пугало Тургенева.

Воронцову оставалось воспользоваться этим.

– Я свяжусь с вами, Бакунин... что? Нет, все в порядке!

У Лока появилась борода из кровавой пены, но его губы растянулись в удовлетворенной, почти мечтательной улыбке. Пистолет Макарова, неподвижно направленный на Тургенева, покоился в его руке, вытянутой на ручке кресла.

– Ну?

– Что – «ну»? – резко спросил Тургенев.

– Нам дадут пилота?

– Мне нужно подождать... десять минут, максимум полчаса. Потом единственный человек, представляющий здесь хотя бы малейшую угрозу для меня, будет мертв! – Тургенев наклонился к Воронцову и яростным шепотом добавил: – О чем же мне беспокоиться?

– Обо мне, Пит, – слабый голос Лока звучал зловеще и отрешенно. – Обо мне. Дай им пилота. Они не будут мешать мне прикончить тебя... но ты ведь сам это понимаешь, а?

Воронцов с каменным выражением на лице взглянул на Тургенева, затем пожал плечами.

– Решать вам, – проворчал он.

Снег пролетал за окошком иллюминатора. Фюзеляж самолета едва заметно вздрагивал от усилившихся порывов ветра, и эта дрожь, казалось, передавалась Тургеневу.

– Его легкие наполняются кровью, как плавательный бассейн, – прошипел он. – Мне не придется долго ждать.

– Думаю, что он беспокоит вас. Ему нечего терять.

– Вы не позволите ему убить меня, Воронцов. Вы же не хотите умереть, – хрипло прошептал Тургенев. Он напряженно подался вперед, поглядывая на Лока. Американец вытер кровавую пену с подбородка и отмахнулся от Марфы, которая попыталась усадить его в более удобное положение. Лок следил за разговором так пристально, как будто читал по губам. Его отрешенное, почти олимпийское спокойствие все сильнее пугало Тургенева.

– Мы оба это знаем, – авторитетным, убежденным тоном продолжал Тургенев. – Поэтому мы подождем. Бакунин не даст вам пилота, и вы можете вести с ним дела только через меня.

Тургенев отвернулся, но его спокойная уверенность теперь казалась хорошо отрепетированной ролью. Может ли он подкупить их?.. Мысль об этом вызвала у него улыбку. Нет, нужно тянуть время до тех пор, пока Лок не выкашляет своих легких. Даже Бакунин, ожидавший развязки за пеленой быстро возвращавшейся метели, был слишком алчным человеком, чтобы решиться на поступок, который мог причинить вред его покровителю.

Оставался только Лок...

...и тот очевидный факт, что Воронцов и его люди подчинились решению американца. Они превратились в обычных наблюдателей.

Да... и все сильнее им овладевало тревожное предчувствие, что они могут опоздать. Они могут замешкаться, и Лок убьет его раньше, чем у них наконец проснется инстинкт самосохранения...

Бакунин окинул взглядом окружавший его человеческий мусор – техников и диспетчеров, взвод солдат. Окна диспетчерской башни ослепли от напора метели. Его адъютант, стоявший рядом с ним, высокий молодой красавец, только что предложил штурмовать самолет. «Спецподразделение? – задумчиво отозвался Бакунин. – Нет, мы сами можем справиться с ситуацией». Капитан согласился с его решением, возможно, даже не подумав о собственном небольшом доходе от взяток и выполнения приказов Тургенева, связанных с устранением нежелательных лиц.

Но сам Бакунин не зря задумался. Спецподразделения будут находиться под внешним командованием. Придется вводить в курс дела совершенно других людей. Американец, Тургенев, следователи из городской милиции – все это нужно будет как-то объяснять. Нет, привлекать специальную антитеррористическую бригаду слишком опасно.

А его собственные олухи не смогут справиться с такой задачей. Кишка тонка...

Хотя – и эта мысль возвращалась к нему, как назойливая оса в жаркий летний полдень, – никто не должен выйти из самолета живым, за единственным исключением в лице Тургенева.

Решение должно быть окончательным. Воронцов – тупой, ленивый, тянущий лямку и вдруг проявивший почти религиозное рвение... И особенно американец, кем бы он ни был, пытавшийся изобразить из себя высшего судию... Инцидент следовало стереть со взлетной полосы, убрать из реальности так же, как Паньшина, закончившего свои дни в придорожной канаве с двумя пулями в черепе. Безопасность прежде всего.

– Какова оценка видимости? – спросил он своего адъютанта.

– От двадцати до двадцати пяти метров, товарищ полковник.

Грузинский акцент. Бакунин недолюбливал грузин, но этот парень был дельным и расторопным.

– Очень хорошо. Оцепите самолет по сорокаметровому периметру. Каждый, кто попытается войти или выйти, должен быть остановлен, – он сурово взглянул на молодого человека. – Ты понимаешь меня, Иосиф? Они должны быть нейтрализованы. Наша цель – закрытый инцидент, разумеется, при соблюдении безопасности Тургенева.

– Вы не попытаетесь пойти на переговоры?

Метель ярилась за окнами, окутывая восьмиугольную башню, словно дым разбушевавшегося пожара.

Бакунин покачал головой.

– Тургенев сам принимает решения, Иосиф. Я не собираюсь подвергать его опасности... – он пожал плечами. – Правила диктует Тургенев. Если он сочтет, что ему угрожает реальная опасность, он начнет переговоры.

– А пилоты? – капитан напоминал смущенного, но любопытного мальчишку. – Он... э-э... ну, он убил их? Собственноручно?

– Совершенно верно, Иосиф, – Бакунин рассмеялся. – Решение, достойное восхищения, не так ли? Они не имеют представления, с каким человеком они вздумали тягаться. Ни малейшего представления!

– Должны ли мы... вы позвонить ему еще раз?

– Через десять минут, – ответил Бакунин после секундного раздумья. – Если он попал в затруднительное положение и ему придется просить о помощи, он позвонит нам. Но я уверен, что он не позволит им захватить контроль над ситуацией, – полковнику не понравилось благоговение, прозвучавшее в его собственном голосе. – Метель заблокирует аэропорт минимум на ближайшие двенадцать часов. А теперь приступайте к окружению самолета. Крысы могут попытаться бежать с корабля.

Капитан отдал честь и ушел. Бакунин направился к ослепшим окнам, глядя на несущийся снег. Вся башня вздрагивала от напора ветра.

«Убить пилотов... Да, великолепная безжалостность».

Что он собирается сделать? Подкупить их? Сидеть и ждать? Надеяться, что его спасут?

Или предложить им другую жертву, скандал меньших масштабов?

Подозрения Бакунина постепенно усиливались, проникая в сознание, как сигналы боли от разбуженного воспаленного нерва...

* * *

Это началось с помаргивания, с усилий удержать маленький салон в фокусе. Движения его зрачков стали более быстрыми и беспорядочными. Еще недавно физическая боль рождала ощущение необыкновенной приподнятости, ясности мыслей и чувств. А может быть, он наконец понял, что умирает. Сейчас салон то становился четким, то снова размазывался, то возникал вокруг, то пропадал за серой пеленой, похожей на плотный туман.

Женщина, Марфа, была ненужной и бесполезной сиделкой. Теперь она казалась скорее напоминанием о близящемся конце, чем надеждой на выздоровление. Memento mori.[8]

Явные сомнения Воронцова были другим сигналом, тревожившим Лока. Майор был так спокоен, так отрешен еще несколько минут назад! Он должен находиться вовне и над ними, контролировать их действия...

Лок кашлянул. Струйка крови выплеснулась на его колено, но он не обратил на это внимания, отчаянно пытаясь дышать ровно. Воздух с чавкающим всхлипом вползал в легкие. Женщина подложила под его спину подушки, взятые из шкафчика. Она завернула его в одеяла, потому что ему становилось все холоднее. Ему будет трудно говорить, но он должен – сначала с Воронцовым и только потом с Тургеневым.

Лок слабо махнул пистолетом, заставив Тургенева вздрогнуть. На его губах снова заиграла легкая улыбка. Он выпроваживал Тургенева из салона мелкими, судорожными движениями руки с пистолетом.

Воронцов кивнул, и Дмитрий вывел Тургенева в задний салон. Ученые, сидевшие там, уже не имели значения – Лок понимал это со всей очевидностью. Милиционерам для их целей документов будет вполне достаточно. Но документов недостаточно для выживания этих людей, которые помогли ему, предоставили возможность убить Тургенева... и которые, если он не избавится от них в ближайшие несколько минут, помешают ему добиться последней цели.

Воронцов опустился в ближайшее кресло и подался вперед. Марфа поднесла к губам Лока стакан с теплой водой. Он смог отпить только глоток – так саднило горло.

Он должен заставить их понять... Но Лок боялся растерять остатки сил и сознания в процессе объяснения. Он моргнул. Они должны слушать очень внимательно, подчиниться беспрекословно...

– Уходите, – прошептал он и указал на папки, лежавшие в одном из кресел. – Все, что вам нужно... там.

Усилие вызвало приступ кашля, однако его значительно сильнее раздражало тяжелое дыхание женщины и страдальческое выражение ее лица. Он бы оттолкнул ее, если бы мог это сделать.

Воронцов покачал головой. Лок яростно кивнул.

– Уходите все... возьмите автомобиль... – дыхание мешало ему. Долгие хлюпающие вдохи и выдохи были подобны приливу, в котором он тонул с головой.

Воронцов снова покачал головой.

– Если мы уйдем, то только вместе с вами. Операция...

Лок отвернулся.

– Нет... смысла...

– Тогда нам придется забрать Тургенева, выторговать себе свободу!

– Нет, – картина снова стала ослепительно четкой. Дмитрий стоял за его креслом, женщина склонилась сбоку, Воронцов имел мрачный и торжественный вид, как и подобает присутствующему у смертного ложа. Теперь боль была больше похожа на свет, чем на жар. Лок видел ситуацию с детальной головокружительной ясностью: таков был первый и единственный дар, принесенный ему ранением.

– Уходите... по-английски, – выдохнул он. – Не попрощавшись. Единственный шанс... сейчас.

План Воронцова завлек их в ловушку. Тургенев был обречен на выживание. У них не было пилота. Штурма не будет. В конце концов они попытаются, как и планировал Воронцов, обменять Тургенева на свою свободу, но Тургенев уничтожит их, как только окажется в безопасности. Это не подлежало сомнению. Он обладал властью, влиянием, численное превосходство было на его стороне. У них не оставалось ни малейшего шанса выжить.

– Вы... хотели расколоть его, – прошептал он. – Отчеты. Метель скроет вас... не теряйте времени.

Во взгляде Воронцова читалось понимание и признание его правоты. Метель была единственным обстоятельством, игравшим им на руку. Как только она выдохнется, они станут так же уязвимы, как тромбы в кровеносных сосудах на рентгеновском снимке, подготовленные к хирургическому удалению. Они не могут взять Лока с собой, а он не может отдать им Тургенева. Воронцов понимал, что Лок предлагает им жизнь или хотя бы слабый шанс на спасение в обмен на жизнь Тургенева. Он обеспечит им наилучшие условия для побега, заставив себя оставаться в сознании. Он будет ждать до последнего и лишь потом застрелит Тургенева. Он казнит своего врага, проваливаясь в пучину небытия.

Воронцов посмотрел на папки с личными делами ученых. Если они вырвутся из окружения, если смогут добраться до Москвы или какого-нибудь другого города, то, может быть, кто-нибудь выслушает их, власти начнут действовать... Впрочем, все это казалось романтической блажью.

Лок улыбался ему. Американец догадался, что Воронцов принял нужное решение.

– Видишь? – прошептал он. – Вы должны...

Он зашелся в ужасном приступе кашля, вздрагивая всем телом. Кровь струилась по его губам, подбородку и рубашке. Он съеживался на глазах. Марфа, чье присутствие больше не вызывало у него раздражения, переместила его в полулежачее положение, вытерла ему лицо и ощупала рану гибкими пугливыми пальцами. Воронцов понял, что Локу осталось жить не более нескольких минут. Он встал и подошел к иллюминатору.

«Мерседес», стоявший возле самолета, казался белым холмиком, дорогой игрушкой, заботливо укутанной и оставленной на хранение. Воронцов напрягал зрение, тщетно пытаясь разглядеть что-либо за снежной пеленой. Возможно, они уже окружили самолет. Во всяком случае, они сделают это прежде, чем метель начнет слабеть. Воронцов чувствовал в салоне напряжение, которое было сродни клаустрофобии.

Потом он повернулся к Локу.

– Да, – он взял папки. – Здесь есть все, что нам нужно.

Он посмотрел на Марфу и Дмитрия.

– А как насчет остальных? – спросил Дмитрий. – Стюард, стюардесса, шестеро...

– Они будут более заинтересованы в побеге, чем в чем-либо ином, – ответил Воронцов. – Точно так же, как и мы, – с горечью добавил он. – Скажи Любину, чтобы привел Тургенева сюда, потом поговори со стюардом. Скажи ему, что всех их отпустят. Как только мы отъедем от самолета, они могут выходить.

Дмитрий кивнул и удалился в задний салон. Через несколько минут вошел Тургенев, державшийся с преувеличенной настороженностью. Он чувствовал, что здесь пришли к какому-то решению, и это беспокоило его, но, бросив взгляд на Лока, он удовлетворенно улыбнулся.

– Привет, Пит, – поздоровался Лок. Поза американца выражала скорее приятную расслабленность, чем крайнюю степень изнеможения. Его тон поразил заложника.

– Ну? – осклабился Тургенев. – К какому идиотскому решению вы пришли?

– Сделка, – отозвался Лок. – Ты... за них. Они уходят... мы остаемся, – он сделал шумное глотательное движение.

Тургенев повернулся к Воронцову.

– Вам никогда не выбраться с летного поля! – отрезал он. – Даже под прикрытием этой погоды.

– Посмотрим. Любин, ты сядешь за руль. Дмитрий, открывай дверь...

Вспомнив о своей сломанной руке, Воронцов передвинул повязку в более удобное положение. Им придется прыгать на заснеженную взлетную полосу, но от этого, пожалуй, никто не умрет. Он взглянул на Лока.

– Хотите, мы привяжем его к креслу? – спросил он. Лок медленно покачал головой. – Что ж, дело ваше. Марфа?

Женщина кивнула.

Скрежет распахнувшейся пассажирской двери и вой ворвавшейся бури заглушили все остальные звуки, все мысли. Занавески отчаянно затрепыхались под напором ветра. Воронцов толкнул Тургенева в кресло и на мгновение помедлил возле Лока. Американец лишь улыбнулся мальчишеской, бестревожной улыбкой.

Он услышал, как прыгнул Любин. Затем в дверном проеме исчезла Марфа. Дмитрий оглянулся на Лока и Тургенева, потом тоже исчез. Воронцов помедлил у отверстия выхода, ослепленный и дезориентированный несущимся снегом, затем прыгнул, почти сразу же свалившись в небольшой сугроб. Его колено прострелило острой болью.

Ему помогли встать, и он оглянулся. Стюард и стюардесса уже стояли в дверях. Он махнул пистолетом, и их фигуры сразу же пропали. Двигатель «мерседеса» кашлянул и завелся. Дмитрий размашистыми движениями убирал снег с ветрового стекла. Марфа заторопилась к Воронцову, но он отмахнулся от нее. Они подошли к автомобилю, когда Любин начал прогревать двигатель. Потихоньку «мерседес» тронулся. Снег летел из-под задних колес; тяжелую машину слегка повело вбок.

– Садись! – прорычал Воронцов Дмитрию, все еще счищавшему снег с окон. – Любин, езжай прямо по полосе. Не останавливайся, пока не доедешь до ограды, затем пробиваемся наружу! Понятно?

Он услышал отдаленные, словно игрушечные, хлопки выстрелов. Что-то застучало по автомобилю, словно порыв ветра швырнул в него горсть мелких камешков. Лицо Дмитрия карикатурно расплющилось о стекло окошка, затем выскользнуло из поля зрения.

– Дмитрий! – завопил Воронцов. Он распахнул дверцу и увидел мертвое лицо, смотревшее на него широко раскрытыми глазами. Две пули прошли над его головой, разбив окошко с другой стороны.

– Езжай, езжай! – кричала Марфа Любину.

– Нет!.. – но автомобиль рванулся вперед, оставив Дмитрия лежать на снегу. Снова выстрелы...

* * *

Лок слышал стрельбу, сначала четко, потом ее треск стал значительно тише: стюард захлопнул пассажирскую дверь. Взвизгнули покрышки, но этот звук потонул в панических возгласах, доносившихся из заднего салона. Медленно, с огромным усилием Лок переключил все свое внимание на Тургенева и покачал головой.

– Не звонишь им, а? Глупо...

Тургенев молча сидел в кресле. Локу оставалось жить считанные минуты. Его помаргивание превратилось в нервный тик, ресницы часто вздрагивали, лицо приобрело синевато-серый оттенок, и он больше не смахивал кровь с подбородка. Звук его частого сиплого дыхания казался уже не признаком борьбы за жизнь, а слабеющим сигналом с гибнущего корабля. Тургенев знал, что ждать осталось совсем недолго...

...Он предупредил взглядом стюарда, выросшего за спиной Лока. Мужчина понимающе кивнул и отступил за занавес.

– Не рассчитывай на это, – тихо произнес Лок.

Из заднего салона доносилось приглушенное бормотание. Скоро они откроют дверь и один за другим попрыгают в снег, надеясь остаться в живых. Или скажут Бакунину и остальным, что в самолете остался лишь один умирающий человек... Скоро.

– Ты так и не узнаешь, удалось ли им спастись, – заметил Тургенев.

– Ты тоже, Пит, – Лок подавил опасный приступ кашля. Теперь уже недолго, совсем недолго. – Бет... почему?

– Что? А... То была нелепая ошибка, Джон. Такого не должно было случиться.

– Однако случилось...

– Да, случилось. Послушай, Джон, я еще могу спасти тебе жизнь!

Слова, пустые слова.

– Я могу отвезти тебя в больницу, я могу оставить тебя в живых, Джон!

– Ты... ты опустошил мою жизнь, Пит. В ней больше ничего не осталось, – Лок почувствовал, что стюард подбирается сзади к его сиденью, и сумел повысить голос: – Даже не пытайся!

Он улыбнулся, услышав, как человек на четвереньках уполз в задний салон. Наступило напряженное молчание: все остальные прислушивались к их разговору.

– Джон, это безумие. Ты безумен. Что за одержимость местью? Так ведь дела не делаются! – голос Тургенева искушал, звучал мягко, обволакивающе. – Лок, ты... люди вроде тебя – обычные романтики. Вы не можете ничего решить, даже в мелочах. Мир – это дерьмо, Лок. Везде, повсюду. Ты считал Афганистан справедливой войной, ты думал, что Бог на твоей стороне, что ты помогаешь...

Лок наблюдал, как Тургенев наклоняется ближе к нему, словно собираясь сообщить какую-то важную истину.

– Та война изначально была несправедливой, Джон. Она отражала мир в миниатюре... Позволь мне помочь тебе!

Лок мигал все быстрее, с невероятной скоростью. Он чувствовал, что покидает это место. Звонок телефона, вделанного в ручку кресла Тургенева, показался очень тихим и отдаленным.

Рука Тургенева поползла к телефону. Лок еще боролся, следя за его движениями, выпрямляясь, – лишь для того, чтобы скорчиться в неудержимом приступе кашля. Кровь на его руках, кровь на тусклом металле пистолета... затем чужие руки, хватающие его, тянущиеся к оружию...

Раздался выстрел, потом еще один. Лок ничего не видел, но слышал два выстрела и ощутил тяжесть упавшего тела, с сокрушительной силой прижавшего его к сиденью... Он потерял сознание.

Стюард поднял трубку и что-то залопотал в нее. Тело Тургенева завалилось на бок в узком проходе; тело Лока соскользнуло со спинки на сиденье кресла, так что его широко раскрытые глаза смотрели на стюарда. Кровь стекала по подбородку и медленными, вязкими каплями падала на пол.

– ...Да, да! Оба мертвы! Оба! Мы спасены, полковник, теперь мы все спасены!

Стюард обливался потом от облегчения. Он положил трубку и перешагнул через распростертое тело Тургенева, направляясь к двери. Открыл ее, поежившись от холода...

В следующее мгновение снаряд, выпущенный из самоходного орудия, ударил в топливный бак, и самолет вспыхнул, объятый бушующим пламенем.