Гораздо важнее было то, что придворный банкир Парис Дювернье почтил его своим доверием, которое простиралось до того, что Бомарше имел право вести некоторые операции наличными. Однако наследник Дювернье, человек из высшего света, решил, что это уж слишком, и организовал против Бомарше судебный процесс, в котором наш крепыш, потеряв деньги и репутацию, был наголову разбит. Таково было мнение судьи, докладчика Гецмана, парламента Мопу да и всего остального света, как обычно безразличного и равнодушного. Пусть все так думают, но Бомарше не сдастся! Из-под его негодующего пера выходят (конечно, не стихи) сатирические памфлеты о процессе, с помощью которых, избрав своим оружием насмешку и неотразимую логику, он начинает отчаянную борьбу за пересмотр своего дела, против докладчиков, парламентов, властей, против всего света. Этот высохший учитель музыки неутомимо сражается, как опытный фехтовальщик, то отступая, то нападая, и наконец заставляет все общество говорить о себе. Спустя три года, пройдя через поражения и неудачи, проделав работу, которую, пожалуй, можно сравнить с подвигами Геракла, наш непокорный Карон в конце концов одерживает победу: выиграв все свои процессы, он тем самым срывает с докладчика Гецмана судейскую мантию и навсегда одевает его в костюм подлеца; что же касается парламента Мопу (кстати, Бомарше помогал его разгону), других каких бы то ни было парламентов да и всей вообще системы правосудия во Франции, то его пример заставил многих крепко задуматься. Итак, судьбе было угодно бросить Бомарше в преисподнюю, и вот наш тощий французский Геркулес вышел из нее победителем, укротив адских псов. Отныне его имя принадлежит к числу знаменитостей своего века.
      Взгляните, разве там, по ту сторону Атлантики, не зажглась заря нового дня? Там родилась демократия и, опоясанная бурей, борется за жизнь и победу. Во Франции с радостью и сочувствием поддерживают вопрос о правах человека, во всех салонах только и слышно: что за зрелище! И посмотреть действительно есть на что: сюда, к сентиментальным и легкомысленным, как дети, поклоняющимся языческим богам французам, которые живут в монархическом государстве, прибыли американские представители Дин и Франклин , потомки пуритан, воспитанные на Библии и сохранившие издревле присущую англичанам выдержку и хладнокровие, вкрадчивый Сайлас и вкрадчивый Бенджамин, явившиеся сюда лично, чтобы просить о помощи. В салонах над ними, естественно, зубоскалят и потешаются. Ну а, например, император Иосиф, которого спросили, как он к ним относится, высказался довольно неожиданно для человека, сочувствующего философии Просвещения: "По профессии я роялист" (Mon metier a moi c'est d'etre royaliste).
      Такой же точки зрения придерживается и ветреный Морепа, но философы и общественное мнение поворачивают его в противоположном направлении. Правительство Морепа приветствует демократию, некоторые частные лица тайком изготавливают для нее оружие. Поль Джонс экипирует свой "Bon homme Richard", контрабандно провозит в Америку (конечно, англичане не дремлют и часто проводят конфискации) оружие и боеприпасы, причем за кулисами всего этого дела стоит Бомарше, теперь уже как великий организатор контрабандной доставки оружия, не забывающий, конечно, пополнить при этом свой тощий карман . Разумеется, Франции пора иметь военный флот. И разве теперь не самый подходящий момент для этого, ведь у гордой владычицы морей, этой английской мегеры, как раз сейчас связаны руки? Так-то оно так, но где взять деньги на его постройку, ведь казна пуста. Как по мановению руки (Бомарше говорит, что его руки), то в том порту, то в этом торговцы начинают строить корабли и преподносят их в дар королю. На воду спущены прекрасные суда, и среди них настоящий левиафан - корабль "Ville de Paris".
      На корме стоящих на якоре трехпалубных гигантов развеваются вымпелы, голоса поддерживающих борьбу за свободу философов становятся все громче разве может какой-нибудь Морепа устоять против такого ветра? За океан отправляются добровольцы. Суровые генералы-янки, такие, как Гэйтс или Ли, "носящие под шляпой шерстяные ночные колпаки", встают на караул при виде представителей французского рыцарства, а новорожденная демократия не без удивления видит, что "деспотизм, умеряемый эпиграммами" встал на ее защиту. Да, так это было. Рошамбо, Буйе, Ламет, Лафайет (одни служили раньше в королевской армии, другие нет) - все они обнажили шпаги, приняв участие в святой борьбе за свободу народа. Им предстоит сделать это еще раз, но уже по другому поводу.
      С Уэссана доносится гром корабельных орудий. Ну а чем занимался в это время наш юный принц, герцог Шартрский, - "прятался в трюме" или, как герой, своими действиями приближал победу? Увы, во втором издании события описываются несколько иначе: оказывается, никакой победы не было, говоря точнее, победил англичанин Кеппель . Громкие аплодисменты, которыми наш юный принц был встречен в Опере, сменились насмешливым шепотом и взрывами смеха, и это приносит принцу нескончаемые огорчения, ведь ему так хотелось стать адмиралом.
      А тут еще беда, которая случилась с "Ville de Paris", левиафаном морей! Англичанин Родни захватил корабль, а с ним еще несколько других , успешно применив "новый маневр прорыва неприятельской линии". Вспомним, что говорил Людовик XV: "У Франции никогда не будет флота". Храбрый Сюффрен вынужден возвратиться из Гай-дер-Али, покинув индийские воды. Единственная его заслуга в том, что он вернулся, не испытав горечи поражения. Если, однако, учесть поддержку, которая была ему оказана, то, надо сказать, он вел себя как герой. Теперь наш прославленный герой морей мирно отдыхает в своих родных Севеннах, выпуская кухонный, а не пороховой дым из труб старого замка Жолес, которому еще суждено приобрести иную славу, но в другое время и в связи с другим человеком. Храбрый Лаперуз снимается с якоря и отплывает в дальние моря для блага людей и своего короля, который интересуется географией. Увы, все и здесь кончается неудачей. Храбрый мореплаватель бесследно затерялся в голубых просторах морей, и все попытки найти его тщетны. Долго еще в умах многих людей будет жить его печальный и таинственный образ.
      Между тем война продолжается, но Гибралтар по-прежнему не сдается, и это несмотря на то, что среди осаждающих и Крийон, и Нассау-Зиген, которым помогают искусные военные инженеры и к которым в конце концов присоединяются принцы Конде и д'Артуа. Согласно франко-испанскому семейному договору, на воду спущены плавучие батареи. Крепости в галантной форме передан ультиматум, но Гибралтар отвечает на него, словно Плутон, тучей раскаленных ядер. Казалось, скала Кальпе превратилась в жерло ада. В грохоте пушек прозвучало столь решительное "нет", что этот ответ дошел до сознания каждого
      Итак, с этим последним взрывом прекратился шум войны, и, надо думать, теперь наступит век благожелательности. Из-за океана вернулись благородные волонтеры свободы и теперь всюду проповедуют ее. Не имеющий себе равных среди своих современников, Лафайет блистает в версальском Oeil de Boeuf, его бюст установлен в Парижской ратуше. Непобедимая и неприступная, гордо стоит демократия в Новом Свете во весь свой гигантский рост, занеся ногу уже и в Старый Свет. Отметим, что все случившееся отнюдь не пошло на пользу французским финансам, которые в настоящее время явно больны.
      Что делать с финансами? Это, конечно, теперь самый главный вопрос, и никаким лучезарным надеждам не прогнать маленькую тучку, чернеющую на горизонте. Мы видели, как Тюрго прогнали с поста генерального контролера из-за того, что у него не было кошелька Фортуната. Еще меньше способностей проявил на этом посту де Клюньи, который, заняв "свое место в истории" (кто хочет, может обнаружить его скучающую бесполезную тень и сейчас на этом месте), предоставил делам идти как им заблагорассудится и исправно получал причитающееся ему жалованье. Но быть может, такой кошелек есть у женевца Неккера? Во всяком случае он умен и честен, насколько это позволяет профессия банкира, и пользуется всеобщим уважением, поскольку является автором нескольких эссе, получивших премию Французской Академии. Он много сделал для индийской торговой компании, устраивал обеды в честь философов и "сумел в течение двадцати лет составить себе состояние". Это был очень серьезный, молчаливый человек - черты характера, свойственные как глупцам, так и мудрецам. Вероятно, селадон Гиббон был очень удивлен, когда, встретившись в Париже в большом свете с мадам Неккер, узнал в ней мадемуазель Кюршо, за которой он когда-то ухаживал и брак с которой не состоялся потому, что его отец "и слышать не хотел о подобном союзе". Его удивление еще более усилилось, когда он узнал, что "Неккер не знает чувства ревности" .
      Автор "Истории упадка и разрушения" весело играет с другой молоденькой девушкой, которая впоследствии прославится под псевдонимом мадам де Сталь . Тем временем, пока мадам Неккер основывает больницы, дает торжественные обеды в честь философов, пытаясь таким образом развлечь утомившегося на службе супруга, дела идут все хуже и хуже - бедность, несмотря на советы философов и управление маркиза де Пезе, стесняет действия даже самого короля. И все-таки Неккер, подобно Атласу, поддерживает здание французских финансов в течение пяти лет, отказавшись от полагающегося ему жалованья и во всем получая поддержку своей благородной супруги. Полагаем, в его голове родилось множество идей, которые он из-за свойственной ему робости не высказал открыто. В его опубликованном с разрешения короля Compte Rendu (вот, кстати, еще один образчик новой эры) обещаны чудеса, осуществлению которых на практике мешает, очевидно, гениальность таких вот Атласов-Неккеров. Неккер, подобно другим, обдумывает план мирной революции во Франции, ведь в его глубокомысленной тупости или в неразговорчивом тупом глубокомыслии так много честолюбия.
      Ну а пока что его кошелек Фортуната оборачивается древним, как мир, режимом скаредной экономии. Более того, он додумался до всеобщего налогообложения, включая дворянство и духовенство, до создания собраний в провинциях и еще многого другого, до чего додумался и Тюрго! Умирающий Морепа волей-неволей поворачивается по ветру в который раз, и Неккер уходит, о чем многие сожалеют.
      Оказавшись не у дел, в, положении частного человека, Неккер ждет своего часа и внимательно наблюдает за происходящим со стороны. Восьмидесятитысячный тираж его новой книги "Administration des finances" расходится в несколько дней. Он ушел, но он опять вернется (эта ситуация повторится), потому что его поддерживает возбужденное общественное мнение. Не правда ли, удивительно интересная личность этот генеральный контролер финансов, начинавший свою карьеру всего лишь банковским клерком в Телюссоне!
      Итак, общество вступило в бумажный век, или иначе в эру надежд. Разумеется, на его пути были препятствия и был даже грохот войны, который издали слышен едва ли не как веселый марш, и, конечно, молчаливо подразумевалось, что мрачный двадцатипятимиллионный хаос голода и невежества пока еще не разбушевался под ногами шествующих.
      Взгляните только на Лоншан : здесь, как обычно, в конце поста можно увидеть светских людей Парижа и даже всей Франции. Заканчивается страстная неделя, но они не посещают мессу, им больше нравится красоваться друг перед другом в лучах яркого весеннего солнца Словно бесконечная гирлянда цветов (тюльпаны, георгины, лилии), едет в раззолоченных открытых каретах через Булонский лес толпа людей, считающих себя солью земли, цветом жизни! И никто из едущих не подумал о том, что твердая, по их мнению (каждый из них уверен - тверже алмаза), почва, по которой катятся кареты, всего лишь бумажка с геральдическими знаками, прикрывающая скрытое пока от глаз огненное озеро. О, глупцы! неведома для вас истина, да вы и не пытались найти ее. Вы и ваши отцы сеяли ветер, теперь вы пожнете бурю. Ведь давным-давно сказано: воздаяние за грех - смерть.
      В Лоншане, да и в других местах тоже, бросается в глаза следующее: каждой даме или кавалеру прислуживает человеческое существо, не то эльф, не то чертенок, хотя и молодой, но уже со следами увядания, появляющимися всегда у тех, кто рано научился ловчить и развратничать, - без такого рода эльфов никак не обойтись во всяких непредвиденных случаях. Существо это зовется жокеем (слово пришло во французский язык из английского) и в связи с этим воображает, что оно английской породы. В самом деле, англомания прогрессирует в обществе все сильнее, что само по себе говорит о многом. Раз уж Франция встала на путь свободы, то в тишине, наступившей после безумия войны, само собой проснулось чувство любви к соседней стране, в которой свобода давно победила, не так ли? Ведь восхищаются же английской конституцией, английским национальным характером такие образованные мужи, как герцог де Лианкур или герцог де Ларошфуко , стремящиеся перенести из Англии на французскую почву все, что можно.
      Герцог де Ларош-Гийон и де Ларошфуко д'Анвиль Луи Александр (1743-1792) - политический деятель, член Академии наук, с начала революции одним из первых перешел на сторону третьего сословия, после восстания 10 августа 1792 г. подвергался преследованиям и был убит во время "сентябрьских избиений" в провинции.
      Переносят же всегда то, что полегче, не правда ли? Именно такого рода деятельность пришлась по сердцу не вышедшему в адмиралы герцогу Шартрскому (он пока еще не герцог Орлеанский и уж тем более не Эгалите), который, став близким другом принца Уэльского и то и дело бывая в Англии, пропагандирует во Франции английский образ жизни, т. е. прежде всего кареты, седла, сапоги с отворотами и рединготы, что по-английски всего лишь куртка для верховой езды. К образу жизни несомненно принадлежит и манера верховой езды, поэтому всякий, кто хочет быть с веком наравне, должен научиться ездить на лошади a l'Anglaise, приподнимаясь на стременах и презирая старую посадку, которая, по словам Шекспира, подобает лишь "маслу и яйцам", едущим на рынок. С бешеной скоростью мчится по улицам Парижа карета нашего храброго герцога, и никто из парижских кучеров не владеет бичом лучше, чем герцог-непрофессионал.
      Оставим жокеев-эльфов и перейдем к настоящим йоркширским жокеям, которые тренируют скаковых лошадей и ездят на них во время скачек. Скачки также стали модными во Франции благодаря монсеньеру и, добавим, наущению дьявола. У принца д'Артуа, который тоже содержит скаковую конюшню, служит ветеринаром некий Жан Поль Марат , швейцарец из Нешателя, человек, много претерпевший и немного помешанный. Пари и судебные процессы сопровождают как в Лондоне, так и в Париже одну загадочную личность, некоего шевалье д'Эона, который одинаково элегантно носит и брюки и юбку. Златые дни контактов между народами! А также грязных дел и мошенничества, которые процветают, помогают и приветствуют друг друга, несмотря на разделяющий страны Ла-Манш. Видите запряженную четверкой английскую карету, которая появляется на скачках в Венсенне или Саблоне? В этой карете восседает рядом с их высочествами и их негодяйствами некий доктор Додд13 , англичанин, в которого, к несчастью, влюбилась виселица.
      Герцог Шартрский, как и многие другие принцы, в юности подавал большие надежды, к сожалению совершенно не оправдавшиеся. Обладая громадными имениями Орлеанов, имея тестем герцога де Пентьевра, он должен вскоре (умирает его шурин, молодой Ламбаль, ведший нездоровый образ жизни) стать самым богатым человеком Франции. Предавшись уже в молодые годы, так сказать, трансцендентальным формам разврата, он довел себя до того, что полностью облысел, в его жилах течет больная, испорченная кровь. Его лоснящееся, красное, словно отполированная медь, лицо усеяно головками карбункулов. Этот юный принц - своеобразный символ надвигающейся катастрофы! Все здоровое в нем полностью выгорело, остался лишь пепел чувственности да еще разная дрянь, которая дурно пахнет; от всего того, что мы называем душой и что влияет на наше поведение и интуицию, осталась лишь привычка пускать пыль в глаза или совершать нелепые, вызывающие буйства, которая становится маниакальной и приведет в конце концов к мрачному хаосу. Парижане покатываются со смеху, видя его кучерское искусство, - он делает вид, что не замечает этого.
      Им стало вовсе не до смеха в тот день, когда они узнали, что герцог ради наживы занес свою святотатственную руку на сад Пале-Руаяля14 : он хочет уничтожить цветники, вырубить ставшие священными для парижан каштановые аллеи, под сенью которых так хорошо гулять с какой-нибудь оперной нимфой. Общий стон вырвался из груди парижан: в самом деле, куда теперь пойти бездельнику? Огорчен и Филидор , который, бывая в кафе "Режанс", любил остановить свой взор на зелени парка. Напрасны сетования: беспощадный топор обрушился на деревья, бедные нимфы с плачем разбежались. Не плачьте, бедные нимфы, принц посадит новый сад, правда поменьше прежнего, но зато в нем будет фонтан, будет стреляющая ровно в полдень пушка, а вокруг него встанут пышные здания, и в них можно будет найти как предметы низкой пользы, так и предметы умственные, но также и такие, которые едва ли в состоянии представить бедное человеческое воображение. Итак, Пале-Руаяль стал и теперь останется навсегда тем местом нашей планеты, где устраиваются шабаши ведьм и где обитает сам Сатана.
      До чего только не додумаются смертные! В далеком Анноне, в Виваре, братья Монгольфье поднимаются в воздух с помощью склеенного из бумаги шара, наполненного дымом от тлеющей шерсти . Провинциальное собрание в Виваре решило устроить в этот день перерыв в своей работе. Члены собрания и местные жители криками и аплодисментами приветствуют это событие. Быть может, оно свидетельствует о том, что непобедимый аналитический метод собирается взобраться на райские небеса?
      Весть об этом событии взволновала весь Париж - он жаждет увидеть все своими глазами. И вот братья Монгольфье на улице Сент-Антуан (здесь находится известный писчебумажный магазин и склады Ревельона) поднимают на шаре в воздух сначала уток и кур, вслед за ними поднимутся в воздух и люди . Но этим дело не кончилось, и вот химик Шарль , выделив в лаборатории водород, догадывается заполнить им сделанный из глазированного шелка шар. Он вместе со своим товарищем поднимается на воздушном шаре из Тюильрийского сада - один из Монгольфье обрубает канат. Смотрите, смотрите, они поднимаются! Сто тысяч сердец трепещут от страха и восторга, и вдруг толпа кричит (крик этот подобен рокоту моря), видя, как поднимающийся вверх шар становится все меньше и меньше. Смотрите, смотрите, он уже стал маленьким блестящим кружочком, напоминающим табакерку Тюрго (в просторечии пустячок Тюрго), а потом месяц на ярком дневном небе! Наконец шар опускается, и нет человека, который бы не приветствовал смельчаков. Герцогиня Полиньяк вместе с друзьями ожидает их в Булонском лесу, несмотря на ужасный холод (это было 1 декабря 1783 г.). Все французское рыцарство с герцогом Шартрским во главе несется галопом навстречу отважным воздухоплавателям15 .
      Какое великолепное изобретение, как это прекрасно подняться в воздух к самому небу! К сожалению, у него есть и недостаток - шар ведь совершенно неуправляем. Оно в достаточной мере символично - таков уж сам век благих ожиданий: он удивительно легко поднимается над поверхностью, парит над нею и вдруг кубарем падает вниз - всегда именно там, где повелела судьба. Вспомните Пилатра , шар которого взорвался: легко подняться, но спуск иногда оканчивается трагически! Ну что ж, людям ведь нравится (хотя бы с помощью воздушного шара) взлетать в райские кущи.
      Взгляните на доктора Месмера , когда он в длинной, похожей на тогу древнего жреца одежде, глубоко задумавшись и возведя очи горе, проводит в огромном зале магнетический сеанс. Царящую в зале священную тишину нарушают лишь нежные музыкальные аккорды; вокруг обыкновенных чанов с водой (они, видите ли, помогают постичь тайны магнетизма) сидят, собравшись в кружок, великосветские красавицы, образуя как бы живой страстоцвет. Затаив дыхание, каждая ждет, когда дрогнет зажатый в ее руке прутик, ждет этого сигнала магнетического озарения и осуществления рая на
      земле. О женщины! О мужчины! Не пора ли задуматься, во что верите? Вместе с красавицами мы здесь видим одного из членов парламента Дюпора , некоего Бергаса , д'Эпремениля и, наконец, химика Бертолле , присутствующего здесь по поручению герцога Шартрского.
      Однако они боятся, как бы в это дело не вмешалась Академия наук со своими Байи , Франклинами и Лавуазье . Конечно, она вмешалась , и потому, набив карманы луидорами, Месмер исчез. Вот он прогуливается по набережной Боденского озера в старинном городе Костанца, сосредоточенно размышляя о случившемся, а может быть, о чем-то еще. А ведь в самом деле, в какие бы одежды вы ее ни рядили, рано или поздно откроется великая древняя истина: удивительное это существо - человек; изумительна в нем способность властвовать над себе подобными; богата и кипуча жизнь внутри его, богат и кипуч мир вне его, и никогда никакому непобедимому аналитическому методу, с его физиологиями, учениями о нервной системе, с его медициной и метафизикой, не понять его, а стало быть, и не объяснить. Вот почему в любую эпоху знахарь и шарлатан не останутся без денег.
      Как в пропущенном через призму свете один цвет в строгой последовательности сменяет другой, так и начавшийся век надежд и благих ожиданий, расцвечивая всякий раз наш горизонт в какую-то определенную краску, должен непременно привести к исполнению этих надежд и ожиданий. Весьма сомнительно! В этом веке любят говорить о всеобщей благожелательности, о непобедимом аналитическом методе, об излечении от безобразных пороков, но ведь нельзя же в конце концов не замечать существование двадцати пяти миллионов темных, диких, умирающих от голода и непосильного труда людей, для которых иконой (ессе signum) является "виселица высотой в сорок футов". Ведь в самом деле, подумав об этом, невозможно же не усомниться?
      Во все времена, как в прошлом, так и в будущем, грех порождает страдание и муки, и, нам кажется, мы верно прочитали написанное на стене . Франция именует себя христианнейшей державой, и в ней действительно много церквей и соборов, но среди первосвященников много таких, как Рош-Эмон или кардинал ожерелья Луи де Роган. Голос низов, похожий не то на стон, не то на вой, слышится давно (тому свидетельство - жакерии и голодные бунты), но слышит его только небо. Среди миллионов задавленных нищетой людей наберется несколько тысяч, которым, так сказать, не повезло и они попали в стесненные обстоятельства, но процветают (лучше, наверное, сказать, медленно разоряются) в стране буквально единицы. Похожая на пойманную арканом и взнузданную лошадь или на затравленного зверя, из мяса которого высокопоставленные охотники собираются вырезать лакомые кусочки, промышленность кричит своим высокооплачиваемым покровителям и руководителям: предоставьте же руководство мне самой, избавьте меня от вашего руководства! А что представляет собой французский рынок? Потребности населения, которые он удовлетворяет, двоякие: во-первых, он удовлетворяет потребности миллионов в продуктах питания, причем грубых и самых дешевых; во-вторых, потребности небольшой, но пестрой группы людей - от солистов Оперы до гонщиков и куртизанок, которым требуются предметы роскоши и разные деликатесы. В сущности такое положение дел нельзя назвать иначе как безумием.
      Исправить это положение и все переделать может только непобедимый аналитический метод! Честь и слава ему! Однако позволительно спросить (известно, что метод родился в мастерской и лаборатории): а за их пределами годится он на что-нибудь? С его помощью легко обнаружить логическую непоследовательность или поставить под сомнение доводы какого-нибудь спорщика. Но ведь давно известно: сомнение способно порождать духов, а вот справиться с ними ему не дано. И вот логические доводы растут, множатся, образуя своего рода "мощный логический вихрь", который втягивает в себя сначала слова, потом вещи, и они в нем бесследно исчезают. Обратите внимание на то, что все эти нескончаемые теоретические разглагольствования о человеке и его душе, о философии государства, о прогрессе человечества и т. д. и т. п., составляющие неотъемлемую часть (своего рода обиходную мебель) сознания каждого, не смогут служить опорой для благих ожиданий, потому что они обыкновенные предвестники состояния безысходности и отчаяния. Такие глашатаи, как Монтескье, Мабли и многие другие, исследовали в своих сочинениях бесчисленное множество вопросов, теперь к ним присоединился Жан Жак Руссо, который в своем труде "Общественный договор", ставшем новым Евангелием, доказал, что правительство есть результат сделки, или договора, заключенного ради общего блага, и тем самым решил наконец загадку государственной власти. Еще одна теория? Да, но ведь были и другие и, вероятно, будут еще, как это всегда бывает во времена упадка. Каждая из них обладает определенными достоинствами и родилась на свет благодаря законам Природы, которая, двигаясь поступательно, ничего не делает напрасно на своем великом пути. И разве не является самой правильной та теория, которая рассматривает все теории (как бы они ни были серьезно и тщательно разработаны) по самой их сути неполными, вызывающими вопросы и сомнения, а иногда даже и ложными? Каждому надлежит знать, что Вселенная, в которой он живет, есть нечто бесконечное, о чем ведь она и сама открыто говорит. И надо оставить попытки постичь ее логически - надо быть довольным хотя бы тем, что удалось поставить в окружающем нас хаосе одну-две опоры, и то хорошо. Вот почему тот факт, что молодое поколение, отвергнув скептицизм отцов с их "Во что я должен верить?", страстно уверовало в Евангелие Жан Жака, представляет собой важный шаг в развитии общества и свидетельствует о многом.
      Будь же благословенна надежда! Ибо с самого начала истории человечества звучат пророчества о приходе новой эры (эры благочестия, например), и вот что замечательно, не было до сих пор пророчества об эре изобилия и ничегонеделания. Не верьте же, друзья мои, пророчествам о стране изобилия и ничегонеделания, в которой царят счастье, благожелательность и нет больше безобразных пороков! Ведь человек не из тех животных, что счастливы своей судьбой - аппетит к сладкой жизни у него огромен. Да и может ли бедный, слабый человек найти в этой бесконечной, грозно-таинственной и яростно бушующей Вселенной, уж не говорю, счастье, а просто почву под ногами, чтобы существовать, не воспитав в себе терпения и неустанного, энергичного стремления к цели? Горе ему, если нет в его сердце горячей веры, а великое слово "долг" превратилось для него в пустяк! Что же касается сентиментального прекраснодушия, так необходимого при чтении романтической повести или в каком-нибудь патетическом случае, то во всем остальном оно просто ни на что не годно. Ведь если человек духовно здоров, он не станет этим хвастаться, ну а если станет, то, значит, роковая болезнь уже гложет его. Кроме того, сентиментальное прекраснодушие - близнец лицемерия, быть может, лучше сказать: не одно ли это и то же? И не является ли лицемерие той дьявольской первоматерией, которая породила все виды лжи, мерзости и глупости и которая абсолютно враждебна всякой правде? Ибо лицемерие по самой своей природе есть дистиллированная ложь, т. е. ложь в квадрате.
      Ну а как быть, если вся нация, сверху донизу, пропитана лицемерием? В таком случае (и я это утверждаю с полной уверенностью) она очистится от него! Ибо жизнь ведь нельзя свести к одному лишь хитро придуманному обману или самообману: уже в том, что ты или я живем и дышим, имеем те или иные желания и потребности, уже в одном этом заключена великая истина, ведь нельзя же удовлетворить эти потребности с помощью какого-нибудь иллюзионистского фокуса, их можно удовлетворить только фактически. Так что давайте займемся фактами, благословенными или гнусными - это ведь во многом зависит от того, насколько мудры мы с вами. Ну а самый низкий и уж конечно совсем не благословенный из известных нам фактов, которому бедные смертные неукоснительно повиновались, есть примитивный факт каннибализма: я могу сожрать тебя. И что будет, если эта примитивная потребность вдруг пробудится в нас (и это наряду с самыми усовершенствованными методами науки) и мы начнем ее вновь удовлетворять!
      Во Франции на все смотрят с практической точки зрения и потому, мало обращая внимания на предсказываемые теорией усовершенствования, видят пока только одни недостатки. Вами обещана так необходимая обществу перестройка, но что-то с ней не ладится? Очевидно, надо начинать ее, так кто же начнет ее с самого себя? Недовольство тем, что творится вокруг, а еще больше тем, что творится наверху, все возрастает, причем фактов для него более чем достаточно.
      Не стоят упоминания ни уличные песенки (их пели и раньше, во времена умеренного деспотизма), ни рукописные газеты (Nouvelles a la main). Башомон со своими приспешниками и наемниками может положить конец "гнусному ремеслу подслушивания" (между прочим, записи агентов составили тридцать томов), потому что печать, все еще не обладающая полной свободой, ведет себя довольно распущенно. "Изданные в Пекине" и распространяемые тайком памфлеты читает весь Париж. Некий де Моранд ,
      который пока еще не попал под нож гильотины, издает в Лондоне регулярно выходящую газету "Европейский курьер". Или вот еще пример: некий бунтарь Ленге , также пока незнакомый с гильотиной, выслан из Франции решением своих братьев-адвокатов, поскольку французский климат не гармонирует с его темпераментом. Он издает книгу (скорее, дикий вопль) под названием "Правда о Бастилии" ("Bastille Devoilee"). Словоохотливый аббат Рейналь осуществил наконец свое заветное желание: вышла в свет его "Философская история" (она, говорят, написана его друзьями-философами, но издана под его именем и принесла ему известность). Книга пустая, велеречивая, со множеством уверток и уклонений от истины. Палач сжигает книгу на площади, а автор отправляется путешествовать, разумеется считая себя мучеником. Это произошло в 1781 году, и, вероятно, книге в последний раз оказаны столь высокие почести - даже палачу становится ясно, этим ничего не добьешься.
      Давайте заглянем в залы суда, где слушаются дела о разводах или решаются денежные споры, ведь каждое из них рассказывает о семейной жизни, и как рассказывает! В окружном парламенте Безансона и Экса (Aix) слушается дело молодого Мирабо - вся Франция с интересом следит за ним. Воспитанный Другом Людей, он, побывав за свои двадцать лет и в королевской тюрьме, и в пехотном полку, и еще во многих других местах, пожив и на чердаках, обычном местожительстве начинающего писателя, научился уже в эти молодые годы "противостоять деспотизму", представьте себе, даже деспотизму людей и богов.