«6»

Алексей Русин тоже ложится сегодня лишь в двенадцатом часу. Не удается заснуть и ему — слишком свежи еще впечатления от обсуждения его повести в Центральном доме литераторов. Приходят вдруг на память слова Фрегатова о гипотезе украинского писателя Миколы Руденко. Алексей не читал ее, но Фрегатов сообщил ему, что опубликована она в журнале «Дружба народов» за 1962 год. Можно, конечно, посмотреть ее и завтра, но ему все равно ведь не заснуть теперь так скоро.

И он нащупывает кнопку лампы, стоящей на журнальном столике у дивана. Вспыхнувший свет многократно отражается в стеклах книжных шкафов и кажется неестественно ярким. Щурясь, Алексей встает с дивана и идет к шкафу, в котором хранятся старые журналы.

Вот он, этот журнал. Тут действительно напечатана статья Миколы Руденко. Называется она «По следам космической катастрофы».

Руденко начинает свою гипотезу с того, что еще Кеплер в конце XVI века обратил внимание на существенный пробел в солнечной системе — отсутствие планеты, которая должна была находиться между орбитами Марса и Юпитера. А почти столетие спустя Тициус и Бодэ разработали правило, по которому среднее расстояние планет от Солнца находится в зависимости от последовательного ряда чисел: 0, 3, 6, 12, 24… к каждому из которых нужно прибавить еще цифру «4».

Алексей и сам изучил многие астрономические материалы, прежде чем приступить к работе над своей повестью, поэтому ему известно, что астроном Гершель, пользуясь правилом Тициуса — Бодэ, открыл вскоре планету Уран. А отсутствие планеты, которая должна была бы согласно этому правилу находиться между Марсом и Юпитером, продолжало оставаться загадкой. Поиски ее долгое время были безрезультатны. Лишь спустя два десятилетия было открыто несколько крупных астероидов, орбиты которых пересекались почти в той самой точке, которая соответствует правилу Тициуса — Бодэ.

Допустив, таким образом, существование планеты, которую некоторые астрономы назвали именем мифического героя Фаэтона, Руденко приступает к анализу причин, приведших к катастрофе. Он приводит мнение тех ученых, которые полагали, что Марс и Юпитер могли разорвать свою соседку силами собственного тяготения, направленного в разные стороны. Но тогда они должны были бы сместиться со своих орбит, а этого не произошло. Положение их точно соответствует правилу Тициуса — Бодэ. Не могло пройти вблизи погибшей планеты и какое-либо космическое тело, ибо это отразилось бы на орбитах соседних планет.

Так как отпадают и многие другие гипотезы о внешних источниках гибели планеты, Руденко допускает, что катастрофа явилась следствием каких-то внутренних причин. Это Алексею кажется вполне вероятным, хотя ссылки Руденко на сообщения польского журнала «Урания» о находках микроорганизмов в метеоритах вызывают у него сомнение. Много писалось об этом и в наших журналах, особенно в недавнее время, но более точные исследования не подтвердили наличия микроорганизмов или каких-либо иных признаков жизни в метеоритах.

Кажутся ошибочными Алексею и те данные, пользуясь которыми заключил Микола Руденко, что геологический возраст осколков Фаэтона превосходит возраст нашей планеты на несколько миллиардов лет. По новым данным, такой разницы в их возрасте не существует. А из этого следует, что развитие жизни на Фаэтоне не могли слишком уж опередить эволюцию ее на Земле.

Дальше у Руденко следует рассуждение о внутренних причинах, способных разрушить планету. Алексей с особенным вниманием вчитывается в эти пункты его гипотезы:

«В том, что человеческий мозг способен на все, опыт истории не позволяет сомневаться. Человек может создать все, кроме земного шара, на котором он живет».

«Почему же? — невольно усмехается Алексей. — Фантасты полагают, что можно создать и такую планету, как наша Земля, распылив на части какую-нибудь другую, большего размера». Набросив на плечи халат, Алексей продолжает читать дальше:

«Человек может разрушить все, что поддается разрушению. И если в принципе можно разрушить планету — человеческий мозг, пораженный какими-то отклонениями от нормы, от нормы человеческой морали в том числе, способен и на это. Когда в руках одного какого-нибудь человека находится кнопка от жизни и смерти земного шара, человечество не может спать спокойно».

И снова Алексей прерывает чтение. Ему известно, что одной такой кнопки нет. Система современного пульта межконтинентальных термоядерных ракет гораздо сложнее. Из нее исключена возможность нажатия кнопки одним человеком, сидящим у такого пульта. Это, однако, мало что меняет. Существуют ведь не только отдельные безумцы, но и целые правительства, способные на подобные действия.

«А если таких кнопок разбросано по всему свету сотни или тысячи, — продолжает Алексей прерванное чтение, — как бы мы себя ни утешали, как бы ни боялись признать эту страшную опасность, рано или поздно может случиться то, что, я думаю, уже произошло с нашей соседкой по ту сторону дороги, то есть по ту сторону орбиты Марса».

«Конечно, человеческий разум может не только создавать, но и разрушать, — размышляет Алексей, прохаживаясь по комнате. — Однако и Микола Руденко и я, видимо, не правы. Земной шар, как планету, как физическое тело, едва ли могла разрушить любая термоядерная война или детонация ядерного оружия в хранилищах. Такая катастрофа может погубить лишь жизнь, особенно разумную. Погибнут все животные, и в первую очередь млекопитающие. Но растения, те, которые не попадут в зону светового излучения и ударной волны, не должны погибнуть. Выживут и простейшие живые существа. Мутации, вызванные радиоактивностью, должны даже пойти им на пользу, так же как и многочисленным микробам и вирусам. Страшным будет этот мир, населенный чудовищными микроорганизмами!..»

Алексей даже вздрагивает, будто от внезапного озноба, но ни о чем другом уже не может думать. Из головы его не выходит теперь сообщение американских газет о падении метеорита, в котором обнаружены химически сверхчистые кристаллы кремния. Если это не очередная сенсация, подобная «летающим тарелкам», то, вне всяких сомнений, на Фаэтоне должна была существовать разумная жизнь. Кремний в таком чистом виде в природе ведь не бывает (на всякий случай Алексей решает уточнить это у отца), а раз это так, значит фаэтонская цивилизация применяла кремниевые полупроводники. Уровень техники на Фаэтоне был, следовательно, не ниже, а может быть, даже выше, чем сейчас у нас на Земле. Но что же тогда погубило эту планету, если не термоядерная война?

И почему обязательно злые, разрушительные силы? А может быть, прав профессор, сказавший отцу, что планету может погубить и чрезмерная любознательность ее обитателей? Желание заглянуть в такие тайны материи, которые познаются лишь ценой катастрофы?

Но что же тогда делать человечеству? Приостановить дальнейшие исследования?

Руденко предлагает ввести специальное «космическое право», ибо силы, которые в наш век находятся в руках человечества, принадлежат уже не только нашей планете. Неразумное обращение с ними может привести к катастрофе глобального характера. Он считает необходимым разработать это право таким образом, чтобы в нем были учтены все случайности, способные вызвать катастрофу.

«Вот я и попытаюсь угадать более вероятные причины катастрофы Фаэтона, чтобы предостеречь человечество от страшной беды…» — решает Алексей.

«7»

Босс сегодня явно недоволен своими компаньонами. Он не сказал еще ни слова, но они уже чувствуют это. Даже Вадим Маврин явно присмирел. А Босс все ходит по своему «оффису», противно поскрипывая до зеркального блеска начищенными полуботинками.

— Ну хватит, Босс, не выматывай ты из нас душу, — умоляюще произносит, наконец, Вадим.

— Да, действительно хватит! — неожиданно хлопает ладонью по столу Босс. — Хватит этой дешевой оперетки из жизни Дикого Запада. С сегодняшнего дня — к чертовой матери весь этот жаргон! Никакой я вам больше не Босс, а Корнелий Иванович Телушкин.

Печально усмехаясь, он поясняет:

— Что поделаешь, мои родители не обладали чувством юмора и не подумали, видно, как будет сочетаться понравившееся им иностранное имя Корнелий с русским отчеством Иванович и особенно с фамилией Телушкин. Но таковы мои истинные позывные по паспорту, и вы их хорошо запомните. А ты, Вадим, распрощайся с кличкой «Ковбой», тем более что у тебя такое красивое имя.

— Так ведь это не я… Это так меня другие… — басит Вадим.

— Отучай их от этого. Бей, если надо, по мордасам.

— А по мордасам, значит, можно?

— Да, если это нужно для пользы дела, а не так, как вчера под окнами Вари. В милицию уже вызывали?

— Нет пока. Может, обойдется…

— И учти, еще одна такая драка — и все! Катись тогда из нашей корпорации! Последнее это тебе предупреждение.

— Но ведь ты же сам поощрял мое ухаживание за Варей…

— А какое же это ухаживание? Так, милый мой, только собаки ухаживают да мартовские коты на крышах. Да, кстати, мне стало известно, что ты недавно нахамил студенту-негру. Зачем ты это сделал?

— А пусть не пялит глаза на Варю. И потом, я же его не ударил.

— Ты сделал хуже. Ты совершил политическое преступление. Ты сказал негру, когда он присел на скамейку рядом с тобой: «Мотай отсюда! Не видишь разве, что тут сидит белый человек?» Твое счастье, что негр не понял твоих слов, да и поблизости никого не было, а то бы тебе показали «белого человека»! И чтобы это вообще было в последний раз! Нам только расиста не хватало в нашей и без того нарушающей уголовный кодекс корпорации.

— Насчет того, что Вадим назвал себя белым человеком, это же просто смешно, — хихикает щупленький, претенциозно одетый молодой человек с интеллигентным лицом. — Но вы не правы, Босс.

— Только ведь было сказано! — стучит кулаком по столу Телушкин.

— Пардон! Извините вы меня ради бога, Корнелий Иванович! — театрально расшаркивается молодой человек. — Клянусь всевышним, больше не буду! А Вадима вы зря порицаете за демонстрацию силы под окнами Вари.

— Это ты прав, Пижон, — одобрительно кивает стриженной под каторжника головой Вадим. — Женщины силу любят…

— Ну, во-первых, это не та женщина, — хмурится Телушкин. — А во-вторых, сколько раз тебе говорить, что никаких кличек? У Пижона есть имя Вася и фамилия Колокольчиков. Хорошая, звучная фамилия. А вы бросьте, Вася, считать себя интеллектуалом, и вообще никакого суперменства. Клятвы именем всевышнего тоже отменяются. Во-первых, это святотатство, а во-вторых, мы и без того начнем скоро торговать господом богом и оптом и в розницу.

Решив, что глава корпорации шутит, говоря о торговле богом, Колокольчиков возвращается к своей прерванной мысли.

— А насчет Вари вы правы, это действительно не та девушка, которую возьмешь демонстрацией силы. Но в этом есть другая сторона медали. В поступке Вадима она видит проявление дикости и неотесанности его натуры и потому пытается его перевоспитывать. К тому же не исключено, что ей, может быть, все-таки приятно, что он делает это из-за нее.

— Ну, не знаю, не знаю… — с сомнением покачивает головой Корнелий. — Не думаю все-таки, чтобы он взял ее грубостью. Этого у нее хватает и от ее папаши. Она, по-моему, натура мечтательная, и грубостью Вадима можно лишь все дело испортить. Недаром же в психологии существует такое понятие, как «совместимость» или «несовместимость» характеров.

— О, вы широкообразованный человек, Корнелий Иванович! — искренне восхищается своим шефом Колокольчиков.

— Мне не надо вашей лести, Вася, — снисходительно усмехается Корнелий. — Я типичный дилетант широкого диапазона. И потому в наш век узких специалистов выгодно отличаюсь от многих кандидатов наук. Конечно, если уж говорить откровенно, я прямой потомок Остапа Бендера, эволюционизировавшего в соответствии с духом времени. Не помню, какое было образование у Остапа — нужно будет перечитать «Двенадцать стульев», самое большое — восемь классов одесской гимназии, наверно. При его природном остроумии и таланте мелкого авантюриста этого было достаточно, чтобы стать фигурой в эпоху нэпа. А в наши дни не поднялся бы он выше рядового тунеядца.

— Ну, а у вас какое же образование? — любопытствует Колокольчиков.

— Довольно широкое. Пришлось уйти, не по собственному желанию, конечно, с разных курсов трех столичных факультетов: юридического, физико-математического и биологического. И плюс самообразование. Все это дает мне возможность быть на уровне века в нашем не очень благородном деле.

— А почему не очень благородном? — удивляется Колокольчиков. — Почему вообще мы, мыслящие и рожденные для лучшей доли личности, должны ишачить на простых советских людей? Я не желаю этого!..

— Но ведь ишачите? — смеется Корнелий Телушкин. — Вы в своей конторе, Вадим на заводе. И потому давайте, Вася, без этих красивых слов о мыслящих личностях. Мыслите вы главным образом о том, как бы повкуснее пожрать, выпить да еще по части девочек…

— А вы?

— Да, и я тоже. И скрываю это только от милиции да от тех, кого мне нужно облапошить. Ну, а теперь хватит философии — займемся делом. Вадим, сбегай-ка на кухню и извлеки там из холодильника бутылку шампанского.

— Вот это дело! — восхищенно вопит бывший Ковбой.

— Нет, это не дело, — поправляет его Корнелий. — О деле я доложу вам перед тем, как мы наполним бокалы этим благородным напитком.

Вадим поспешно уходит на кухню, а заинтригованный Колокольчиков заискивающе смотрит в глаза своему шефу.

— Видно, что-нибудь феноменальное?

— Достаньте-ка лучше фужеры из буфета.

Пока Вадим освобождает пробку бутылки от проволочек, Колокольчиков проворно расставляет фужеры на письменном столе Корнелия.

— Открывать? — спрашивает Вадим.

— Погоди, сначала я оглашу нашу новую декларацию. Отныне прекращается вся наша деятельность по так называемой фарцовке. Это слишком мелко и недостойно дельцов с размахом.

— Только поэтому! — недоумевает Колокольчиков, снискавший себе славу одного из лучших фарцовщиков столицы.

— Нет, не только. А главным образом потому, что мне сделано более солидное предложение. С завтрашнего дня мы начнем торговать с иностранцами господом богом.

— Иконками? — догадывается Колокольчиков, не выражая при этом особого энтузиазма.

— Да, иконками. Но не теми, которые мы скупали у богомольных подмосковных старушек, а произведениями живописного искусства. Шедеврами великого живописца пятнадцатого века Андрея Рублева. Слыхали о таком?

— Да нет, откуда нам… — вяло отзывается Вадим.

— Ну, ты-то известный лапоть, — беззлобно ухмыляется Корнелий. — Тебе действительно неоткуда это знать. А вот Вася знает, конечно.

— Да, я знаю. А где их взять, эти шедевры?

— Будем делать, — бодро заявляет шеф корпорации бывших фарцовщиков.

— То есть как это — делать?

— Ну, подделывать. Какая разница?

— А такая, что это будет явной липой, иностранцы ведь не дураки. Те, кому нужен Рублев, наверное, неплохо в нем разбираются. И потом, существует ведь специальная экспертиза…

— Все правильно, — соглашается Корнелий. — Но дело в том, что тот, который сделал мне предложение поставлять ему шедевры Рублева, такой же мошенник, как и мы. Не понимаете? Сейчас объясню.

— Давайте, может быть, сначала выпьем? — умоляюще произносит Вадим. — Без пол-литра, как говорится…

— Потерпи! — машет на него рукой Корнелий. — Ты и в трезвом-то виде худо соображаешь. Ну, так вот, тот иностранец, с которым меня сегодня познакомили, сам предложил мне заняться таким мошенничеством. Он снабдит нас красками. Они по своему химическому составу ничем не будут отличаться от тех, которыми пользовались современники Рублева. Нам остается только подыскать живописца. Я думаю, Лаврентьев возьмется рисовать православных наших богов под Рублева.

— А на чем? Полотно тоже ведь должно быть старинным.

— Будем писать на старых иконах, пропитанных ладаном и запахом лампадного масла. Такие иконы можно раздобыть у тех же старушек, а за более приличное вознаграждение и у служителей православной церкви.

— В крайнем случае можно и спереть, — предлагает Вадим.

— Нет, — категорическим тоном возражает Корнелий. — Мы не будем обострять наших отношений с милицией, это нам ни к чему. И вообще — как можно меньше противозаконий. Торгуя с иностранцами, будем продавать только бога, а не родину, И если, не дай бог, засыпемся — сделаем вид, что считали это антирелигиозной деятельностью.

— Нет, вы все-таки голова! — теперь уже совершенно искренне восхищается Колокольчиков. — С вами не пропадешь. Представляю себе, как бы вы развернулись за границей при их свободе предпринимательства.

— Да там нас с потрохами бы проглотили не только крупные, но и средние дельцы. Там без миллионных капиталов и мечтать нечего о настоящем бизнесе. Маркса нужно читать, дорогой мой мелкий предприниматель Вася Колокольчиков! — дружески хлопает своего компаньона по плечу Корнелий.

— Да, пожалуй… — с невольным вздохом признается Колокольчиков. — А кто же все-таки этот иностранец, с которым будем мы иметь дело?

— Американский журналист Джордж Диббль, сотрудник научного журнала.

— Наверно, даже какой-нибудь ученый?

— Да, похоже, хотя и делает вид, что поставляет в журнал лишь биографические факты из жизни иностранных ученых.

— И зачем же такой человек затевает…

— Понимаю, что вы имеете в виду, Вася. Мне тоже показалось это подозрительным. Но тот, кто познакомил меня с ним, дал мне понять, что ему это нужно не для коммерции, а для того, чтобы оставить кого-то в дураках. Американцы — они ведь большие оригиналы, а мы на этом деле можем неплохо заработать.

«8»

Как только Алексей Русин просыпается на другой день, он сразу же идет к окну в надежде увидеть Варю за утренним туалетом. На ее окне уже раздвинуты занавески, хорошо виден столик, но самой Вари нет.

Алексей торопливо оборачивается к настольным часам. На них восемь. Значит, Варя уже закончила свой туалет. Он длится у нее ровно час, с семи до восьми. Теперь она завтракает, наверно, а потом уйдет на работу. Алексею известно, что работает она чертежницей в техническом отделе какого-то завода. Он никого не расспрашивал об этом — узнал случайно из разговора лифтерш. А как же было им не знать о ней всех подробностей, если Варя Кречетова — самая популярная девушка на их улице. По ней «сохнут» многие парни, а один даже пытался покончить самоубийством.

Нравится она и Алексею, хотя он даже себе не хочет в этом признаться. Делает вид, что тут одно лишь любопытство.

Из соседней комнаты слышны теперь тяжелые шаги отца. Значит, он встал уже и прохаживается по своему кабинету, обдумывая идею какой-нибудь прочитанной за ночь книги.

— К тебе можно, папа? — стучится Алексей в его дверь.

— Да, заходи, пожалуйста.

Отец в своем старомодном халате, подпоясанном толстым шелковым шнуром. Высокий, длиннолицый, он очень похож на Шерлока Холмса. Особенно когда держит трубку в зубах. Курить он давно уже бросил, а с трубкой все еще никак не может расстаться. Уверяет, что она помогает ему думать.

— Знаешь, зачем я к тебе? — спрашивает Алексей. — Читал ты что-нибудь о метеорите, упавшем недавно в Америке?

— В котором нашли транзисторное устройство?

— А ты веришь в это?

— Если обнаруженный в нем кремний действительно имеет ту химическую чистоту, о которой пишут американские газеты, то его искусственное происхождение несомненно. Писали ведь, что он содержит лишь по одному атому примесей на сотни миллиардов атомов кремния. Это именно та чистота, которая требуется для полупроводниковых приборов, применяемых в самой совершенной радиоэлектронике.

— Но ведь это бесспорное свидетельство…

— А я не уверен, — перебивает Алексея Василий Васильевич. — Слишком мало данных для таких выводов.

— Ты скептик. Думаешь, может быть, что полупроводниковый кремний попал в метеорное тело в результате столкновения его с каким-нибудь из наших или американских спутников? Кремний обнаружен ведь внутри большой массы метеорита.

— А я все-таки считаю, что это еще одна из загадок нашей солнечной системы. Самая же большая загадка — наша Земля. Подлинная «Terra incognita»!

— Как и вообще все планеты.

— Да, пожалуй. И уж во всяком случае, они загадочнее звезд. Не случайно же кто-то из ученых сказал: «Нет ничего проще звезд». А выдающийся астроном Харлоу Шепли подтвердил это более обстоятельно: «Молекулы и молекулярные соединения живых организмов по сложности далеко превосходят атомные соединения неживой природы. Установлено, что химические соединения, имеющиеся в атмосфере Солнца, гораздо проще органических соединений гусеницы. Вот почему нам легче познать звезды, чем насекомых».

— А планеты?

— Планеты, конечно, тоже сложнее звезд, ибо они содержат в себе все то, что необходимо для органической жизни. Но не всякие планеты, а лишь те, которые имеют кору. Только на геологической, а следовательно, на коровой стадии эволюции планеты становятся возможными та дифференциация вещества и то усложнение и разнообразие химических реакций, которые необходимы для появления биологической формы движения материи. Некоторые ученые считают даже необходимым выделить геологические процессы, процессы формирования земной или вообще планетной коры, в самостоятельную форму движения материи, предшествующей биологической форме. Все, однако, полно загадок. Что мы знаем о Земле? Я уже не говорю о коре и мантии, даже о материках известно слишком мало. Дрейфуют ли они, как полагают некоторые? Например, немецкий ученый Вегенер. Кстати, известно ли тебе такое слово, как «Гондвана»?

Алексей напрягает память. Знакомое слово… И видимо, как-то связано с геологией, с историей материков. Ну да, конечно же, это название одного сплошного материка земного шара!

— Да, мне оно известно, папа. Я знаю также и теорию «расширяющейся» Земли, объясняющую, как из одного гигантского материка образовались пять ныне существующих.

— А тебе известно, что не все ученые согласны с этими теориями?

— Да, я знаю и это. Но теория «расширяющейся» Земли очень интересна. Ее поддерживает ведь даже такой знаменитый физик, как Поль Дирак. А венгерский профессор Эдвед высчитал, что земной радиус увеличивается в год на полмиллиметра. По его расчетам, через каждые пятьдесят миллионов лет происходит грандиозная перепланировка нашей планеты. Последний раз это произошло тридцать миллионов лет назад, значит до новой остается всего двадцать миллионов. А разве не интересно, что сближение континентов уменьшило бы нашу Землю и она стала бы похожей на современный Марс?

— Да, конечно, это очень привлекательно для вас, фантастов, — без особого энтузиазма соглашается Василий Васильевич. — Но серьезные ученые…

— Ошибаются и серьезные ученые, — перебивает отца Алексей. — Даже такие, как Эйнштейн. Он ведь, кажется, до самой своей смерти не соглашался признать, что микромир таков, каким описывают его уравнения квантовой механики. И союзником его в этом долгое время был не кто иной, как Луи де Бройль. Но для меня главное не в том, кто будет прав. Главное в неизбежном торжестве истины, а она постижима, если только вселенная конструировалась по законам логики. Пусть даже наисложнейшей, о всей сложности которой мы пока и представления, может быть, не имеем.

Василию Васильевичу нравится упрямство сына, хотя кажется, что использовать его следовало бы для достижения более высокой цели, чем писание научно-фантастических произведений.

Чтобы переменить тему разговора, он спрашивает Алексея:

— Помнишь, я рассказывал тебе историю исчезновения профессорского портфеля?

— Нашелся он? — без особого интереса спрашивает Алексей.

— Профессор просил меня никому не рассказывать о пропаже его портфеля. Имей это в виду и ты.

— А какие ты делаешь выводы из этого?

— Похоже, что он сообщил кому-то о происшествии со своим портфелем и там насторожились. Весьма возможно, что за научными секретами Леонида Александровича кто-то охотится.

— Какие же могут быть секреты у профессора, работающего над проблемами нейтрино, о котором толком никто из ученых ничего пока не знает? — удивляется Алексей.

— А вот он, может быть, узнал что-то такое, что другим неизвестно.

— Но ведь такие открытия публикуются…

— Опубликует, наверно, и он, а до того времени… И потом открытие его, может быть, таково, что о нем вообще не следует распространяться. Очень прошу тебя в связи с этим…

— Ладно, ладно! — смеется Алексей. — Можешь не сомневаться — буду нем, как сам знаешь кто.

— И еще один тебе совет, но уже из другой области: ты не очень-то разбрасывайся, не читай все подряд. Сосредоточься на главном, а главное для тебя — поиск достаточно убедительной причины гибели Фаэтона. И я бы искал ее не в космосе, не в метеоритах и астероидах, а в недрах нашей планеты. В тайнах ее ядра.

— А ты не можешь познакомить меня с этим профессором? — неожиданно спрашивает Алексей. — Как, кстати, его фамилия?

— Кречетов, Леонид Александрович. Однако познакомить тебя с ним сейчас, пожалуй, не совсем удобно. В другой раз как-нибудь.

— Дождусь я вас сегодня? — кричит из кухни рассерженная Анна Павловна. А когда они садятся, наконец, за стол, говорит Алексею: — Вчера я отважилась прочесть один из ваших сборников научной фантастики. Нужно же знать, чем так увлекаются современные мальчишки и девчонки.

— Ну и как?

— Во-первых, почти ничего не поняла. Раньше, во времена Жюль Верна, хоть что-то растолковывалось, а теперь пишут так, будто всем известно, что такое «красное смещение», «парадокс часов» и еще какой-то «фотометрический парадокс». А таких терминов, как «постоянная Планка», «постоянная Больцмана», «число Авогадро», не считая «парсек» и «астрономических единиц», больше в тексте, чем в нормальной человеческой речи.

— Но ведь сама же говоришь, литературой этой увлекаются и мальчишки и девчонки — значит, разбираются как-то во всем этом.

— Да, возможно, — пожимает плечами Анна Павловна.

«9»

Корнелий Телушкин развивает теперь энергичную деятельность. В антирелигиозном обществе получает он командировку в подмосковный поселок Тимофеевку. Там находится старинная церковь, священнодействует в которой воспитанник Одесской духовной академии отец Никанор. Об этом поведал Телушкину приятель его, художник-реставратор Михаил Лаврентьев. Он не раз уже помогал Корнелию обделывать его темные делишки. Привлек его Корнелий и к операции «Иисус Христос», кратко именуемой теперь «И. X.».