Неизвестная земля

— А ты что же хотел — чтобы советская власть тебе еще и деньги платила за то, что ты ей пакостишь? Добрый заокеанский дядюшка платит за твое учение тоже не даром. Его доллары нужно отработать, а ты этого не делаешь…

— Я бы и рад, но как?..

— А разве я тебя не инструктировал?

— Но ведь Варин дядя давно уже не был у нее. А к нему она ходит без меня.

— А ты бы попросился.

— Уже просился — не берет. Говорит, что могу скомпрометировать.

— И она права. Ну, о чем бы ты говорил там с профессором физики? О погоде или о футболе?

— Я пробую читать научно-популярные книги по физике. Покупаю в киоске «Науку и жизнь»…

— И надеешься с этими жалкими познаниями выведать у профессора Кречетова его научные секреты? — презрительно фыркает Корнелий. — Не смеши меня, пожалуйста, и выбрось все это из головы. Твоя задача — проникнуть в дом профессора и если уж не втереться к нему в доверие, то чтобы хоть за жулика он тебя не принимал. Не прятал бы от тебя ценных вещей. А путь в его дом для тебя только один — через его любимую племянницу Варю. Я, однако, совсем не уверен, что она в тебя влюблена, но ее уверенность, что она может тебя перевоспитать, ты должен всячески в ней поддерживать. Об этом уже гремит ее слава по всей вашей улице. Это я сам проверил. А как у тебя дела с ее отцом?

— Выпивали с ним несколько раз…

— Ну и зря. Ты же знаешь, как Варя переживает из-за того, что он пьет?

— А мы не при ней, мы в пивной. А когда он потом у себя стал угощать — я упорно отказывался. Специально для Вари…

— Соображаешь, значит, кое-что.

— Ну, а как же? Это ведь ты только меня болваном считаешь, а все остальные… Даже на работе…

— А ты не поддавайся лести. Не создавай себе культа собственной личности. И не такие еще люди на этом горели. Будь поскромнее — скромность украшает человека. Проводи побольше времени с Варей. Какие у тебя планы на июль?

Вадим молчит.

— Чего молчишь? Не думал еще об этом? Июль — самый разгар лета. Надо бы подумать о загородных прогулках. Как она насчет этого?

Вадим смущенно ерзает в своем кресле.

— Ты что-то уж очень мнешься? Говори, в чем дело?

— Уезжает она на июль. Берет отпуск и уезжает…

— Как уезжает? Куда?

— В Гагру.

— Одна?

— Нет, с дядей.

— С профессором Кречетовым?

— Ага…

— Извини ты меня, Вадим, не хотел я тебя обижать, но, ей-богу же, ты кретин! Что же ты сразу-то мне об этом не сказал? Лучшей ситуации и не придумаешь. Надо, значит, и нам подаваться на юг.

— И мне тоже?

— А что же — я, что ли, за тебя за Варей буду волочиться?

— Так я же на работе… Меня не отпустят. И года еще нет, как я на этом заводе…

— Летун чертов! Не сидится тебе на одном месте. Но что бы там ни было, а в июле ты должен поехать в Гагру поправить свое пошатнувшееся здоровье.

— Какое здоровье? По твоему же совету я в боксерскую секцию записался и уже медосмотр прошел.

— Сошлись на нервное потрясение, на болезнь престарелой тети, живущей в глухой деревне. Придумай еще что-нибудь, но чтобы в июле был у тебя отпуск. Хватит мне с тобой нянчиться — пошевели самостоятельно мозгами хоть раз в жизни.

Вадим вздыхает, долго чешет затылок, потом спрашивает:

— А с Варей как быть? Как ей сказать, что тоже хочу в Гагру?

— Незачем ей этого говорить. Предстанешь перед ней там, в Гагре. Скажешь, что не мог без нее оставаться в Москве. И еще какие-нибудь трогательные слова. Ты же, наверно, умеешь это делать, раз все девицы от тебя без ума, как ты уверяешь.

— Так они ко мне без всяких слов с моей стороны, — хихикает Вадим.

— Это тоже твое дело. Действуй по своей технологии, но только без грубости. И с завода не смей уходить, а добейся отпуска. Сейчас нам очень важна твоя репутация.

— Ладно уж, придумаю что-нибудь.

— А теперь давай выпьем по рюмочке за успех предстоящей операции под поэтическим названием «Гагра».

Когда они выпивают уже по третьей, Вадим вдруг вспоминает:

— Да, слушай, чуть не забыл тебе сказать! Похоже, что Вариного отца еще кто-то стал спаивать. Раза два видел его с каким-то интеллигентом в забегаловке.

— А почему решил, что его спаивают?

— Платил за него тот тип. Я издали за ними наблюдал.

— И что же он — здорово его накачивал?

— Нет, не очень. Один раз я слышал даже, как он ему говорил: «Вам много нельзя… Вам вредно…»

— И кто он, по-твоему? Может быть, действительно какой-нибудь спившийся интеллигент?

— Не похож что-то на спившегося… Пожалуй, даже и пьяным не был ни разу, а прикидывался только.

— Да, загадка, черт возьми… — почесывает затылок Корнелий. — Может быть, кто-нибудь из оперативников? Тогда непонятно — зачем им это? А что, если и еще кто-то за Кречетовым охотится, помимо нас? Может быть, даже и Диббль об этом не ведает…

— Думаешь, еще чья-нибудь разведка?

— Все может быть. Не удивлюсь, если даже окажется, что и он нанят Дибблем для перестраховки. Только не тем путем он идет. Путь к профессору Кречетову лежит не через его брата, а через племянницу. И если ты не оплошаешь, мы обскачем наших конкурентов.

«21»

В течение последних двух недель встретиться с Леонидом Александровичем Кречетовым Алексею Русину так и не удается. Профессор в принципе дает Василию Васильевичу согласие на такую встречу, просит даже дать почитать что-нибудь из произведений его сына, но свободного времени у него все эти дни так и не оказывается.

Алексей теперь редко сидит дома. Несколько раз был на творческих встречах с читателями. Участвовал в обсуждении альманаха научной фантастики, был на просмотре новых фильмов в Центральном доме литераторов. И вчера весь вечер провел там же на встрече с молодыми учеными.

Алексей вообще не пропускает ни одной из таких встреч. В Доме литераторов они давно уже стали традицией, и ученые охотно приезжают к писателям. Алексею посчастливилось встретиться там с многими прославленными деятелями науки самых различных направлений. Более всего интересовали его, однако, физики и астрономы.

Много читал он и сам по всем вопросам физики и астрофизики. Но более всего интересовала его теперь физика элементарных частиц, среди которых особенное внимание привлекло, конечно, нейтрино. Он прочел все работы Понтекорво, какие только оказались посильными для него. Отец принес еще и статьи Филиппа Моррисона, Серджио де Бенедетти, Фримена Дайсона. И чем больше он читал все это, тем очевиднее становилась для него необходимость встречи с профессором Кречетовым.

А сегодня утром разговор о Кречетове заводит сам Василий Васильевич.

— Забыл тебе сказать, — говорит он, заходя к Алексею, — Леонид Александрович собирается в июле в ваш Дом творчества в Гагре. В Академии наук существует, оказывается, специальная договоренность с Литературным фондом Союза писателей, и многие ученые пользуются вашими домами творчества, а писатели — нашим кардиологическим санаторием в Болшеве.

— Значит, мне так и не удастся повидаться с ним до отъезда? — упавшим голосом спрашивает Алексей.

— А почему бы тебе самому не поехать в Гагру? Ты ведь был там как-то, и тебе она понравилась. Там бы вы с Леонидом Александровичем вволю наговорились. Да, между прочим, он берет туда с собой и Варю.

— Ему что ж, дают две путевки?

— Варе он достал курсовку. Устроит ее у кого-нибудь на квартире — там это не проблема, а сам будет жить у вас по путевке.

Алексей до того взволнован этой новостью, что не сразу отвечает на вопрос отца. Василию Васильевичу приходится повторить его:

— Ну, так как же ты, Алеша?

— Я бы поехал, пожалуй, — деланно-спокойным голосом отвечает Алексей. — Только вряд ли сейчас достанешь путевку в Гагру на такой месяц, как июль.

— А ты попытайся все-таки.

— Попытаюсь… А с профессором Кречетовым мне о многом нужно поговорить.

«22»

Поезд отходит из Москвы поздно вечером. Кречетовы, запоздавшие по какой-то причине, входят в вагон уже почти перед самым его отходом, и Василий Васильевич едва успевает познакомить их со своим сыном. Лицо Леонида Александровича кажется Алексею очень усталым, даже хмурым, пожалуй. На Варю он вообще старается не смотреть. Да она и сидит так, что почти все время находится в тени от верхней полки. Кречетов, видно, из вежливости задает Алексею несколько ничего не значащих вопросов, а как только проводник приносит постели, сразу же предлагает:

— А что, если мы с вашего разрешения, Алексей Васильевич, ляжем спать? Время-то позднее.

— Да, да, конечно!.. — торопливо отзывается Алексей, ибо разговор у них явно не клеится.

И он выходит из купе, прикрыв за собой дверь. В коридоре вагона почти никого нет. Только какой-то средних лет мужчина слишком уж поспешно, как кажется Алексею, отходит от окна перед их купе.

«Не похоже, чтобы он был нашим четвертым соседом, — невольно думает о нем Алексей. — Чего бы ему стоять здесь так долго, ведь чемодан и макинтош его давно уже лежат в купе на верхней полке…»

Подозрительный пассажир прохаживается теперь по коридору, не обращая на Русина никакого внимания.

«А может быть, он охраняет Кречетова? — продолжает рассуждать о нем Алексей. — Но тогда ему лучше было бы устроиться четвертым пассажиром в нашем купе. Да так оно, наверно, и есть…»

Подождав минут десять, Русин решается приоткрыть дверь. Ну да, Леонид Александрович и Варя улеглись уже и даже потушили верхний свет. Алексей гасит и настольную лампу, включая плафон ночного освещения. Свое нижнее место он сразу же уступил Варе и без особого труда взбирается теперь на верхнее. А четвертого пассажира все еще нет. Алексей засыпает, так и не дождавшись его.

…Просыпается Русин около восьми. Похоже, что все еще спят в его купе. На второй верхней полке он видит теперь чью-то спину. Внизу спит Варя, укрывшись с головой легким летним одеялом.

Алексей торопливо одевается, намереваясь встать первым. Но когда спускается со своей полки, обнаруживает, что Леонида Александровича в купе уже нет. Стараясь не шуметь, Русин осторожно открывает дверь и выходит в коридор.

— А, вы тоже проснулись уже, молодой человек? — слышит он веселый голос профессора Кречетова.

Леонида Александровича не узнать — будто совсем другой человек. У него теперь очень доброе, пожалуй, даже веселое лицо. Большой лоб с тремя глубокими морщинами, темные, с сильной проседью волосы, крутой («волевой», — отмечает про себя Алексей) подбородок. Рост выше среднего и не просто широкие плечи, а плечи человека, занимающегося спортом.

Алексей и сам увлекается гимнастикой, которую считает более высокой категорией физической культуры человека, чем все остальные виды спорта. А спортсменов распознает он обычно по соотношению их талии и плеч. Особенно это бесспорно, когда человек в летах и талию уже не так-то просто сохранить, не занимаясь спортом. А Кречетову, видимо, около пятидесяти (потом Алексей узнает, что ему уже за пятьдесят).

— Я вообще встаю рано, — отвечает Леониду Александровичу Русин.

— Это похвально, — улыбается профессор. — Утром все видишь по-иному, даже если утро ненастное. А за окнами-то какая прелесть! И вообще я вам скажу — на отличнейшей планете мы с вами живем! Я бы даже сказал — на уникальной планете. Это ведь только у вас, фантастов, чуть ли не каждый астероид обитаем, не говоря уже о планетах. А я, должен вам признаться, боюсь, что мы очень одиноки. Во всяком случае, в радиусе нескольких десятков световых лет. И учтите, я слыву в нашем институте оптимистом. Да я и на самом деле оптимист!

В этом у Алексея теперь почти не остается сомнений, хотя заявление Кречетова об одинокости Земли кажется ему слишком мрачным.

— Вы имеете в виду разумную жизнь только на углеродной основе? — спрашивает он профессора.

— Да, только такую. Никакой другой не признаю. На нашей планете, да, видимо, и на большинстве других достаточно крупных планет в начальном этапе их развития условия для возникновения жизни на кремниевой основе были ведь куда более благоприятные. И все-таки жизнь возникла гораздо позже, когда Земля в процессе эволюции обогатилась органическими соединениями. И вообще, дорогой Алексей Васильевич, я вижу глубокий смысл в том, что в основе жизни лежат такие легкие химические элементы, как водород, углерод и кислород, а не более тяжелый кремний или германий.

«Надо бы как-то перевести разговор на нейтрино…» — думает Алексей, а профессор Кречетов и не собирается менять тему, напротив, он заявляет:

— Я, знаете ли, вообще сожалею, что посвятил себя физике, а не биологии. Это ведь куда более тонкая материя. Только биологам, по-моему, недостает того, я бы сказал, изящества эксперимента, которым владеют физики. Да и вообще, для того чтобы успешно заниматься вопросами биологии на молекулярном ее уровне, по-моему, нужно сначала получить степень доктора физико-математических наук.

— А изучение таинственного нейтрино разве менее интересно? — удивляется Алексей.

— Ну, теперь-то оно не такое уж таинственное, хотя было открыто, как говорится «на кончике пера», а экспериментально обнаружено уже совсем недавно. Померкла в связи с этим его слава и как неуловимого.

— Да, я это знаю, — кивает головой Алексей. — И все-таки нейтрино продолжает оставаться частицей довольно загадочной.

— Не знаю, не знаю, — задумчиво произносит Кречетов. — Я бы этого не сказал. Мы знаем теперь о нейтрино вполне достаточно, чтобы не только регистрировать его присутствие вспышками сцинтилляционного счетчика и другими детекторами излучения, но и…

Но в это время шумно открывается дверь купе и в коридор выходит, к великому удивлению Алексея Русина, его коллега по жанру Сидор Омегин.

— Так это вы наш четвертый сосед по купе! — оживленно восклицает Кречетов. — Вот кого я действительно считал таинственным, — добавляет он, смеясь, и протягивает руку Омегину. — Будем знакомы — Кречетов Леонид Александрович.

— Омегин Сидор Евсеевич. И совсем не таинственный. Я раньше всех в наш вагон пришел и сразу же к соседям… Там наши с Русиным коллеги. Вот и заболтался до двенадцати…

— А кто из коллег? — интересуется Алексей.

— Фрегатов и Семенов.

— Как, и Фрегатов тоже?

— Ну да. Проспорили с ним почти всю ночь.

— Да, теперь не будет нам в Гагре спокойного житья, — полушутя, полусерьезно вздыхает Русин. — Это ведь все фантасты, — обращается он к Кречетову.

— Ну, так это же очень интересные собеседники! — довольно восклицает Леонид Александрович. — Кстати, у меня к вам много претензий.

— Это профессор физики, — объясняет Алексей Омегину. — Ты только Фрегатову об этом не говори — не даст ведь спокойно доехать до Гагры.

— Нет, нет, Сидор Евсеевич, — протестующе трясет головой профессор Кречетов. — Пусть заходит, охотно с ним поспорю. Это не он ли написал роман «Счастливая планета»?

— Нет, это творение Семенова.

— А вы его читали? — спрашивает Кречетов Омегина.

— Да так, полистал… Ужасная скучища! Я ему так прямо и сказал… Чуть не поругались из-за этого. А ты разве не читал его романа, Алеша? — обращается Омегин к Русину. Никогда прежде Сидор не называл его по имени, но ведь от него всего можно ожидать. Он и на «ты» перешел так же бесцеремонно. — В общем-то правильно, конечно, сделал, а я вынужден был полистать — он подарил его мне. Роман этот про очень счастливую жизнь на какой-то планете. Ну что может быть скучнее?

— Смотря какое счастье ты имеешь в виду, — замечает Русин.

— Да и не в счастье там дело, — морщится Кречетов. — На такой «идеальной планете» вообще ни о какой жизни не может быть и речи, и уж во всяком случае о разумной.

— Дядя Леня, а мы будем сегодня завтракать? — раздается вдруг голос Вари.

Алексей и не заметил, как она приоткрыла дверь купе.

— Ну, а как же, Варюша, — ласково отзывается Леонид Александрович. — Вот и молодых людей пригласим.

— Ну, я пойду тогда умываться.

И она выходит из купе в легком светлом халатике, а Омегин, смешно разинув рот, смотрит ей вслед.

— Это что, наша спутница?

— Это племянница профессора Кречетова, — торопится уточнить Русин, опасаясь, что Омегин может позволить себе какую-нибудь вольность.

— А и в самом деле, товарищи фантасты, давайте-ка сообща? — снова приглашает их Леонид Александрович. — Варя будет у нас за хозяйку.

— Что за вопрос? — широко улыбается Омегин. — Я лично просто счастлив буду. Только ведь у меня…

— Ничего, ничего! — успокаивает его Кречетов. — Зато у нас все в избытке. Варя позаботилась.

— Вы не беспокойтесь, Леонид Александрович. Обо мне тоже ведь позаботилась мамаша, — улыбается Алексей.

— Ну, это тогда на обед. А на завтрак мы вас приглашаем.

— Ты видал, какая девушка? — восхищенно шепчет Омегин, едва профессор уходит в купе. — Я сейчас сбегаю к Фрегатову. У него, кажется, осталось еще что-то в бутылке от вчерашнего…

— А я тебя прошу не делать этого, — хмурится Русин. — Кречетов известный ученый, и неудобно…

— Да что же неудобного-то? Что они, известные ученые, не люди разве?

— А я тебя очень прошу воздержаться от этого, — слегка повышает голос Алексей. — Не будем начинать с этого наше знакомство с Кречетовыми.

— Ну хорошо, тогда коньяк на обед.

«Надо же, чтобы так не повезло? — сокрушенно вздыхает Алексей. — Лучше уж было бы с Фрегатовым попасть в одно купе. Представляю себе, какое впечатление сложится у Кречетова о нас, фантастах… За коньяком он хотел сбегать! У Вари от этого коньяка и без того, наверно…»

А Варя уже возвращается в купе. Через плечо у нее полотенце, в руках мыло и зубная щетка с тюбиком пасты. Лицо свежее, сияющее. Копна густых русых волос так и полыхает в солнечных лучах, когда она проходит мимо окон. И никакой косметики. Чем же тогда занимается она по утрам у своего окна?..

— С добрым утром, Алексей Васильевич, — кивает Варя Алексею, поравнявшись с ним.

— Познакомь же меня, — шепчет Русину Омегин, но Алексей делает вид, что не слышит его.

А Варя уже скрывается в купе, закрывая за собой дверь.

— Ну что же ты? — обиженно морщится Омегин.

— Успеется еще, — смеется Алексей. — Почти сутки будем вместе, да и в Гагре тоже…

— А они в Гагру?

— И даже в наш Дом творчества. Только ты учти, Омегин, у Вари есть жених…

— Подумаешь — жених! Вот если ты только?..

— Да и я тоже… — хмурится Алексей.

— Ну-с, прошу вас, друзья! — энергично открывает дверь Леонид Александрович.

На столике в купе пестрая салфетка, на ней — бутерброды, тарелка с помидорами, масленка с маслом и еще что-то.

— Будет и чай, — весело сообщает Варя. — Я уже заказала проводнику.

— А спиртного ничего нет, — разводит руками Леонид Александрович. — Уж извините…

— А мы непьющие, — заявляет вдруг Омегин.

— Так я вам и поверил! — смеется профессор.

Омегину очень хочется сесть рядом с Варей, но Алексей опережает его. На Варе теперь пестрый сарафанчик (и когда только успела переодеться?), он очень ей идет, так же, видимо, как и вообще все, что бы она ни надела на себя. Так, во всяком случае, кажется Алексею.

— Ну-с, а теперь приступим к скромной трапезе, — приветливо улыбаясь, произносит Кречетов. — Прошу вас!

Но тут широко раздвигается дверь и в купе просовывается рыжая голова Фрегатова.

— А, вот он где! Ба, да тут и Русин!.. Это что же такое — выездной пленум фантастов на брега Черного моря?

— Это ваши друзья, наверно? — кивает Кречетов на Фрегатова и выглядывающего из-за его плеча Семенова.

— Да, это те самые фантасты, о которых я говорил вам, — без особого энтузиазма подтверждает Омегин.

— И один из них — автор «Счастливой планеты»?

— Да, вот тот, что сзади, — комментирует Омегин. — Познакомьтесь с профессором Кречетовым, товарищ Семенов. Он в восторге от вашего романа.

— Заходите, заходите, пожалуйста, товарищи! — приветливо кивает им Леонид Александрович. — В тесноте да не в обиде, как говорится. А роман ваш я действительно читал.

— И он вам, в самом деле, понравился?

— Я не берусь судить о нем с чисто литературных позиций, но мне думается…

И тут завязывается научный спор, в пылу которого участники его забывают не только о бутербродах Вари, но и о принесенном проводником чае.

— Я не буду спорить с вами о возможности небелковой материальной основы жизни. Допускаю даже азотную планету… — пытается высказать свою мысль Кречетов, но его сразу же перебивает Русин:

— Но тогда моря и океаны заполнятся ведь жидким аммиаком!

— Ну и что же? — набрасывается на него Семенов. — Это ведь только на Земле господствует кислород, а во всех внешних планетах солнечной системы, начиная с Юпитера, азот. Зато метеорология азотной планеты куда благоприятнее нашей кислородной, жидкая фаза которой имеет значительно меньший молекулярный вес, чем средний молекулярный вес земной атмосферы. Поэтому-то и неспокойна наша атмосфера, насыщенная парами воды. А небо азотных планет должно быть вечно безоблачным, без гроз, дождей и снегопадов…

— Я же и не спорю с этим… Я не против такой возможности, — удается, наконец, произнести несколько слов профессору Кречетову.

И снова взволнованный голос Алексея Русина:

— И вы допускаете жизнь на такой планете?

— Он допускает. Об этом свидетельствует его роман, — подтверждает Кречетов. — Но и я готов допустить на такой планете только какую-то низшую форму жизни…

— А я нет! — упрямо трясет головой Русин. — Не может быть никакой жизни на такой планете!

— Ну вот, снова ограничение! — сокрушенно разводит руками Омегин.

— А я не понимаю, почему Русин допускает жизнь только на белковой основе, а не на кремниевой? Вы же не против иных форм жизни, профессор? — спрашивает Фрегатов.

— В принципе не против. Биология живых существ должна, видимо, определяться химическим составом планеты. А поскольку нет пока достаточной ясности в характеристике живой материи, воссоздание биологии какой-нибудь иной, чем наша, планеты лежит, конечно, в области смутных догадок.

— То есть в области фантастики! — смеется очень довольный этим заявлением профессора Омегин, убежденный сторонник смутных догадок.

— Да, в какой-то мере, — соглашается с ним Кречетов.

— Не будем спорить сейчас о степени смутности наших догадок в научной фантастике, — предлагает Фрегатов, — но в допущении возможности жизни на азотной планете нет ведь ничего антинаучного.

— Ну, а как же могла она там возникнуть? — спрашивает Русин. — Как осуществлялась на ней миграция химических элементов? Если мы исключаем из этого цикла господа бога, смыслящего в химии, то кто помог «встретиться» там химическим элементам, которые образовали затем органические вещества, на основе которых…

— Ну, знаешь ли, если еще и в такие детали вдаваться в научной фантастике!.. — почти возмущенно восклицает Омегин.

— А может быть, мы все-таки будем завтракать? — робко предлагает Варя, протягивая спорщикам бутерброды.

Чувствуя, что Варе не очень интересен, а может быть, даже и неприятен этот спор, Алексей готов прекратить его, хотя он так полон протеста, что и есть уже не хочет. А Фрегатов не только не отказывается от бутерброда, но и откусывает от него большую его половину, не собираясь, однако, прекращать полемику.

— Вас смущает, что на азотной планете не будет дождей и рек, а жидкий аммиак во впадинах ее коры окажется слишком спокойным? — обращается он к Русину. — А почему бы не допустить, что химические элементы такой планеты «встретятся» в нужных сочетаниях в результате одних лишь тектонических явлений?

— Но ведь это будет совсем уж исключительный случай…

— Да, но в условиях неограниченного времени и планет, которыми располагает такой экспериментатор, как природа…

— Да, да, — утвердительно кивает Кречетов. — Теория вероятности допускает это. Допустим и мы, что жизнь на такой планете возникла. А что дальше? Каково ее дальнейшее развитие? На вашей идеальной планете, товарищ Семенов, отсутствует ведь даже наклон ее оси. А это исключает смену времен года и необходимость живых существ приспосабливаться то к летней жаре, то к зимнему холоду. И как же вы не понимаете, что именно «неидеальность» нашей планеты, ее дождливое, грозовое небо (кстати, не забывайте о роли грозы в возникновении жизни!), ее суровые зимы и летний зной как раз и вынуждали живые существа приспосабливаться к условиям, а следовательно, и совершенствоваться.

— Но возможны ведь и другие стимулы эволюции живых существ, — не очень уверенно произносит Семенов.

— А какие? Вы в своем романе даже не намекаете на них.

— Может быть, действительно прекратим на этом полемику? — неожиданно предлагает Фрегатов.

На сей раз никто не возражает.

«23»

В Гагру они прибывают рано утром. У подъезда светлого, типично южного вокзала их уже ждет автобус Литфонда. Минут через пятнадцать он почти битком наполняется литераторами, членами их семей и чемоданами. Из знакомых, кроме приехавших вместе с ним фантастов, Русин узнает еще человек пять москвичей, остальные либо из областных отделений, либо из республиканских союзов писателей. И конечно, как всегда, кто-нибудь, никакого отношения не имеющий не только к Союзу писателей, но и к литературе вообще, но по самой официальной путевке. Факт этот более, пожалуй, фантастический, чем некоторые произведения фантастов, ибо никто из администрации Литературного фонда просто не в состоянии дать этому объяснение.

Несмотря на тряску и шум, в автобусе сразу же завязывается оживленный разговор. Кто-то интересуется погодой и температурой моря, кто-то ценами на фрукты, а очень смуглый человек явно кавказского типа, оказавшийся местным жителем, вдруг заявляет:

— А знаете, дорогие курортники, нас ведь вчера тряхануло.

— То есть как это — тряхануло? — недоумевает пожилой писатель, сидящий с ним рядом.

— Что такое землетрясение, знаешь? Вот оно и тряхануло.

— Да быть этого не может! — восклицает писатель. — Каждый год сюда езжу и не помню, чтобы хоть раз было такое.

— Сами удивляемся, — пожимает плечами местный житель.

— В самом деле, очень странно, — замечает и Семенов. — Район тут не такой уж сейсмический…

— А чего вы удивляетесь? — перегибается к ним с переднего сиденья Фрегатов. — В каком-то справочнике по Кавказу я прочел, что «геологическая молодость горнообразовательных процессов, создавших современный рельеф Кавказа, проявляется в ярко выраженной сейсмичности и в настоящее время».

— Спасибо за цитату, — усмехается Омегин. — Утешил, называется!..

— А справка, между прочим, достоверная, — подтверждает сидящий рядом с Омегиным пожилой литератор из Еревана. — Кавказские горы действительно очень еще молодые. У нас в Армении особенно сейсмичен район между Ереваном и Араратом. Он так и называется — Араратской группой очагов. А в полосе Черноморского побережья — это районы Анапы, Туапсе, Сочи, Сухуми, Поти и Батуми.

— А Гагра? — с тревогой в голосе спрашивает какая-то женщина с ребенком.

— Тут это очень редкое явление, — успокаивает ее ереванец.

Алексей все посматривает на Кречетова, который не произнес пока ни слова, но по всему чувствуется, что очень внимательно прислушивается к разговору. Русину кажется даже, что он встревожен чем-то. Продольные складки на его лбу стали заметно резче, сузились чуть-чуть и глаза.

«С чего бы это?.. — недоумевает Алексей… — Не испугался же он…»

— Простите, пожалуйста, товарищ, — обращается вдруг Кречетов к местному жителю, сообщившему о землетрясении. — Вы не помните, когда это было?

— Как не помнить — хорошо помню. Около двух часов это было. Как раз перед обедом. Я тут у вас в Литфонде на кухне работаю. А когда тряхануло, у меня в руках противень с соусом был, ну, я и плеснул его на халат шефа. Знаете, что потом было? Хуже, чем само землетрясение!

Все невольно смеются. Это разряжает обстановку, порождает шутки, воспоминания подобных же случаев. А Кречетов даже не улыбается. Он достает записную книжку и торопливо листает ее. Это не ускользает от внимания Русина. Связь между сообщением о землетрясении в Гагре и беспокойством профессора Кречетова теперь кажется ему несомненной.

В вестибюле центрального корпуса Дома творчества прибывших встречает сестра-хозяйка и приглашает в кабинет директора. Директор очень вежлив, приветлив, но сдержан. Он знает, что сейчас предстоит самый драматический момент его деятельности — распределение комнат. Он уже не раз слезно просил делать это в Москве, но там тоже понимают, что сие такое, и не хотят «ущемлять» его прав.

С трепетом протягивает он руку к путевкам протиснувшегося к нему ближе всех полумаститого москвича, и сухощавое кавказское лицо его покрывается заметной бледностью.

Более четверти часа длится эта неприятнейшая процедура распределения комнат, и конечно же, никто не остается довольным. Даже тот полумаститый, которому досталась самая лучшая угловая в приморском корпусе на втором этаже. А Русин доволен. И не потому, что он тоже получил комнату в приморском корпусе (правда, на первом этаже и к тому же над котельной), а по той причине, что рядом с профессором Кречетовым.

Спустя еще полчаса удается устроить и Варю неподалеку от Дома творчества. Профессор очень доволен, а Варя просто в восторге — она ни разу еще не бывала в таких домах с отдельными комнатами и лоджиями, выходящими на море. В штормовую погоду брызги от волн иногда перелетают тут даже через высокий барьер.

— Нравится тебе? — спрашивает Варю Леонид Александрович, хотя и так видит, что ей все нравится.

— О, тут прекрасно! — восклицает Варя.

— Вот и будешь находиться у меня, сколько захочешь.

— Я бы и ночевала тут в лоджии…

— Нет, ночевать будешь на той квартире, которую мы сняли. А тут, как говорится, «не положено». А бояться тебе нечего. Мне твою хозяйку сам директор порекомендовал. Да и я за тебя вполне спокоен, раз тут, в Гагре, нет твоего неандертальца.

— Неандертальца? — удивляется Варя, но, вспомнив, что дядя называет так Вадима, густо краснеет. — Ну, почему вы так о нем, дядя Леня?