Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сочинения Л.Н.Толстого - Собрание сочинений (Том 1) (-)

ModernLib.Net / Отечественная проза / Толстой Алексей Константинович / Собрание сочинений (Том 1) (-) - Чтение (стр. 7)
Автор: Толстой Алексей Константинович
Жанр: Отечественная проза
Серия: Сочинения Л.Н.Толстого

 

 


      Архип повел плечом:
      - Что же, дурачье...
      - Утром опять приходили на тебя жаловаться, нельзя так, Архип, ты портишь мои отношения с народом.
      - С мужиком по-другому нельзя, - притесни, он тебе что хочешь сделает, а с доброго слова сядет на шею.
      - Я слышал, палить собираются.
      - Кто их знает.
      - Вон у Чембулатовой спалили же гумно.
      - То озорство, барыня в город уехала, они и озорничают.
      - Ну, иди, Архип. Завтра позаботься, чтобы лошади с утра готовы были.
      - А вы разве куда едете?
      - В город.
      Архип ушел, а Собакин лег и перед сном раскрыл каталог садовых цветов и овощей; но скоро цветы стали походить на дам и все на одну и ту же, со вздернутым носиком; кочан капусты, отряхиваясь, надел очки и стал старушкой Чембулатовой.
      Собакин улыбался в полусне, думая, как ему хорошо, что он, вот такой здоровый и молодой, скоро опять увидит лукавые глаза, вздернутый носик, русые волосы...
      Разбудил Собакина громкий шепот:
      - Барин, барин, вставайте.
      Собакин вскинул на пол голые ноги и, не понимая, глядел на стоящего перед ним со свечой возбужденного Архипа.
      - Ты что?
      - Мужики идут.
      - Какие мужики, куда?
      - Сюда, к вам. Как я побежал, они уже на плотине шумели...
      Собакин прислушался и беспомощно взглянул на крепкого, угрюмого Архипа.
      - Архип, что же делать?
      - Двери, барин, я запер, а вы достаньте-ка ружья, попугать придется.
      - А окна, ставней же нет.
      Трясущимися пальцами, спеша, всовывал Собакин патроны в охотничьи ружья, сдернув их со стены над кроватью.
      - Я бекасинником заряжаю, Архип, еще убьешь кого.
      - Заряжайте картечью, не будет повадно...
      - Господи, какой ужас!
      В темноте стал явственнее гул голосов и крики, слышны были даже отдельные возгласы, и вдруг все стихло и стало тягостно ожидать...
      - Что они?.. - прошептал Собакин.
      Со звоном разбилось стекло, и камень, упав на письменный стол, опрокинул вазу с ковылем, и в разбитое звено влетели крики:
      - Бей окна, пусть выходит.
      - Эй, барин, выходи, говорить хотим.
      - Архипа нам давай...
      Архип, ловкий и гибкий, отпрыгнул к стене и с глаз отбросил густые волосы, повелительно сказал:
      - Свет, барин, туши.
      Собакин дунул на свечу, и стало невыносимо страшно, и яростнее закричали мужики:
      - Выходи!..
      Несколько стекол со звоном вылетели, и Архип дико вскрикнул...
      Прижимаясь к пахнущей потом его спине, шептал Собакин:
      - Что же это будет?.. Боже мой.
      - Не выйдешь, сами достанем, - кричали мужики, и несколько голов в шапках появилось в окне.
      - Лезь, братцы, нечего глядеть...
      Архип выстрелил... Сразу все стихло... И часто и пронзительно застонали под окном.
      Мужики отступили, совещались, заспорили все громче...
      - Неси, сена неси, соломы, - закричали голоса.
      - Подпалим.
      - Выкурим голубчика.
      - Лови!.. Лови его!.. - разгорелись крики. Визг, топот, глухие удары.
      - Работников наших бьют, - прошептал Архип. - Теперь нам не иначе, как в сад бежать, палить сейчас будут...
      - Балконная дверь замазана наглухо.
      Архип помолчал, потом приложился и выстрелил. Осветилась стена, поваленное кресло и Собакин без штанов, в ночной рубашке...
      Архип, не целясь, выстрелил еще, и едкий дым наполнил комнату. Собакин тоже выстрелил, сильно отдало в плечо и щеку.
      Вдруг под окнами осветилось красное пламя и бойко затрещало.
      Стало яснеть, мужики с радостными криками отбежали, камень ударил Собакина в лицо... Пошла кровь, и Собакин стиснул зубы, застонал. Архип, пригнув его к полу, пополз в коридор. Сквозь распахнутые двери изо всех комнат лился алый свет...
      - Вот что, барин, - сказал Архип, - давно я хотел тебя поблагодарить... - И, толкнув Собакина, он сел ему на грудь и засмеялся.
      - Архип, что ты, Архип... - шептал Собакин, стараясь высвободиться, разорвал на Архипе рубашку, царапнул по телу, и Архип словно опьянел и весь налился злобой.
      Надавив коленом горло, вынул он складной с костяной рукояткой нож, зубами открыл его и, глядя прямо в белые, обезумевшие глаза Собакина, занес и опустил.
      Дом пылал. Молча стояли озаренные светом его мужики, серьезно глядели, как дикий огонь пожирал сухие стены, дымя, вылизывал из-под крыши... Носились розовые голуби...
      Кто-то крикнул:
      - Гляди-ка, у конюшни Архип...
      Поспешно выводил Архип за повод Волшебника и, когда, крича, подбежали мужики, кинулся животом на конскую спину и погнал, прильнув к холке, залитый алым, в степь...
      Только его и видели...
      СМЕРТЬ НАЛЫМОВЫХ
      Старый камердинер Глебушка сидит в кожаном кресле и сквозь обмотанные ниткой очки смотрит на псалтырь, долго мусля негнущийся палец, чтобы перевернуть ветхую страницу, а огонь свечи колеблется направо и налево.
      Льнут снаружи к стеклам мокрые ветви, и, слушая шорох их, думает Глебушка:
      "Птица прошлою осенью так же в окно билась, подумал, подумал, а не пустил - неизвестно, какова она птица в такую ночь".
      Вздрагивает налымовский дом; оторванная ветром, хлопает железная крыша; не видно служб; цепляясь за шумливые кусты, волокутся тучи; далеко в лугах, разрываясь и слепя, ложатся круглые молнии и стелется сплошными завесами дождь.
      - Темень, - говорит Глебушка, - нехорошо! - и переворачивает страницу, где с боков стоят три надписи рукой Семена Налымова; первая надпись чернилами такая: "Женившись, не преступаю ли законы натуры"; затем через много псалмов опять пометка: "Господь, дай силы" и еще: "Наконец-то счастлив с моей женушкой, любезной Анфисой".
      Качает Глебушка старой головой и глядит в окно, а далеко из пустых верхних комнат доносится протяжный крик.
      Поджав губы, слушает Глебушка, а когда крик повторяется, встает и, прикрыв ладонью свечу, идет по винтовой лестнице наверх в войлочных туфлях св'оих и в безрукавке.
      Паркет залы скрипит, на мгновенье теплится золотом рама, и кресла в чехлах стоят так, будто сидел на них только что покойный Налымов, куря трубку, и смотрел в окно.
      Глебушка отворяет дверь спальни, и с красного полога над кроватью срывается и улетает на бесшумных крыльях в раскрытое окно белая сова.
      - Нехорошо, - говорит Глебушка и, прилепив у пыльного зеркала свечу, прислушивается; в отдалении кричит птица, несясь над травой, и с подветренной стороны доносится звон колокольца.
      - Куда человек едет? - говорит Глебушка сердито и, с трудом замкнув окно, идет обратно вниз.
      Зайдя в опустелую кухню, где с плиты сняты чугунные доски и обвалился кирпич, а на шестке греется горшочек со щами, закрывает вьюшки, крестит углы, затканные паутиной, и плотнее затыкает тряпкой разбитое стекло, говоря: "Видишь, наплюхало как". Но колокольчик прозвенел совсем близко, и слышно, как подъехали к крыльцу...
      - Проезжайте, проезжайте, - говорит Глебушка на стук в дверь кнутовищем, - никто здесь не живет!..
      - Отвори, пожалуйста, говорю - барин приехал.
      - Барин?
      - Налымов, слышь, - озябнув и подпрыгивая, кричит ямщик, - молодой барин...
      Через порог, нагибаясь, ступает Налымов в мокром чапане, поверх шапки его обмотан оренбургский платок, бритые щеки втянуты, и на глазах словно тень.
      Глебушка, тряся головой и торопясь, снимает ча-пан, развязывает платок и, глядя на худого, в черном сюртуке барина, целует руку его.
      - Ах, зачем ты! - Налымов опускается в кресло и, скрестив пальцы, говорит, закрывая глаза: - Не ждал меня, наверно; вот и увиделись; не узнал?
      - Батюшка, как узнать, маленьким вас отсюда увезли.
      - А вот и приехал, навсегда... Одни мы теперь с тобой, Глебушка, больше нет в живых никого.
      Старый камердинер, заложив руки назад, стоит у притолоки.
      - Нельзя вам здесь оставаться, - говорит он, - в село уезжайте. Не живут здесь Налымовы, помирают нехорошей смертью.
      Тонкие губы Налымова улыбаются, а лицо остается печальным.
      - Мне все равно, недолго проживу, - отвечает он. На скулах у него выступают розовые пятна, и, сдерживаясь, он глухо кашляет, без сил опуская руки.
      - Нет, уезжайте, нельзя здесь сегодня ночевать. Вам, может быть, неведомо, а мне великий грех, если случится что, - повторяет Глебушка.
      - О чем ты говоришь?
      - О бабке вашей, Анфисе, ее сегодня ждем. Налымов быстро открыл глаза, пытливо и со страхом вглядываясь в старика.
      - Расскажи, я ничего о ней не слышал такого. Глебушка пожевал, оглянулся в темный коридор и притворил дверь.
      - Раз дедушка ваш, Семен Семенович, позвал меня и говорит: "Затопи, Глебка, камин, скучно мне!" - а сам все прислушивается.
      Я лучинки ломаю, громыхаю вьюшками, а он мне: "Постой, постой, не стучи!" И с лица белый. "Это, - говорю я ему, - батюшка барин, птица кричит ночная". А он: "Дурак, молчи", да как закричит: "Отгони ее от окна!"
      Соломы я в камин подкинул, вышел потихоньку, прикорнул за дверью, а сам трясусь. Вдруг барин, слышу, говорить начал: "Не виноват, не виноват, отпусти меня... Уйди..." Да все громче да чаще... И замолчал; да как заревет и грохнулся... Побежал я в людские, взбаламутил народ. Вошли мы в спальню, - на кровати барин лежит - мертвый. Окно раскрыто, дождик в него так и хлещет... А в саду сова кричит - вот тут-то мы и ахнули... Сова-то на человеческий голос кричала...
      - Не понимаю я, Глебушка, к чему все говоришь; ну, померли, и мы умрем с тобой.
      Глебушка переступил с ноги на ногу и продолжал рассказ:
      - Дедушка ваш, Семен Семенович, женились пожилых лет и взяли первую в губернии красавицу - Анфису. Думали, от этого в дому у нас веселее станет; а вышло по-иному. Стал Семен Семеныч сомневаться - не выйдет ли душе его через такую молодую жену изъяна. Бывало, вечером сядет в библиотеке и глядит в божественную книгу, я у двери со щипцами дремлю; крикнет подойду, сниму светильню. Жалко мне его тогда было - ну что он в книге прочтет, пуще только расстроится. А стукнет полночь, поднимет он голову, глаза красные. "Что, говорит, Глеб, поздно?" - "Поздно, говорю, пожалуйте спать, барыня давно легли". Он и пойдет по зале к Анфисиной спальне. Станет у двери, лицо ладонью сожмет и, будто оторвали его с мясом, уйдет в кабинет. "Господи, говорит, видишь - борюсь я с соблазном". А барыне Анфисе спать одной тоже очень скучно.
      - Что ты говоришь, Глебушка, у Анфисы дети были, она мне родная бабка.
      - Нет, у брата Михаилы Семеновича дети были, а Анфиса как девица жила... Прошло таким-то порядком немало времени; барин уж на человека не похож, высох весь и, как услышит - жена идет, так весь и затрясется. А матушка Анфиса все песни пела вечером на окошке.
      Приехал раз под осень племянник, - гусар, Александр Налымов; боже мой, шум какой поднялся. Мундир у него красный, на голове повязка (ранен был где-то); ходит, усы крутит, и, как на женщину поглядит, так глаза у него и выкатятся. Семен Семеныч сразу же задумался: очень уж Анфиса стала и хороша и весела. Весь день, весь день, то в саду, то на клавикордах, а гусар к ней как пришился. Увидит Семена Семеныча, по плечу ударит: "Ну что, говорит, дядюшка, повоюем еще". Недели не прошло - Семен Семеныч вечером и говорит мне: "Идем в сад". Пошли. Пробрались к Анфисиному окну, он опять говорит: "Лезь на дерево, смотри". Взобрался я на осину, ветки раздвинул, гляжу перед зеркалом сидит гусар; мундир у него расстегнут, волоса взлохмачены, а матушка Анфиса в рубашке одной стоит перед ним как во сне. Схватил он ее, притянул к себе, лицо она руками закрыла... Тут у меня в глазах помутилось, скользнул на траву, а барин спрашивает: "Там они, там?.." Вдруг гусар выглянул в окно, и свет в комнате потух... Мы побежали, и когда в залу вошли, под люстрой стоял гусар, подбоченясь, как черт.
      Семен Семеныч кинулся на него, а он отстранился и громко сказал: "Отстаньте, дяденька, я пришел сказать, что ваша жена распутница... Сейчас, пригласив меня, как родственника, в свои покои, хотела надругаться над вашей сединой, предлагая гнусное сожительство. Вот!"
      Тут он повернулся на каблуках и вышел, звеня шпорами. Семен Семенович схватился за голову, побежал к жениной спальне, дернул дверь, и увидали мы, как Анфиса вскочила на окно, оглянулась на мужа и прыгнула вниз. "Лови ее! Держи ее!" - кричал Семен Семенович. Побежали мы за Анфисой... Думали убилась. Глядим - она уже к пруду летит... Не успели! И так ее в пруду не нашли. Глубоко там очень, омута...
      Голос Глебушки сорвался; Налымов слушал, как хлестали ветви и выло в трубе.
      - Неспокойная ее душа, - окончил Глебушка, - всех Налымовых увела за собой; то птицей прикинется, то мышью, а то приходит в своем виде. И вы приметьте - случилось это в нынешнюю ночь.
      - Может быть, все это и правда, - сказал Налымов. - А ты видел ее, Глебушка?
      - Да, сегодня перед вами кричала.
      Налымов, улыбаясь, поднялся с трудом и, гладя старика по волосам, прижал, сколько было силы, к груди и поцеловал.
      - Я все-таки не поеду отсюда, на что ей такого, ссе равно скоро умру; устал я очень, уступи мне постель на сегодня, милый Глебушка! - И, ослабев, он снял сюртук и лег, тяжело дыша.
      Глебушка зажег лампады перед киотом, прилепил свечу и стал, опускаясь на колени, молиться, касаясь лицом пола. "Спаси его и помилуй, лучше мне умереть, коли нужно, - с радостью предам мой дух; и ее злое сердце успокой, отведи руку". Потом Глебушка лег у двери на кошме.
      Налымов знал, что за стеной уже давно стоит Анфиса. Снаружи по стеклу провела она костяной рукой, и, словно изваянное, лицо ее вглядывалось сквозь закрытые веки.
      "Вот ты и пришла, - подумал Налымов, - не мучай меня, войди!"
      С трудом хотят разомкнуться губы ее, и мокрая ветвь ударяет по лицу, отчего стекают капли по щеке, как слезы. Лежа на спине, со сложенными руками, холодеет Налымов, просит ее войти, думая, что она успокоит.
      И вот Анфиса уже по эту сторону стекла, подхватывает платье, ложится, неспешно овладевая его телом. Твердая рука ее на его шее, и Налымов говорит: "Простишь ли, милая, я последний?"
      Медленно наклоняясь над ним, открывает Анфиса глаза, и их прозрачную глубину видит Налымов, отделяясь от ненужной постели, чувствуя радость прощенья и любви.
      Порывом ветер разбивает стекло, мокрый и темный проносится по комнате, гася лампады, и Глебушка, со стоном приподнявшись, зовет:
      - Барин, батюшка, отгони ее!..
      ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ
      Перед пылающим камином сидел в нижнем белье, подняв острые колени, Иван Балясный и для развлечения глядел на кончик утиного своего носа то правым глазом, закрыв левый, то наоборот.
      "А вот бы суметь расставить так глаза, - подумал он, - чтобы можно видеть то, что направо, и то, что налево, сразу. Во было бы забавно..."
      Вспомнив, что он не один в комнате, он нахмурил лоб и спросил сурово:
      - Что ж ты молчишь, рассказывай...
      У двери стоял старый мельник, держа шапку у живота. Огонь камина, когда обрушивалось полено, освещал всю седую его бороду, глубокие морщины на лице и выцветшие глаза, умильно обращенные на барина,
      - Да я уж сказывал, - ответил мельник.
      - Еще раз; да смотри, не ври. В эту ночь ты, стало быть, на мельнице был?
      - Так и есть, - сказал мельник. - Марина, внучка моя, из-под венца ко мне забегала, больно уж плакала; а я спать лег.
      Голова у старика затряслась, и долго он не мог ее сдержать.
      - Не к добру сон приснился: входит будто старый барин - дядюшка ваш, и говорит: "Дай мне, мельник, мучки..." - "Как же я вам, говорю, кормилец, дам - мука у меня мужицкая..." А он наклонился над сусеком и вздыхает: "Мучки мне, мучки!" - да как завоет, и кафтан на нем землей покрылся. Проснулся я и думаю: "К чему сон?" И так-то вышел на волю и слушаю. Не к добру, думаю, ветер в полыни свищет; поглядел я, а у мельницы крылья завертелись, завертелись, милый барин, сами собой... Вот в это время из темени на меня и налетел конь; я его отпрукал, а он на дыбки, да мимо меня и прыснул, и пропал.
      Мельник переступил с ноги на ногу и развел руками.
      - Только его и видел... А барин хороший был, душевный барин, мы разве что...
      - К чему же ты коня приплел? - воскликнул Иван Балясный.
      - А как же; к его хвосту барин наш за шею был привязан; очень я тогда усомнился...
      - Ты смотри, старый черт, - сказал Балясный, - я знаю, что ты главный убийца.
      - Мы не убийцы, - ответил мельник, - этим не занимаемся...
      - Ну, ладно, позови Прова.
      Ушедший мельник шептался за дверью. Иван Балясный подумал:
      "Хотя и великий негодяй был мой почтенный дядюшка, но все-таки - так не годится... А таинственно, черт возьми, пропал старый плут..."
      Вошел толстый и высокий мужик - Пров, в чулках. На щеках росла у него рыжая бородища, за которую и дразнили его:
      Рыжий красного спросил:
      Где ты бороду красил?
      Я ни краской, ни замазкой,
      Я на солнышке лежал,
      Кверху бороду держал.
      - Ты кучер? - спросил Иван Балясный сурово. Пров поморгал веками и неожиданно тонким голосом ответил:
      - Кучер я, с покойным барином ездил.
      - А ты почему знаешь, что он - покойный?.. - быстро повернувшись,,, спросил Балясный. Но Пров только моргал. - Я тебя спрашиваю, негодяй, почему ты уверен, что дядюшка умер, а?.. А где племенной жеребец, а?.. Это опять твое дело - знать... Где жеребец?
      - Виноват, - сказал Пров, - кто ее знает... И барин, царство ему небесное, пропал, и лошадь пропала...
      - А вот я тебя высеку...
      - Это - как ваша милость будет...
      - Мошенник ты, Пров, - сказал Балясный, - и мельник мошенник. Он, говорят, каждую ночь дядюшку видит во сне... Ну, а ты когда последний раз видел дядюшку?..
      Пров тоскливо поглядел барину на утиный нос и стал рассказывать.
      По ночам всегда посылал дядюшка Балясный за Провом, чтобы он играл песни; сам барин в это время сидел на кровати, слушал, пригорюнившись, и пил вино. "Голос у тебя очень жалобный", - говаривал барин и, наслушавшись и напившись, посылал Прова узнать, нет ли на деревне молодухи.
      Так было заведено, что крестьянских девушек после венца отводили на первую ночь к барину, который любил, чтобы от чистого их девичьего тела пахло еще и церковным ладаном.
      - Ага, это очень приятно, дядюшка был не глуп, - прервал рассказ Иван Балясный и, щелкнув языком, поглядел налево в угол, где над кроватью висел портрет, изображавший старичка небольшого роста, молитвенно поднявшего мутные глаза, лицо было сухое и постное, с реденькой бородой.
      - Марина, Мельникова внучка, барину приглянулась, - продолжал Пров. Замучил он меня - духовные стихи петь; я пою, а он усмехается: скорее бы, говорит, Пров, пост прошел, просватаем телочку. И просватали. А как от венца привез я ее ночью, она на пол упала, не хочу, кричит, старого, лучше умереть, и все на себе изорвала, ну просто ужасть... А барин, как селезень, около нее ходит. Ну, Марина поголосила, да куда же податься? Тут с ней и порешили.
      Пров не кончил и повалился в ноги...
      - Отпустите меня, батюшка, мочи нет...
      - А ты тут при чем?
      - Муж я, Маринин-то...
      - Муж! - удивился Иван Балясный. - Видишь ты... Ну, а куда же лошадь делась?..
      - Не знаю; должно быть, барин ночью сами ее взяли; а у нас болота кругом, долго ли до греха.
      - Тебе завтра покажут болото, - сказал Иван Балясный, - завтра суд приедет. Пошел вон!
      Оставшись один перед огнем, он глядел на угли, развлекаясь тем, что припоминал разные истории... Так, вспомнилось ему, что в прошлом году в Тамбове один офицер побился об заклад, что, не выходя из номера, выпьет бочонок рому... И что же, на третий день услыхали его рыканье и крики; по всей гостинице пошел смрад, а когда вбежали к нему - от офицера не осталось ни зерна, только в стену воткнута была шпора, которой отлягивался он от змия... Много тогда дивились. Очевидно, что-то вроде этого случилось и с дядюшкой Балясным...
      Поднявшись, Иван Балясный подошел к постели, провел рукой по простыням, горячим от близости очага, и, посучив несколько ногами, крикнул:
      - Эй, послать сюда девку! - И, когда скрипнула Дверь, прибавил: Раздень меня и почеши спину.
      Но вошедшая девка остановилась, не двигаясь. Иван Балясный даже раскрыл рот, так она была красива.
      Бедра у нее были широкие, на высокой груди складками разбегалась рубаха, голые до локтей руки придерживали шелковую косынку, накинутую на плечи.
      А лицо! Глядя на него, пуще засучил он ногами: не лицо это было, весенняя поляна в цветах, только глаза потуплены, и в углах губ горькая складка.
      - Как тебя зовут, девка?
      - Марина, - ответила она тихо, - что прикажете
      - Так это ты дядюшку извела? - спросил он весело и ущипнул Марину.
      - Оставьте, - сказала она тихо.
      - Ну, нет, не отстану, - и, охватив ее за круглые плечи, посадил на постель, - все про тебя знаю, подлая; вот завтра приедет суд, засудят вас с Провом да с мельником; ноздри вырвут и на щечку каленое клеймо прижгут. Пойдете по Владимирке столбы считать... Нравится?
      Марина низко опустила голову.
      - Невинна я...
      - Все улики на тебя, не отвертишься.
      - Что вам от меня нужно? - спросила Марина. Она метнулась, в ужасе поглядев на барина; щеки ее покрылись белизной, губы открылись.
      - Нельзя, барин, нехорошо здесь, - ответила она. Но он, крепко обхватив Марину, стал целовать ее в рот.
      Марина вскрикнула и, склоняясь на подушку, схоронила голову.
      - Маринушка, Маринушка, - горячо зашептал он, и безусые губы его, желтые от табаку, вытягивались, как у утки. - Я тебе, Маринушка, два рубля подарю, а утром со мной чай будешь пить, и обедать тебя позову.
      И казалось ему - умирает Марина от страсти и страха, не в силах противиться.
      В это время стукнули в стекло, и, вскрикнув, вырвалась от него Марина, встала посреди комнаты, - вся дрожала...
      - Кто там? - закричала она не своим голосом, глядя в темное стекло...
      Иван Балясный с головой залез под одеяло; но, услышав за окном кучеров голос, расхрабрился, даже вылез из постели и раскрыл раму, так что влетели ветер и дождь, и затопал ногами:
      - Пошел на конюшню, Пров, прочь пошел, дурак... Не видишь - я занят...
      Мокрый и сутулый Пров медленно повернулся и, отойдя несколько шагов, с воем упал в грязь. Балясный захлопнул окно...
      - Долго ты будешь у меня кобениться, - крикнул он и шлепнул Марину по щеке.
      Девушка только опустила глаза, легла, закрыла лицо косыночкой и больше не противилась...
      Долго еще тлели угли в камине, свет от них скользил по штукатуренным стенам. Глядя с тоскою перед собою, слушала Марина вой ветра. Рядом на подушке лежало спящее лицо молодого барина с утиным носом... И, думая, Марина, должно быть, проговорила вслух:
      - Вот и тот так же лежал, ненавистный, хоть старый, а похожий... Одна порода, один конец...
      И вот глаза Ивана Балясного раскрылись, были они полны страха, потому что он прочел судьбу свою в ее взоре... Тогда она с пронзительным криком кинулась грудью ему на лицо, руками сжала его горло, всем телом легла на его тело и так лежала, застыв, пока в тощем теле под ней не кончились последние судороги, покуда не окостенели пальцы Ивана Балясного, впившиеся ей в бока...
      ПЕТУШОК
      Неделя в Турепеве
      1
      У тетушки Анны Михайловны, чтобы мыши не ели мыло, всегда под рукомойником стояла тарелка с накрошенным в молоке хлебом, и тетушка ни под каким видом не позволяла заводить в доме ловушек, говоря про мышь:
      - Что же, она ведь тоже живая, а ты ее в мышеловку, а она еще поперек живота прихлопнется.
      Кроме рукомойника, в спальне у тетушки стояли шифоньерки по углам, на одной из них - подчасник с прадедовскими часами, над кроватью - коврик, изображающий двух борзых собак, и на ночном столике - баулка с папиросами.
      Тетушка курила табак дешевый и крепкий, - не вредный для здоровья. Любила она, выйдя на крыльцо, покурить, поглядеть на сизые осокори за прудом, на синие дымы села.
      Дверь спальни отворялась в широкий и низкий коридор, куда выходили бывшие лакейские; в конце его витая лестница вела наверх, в девять барских комнат; туда никто теперь не ходил, и деревянная решетка в зале, когда-то обвитая плющом, и огромные очаги, похожие на пещеры, высокие шкафы в библиотеке, столы и кресла, сваленные в углу друг на дружке, - все это было покрыто густой пылью, потому что во всех комнатах на пол-аршина лежала пшеница и хозяйничали мыши.
      Иногда по ночам от тяжести хлеба трещали половые балки, и тетушка, в нижней юбке, с узелочком волос на маковке, шла со свечой посмотреть - где треснуло.
      Но к стукам в доме привыкли. Болезненная Дарьюшка-ключница спросонок только крестилась на кухне, веруя, что стучит это, бродя по дому, прадед, барынин, Петр Петрович, который изображен на портрете в пестром халаге, на костылях и со сросшимися бровями, - как коршун.
      Пожалуй, и не один Петр Петрович шагал осенними ночами по колено в пшенице, - много их огорчалось запустением шумливой когда-то туреневской усадьбы, но некого больше было пугать, некому жаловаться...
      Все вымерли, унеся с собою в сырую землю веселье, богатство и несбывшиеся мечты, и тетушка Анна Михайловна одна-одинешенька осталась в просторном ту-реневском дому. Каждый вечер выходила она глядеть, как с поемных лугов, из Заволжья, поднимается туман, кутает сад, беседку с колоннами, обрывок веревки на качелях и ползет до крыльца.
      Заложив руки в карманчики серой прямой кофты, тетушка ходит все по одной и той же аллее. Папироска ее давно потухла. Вот уже совсем и не видать деревьев. Пора и на покой.
      В спальне, накрошив мышам хлеба и помолившись, тетушка ложится в кровать и долго не может заснуть - -все думает: о прошлом, - перед ней встают любимые ушедшие лица, - о грехах, которые она натворила за истекший день, о несчастном, единственном своем племяннике Николушке, - что-то с ним сейчас? Или думает, - голову ломает, - как бы ей обернуться с платежами. Это обертывание было главным ее занятием с юности.
      Сегодня, - не успела Анна Михайловна лечь, - вдруг слышит - едут с колокольчиком. Тетушка прислушалась и подумала: "Кому бы это приехать так поздно? Неужто Африкан Ильич? А кому же кроме?"
      Накинув старенькую юбку - другой у нее не было, потому что по воскресеньям всякий мог просить у тетушки все, что угодно, и деревенские бабы еще за неделю нацеливались на какую-нибудь юбку поновее, - вышла Анна Михайловна в кухню, но, к удивлению, ни одной из девчонок, без дела живших при доме, не оказалось, а в дверь уже влезал высокий и сутулый человек в коричневом армяке. Влез и принялся трясти с себя пыль, которая по всему Поволжью такая густая и обильная, что при виде приехавшего не знаешь - арап это или просто черт?
      Вытерев лицо, вошедший действительно оказался Африканом Ильичом, от природы темно-коричневым. Подойдя к тетушке, к ручке, он сказал весело:
      - Вот и я, ваше превосходительство.
      Анна Михайловна поцеловала его в коротко стриженную круглую голову, которой Африкан Ильич гордился, говоря: "Вот это голова, не то что у теперешней молодежи", - и, боясь высказать радость., неуместную усталому с дороги человеку, проговорила только:
      - Вот как хорошо, что вы приехали, Африкан Ильич, сейчас и самоварчик поставим. Только беда у меня с девчонками - разбегаются по ночам.
      - Недурно - самоварчик, - скрипучим голосом сказал Африкан Ильич и прошел в столовую, где с удовольствием оглядел и необыкновенный буфет в виде ковчега, н спящих мух на стене, и недопитый на окне стакан с теплым квасом. Все было по-старому.
      Тетушка вносила тарелки с едой, открывала и закрывала створки буфета и суетилась немного бестолково, - даже задохнулась, - покуда Африкан Ильич не прикрикнул:
      - Да сядьте вы, ваше превосходительство! На кухне четыре дуры сидят, а вы тыркаетесь...
      Тетушка сейчас же села, ласково улыбаясь, отчего овальное и морщинистое лицо ее стало милым. Африкан Ильич сказал:
      - Новость привез. Расскажу, как поем.
      Налив из рюмки половину водки на ладони, он вытер руки о салфетку, ставшую сейчас же черной, другую же половину рюмочки выпил и, крякнув, закусил маринованным грибком. Отличные у тетушки были грибки.
      - Какая же новость? - спросила тетушка. - Уж не про Николушку ли?
      Но Африкан Ильич принялся рассказывать вычитанный им недавно из одной газеты прелюбопытный анекдот, причем ел и пил между словами, растягивая их на пол-аршина, а тетушка терпеливо слушала, глядела ему в лицо, улыбалась задумчиво и все думала - про кого же это новость? Когда Африкан Ильич, покончив с анекдотом, начал описывать земский съезд в Ме-лекесе, - как там пили, - тетушка спросила осторожно:
      - Друг мой, а когда же о том расскажете? Африкан Ильич сморщился до невозможности, насупился:
      - Завтра Николай с Настасьей приезжают. Вот вам новость.
      - Господи Исусе! - тетушка перекрестилась.
      - Со мной на лошадях ехать не пожелали. Приедут по железной дороге, по первому классу. Экипаж надо выслать...
      - Как же они согласились? - воскликнула тетушка. - Ведь не хотели же, сколько я ни писала.
      - Не хотели! - Африкан Ильич фыркнул носом и налил еще рюмочку. - Не хотели! А с голоду подыхать - хочется? Настасья все брильянты заложила две недели отыгрывалась в карты, а Николушка в буфете шампанское в это время распивал. Все спустили до нитки.
      - Как же вам удалось их уговорить, Африкан Ильич?
      - Билеты железнодорожные купил, - очень просто, ваше превосходительство. Денег у них осталось рублей двадцать пять, не больше, и всюду долги - в гостинице, у портных, в ресторанах. (Тетушка часто начала крестить душку.) Я им сказал, - счет из гостиницы беру с собой, как сядете в вагон, так и заплачу. Они говорят, - мы тетушку стесним, и притом неудобно, что Настасья, мол, не жена, а так вроде чего-то. Я Николаю говорю, - тетушка тебе сто раз, дураку, писала, что если тебя эта самая Настасья любит и от прежней жизни отказывается, то будет она тетушке дочь, а тебе жена. Надоели они мне до смерти, я вперед уехал... Вчера - явились, прямо в гостиницу Краснова... Одним словом, ваше превосходительство, хоть и устроилось, как вы пожелали, но считаю всю эту затею ерундой...

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37