Сочинения Л.Н.Толстого - Собрание сочинений (Том 1) (-)

      - Здравствуйте, Анфиса Петровна, здравствуйте, Сергей Алексеевич, сказал Андрей, встав и кланяясь. - Из монастыря едете?..
      - Оттуда, конечно, - заговорила Анфиса Петровна быстро. - У Нила в лавочке покупала чай и всякую всячину... Нил все про тебя рассказывал... Все, конечно, возмущены. Но я, Андрей, иначе смотрю на это дело... - Анфиса Петровна передала веревочные вожжи племяннику, чтобы, разговаривая, свободнее размахивать руками. Андрей же, потупясь, держался за железо тележки, стоя у колеса. - Ты, Андрей, поступил очень грязно, но естественно. Ты меня чрезвычайно интересуешь, как тип. Но, заранее говорю, я никаких отношений не признаю, кроме братских, между людьми. И ты, Сережа, мне глубоко непонятен, даже чужд, устраивая свои попойки...
      - Да перестаньте вы, тетка, язык трепать, поздно ведь, когда ужинать будем, - перебил Сергей Алексеевич. - Ты, Андрей, куда теперь пойдешь?..
      Андрей вздохнул и ответил:
      - Не знаю...
      Анфиса Петровна вдруг схватила его за руку:
      - Отлично. Знаешь что? Поступай к нам в караульщики и управляющие; за последнее время ужасно сколько здесь разбойников развелось, а ты сильный и будешь нас защищать, да? Хочешь?
      - Где же он, тетка, жить будет, вот ей-богу...
      - В беседке, где гуси... Андрей, это прямо судьба... Что?
      Андрей поглядел на тощее лицо Анфисы Петровны, оглянул темно-лиловое, теперь звездное, небо, вздохнул и полез на козлы.
      ГОСПОДА БАКЛУШИНЫ
      Усадьба Баклушиных лежала у самого моря, между монастырем и городом N. Подъезжающему нужно было подняться по кипарисовой, черной и звездной вверху, аллее на пригорок, где росли огромные эвкалипты и стоял низенький белый дом с крыльцом и мезонином, от крыши которого до земли шла трещина, заткнутая паклей.
      На облупленных стенах, двух колонках, ставнях и полусгнившем крыльце играли зайчики, а перед окнами благоухала пять раз в году белая акация.
      Под широкими ее ветвями было устроено ложе с возвышением для головы; здесь любил полеживать Сергей Алексеевич, слушая, как с тихим треском лопаются и падают стручки. Весь сад кругом одичал и не вычищался. Кустами заросли рухнувшие надворные постройки, а в заколоченном мезонине по ночам бегали мыши.
      У Баклушиных была, конечно, земля где-то и в Тульской губернии, но отец Сергея Алексеевича, большой любитель садоводства, поспешил ее заложить и, арендовав здесь сорок десятин, завел первое в России садоводство. Но один только каталог, в котором каждому предлагалось выписать букет из всевозможных цветов за 75 копеек, обошелся во столько, что Баклушин руками развел, - деньги были просажены, в саду дышать было нечем от запаха роз, нарциссов, гиацинтов и резеды, над фонтанами играли радуги, развевались флаги везде, а подлый этот российский мещанин не выписал ни одного букета... Вот взять бы всем да в морду и ткнуть.
      С этою мыслью Баклушин и помер от Дворянской сложной болезни, оставив круглым сиротою восемнадцатилетнего сынка, Сергея Алексеевича, который во время отцовских увлечений отбился от рук, самовольно вышел из гимназии и решил себя посвятить исключительно охоте.
      Узнала об этом тетка Сергея Алексеевича - Анфиса Петровна, жившая в тульской разоренной усадьбе, тотчас собрала чемодан с полезными книгами и свалилась на беспутного племянника, чтобы сделать из него человека.
      На пепелищах старых имений рождаются такие милые женщины, всегда неопределенного возраста и необыкновенной доброты; никогда они не выходят замуж, берут на себя всевозможные тяготы, воспитывая удрученных племянников, и, воспитав, перебираются, все в том же черном платье и с картонным футляром для очков, на новое пепелище, мечтая о прочитанных книгах и всемирном добре.
      Анфиса Петровна терпеть не могла Кавказ, беспокойное море, страдала мигренью от запаха цветов и боялась разбойников, но все претерпела; только, не желая ничего этого видеть, на воздух выходила редко и все время сидела на продранном кресле в прохладной спальне, читая книги, или говорила вслух, чтобы не мешали жучки-точильщики или куры, от жары стонущие за окном.
      Ущипнув большой нос золотым пенсне, осторожно перевертывала Анфиса Петровна страницы журнала; над курьезными местами неслышно смеялась, закрыв сухонький рот, - словно ворковала; если же попадался портрет автора, вырезывала его и вешала на стенку в гостиной, где повсюду валялись пыльные книжки, заложенные тряпочками или окурком.
      Рядом со спальней Анфисы Петровны помещался ободранный кабинет Сергея Алексеевича, куда тетка заглядывать прямо боялась: повсюду на двух столах, сундуке и полу навалены были - дробь, пыжи, патроны, звериные шкуры, банки с порохом, клыки, рога, нечищеные ружья, из которых пахло тухлыми яйцами и тряпками. Под кроватью же проживал старый кот, пуская ночью блох на Сергея Алексеевича, отчего тот во сне скребся, ударяя костлявыми коленками в стену, и тем пугал тетку.
      Из кабинета и гостиной двери вели в длинную, выкрашенную охрой столовую, с выцветшей занавеской, за которой Анфиса Петровна на двух керосинках готовила ужин и обед.
      Таково было хозяйство и дом, где Анфиса Петровна прожила с племянником шесть лет, и, несмотря на терпение, туго ей приходилось.
      Особенно не любил Сергей Алексеевич чтения. Соберется ли на охоту или в город - ходит около него Анфиса Петровна с книжкой в руках, все не решается, потом скажет мягко:
      - Почитали бы лучше Щедрина вслух, Сережа...
      - Что такое? - спрашивает Сергей Алексеевич. - /Леня, кажется, без воздуху уморить хотят.
      - Ах, Сережа, ты прежде всего должен выработать идеалы; и притом ты уже лежал сегодня под акацией.
      Расстроясь, уходила Анфиса Петровна в спальню, долго еще не то воркуя, не то покашливая от огорчения. Сергей же Алексеевич, тронутый, наскоро просил прощения и убегал, свистнув собаке, которая уже прыгала, стараясь лизнуть в лицо.
      Сутулый, с рыжими усами и бритой головой, прикрытой чаплажкой, без устали бегал Сергей Алексеевич по горам; ночью зажигал костер, ложился в стороне за камень, чтобы на огонь не подстрелили разбойники; а на другой день, бодрый и без ненужных мыслей, возвращался домой, принося иногда козла на плечах...
      Анфиса Петровна, обрадованная, что племянник и на этот раз не завалился где-нибудь в трещину, жарила ему еду, не переставая размышлять о важном, и так иногда задумывалась, что все пригорало; Сергей же Алексеевич ворчал, кусая усики...
      - Что ты все ноешь, нытик, - говорила Анфиса Петровна, - вот у меня, например, времени не хватает передумать все, что дает человеческий ум; разве можно ныть? Учиться нужно.
      - Я есть хочу, а вы ко мне с науками пристаете, - отвечал Сергей Алексеевич.
      - Меньше всего, Сергей, нужно думать об еде и удовольствиях. Боже мой, что из тебя выйдет?
      Анфиса Петровна ставила на стол сковородки и присаживалась с папироской напротив; Сергей Алексеевич поедал все молча, потом на красном лице его расползалась улыбка, он потягивался, расстегивая пуговку, и говорил:
      - Вы, тетка, ужасно оригинальная женщина, разве можно меня обижать, когда я сирота; дайте я вас в носик поцелую.
      - Ну, замолол глупости, - отвечала Анфиса Петровна и уходила в спальню, но, тотчас вернувшись, отвечала: - Знаешь, я не люблю, когда меня называют оригинальной женщиной или целуют; у тебя, Сергей, всегда одна гниль в голове.
      После ужина Сергей Алексеевич садился на крылечке, насвистывал собак, стравливал их или, увидев гусыню, кричал:
      - Эй, баба, возьми прут, посеки гусыню, почему на яйцах не сидит...
      Солнце в это время направо закатывалось за гору, откуда тянулись по зеленоватому небу алые облака; ветер с моря шевелил листы; позванивали буйволы вдалеке бубенцами; быстро опускалась ночь, зажигались над темными кипарисами крупные звезды, и Анфиса Петровна говорила, стоя в балконных дверях позади племянника:
      - Конечно, это - неважно, но мне, Сергей, иногда хочется в Россию вернуться, посидеть на пруду под ветлами... хоть перед смертью...
      - Подождите, тетенька, умирать, вот я на ноги встану, - кобенился Сергей Алексеевич, - а сейчас мне еще повеселиться хочется... Варенька-то что мне сказала: "Может быть, в окошко вас и впущу ночью..." А? Тетенька, зачем это она впустить хочет...
      - Ну, замолол... противно слушать... Сергей. Твоя Варенька и все ее подруги какие-то обжоры... Я не люблю, когда ты даже так шутишь...
      - Я не шучу, - отвечал Сергей Алексеевич, поднимая к тетке веселое, масленое от воспоминаний лицо. - У Вареньки был уже любовник... а теперь я.
      Анфиса Петровна после таких слов сдергивала пенсне и тыкалась во все углы, покашливая, потом запирала ставни и ложилась в постель...
      И, лежа в темноте с открытыми глазами, перебирала все слова свои и Сережи, ужасалась, что опять прошел пустопорожний день, обещалась взять себя в руки и далеко уже за полночь, когда Сергей давно похрапывал, болтая иногда коленкой в стену, зажигала свет, накидывала шаль и, войдя к племяннику, трясла его за костлявое плечо со словами:
      - Сергей, очень важно... полно тебе спать! Сергей Алексеевич, дико оглядываясь, щурился на свечку, дрожащую в теткиной руке, натягивал рыжее одеяло, засовывал грязную подушку за спину и зевал, приготовляясь слушать; он знал, что теперь лучше не возражать. Анфиса же Петровна начинала длинный разговор о жизни, воздержании и об идеалах.
      Так у Баклушиных проходило время, нарушаемое отлучками. Сергея Алексеевича в город. За последнее время стал он пропадать все чаще, и Анфиса Петровна, боясь оставаться без собеседника и сторожа одна, ужасно была рада, найдя верного Андрея. Во всю дорогу, пока плетушка крутилась по извилинам шоссе над морем, тетушка взволнованно молчала. Андрей же глядел на шоссе и звезды, думая: "Вот бы уйти по этой дороге одному, не зная куда".
      В ПЛЕНУ
      Подъезжая к дому, Анфиса Петровна воскликнула:
      - Да, Андрей, мы больше пяти рублей дать тебе не можем, у нас совсем нет денег.
      - Все равно, - сказал Андрей, спрыгивая с козел, чтобы легче было мерину влезать по кипарисовой аллее, - я и так послужу.
      Навстречу подъехавшим прибежала собака с перебитой ногой, другой пес гремел цепью в будке и лаял. А дом казался белым и чистеньким при свете звезд.
      Анфиса Петровна, говоря: "Славу богу, вот мы и дома", захватила кулечки и взошла на балкон, Сергей же Алексеевич еще немного постоял, прислонясь грудью к перилам, - потому что торопиться было некуда.
      Андрей, отпрягая и проваживая мерина, видел, как в столовой зажгли жестяную лампу на стене и сели ужинать... Потом Анфиса Петровна вышла на черное крылечко с подушкой, кошмой и свечкой в руках и, крикнув Андрея, повела его в беседку, неподалеку от крыльца, в кустах.." Позади беседки стояли высокие пеньки, на которые Сергей Алексеевич садился по своей надобности, а у стенки спали гуси... Гуси, увидев Андрея, зашипели по-змеиному, и Анфиса Петровна сказала:
      - Они не тронут, вот здесь и ложись; когда встанешь, разбуди меня, мы обсудим твои обязанности.
      Андрей разостлал на полу кошму и лег, оглядывая беседку... В дощатой ее стене чернело разбитое окошко, в котором, освещенные свечой, толклись два комарика; с пыльных стропил висели паутиновые сети, и над дверью, меж двух синих колонок, была надпись стертым золотом: "Вот в чем мое блаженство".
      Андрей вслух повторил эти слова и, дунув на свечу, стал думать, отчего ему все-таки неясно на душе.
      В полночь проснулся вдруг Андрей от света, приподнялся на локте и в разбитом окне увидел фонарик, которым был освещен глаз Анфисы Петровны, подбородок и длинный нос в пенсне.
      - Лежи, лежи, - поспешно заговорила тетушка, - я вот для чего: представь - засыпаю, и вдруг меня точно подкинуло - мы же тебя ужинать не пригласили. Нет, Андрей, надо сейчас же установить правильные отношения. С одной стороны, ты простой работник, а с другой - монах, почти интеллигент... это ужасно сложно...
      - Я есть не хочу, барыня.
      - Не смей произносить слово - барыня; мы все равны. Я решила: ты будешь есть с нами за одним столом и вечером даже сидеть в гостиной... Ах, Андрей, у меня сейчас возник другой план... пока не скажу... Ну, спи...
      И, заворковав от волнения, тетушка поспешно ушла. Когда же стало опять темно, Андрей подумал: "Святой человек, а душа и у ней неспокойна".
      Рано поутру Андрей нашел в беседке косу, выточил ее и стал выкашивать у крыльца запущенную поляну. Выставляя ногу, размахивался он и со свистом срезал мокрый и сизый ряд травы; от увядающего ее запаха, от света солнца над морем разгорелись щеки у Андрея, вспотела спина и отошла грусть. Анфиса же Петровна глядела на Андрея через окошко, мяла недокуренную папироску и шептала:
      - Кто знает, вот этими руками, которые держат косу, будут, может быть, созданы великие вещи,.. Но как приступить к нему?
      И все утро, пока Андрей полол дорожку, рубил сучки, таскал валежник, постоянно за кустами где-нибудь оборачивалось к нему внимательное лицо Анфисы Петровны, проходившей здесь будто случайно.
      К обеду Андрей умаялся, помыл руки и, не стесняясь, вошел в столовую, довольный и веселый. Анфиса Петровна шипела керосинками; у стола, положив локти на клеенку, сидел в ночной, растерзанной на груди рубашке Сергей Алексеевич и ерошил волосы... Увидев Андрея, он поднял руки и закричал:
      - Святые отцы пришли!.. Ну что, Андрей, заморила тебя тетка работой? Меня, брат, она совсем в гроб вогнала.
      - Полно тебе шутом прикидываться, - сказала тетушка. - А ты его не слушай, Андрей, садись и ешь...
      - Спасибо вам, - молвил Андрей, - уж очень мне у вас нравится.
      После обеда Анфиса Петровна заставила Андрея рассказать всю свою жизнь и слушала, сдвинув брови.
      Сергей же Алексеевич ушел под акацию прилечь и, когда к вечеру тетушка и Андрей сошли с крыльца на полянку, все еще разговаривая, крикнул им вдогонку:
      - Тетка, а хорошо бы Андрея в город повезти, дамам показать, вот была бы шутка: знаменитость ведь он!'
      Тетушка на это промолчала; Андрей же удивился: каким дамам? И представил толстых, в розовых платьях дам, которые смотрят на него, а он едва только не голый и очень стесняется.
      За ужином Анфиса Петровна не ела - все курила папироски и думала; а взор ее иногда так подолгу останавливался на Андрее, что Сергей Алексеевич крикнул:
      - Тетка, проснитесь!
      Лежа ночью в беседке, недоумевал Андрей, к чему уж очень ласкова с ним Анфиса Петровна, и боялся, как бы и здесь не подгадить, не сорваться, а доверие оправдать вполне. И чем дольше Андрей думал над Баклушиными, тем больше путался, и так с перепутанными мыслями он и уснул.
      Назавтра, только что Андрей воткнул в дерево топор, глядя на пеструю сиворонку, распустившую с шумливым клекотом на сухой ветке нарядные крылья и хвост, как Анфиса Петровна открыла окно и позвала.
      - Птица какая, видели? - сказал Андрей, обернув к тетушке веселое лицо. - Будто на радость к нам прилетела...
      И, встретив глаза Анфисы Петровны, Андрей любовно заглянул в их глубину и заметил, что они вдруг испугались, сморщились у концов и помутнели... Анфиса Петровна быстро захлопнула окно. Андрей же нагнул голову, удивился и пошел в дом.
      В гостиной Анфиса Петровна приказала Андрею сесть в кресло напротив себя, открыла большую книгу и заговорила, вертя черепаховый нож:
      - Я знаю, что отец Нил выучил тебя грамоте в один месяц и ты много читал. Дело вот в чем: в этой книге прямо-таки доказывается, что бог есть создание нашего воображения, и все религиозные писатели и аскеты жестоко заблуждались... Ты, Андрей, умный, молодой и талантливый мужик... Да неужто с твоими увлечениями и исканием правды ходить по монастырям или жить в лесу, как дикий человек... Тебе врали, затемняли сознание, учили басням... Боже, сколько сделано зла... Андрей, ты должен вступить на истинную дорогу; я всю ночь не спала, вот что придумала: я приготовлю тебя за восемь классов экстерном, ты поступишь в университет, и, кто знает, может быть, в тебе скрывается великий ученый, писатель или философ...
      От волнения с носа Анфисы Петровны соскочило пенсне. Андрей же, ничего не поняв, перепугался.
      - Пойми, Андрей, - продолжала тетушка, - ах, я всегда мечтала всю жизнь посвятить себя большому делу - сделать человека... Сергей молод и... право... в нем дурные наклонности, а ты, как дуб, земляной и цельный...
      - Вы это для спасения души? - спросил Андрей.
      - Ах, нет же... что за манера!.. Так вот, хочешь, сейчас мы начнем Первый урок из французского. Будь внимателен и скажи, когда утомишься...
      Анфиса Петровна поближе пересела к Андрею, все еще не в силах совладать а тиком в глазах и легким задыханием, что делалось у нее от радостного волнения, а -в это время, говоря: "Тетка, я есть хочу", - вышел из кабинета Сергей Алексеевич.
      Андрей вскочил ему навстречу, а тетка покраснела, опустив книгу,
      - Это вы за него принялись? - наморща лоб и сунув руки в карманы, сказал Сергей Алексеевич. - Да вы, тетка, действительно оригинальная женщина.
      НЕОЖИДАННАЯ СМЕЛОСТЬ
      Тогда, неожиданно для всех и для самой Анфисы Петровны, вскочила она, изменяясь в лице, затопала ногами и закричала:
      - Ты, молокосос, еще меня учить хочешь: у тебя всякие пакости в голове, а не идеи, бездельник и Митрофан!.. Боже мой!.. Разве в мое время смели над старшими издеваться... Как ты войти сюда осмелился без спросу! В лакейскую тебя - сапоги чистить... Натерпелась я, возьму сейчас и уеду... оставайся один...
      В необыкновенном волнении убежала Анфиса Петровна в спальню, щелкнула ключом... и стало тихо...
      - Вот так рассердилась, - молвил Сергей Алексеевич, - никогда с ней этого не бывало... а ведь она уедет, ей-богу уедет.
      - У ней доброты много, - сказал Андрей, - она за вас душу хотела положить, а уж такому человеку только до черты дойти: все перетерпит, а дойдет до черты, - ничего не жалко, пускай все валится...
      - Да, да, насчет черты, это сбивчиво, но верно, - пробормотал Сергей Алексеевич и, постучав к тетке, жалобно молвил: - Я пошутил, тетенька, шуток вы не понимаете, что ли; я страшно огорчен, а?.. - и, отойдя на цыпочках, прошептал Андрею: - Отойдет, она добрая, А я вот что - в город уеду на весь день, она забеспокоится, и гнев пройдет. Только не обедали мы, даже тошнит.
      И Сергей Алексеевич, морщась, надел кожаную куртку и очка, вывел из-под балкона мотоциклет, сел в седло, заработал изо всей силы ногами, с треском его само подхватило; и, поднимая облако пыли, он скрылся за поворотом.
      Андрей же побрел в сад, думая, что счастье и здесь непрочно и одного слова достаточно, чтобы озлобились люди и рухнула их любовь...
      А Сергей Алексеевич, все поддавая, катил в N. по дороге распугивая буйволов и проезжих лошадей, которые становились на дыбы.
      Мотоциклетку Сергей Алексеевич завел еще в прошлом году, и выезжающие из города в монастырь каждый день встречали облако пыли, из которого с кваканьем и шипом выносился баклушинский племянник. Сергей Алексеевич до того доездился, что от постоянного стука оглох, и однажды, с налета наскочив на собаку, перелетел через руль, ткнувшись головой в кучу щебня... И долго еще потом Анфиса Петровна выговаривала:
      - До какого унижения может дойти человек, увлекаясь низменным...
      Увлекался же Сергей Алексеевич всем и притом досыта, чтобы как ножом отрезало. Покупал винтовку, например, и тогда ни одной теткиной картинки не оставалось целой: во все Сергей Алексеевич ухитрялся выстрелить, даже в мух. И всякий раз, когда от продажи остатков тульского леса перепадали деньжонки, придумывал Сергей Алексеевич новую забаву. Теперь он увлекался N-скими дамами.
      А дамы в N были замечательные: не считая чахоточных, которые жарились под солнцем на широких верандах с видом на крыши, залив, лодки на нем, дымы и синее море, в N насчитывали пять веселых дам; из них одна только, вдова Варенька, была черная и цыганистая, остальные же походили скорее на корабли, когда под белыми зонтиками, одетые в пестрые, чудом не лопнувшие платья, проплывали по бульвару в ресторан, где, по выражению Анфисы Петровны, и наедались до расстройства желудка. Мужья их, местные чиновники, не хотели давать денег на рестораны, и дамы поэтому искали кавалера, который бы их кормил, а потом возил катать на единственном в городе автомобиле, взятом у содержательницы веселого дома. А когда "кормилец" издерживался, огорченные -дамы устраивали ему на прощанье "интимный" чай. Два раза таким образом был "съеден" Сергей Алексеевич, а сейчас у него начинался роман с Варенькой, и так как дамы стояли горой друг за друга, делая все сообща, то приходилось идти на общее съедение и в третий; но теперь не хватало денег для "шикарной попойки" - надо было придумать что-нибудь необычайное, извернуться подешевле, и, уже подъезжая к N. вдруг остановил Сергей Алексеевич мотоциклетку, сел у дороги и принялся, размахивая руками, размышлять: у него возникла замечательная идея...
      Тем временем Андрей, сдирая лопатой дерн с поросшей травою дорожки, пожимал плечами и бормотал; уж очень ему не нравилась вся эта путаница: чего требуют господа и из-за чего сами мечутся? И, кажется, святой вот человек Анфиса Петровна, а накричала же и запуталась. Будто во всем этом есть тайный какой-то грех. От мыслей таких опять смутно стало и темно на душе у Андрея; работа повалилась из рук, и, крякнув, вонзил он скребок в землю, пошел к Анфисе Петровне, постучался в спальню и сказал:
      - Дело есть у меня к вам, насчет давешнего; как разговор понимать...
      Анфиса Петровна не ответила; Андрей сел в кресло и, отмахиваясь от надоедливой мухи, стал терпеливо ждать...
      Наконец дверь спальни приоткрылась, Анфиса Петровна просунула голову, с распущенными волосами, вскрикнула вдруг, захлопнулась и спустя время сказала:
      - Поди вон...
      - Так-то проще, - пробормотал Андрей, - понятнее, - и, покачав головой, медленно побрел к морю.
      Там на золотом и теплом песке, щурясь на низкое солнце, разулся он, разделся и, войдя в воду, вытянул тело, откинул косматые волосы, грудью вдохнул солоноватую прохладу и сказал:
      - Отлично; я завтра уйду, мудрят господа очень со мной.
      И пока он ворочался и полоскался в зеленоватой воде, простучал мотоциклет, и по берегу, увязая в песке и махая Андрею картузом, бежал Сергей Алексеевич... Андрей, прикрываясь, вышел, а Сергей Алексеевич, присев на корточках у самой воды, поспешно заговорил:
      - Андрей, я тебе сейчас принесу белье и шляпу; мы едем в город... Пожалуйста, не отказывайся... Понимаешь, замечательная штука вышла... Тебя страшно там ждут, да кто еще - очаровательные дамы... Я им все рассказал, рвут и мечут - подай им знаменитого затворника, и все тут... Останешься доволен; там есть одна такая - Зязя, влюбчивая - страсть... Она тебя непременно осчастливит, ей-богу...
      И Сергей Алексеевич убежал за бельем и шляпой. Андрей хотел было крикнуть ему вдогонку, но кровь ударила в голову, пересохло горло, и, перегнувшись, он ухватился за колени, бормоча:
      - Экая пакость, поманили - и перекорячило всего. Когда же Сергей Алексеевич вернулся, Андрей сидел, обхватив голые колени, уперев в них бороду, и от закатного солнца он казался весь красным. Сергею Алексеевичу он ничего не ответил, уговоров будто не слушал, а потом стал глядеть Сергею Алексеевичу в глаза, спросил к чему-то: "А выручать кто будет?" - медленно оделся и, не поднимая головы, пошел к дому...
      - Ты подожди на крылечке, - сказал Сергей Алексеевич, - я живо буду готов... Да смотри, тетке ничего не говори.
      Андрей, прислонясь к перилам, стоял как в тумане; что делать? ехать ли? Страшно это. А ни воли, ни совести нет. И Андрей не почувствовал, как Анфиса Петровна, сойдя к нему с крыльца, потянула за рукав.
      - Прости меня, - сказала она, - я не хотела обидеть... Видишь ли... Сядем на приступки. Андрей, я не знаю, какой ты человек, и не сужу, но ты меня обидел...
      Андрей, сев рядом, повернул к Анфисе Петровне голову; лицо ее казалось оранжевым от заката, и глубокие, в старушечьих морщинах глаза теплились огоньком.
      - Ты меня не уважаешь, Андрей, - продолжала тетушка, и под взглядом Андрея побледнели ее щеки, она встала, откинулась на перила, закрылась рукой, быстро ее отдернула и продолжала торопливо: - Ты меня не уважаешь, это ужасно... Но я все равно скажу... В тебе, Андрей, слишком много животного, но душа прекрасная и страшно близка мне. И, хотя ты для одного себя живешь и страдаешь, у тебя есть идея, а это главное... У Сергея ее нет... И молодежь и все потеряли веру... Я вот путаюсь, но пойми, у меня здесь пустота... Чем ее заполнить... Не знаю...
      Анфиса Петровна запнулась; Андрей продолжал глядеть не то насмешливо, не то нагло; тогда тетушка, не в силах отвести взгляда, вытянула шею, челюсть у нее дрогнула, и, брызгая слюною, крикнула: "Ах ты, мужик", - и ткнула Андрея ногой...
      И Андрей, не зная сам почему, закинул косматую голову, раскрыл бородатый рот и принялся хохотать густым басом...
      От неожиданного смеха стало ему вдруг все ясно и легко, словно отвалили камень.
      Анфиса Петровна закрыла лицо и принялась молча плакать.
      ДАМЫ
      В тот вечер во дворике ресторана "Экспресс" (таковы названия на юге), за белой скатертью, освещенные свечами, сидели пять дам, в нетерпении оборачивая огромные шляпы, с перьями и кружевами, к небольшой дверке, которая вела через проход на улицу.
      Четыре кирпичных стены ограждали дворик, посыпанный красным песком. Посредине бил фонтан, и брызги с тонким звоном падали на стеклянные красные шары, утвержденные вокруг бассейна на белых тумбах; и каждый шар поблескивал; по стенам, цепляясь за ветхую решетку, полз дикий виноград, и кудрявыми шапками темнели лавры; на углу перед плюшевой беседкой стояла гипсовая Диана с отбитой рукой, невдалеке на палке была прибита доска с кривою надписью: "Шашлыки". И сверху, из-за черных труб, заглядывая в глубокий этот колодезь на полные и напудренные лица дам, вылезала большая луна...
      - Чего же он нейдет, это несносно, - сказала Варенька.
      - Я умираю, хочу видеть монаха, - простонала самая полная из дам, Зязя, и тронула язычком красные губы.
      - Вот еще, от этого не умирают, - ответила Софочка, жена почтмейстера.
      Остальные дамы - Аня и Маня, наморщив лбы, сидели прямо и важно, дожидаясь еды.
      На дворик зашли два татарина; один, седой и усатый, сел на сырой песок, зазвенев бубном, другой же, слепой юноша, принялся играть на скрипке жалобно, негромко и дико.
      - Ах, как я люблю меланхолию, - прошептала Зязя... А Варенька, закинув за голову руки, так что с острых локтей ее упали черные кружева, прикрикнула:
      - А ну вас тут, жилы только тянут, играйте веселое...
      Старик поднял выше бубен, юноша затоптался, но песня осталась такой же печальной.
      Недолго дамам пришлось томиться: из глубины прохода послышался шум и голос Баклушина:
      - Как хочешь, отец, не пущу, честное слово. Mesdames, идите на помощь!
      Зязя приложила полные руки к сердцу и шумно ахнула; Софочка захлопала в ладоши, крича: "Пришли, пришли!" - и, подняв бокал, выпила; Варенька же, подхватив красное платье, побежала в проход.
      Там, при свете фонаря, увидела она у стены косматого человека, который упирался, показывая белые зубы, а Баклушин, одетый в смятый фрак, толкал его коленкой; два лакея в стороне хихикали, прикрывая грязными салфетками рты.
      И, делая все по вдохновению, поднялась Варенька на цыпочки, охватила Андрея голой рукой и поцеловала в мягкие губы...
      Андрей ахнул и ослаб. Сергей Алексеевич обиженно закричал "браво", а Варенька, обернув к Андрею горбоносый свой правый, более красивый, профиль, подняла, опустила и быстро скосила глаза и, молвив: "Идите же к нам", убежала во дворик. И Андрей, у которого от внезапного поцелуя все перепуталось, покорно пошел вслед; его усадили между Варенькой и Зязей, обвязали салфеткой, и дамы, наперерыв расспрашивая, наклонялись к нему, щекоча перьями и краями шляп.
      - Жил я, ничего особенного, - говорил Андрей, как во сне. - А сейчас ничего не понимаю, будто я и не на земле...
      Взяв подсунутый стакан, Андрей выпил его медленно, по-мужицки, перед тем перекрестясь... Все переглянулись и притихли. Андрей положил на стол кулак и, помотав головой, сказал:
      - Чудно очень... Гуляю с барынями... А я думал, барыни на диване сидят за окошком и вот так только пальчиком: квик, квик.
      - Вы довольны, дуся? - наклонясь к Варенькиному уху, прошептал Сергей Алексеевич. - Я столько трудов с ним потратил. Теперь да?
      - Может быть, и да, - медленно ответила Варенька, глядя на Андрея.
      Принесли шашлыки, и дамы доверху наполнили тарелку Андрея; Варенька поднесла ему ко рту стакан; Зязя, навалясь грудью, улыбалась великолепными губами. Андрей, задыхаясь, ел и пил, и в отуманенной голове его возникла дикая идея.
      А в это время из темноты на скатерть скользнула неслышным полетом мышь, тронув холодком лицо у Зязи. Зязя пронзительно вскрикнула и потянула за скатерть. Андрей, словно ему напомнили, встал, следя полет летучей мыши... Потом ладонью провел по лицу, усмехнулся в ответ на повернутые с любопытством головы, согнул руки кренделем и начал топтаться; все засмеялись, мерно ударяя в ладоши; Варенька, выхватив у татарина бубен, стала около, выгибаясь и позванивая.
      Тогда Андрей, загребая ногами, пустился вприсядку...
      - Вот он какой у меня, - закричал Сергей Алексеевич, - и, подняв фалды, тоже запрыгал; Маня и Аня громко шептали: "По-моему, это неприлично..." Зязя так рассмеялась, что на груди у нее лопнул лиф; Софочка вскочила на стул, плеща из бокала.
      Наконец Андрей, шатаясь, подошел к столу, охватил Зязю, посадил на колени и поцеловал... Зязя взвизгивала и отбивалась, а Варенька бросила бубен, часто дыша.
      - Нечего визжать, когда довольна, как свинья, - сказала она Зязе.
      У Андрея налились жилы на крутой шее, и, целуя все чаще, поднялся он и пошел к выходу, прижимая толстую Зязю к себе. Все переполошились; Сергей Алексеевич преградил было дорогу, но, отброшенный ударом ноги, выругался... А Зязя, вцепясь Андрею в бороду, побелела, закинула голову и круглым коленом уперлась ему в грудь.
      И Андрей уже достиг выхода, но на пороге в это время появилась тетушка Анфиса Петровна, в сбитой шляпке, вязаной мантильке, и подняла пыльный зонт.