Если бы пес не был так сердит и слушал, что говорит ему мальчик, тот бы ему непременно понравился. Ведь мальчик лаял на самом лучшем собачьем языке, какой только ему был доступен*, и знал он этот язык совсем не так плохо. Однако Ровер даже не пытался ответить. Он все думал о своей клятве убежать от первых же людей, которые его купят, и о том, как бы ему это сделать. И все время, пока мальчик поглаживал его и двигал по столу и по полу, он был вынужден сидеть на задних лапах и "служить".
      * ...на самом лучшем собачьем языке, который только ему был доступен... Феи из цикла рассказов Льюиса Кэрролла "Сильвия и Бруно" (1889-1893), которым Толкин восхищался, свободно говорят "по-собачьи".
      Но вот наконец настала ночь, и мальчика отправили спать. Ровера, вынужденного все так же "служить", покуда тьма не сгустилась полностью, поставили на стул около кровати*. Занавески плотно задвинули. А снаружи луна поднялась из моря и положила на воду свою серебряную дорожку, по которой можно дойти до края мира и дальше - разумеется, тому, кто умеет по ней ходить**.
      * ... Ровера... поставили на стул около кровати... В самом раннем из сохранившихся черновиков Ровера вместо стула ставят на комод. Возможно, Толкин почувствовал, что это слишком высоко, чтобы Ровер, отправляясь обследовать дом, мог спрыгнуть отсюда даже на кровать, а перед наступлением утра вскарабкаться обратно. Ведь Ровер при всем том был игрушечной собакой, и очень маленькой (хотя временами он кажется более крупным). Фраза "взгляд его упал на комод..." поддерживает вариант из раннего черновика, и Толкин тут же несколько неловко добавляет в объяснение: "куда он, умываясь, поставил песика". Толкин оставляет также без изменения отсылку к "дому, где он однажды уже сидел на комоде".
      ** ...луна поднялась из моря и положила на воду свою серебряную дорожку, по которой можно дойти до края мира, и дальше, - разумеется, тому, кто умеет по ней ходить... Это, возможно, собственное изобретение Толкина, хотя оно поразительно схоже с фразой "яркая лунная дорожка, протянувшаяся от темной земли... по направлению к луне", появляющейся в "Саду с обратной стороны Луны" американского писателя и художника Говарда Пайла (1895). Главный герой в этой книге идет от берега по дорожке света и попадает к Человеку-на-Луне. В "Роверандоме" Ровер не сам идет по лунной дорожке - его несет над ней чайка.
      Отец, мать и трое сыновей жили у самого берега моря в белом доме, глядящем окнами поверх волн прямиком в никуда.
      * * *
      Когда мальчики затихли, Ровер распрямил свои усталые негнущиеся лапы и подал голос - столь тихо, что не услышал никто, кроме старого безобразного паука в углу на потолке. Затем он спрыгнул со стула на кровать, а с кровати скатился на ковер и бросился вон из комнаты, вниз по ступеням, через весь дом...
      Поскольку прежде он был живым, то умел бегать и прыгать намного лучше, нежели большинство игрушек ночью. Тем не менее путешествовать в таком виде оказалось ужасающе сложно и опасно: при его нынешнем росте спускаться по лестнице было равносильно тому, чтобы прыгать со стен, а уж забираться обратно...
      И все напрасно. Разумеется, обе двери были заперты. И не было ни щели, ни дыры, в которую он мог бы пролезть.
      Так бедный Ровер и не сумел убежать в ту ночь. Утро застало нашего усталого маленького песика сидящим на задних лапках и делающим вид, что "просит", на том самом месте около кровати, откуда он начал свой побег.
      * * *
      Обычно, когда выдавалось ясное утро, два старших мальчика любили, встав спозаранок, носиться до завтрака вдоль берега по песку. В тот раз, проснувшись и раздвинув занавески, они увидели солнце, выпрыгивающее из моря: все огненно-красное, с облаками на макушке, оно как будто приняло холодную ванну и теперь вытиралось полотенцем. Мальчики быстренько вскочили, оделись и стремглав помчались гулять - вниз, с обрыва, на пляж, - и Ровер был с ними.
      Когда мальчик, которому принадлежал Ровер, уже выбегал из спальни, взгляд его упал на комод, куда он, умываясь, поставил песика.
      - Он просится гулять! - сказал мальчик и положил Ровера в карман брюк.
      Но Ровер вовсе не просился "гулять", и уж определенно не в кармане брюк. Он хотел отдохнуть и набраться сил, чтобы подготовиться к следующей ночи, думая, что уж в этот-то раз он непременно найдет выход и убежит, и будет бежать все дальше и дальше, пока не придет к своему дому, и саду, и желтому мячику на лужайке. У него было странное убеждение, что, если бы он только смог вернуться обратно на лужайку, все встало бы на свои места, чары развеялись - или, возможно, он бы проснулся и обнаружил, что все это было сном.
      Итак, в то время как мальчики скатывались по каменистой тропе и носились по песку, пес пытался лаять и бороться, извиваясь в кармане. Можете себе представить, каково ему было, - ведь он едва мог пошевелиться!
      И все же он делал, что мог, и удача улыбнулась ему. В кармане лежал носовой платок, смятый и скомканный, и, карабкаясь по нему, Ровер умудрился высунуть наружу нос и принюхаться.
      То, что он учуял и увидел, чрезвычайно удивило его. Он никогда прежде не видел моря и не знал его запаха, ведь деревушку, где он родился, отделяли от шума и запаха моря сотни и сотни миль...
      И тут внезапно - именно в тот момент, когда он высунулся, - над самыми головами мальчиков пронеслась гигантская серо-белая птица, издающая звуки, которые могла бы издавать огромная крылатая кошка. Ровер так перепугался, что вывалился из кармана на мягкий песок.
      И никто этого не услышал. Гигантская птица улетела, не обратив на его жалкий лай никакого внимания, а мальчики все бежали дальше и дальше по песку, совершенно не думая о нем...
      * * *
      Поначалу Ровер был чрезвычайно доволен собой.
      - Я убежал! Я убежал! - лаял он своим игрушечным лаем, который могли бы услышать разве что другие игрушки, а их там не было.
      Потом он перекатился на бок и растянулся на чистом сухом песке, все еще отдающем прохладой звездной ночи.
      Однако, когда мальчики исчезли вдали, спеша домой, и никто его так и не заметил, и он остался совсем-совсем один на пустынном берегу, он уже не чувствовал себя таким довольным. Берег был абсолютно пуст, если не считать чаек. Единственными отпечатками на песке, за исключением следов их когтей, были дорожки, прочерченные подошвами мальчиков: в то утро они выбрали для прогулки чрезвычайно отдаленную часть пляжа, куда заходили редко.
      Да и вообще туда нечасто кто-либо заходил. Потому что, хотя песок там был чистый и желтый, а галька белая, а море синее-пресинее, с серебряной пеной в маленькой бухточке под серыми скалами, какое-то странное чувство возникало у всех, кому доводилось оказаться там, - за исключением тех моментов раннего утра, когда нарождалось солнце. Люди говорили, что в этом месте случаются странные вещи, иногда прямо средь бела дня. В вечернее же время в бухту во множестве заплывали русалки и русалы, а также крохотные морские гоблины, разгонявшие своих малюсеньких морских коньков по гребням волн и на всем скаку спрыгивавшие с них кто дальше в пену у кромки воды, к самому подножию скал.
      А причина такой странности была проста: в этой бухте жил старейший из всех песчаных колдунов - псаматистов*, как зовет их морской народ на своем плещущем, брызгучем языке.
      * ...псаматистов... В раннем (рукописном) варианте текста песчаный колдун зовется псаммед - впрямую заимствованное название песчаной феи из историй Е. Несбит "Пять детей и Оно" (1902) и "История амулета" (1906). Подобно толкиновскому псаматисту, псаммед у Е. Несбит имеет несколько желчный, но игривый характер и больше всего любит спать в теплом песке. В первом машинописном варианте текста Толкин иногда пишет не psammead, a samyad и кратко именует Псаматоса нилбог (гоблин, произнесенное задом наперед). Во втором машинописном варианте Псаматос зовется по имени или просто псаматист.
      Псаматос Псаматидес* было его имя. Во всяком случае, так он говорил и чрезвычайно ревниво относился к тому, чтобы оно произносилось должным образом...
      * ... Псаматос Псаматидес... Каждое из слов Псаматос, Псаматидес и псаматист содержит греческий корень псаммос - песок. Псаматос проистекает из обычаев данного существа быть связанным с песком; Псаматидес содержит суффикс идес, обозначающий отчество: "сын такого-то", а псаматист суффикс -ист, т.е. "тот, кто посвятил себя некоей области знания"; отсюда, грубо говоря, Псаматос Псаматидес - "Песчаный, сын Песчаного"; псаматист "специалист по песку".
      При всем том был он стар и мудр, и странный народец всякого сорта приходил к нему, ибо он был превосходным магом и в придачу существом чрезвычайно добродушным (по отношению к тем, кто, по его мнению, этого заслуживал), хотя с виду и слегка желчным. Морской народ обычно неделями хохотал до упаду над его шутками на какой-нибудь из вечеринок при луне.
      Однако днем найти его было непросто. Он любил закопаться, пока сияет солнце, поглубже в теплый песок, так, чтобы лишь кончик одного из его длинных ушей торчал наружу*. Впрочем, будь даже оба его уха высунуты, большинство людей, подобных вам или мне, все равно приняли бы их просто за щепки.
      * ...кончик одного из его длинных ушей торчал наружу... "Длинные уши" псаматиста во всех ранних версиях были "рогами", пока в окончательном тексте не произошла замена. У несбитовской псаммед глаза расположены "на длинных рогах, как у улитки".
      Вполне вероятно, что старый Псаматос все знал о Ровере. И уж определенно он был знаком с волшебником, заколдовавшим нашего пса, - ведь магов и волшебников на свете не так уж много, и они прекрасно знают друг о друге и следят за действиями друг друга, поскольку в частной жизни далеко не всегда являются друзьями.
      Итак, Ровер одиноко лежал на мягком песке, чувствуя себя все более и более странно, а Псаматос - хотя Ровер и не видел его - подглядывал за ним из кучи песка, специально насыпанной для него предыдущей ночью русалками.
      Однако песчаный колдун не говорил ничего. И Ровер не говорил ничего. И уже прошло время завтрака, солнце поднялось и раскалилось.
      Ровер смотрел на море, спокойно шумевшее рядом, и вдруг его обуял чудовищный страх. Вначале он подумал, что это песок запорошил ему глаза, но потом понял, что не ошибся: море придвигалось все ближе и ближе, поглощая все больше и больше песка, волны становились все выше и пенистей...
      Прилив наступал. Ровер лежал как раз чуть ниже линии наивысшей его отметки, - но ведь бедный пес совсем ничего об этом не знал! Он все больше приходил в ужас от происходящего и уже представлял себе, как бурлящие волны вплотную придвигаются к скалам и смывают его в покрытое пеной море (что гораздо хуже, чем любое купание в мыльной пене).
      И все это время он продолжал жалко "просить"...
      * * *
      Такое на самом деле могло произойти - но не произошло. Смею предположить, что Псаматос имел ко всему этому некоторое отношение: как мне представляется, заклятье, тяготевшее над Ровером, не так сильно действовало в той странной бухте, в непосредственной близости от резиденции другого мага.
      Как бы там ни было, когда море подошло уже почти вплотную и Ровер уже почти обезумел от ужаса, мучительно пытаясь откатиться хоть немного повыше, он внезапно обнаружил, что может двигаться.
      Нет, его величина не изменилась, но он больше не был игрушкой - он мог двигать всеми лапами быстро-быстро, как надо, хотя на дворе и стоял день! Он больше не должен был "служить", и у него была возможность бежать туда, где песок был более твердым! И еще: он мог лаять - не игрушечным, а настоящим, хотя и соответствовавшим его волшебной величине лаем!
      Пес был в таком восторге и лаял так громко, что, если бы вы находились поблизости, вы бы ясно услышали его голос - будто дальнее эхо, донесенное ветром холмов.
      И тут внезапно песчаный колдун высунул из песка голову. Ростом он был с очень большую собаку и чрезвычайно уродлив. Роверу же при его нынешней величине он показался просто чудовищным. Пес даже на задние лапы присел и мгновенно прекратил лаять.
      - По какому поводу такой шум, малыш? - сказал Псаматос Псаматидес. - В это время дня я сплю.
      На самом деле он мог спать в любое время суток, если не происходило ничего, что могло бы доставить ему удовольствие, - танец русалок в бухте, например (разумеется, с его личного разрешения). В таком случае он полностью вылезал из песка и сидел на самом краю скалы, откуда было лучше видно. В воде русалки очень грациозны, но когда они пытаются танцевать на берегу, стоя на хвосте.. Псаматосу это представлялось очень забавным.
      - В это время я сплю, - повторил он, поскольку Ровер не ответил. Но тот все молчал и лишь вилял хвостом, будто извиняясь таким образом.
      - Ты знаешь, кто я такой? - спросил колдун. - Я - Псаматос Псаматидес, глава всех псаматистов!* - Он произнес это еще несколько раз, очень гордо и отчетливо, выговаривая каждую букву, и с каждым "Пс" из его носа выдувалось целое облако песку.
      * ... Я - Псаматос Псаматидес, глава всех псаматистов! - Он произнес это еще несколько раз, очень гордо и отчетливо, выговаривая каждую букву, и с каждым "Пс" из его носа выдувалось целое облако песку... Сравн. с "он... чрезвычайно ревниво относился к тому, чтобы оно произносилось должным образом". Толкин в шутку обыгрывает тот факт, что в словах "Псаматос", "Псаматидес" и "псаматист", произносимых по-английски "должным образом", т.е. правильно, "П" в "Пс" не произносится. Однако Оксфордский словарь английского языка оспаривает практику опускания "п" в словах с "пс" как "ненаучную, часто ведущую к двусмысленности или вуалированию смысла слова" и, исходя из этого, рекомендует произносить легкое "п" во всех словах, заимствованных из греческого, за исключением psalm и psalter, где "п" не произносится.
      Ровер оказался почти погребенным под ним. Пес сидел такой перепуганный и такой несчастный, что песчаному колдуну стало его жалко. Он внезапно перестал смотреть свирепо и рассмеялся:
      - Ты очень смешной, малыш! Нет, правда, песик, я не помню, чтобы когда-нибудь видел такую крохотную собачку.
      И он снова засмеялся, а затем вдруг посерьезнел.
      - Не поругался ли ты в последнее время с кем-нибудь из волшебников? прищурив один глаз, спросил он почти шепотом. И выглядел он при этом таким дружелюбным и таким знающим, о ком идет речь, что Ровер рассказал ему все. Возможно, в этом и не было необходимости, потому что, как я уже говорил вам, Псаматос, вероятно, и так все знал. Тем не менее Ровер почувствовал себя гораздо лучше, рассказывая свою историю кому-то, кто казался таким понимающим и кто, вне всякого сомнения, обладал большим чувством смысла, чем обыкновенные игрушки.
      - Это был волшебник что надо, - сказал колдун, когда Ровер завершил свой рассказ. - Старина Артаксеркс*, судя по твоему описанию. Он родом из Персии**. Но, как это бывает иногда даже с самыми лучшими из волшебников, если они покидают свой дом - в отличие от меня, не делающего этого никогда, в один прекрасный день, возвращаясь к себе, он сбился с пути. Первый, кто ему попался, вместо Персии направил его в Першор***. С тех пор он так и живет в тех краях, лишь изредка устраивая себе каникулы, чтобы проветриться. Говорят, для старика он чрезмерно падок на сладкое. И обожает сливы: может съесть до двух тысяч в день. И чрезвычайно увлекается сидром****. Гм... но это я так, к слову...
      * ... Артаксеркс... Имя вполне подходящее, если иметь в виду страну происхождения волшебника. Его носили три царя Персии в V и IV веках до н.э. а также основатель династии Сассанидов в III в. н.э.
      ** ...он родом из Персии... вместо Персии направил его в Першор... Говорят... он... обожает сливы. Может съесть до... Першор - маленький городок недалеко от Эвешема в Ворчестершире. Разумеется, Толкин обыгрывает здесь почти омонимичность названий Персия и Першор, однако важно еще и то, что долина Эвешема славится своими сливами (включая желтую першорскую разновидность) и что брат Толкина Хилари являлся владельцем садовой плантации рядом с Эвешемом, где много лет выращивал сливовые деревья. ("Любит сливы" /plum также - "лакомый кусочек", "сливки"/ свидетельствует еще и о том, что Артаксеркс "падок на сладкое" в переносном смысле слова намек на его многочисленных жен. - Прим. пер.)
      *** По-английски "Персия" и "Першор" звучат почти одинаково, так что немудрено, что "первый, кто попался", мог спутать. - Прим. пер.
      **** ...увлекается сидром... Весьма популярный в Англии алкогольный напиток, производимый из перебродившего яблочного (в данном случае сливового. - Прим. пер.) сока. Некоторые считают, что лучший сидр производится на востоке Англии, в том числе в долине Эвешема.
      Тем самым Псаматос дал понять, что отклонился от основной темы.
      - Вопрос в том, чем же я сумею тебе помочь?
      - Я не знаю, - сказал Ровер.
      - Ты, вероятно, хочешь домой? Боюсь, я не могу вернуть тебе твою прежнюю величину - во всяком случае, не испросив сначала разрешения у Артаксеркса. У меня нет сейчас охоты с ним ругаться. Хотя, думаю, отправить тебя домой я бы мог. В конце концов, Артаксеркс ведь всегда может услать тебя куда-нибудь снова, если ему так уж этого захочется. Впрочем, если он действительно сильно раздражен, то в следующий раз может заслать тебя в какое-нибудь гораздо худшее место, нежели магазин игрушек...
      Роверу услышанное совсем не пришлось по вкусу, и пес рискнул сказать, что, если он вернется домой таким маленьким, его, наверное, не признает никто, кроме кота Тинкера, а ему вовсе не хотелось бы, чтобы Тинкер признал его в нынешнем виде.
      - Что ж, прекрасно, - сказал Псаматос. - Тогда подумаем о чем-нибудь еще. А кстати, поскольку в данный момент ты опять настоящий, не хочешь ли ты что-нибудь съесть?
      Прежде чем Ровер успел сказать: "Да, пожалуйста! ДА!! ПОЖАЛУЙСТА!!!" на песке прямо перед ним возникли крошечная тарелочка с хлебом и мясной похлебкой, и две крошечные косточки - именно того размера, который ему был нужен, и маленькая, доверху полная воды миска, на которой маленькими синими буквами было написано: "Пей, песик, пей". Он съел и выпил все и только потом спросил: "Как вы это сделали?.. Спасибо".
      Мысль добавить "спасибо" осенила его внезапно, так как он вспомнил, что волшебники и существа подобного рода, похоже, весьма неравнодушны к таким вещам.
      Псаматос только улыбнулся. Ровер же улегся на горячий песок и сразу уснул. И снились ему кости и кошки, которых он загонял на сливовые деревья и которые оборачивались волшебниками в зеленых шляпах, швырявшими в него гигантскими, похожими на мозговые кости сливами. А ветер дул ровно и мягко и наносил песок, засыпая Ровера чуть не выше головы...
      * * *
      Вот почему мальчики так и не нашли пса, хотя они еще раз специально спустились в бухту, когда малыш обнаружил свою пропажу. На этот раз с ними был их отец. И они искали и искали до тех пор, пока солнце не начало снижаться и не настало время ужина. Тогда отец забрал детей домой, ибо он слышал об этом месте слишком много странного, и не мог позволить детям дольше там оставаться.
      Спустя некоторое время мальчику купили обычную трехпенсовую собачку (в том же самом магазине). Но он так и не мог забыть свою маленькую "просящую" собаку, хотя и обладал ею совсем недолго.
      Однако это было потом.
      А сейчас вы можете представить его сидящим за чаем, очень печального, вообще безо всякой собаки...
      ...тогда как в это же время далеко-далеко оттуда некая старая дама хозяйка Ровера, так дурно воспитавшая нашего пса в бытность его обыкновенной собакой нормального размера, - пишет объявление о пропаже щенка: "...белый, с черными ушами, откликается на кличку Ровер..."
      ...а сам Ровер спит себе на песке...
      ...в то время как Псаматос мало-помалу придвигается все ближе и ближе к нему, сложив свои коротенькие ручки на пухленьком животике...
      2
      Когда Ровер проснулся, солнце стояло очень низко. Тень от скал пролегла по песку. Псаматоса нигде не было видно.
      Совсем близко от пса, поглядывая на него искоса, стояла большая морская чайка, и на какой-то миг Ровер испугался, что она собирается его съесть.
      Но чайка произнесла:
      - Добрый вечер! Я давно жду, когда ты проснешься. Псаматос сказал, что ты должен проснуться к ужину, но сейчас уже гораздо позже.
      - Скажите, пожалуйста, а что я должен делать, мистер Птица? - спросил Ровер очень вежливо.
      - Меня зовут Мью*, - сказала чайка, - и я заберу тебя отсюда, как только взойдет луна и появится лунная дорожка. Но перед этим нам надо еще кое-что сделать. Влезай-ка мне на спину - посмотрим, как тебе понравится летать.
      * ... Мью... Mew, наряду с gull, означает просто "чайка".
      Поначалу Роверу совсем не понравилось летать.
      Это было еще терпимо, пока Мью держался близко к земле, скользя ровно и спокойно на недвижных, широко раскинутых крыльях. Но когда он пулей выстреливал вверх или мгновенно бросался из стороны в сторону, каждый раз под разным углом, или падал вниз внезапно и круто, будто собираясь нырнуть в море, маленький пес, у которого в ушах завывало от ветра, больше всего на свете мечтал очутиться опять в безопасности на твердой земле.
      Он несколько раз сказал об этом, но в ответ услышал лишь: "Держись крепче! Мы еще и не начинали!"
      Так они полетали недолго, и Ровер только-только начал привыкать - и немного уставать, как вдруг: "Стартуем!" - вскричал Мью, и пес чуть не "стартовал" со спины. Потому что Мью, как ракета, взмыл ввысь и с огромным ускорением взял курс прямо по ветру.
      Вскоре они были уже так высоко, что Ровер смог увидеть, как далеко-далеко за темными холмами солнце заходит прямо за край земли. Они устремили свой полет к гигантским черным скалам, так круто обрывавшимся в море*, что нечего было и думать по ним карабкаться. Ничего не росло на их гладкой поверхности, покрытой каким-то белесым, тускло светившимся в сумерках налетом. У подножия гулко плескалось и хлюпало море. Сотни морских птиц ютились на узких скальных уступах. Одни перекликались скорбными голосами, другие сидели безмолвно, нахохлившись. Время от времени какая-нибудь из них вдруг срывалась со своего насеста, чтобы выписать в воздухе кривую перед тем, как нырнуть в море - такое далекое, что его волны казались сверху всего лишь морщинками.
      * ...гигантским черным скалам, так круто обрывавшимся в море... Рядом с Файли находятся Спитон и Бэмптон, известные своими отвесными обрывами (высотой 400 футов) - местами гнездовий бесчисленных морских птиц. Правда, эти обрывы меловые, а не черные. Множество необитаемых островов с подобными обрывами и колониями птиц расположены вдоль северного побережья Англии.
      Это было жилище Мью, и ему перед отлетом нужно было повидаться кое с кем из своего народа, и самое главное - со старейшими, самыми уважаемыми Черноспинными чайками: он должен был взять у них кое-какие послания. Итак, он оставил Ровера на одном из уступов, гораздо более узком, нежели дверная приступка, и велел ему ждать и не сваливаться.
      Можете быть уверены, что Ровер приложил все усилия к тому, чтобы не свалиться, с трудом удерживаясь под сильными боковыми порывами ветра, и что все это ему совершенно не нравилось. Он жался к самой поверхности скалы и поскуливал. Словом, это было ужасно неприятное место, никак не предназначенное для пребывания там заколдованных и одолеваемых заботами маленьких собачек.
      Наконец отсветы солнца полностью растаяли в небе. С моря поднялся туман, и в сгущающейся тьме начали загораться первые звезды. И вот, оставив море далеко внизу, круглая и желтая, над туманом всплыла луна и проложила по воде сверкающую дорожку.
      Вскоре возвратился Мью и подхватил Ровера, который уже начал было дрожать от страха. После холодной скалы перья птицы показались ему такими теплыми и уютными, что пес зарылся в них как можно глубже.
      И вот Мью подпрыгнул высоко в воздух над морем, и все чайки сорвались со своих уступов и издали, прощаясь, пронзительный крик, в то время как Мью с Ровером уже устремились прочь от берега вдоль лунной дорожки, протянувшейся теперь прямиком к темному краю мира.
      * * *
      Ровер ни в малейшей степени не представлял себе, куда ведет лунная дорожка, и был в тот момент слишком перепуган и возбужден, чтобы задавать вопросы. Однако он начал уже немного привыкать к тому, что с ним происходят необычные вещи.
      По мере того как они летели над мерцавшим серебряным морем, луна поднималась все выше и выше и делалась все белее и ярче, до тех пор, покуда уже ни одна звезда не осмеливалась светить рядом с ней. И вот уже она одна-единственная сияла на востоке небосклона.
      Было очевидно, что Мью летит по велению Псаматоса и туда, куда пожелал Псаматос; и, очевидно, Псаматос помогал Мью своей магией - ибо тот летел гораздо быстрее и ровнее, чем могут летать самые огромные чайки, даже когда они мчатся наравне с ветром. И тем не менее прошли целые столетия, прежде чем Ровер увидел что-либо еще, кроме лунного сияния и моря далеко внизу. И все это время луна становилась все больше и больше, а воздух все холодней и холодней.
      Внезапно взгляд песика уловил нечто темное на краю моря. Пятно росло, пока, наконец, Ровер не понял, что это остров. Его ушей достиг разносящийся далеко над водой отзвук чудовищного лая, в котором смешались все его возможные оттенки: визг и вой, ворчанье и рычанье, огрызанье и хныканье, тявканье и скулеж, издевка и злоба, лицемерие и мольба... И среди всех голосов выделялся один, самый ужасающий - такой лай могла бы издавать гигантская голодная кровожадная ищейка во дворе дома людоеда. Шерсть у Ровера на загривке внезапно встала дыбом, и он подумал, что вот было бы здорово спуститься туда и полаять со всеми этими собаками вместе взятыми... Но вовремя вспомнил, какой он маленький.
      - Это Остров собак*, - сказал Мью. - Или, иначе, Остров бездомных собак. Сюда попадают все бездомные собаки, которые того заслужили, и еще некоторые, которым просто повезло. Я слышал, для них это совсем недурное место. Они могут шуметь тут, сколько душе угодно: никто не закричит на них, не швырнет тяжелым предметом. Им очень нравится лаять вместе, и они наслаждаются этим замечательным концертом каждый раз, как взойдет луна. Мне говорили, на острове есть костные деревья, плоды которых подобны мозговой кости с сочной сердцевиной. Когда плод созревает, он падает с дерева.
      Но нет, мы летим не туда! Ты ведь понимаешь, что не можешь в полной мере называться собакой, хотя ты уже и не совсем игрушка. Честно говоря, полагаю, Псаматос хорошенько поломал голову, прежде чем решил, что с тобой делать, когда ты сказал, что не хочешь домой.
      * ... Остров собак... Островом собак называется реально существующий "язык" суши, вдающийся в Темзу на юго-востоке Лондона. Свое имя, которое обыгрывает Толкин, он, возможно, получил при Генрихе VIII или Елизавете I, которые во время своего пребывания в королевской резиденции в Гринвиче держали там гончих.
      - Куда же мы летим? - спросил Ровер. Он огорчился, что не сможет поближе познакомиться с Островом собак, особенно когда услышал о костных деревьях.
      - Прямо вверх по лунной дорожке - к краю мира, а затем через край и на Луну. Так сказал старый Псаматос.
      Роверу совсем не понравилась идея лететь за грань мира. К тому же Луна выглядела такой холодной...
      - Но почему на Луну? - спросил он. - В мире полным-полно мест, где я никогда не был. Я ни от кого не слышал, чтобы на Луне были кости или хотя бы собаки.
      - Ну, по крайней мере, одна собака там точно есть - у Человека-на-Луне*. И так как он - человек весьма достойный и, кроме того, величайший из всех магов, у него наверняка должны быть кости для его собаки, а значит, и для гостей, очевидно, найдутся.
      Что же касается того, почему тебя послали именно туда, беру на себя смелость утверждать, что ты узнаешь это, когда придет время, - если не будешь неудачно шутить и все время ворчать.
      Вообще не понимаю, почему Псаматос столь великодушно о тебе заботится. Совершенно не похоже на него делать что-либо без значительной на то причины; ты же ни с какой стороны не выглядишь значительным.
      * ... По крайней мере, одна собака там точно есть - у Человека-на-Луне... Это согласуется с некоторыми традиционными английскими представлениями. Ср.: Шекспир, "Сон в летнюю ночь", акт V: "Вот этот малый Лунный Свет; при нем терновый куст, фонарик и собака". (Перевод Т. Щепкиной-Куперник. Шекспир У. Поли. собр. соч. в 8 т. - М.: "Искусство", 1958. Т. 3. С. 199).
      - Спасибо, - сказал Ровер, чувствуя себя совсем подавленным. Несомненно, очень мило со стороны всяких волшебников так беспокоиться обо мне, хотя иногда это и несколько утомительно. Никогда не знаешь, что произойдет дальше, стоит лишь раз столкнуться с волшебниками и их друзьями...
      - На самом деле это гораздо большая удача, чем того заслуживает какой-то тявкающий щенок, - промолвила чайка, после чего они долго не разговаривали.
      Луна становилась все больше и ярче, а мир под ними - все темнее и отдаленнее. Наконец - и все-таки внезапно - мир кончился, и Ровер увидел звезды, сияющие из черноты у них под ногами. Далеко-далеко внизу ему была видна белая, искрящаяся в лунном свете водяная пыль - там, где водопады переливались через край мира и обрушивались прямиком в пространство. Это заставило песика почувствовать себя еще неувереннее. У него закружилась голова, и он предпочел поглубже закопаться в перья Мью и надолго зажмуриться.
      Когда же он снова открыл глаза, под ними вся, целиком лежала Луна: новый белый мир, сверкающий, как снег, с далеко открытыми просторами, на которых раскинули свои длинные голубые и зеленые тени остроконечные горы.
      На вершине самой высокой из гор, такой высоченной, что казалось, она сейчас проткнет их - именно в этот момент Мью ринулся вниз, - Ровер увидел белую башню.* Расчерченная розовыми и бледно-голубыми узорами, она поблескивала так, словно была сложена из миллионов влажных, мерцающих морских ракушек. Башня стояла на самом краю белой пропасти - белой, словно меловые скалы, и при этом сверкавшей ослепительнее, чем, бывает, сверкнет блик лунного света в далеком окне безоблачной ночью.