На каменном стуле в пещере пустой

Тролль с чавканьем кости жует.

Жует их и гложет год целый, быть может,

Ведь мясо само не придет!

Давай! Глотай!

В горной пещере один он живет,

И мясо само не придет.

Пришлепал тут Том в больших башмаках,

Сказал: «Эй, плати за ту кость, что в руках!

Ведь это мосол от дядюшки Тима,

Давно уж его поглотила могила!

Помост! Погост!

Уж с год, как у нас не видели Тима.

Я думал, его поглотила могила.»

А тролль говорит пареньку: «Погоди!

Я их стащил, значит, кости мои!

Нельзя, что ли, вволю несчастному троллю

Дохлого дяди мосол помусолить?!

Уплесть! Унесть!

Можно ж бедняге старому троллю

Бесплатно с погоста кость помусолить?!»

Но Том: «Ты болтать-то зря прекрати!

Украл наши кости — так живо плати!

Дядин скелет — не бесплатный обед,

Так выкладывай старые кости!

Гони! Верни!

Дядин скелет — не бесплатный обед,

Так выкладывай старые кости!»

Тролль ухмыльнулся и Тому в ответ:

«Я и тебя съем за пару монет!

Могу и задаром сожрать до костей,

Свежее мясо глотать веселей!

Гляди! Беги!

Могу и задаром сожрать до костей,

Свежее мясо глотать веселей!»

Но только собрался он Тома схватить,

Обед между пальцев утек:

Увертливый Том любил пошутить

И дал ему добрый пинок.

Пригнись! Берегись!

Увертливый Том любил пошутить

И дал ему добрый пинок.

Но мясо и кости покрепче скал

У тролля, что кости в пещере глодал.

Троллиный зад не почуял пинка,

Будто ударили в бок валуна.

Ой-ей! Ну и вой!

От смеха схватился Тролль за бока:

Чтоб пальцы спасти, мало тут башмака!

Еле до дома Том дохромал:

Распухла нога — аж башмак не влезал.

А троллю забава вышла на славу,

И кости остались за ним по-праву.

Пинок! Не впрок!

Троллю забава вышла на славу,

И кости остались за ним по-праву!

Тролль одинокий на камне сидит

И грустную песню поет:

«Ну почему же всегда я один,

И никто ко мне не придет?

Всеми покинут я в Дальних Холмах,

О родичах слуху нет

Ни на Заверти, ни на морских берегах,

Уж в памяти стерся их след.

Не пью я пива, и мяса не ем,

И денег не надо мне,

Но в ужасе люд запирает дверь,

Завидев меня в окне.

О, если б поступь вдруг стала легка,

Чтоб все не крушить за собой!

Но сердцем ведь добр я, улыбка светла,

И повар я неплохой!

Нет! Хватит! Не стану я больше хандрить!

Средь хоббитов друга найду!

Помягче ступая, чтоб не навредить,

Край их весь-весь обойду!»

И этой же ночью отправился он

В своих меховых башмаках,

К утру дошагал до Глубоких Нор,

А там уже все на ногах.

Навстречу ему по проулку идет

Миссис Пышка с корзинкой в руке,

И новенький зонтик важно несет.

Тролль скромненько стал в уголке.

«Привет вам, мадам! И добрый вам день!

Как ваши идут дела?»

Но с визгом старушка метнулась за дверь

От страха едва жива.

А рядом староста Пуфф гулял,

Но только шум услыхал —

С испугу малиново-розовый стал

И живо в норку удрал.

Тролль огорчился, но, боль затаив,

«Останьтесь!»— пытался сказать.

Да миссис Пышка, про зонтик забыв,

Забилась уже под кровать!

Пошел тролль на рынок,

Но только его овцы в щель углядели,

Как мигом снесли дощатый ларек,

А гуси на стену взлетели.

Тут фермер Свин кружку пива пролил,

Схватился за нож Билл-мясник,

А пес его Хват, свирепым хоть слыл,

Удрал, хвост поджав, в тот же миг.

Уселся бедняга у входа во двор,

Заплакав в горькой тоске.

Малыш Прыткий Перри залез на забор

И его потрепал по башке:

«Чего разревелся, гигантский чурбан?

Внутри-то похуже, чем здесь!»—

И дружеский троллю отвесил удар.

Тот в улыбке расплылся весь.

Воскликнул: «Перри, мой дорогой!

Скорей прыгай на спину мне!

Галопом умчу я тебя, мальчик мой,

На чашку чая к себе!»

Мальчишка взлетает на плечи к нему:

«Поехали! Я готов!»

Пришлось этой ночью у тролля ему

Немало уплесть пирогов.

Там был и бисквит, и воздушный крем,

Но Перри старался умять

И кекс, и сливки, и сливовый джем,

Хоть стала куртка трещать.

Пел котелок, и грел камелек,

Ужин удался всем,

Перри взялся за отличный чаек,

И чуть не утоп совсем.

Наевшись по горло, спокойно друзья

Смотрели, как уголь горит.

«Хочешь учиться готовить, как я?»—

Тролль пареньку говорит7 —

«Делать печенье и кремовый торт,

И хлебцы, что тают во рту?

Возьми на ночь плед потеплее, вон тот,

А урок начнем по утру!»

«Эй, Перри, где был ты?»— спросили его.

«На чае! — сказал он в ответ. —

Там кремовый торт был вкуснее всего,

Но и к кексам претензий нет.»

«А где угощали-то? В наших краях?

Иль съездил в Пригорье само?»

Но Перри не мальчик в таких делах:

«Сболтнуть вам? Еще чего!»

«Я знаю! — пронырливый Джек закричал, —

Я знаю отлично» где «!

Он к Дальним Холмам вчера ускакал

На старого тролля спине!»

Тут валом в дорогу народ повалил:

В телегах, на пони, пешком, —

Туда, где, по-слухам, уж долго тролль жил,

Где вьется дымок над холмом.

В ворота они принялись колотить:

«Пожалуйста, выйди к гостям!

И кремовых кексиков два или три,

А можно и больше, дай нам!»

«Ступайте! Гостей я сегодня не жду!

И их приглашаю я сам!

А торт мой я только для Перри пеку,

И только по четвергам!

Толпе такой в домик мой не войти.

Ишь, подняли шум и гам!

Все сласти Перри успел уплести,

И их не оставил он вам!

А вас, миссис Пышка, Пуфф, Джек и Свин

Я видеть совсем не хочу!

Нужен мне только лишь Перри один,

Всех прочих и в дверь не пущу!»

Наш Прыткий Перри совсем растолстел

От крема, и торта, и сливок,

Сюртучные пуговицы не у дел,

А шляпа ползет на затылок.

И каждый четверг он у тролля в гостях

Поваренка играет роль.

Все выше становится, шире в костях,

И все меньше кажется тролль.

Скоро известным он пекарем стал,

От Пригорья до Моря поют,

Что хлеба румяней никто не встречал,

Булок лучше нигде не пекут.

Но кремовый торт, признает Перри сам,

Вкуснее того не бывает,

Каким тролль доныне по всем четвергам

К чаю его угощает.

Мар жилище скрывают тени

сырые и гуще чернил,

И глухо сипит звонок у их двери,

когда вас глотает ил.

Да, ил поглотит того, кто смел

Нарушить их мертвый покой

И жижа, где скалятся морды химер,

Сомкнется беззвучной волной.

С топких, вонючих речных берегов

Ивы свисают к воде

Цапли стоят средь больных тростников,

Каркая хрипло во сне.

Сквозь горные стены нелегок ваш путь

К трясине; деревья там серы и стары,

По краю бучил, где тина и муть,

От луны и от солнца скрываются Мары.

Кельи, в которых Мары сидят,

Глубоки, темны, холодны.

Тусклые свечи там слабо коптят,

Там клады скрывают они.

Стены их мокры, капель с потолка,

И тихи-тихи шаги,

Слышится только лишь «криппи-крип-кра»,

Когда к двери крадутся они.

Дверь приоткроют всего на вершок —

И цепкие пальцы ползут…

Встретивши гостя, в слизкий мешок

Свежие кости кладут.

Сквозь горные стены напрасно бредете

К трясине, где в тине деревья гниют.

В ржавом болоте Мар вы найдете

А Мары пищу найдут.

Как мышь сер мой бок

И как дом я высок,

Нос — как большая змея,

И тяжко вздрагивает земля,

Когда я топчу траву.

Деревья трещат, когда я иду,

Шевеля большими ушами,

Жизнь свою не меря годами.

Могучая поступь окрест слышна,

На землю я не ложусь никогда,

Даже когда умру.

СЛОНОМ я себя зову,

Тварей прочих крупнее,

Больше, выше, старее.

Если увидишь меня ты,

Никогда не забудешь меня ты.

Но если не видел меня ты,

Никогда не поверишь в меня ты,

Хоть старым слоном себя я зову

И никогда я не лгу.

Смотрите: вот он, Фаститокалон,

Как остров, зовущий пристать,

Хоть несколько гол он;

Оставим же волны! Давайте на нем танцевать,

На солнце лежать и просто скакать,

Ведь чайки садятся туда!

О, да.

Им не страшна вода.

Они здесь сидят, гуляют, галдят,

Их дело — глупцам намекнуть,

Что можно здесь жить,

Иль просто побыть,

От брызг морских отдохнуть,

Спокойно поспать, кипятка похлебать…

Безумен, приставший к НЕМУ,

И кто костерок, не подумав, разжег

В надежде на вкусный чаек:

Пусть шкура, как рог, но жжет огонек,

И сон ЕГО не глубок.

Качается он на волне,

С чайками на спине,

Но лишь почует ног топоток

Иль жар, сменивший былой холодок,

С ухмылкой сквозь сон

Ныряет ОН

Проворно брюхом вверх,

Топя в пучине всех,

Поймав невежд врасплох.

Ну и подвох!

Об этом знай и не зевай!

Немало других есть чудищ морских,

Но всех опаснее ОН,

Старый Фаститокалон;

Из древнего рода Больших Черепах

Остался один морякам он на страх.

И если вам жизнь дорога,

Совет мой таков: завет стариков

Не нарушать никогда!

Пусть на неведомый остров ваша не ступит нога!

А лучше всего

Не ходить далеко

И дни проводить в веселье

На берегах Средиземья!

Вон тот жирный кот

Спит на диване.

Мышь видит он или же сон

О свежей сметане.

А может мечта его увела

Свободным и гордым

В край, где мявчат, дерутся, рычат

Похожие морды

Ловки и дики, стройны и хитры…

Или в берлогу:

Люди с докучной заботой туда

Проникнуть не могут.

Сильные львы огромны, страшны,

Кровавая пасть,

Лапы проворны и когти остры,

Песочная масть,

Пристальный взгляд и поджарый зад,

Уши торчком.

Корм им не нужен — догонят ужин

Одним прыжком

Ночью в глуши, в тревожной тиши…

Они далеко.

Очень давно за молоко

Воля навек отдана.

Но тот жирный кот,

Хоть в холе живет,

Ее не забыл. Вот.

Был некто, и жил он совсем один,

А время текло, как сон.

Недвижим и нем сидел господин,

И тень не отбрасывал он.

Под звездами лета, под зимней луной

Совы кружились в тиши

И чистили клювы, любуясь собой,

На том, кого камнем сочли.

Но в сумерках серых пришла госпожа

В сером просторном плаще,

И встала пред ним, и стояла, дрожа,

С цветами в пышной косе.

Тут чары сломал он, вскочил и сжал

Деву, и так затих.

А плащ раздулся, темнее стал

И тенью окутал их.

С тех самых пор позабыла она

И лунный и солнечный свет,

В глубь от мира ушла навсегда,

Ни дня, ни ночи там нет.

Но раз в год, когда открывает земля

Тайны провалов своих,

До рассвета танцуют он и она,

И тень их одна на двоих.

Из блеска первой луны, из юного солнца лучей

Боги создали клад песней волшебной своей,

И серебро засверкало в травах просторов степных,

И золото полнило волны бурных потоков седых.

Прежде, чем гном проснулся, дракон расправил крыло,

Или земля обнажила огненное нутро,

Прежде, чем вырыли ямы, в глубоких долинах лесных

Жили древние эльфы, хранители чар колдовских,

И дивные вещи творили, и нет их в мире ценней,

И пели, когда создавали короны своих королей.

Давно те песни замолкли, свершился суровый рок,

Цепи их заглушили, пресек их стальной клинок.

Алчности в темных чертогах чужды песни и смех,

Трясется она над богатством, что копит в тайне от всех,

Валит изделия в груды из золота и серебра;

Тем временем эльфов обитель стала пуста и темна.

В гулкой черной пещере жил старый-престарый гном,

Весь век просидел под горою над золотом и серебром.

С молотом и наковальней расстался он только тогда,

Когда от вечной работы высохла в кость рука.

Чеканил одни лишь монеты и звенья богатых цепей,

Надеясь, что купит этим могущество королей.

Но слух его притупился, и зренье он стал терять,

И скоро гному осталось лишь камни перебирать.

Губы его посерели, и все же в улыбку ползли,

Когда меж скрюченных пальцев алмазы на пол текли.

За стуком их не расслышал тяжкой поступи он,

Когда у реки приземлился юный свирепый дракон:

Огнем дохнул сквозь ворота, от сырости стылой ярясь,

И кости гнома упали пеплом в горячую грязь.

Под голой серой скалою жил старый-престарый дракон,

Сверкая от скуки глазами, лежал в одиночестве он.

Юность давно умчалась, и пыл свирепый остыл.

Сморщенный и шишковатый ящер в изгибе застыл

Над кучей сокровищ, направив к ним думы, и зренье, и слух;

За многие, долгие годы огонь в его сердце притух.

В скользкое брюхо вдавились камни бесценной броней,

Запах монет вдыхал он и блеск освежал их слюной,

Все ценности, что хранились под сенью обширных крыл,

Помнил с первой минуты и ничего не забыл.

На жестком ложе вздыхая, дракон о ворах помышлял,

И в снах своих беспокойных нещадно их истреблял:

Теплое мясо глотал он и кровь горячую пил…

Довольный сквозь дрему собою, уши змей опустил.

Звон кольчуги раздался, но дракон не слыхал,

Как юный отважный воин вызов на битву кидал.

Зубы — кинжалы у змея, а шкура тверда, как рог,

Но полыхнул в подземелье яркий заветный клинок.

Вскинулся ящер, и тут же свистнул жестокий удар,

Тело рассек и мгновенно век старика оборвал.

Сидел на высоком троне старый-престарый король,

Грел бородою колени, слушал суставов боль.

Ни песни, ни вина, ни яства его развлечь не могли:

К тайному подземелью мысли его текли,

Где в сундуке огромном под низким сводом лежат

Золото и алмазы, с боем добытый клад.

Дверь того подземелья засов железный держал,

Проход к той двери тяжелой один лишь владыка знал.

Слава его угасла, и суд неправеден был,

Мечи его приближенных долгий покой затупил.

Замок пустеет, ветшает, запущен дворцовый сад,

Зато под рукой королевской хранится эльфийский клад.

Не слышал рогов он раскаты на перевале в горах,

Не чуял запаха крови на смятой траве в степях…

Замок его полыхает, рыцари все полегли,

В холодной глубокой яме свои он окончил дни.

Лежит в глухом подземелье древний-предревний клад,

За всеми забытой дверью ничей не смущает он взгляд,

К этим угрюмым воротам смертных следы не ведут,

На старых могильных курганах травы забвенья растут.

Мертвых сон не тревожат трели птиц в вышине,

Дует соленый ветер в чистой небес синеве,

Дует над темной горою, где Ночь хранит древний клад,

Пока круг времен завершится и эльфы вернутся назад.

У моря я шел и в прибое нашел

Как звезду на мокром песке

Белый рапан, что морем шуршал,

Трепеща в моей мокрой руке.

Его я качал и гул пробуждал

В его глубине. Буй печальный

Плясал на волне, и зов в тишине

По волнам шел, слабый и дальний

И лодка плыла, пуста и сера,

В приливе несла ее ночь,

«Ждать больше нельзя! Уйти нам пора!»

Я крикнул: «Неси меня прочь!»

Средь водной пыли в туманной дали

Неслась она, словно во сне,

На берег забытый, пучиною скрытый,

К темной чужой стороне.

И мокрый рапан на зыби плясал

И звал, и звал в никуда,

На тайных клыках в прибоя волнах

Ревела, кипела вода.

Пески мерцали, и сетью сияли

Звезды в пучине морской,

А скалы стояли и влажно сверкали

Пеной под бледной луной.

Прибрежный песок сквозь руку потек

Пылью бесценных камней —

Цветенье коралла и звуки опала,

И песнь аметиста в ней.

Но мрачно зиял под крышею скал

Провал пещеры грозящий.

Сквозняк подувал, паутину качал

И гнал в темноте меня дальше.

С холма ручеек по зелени тек,

И свежей была вода.

Вдоль русла в стене к прекрасной стране

Ушел я от моря тогда.

Там вечер вечный, и, словно свечи,

Горят цветы по лугам,

И тени порхают, озера вздыхают,

По низким их берегам

Осинки трепещут, и ярко блещут

Кувшинки в холодной воде,

И ивы свисают, и травы сбегают

К томной уснувшей реке.

У брода рядами листвою-мечами

Ирисы стражу несут,

Колебля лес пик, камыши и тростник

Тихо беседу ведут.

Птицы стонали и причитали,

И шепот шел из пещер,

Тюлени урчали, волны рычали,

И брызгами лед летел.

Пахло зимой. Туман пеленой

Окутал годы мои.

Снег выпал бледный, на берег последний

Сумерки тихо легли.

Здесь лодка ждала, качалась одна

В приливе, кивая кормой.

Лег я на дно, и сразу легко

Ушла она в даль со мной.

По волнам плыла и встречала она

Мертвые корабли.

Большие суда шли мимо всегда,

Молча теряясь в ночи.

И весь долгий вечер летело навстречу

Дальнее пенье ко мне,

И зайцы скакали, меж норок играли,

Снегом белея в траве,

Крались барсуки, вились мотыльки,

Сновали туда и сюда…

А музыка пела, в долине звенела:

Там пляска веселая шла.

Но куда б я ни шел, никого не нашел,

Одно и то же всегда:

Сиплый рожок — и ног топоток,

Звуки бегства — и тишина.

Из трав речных и трав луговых

Мантию сплел я тогда,

Жезл взял с собой и флаг золотой,

Как звезды сверкали глаза.

Увенчан цветами, я встал на кургане

И громко и грозно воззвал:

«Зачем вы молчите? Зачем вы бежите,

Куда бы я не шагал?

Я здесь король! И край этот мой!

И ирисный меч в руке!

Эй, появитесь! Ну покажитесь!

Иль хоть ответьте мне!»

Тут туча пришла, плотна и грозна,

И в черноте я пополз,

Как крот слепой, с согбенной спиной,

То руки в землю, то нос.

Корявый ствол во мраке нашел,

Сучья голы, мертва листва.

У старых корней на год и на день

Остаться пришлось мне тогда

Под уханье сов, в сплетении снов.

Трухой шелестели жуки,

Здесь ветви висели и смутно темнели

У ног моих дождевики.

Но вечной мглы нет, забрезжил рассвет —

И стала видна седина.

«Я должен идти и море найти,

Хоть дорога мне не ясна!

Я очень стар, себя потерял,

Позвольте продолжить путь!»

Ветер рыдал, лохмотья срывал,

И тьма нагоняла жуть.

Руки дрожали, ноги устали,

И старость гнула к земле,

Дождь бил в лицо. Вдруг запах его

Принес весть о море ко мне.

Окна закрыты, и двери забиты,

Дорога пуста предо мной…

Встретил лишь дождь… Я выбросил прочь

Все, что унес с собой:

Горстку песка и белый рапан,

Мертвый теперь и немой.

Он умолк навсегда. не видать никогда

Мне берег земли дальней той.

С тех пор я брожу, как нищий, кружу

По тропам в своей стороне,

Сам себе бормоча, ибо молчат

Те, кто встречаются мне.

Фириэль проснулась, к окну подошла,

Смотрит в серый и хмурый рассвет.

Резок и звонок крик петуха,

Смутны тени и смутен свет.

Темной стеною деревья стоят,

Но листва их еще не видна.

Ветер холоден, кроны едва шелестят,

Щебет птиц, а за ним тишина.

Недвижна дева, как образ в окне,

Но вот длинный луч побежал

С верхушек древесных к росистой траве

И искрами в ней засверкал.

Скользнули тут стройные ноги к дверям

Мелькнули по лестнице вниз,

Летящей походкой по мокрым лугам

Ступали средь радужных брызг.

Камнями горел девичий убор,

Когда та спустилась к реке

И стала у ивы, направив взор

На рябь в бегущей воде.

С ветки сорвался синий удод,

Нырнул и вспорхнул опять,

Кувшинки неспешно вели хоровод,

Тростник стал о чем-то шептать.

Вздыхали пряди волос на плечах,

И в утреннем свете мерцало

Ее отраженье в дрожащих струях…

Вдруг пенье вдали зазвучало.

Тихим эхом светлый хрустальный звон

И хор голосов молодых,

Звуки флейты и рокот струн,

Печальный прозрачный мотив.

Оставив смертным землю разлук,

Средиземье мы покидаем.

Над родиной эльфов плывет чистый звук,

Там колокол с башни вещает.

Здесь вянет трава, облетает листва,

Луна и солнце хиреют.

К нам зов несется издалека

И манит нас силой своею.

Не он ли на берег привлек тебя?«

Тут замерли весла гребцов.

» Пришедшей наша открыта стезя.

Оставь же землю отцов.

Здесь дни твои быстро к концу прибегут,

Лишь это тебе суждено.

Взойди на корабль! Владыки зовут,

И есть еще место одно!«

Корабль показался на глади речной,

Высокий нос золотился,

Лебеди плыли пред ним чередой,

Сзади след пенный вился.

Эльфы весла держали в руках,

Плащи серебристо серели,

И трое меж них в королевских венцах,

Их кудри по ветру летели.

Играли на арфах и пели они,

А весла падали в такт:

» Край наш зеленый в душистой тени,

Где птицы весной гомонят!

Пусть золотая взойдет заря

И в ясный день перейдет!

Прежде чем хлебом одарит земля,

Немало цветов расцветет!«

» Куда вы идете, Прекрасный Народ?

Несет вас речная гладь

В сумерки леса, средь тайных чащоб

Иную обитель создать?

Иль к островам в холодных морях,

Чьи камни гложет прибой,

Жить одиноко на тех берегах,

Где лишь чайки кричат над волной?«

» Нет, о дева! — ответили ей, —

Путь ведет нас последний

Прочь от ваших грозных морей,

От западных гаваней бледных.

Уходим навеки в родные края

Под Белого Дерева сень.

Над берегом, пеной омытым, крыла

Простерла там звездная тень.

Но только дева успела шагнуть,

Ноги в мокрую глину ушли.

Стоит Фириэль. Преградила ей путь

Цепкая хватка земли.

Течением мимо проносит корабль,

И девушка шепчет вслед:

«Я смертная, этой земли я дитя,

И Ее не покину, о нет!»

Вернулась она лугами домой,

И платье с камнями сняла,

В темной одежде с тугою косой

Взялась за дневные дела.

Вечер пришел, и угас, как всегда,

За морем солнечный свет…

Но больше из дома теней никогда

Не звал Фириэль рассвет.

Время неспешной скользит чередой,

Год за годом, за веком век.

По прежнему солнце идет за луной

В долинах Семи быстрых Рек,

И шепчет тростник, и деревьев листва,

Опав, зеленеет опять.

Но эльфы ушли совсем, навсегда,

И песням их здесь не звучать.