Властелин Колец - Приключения Тома Бомбадила

Джон Роналд Руэл Толкиен

Приключения Тома Бомбадила

и другие стихи из Алой книги

В Алую Книгу включено много стихов. Некоторые из них вошли в эпопею «Властелин Колец» или в связанные с нею повести и хроники, но гораздо большее число стихотворений было найдено на разрозненных листках, а кое-что — в записях на полях и пустых страницах. Значительная часть этих набросков представляет собой обыкновеннейшую чепуху, часто неудобочитаемую (даже в тех случаях, когда почерк сам по себе читается легко), или ни с чем не связанные фрагменты. Из таких вот записок на полях и извлечены вирши 14, 11 и 13, хотя лучше всего их характер передают каракули, найденные на странице со строками Бильбо «Когда сквозь муть осенних слез…»:

Под ветром флюгер-петушок

Никак не может хвост поднять.

Дрожит продрогший петушок:

Никак улитки не поднять.

— Жить тяжко! — флюгер признает;

— Напрасно все! — петух поет;

Так стали хором вслух пенять.

Настоящая подборка составлена из старейших отрывков, в основном касающихся легенд и шуток Графства конца Третьей Эпохи, которые, вероятнее всего, были написаны хоббитами, а именно, Бильбо и его друзьями или их прямыми потомками. Авторство, однако, указывалось редко, поскольку отрывки эти, не входящие в эпопею, прошли через многие руки и записаны, скорее всего, со слов.

В Алой Книге говорится, что номер 5 — сочинение Бильбо, а номер 7 — Сэма Скромби. Инициалами С.С. помечен и номер 8, что следует признать правильным; номер 10 также помечен С.С., хотя в данном случае Сэм, скорее всего, просто изменил старый стих из забавного бестиария, весьма популярного среди хоббитов, ибо во «Властелине Колец» сам же Сэм ясно говорит, что стихотворение это относится к широко распространенным преданиям Графства.

Стихотворение номер 3 относится к другому роду произведений, которые очень забавляли хоббитов: сказка или песня, которая, возвращаясь в конце к своему началу, могла повторяться до бесконечности, пока слушателям не надоест. Отдельные образчики подобного рода записаны в Алой Книге, однако большинство их весьма примитивно и необработано. Номер 3 длиннее и завершеннее прочих. Он, вне всякого сомнения, написан Бильбо. На авторство указывает совершенно очевидная связь стихотворения с длинной поэмой, которую Бильбо продекламировал в качестве собственного сочинения в доме Элронда. Раздольская версия «вздорных вирш» была им значительно трансформирована и приспособлена (правда, несколько нелепо) к легендам высших эльфов и нуменорцев об Эрендиле. Бильбо очень гордился и версией и оригиналом, поскольку размер их, похоже, придумал сам. Приведенное в этом сборнике более раннее произведение относится, по-видимому, к тому времени, когда Бильбо только что вернулся из своего путешествия. Хотя в нем и заметно влияние эльфийских преданий, оно едва сказывается, да и использованные в стихотворении имена (Деррилин, Белмариэль, Телламин, Фантазиель) совершенно не эльфийские, а лишь придуманы в эльфийском стиле.

В прочих стихах заметно влияние событий конца Третьей Эпохи и расширение горизонтов Графства благодаря контактам с Раздолом и Гондором. Стихотворение номер 6, помещенное непосредственно за песенкой Бильбо о Лунном Деде, и последнее, номер 16, восходят к гондорским источникам. Они явно отражают обычаи людей, живущих на побережье и привычных к рекам, которые впадают в море. Так, в номере 6 содержится упоминание о Дивногорье (известный «ветрам всем открытый залив») и о колоколе приморской крепости Тирит-Аэор в Дол-Амроте. В номере 16 говорится о «семи быстрых реках» note 1, что текут к морю в Южном Королевстве, и названо имя на высоком языке Гондора — Фириэль, смертная женщина. note 2 В Дол-Амроте и на Прибрежье сохранились многие обычаи древнейших их обитателей — эльфов, а из гавани в устье Мортонда «западные корабли» уплывали всю Вторую Эпоху до самого падения Эрегиона. Таким образом, оба стихотворения являются лишь переделками южных источников, хотя Бильбо мог услышать последние и в Раздоле. Номер 14 также связан с преданиями Раздола, эльфийскими и нуменорскими, о героических днях конца Первой Эпохи. Пожалуй, в нем отразилась нуменорская легенда о Турине и гноме Миме.

А вот номера 1 и 2 явно родились в Забрендии: в них масса сведений и об этом крае, и о чащобах Леса, и о долине Ветлянки. note 3 Ни один хоббит к западу от грибных угодий не знает столько. Стихотворения показывают также, что забрендийцы были знакомы с Томом Бомбадилом, note 4 хотя, без сомнения, столь же мало подозревали о его могуществе, как население Графства — о могуществе Гэндальфа. И тот и другой рассматривались хоббитами как доброжелательные личности, быть может, несколько таинственные и непредсказуемые, но и не в последней степени забавные. Номер 1 — более раннее произведение, составленное из различных хоббитонских легенд о Бомбадиле. Сходные предания использованы и в номере 2, хотя доброжелательное подшучивание Тома над его знакомцами обратилась здесь в едкие насмешки, не без юмора, но с оттенком угрозы. Этот стих сочинен, вероятно, много позднее, уже после появления Фродо и его спутников в жилище Бомбадила.

Собственно хоббичьи стихотворения, здесь представленные, обладают двумя главными общими чертами: пристрастием к иноземным словечкам и к ритмическим или рифмовым сложностям. При всем своем простодушии хоббиты явно уважают такие вещи, как добродетель и любезность, хотя качества эти — в основном лишь имитация учтивости эльфов. Данные стихи также, по крайней мере на первый взгляд, легкомысленны и фривольны, но при чтении временами возникает неловкое ощущение, что подразумевается в них больше, чем высказывается. Исключение составляет только номер 15, явно хоббитанского происхождения. Это наиболее позднее произведение, относящееся к Четвертой Эпохе, включено тем не менее в сборник, ибо чья-та рука накорябала в конце «Сон Фродо»— весьма любопытная отметка. Она указывает, что стихотворение (вне всякого сомнения, сам Фродо его не сочинял) ассоциируется с темными, тягостными видениями, посещавшими Фродо в марте и октябре в течении последних трех лет. Но оно созвучно и другим преданиям о хоббитах, зараженных «безумием странствий», которые, если когда-либо и возвращались, чувствовали себя неладно и неуютно на родине. Море всегда и всюду присутствует на заднем плане в любых хоббитских сочинениях, но страх перед ним и недоверие ко всем эльфийским легендам в Графстве Третьей Эпохи преобладали, и настрой этот не вполне исчез после событий и перемен, завершивших Эпоху.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТОМА БОМБАДИЛА

Жил-был Том Бомбадил — развеселый малый

В ярко-желтых башмаках, в синей куртке старой,

И в зеленом кушаке, и в чулках из кожи,

В острой шляпе, и перо есть на шляпе тоже.

Он на горке поживал, где родник Ветлянки

В чащу ручейком сбегал прямо по полянке.

Как-то летнюю порой старый Том, гуляя,

В заливных лугах кружа, лютики срывая,

Травкой щекоча шмелей, что в цветах гудели,

Засиделся у реки: воды так блестели…

Борода висит в воде, прямо как на грех.

Золотинка, дочь Реки, тут всплыла наверх…

Ловко дернула она. Том в кувшинки — плюх!

Ну барахтаться, хлебать, булькать — фух! да ух!

— Эй, Том Бомбадил! Ты на дно собрался?

Пузырей тут напускал, тиной расплескался,

Быстрых рыбок разогнал, диких уток тоже…

Шляпу, глянь-ка, утопил! И перо к тому же!

— Ты достань-ка мне ее, милая ундина!

Бомбадилу нипочем лужица и тина.

А потом назад ныряй в омут свой тенистый,

Спи себе там средь корней старых ив ветвистых!

Золотинка ускользнула в дом подводный, к маме,

Том остался у реки в шляпе и кафтане.

Он на солнышке присел: отдых Тому нужен,

Чтоб просохли башмаки и перо к тому же.

Тут проснулся Старец Ива, начал песнопенье,

Крепко Тома усыпил под ветвистой сенью,

В щель тихонько засосал — крак! — нет двери туже.

Том пропал, и башмаки, и перо к тому же.

— Эй, Том Бомбадил! О чем размышляешь?

Посидеть в моем нутре разве не желаешь?

Щекочи меня пером, а я воды напьюсь,

И капелью на тебя по трещинам прольюсь!

— Ну-ка, выпускай меня, Старец Ива, душка!

Корни старые твои, право, не подушка!

Пей речную воду всласть, набирайся силы,

Сон тебе хочу послать, как ундине милой.

Старец Ива задрожал, речь ту услыхав, —

Вновь на волю старый Том вылетел стремглав.

Скрипнув, вмиг сомкнулась щель, замерла листва…

По Ветлянке вверх пошел Бомбадил тогда.

На опушке посидел, где и свет и тень,

Свист и щебет певчих птиц слушал целый день.

Бабочки вились над ним, солнце опускалось,

Туч угрюмых пелена в небо поднималась.

Мелкий дождь заморосил и вдруг хлынул бойко,

Гладь речную замутил, пузырей-то сколько!

Том пустился наутек под тугой капелью

И в укромную нору спрятался скорее.

Жил в норе Барсук седой, черные глазищи,

С сыновьями и с женой. Холм изрыл до днища.

Он за куртку Тома — хвать! — и скорей в туннели

Поволок, в земную глубь от передней двери.

В темном тайнике своем заворчал сердито:

— Ну, Том Бомбадил, вот теперь мы квиты!

Ты зачем вломился в дом непрошенно-незванно?

Поищи-ка путь наверх! Будет нам забавно.

— Ну-ка, выводи меня, Барсук-барсучище!

Землю с лапок отряхни, вытри нос почище!

К задней двери проводи в зарослях терновых,

Сам же спать скорей беги, слов не жди суровых:

Золотинка крепко спит, Старец Ива тоже.

Препираться мне с тобой, право, тут негоже!

Испугались барсуки, извиняться стали,

Ход удобный к задней двери мигом показали.

Сами дрожкою дрожат: юркнули в нору,

Глиной стали затыкать каждую дыру.

Дождь прошел, в умытом небе легкой дымки вязь.

Бомбадил домой пошел, в бороду смеясь.

Ставни настежь распахнул, в комнату войдя.

Мотыльки тотчас порхать стали вкруг огня.

А в окошках свой заводят звезды хоровод,

Тонкий месяц с небосвода уплывет вот-вот.

Тьма сгустилась над холмом. Том свечу берет,

К двери по скрипучим доскам с песнею идет.

Холодом дохнула ночь: — Слушай, Бомбадил!

Зря ты о Могильном Духе, весельчак, забыл!

На свободе я опять, из кургана встал,

Где источенных камней щерится оскал.

Унесу тебя с собой, румянец прочь сгоню,

В склепе смрадном под землей навек окостенею!

— Прочь! Немедля дверь закрой! Сгинь в немую тьму!

Слушать твой загробный хохот Тому ни к чему!

В землю, скрытую травой, кости уноси!

Золотинка видит сны, спят и барсуки,

Старец Ива задремал, и тебе спать вскоре.

Клад могильный свой храни и былое горе!

Дух Могильный тут вздохнул, тяжко застонал,

И в окошко с воем выплыл, темной тенью стал,

Прочь помчался над холмом, словно филин-тать,

Чтоб в кургане одиноком ребрами стучать.

Бомбадил же лег в кровать, по уши укрылся,

Крепче Старца Ивы мигом в дрему погрузился,

Носом начал выводить звонкие рулады.

Так уютно, сладко спать все бы были рады.

На рассвете он вскочил, песней солнце встретил,

Сыр бор, волглый дол в песне той приветил,

Быстро куртку натянул и чулки из кожи.

Где же шляпа? Здесь. Перо есть, конечно, тоже.

Вот он, Том Бомбадил, развеселый малый,

В ярко-желтых башмаках, в синей куртке старой.

Тома похищать никто больше не желает,

По Ветлянке, по холмам, в чаще он гуляет,

В лодке плавает своей, нюхает кувшинки…

Но однажды старый Том похитил Золотинку.

В тростниках ундина пела матери напевы,

Кудри пышною волною стан скрывали девы.

Крепко обнял Том ее. Ну переполох!

В рассыпную удирают выдры, как горох,

Цапли в крик, тростник трепещет, дева вся дрожит…

— Душенька, пойдешь со мной! — Том ей говорит:

— Стол накрыт: там желтый мед, белый хлеб и масло,

В окнах розы и жасмин, значит, все прекрасно.

Позабудь родных озер мокрые цветы,

Здесь любви тебе не встретить и не обрести!

Свадьбу весело и споро Бомбадил сыграл,

Пел, свистел, играл на скрипке. Шляпу, кстати, снял.

В праздничный венок он вплел желтые кувшинки.

Было искристо-зеленым платье Золотинки,

Ирисы и незабудки в волосах синели.

Бомбадил с невестой милой рядышком сидели.

Ламп уютен желтый свет, а постель бела,

Золотистая, как мед, выплыла луна.

На лужайке под холмом пляшут барсуки,

Старец Ива тянет к окнам веточки свои.

Тихо в сонных тростниках Мать-Река вздыхает,

Слушая, как Дух Могильный стонет и рыдает.

Бомбадилу нипочем все ночные звуки:

Трески, вздохи, шепоток, шорохи и стуки.

На рассвете он вскочил, песней солнце встретил,

Сыр бор, волглый дол в песне той приветил.

На пороге он сидит, хлопает лозинкой,

Рядом золотые кудри чешет Золотинка.

ЛОДОЧНАЯ ПРОГУЛКА БОМБАДИЛА

Начал старый год желтеть, Запад ветер шлет,

Листьев бука видит Том медленный полет.

— Что ж, пусть ветер гонит прочь летние деньки,

Том не будет ждать тепла, сидя у реки!

Лучше лодку починю: пусть она плывет

По Ветлянке вниз, а там — как уж повезет!

Птичка села на сучок: — Слышу, слышу Том!

Знаю, знаю, что тебя манит, гонит вон!

Полечу и просвищу, пусть встречает он!

— Цыц, болтушка! Вмиг тебя ощиплю и съем,

Чтоб секреты ты мои не носила всем.

Если скажешь Старцу Иве куда Том плывет,

То зажарю на лозинке! Вот что тебя ждет!

Иволга, тряхнув хвостом, с ветки: — Фьюти-чу!

Излови, и жарь потом! А я улечу!

Кому надо на ушко вестку прошепчу:

«К Сходу вечером спустись, не ложись в кровать!

Торопись! Торопись! Время пировать!»

Улыбнулся старый Том: — Мысль-то неплоха!

Тот иль этот выбрать путь? Поплыву туда!

Лодку быстро залатав, весла он поставил,

Из укромной бухты в реку нос ее направил,

В камышах нашел дорогу, в гуще ивняка,

Где, чуть выше, с суши в воду клонится ольха.

По теченью Том поплыл с песней: — Тилли-велли!

Ну, Ветлянка, обходи омуты и мели!

— Эй, Том Бомбадил, куда уплываешь?

Ты про что в своей лодчонке песни распеваешь?

— Может быть, в Брендидуин вынесет Ветлянка,

Там друзья у камелька близ Сенной полянки.

Добрый маленький народ бед лихих не знает,

Временами Бомбадил к ним в гости наезжает.

— Передай привет родным, вести привези!

Кстати, не забудь узнать, где лучше караси!

— Вот еще! — смеется Том. — Ишь какой хитрец!

Я сейчас гребец, зевака, только не гонец!

— Ах, ты так, нахальный Том?! Плавает, скажи-и-те!

На корягу чтоб наткнулся ты в своем корыте!

— Ну-ка, придержи язык, Голубой Удод!

Важничает тут на ветке — прямо знатный лорд!

Рыбьей косточкой пригладь алый галстук свой,

После в грязное гнездовье улетай, домой!

Видел я, что раз удода раздевали галки:

Живо перья ободрали. И конец рыбалке!

Клюв захлопнул вмиг Удод, и глаза прикрыл,

Тут проплыл под самой веткой в лодке Бомбадил.

Живо в небо взмыл разбойник: фр-р, и нет его,

Только в спешке обронил синее перо.

Том поймал его, подумал, к шляпе прикрепил:

— Старое поизносилось! Цвет же очень мил.

Забурлила вдруг вода, круги бегут везде.

Том весло взметнул и — шмяк! — чью-то тень в воде.

— Фух! Том Бомбадил! Здрасьте, добрый вечер.

В лодке, чай? Ну, окуну за такую встречу!

— Ты кому грозишь, усач? Я ж верхом вскочу,

Крепкой хваткой на спине шкурку-то спущу!

— Фи, Том Бомбадил! Мигом уплыву,

Маме, папе, сестрам, братьям новость прореву:

«Том совсем с ума сошел! Надо ж по Ветлянке

Выгребает, ноги врозь, в старенькой лоханке!»

— Я Умертвию тогда запах выдры дам!

В кольцах желтых посидишь год-другой, а там

Мама сына не узнает даже по усам.

Молод Тома задирать ты! Хныкать будешь сам.

— Вух! — профыркал недопесок, мордою мотнул,

С громким всплеском под кормою ловко поднырнул.

Брызги Тома окатили, лодка заплясала…

Прятался усач, пока песня затихала.

Остров Эльфа миновал Том, глядь — за ним плывет

Лебедь гордый, хмуро смотрит, клекот издает.

Том смеется: — Старый ковш! Что, пера не видишь?

Поистерлось! Дай другое! Тома не обидишь.

Длинношеий! Ишь, фырчит, словно в горле ком!

Научись речам учтивым, песни пой потом!

Коль воротится Король, твой надменный вид

Он в пруду своем клеймом мигом усмирит!

Лебедь громко зашипел, крылья распустил,

Начал лодку догонять… Только Том уплыл!

А Ветлянка унесла к устью Бомбадила,

У порога там она пеной забурлила.

В брызгах бешеной реки лодка, словно пробка,

До причала донеслась прямо к Загородке.

— Эй, гляди! Том Лесовик — борода лопатой

К Брередону, братцы, мчит! Все сюда, ребята!

— Берегись! Лесных гостей мы не привечаем,

Нарушителей границы стрелами встречаем!

Переплыть Брендидуин здесь никто не смеет!

— Фу, обжоры! Бомбадил просто вас жалеет!

Помню, стоило козе рядом показаться,

Хоббиты вмиг принимались в землю зарываться.

Прячетесь, коль тень свою ночью углядите,

Орков, вот, на вас нашлю — мигом убежите!

— Ладно, Лесовик, болтай, раз не из пугливых:

В шляпе старенькой твоей три стрелы красивых!

В Брередон-то ты зачем? Коли за пивком —

Бочки наши глубоки! Ляжешь под столом!

— Нет, в Ивлянку думал я к вечеру попасть,

Да стремнина тут такая — как бы не пропасть!

Если ялик мне дадите, вас благословлю,

Много дней счастливых, тихих хоббитам пошлю!

Алым вспыхнула вода и темной притворилась,

Как за Западным Уделом солнце закатилось.

Схода лесенка пуста, пристань в дымке тает…

Том бурчит: — Ну и дела! Весело встречают!

В темноте по тракту он долго пробирался:

В Камышном свет замелькал; скрип колес раздался.

«Кто тут?!»— оклик слышит Том, да ухом не ведет —

Пони стали, ну а он знай себе бредет.

— Гей там! Ты зачем, чужак, шляешься без спросу?

Уж давненько к нам бродяги не казали носу.

Стрелы в шляпе, — знать, тебя кто-то уж застиг

На участке. Подь сюда! Чего тебе, старик?

Коли думал нашим пивом поживиться без гроша, —

Двери будут на запоре, не получишь и глотка!

— Тихо, тихо, шерстолапый. Худо ты встречаешь!

Обленился! В нужный час выйти забываешь!

Ах ты, старый толстый плут! На ходу пыхтит, —

Так с повозки (ну мешок!) встречным всем хамит.

Ой, смотри! В чужие дали песней уведу!

Впрочем, нищий не разборчив: стерпит и балду!

Ладно, чудик, руку дай. Кружка за тобой!

Друга в сумерках узнать мог бы, милый мой!

Из харчевни вкусный, сытный запах выплывает,

Но Бирюк свою повозку мимо направляет:

По проселочной дороге с грохотом промчался,

Бомбадил в его тележке прыгал и качался.

Звезды на небе сияют, в кухне лампа светит,

Чтоб ночной скиталец сразу мог ее приметить

Все домашние отца у дверей встречают,

Кланяются сыновья, дочки приседают,

Жена кружки подает, гостя вводят в дом…

Дальше ужин, много песен, шуток, а потом

Танцы просто до упаду. Скачет сам Бирюк!

В смех жена, а Том за трубку, дочки пряжу вьют.

Поздно спать все разошлись по лавкам и кроватям.

Том, Бирюк сидят вдвоем: долго толковать им

О холмах и старых башнях, скалах и пригорках,

Хлебных всходах, ячмене, севе и уборках,

О кузнечном ремесле, ценах и помолах,

И о Пригорянских сплетнях, случаях веселых,

Шорохе ночной листвы, ветре в соснах длинных,

Гордых Стражах у Реки, о тенях трясинных.

Наконец Бирюк заснул; спит огонь, спит дом,

Рано утром Том исчез, как невнятный сон:

Грустный и смешной, к тому ж с неким смыслом тайным.

Ливень смыл его следы, быстрый дождь случайный.

У Схода не был Бомбадил и на Сенной полянке

Не появлялся, песен звук не несся по Ивлянке.

Три дня у пристани одна его лодчонка мокла,

А как-то на заре ее свели от Загородки.

Видали хоббиты: с утра там выдры суетились,

Разгрызли фалинь, а потом к Ветлянке удалились.

Остров Эльфа показался. Лебедь тут как тут:

В клюв бечевку взял, а лапы знай себе гребут.

Гордо лодку поволок он, выдры плыли рядом,

Старца Иву не тревожа ни волной, ни взглядом.

Голубой Удод уселся важно на носу.

Иволга с кормы свистела фьюти-тьюти-тю

В бухту Тома дотащили весело лодчонку.

— Рыбка-то без плавников! — усач заметил тонко.

Вот тебе и тилли-велли! Позабыли весла!

Ох, нескоро от причала старый Том унес их!

ПРИКЛЮЧЕНИЯ СТРАНСТВУЮЩЕГО РЫЦАРЯ

Жил бродяга-весельчак,

Он гонец и он моряк.

В новой лодке как-то раз

Апельсин себе припас,

Взял овсянку также он,

Майоран и кардамон,

Лодку всю раззолотил

И лавандой надушил.

Ветры странствий он позвал

И наказ им крепкий дал:

За семнадцать рек нести

Лодку, к цели привести.

Берег он достиг один,

Где клокочет Деррилин.

Скалы, что поток несут,

Счет лет к вечности ведут.

По траве лугов пришел

В тень, где мрачный косогор

В горы вел, и по горам

Он блуждал то там, то сям.

Сел на камень и запел,

Что остался не у дел.

Бабочка летела мимо,

Он назвал ее красивой,

Попросил развеять грусть, —

Отказала. Ну и пусть!

Стал он магию учить,

Как ковать, как ткать и шить.

Чтобы бабочку поймать,

Дымку-ткань сумел соткать,

Жучьи крылья сшил из кожи,

Ласточкины сделал тоже.

Он догнал ее, смутил,

В паутинку изловил.

Лилии цветок сорвал,

Из него шатер создал.

На кровать им дал цветов

Молодой чертополох.

Платье свадебное было

Ослепительно красиво.

Самоцветные каменья

Он низал ей в ожерелье…

Но шалунья прихотлива,

Легкомысленна, сварлива, —

От домашних громких ссор,

Грустный, в горы он ушел.

Все обдумал, встрепенулся,

Улетел и не вернулся.

Он на ласточкиных крыльях

Много островов обильных

С ноготками, с родниками

Пролетел — и до свиданья!

За море в Белмариэль,

Телламин, Фантазиэль

Он уплыл, чтоб воевать

И набеги совершать.

Белый шлем и алый щит,

Изумрудный меч блестит

Яркой молнией в глазах,

Всем соперникам на страх.

С эльфами волшебных стран

Рыцарей он побеждал,

С пылкой яростью в очах

Звавших биться на мечах.

Панцирь был из хрусталя,

Ножны — цвета серебра,

А копье из эбонита,

Стрелы же из малахита.

Он стрекоз всех покорил,

Парадиз освободил.

После бился с рогачами,

Пчелами и усачами,

Ценный приз завоевал:

Золотые Соты взял.

На кораблике-листочке

Под навесом из цветочка

Песнь победы распевал

И доспехи начищал.

Одинокий островок

Чем-то вдруг его привлек.

Там была лишь тишина

И цветущая трава.

Побродив совсем немного,

Он отправился в дорогу,

И вернулся наконец

В дом свой, мешкотный гонец.

Только странствуя, любив,

Массу подвигов свершив

Из последних самых сил,

Он забыл, зачем ходил!

И пришлось бедняге снова

Выводить свою гондолу…

Он же просто весельчак,

Путник вечный и моряк.

ПРИНЦЕССА МИ

Милее, чем Ми,

Принцесс не найти.

И эльфы пели о ней:

Кудри увиты

Жемчуга нитью,

Но перлов этих светлей

Золотое шитье

Тонкой шали ее,

Вкруг шейки звезды блестят.

Светится дальним

Лунным сияньем

Малютки воздушный наряд.

Прозрачной слезой,

Алмазной росой

На поясе камни горят.

Под серым плащом

Скрывается днем,

И темен ее капюшон.

Но светлою искрой,

Яркой, лучистой,

Ночью сверкает потом.

Туфли малютки

Тонки и хрупки,

Но быстро мелькают они

По озерному льду.

На зеркальном полу

Танцует принцесса Ми.

То плавно кружит,

То словно летит,

И звон хрустальный идет,

Когда ее ножка,

Помедлив немножко,

Встречает прозрачный лед.

Ночной небосвод

Над бездною вод,

И темны вокруг берега.

В танце кружа,

Нагнулась она:

Под нею легка и мила

Кружится Ви,

Прелестна, как Ми,

И смотрит ей прямо в глаза.

Одета как Ми

Прекрасная Ви,

Но чудо — плывет она

Вниз головой

Под темной водой,

И нет у колодца дна.

А Ви дивится:

Как может случиться,

Что Ми без поддержки плывет

Вниз головой

Над темной водой,

Там, где звезд хоровод?

О, как же тут быть?

В небо уплыть

Не может никто из них.

На звонком льду,

Зеркальном полу

Смыкаются туфельки их.

Но нет той земли,

Где бы могли

Вместе быть Ви и Ми.

И вот, как всегда,

Принцесса одна,

И пляшет, как прежде она:

В древнем обряде,

С блеском во взгляде,

В лунном наряде

Искоркой кружится Ми.

В лунном наряде,

С блеском во взгляде,

В древнем обряде

Искоркой кружится Ви.

КАК ЛУННЫЙ ДЕД ЗАСИДЕЛСЯ

Там, где вверх идет бугор,

Добрый постоялый двор

Пивом славен на весь свет.

Как-то ночью Лунный Дед

Заглянул на ор.

А у конюха был кот,

С пьяных глаз пиликал тот:

То мурлыкал, то пищал,

То так просто струны драл,

Потешал народ.

У трактирщика был пес,

Шутки тот любил всерьез:

Там, где началась потеха,

Просто умирал от смеха,

И на брюхе полз.

И корова там жила,

Гордо голову несла,

Но от музыки дурела,

Как от эля, свирепела,

И в присядку шла.

Украшал воскресный стол

Там серебряный прибор:

Были в нем большие ложки,

К ним под пару также плошки

Радовали взор.

Вдрызг напился Лунный Дед,

Начал кот урчать,

Ложки-плошки на столе,

Пес с коровой во дворе

Принялись скакать.

Лунный Дед еще хлебнул,

И отправился под стул.

Хмель свой засыпает,

А меж тем светает,

Ветерок подул.

Конюх тут и говорит:

— Кот, а в небе-то горит!

Кони Деда ржут с испуга,

Их упряжка держит туго,

А хозяин спит!

Кот так громко заиграл,

Что и мертвый бы тут встал.

Скрипка все быстрей поет,

Конюх пьяницу трясет:

— Дед! Никак проспал!

Покатили старика по холму,

Зашвырнули второпях на луну,

А коней упряжка вслед побежала,

А корова, как олень, прискакала

И запела прямо в такт: — М-му-у!

И еще быстрее стала скрипка напевать,

Пес не выдержал и начал подвывать,

Кони на головы встали,

Постояльцы повскакали

И давай плясать!

Струны лопнули со звоном под смычком,

Вверх подпрыгнула корова кувырком,

И взлетела легче мошки,

А в серебряные плошки

Улеглись простые ложки.

Укатилась тут луна за бугор,

Солнце кинуло на землю свой взор:

— Что такое? Время, вроде, вставать,

Ну а все идут, зевая, в кровать?

Засиделся постоялый этот двор!

КАК ЛУННЫЙ ДЕД ПОТОРОПИЛСЯ

У Лунного Деда опаловым светом

Лучится корона и борода,

Одежды мерцают и жемчуг сверкает

Вкруг вышитого кушака.

Но в сером плаще он угрюмо бродил,

Верь ты мне иль не верь,

И хрустальным ключом наконец отворил

Из кости слоновой дверь.

Вздохнув тихонько, спустился легонько

По лестнице тонкой и кружевной.

Здесь он спокоен и очень доволен

Своей затеей шальной.

К блеску алмазов он вкус потерял

И устал от башни своей,

Сияющей светло средь палевых скал

На голой лунной горе.

Дед все отдать рад за рубин и гранат

Для бледной короны своей,

За синий сапфир, изумруд и берилл,

И искры цветных камней.

Очень скучно к тому же всегда одному

Взирать на мир золотой,

Который, гудя и стирая тьму,

Кружится над головой.

При полной луне в живом серебре

Огонь он увидеть мечтал:

Вместо белых лучей бесцветных камней

Чтоб красным и теплым сиял,

Багровый и алый, и цвета жара,

И чтобы жгли языки,

И чтобы сверкало, как пламя пожара,

Небо бурной зари.

У Деда есть синь прозрачных глубин,

Цвет дальних лесов и покой…

Грезит он в тишине о людской суете

И крови багряной людской.

Он песен хотел, и смех чтоб звенел,

Горячей еды и вина,

Снежинки глотая и их запивая

Призрачным светом луча.

Мечтая о мясе и пуншевой чаше,

Под ноги Дед не глядел,

И с лестницы скользкой старец неловкий

Как метеор полетел.

Падучей звездой в ночи голубой

Сверкнул он, падая вниз,

И угодил, брызнув пеной морской,

В ветрам всем открытый залив.

Чтоб не раствориться и не утонуть,

Он начал вздыхать о луне,

Но тут рыбаки бедолагу нашли

Качающимся на волне,

Закинули невод и быстро на борт

Втянули нежданный улов.

А Лунный Дед светом зеленым мерцал,

И вода текла с рукавов.

Против воли, его опять одного

С рыбой на берег свезли.

«Ступай, куда надо. Город тут рядом,»—

Сказали, и в море ушли.

Помочь старику дела нет никому,

Лишь колокол тренькнул раз,

Отметив, что он тут бродит кругом

В неподобающий час.

Погашен весь свет, и завтрака нет,

Знобка рассветная марь,

Пепел вместо костра, и грязь, не трава,

Вместо солнца — в проулке фонарь.

Никто не идет и никто не поет,