РЕВОЛЮЦИОНЕР —

ЭТО ПОКОЙНИК В ОТПУСКЕ!

Мне есть чем похвастаться перед будущими внуками (если они у меня, конечно же, будут). Ведь я участвовал в знаменитой драке нацболов с охраной посольства США в Москве во время ноябрьской демонстрации 199… года.

Охранники были черные, нигеры. На ломаном английском мы пытались объяснить им, что выступаем за равноправие всех народов, несмотря на их цвет кожи. Мы предлагали им послать в жопу своих капиталистов и вновь поднять «черную» волну протеста. Тем более что у них есть боевое оружие.

Негры в ответ на наши пламенные речи попытались отделать нас дубинками. Тогда и началась настоящая Куликовская сеча. Нам отступать было некуда, за нами – Москва.

Я изловчился и хорошим ударом арматурины по голове повалил двухметрового нигера на землю. Остальные блэки удрали за ворота посольства и стали звать подмогу по своим сраным рациям.

Но прежде чем к ним прибежала подмога, мы успели немного попинать продавшегося белым черномазого. И спокойно разошлись по домам. Тут-то нас и сцапали менты.

Участников махаловки раскидали по разным КПЗ. А я, как самый залупистый, угодил в Бутырку.

Моего отца вызвали в Москву официальной повесткой. Не знаю, сколько бабок выложил он ментам, юристам и адвокату, но дней через десять после его приезда меня под залог выпустили на свободу.

Ни в момент освобождения, ни в аэропорту, ни в самолете, ни по приезде домой отец не проронил ни слова.

Только поздно вечером, после семейного ужина, уходя в свой кабинет, он четко произнес, не глядя в мою сторону:

– Ближайшие дни я буду занят. У меня много срочной работы. Но в пятницу я хочу с тобой серьезно поговорить.

И хлопнул дверью кабинета так, что у мамы, как штукатурка со стен, посыпалась с лица косметика.

Однако грех юродствовать – мама была единственным человеком в этом доме, кто искренне обрадовался моему возвращению. Увы, она играла здесь второстепенную роль домохозяйки при деловом муже и нарушить эту свою социальную роль не решилась бы, даже если бы нам всем угрожала настоящая опасность.

Мы проговорили с ней почти до утра, пока я не уснул за столом на кухне, положив голову на руки. Она сказала, что у меня на голове появились первые седые волосы. Я ответил, что это не мои. Эту седину мне дали поносить. Там, в московской тюряге.

Пятница наступила неожиданно быстро. Перед тем как отправиться на экзекуцию, я наклеил на язык одну за другой сразу три марки кислоты. (Грешен, в столице я основательно пристрастился к ЛСД.) Да и дискотека, видимо, мне сегодня предстояла чумовая.

Кажется, это был мой последний разговор в этом доме с моим номенклатурным папочкой.

Утром он поразил меня тем, что официально, через своего помощника, вызвал в свой домашний кабинет.

Комната, где он сидел, была обставлена европейской мебелью и высококлассной видео– и аудиоаппаратурой, с компьютером на офисном столе (кстати, на компе он так и не научился толком работать). Все пространство было буквально утыкано факсами, ксероксами, принтерами, пейджерами, сотовыми телефонами и прочими достижениями цивилизации.

В кабинете и состоялся наш семейный педсовет. На повестке дня было три вопроса. Первый – возвращение блудного сына.

Второй – что нам с этим блудным сыном делать?

И третий – а не послать ли нам его по факсу и куда подальше?

На педсовете присутствовали: моя дорогая и безгласная мамочка, мой нахальный, злорадно улыбающийся, прилизанный младший брат (не по годам умный мальчик, далеко пойдет, если сразу не споткнется).

Председательствовал Луи Цайфер квартирного масштаба, Мефистофель местных лавочников, Вельзевул районного предпринимательства, Сатана бизнес-планов, рекламных кампаний и менеджмента, бывший номенклатурный работник среднего звена, человек с большой буквы, Мой Дорогой И Горячо Любимый Папочка.

Ну и, конечно, я, позор древнего рода.

– Мне надоел твой подростковый и непреходящий идиотизм, – устало сказал отец, снимая очки-хамелеоны и на моих глазах превращаясь в розовый куст с головами рыб-пираний вместо бутонов. – Ты просто непробиваемый кретин. Своими поступками и вызывающим поведением ты позоришь нашу семью и фамилию. Теперь любой репортеришка считает своим долгом задавать мне вопросы о моем отношении к твоим подвигам. Говорю прямо: ты мне надоел. Я очень занятой человек.

У меня нет лишнего времени и средств, чтобы постоянно вытаскивать тебя из прокуратуры и милиции, – произнес он после небольшой паузы, спускаясь с потолка на тончайшей паучьей нити. Теперь он превратился в гигантского многорукого паука в цилиндре и смокинге. – Хватит. Моему терпению пришел конец. Со всей ответственностью заявляю, что у меня больше нет старшего сына.

Рекламная пауза.

Сами собой включаются тысячи, миллионы факсов, принтеров, пейджеров, сотовых телефонов и ксероксов, притаившихся во всех углах огромного кабинета, и в бешеных количествах на разные лады начинают размножать последнюю фразу:

И проч., и проч., и проч.

(Мама падает в обморок, братец в маске оскорбленной добродетели бежит за водой и валерьянкой, отец швыряет в мусорную корзину только что вылезший из факса рекламный проспект: «Если вы решили, что у вас больше нет старшего сына, то вам поможет моющее средство „Ферри"! Одна капля убивает лошадь!»)

Ну, наконец, мама спасена. Брат стоит в изголовье, припав на одно колено. Классицизм в отдельно взятом доме.

– Как интеллигентные люди, мы разойдемся без лишнего шума и скандала, – отец настоящим воздушным змеем вьется за окном, у него огромные глаза и зубастый нарисованный рот. – Хотя их благодаря тебе уже более чем достаточно!

Веревка у воздушного змея обрывается, и он улетает в поднебесье. В это же мгновение я замечаю, что из компьютера ко мне тянется с бесконечно удлиняющимися руками ртутный человек из «Терминатора-2».

– Ты безнадежный идиот, – продолжает Терминатор металлическим голосом моего отца. – Если бы я хоть немного верил в тебя, но ты безнадежный кретин.

Из тебя ничего не получится, – ртутный человек распадается на тысячи круглых металлических шариков, они разлетаются по всему дому, по всему городу, по всей стране, по всему миру. – Ты подохнешь нищим оборванцем.

Я с ужасом понимаю, что голос отца звучит и будет звучать теперь со всех сторон света, неба и земли. Вот оно, истинно библейское проклятие блудному сыну конца XX века!

– Но я еще раз говорю: не смей позорить своего младшего брата. Он делает карьеру.

Признаюсь, мне самому стало интересно, что за наказание он мне придумал. Уж не решил ли, соотнесясь с родовыми традициями, посадить меня на кол?

– Короче, – хором продолжил отец, у которого теперь на плечах было три головы: Маркса, Энгельса и почему-то Пушкина. – Я повторяю и попрошу никого больше не падать в обморок (это он сказал, обернувшись головой Маркса в сторону мамы), отныне у меня нет старшего сына! Чтобы ты больше не позорил нас и не мешал своему младшему брату делать в этой жизни честную и достойную карьеру, я предлагаю тебе сделку.

Отца за столом не было видно. Миллиарды муравьев сплошь облепили его тело, которое теперь стало одним сплошным шевелящимся муравьиным ковром. Красные муравьи красиво пели гимн Советского Союза. Вот это да! Я краем глаза посмотрел в висящее на стене огромное зеркало и увидел, что сам я превратился в одно большое ухо, из которого торчало белое пианино. Пианино само по себе исполняло «Лунную сонату» Бетховена.

– Итак, ты отказываешься от нашей фамилии и берешь девичью фамилию матери.

(Так, так, я уже не достоин носить мужскую фамилию! Ну дальше, папочка, дальше! – я еле сдерживался, чтобы не закричать ему в лицо что-нибудь дерзкое и оскорбительное.)

– Ты переедешь жить в другой город, – в глазах брата появляется выражение искреннего и всепоглощающего ликования. – Конкретно – в Волопуйск, где у нас осталась квартира бабушки. Захочешь жить лучше – заработаешь деньги и обменяешь свою квартиру на лучшую. Это твое дело.

Далее. Я помогу тебе устроиться на работу в местную городскую газету, редактор – мой давний приятель по партийной работе. – Мраморная скульптура, сидящая вместо моего отца, открыла рот и на глазах стала крошиться от каждого произносимого ею же слова.

– Но за все за это ты сейчас подпишешь одну бумажку и клятвенно пообещаешь, что больше никогда по своей воле не будешь нам о себе напоминать. – С огромной скоростью на меня летела, пожирая все на своем пути, бешеная мясорубка. Из ее раструба торчала голова отца и огромной лапой вертела ручку. Я невольно зажмурился. У меня так сильно закружилась голова, что я испугался, что упаду в обморок, и поскорее открыл глаза. – По-моему, это справедливое решение. Ну как, по рукам?

«По ногам. И не забудьте выпить море, Ксанф один не справится», – подумал я про себя и вдруг рассмеялся своим мыслям.

– Чему ты смеешься? – с раздражением и сильно гундося сказал мне дельфин со слоновьим хоботом и с огромными, свисающими до пола шестью волосатыми женскими грудями. Дельфин высунулся из большущего аквариума, который стоял на том месте, где раньше располагалось отцовское кресло.

– Если Магомет не идет к горе, то гора приходит к Магомету и рожает ему мышь. Потому что человек человеку – отец, сын и дух святой. Давай бумагу, где подписать, – не переставая улыбаться своим видениям, сказал я. – Спасибо, папочка. До свидания, брательник, не забывай, что тараканы живут только в теплых местах. До свидания, мама, и перестань постоянно падать в обморок, это у новых русских сейчас не модно.

Ну их к черту. За двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь. Тем более что если один из этих зайцев – ты сам.

Вот мой дом.

Вот моя собака.

Вот мой Бог.

БУДДА – ДАЛЕКО, БУДДА – РЯДОМ!

Благодаря связям и стараниям отца, хотевшего, чтобы мы с братом ни в чем не отставали от времени, первый компьютер у нас появился тогда, когда другие мои мажорные школьные друзья только научились играть в шашки, и то в Чапаева.

Где-то через месяц после введения в России первой кэгэбэшной интернетовской сети я уже общался с английскими и американскими поклонниками Игги Попа, «Дорз», «Секс Пистолз», «Джем», «Клэш» и прочих групп, которые тогда слушала только продвинутая молодежь.

Года через два-три, когда я учился в старших классах, мне удалось взломать коды одной из военных организаций США, и я был принят в международную хакерскую элиту. Мое новое имя тогда было Гематома.

Английский язык я знал, пожалуй, лучше нашей школьной учительницы, ибо вырос буквально на руках всевозможных репетиторов. В десятом классе (а тогда самый старший класс был десятый) за отличную учебу меня отправили по линии культурного обмена на три летних месяца в Штаты. Отец мог устроить так, что я в конце концов остался бы за бугром учиться, а потом там бы и работал. У меня были реальные шансы.

Но я и трех месяцев не смог прожить среди этих суперменов супердержавы, у которых вместо башки и сердца – компьютеры и автоответчики.

По русскому великому и могучему говнецу я заскучал. Я ведь уже тогда знал, что любить и ненавидеть нужно всей душой, до хруста костей и зубовного скрежета, забывая о кислотно-щелочном балансе и уровне гемоглобина в крови. И только так. Все остальное – Голливуд.

Отец не понял, почему я не захотел делать карьеру, как все прочие отпрыски советских графов и баронов. Не понял и отказался от меня в пользу выросшего уже на капиталистической мудрости младшего брата.

Никакого груза ответственности. Назло отцу формулировал я юношеские максимы. В жизни и творчестве нужна легкая походка.

Я никогда не буду посередине, дорогой папочка! В середине тесно, черт возьми, тут у вас мало места! Я всегда буду с краю, крайним. Там простор и много свежего воздуха.

Скажу больше, дорогой мой папик, и героическая биография человеку не нужна. На кой черт! Каждый волен придумать себе такую жизнь, какая ему больше нравится.

Свои замечания и предложения по этому поводу присылайте по адресу: Москва, Центральное телевидение, передача «Спокойной ночи, крепыши!», Хрюше или Степаше, в их отсутствие – Тунику, Алику или Наркоше.

Да, кстати, чуть не забыл. Нужно объяснить еще вот что.

Мое хакерское имя Гематома появилось в результате простой ошибки. Вообще-то, изначально, мне было присвоено имя Гаутама. Но кто-то из нерадивых хакеров переврал кличку, перепутал буквы, и пошла гулять по Интернету Гематома – не остановишь! Так что вообще-то мое хакерское имя Гаутама. То есть Будда-Гаутама.

А где же тут я?

На каждой своей написанной в муках творчества газетной статье я мог бы прибить табличку:

Теперь и я служу сиюминутному, кручу жернова газетных хроник. Поневоле, как кто-то в этом романе уже говорил, приходится держать руку на пульсе времени, а ногу – на горле собственной песни.

Вечность состоит из тысячелетий, тысячелетия из веков, века из годов, года из месяцев, месяцы из дней, дни из часов, часы из минут, минуты из секунд, секунды из мгновений. А мгновения состоят из вечности.

ЧЕРНЫЙ ВХОД В СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ

Это случилось во время какого-то халявного столичного празднества, когда голытьба вроде меня, за неимением денег на более крутые развлечения, шляется по Москве и глазеет на всевозможные бесплатные представления. В тот день мой друг Петя пошел на митинг, друг Митя пошел на петтинг, а я решил сходить на путтинг: ожидалось живое выступление нового президента России.

Передо мной шли два юных демократа и несли растяжку:

А какой-то дядька в косоворотке и с бородой а-ля Солженицын раздвигал встречных коряво написанным гуашью плакатом:

Бутылка «Зверобоя» во внутреннем кармане моей косухи при ходьбе стучалась прямо в сердце.

Просилась внутрь.

Понятно, сердечные дела. Ненадолго свернул в переулок. Пришлось впустить.

Я шел в общем потоке по старому Арбату и возле одного из многочисленных здесь антикварных магазинов, где в витрине была выставлена небольшая (но, похоже, подлинная, не новодел) скульптура пляшущего Шивы, с удивлением увидел странно одетого даже для Москвы нищего.

Он был явно не в себе. Да, скорее всего, он был не в себе, а в Боге. Это был классический тип убогого, известный мне по русской живописи и литературе. Лицом он напоминал суриковского юродивого на картине «Боярыня Морозова», того, который, полураздетый, сидит прямо на снегу.

На голове этого арбатского персонажа, несмотря на августовскую жару, была армейская зимняя шапка-ушанка, из-под которой выбивался крысиный хвостик сальной грязной косички. Пышные пушкинские бакенбарды и рваный восточный халат, из многочисленных дыр которого торчала вата. А разобрать, где был естественный цветной узор, а где жуткие грязевые разводы, не смог бы, наверное, уже никто. Халат этот был явно надет на голое тело и подпоясан солдатским ремнем с латунной пряжкой. На голых ногах у нищего я разглядел истертые армейские сапоги. Закрыв глаза, он что-то напевал себе под нос, периодически подыгрывая на комузе. Перед ним стоял детский ночной горшок с цветочками на боку, и прохожие охотно бросали туда мелочь.

Я был не единственный, кто на секунду остановился перед этим живописным нищим. И главное – ни патрулирующая улицу милиция, ни ресторанные вышибалы даже не пытались прогнать сумасшедшего, как будто не замечали его. Они словно проходили сквозь него, как сквозь воздух, – так ловко он научился не привлекать к себе внимания силовиков.

«Может быть, это какой-нибудь нанятый в рекламных целях профессиональный артист?» – подумал я. Лицо его мне вроде бы показалось знакомым, как бы постаревший актер Петренко в роли Гришки Распутина.

В тот момент, когда я полез в карман за мелочью нищий будто бы очнулся, резко открыл глаза, с неожиданной для него прыткостью поймал мою правую руку и, пока я ошалело соображал, что происходит, скороговоркой выпалил:

– Встречаюсь с ним – и не вижу лица его, следую за ним – и не вижу спины его…

Я инстинктивно пытался выдернуть руку из его цепких костлявых пальцев, он сунул мне что-то в ладонь, поднес свое морщинистое, черное от загара, небритое лицо к моему и почти прошептал:

– Встретишь Будду – ликвидируй его начисто.

Сказав это, он ловко и быстро наклонился, поднял свой ночной горшок, наполовину заполненный мелочью, и скрылся в арбатском людском потоке. Плохо соображая, что со мной произошло, и продолжая думать, что меня разыграли в честь праздника, я разжал ладонь. На ней лежала серебряная пуговица. Не поверите, но пуговица была с нашим древним родовым гербом и с девизом по кругу:

СОБАЧЬЯ ЖИЗНЬ

Янис Фортиш по кличке Крыса выходил под руку с Асей-Длинноножкой из ночного ресторана «Турецкий Берег», где он отмечал с братвой свое сорокапятилетие, когда мимо него на огромной скорости промчался черный джип невиданной в городе марки с тонированными стеклами.

Поравнявшись с Янисом и его телохранителями, джип на секунду притормозил, передняя дверка открылась и к ногам уголовного авторитета шлепнулась большая, просто огромная дохлая крыса. Джип мгновенно растворился в ночной тьме.

Ася взвизгнула и спряталась за спину Яниса. Янис и его братва наклонились над этим странным подарком.

К хвосту крысы была привязана черная траурная ленточка с надписью: