Детдом для престарелых убийц

Сегодня суббота. Ничего не хочется делать. Полдня я просидел на кухне, пил крепкий чай, курил, смотрел в окно.

На улице такой сильный ветер, что буквально вырывает из ушей женщин сережки. Мы созвонились с Сэмом и решили провести сегодняшний вечер где-нибудь в веселом месте. Через полчаса он, как мелкий бес, уже материализовался в моей квартире.

– Когда у твоей машины отказывают тормоза, – отвлекает он меня от грустных мыслей, – это прекрасный повод, чтобы выкурить сигарету, выпить хорошего коньяку и заняться любовью с красивой женщиной. Что у нас с тобой сегодня по плану – вечеринка?

– Если вечером, то вечеринка, а если ночью, то это уже ночнушка, – я закуриваю еще одну сигарету и протягиваю пачку «ЛМ» Семену, – с тебя коньяк и женщины.

Вместе отправились в стриптиз-клуб «Три Колодца». Деньги шевелились в кармане как живые.

На фасаде стриптиз-клуба сияла разноцветными огнями неоновая реклама: «МАНДАриновый сок – удовольствие без проблем!», «МАНДАриновый сок – то, что ты хочешь!», «МАНДАриновый сок – только лучшее!», «Генеральный спонсор клуба – фирма „Джи-Сэвэн”».

На входе нас тормознули:

– Только по предъявлении членских билетов.

– А если их нет, можно предъявить просто члены? – съязвил Сэм.

Вышибалы шутку не поняли. Пришлось дать охране в лапу (хотя больше хотелось – в морду).

Сидим за столиком возле самой сцены, на которой крутят своими выпуклостями и отверстиями великолепные человеческие самки. Мы пыхтим с Сэмом сигаретками с травкой. Наши огоньки тлеют в темноте зала. И бабы летят на эти огоньки, как мотыльки.

Так всегда бывает: много водки – мало баб, много баб – мало водки. А тут как-то все удачно совпало. При посредничестве Семена я легко снял двух вдрабадан пьяных длинноногих фурий и отвез их к себе в холостяцкую берлогу. Всю оставшуюся ночь они терзали ласками мое бренное тело.

Одна, засунув мой член себе в ухо, стала очень быстро его дрочить и требовать, чтобы я ей туда кончил. Что я – зверь, а вдруг она оглохнет? – испуганно подумал я. Другая в это время пихала свою маленькую острую грудь, вернее, торчащий, как мизинец, длинный сосок, мне в анус.

Они уверяли меня, что на Западе сейчас такой секс в моде у продвинутой молодежи. Может быть. Но в задницу титькой мне все равно не понравилось. И я сделал их по старинке, без изысков. Поставил обеих раком и отодрал по очереди так, что они оценили мою простую мужицкую правоту.

– Палки о двух концах не бывает, – сказал я им на прощанье. – Бывает конец о двух палках.

За последние несколько месяцев я не написал ни одной умной мысли.

И слава богу.

Значит, я не способствовал приумножению скорби.

ДОБАВИТЬ ДРАМАТИЗМА (Ред.)

ДОБАВЛЯЮ!

После самоубийства того юноши я как-то неожиданно для себя очень сильно затосковал.

Я стал собирать все, что было связано с его оказавшейся такой короткой жизнью. Хотел встретиться с его родителями. Позвонил им, но они, узнав, кто я такой, повесили трубку (повесить меня им понравилось бы больше).

Но я все равно выпросил у нашего редактора командировку и, хотя был невыездной, съездил в городок, где когда-то жил юный поэт. Естественно, сообщать в прокуратуру о своей поездке я не стал.

В местной многотиражке «Огни коммунизма» мне показали несколько опубликованных в ней его стихотворений. Одно было посвящено «Г. Б.», другое подписано «моей Л.». Я попросил моих коллег из «Огней коммунизма» сходить к родителям несчастного юноши и попросить для публикации как бы в многотиражке что-либо из его архива.

Я узнал, что он был влюблен в девушку по имени Люба. Она не отвечала ему взаимностью и вообще с иронией относилась ко всем его попыткам ухаживания. Местная красавица, из-за которой он дважды был нещадно бит дворовыми хулиганами. Созвонившись, я договорился с Любой о встрече.

Единственно приличным заведением в этом городке был ресторан, который с претензией назывался «Центральный».

Я пришел туда раньше, за полчаса до назначенного времени. Заказал для начала стопку коньяку и попросил нарезать лимон. Стал ждать.

Мысли проносились одна тоскливее другой.

Лучший друг за бугром, с любимыми женщинами полная неразбериха: если не хочешь повторять чужих ошибок, делай побольше своих, невесело вспомнил я одно из наставлений Семена.

По сути, я своими руками убил единственного ученика, которому по-настоящему было нужно то, что я говорил и думал. Оттолкнул его от себя, вместо того чтобы медленно, терпеливо и с любовью помогать ему в его духовном становлении.

За мыслями я как-то не заметил, как подошла она, возлюбленная и муза моего несчастного ученика. Крепкая, крупная девушка. В каждой дыре по девчонке, в каждой девчонке по дыре, вспомнил я поговорку британских моряков. Стройная и правильная, по всей видимости, очень веселая, наверняка любит шумные компании с обильной закуской и выпивкой, танцами и трахом. Господи, ну почему возвышенные натуры влечет именно к таким приземленным бабам?

Страхуются поэты, заземление себе ищут на случай грозы с громом и молниями.

Я спросил, что она будет есть и пить?

Она заказала жареные свиные ребрышки в маринаде, блинчики с икрой, салат «Оливье», печеную форель. На десерт – фруктовое мороженое, ореховое пирожное с кофе. Бутылку «Бакарди» и бутылку «Сендемэна». Пока все, скромно сказала она.

За едой она не спеша рассказала, что мой несчастный ученик действительно несколько раз присылал ей свои стихи, но она их не сохранила и даже не смогла припомнить ни строчки. Более того, всегда считала его чудиком и хроническим неудачником. Его ухаживания ее раздражали и, как она считала, даже компрометировали в глазах подружек.

Одевался он не по моде, за музыкальными и видеоновинками не следил, был какой-то несовременный. Короче, типичный тормоз, ботаник.

Вместо того, например, чтобы сводить ее на ночную дискотеку или там в кафе-бар, он повел ее в осенний лес, за город. Ну ладно бы там на шашлыки, говорила с раздражением уже за десертом муза моего ученика, а то ведь читал ей какие-то стишки, рассказывал о своем видении мира, занимался прочей непотребной и неуместной фигней.

Не приставал, не пытался даже поцеловать. Идиот какой-то, сделала вывод современная и продвинутая девушка. И отныне на его телефонные звонки и попытки проводить до дома отвечала холодным и презрительным молчанием.

– Кстати, – припомнила она за кофе с пирожными, – про вас он мне точно рассказывал. Да, точно. Еще хвастался перепиской с каким-то известным журналистом из областного центра.

– А что… что именно он говорил, ты не помнишь? – пытался я вытянуть из этой красивой молодой кобылки еще хоть что-то.

Увы, не помнила. Но, кажется, он говорил про неожиданный разрыв и что это повергло его в творческий «каприз» или, точнее, кризис, что ли?

Вот и все. Я расплатился по счету, выложив почти всю свою наличность (обратно в свой родной город пришлось добираться чуть ли не автостопом), проводил «смуглую леди сонетов» до подъезда, возле которого ее уже нетерпеливо дожидался здоровенный детина, стриженный и одетый по последней молодежной моде.

Чувствуя некоторую неловкость, я быстренько с ней распрощался и удалился. И пока не завернул за угол, меня колотил в спину горящий взгляд плейбоя. Своя рубашка ближе к телу. А без рубашки тело еще ближе.

Пошатавшись еще немного по городку, отправился в гостиницу. По дороге зашел в продуктовый и на самые последние деньги купил чекушку водки. Унылый, тусклый городишко. Низкая, давящая архитектура губернского захолустья. Лучшее место для того, чтобы вздернуться. Город пустой, как барабан, и скучный, как паутина. А тут еще я со своим гонором провинциального гуру…

Да, после такого вечера надо было как следует расслабиться.

Тараканы шуршали под обоями, горячей воды не было, ни одна розетка не работала. Но я думаю, не только раздражение на наш ненавязчивый российский сервис не давало мне заснуть в эту ночь…

К утру я наконец забылся коротким тревожным сном, и мне приснилось, что я пишущая машинка и меня заело на букве «Я».

Я объелся этой буквой, и меня заело.

– А ты проблюйся, – говорит мне кто-то из мебели, – может, полегчает.

И я изрыгнул все «Я» на бумагу.

Утром у меня заболело сердце. По крайней мере, я теперь знаю, что оно у меня есть. Встав с постели, я опять сходил в многотиражку «Огни коммунизма». Там меня угостили чаем из банных веников и сказали, что никакого архива у юного поэта не сохранилось. После его трагической гибели все, что было связано с литературой, его родители выкинули на помойку.

Их можно понять. Он был поздним и единственным ребенком. Пенсионеры-родители всю жизнь честно проработали на местном тракторном заводе и к литературным занятиям сына питали дикую неприязнь, считая (впрочем, не без основания), что сочинительство ничего, кроме скорби и отчаяния для пишущего и его близких, не приносит.

Так оно и случилось.

После самоубийства их единственного сына, найдя нашу с ним переписку, всю вину за это несчастье они, естественно, возложили на меня.

Что еще мне удалось выяснить в результате этой грустной поездки?

Например, откуда пошла волна против меня.

Как рассказали мне коллеги-газетчики из «Огней коммунизма», все началось с того, что здешний ловкий пройдоха-адвокат, молодой и честолюбивый выпускник провинциального университета, мечтающий о столичной практике и всеевропейской известности, пообещал в интервью по местному телевидению, что «не успокоится, пока справедливость не будет восстановлена и виновные в трагической гибели талантливого и впечатлительного юноши не будут наказаны, кем бы они ни были».

«Закон один и для дворника, и для министра, и для работника любой газеты…» – такими словами, говорят, закончил он свою обличительную тираду.

На этой трагедии он решил сделать себе карьеру, заработать капиталец, отстроить взлетную площадку для старта в столицу. Сюжет подходящий: смерть гениального юноши, единственного сына престарелых родителей. Далее – наглый журналист, убивший своими безнравственными письмами и циничными статьями будущую надежду отечественной литературы. И наконец он, молодой, честолюбивый адвокат, добивающийся торжества справедливости, невзирая на лица и звания!

С таким вот невеселым информационным багажом я и вернулся из своей печальной командировки.

Тоненькая ученическая тетрадка с последними стихами (мне все-таки удалось откопать ее в газетных завалах многотиражки), которую я привез из командировки вкупе с теми текстами, которые он регулярно высылал мне в период нашей переписки, а также сами письма да три плохо отсканированных коллегами из «Огней коммунизма» любительских фотоснимка (на них изображен лопоухий, с длинным вытянутым лицом некрасивый юноша в толстых очках; даже на этих некачественных снимках было видно, что его одолевали непроходящие, несмотря на его взросление, юношеские прыщи) – вот все, что от него осталось.

– Да, значит, из никуда – в ничто… Ну что ж, как минимум гений, – сказал мне наш знаменитый художник Макс Пигмалион, просмотрев у меня тетрадку поэта-самоубийцы. И, с силой раздавив окурок в пепельнице, как будто поставил точку в разговоре, добавив: – Это могло бы стать открытием, равносильным открытию поэзии Рембо и Верлена.

Опавшие листья чуть загнуты, как ладонь, протянутая за милостыней.

Мне нечего вам подать.

Мое лето тоже кончилось.

Кладбище «Чувствуй Себя Как Дома». Я прожил бездарную жизнь. И я приду плюнуть на свою могилу.

Ах, как я потерялся в этой жизни, как потерялся! Неужели даже ты, Боже, меня не найдешь?

Хватит мне болтаться у Твоих ног куском дерьма, направь меня на путь истинный, соверши чудо – сделай из говна – конфетку. Твой мир, Господи, сошел с ума! Дай мне жалобную книгу. Теперь мне есть что туда записать…

ПОСТ-СТОП-МОДЕРН:

Человек страшнее своего скелета.

И. Бродский

Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак.

Адольф Гитлер

Будьте человечны к творящим: они бедны любовью к ближнему по самому существу своему.

Ницше

Кажется, я уже говорил о том, что в последнее время я ловлю себя на мысли, что за мной кто-то следит. Говорил? Вы уверены? Ну что ж, значит, это шепчет паранойя. Ничего не могу с собой поделать. Я, как зверь, нюхом чувствую рядом чужака. Нужно бы поставить кругом ловушки и капканы – если тот, кто за мной следит, оставляет следы, он обязательно попадется. Причем на какой-нибудь глупости.

Радио «ЕВРОПА ПЛЮС АЗИЯ»:

«В Швеции не утихают споры вокруг фотовыставки художницы Элизабет Ульфсон. На фотографиях – евангелические сюжеты, но все персонажи, в том числе и Спаситель, изображены в качестве представителей сексуальных меньшинств. А недавно в газете „Свенска дагбладет” появилась статья одного ученого, который утверждает, что Библия не запрещает гомосексуализм…»

Тупик в повествовании. Начни с новой строки.

НОВАЯ СТРОКА

– Кто я и кто ты! – спрашиваю я иногда у своего отражения в зеркале. – Кто из нас более реален – Я или я?

Оно молчит. Знает, но молчит.

В каких мы с тобой отношениях? Смогу ли я прожить без тебя, а ты без меня?

Молчание.

Неузнанным ухожу я в люди.

Куда ты мчишься, птица-зеркало, дай ответ?

Ближе к утру, вконец измученный бессонницей, я задремал на диване у себя дома, и мне приснилось, что я гуляю по огромному зеленому полю в маскарадном костюме бубнового валета. И вдруг голос откуда-то сверху громко так заявляет, что моя карта бита. И вот я уже игральной картой – бубновым валетом – лежу на зеленом сукне игрального стола в каком-то казино. Я задыхаюсь оттого, что сверху на меня навалены карты королей, дам, тузов и других валетов.

Проснувшись в холодном поту, я долго еще приходил в себя, стоя на балконе и выкуривая первую утреннюю сигарету.

Затем, позавтракав какой-то дрянью из полуфабрикатов, решил разморозить холодильник. Событие не ахти какое, но было почему-то даже приятно. Как-то сразу почувствовал, что жизнь продолжается.

«Опасен ли я для общества?» – вытаскивая из холодильника свои немногочисленные продукты, размышлял я.

Честное слово, я люблю людей.

Не всех, конечно, а тех, кого люблю.

Но вот, например, у меня бывают такие странные желания…

Когда стою на остановке, мне очень хочется толкнуть под колеса идущего трамвая кого-нибудь из стоящих рядом со мной совершенно незнакомых мне людей. Без всякой на то причины. Просто какая-то непреодолимая тяга нарушить привычный ход вещей.

Оглянитесь, лохи, мир гораздо интереснее, чем вам кажется. Сделайте хотя бы один шаг в сторону от накатанной колеи. Посмотрите, рядом совсем иные краски, иные пути, и все еще можно изменить в своей жизни!

Ни фига. Смурные, стоят на остановке, тупо упершись в свои проблемы. И ни за что не сядут на другой номер трамвая, чтобы уехать совсем в другую сторону, чем им сейчас нужно.

А в детстве я любил лазать по крышам городских многоэтажек. И там, стоя на краю, я едва справлялся с мучительным желанием прыгнуть вниз. Помню, что это было удивительно стойкое желание.

Обратная сторона самоубийства. Я переживал это так реально, что потом кончать с собой уже не было смысла. Просто я как бы умер и вновь возродился. Но уже другим человеком.

Детская тяга к одиночеству – это ведь тоже своего рода самоубийство.

Ищите места там, где нас нет. Там – хорошо.

ИНТЕРНЕТ-ШОУ:

Повели мужика в поле на расстрел. А погода стоит хреновая: холодно, дождь, ветер. Конвой идет и материт мужика:

– Тебе, сволочь, хорошо, а нам еще обратно возвращаться!

(В этом месте сюжет, скорее всего, сделает такой поворот):

ПОТЕРЯННОЕ ДИТЯ

Хотите, я наконец расскажу вам, с чего все началось?

Эта история началась с того, что у Аси разболелись зубки. Грустный анекдот, ей-богу. Идти к стоматологу она отказалась наотрез. Она всегда болела молча: забьется в угол софы, свернется калачиком под пледом – и молчит. И тогда у меня тоже начинают невыносимо ныть мои совершенно здоровые зубы. Молча смотреть на ее страдания у меня просто нет сил.

Я собрался и пошел в аптеку за болеутоляющими зубными каплями.

На улице весна. Она скалится на всех своими огромными сосульками. Сосульки тают и, видимо, тоже болят, как зубы у Аси.

Да, черт возьми, стоят первые теплые мартовские деньки. Говорят, что где-то огромная сосулька, сорвавшись с крыши дома, пригвоздила к земле случайного прохожего. «Весна – охотница, она же – живодерка», – вспомнил я строчку одного графомана, приславшего в редакцию пятисотстраничную поэму «Времена года».

Все вокруг тает, течет, потеет. Из-под снега появляется скопившийся прошлогодний мусор: окурки, фантики, битое стекло, клочья бумаги, использованные презервативы, билеты общественного транспорта, обрывки ночных разговоров, телефоны друзей, адреса подруг, даты, обещания, планы…

А сколько по весне из снега вытаивает дерьма! Потеплело, жизнь наладилась, и говно полезло наружу. Так всегда.

Весна-красна, весна-грязна, весна-мокра, блин!..

По дороге в аптеку я купил в киоске сигареты, открыл на ходу пачку «ЛМ» и, выйдя из дворов на центральную улицу, остановился возле какого-то офиса закурить.

Не успел я достать зажигалку, как из дверей выбежали и налетели прямо на меня несколько крепких молодых людей.

– Быстро в машину! – заорал один из них. Я даже не успел сообразить, зачем и в какую машину, как меня запихнули вместе с другими в большущий джип. И он рванул с места.

– Все было бы классно, если бы ты, жопа, не начал стрелять раньше времени, – обратился один из сидящих в джипе, видимо старший в команде, к другому бойцу, моему соседу.

– Если бы не я – этот козел завалил бы вас обоих, у него в столе был ствол, – огрызнулся мой сосед.

– А ты что молчишь?! – обратился он уже ко мне. – Ты же видел, как тот пидор полез в стол?!

Я промычал что-то неопределенное.

– Подожди, ты чо, новенький? – спросил меня их старшой. – Или ты в прикрытии был – я тебя что-то не припомню.

– А… Кривой где?! – спросил всех сидящих третий персонаж этой криминальной драмы. – В рот вам потные ноги в сахаре! Мы же Кривого там оставили!

Бандиты ошалело смотрели на меня.

– Ты, козел, ты как здесь оказался? – заорали они почти одновременно. – Да он же подсадной, его же опера нам подсунули!

Несколько раз меня хрястнули по лицу.

– Поворачивай назад, за Кривым поедем! – закричал их старшой. – На эту суку, если что, обменяем! – это он про меня.

Я сидел ни жив ни мертв и до сих пор не мог опомниться от всего происходящего. Где я, зачем я здесь?

– Поздно, Хунта, – сказал водитель джипа. – Пока развернемся, пока подъедем… Кривого либо уже завалили, либо он сам ушел… Да, блин, обделались…

– Я тебя спрашиваю – как ты сюда попал?! – заорал на меня тот, старшой, которого водила назвал Хунтой. Кто-то шарахнул мне в переносицу не то кастетом, не то рукоятью пистолета. Кровь хлестанула из обеих ноздрей.

– Эй, офигели, что ли, салон кто будет мыть? – заступился за меня, сам того не подозревая, водила.

– Приедем – ты у меня своими кишками блевать будешь, мусор ты сраный! – пообещал мне Хунта, и я понял, что основательно влип.

Меня привезли в какую-то загородную резиденцию этой братвы.

Ввели в дом.

В кресле перед огромным телевизором в спортивном костюме «Адидас» и кожаных домашних сандалиях сидел худой, сутулый, с бледным лицом туберкулезника человек. Всем известно, что есть глаза выпуклые, а есть впуклые. У него были впуклые глаза. Стеклянный взгляд оловянных глаз на деревянном лице. В нашем маленьком городке многие знали его в лицо. По крайней мере журналисты и работники правоохранительных органов.

– Я же просил заложников не брать, – поморщившись, с раздражением сказал он Хунте.

– Мы его не брали, он сам взялся, – хмыкнул кто-то из ехавших с нами в одной машине.

– Не понял… – Янис прищурился в Хунту.

– Янис, этого хмыря мусора сунули нам вместо Кривого… – заторопился Хунта.

– Как это? – Крыса прищурился еще более пристально.

– Мы заехали на разборки к этому гребаному чечену Кадыку Рыгалову. Кадык, спрашиваю его я, что это была за подстава с деловым по кличке Будда? Мы лучших бойцов тогда в порту потеряли. Он сразу на дыбы, мол, в натуре, сами лоханулись. Мы ему про неустоечку. Тот отказался даже слушать нас, послал на хуй и хотел было устроить стрельбу. Миша Сквозняк его пристрелил из «Узи» с глушаком. На выходе мы нарвались на охрану Рыгалова. Началась пальба, Кривой, видимо, приотстал, мы выбежали из конторы – и по коням. Я быстро посчитал по головам – все на месте. А оказалось, что вместо Кривого в машину запрыгнул вот этот козел.

«Господи, – подумал я, – этот мир окончательно сошел с ума, и пора опускать занавес».

– Говори теперь ты, – обратился Янис ко мне.

– Я шел в аптеку, остановился закурить, тут меня затолкнули в машину, и…

– М-да, густо врешь, хоть ложкой ешь. Сам-то чувствуешь, что пиздишь неправдоподобно? – сказал, вставая из кресла и закуривая, Янис. – Придется ведь тебя запытать до смерти, как мусора позорного…

– Я не вру. Моя девушка может подтвердить. Она сейчас там, дома, зубами мучается. Зубы у нее болят. Вот я и пошел в аптеку. Честное слово…

Я назвал адрес.

– Проверим. А пока в подвал его, на цепь. И не дай бог он сбежит…

На мое счастье, к вечеру стало известно, что Кривой погиб в перестрелке, и, значит, я в его смерти не повинен. А вот дальнейшие события изменили мою жизнь основательно. Реально ощущать жизнь начинаешь только тогда, когда жить становится невозможно.

Хунта съездил ко мне домой и привез с собой Асю.

Я увидел ее сквозь пыльное, размером с ладонь, подвальное окно.

Исстрадавшаяся зубами, перепуганная и ненакрашенная, она выглядела очень даже естественно. Глаза были грустными и жалобными, одета она была в футболку и джинсики, сверху короткая кожаная куртка, какие-то кроссовки явно на голую ногу. Сердце у меня заныло в предчувствии чего-то нехорошего.

Так оно и вышло.

Янис вышел к ним навстречу, не спеша спустился по ступенькам. Несколько минут пристально рассматривал ежащуюся от мартовской сырости Асю и наконец задумчиво произнес:

– Длинные у тебя коленки, не одну пару голов в смирении на них склонить можно.

Потом они вместе вошли в дом.

Ася шла впереди, Янис за ней. Никакой грубости или насилия. Но мне от этого было не легче. Я совсем истерзался и, измученный, сел на пол, обхватив голову руками.

А вечером, когда охранявший меня боец принес мне какую-то похлебку и кусок черного хлеба, выяснилось, что Ася с Янисом уехали вместе… в ресторан.

Всю ночь я не спал, сходил с ума от страха за нее. К страху примешивалась и дикая, мучительная ревность.

К утру я уже был готов обменять свою жизнь на ее свободу и решил оболгать себя, признавшись в том, что я действительно засланный в их банду оперативник.

Два следующих дня я практически ничего не ел и, мучимый бессонницей, чувствовал, как сквозь меня медленно и больно прорастают минуты ожидания. Чего? Не знаю. Но чего-то для меня ужасного.

Спустя трое суток меня вытащили из подвала на свет божий. Как в бреду, я увидел перед собой Яниса.

– Ты не соврал, – сказал мне Янис. – Ася мне все рассказала. Но вот что мне теперь с тобой делать – ума не приложу. Просто так отпустить – ты теперь слишком много знаешь. Но и здесь ты мне на фиг не нужен.

Янис как бы глубоко задумался.

– Завидую тебе. У тебя шикарная жена. Такую женщину мало просто любить. Ее каждый день нужно красть.

– У кого красть? – тупо спросил я.

– У себя самого. Короче, мы решили вот как. Еще через пару деньков я тебя отпускаю, но Ася пусть побудет со мной. Пока ты не оклемаешься и не осознаешь всей ответственности, с какой тебе теперь придется жить.

Я что-то просипел пропавшим голосом. Янис продолжал:

– С ней не случится ничего плохого. Как только захочет – она сможет вернуться к тебе. Заодно и зубы вылечит как надо. Лады, писака?

…Здесь очень важно заметить такую деталь: все мои знакомые после этой истории посчитали, что я предал и отдал без боя Янису свою женщину, что я струсил и не смог отстоять свою любовь. Но я-то знаю, что это не так.

– Женщину по-настоящему можно оттрахать только деньгами. Другими способами ее не удовлетворить, поэт ты хренов, – сказал мне Янис, когда меня выпускали на волю. Меня высадили из его «мерса» на центральной площади нашего городка.

– Иди домой и не трепись, а то вава будет…

Первое, что я сделал у себя дома, – это принял горячий душ. Потом сидел на кухне, пил крепкий кофе с дерьмовым бренди «Слынчев Бряг», курил одну за другой и пытался осознать происшедшее. Происшедшее было столь нереально и фантастично, как будто бы это было в кинофильме и не со мной.

Она не вернулась ко мне ни через неделю, ни через месяц, ни через год. Она стала любовницей Яниса Фортиша, главного мафиози нашего портового городка. (Причем стала его сукой совершенно добровольно.)

А я-то наивно полагал, что навсегда подсадил ее на свою сперму, и теперь она, как наркоманка, не сможет жить, не ощущая ее внутри своего лона.

Ан нет. Оказывается, я, наивный, недооценивал эту длинноногую сучку.

Он дал ей то, чего у меня не было никогда: власть над всеми вещами. Ведь любую вещь можно купить. Не то что чувства. То, что упало вниз, – прорастет вверх, то, что проросло вверх, – созреет и упадет вниз. Такова диалектика жизни – ничего нового за последние две тысячи лет.

Я не думал, что за столь короткий срок Ася привыкнет жить в тени сутулых плеч Яниса-Крысы.

Возможно, подсознательно она всегда хотела именно этого – вульгарной роскоши новых русских, жизни, проведенной в ресторанах, казино, в поездках за границу, в походах по крупнейшим супермаркетам мира.

Я никогда бы не смог дать ей этого. Со мной она не превратилась бы в эту обворожительную, сексапильную королеву ночных клубов и кислотных дискотек. Но вот вопрос, который поставил как-то передо мной Семен: а стоила ли эта женщина любви поэта?

– Честно?

– Как всегда.

– Если бы даже сейчас она вернулась ко мне, я был бы самым счастливым человеком во вселенной.

Сэм отвернулся и смачно плюнул на асфальт автобусной остановки:

– Ага, как там в поговорке: женщина-робингуд у богатых берет, бедным дает. Стреляли – знаем.

Потом Сэм порылся во внутреннем кармане своего пиджака, достал свою потрепанную, залитую портвейном, видавшую виды записную книжку:

– «Цитатник великого СэМао» называется. Щас, на букву «фэ». Во, слушай: «Иногда красота – это внешнее. Как обертка подарка. Но не сам подарок. Джон Фаулз, он же «Волхв».

– Вот пусть твой Фаулз объяснит это моему члену, у которого, кстати, есть своя голова.

(Промежду строк: говенное и выспренное название – «Волхв». Мне больше нравится перевод названия романа как «Игра в Бога».)

В мире приятно щупать только две вещи – женщин и деньги, бросил как-то на ходу наш общий друг, преуспевающий бизнесмен Е. Банин.

Через три недели двое бойцов из команды Яниса-Крысы приехали ко мне домой и, не утруждая себя лишними объяснениями, забрали с собой все ее вещи. Она не написала мне ни строчки и даже не позвонила. У нее началась новая жизнь, и, как ребенок, она мгновенно забыла о своих прежних любимых игрушках.

Это стало последней каплей, подточившей плотину моей воли. Плотина рухнула, и река алкоголя затопила меня в рекордно короткие сроки. В долгую ночь с пятницы на понедельник я ушел в штопор. Расположенный рядом с моим домом ликероводочный магазин, наверное, на одном мне сделал годовой план реализации продукции.

– Ася, Ася, первая любовь, блин, вешние воды, – сквозь сопли и слюни алкогольного отравления думал я, стоя на коленях перед унитазом. – Во что превратил наш век чистых тургеневских девушек?

– Сволочи, вы только что убили мухобойкой Бога! – орал я в три часа ночи спящему городу, стоя на балконе. Слюни, сопли, слезы, блядь. Блядь, слезы, сопли, слюни и т. д.

Видимо, правы те, кто утверждает, что в жизни человеческой не больше смысла, чем в жизни таракана. Просто таракан, в отличие от человека, совершенно безвреден для окружающего мира и не более отвратителен, чем некоторые особи человеческого рода. Однако таракана травят, а всякую людскую мразь – нет.

Человек есть то, что он ест. Точно, ешь себе подобных, ешь человеков, и станешь великой личностью, как Наполеон, Ленин или хотя бы Янис-Крыса.

Оставшиеся предрассветные часы мучился кошмарами.

Мне снились использованные презервативы. Горы задроченных, обтруханных, трахнутых гондонов. «А не меня ли это использовали?..» – с этой мыслью я и очнулся. Но тошнотворное видение (горы использованных, наполненных чьей-то теплой спермой презервативов) еще долго стояло у меня перед глазами.