Костя – бывший инженер, а ныне неизвестно кто – родился в декабре под созвездием Стрельца. Люди под этим знаком любят срывать цветы удовольствия и не превращать жизнь в вечную борьбу, как Николай Островский. Стрелец – это не скорпион, который сам себя жалит.
      Костя легко двигался, всегда скользил, если была зима. Разбежится и заскользит. Прыгал, если было лето: подскочит и достанет до высокой ветки, если в лесу.
      И по жизни он тоже вальсировал, если ему это удавалось. Жена досталась красивая, многие хотели, а Костя получил. Сын появился быстро – продолжатель рода, наследник. Правда, наследовать было нечего. Инженер при коммунистах получал позорные копейки. Гримаса социализма...
      Но вот пришла демократия, и Костя оказался на улице. Вообще никаких денег: ни больших, ни маленьких. Ничего. Институт закрылся. Помещение сдали в аренду под мебельный магазин. Понаехали армяне, открыли салон итальянской мебели. Предприимчивая нация.
      Инженеры-конструкторы разбрелись кто куда. Костин друг Валерка Бехтерев сколотил бригаду, стали обивать двери. Закупили дерматин, поролон, гвозди с фигурными шляпками. Ходили по подъездам.
      Косте такая работа была не по душе. Он не любил стоять на месте и тюкать молотком. Ему хотелось движения, смены впечатлений. Костя стал заниматься частным извозом, или, как говорила жена, – выехал на панель.
      Машина у него была всегда, еще со студенчества. И красивая жена ему досталась благодаря машине. И благодаря гитаре. Когда Костя пел, слегка склонив голову, то казался значительнее. Что-то появлялось в нем трагически непонятое, щемящее. Голос у него был теплый, мужской – баритональный тенор. Руки – длинные, пальцы – сильные, смуглые, шея – высокая. Как будто создан для гитары, в обнимку с гитарой, в обнимку с рулем машины, с изысканным красным шарфиком, благоухающий тонким парфюмом. Хотелось закрыть глаза и обнять. Вернее, наоборот: обнять и закрыть глаза.
      Однако теща была постоянно недовольна: то поздно пришел, то мало денег. А чаще – и то и другое.
      Костя мысленно звал тещу «бегемотиха Грета», хотя у нее было другое имя – Анна Александровна.
      Если бы Костя знал, что в нагрузку к жене придется брать эту бегемотиху Грету, никогда бы не женился. Но теща возникла, когда уже было поздно: уже родился ребенок, надо было жить, вести хозяйство.
      Жена – учительница. Учителям тоже не платили, но она все равно шла и работала. Ей нравился процесс даже в отсутствие денежного результата. Она вставала перед классом, на нее были устремлены 30 пар глаз, и она ведала юными душами. Рассказывала про Онегина, какой он был лишний человек в том смысле, что эгоист и бездельник. Такие люди лишние всегда, поскольку ничего не оставляют после себя. А общество здесь ни при чем, лишние люди были, есть и будут во все времена.
      Получалось, что Костя – тоже лишний человек, никуда не стремится, ни за что не хочет отвечать.
      Теща была во многом права – по содержанию, но не по форме. То, что она говорила, – правда. Но КАК она говорила – Косте не нравилось: грубо и громко. Все то же самое можно было бы спеть, а он бы подыграл на гитаре. Было бы весело и поучительно. У тещи плохо с юмором и с умом, поскольку ум и юмор – вещи взаимосвязанные и взаимопроникающие.
      Если бы у Кости спросили, кем он хочет стать, он бы ответил:
      – Наследником престола.
      Не королем, потому что у короля тысяча дел и обязанностей. А именно наследником, как принц Чарльз. Ничего особенно не делать, скакать на лошадях, иметь охотничий домик и встречаться там со взрослой любовницей.
      Однако Костя принцем не был. Его отец – далеко не король, хотя и не последний человек. Когда-то работал торговым представителем в далекой экзотической стране, но проворовался и потерял место. Отца сгубила жадность. Костя не унаследовал этой черты, вернее, этого порока. Он не был жадным, более того – он был очень широким человеком, но ему нечего было дать. И за это его упрекала теща, а уж потом и жена. Жена со временем подпала под влияние своей мамы, и Костя уже не видел разницы между ними. Разговор только про деньги, вернее, про их отсутствие, когда в жизни так много прекрасного: музыка, песни, гитара, люди на заднем сиденье его машины, да мало ли чего... А теща – про комбинезон для ребенка, жена – про зубы: у нее зубы испортились после родов, кальция не хватает. А кальций в кураге, в хурме, в икре, и все опять упирается в деньги.
      Костя мечтал найти мешок с деньгами и решить все проблемы. Навсегда. Тогда он купил бы себе охотничий домик, как принц Чарльз, и жил один, без давления. Завел бы себе любовницу – молодую или зрелую, все равно. Лучше молодую. А теще принес бы деньги в коробке из-под обуви... Лучше из-под телевизора. Интересно, о чем бы она тогда разговаривала...
      Еще он мечтал быть спонсором телевизионной программы «Что? Где? Когда?»... Сидели бы интеллектуалы и угадывали. А Костя – скромно, в черной бабочке за их спиной. А рядом жена с голой спиной и сыночек, расчесанный на пробор, и тоже в бабочке. А все бы видели – какой Костя скромный и положительный, жертвует безвозмездно на золотые мозги. Интеллект – это достояние нации.
      «Хотеть – не вредно» – так говорила жена. Сама она тоже не могла заработать, но почему-то себе в вину это не ставила. Она считала, что зарабатывать должен мужчина, как будто женщины – не люди.
      Третья мечта Кости – свобода и одиночество, что, в сущности, одно и то же.
      Свободу и одиночество Костя обретал в машине. Он ездил по городу, подвозил людей. Никогда не торговался. Когда его спрашивали: «Сколько?» – он отвечал: «Не знаю. На ваше усмотрение». Усмотрение у всех было разное, но на редкость скромное. Костя даже брать стеснялся. Ему ли, гордому Стрельцу, протягивать руку за деньгами.
      Иногда в машину заваливалась веселая компания с гитарой. Костя пел с ними, но не вслух, а внутренне, как Штирлиц. Петь громко и принимать равноценное участие он стеснялся, поскольку шофер – это обслуга. И короткое «шеф» только подчеркивало, что он никакой не «шеф», а наоборот.
      Однажды Костя подъехал к вокзалу, но его тут же погнали, что называется, в шею. У вокзала орудовала своя шоферская мафия, и посторонних не пускали. У шоферов свои пастухи, как сутенеры у проституток. Если бы Костя имел деловые качества, он сам бы мог стать пастухом, иметь серьезные сборы. Но Стрелец – он и есть Стрелец. Быть и иметь. Косте легче было не иметь, чем перекрутить свою сущность.
      Хорошо бы, конечно, иметь и быть. Как Билл Гейтс, который зарабатывал любимым делом. Если бы ему ничего не платили, он все равно занимался бы компьютерами.
      Костя всегда спрашивал адрес и очень не любил, когда отвечали: «Я покажу». Он чувствовал себя марионеткой, которую дергают за нитку: направо, налево... Ему еще не нравилось, когда садились рядом. Казалось, что чужое биополе царапает его кожу. Костя открывал заднюю дверь и сажал на заднее сиденье, которое, кстати, самое безопасное.
      А еще он не любил выслушивать чужие исповеди. Иногда пассажир, чаще женщина, начинал выгружать свою душу и складывать в Костю, как в мусорный пакет. Ему хватало тещи.
      Больше всего Косте нравилось ездить по городу в дождь. Включить музыку – и вперед. Ничего не видно и кажется, что ты – один. Только музыка и движение. Дворники работают, отодвигая воду с ветрового стекла. И этот ритм тоже успокаивает.
      Однажды из дождя выскочил парень, резко открыл дверцу, запрыгнул почти на ходу, сильно хлопнул дверцей и скомандовал:
      – Вперед!
      – Куда? – не понял Костя.
      – Вперед, и очень быстро!
      «Козел», – подумал Костя, хотя парень был похож не на козла, а на филина. Круглое лицо, неподвижные глаза и нос крючком.
      Имели место сразу три нарушения: сел рядом, адреса не назвал и хлопнул дверцей так, будто это броневик, а не жидкая «пятерка».
      – Куда все-таки? – с раздражением спросил Костя, выводя свою «пятерку» с маленькой дорожки на широкую трассу.
      Костя поглядел на парня, но увидел только его затылок. Затылок был широкий и плоский, будто он его отлежал на подушке.
      Филин смотрел на дорогу. Костя заметил, что с ними поравнялся черный джип, опустилось боковое стекло, обозначилось длинное лицо с ржавой растительностью.
      – Уходи, – напряженно скомандовал Филин.
      Его напряжение передалось Косте. Костя рванул машину вперед и помчался, виляя между другими машинами. Джип исчез, потом снова появился, но не справа, а слева. Со стороны Кости.
      Костя вильнул в переулок, нарушая все правила.
      – Ушли, – выдохнул Филин.
      – А теперь куда? – спросил Костя и в это время услышал сухой щелчок. И увидел джип, который не преследовал, а уходил. Это мог быть другой джип. Мало ли сейчас иномарок на московских дорогах.
      Костя хотел выяснить, куда же все-таки ехать. Но Филин заснул, опустив голову на грудь. Закемарил. Костя остановил машину. Его смутила какая-то особенная тишина. Полное отсутствие чужого биополя. Он обошел машину, открыл дверь. Филин сидел в прежней позе. В виске у него темнела круглая бескровная дырка. По лицу ото лба спускалась зеленоватая бледность, какой никогда не бывает у живых.
      – Эй! – позвал Костя. – Ты чего?
      Если бы Филин мог реагировать, он бы сказал: «Меня убили, не видишь, что ли...»
      Костя оторопел. Он видел по телевизору криминальные разборки, но это было на экране, так далеко от его жизни. Где-то в другом мире, как среди рыб. А тут он вдруг сам попал в разборку, в ее эпицентр.
      Что же делать? Естественно, обращаться в милицию. Они знают, что в этих случаях делать.
      Костя поехал со своим страшным грузом, как «черный тюльпан». Он смотрел на дорогу, высматривая милиционера или милицейский пост. Поста не попадалось. У Кости в голове рвались и путались мысли. Сейчас милиция завязана с криминалом, в милиции служит кто угодно. Это тебе не Америка.
      Спросят:
      – Кто убил?
      – Не знаю, – скажет Костя.
      – А как он оказался в твоей машине?
      – Заскочил.
      – Знакомый, значит?
      – Да нет, я его в первый раз вижу.
      – А может, ты сам его убил?
      – Зачем мне его убивать?
      – Вот это мы и проверим...
      Костю задержат. Хорошо, если не побьют. Могут и побить. А могут просто намотать срок. Не захотят искать исполнителей и посадят. Теща будет рада. А жена удивится – каким это образом вальсирующий Костя попал в криминалитет. Туда таких не берут. Там тоже нужны люди с инициативой и криминальным талантом. А гитара, шарфик и парфюм там не проходят.
      Костя свернул и въехал во двор. Остановил машину против жилого подъезда под номером 2. Вытащил Филина и посадил на землю, прислонив спиной к кирпичной стене. Люди найдут, вызовут милицию – все своим путем, только без него. Без Кости.
      Костя вернулся в машину. Перед тем как уехать, бросил последний взгляд на Филина. Он был молодой, немножко полноватый, с лицом спящей турчанки, видимо, походил на мать. У него было спокойное, мирное выражение. Он не страдал перед смертью, скорее всего он ничего не успел почувствовать. Он убегал и продолжал бежать по ту сторону времени.
      У Кости мелькнула мысль: может, его не бросать? А что с ним делать? Привезти домой? То-то теща обрадуется...
 
      После этого случая Костя долго не мог сесть в машину. Ему казалось: там кто-то есть... Может, душа этого парня плавает бесхозно.
      Дома Костя ничего не сказал. Ему было неприятно об этом помнить, а тем более говорить.
      Однако время шло. Костя постепенно убедил себя в том, что снаряд не падает дважды в одно место. Значит, смерть больше не сядет в его машину...
      Он снова начал ездить. И в один прекрасный день, а если быть точным, то в дождливый октябрьский вечер, в его машину села ЛЮБОВЬ. Потом он совместил эти два обстоятельства в одно, поскольку любовь и смерть являют собой два конца одной палки. Но тогда, в тот вечер, Костя ничего не заподозрил. Просто стройный женский силуэт в коротком черном пальто, просто откинутая легкая рука. Она голосовала.
      Костя мог бы появиться минутой раньше или минутой позже – и он проехал бы мимо своей любви. Но они совпали во времени и пространстве. Костя затормозил машину, ничего не подозревая. Она села грамотно – назад, дверь прихлопнула аккуратно, назвала улицу: Кирочная.
      Костя никак не мог найти эту чертову улицу. Они крутились, возвращались, смотрели в карту, и в конце концов выяснилось, что такой улицы нет вообще. То есть она есть, но в Ленинграде. Она назвала «Кирочная», а надо было улицу Кирова. Они сообразили совместными усилиями.
      Позже она расскажет, что занимается антиквариатом. Скупает старину, реставрирует и продает. Такой вот бизнес. Накануне ездила в Петербург, купила чиппендейл – что это такое, Костя не знал, а переспрашивать постеснялся. Однако догадался, что чиппендейл – на Кирочной. А сейчас нужна была улица Кирова.
      Костя нашел улицу и дом. Она полезла в сумочку, чтобы расплатиться. Косте вдруг стало жаль, что она уйдет. Он предложил подождать.
      Она подумала и спросила:
      – Вы будете сидеть в машине?
      – Естественно.
      – Это может быть долго. Давайте поднимемся вместе.
      Они поднялись вместе. Дверь открыла старуха, похожая на овечку, – кудряшки, очки, вытянутое лицо.
      – Это вы? – спросила Овечка.
      – Да. Это я, Катя...
      Костя услышал ее имя. Оно ей не соответствовало. Катя – это румянец и русская коса. А в ее внешности было что-то от филиппинки: маленькое смуглое личико, прямые черные волосы, кошачьи скулы, невозмутимость, скромность. В ней не было ничего от «деловой женщины», или, как они называются, бизнес-вумен. Отсутствие хватки, агрессии – скорее наоборот. Ее хотелось позвать в дом, покормить, дать подарочек...
      – Это вы? – еще раз переспросила Овечка.
      – Да, да... – кивнула Катя. – Это я вам звонила.
      – А он кто? – Овечка указала глазами на Костю.
      – Я никто, – отозвался Костя, догадавшись, что старуха боится.
      Овечка вгляделась в Костю и поняла, что бояться его не следует. Она предложила раздеться, потом провела в комнату, показала лампу и стол. Лампа была с фарфоровыми фигурками, а стол-бюро – обшарпанный до невозможности.
      Катя и старуха удалились в другую комнату, у них были секреты от Кости. Костя огляделся по сторонам. Вся комната в старине, начиная от люстры, кончая туркменским ковром на полу. На стенах фотографии и гравюры в рамках конца века. Костя как будто окунулся в другое время и понял, что ему там нравится. Там – неторопливость, добротность, красота. Там – все для человека, все во имя человека.
      Костя стал рассматривать фотографии. Мужчины со стрельчатыми усами, женщины – в высоких прическах и белых одеждах. Они тоже любили... Вот именно: они любили, страдали и умерли. Как все. Только страдали больше и умерли раньше.
      Катя и старуха вернулись довольные друг другом. Костя предположил, что Овечка не в курсе цен. Катя ее, конечно, «умыла», но не сильно, а так... слегка. «Умывают» все, на то и бизнес. Но важно не зарываться. Иначе все быстро может кончиться. Быстро и плохо.
      Костя смотрел на Катю – тихую, интеллигентную девочку. У нее все будет долго и хорошо, потому что с ней никто не станет торговаться. Сами все дадут и прибавят сверху.
      Овечка предложила сверху фасолевый суп. Катя и Костя переглянулись, и Овечка поняла, что они голодны.
      Суп оказался душистый, фиолетовый, густой. Костя накидал туда белого хлеба и ел как похлебку. Катя последовала его примеру.
      Много ли человеку надо? Тепло, еда и доброжелательность.
      – Вы муж и жена? – поинтересовалась Овечка.
      – Нет, – ответила Катя. – Мы познакомились час назад.
      – У вас будет роман, – пообещала старуха.
      – Почему вы так решили?
      – У вас столько радостного интереса друг к другу...
      Катя перестала есть и внимательно посмотрела на Костю, как будто примерила. Костя покраснел, хотя делал это редко. Он, как правило, не смущался.
      – Вы похожи на меня молодую, – заметила Овечка.
      – Это хорошо или плохо? – спросила Катя.
      – Это очень хорошо. Я многим испортила жизнь.
      – А это хорошо или плохо? – не поняла Катя.
      – Это нормально.
      – А когда лучше жить – в молодости или теперь? – спросила Катя.
      – И в молодости, и теперь. Дети выросли, никаких обязанностей, никакой зависимости от мужчин. Свобода...
      – Но зависимость – это и есть жизнь, – возразил Костя.
      – Вот и зависьте. От нее.
      Костя снова покраснел. Старуха была молодая. Ей нравилось эпатировать. Ставить людей в неудобное положение.
      – А вы больше ничего не хотите продать? – спросила Катя.
      – У меня есть дача. Там никто не живет.
      – А дети? – напомнил Костя.
      – У них другая дача, в другом месте. Под Сан-Франциско.
      – Но можно сдавать дачу, – предложила Катя.
      – Я не люблю сдавать, – отказалась старуха.
      – Почему?
      – Потому что люди у себя дома никогда не вытирают обувь занавеской. А в гостиницах вытирают.
      – Но там же все равно никто не живет, – напомнила Катя.
      – Там живет моя память. Раньше эта дача была центром жизни: съезжалась большая семья, горел камин, пахло пирогом... Прошлое ушло под воду, как Атлантида...
      – Грустно, – сказала Катя.
      – Так должно быть, – возразила старуха. – Закон жизни. Прошлое уходит и дает дорогу будущему. Суп, который вы съели, через несколько часов превратится в отходы. И вы снова захотите есть.
      Старуха прятала за грубостью жалость к себе, иначе эту жалость пришлось бы обнаружить. Старуха была гордой.
      – А дача далеко? – спросила Катя.
      – Полчаса в один конец. Близкое Подмосковье, – отозвалась старуха.
      В Катином личике ничего не изменилось, но Костя понял, что ей это интересно. Интереснее всего остального.
      – Я дам вам ключи, можете посмотреть...
      Старуха принесла связку ключей и протянула их Косте.
      – Почему мне? – удивился Костя.
      – Но ведь вы же повезете...
      – Он вам нравится? – прямо спросила Катя.
      Старуха ответила не сразу. Она долгим, внимательным взглядом посмотрела на Костю, после этого глубоко кивнула:
      – Да...
      И все рассмеялись. Это почему-то было смешно.
      Катя и Костя вышли на лестницу. Стали спускаться пешком. Костя забежал вперед и перегородил ей дорогу. Они смотрели друг на друга, она – сверху вниз. Он – снизу вверх. У Кати было серьезное личико. Углы губ – немножко вниз, как будто она с тревогой прислушивалась к будущему, а там – ничего хорошего. Все утонет, как Атлантида, – молодость, красота, ожидание счастья, само счастье – все, все...
      Костя приблизил свое лицо и поцеловал ее в угол рта. Сердце замерло, а потом застучало, как будто испугалось. Костя осознал, что не захочет жить без нее. И не будет жить без нее. Как все это раскрутится, он понятия не имел. Это все потом, потом... А сейчас она стояла напротив и смотрела на него сверху вниз.
 
      В эту ночь Костя бурно и безраздельно любил свою жену. Он понял, что главное в его жизни произошло. Он вытащил счастливый билет. Билет назывался Катя. Чувство не оценивается деньгами, и тем не менее Костя выиграл у жизни миллион. Он миллионер и поэтому был спокоен и щедр. Он любил жену, как будто делился с ней своим счастьем.
      – Тише... – шептала жена. В соседней комнате спали мать и сын, и жена боялась, что они услышат.
      Костя пытался вести себя тише, но от этого еще больше желал жену. И она тоже обнимала его руками и ногами, чтобы стать одним.
      Мать за стеной злобно скрипнула диваном. Дочь любила ее врага, и мать воспринимала это как предательство.
 
      Договорились, что Катя позвонит сама. Она его найдет.
      Последний разговор был таким:
      – Вы женаты? – спросила Катя.
      – Вовсю... – ответил Костя.
      – А чем вы вообще занимаетесь?
      – Ничем. Живу.
      – Это хорошо, – похвалила Катя. – Я позвоню...
      Костя ждал звонка постоянно. Он предупредил тещу, что ему должны звонить с выгодным предложением. Теща тоже стала ждать звонка. Они превратились в сообщников. Вернувшись с работы, Костя пересекался с тещей взглядом, и она медленно поводила головой. Дескать, нет, не звонили...
      Это свидетельствовало по крайней мере о трех моментах. Первый – Катя замужем, второй – у нее куча дел, и все неотложные. Третий – основной – Костя ей не понравился. Не произвел впечатления.
      «А в самом деле, – прозрел Костя. – Зачем я ей? Вовсю женатый, нищий. Какой с меня толк? Я могу быстро бегать и далеко прыгать, но эти качества хороши при охоте на мамонта. Сегодня мамонтов нет. Хотя ученые пообещали воссоздать. В вечной мерзлоте нашли хорошо сохранившиеся остатки. Возьмут клеточку, склонируют и пересадят в слона, вернее, в слониху. Родится мамонт. Он будет живой, но один. И поговорить не с кем».
      Сегодняшние девушки – другие. Это раньше: спел под гитару – и покорил. А Катя – человек действия: поставила задачу – выполнила. В красивый хрупкий футляр заключен четкий, отлаженный инструмент. Не скрипка. Скорее, саперная лопата, выполненная Фаберже.
      Костя не набрал козырей, поэтому она не позвонила. Он все понимал, но не мог отделаться от ее желудевых глаз, от опущенных уголков рта, как будто ее обидели. Когда взял ее руку в свою – тут же испугался, что повредит, сломает, – такая хрупкая, нежная была рука, будто птенец в ладони...
      Костя перестал ждать звонка. И тогда она позвонила. Это случилось в десять часов вечера. Когда шел к телефону – знал, что это она. Он собрался задать вопрос, содержащий упрек, но не успел.
      – Завтра едем смотреть дачу, – сказала Катя, – в десять часов утра.
      – Здравствуй, – сказал Костя.
      – Здравствуй, – ответила Катя. – Значит, в десять, возле моего подъезда.
      – Ждать внизу? – уточнил Костя.
      – Лучше поднимись. Квартира двадцать. Четвертый этаж.
      Костя молчал. Он мгновенно все запомнил.
      – Поездка возьмет у тебя два часа.
      Костя принял к сведению.
      – До свидания, – попрощалась Катя и положила трубку. Костя понял, что отношения она складывала деловые. Вызвала машину на два часа. Заплатит по таксе. А какая у нее такса? Скорее всего средняя: не большая и не маленькая.
      Деловые – пожалуйста. Лучше, чем никаких. Костя готов был не показывать ей своих чувств. Он будет любить ее тихо, безмолвно и бескорыстно, только бы ощущать рядом. Только бы видеть, слышать и вдыхать. Как море. Море ведь не любит никого. Но возле него – такое счастье...
      Раньше, в прежней жизни, Костю интересовал результат отношений, конечная стадия. А сейчас был важен только процесс. Он готов был отказаться от результата. Главное, чтобы Катя ничего не поняла. Не увидела, что он влюблен, а значит – зависит. Иначе растопчет. Или выгонит.
 
      Дверь открыл муж.
      «И она с ним спит?» – поразился Костя. Муж был никакой. Без лица. Сладкая какашка.
      ...Позже Катя расскажет, что он преподавал в институте, где она училась, вел курс изобразительного искусства. Он столько знает. И он так говорит... Золотой дождь, а не лекция. Катя им восхищалась. А сейчас он – директор аукциона. Все самое ценное, а значит – самое красивое проходит через его руки. Через его руки протекает связь времен: восемнадцатый век, девятнадцатый век, двадцатый.
      – Он богатый? – спросит Костя.
      – Какая разница? – не ответит Катя. – Я все равно не люблю жить на чужие деньги. У меня должны быть свои...
      Муж открыл дверь и посмотрел на Костю, как на экспонат. И тут же отвернулся. Не оценил.
      – Катя! – крикнул он. – Шофер приехал!
      – Сейчас! – отозвалась Катя. – Пусть внизу подождет...
      Костя успел зацепить взглядом богатую просторную прихожую со стариной и понял, что это – другой мир. Из таких квартир не уходят.
      Костя спустился и захотел уехать. Он не любил чувствовать себя обслугой.
      Включил зажигание, но машина закашляла и не двинулась с места. Пришлось поднять капот и посмотреть, в чем дело. Ни в чем. Просто машина нервничала вместе с Костей.
      Катя спустилась вниз. На ней было голубое пальто-шинель с медными пуговицами.
      Вырядилась, подумал Костя. И тут же себя поправил: почему вырядилась? Просто оделась. У нее хорошие вещи, в отличие от его жены. Это у бедных несколько видов одежды: домашняя, рабочая и выходная. А богатые всегда хорошо одеты.
      Катя молча села. Она была не в курсе Костиных комплексов. Молча протянула ему листок, на котором старуха нарисовала схему. Все действительно оказалось очень просто: прямо и через полчаса направо.
      Въехали в дачный поселок. Как в сказку. Позади серый город, серая дорога. А здесь – желтое и багряное. Дорогие заборы на фундаментах. Но вот – деревянный штакетник, а за ним барская усадьба из толстых бревен с большими террасами.
      – Какая прелесть... – выдохнула Катя. – Дом с мезонином.
      – А что такое мезонин? – спросил Костя.
      – От французского слова «мэзон» – значит дом. А мезонин – маленький домик.
      – Откуда вы знаете?
      – Я закончила искусствоведческий. Но вообще – это знают все.
      – Кроме меня, – уточнил Костя.
      Он больше не хотел нравиться. Более того, он хотел не нравиться. Он – шофер. Работник по найму. Потратит время, возьмет деньги и купит теще новый фланелевый халат. Очень удобная вещь на каждый день.
      Вошли в дом. Его давно не топили, пахло сыростью. Дом был похож на запущенного человека, которого не мыли, не кормили, не любили.
      – Здесь надо сломать все перегородки и сделать одно большое пространство.
      Катя смотрела вокруг себя, но видела не то, что есть, а то, что будет.
      – Старуха не согласится, – сказал Костя.
      – У старухи никто не будет спрашивать. Я куплю и возьму в собственность. А со своей собственностью я могу делать все, что захочу.
      «Саперная лопата», – подумал Костя.
      – Дом ничего не стоит, – размышляла Катя. – Здесь стоят земля и коммуникации.
      – Старуху не надо обманывать, – напомнил Костя.
      – Да что вы пристали с этой старухой?
      Катя воткнула в него свои желудевые глаза. Они долго не отрываясь смотрели друг на друга.
      – Для старухи пятьдесят тысяч долларов – это целое состояние, – продолжала Катя. – Ей этого хватит на десять лет. Не надо будет к детям обращаться за деньгами. Я поняла: она не хочет у детей ничего просить. Для нее просить – нож к горлу. Она очень гордая.
      – А как вы это поняли? – удивился Костя.
      – Я умею видеть.
      Костя понял, что она и его видит насквозь. Как под рентгеном. Вот перед ней стоит красивый Стрелец, который не умеет зарабатывать, но умеет любить. Хочет отдать свое трепетное сердце, бессмертную душу и ЧУВСТВО...Она войдет в море секса, под куполом любви, как под звездным небом. Это тебе не двадцать минут перед сном со «сладкой какашкой».
      Однако Катя – человек действия. Поставила задачу – выполнила. Она купит дачу за пятьдесят тысяч долларов. Вложит еще пятьдесят и продаст за полмиллиона. Чувство – это дым. Протянулось белым облачком и растаяло. А деньги – это реальность. Это свобода и независимость.
      – Я хочу подняться на второй этаж, – сказала Катя.
      – Я пойду вперед, – предложил Костя. Он боялся, что лестница может обвалиться.
      Лестница не обвалилась. Поднялись на второй этаж. Там были две спальни и кабинет. В одной из спален – полукруглое окно. В нем, как картина в раме, – крона желтого каштана. У стены стояла широкая кровать красного дерева. На ней, возможно, спал чеховский дядя Ваня, потом через полстолетия – молодая старуха, а месяц назад – пара бомжей. Ватное одеяло, простеганное из разных кусочков ситца. Плоская подушка в такой же крестьянской наволочке.
      Костя старался не смотреть на это спальное место. Он оцепенел. Смотрел в пол. А Катя смотрела на Костю. Почему бы не войти в море, когда оно рядом? Чему это мешает? Только не долго. Войти и выйти. Сугубо мужской подход к любви.
      Костя смотрел в пол. Он не любил, когда решали за него. Он Стрелец. Он должен пустить стрелу, ранить и завоевать.
      – Сердишься? – спросила она, переходя на ты. Она все понимала и чувствовала. Вряд ли этому учат на искусствоведческом. С этим надо родиться. Все-таки не только саперная лопата, но и скрипка.
      Она положила руки ему на плечи. Благоухающая, как жасминовая ветка. В голубом пальто из кашемира. Она не похожа ни на одну из трех чеховских сестер. А он на кого похож? Не ясно. Таких героев еще не стояло на этой сценической площадке, в этой старинной усадьбе.
      – Перестань, – попросила Катя.
      Что перестать? Сопротивляться? Полностью подчиниться ее воле. Пусть заглатывает, жует и переваривает. Пусть.
      Костя хотел что-то сказать, но не мог пошевелить языком. Во рту пересохло. Язык стал шерстяной, как валенок.
      Они легли не раздеваясь. Костя звенел от страсти, как серебряный колокол, в который ударили. И вдруг, в самый неподходящий или, наоборот, в самый подходящий момент, он услышал внизу шаги. Шаги и голоса.
      Костя замер как соляной столб. А Катя легко поднялась с дивана, застегнула свои медные пуговицы и сбежала вниз по лестнице.
      Вернулась довольно быстро.
      – Это соседи, – сообщила она. – Увидели, что дверь открыта, пришли проверить. Они следят, чтобы не залезли бомжи.
      – Заботятся, – похвалил Костя.
      – О себе, – уточнила Катя. – Если дом подожгут, то и соседи сгорят. Огонь перекинется по деревьям.
      Катя скинула пальто и легла. Замерла в ожидании блаженства. Но Костя уже ничего не мог. Как будто ударили палкой по нервам. Все, что звенело, – упало, и казалось – безвозвратно. Так будет всегда. Вот так становятся импотентами: удар по нервам в минуту наивысшего напряжения.
      Он сошел с тахты. У него было растерянное лицо. Ему было не до Кати и вообще ни до чего.
      Он стоял и застегивал пуговицы на рубашке, затягивал пояс.
      Катя подошла, молча. Обняла. Ничего не говорила. Просто стояла и все. Косте хотелось, чтобы так было всегда. В любом контексте, но рядом с ней. Пусть опозоренным, испуганным – но рядом. Однако он знал, что надо отстраниться, отойти и валить в свою жизнь.
      Костя отодвинулся и сбежал вниз по лестнице. Катя не побежала следом. Зачем? Она спокойно еще раз обошла весь второй этаж. Потом спустилась и обошла комнаты внизу, заглянула в кладовку.
      – Помнишь, как говорила Васса Железнова: «Наше – это ничье. МОЕ».
      – Когда это она так говорила? – спросил Костя, будто Васса Железнова была их общей знакомой.
      – Когда корабль спускали на воду, – напомнила Катя.
      Костя никогда не читал этот роман. Из Горького он знал только «Песню о Буревестнике».
      Катя тщательно заперла входную дверь. Подергала для верности.
 
      Сели в машину.
      Катя забыла об их близости, думала только о даче.
      – Если фундамент состоятельный, можно будет поставить сверху третий этаж. Это увеличит продажную стоимость.
      – Зачем тебе столько денег? – удивился Костя.
      – Денег много не бывает.
      – Но ты хочешь больше, чем можешь потратить.
      – Я хочу открыть издательство, – созналась Катя. – Выпускать альбомы современного искусства. Сейчас тоже есть свои Рембрандты. Но они все по частным коллекциям. Их надо собрать.
      – Возьми деньги у мужа.
      – Он не даст. Это очень дорогие альбомы. Там особенная мелованная бумага, ее в Финляндии надо заказывать. И полиграфия...
      – Твой муж жадный?
      – Мой муж умеет считать. Он говорит, что я на этих журналах прогорю. Очень большая себестоимость. Их никто не будет покупать, и кончится тем, что они будут штабелями лежать у нас в гараже.
      – Он, наверное, прав...
      Катя смотрела перед собой.
      – Если считать результатом деньги, то он прав. Но деньги – это только деньги. Хочется, чтобы ОСТАЛОСЬ.
      – Рожай детей. Они останутся.
      – Это самое простое. Все рожают, и куры, и коровы. А вот издательство...
      Машина выбежала из дачного поселка. Кончилось золотое и багряное. Впереди были серая дорога и серый город.
      – Выходи за меня замуж, – вдруг сказал Костя. Он сначала сказал, а потом услышал себя. Но было уже поздно.
      – Что? – переспросила Катя, хотя прекрасно расслышала.
      – Замуж. За меня. Ты, – раздельно повторил Костя.
      – Интересно... – проговорила Катя. – Я своего мужа дожимала пять лет. Он упирался. А ты сделал мне предложение на второй день.
      – Я тебя люблю. Мне не надо проверять свои чувства. Я хочу, чтобы мы не расставались.
      – У тебя есть где жить? – поинтересовалась Катя.
      – Нет.
      – А на что жить?
      – Нет.
      – Значит, ты рассчитываешь на мои деньги и на мою территорию. Так и скажи: женись на мне. Это будет точнее.
      Катя издевалась. Она издевалась над ЧУВСТВОМ. Территория чувства – сердце. Значит, она издевалась и над сердцем, и над душой. И только потому, что у нее были деньги, которые она добывала, обманывая старух.
      Костя понял, что он не захочет ее больше видеть. Цинизм – вот что течет по ее жилам и сосудам. Она вся пропитана цинизмом, как селедка солью. Сейчас он довезет ее до подъезда, возьмет деньги, заедет на базар, купит хурму, курагу и привезет домой. Он наполнит дом витаминами. А весь остальной мир с его грандиозными планами – его не касается. В своем доме – он МУЖ, опора и добытчик. И так будет всегда.
      Машина выехала на набережную.
      – Сердишься? – спросила Катя. Она играла с ним, как кошка с мышью: отдаляла, потом приближала.
      Но в этот раз она заигралась. Костя отодвинулся слишком далеко, на недосягаемое расстояние. Он самоустранился.
      Машина остановилась возле подъезда. Катя полезла в сумку.
      – Не надо, – отказался Костя. Он понял, что не возьмет у нее денег. И она тоже поняла, что он не возьмет.
      – Я позвоню, – коротко пообещала Катя. Она была уверена в себе.
      Костя не ответил. Он тоже был уверен в себе. Он мог опуститься на колени перед женщиной, но лечь на землю, как подстилка, он не мог и не хотел.
      Катя вышла из машины и пошагала на свою территорию со своим кошельком.
      Костя рванул своего железного коня. Куда? В остаток дня. Катя права. Но и он – тоже прав. Жизнь прекрасна сама по себе, а деньги и комфорт – это декорация. Как бантик на собаке.
 
      Ночью они с женой любили друг друга. Чтобы ни происходило в жизни Кости, перед сном он неизменно припадал к жене, как к реке. Но в этот раз он пил без жажды. И чем нежнее обнимала его жена, тем большую пустоту ощущал он в душе. Пустоту и отчаяние. «И это – все? – думал он. – Все и навсегда... Ужас...»
 
      Она позвонила на другой день. Ночью.
      – Приезжай немедленно. Поднимись.
      – А который час, ты знаешь? – трезво спросил Костя.
      Но в трубке уже пульсировал отбой. Катя раздавала приказы и не представляла себе, что ее можно ослушаться.
      – Кто это? – сонно спросила жена.
      – Валерка Бехтерев. Ногу сломал.
      Жена знала Валерку.
      – О Боже... – посочувствовала жена.
 
      Через полчаса Костя стоял в Катиной спальне.
      Позже Катя скажет, что эта спальня из Зимнего дворца, принадлежала вдовствующей императрице, матери Николая. Но это позже... А сейчас им обоим было не до истории...
      Катины подушки источали тончайший запах ее волос.
      – Он не вернется? – спросил Костя.
      – Он уехал два часа назад. Сейчас взлетает его самолет.
      – А вдруг не взлетит?
      Костя чувствовал себя преступником, вломившимся в сердце семьи. Кате тоже было не по себе. Она никогда не приглашала любовников на супружеское ложе, и даже не могла себе представить, что способна на такое, но оказалось – способна.
      Костя отметил, что у него стучало сердце, он задыхался, как от кислородной недостаточности. Так бывает высоко в горах, когда воздух разряжен.
      Он ушел от Кати под утро и был рад, оказавшись вне ее дома. Все-таки он был скован невидимым присутствием ее мужа. И все время казалось, что он вернется.
      Через неделю они с Катей уехали на Кипр. Костя одолжил деньги у Валерки Бехтерева. Пообещал вернуть через полгода. Как он будет возвращать, Костя не знал. Главное – одолжить. А там будет видно...

* * *

      Хороший это остров или не особенно, он так и не понял, потому что они с Катей не выходили из номера. Они любили друг друга двадцать четыре часа в сутки, делая перерыв на сон и на еду. Катя пила сухое кипрское вино и ела фрукты, как Суламифь, которая изнемогала от любви... Но где-то к вечеру просыпался зверский аппетит, и они выходили в ресторан под открытым небом. Музыка, близость моря, стейк с кровью, а впереди ночь любви. Так не бывает...
      Костя не выдержал и сознался, что любит.
      – За что? – спросила Катя.
      – Разве любят за что-то? – удивился Костя.
      – Конечно.
      Костя подумал и сказал:
      – За то, что ты всякая-разная...
      – У тебя есть слух к жизни, – сказала Катя. – Как музыкальный слух. Знаешь, как называются бесслухие? Гудки. Вот и в жизни бывают гудки. Все монотонно и одинаково.
      – Но может быть, гудки умеют что-то другое?
      – Возглавлять оценочную комиссию. Разбираться в живописи. Я хочу, чтобы во мне разбирались, в моей душе и в остальных местах...
      Играла музыка. Танцевали пары. Одна пара очень хорошо танцевала, особенно парень. Он был в шляпе и в длинном шарфе. Катя застряла на нем глазами.
      Костя встал и пошел танцевать. Один. Постепенно ему уступали площадку. Всем хотелось смотреть.
      В студенчестве Костя участвовал в пародийном ансамбле, объездил с ним полстраны. Чтобы станцевать пародию, надо знать танец. Костя знал. Двигался, как Майкл Джексон. Когда музыка кончилась, ему хлопали, требовали еще. Но «еще» – было бы лишним. В искусстве главное – чувство меры.
      Когда он вернулся к столику, Катя смотрела на него блестящими глазами.
      – Может, ты еще петь можешь? – спросила Катя.
      – Могу, – серьезно ответил Костя. – А что?
      Он мог все: петь, танцевать, любить, готовить пельмени. У него был музыкальный слух и слух к жизни. Он не мог одного: зарабатывать деньги. Но этот недостаток перечеркивал все его достоинства.
 
      Ранним утром Катя проснулась и решила выйти на балкон – позагорать. Но Костя спал, и она не хотела шуметь, тревожить его сон. Однако все-таки очень хотелось выйти голой под утреннее солнце. Она стала отодвигать жалюзи по миллиметру, стараясь не издавать ни единого звука. А Костя не спал. Смотрел из-под приспущенных век, как она стоит голая и совершенная, отодвигает жалюзи, как мышка. Именно в эту минуту он понял, что любит. Сказал давно, а понял сейчас. И именно сейчас осознал, что это не страсть, а любовь. Страсть проходит, как температура. А любовь – нет. Хроническое состояние. Он не сможет вернуться в прежнюю жизнь без Кати. Он всегда будет вальсировать с ней под музыку любви. И даже если она будет злая – он будет кружить ее злую, вырывающуюся и смеяться над ней. Когда любовь – это всегда весело, даже если грустно. Всегда хорошо, даже если плохо.
      А когда нет любви – становится уныло, хочется выть. А под вой – это уже не вальс. Совсем другой танец.
 
      Все тайное становится явным. Жена случайно встретила Валерку Бехтерева, узнала про деньги в долг. Связала долг с отсутствием мужа. Отсутствие связала с южным загаром. Остальное Костя рассказал сам. Жена собрала чемодан и выгнала. Последнее слово было, естественно, за тещей. Но он сказал ей: «Меня оправдывает чувство». После чего за ним была захлопнута дверь, а Костя стал спускаться с лестницы пешком.
      Костя оказался на улице, в прямом и переносном смысле этого слова. Ему было негде ночевать.
      Звонить Кате он не хотел. Это не по-мужски – складывать на женщину свои проблемы. Отправился к Валерке Бехтереву. Валерка был холост и жил один.
      – Ты что, дурак? – спросил Валерка, доставая из холодильника водку.
      – Почему? – не понял Костя.
      – Знаешь, как трудно найти порядочную жену? А ты взял и сам бросил.
      – Я полюбил, – объяснил Костя.
      – Ну и что? И люби на здоровье. А жену зачем бросать?
      Валерка нарезал сыр и колбасу. «Жлобская еда», – подумал Костя. На Кипре он привык к свежим дарам моря: устрицам, креветкам. Колбаса казалась ему несвежей, пахнущей кошачьей мочой. Костя стал есть хлеб.
      – Ты чего как в тюрьме? – спросил Валерка. Он сидел за столом, высокий и сильный. Физический труд закалил его. Валерка разлил водку по стаканам.
      – Разве ты пьешь? – удивился Костя.
      – А у нас без этого нельзя, – объяснил Валерка. – Вся бригада пьет. Без этого за стол не садятся. А я что, в стороне? Они не будут меня уважать. А что за бригадир без уважения коллектива...
      Валерка профессионально опрокинул стакан.
      – Ты стал типичный пролетариат, – заметил Костя.
      – А какая разница? Интеллигент, пролетарий... Одно и то же. Просто книжек больше прочитали.
      – Значит, не одно и то же.
 
      Костя поселился у Валерки.
      На ночь Валерка вытаскивал для Кости раскладушку. Ночью, когда Костя вставал по нужде, Валерка поднимал голову и спрашивал:
      – Ты куда?
      Потом поднимался и шел за Костей следом, будто контролировал. Если Костя хотел пить и сворачивал на кухню, то Валерка шел следом на кухню. Костя не мог понять, в чем дело, а потом догадался: Валерка где-то прячет деньги. У него тайник, и он боится, что Костя обнаружит и, конечно же, украдет.
      Утром Валерка, отправляясь на работу, собирал «тормозок» – так называлась еда, которую рабочие брали с собой. Костя подозревал, что название происходит от слова «термос», но «термосок» произносить неудобно и как-то непонятно. Поэтому – «тормозок». Удобно, хотя и бессмысленно. Валерка складывал в пакет вареную в мундире картошку, вареные яйца, неизменную колбасу, хлеб. Валерка тратил минимум на питание, экономил деньги и складывал их в тайник. До лучших времен. Как учили коммунисты, во имя светлого будущего. Но почему настоящее должно быть темнее будущего – непонятно.
 
      Костя подъехал к Катиному дому на Бережковской набережной. Шел дождь. Люди горбились, как пингвины. А еще совсем недавно были море, солнце и любовь.
      Костя остановил машину, поднялся на четвертый этаж, позвонил в квартиру двадцать.
      Открыла Катя. Она была в синем атласном халате с японскими иероглифами.
      – А я тебя потеряла, – сказала она. – Проходи.
      – Ты одна? – проверил Костя.
      – Одна. Но это не важно.
      – Важно, – сказал Костя и обнял ее сразу в прихожей. Ладони скользили по шелку, как по Катиной коже. – Родная... – выдохнул он, хотя это было не его слово. Он никогда им не пользовался.
      – А я тебе звоню, мне отвечают: он здесь больше не живет...
      – Это правда, – подтвердил Костя. – Я ушел...
      – Куда?
      – Не знаю.
      Катя отстранилась. Смотрела исподлобья.
      – Из-за меня?
      – Из-за нас, – поправил Костя.
      Прошли на кухню. Костя заметил, что над плитой и мойкой – сине-белые изразцы. Должно быть, тоже из дворца.
      Катя стала кормить кроликом, тушенным в сметане. На тарелке лежали две ноги.
      – Кролик... – удивился Костя. – Я его двадцать лет не ел.
      – Самое диетическое мясо.
      – А зачем ты отдала все ноги?
      – Почему все? Только две...
      – А всего их сколько?
      – Четыре, по-моему...
      – Ну да... Это у кур две, – сообразил Костя.
      Он стал есть, молча, умело отделяя мясо от кости. Было понятно, что они думали не о кролике, а о том, что делать дальше. Если Костя ушел, сделал ход, – значит, ответный ход за Катей. Она тоже должна совершить поступок. Уйти от мужа. Но куда? Из таких квартир не уходят в шалаш, даже с милым.
      – Эта квартира чья, твоя или мужа? – спросил Костя.
      – Общая. А что?
      – Так... Все-таки кролика жалко. Кур не жалко, они глупые.
      Костя забрасывал проблему словами. Но Катя поняла ход его мысли.
      – Я поговорю со старухой, – сказала она. – Поживешь на даче. Я скажу ей, что ты будешь сторожем. Платить не надо.
      – Кому платить? – не понял Костя.
      – Ты ничего не платишь за аренду, а она – за твою работу.
      – За какую работу?
      – Сторожа.
      – Но я не буду сторожем.
      – Если ты там живешь, то это происходит автоматически.
      Костя смотрел на Катю.
      – Понял? – проверила она.
      Теперь Катя забрасывала словами проблему: при чем тут старуха, сторож, платить... Дело в том, что Катя не хочет делать ответный ход. Она хочет оставить все как есть. В ее жизни ничего не меняется. Просто появляется любовник, живущий на природе. Секс плюс свежий воздух.
      Свободный любовник потребует время. Времени у Кати нет.
      – Если хочешь, я возьму тебя на работу, – предложила она.
      – Куда?
      – Шофером. На фирму. Бензин наш. Зарплата – пятьсот долларов.
      – Это много или мало? – спросил Костя.
      – Столько получает президент.
      – Президент фирмы?
      – Президент страны.
      – Что я буду возить?
      – Меня.
      Таким образом Катя совмещала время, работу, любовь и семью.
      – Ты согласен? – Катя посмотрела ему в глаза.
      Согласен ли он иметь статус обслуги?
      – Я согласен. А сколько получает президент фирмы?
      – Гораздо больше, – неопределенно ответила Катя.
      – Больше, чем президент страны?
      – Зачем тебе считать чужие деньги? Считай свои.
      Костя уже посчитал, что при такой зарплате он легко отдаст долг Валерке Бехтереву и сможет помочь семье.
      – Я согласен, – повторил Костя и принялся за кролика. Он согласился бы и на меньшее.
      Катя села напротив, стала смотреть, как он ест. В этот момент она его любила. Она понимала, что он – ЕЕ, она может обрести его в собственность. МОЕ.
      – Красота – это симметрия, – задумчиво проговорила Катя.
      Это значило, что она находила Костю красивым.
      – Что ты больше хочешь: любовь или богатство? – поинтересовался он.
      – Все.
      – Ну а все-таки... Если выбирать.
      – А зачем выбирать? – удивилась Катя. – Любовь и богатство – это единственное, что никогда не надоедает.
      Она сидела перед ним немножко бледная, молодая и хрупкая. Он подумал: в самом деле, зачем выбирать... Пусть у нее будет все, и я среди всего.
 
      Фирма «Антиквар» располагалась в двухэтажном здании. Там были выставочные залы с картинами, бар с барменом, запасники типа кладовок. На втором этаже – просторные рабочие кабинеты и Катин риэлтерский отсек. Служащие – в основном женщины, сдержанные, по-западному улыбчивые.
      «Сладкая какашка» мелькнул пару раз, куда-то торопился. Кстати, у него было имя: Александр. Не Саша и не Шура. А именно – Александр.
      Костя явился для подписания договора. Им занималась некая Клара Георгиевна – ухоженная, почти красивая. Иначе и быть не могло. Среди произведений искусства люди должны выглядеть соответственно.
      Клара Георгиевна куда-то уходила, приходила. Костя видел через окно, как во дворе разгружали грузовик. Рабочие стаскивали растения в бочках, маленькие декоративные деревья. Видимо, предстояла выставка-продажа зимнего сада.
      Появились крепкие мужики, сели возле Кости.
      – Сейчас... – сказала им Клара Георгиевна и снова ушла.
      – А ты откуда? – спросил молодой мужик с круглой головой.
      – Шофер, – ответил Костя. – А что?
      – Ничего. Мы думали, что ты тоже из оборонки.
      Позже Костя узнал, что оборонка – это оборонная промышленность и они делают сувениры на продажу: сочетание бронзы и полудрагоценных камней – яшмы, малахита. Оборонка выживала. «Сладкая какашка» скупал их продукцию за копейки и продавал недорого. Среди шкатулок девятнадцатого века – современные бронзовые петухи. Все довольны.
      – Идите в восьмой кабинет, – сказала Клара Георгиевна.
      Мужики поднялись с энтузиазмом. Видимо, в восьмом кабинете давали деньги. Там располагалась бухгалтерия.
      Мужики ушли. Возле Кости сел художник, непохожий на художника. Лицо сырое, как непропеченный хлеб.
      – Не покупают, – пожаловался он. – Говорят, дорого... Говорят, ставь другую цену или забирай...
      – А где ваша картина? – спросил Костя.
      Художник показал пальцем на противоположную стену. На черном фоне – голова старика. Золотая рама. Красиво. Однако кому охота смотреть на чужое старое лицо, если это не Рембрандт, конечно...
      Художник вскочил и устремился к нужному человеку. Нужный человек – коммерческий директор, маленького роста, стройный, лысоватый. Он слушал с непроницаемым лицом. Умел держать удар. Его главная задача – вовремя сказать: нет. Отказывать надо решительно и сразу, иначе погибнешь под собственными обещаниями.
      Клара Георгиевна задерживалась. Костя смотрел на старика в золотой раме и невольно вспомнил свою бабушку. Она всегда улыбалась, глядя на Костю. Он звал ее «веселая бабушка Вера». Однажды летом они куда-то шли. Костя устал, просился на руки. Бабушка не соглашалась, четырехлетний Костя весил 20 килограммов. Это много – тащить такую тяжесть по жаре. Он ныл, цеплялся. Бабушка его оттолкнула, он не устоял и шлепнулся в лужу. Это было первое столкновение с несправедливостью: любящий человек – и в лужу. Бабушке стало стыдно, и она из солидарности села рядом с ним в глубокую лужу. И неожиданно заплакала. Они сидели в луже обнявшись и плакали. Старый и малый. Сладость раскаяния, сладость прощения... Он запомнил эту лужу на всю жизнь.
      А жена... Разве она не толкнула его в лужу, когда выгнала из дома? Да, у нее были причины. Но Костю оправдывало чувство. Жена должна была понять. Она должна была подняться над собой как над женщиной. Подняться над обидой.
      Клара Георгиевна вернулась с печатью и договором. Костя поставил подпись в двух местах. Клара Георгиевна стукнула печатью, будто забила гвоздь.

* * *

      Старуха оказалась дома.
      Костя приехал за второй парой ключей, но явился без звонка и боялся не застать.
      – Мне Катя звонила, – сказала старуха. – Я очень рада, что вы там поживете. Дом любит, когда в нем живут, смеются. Хотите чаю?
      – С бутербродом, – подсказал Костя.
      Он уселся за стол, и ему казалось, что он всегда здесь сидел.
      Старуха налила чашку куриного бульона, поджарила хлеб в тостере.
      Костя сделал глоток и замер от блаженства. Вспомнил, что весь день ничего не ел.
      Раньше, как бы он ни уставал, – знал, что в конце дня теща нальет ему полную тарелку борща. А потом в отдельную тарелку положит большой кусок отварного мяса, розового от свеклы. А сейчас Костя – в вольном полете, как ястреб. Что склюет, то и хорошо. Да и какой из него ястреб?
      Старуха села напротив и смотрела с пониманием.
      – Что-то случилось? – спросила она.
      – Я ушел из семьи, – ответил Костя.
      – И каков ваш статус?
      – Рыцарь при знатной даме, – ответил Костя.
      – Какой же вы дурак... – легко сказала старуха.
      – У меня страсть, – как бы оправдался Костя.
      – Страсть проходит, – сказала старуха. – А дети остаются. У вас, кажется, есть дети?
      – Кажется, сын.
      – У меня это было, – сказала старуха.
      – А потом?
      – Потом прошло.
      – А сейчас?
      – Что «сейчас»? – не поняла старуха.
      – Вы жалеете о том, что это было? Или вы жалеете о том, что прошло?
      – Это сломало мою жизнь. И очень осложнило жизнь моего сына. Я слишком дорого заплатила за любовь. Она того не стоила.
      – Любовь у всех разная, – заметил Костя.
      – Любовь – ОДНА. Люди разные.
      Старуха поставила на стол винегрет. Костя стал есть вареные овощи, не чувствуя вкуса.
      – Зачем я буду загадывать на пятьдесят лет вперед? – спросил он. – Я люблю, и все. А дальше: как будет, так и будет.
      – Старость надо готовить смолоду, – сказала старуха. – Она является быстрее, чем вы думаете.
      Зазвонил телефон. Это звонила Катя. Скучала. Отслеживала каждый шаг.
      Возможно, она лишала его будущего, но наполняла настоящее. До краев. А кто сказал, что будущее главнее настоящего?
 
      Костя поселился в доме с мезонином.
      Катя первым делом привезла туда двух уборщиц, молодых хохлушек, и они буквально перевернули весь дом, отскоблили затвердевшую пыль, протерли даже стены и потолок. Выстирали занавески, вытряхнули и вытащили на морозное солнце все матрасы и одеяла. Постельное белье и полотенца Катя привезла новые.
      Хохлушки работали четыре дня не покладая рук, как в спортивном зале под нагрузкой. И когда уборка была наконец закончена, дом явился своей прежней прелестью, со старой уютной мебелью, примитивной живописью. Время и прошлая жизнь как будто застряли в пакле между бревнами.
      Хохлушки уехали. В доме стоял запах дерева. Возле камина лежали красиво нарезанные березовые чурочки.
      Костя и Катя разожгли камин. Молча сидели, глядя на огонь. Обоим было ясно, что жизнь приобрела новое качество.
      – Какое счастье – дом на земле, – сказала Катя. – Чтобы за дверью лес, а не мусоропровод. А за окном березы, а не дома. Совсем другая картинка перед глазами.
      – Я заработаю деньги и куплю тебе этот дом, – пообещал Костя.
      – А где ты возьмешь деньги?
      – С неба упадут.
      – Тогда стой и смотри в небо.
      Они обнялись.
      – Знаешь, что мне в тебе нравится? – спросила Катя. – То, что ты рос, рос, но так и не вырос. Мальчишка...
      – «Тебе твой мальчик на колени седую голову кладет», – вспомнил Костя.
      Пролетел тихий ангел.
      Смеркалось. Березы за окном казались особенно белыми, а ели особенно темными. Вот как выглядит счастье: картинка за окном, огонь в очаге. И тихий ангел...
 
      Грянул кризис. Люди стали барахтаться, тонуть и выплывать. «Антиквар» тоже стал барахтаться, тонуть и всплывать ненадолго, чтобы опять опуститься на дно.
      Цены на квартиры упали. Богатые уносили ноги в теплые края, а обнищавший средний класс уже не стремился купить квартиру или картину, как это было прежде.
      Катя крутилась как белка в колесе. Наладила связь с русскоязычной диаспорой в Америке, Израиле, переправляла картины, матрешки, хохлому. Шереметьево, таможня, груз, справки, взятки. Костя старался не вникать, потому что вникать было противно. Деньги вымогали на всех уровнях. Задерживали груз, не торопились отвечать на вопросы. Равнодушно смотрели в сторону, иногда напрягали лоб и возводили глаза в потолок. Прямо не говорили, цену не называли, ждали, когда сам догадаешься. Косте всякий раз хотелось развернуться и уйти. Его вальсирующая натура не выносила явной наглости. Ему было легче оставаться в машине и ждать – что он и делал. Катя – наоборот. Она любила преодоления. Чем сложнее задача, тем радостнее победа. Она виртуозно и мастерски со всеми договаривалась, в ход шли улыбки и полуулыбки, и взгляды из-под тонких бровей, и долларовые купюры. Желание победить было почти материальное. Его можно было потрогать. И каждый человек, сталкиваясь с таким желанием, не мог от него увернуться.
      Костя ловил себя на мысли: из Кати могла бы выйти промышленная шпионка. Она могла бы выведать любую суперсекретную информацию. Жаль, что ее способности уходили на такую мелочь. Она ловила рыбку в мутной жиже, а могла бы выйти на морские просторы.
      Со временем Катя нравилась ему все больше. Его восхищало в ней все, даже то, как она говорит по телефону. Это всегда был маленький устный экспромт. Когда человек одарен природой, это проявляется во всем, и даже в том, как он носит головной убор. Катя носила маленькие шапочки над глазами. Ни тебе челочки, ни набекрень – прямо и на глаза. И в этом тоже был характер.
      Костя – ведомый. Исполнитель. Он не умел проявлять инициативу. Он мог только выполнить поручение...
      Поручений было невпроворот. Костя был ее извозчиком, курьером, носильщиком, секретарем, сопровождающим лицом, доверенным лицом, братом, отцом, любовником. Он был ВСЕМ.
      Вокруг Кати кишели посредники, ворье – все хотели делать деньги из воздуха. Катя погружалась в стрессы. Костя лечил ее заботой и любовью. В такие минуты он говорил:
      – Да брось ты все... Зачем тебе это надо?
      – Не могу, – сознавалась Катя.
      – Тебе адреналина не хватает. Ты уже как наркоманка...
      Но Костя и сам уже не хотел для себя иного режима. Он уже втянулся в этот густой график, в насыщенный ритм. Как бегун на дистанции. Человеку, привыкшему бежать, скучно ходить пешком или стоять на месте.
 
      Каждое утро Костя ждал Катю у подъезда, и не было лучшего дела, чем сидеть и ждать, когда она спустится.
      Потом – целый день марафона. Обедали вместе, чаще всего на фирме. Александр держал повара, что очень грамотно. Если хочешь, чтобы люди работали, они должны быть сыты.
      Ночевали врозь. Катя должна была из любой точки земного шара вернуться ночевать домой.
      Костя отвозил ее и возвращался на дачу. Он спал один, в той самой комнате с полукруглым окном.
      Дом по ночам разговаривал: скрипел, вздыхал, иногда ухал как филин. Костя просыпался и уже не мог заснуть.
      Мышь гоняла пластмассовый шарик. Костя не понимал: где она его взяла. Потом вдруг догадался, что это легкий камешек керамзита. Под половыми досками был насыпан керамзит для утепления.
      Костя брал ботинок, запускал в сторону шума. Мышь затихала, но ненадолго. Тогда Костя включал свет. Грызуны не любят освещения. Однако при свете Костя не мог заснуть. Он лежал и смотрел в потолок.
      В голову лезли воспоминания, угрызали совесть. Костя вспоминал жену, как увидел ее в первый раз. Она сидела в библиотеке, в красной кофте, и подняла на него глаза. И в этот момент он уже знал, что женится на ней. Куда все делось?
      Вспоминал, как в первый раз увидел сына. Он понимал умом, что это его сын, но ничего не чувствовал, кроме того, что все усложнилось. Его личная жизнь окончилась, теперь все будет подчинено этому существу. Так оно и оказалось.
      На Костю свалилась тяжелая плита из пеленок, вторая тяжелая плита – тещин характер. Костя спал на кухне, теща над его головой кипятила пеленки, ребенка мучили газы – он орал, жена не высыпалась. А где-то шумела другая жизнь, свободная любовь, пространство и расстояния. И вот он ушел в другую жизнь. В этой другой жизни есть все, что он хотел, кроме сына.
      Катя, возможно, могла бы родить ему сына, но ей было некогда. Она летала по жизни как ласточка. Ребенок вышибет ее из движения. Это уже будет не ласточка, другая птица, вроде курицы.
      У Кати – другие приоритеты. Она владела интуицией бизнеса. Видела, где лежат денежные возможности. А это тоже талант. Тоже азарт.
      Старуха сказала: «Какой же вы дурак...» Это звучало как диагноз.
      «Какой же я дурак...» Под эти мысли Костя засыпал, и мышь его уже не тревожила. Возможно, уходила спать.
 
      Раз в неделю Костя заезжал домой, проведать своих и завезти деньги. «Домой»... «своих»... Хоть он и бросил их на ржавый гвоздь, они все равно остались своими. И дом остался домом, поскольку другого у него не было.
      Костя перестраивался в крайний ряд и ехал по улице, в конце которой размещался маленький бетонный заводик, а дальше шли дома – серые, бетонные, безрадостные.
      «Свои» – это ядовитая теща, обожаемый сын и жена, которую он жалел. Жалость – сильное и богоугодное чувство, но оно ничего не решало и было бессильно перед другим чувством: любовь.
      Теща все понимала, ничего не могла изменить и была набита злобой от макушки до пят, как адский мешок. Находиться возле нее было опасно, как возле шаровой молнии. Того и гляди шарахнет разрядом.
      На этот раз теща открыла ему в пальто.
      – Хорошо, что пришел. Поди погуляй с Вадиком. Мне надо уйти.
      – Куда? – удивился Костя, как будто у тещи не могло быть своих дел.
      – Погуляй два часа, – не ответила теща. – Потом дай ему поесть, еда на плите.
      У Кости не было свободного времени, но его интересы не учитывались.
      – А где Лариса? – спросил Костя.
      – У Ларисы и спрашивай...
      Теща намекала неизвестно на что. Давала понять: раз тебе можно, почему ей нельзя...
      Но ведь он приехал «домой». К «своим». Они должны хранить огонь в очаге, даже в его отсутствие.
      Вадик быстро оделся, они вышли на улицу.
      Костя посмотрел на часы, было пять. Гулять надо до семи. Катя будет искать, звонить. Но ничего. Он имеет право уделить своему сыну два часа в неделю.
      К Вадику приблизился худенький мальчик в джинсах и курточке, явно старше, лет двенадцати.
      – Поиграем? – предложил он.
      Вадик весь осветился. С ним хотел играть большой мальчик, а это очень престижно. Это все равно как к рядовому подошел полковник и предложил поиграть.
      Они стали носиться друг за другом. Игра называлась «салки», а в детстве Кости она называлась «пятнашки», что, в сущности, одно и то же. Салки – от слова салить – значит коснуться и запятнать.
      Когда дети остановились продышаться, Костя спросил:
      – Мальчик, тебя как зовут?
      – Я девочка. Саша.
      Костя немножко удивился, но промолчал. Какая, в общем, разница... Девочка двигалась и общалась как мальчишка. Она была изобретательной, придумывала разные игры. Вадик с восторгом ей подчинялся. Девочка – явный лидер, Вадик – исполнитель.
      – Сколько время? – неожиданно спросила девочка.
      – Надо говорить: «который час», – поправил Костя. – Без двадцати семь...
      Девочка посмотрела в сторону, что-то соображая. Потом подставила Вадику подножку и толкнула. Вадик рухнул. Девочка наклонилась, зачерпнула снег варежкой и натерла Вадику лицо.
      – Малолетка... – с презрением проговорила она и выпрямилась. В довершение поддела Вадика ногой и перекатила его, как бревно.
      Потом повернулась и пошла прочь.
      Вадик поднялся, смотрел ей вслед. Его личико, вымытое снегом, было свежим и ошеломленным. Он не понимал, что произошло. Только что играли, дружили, и вдруг, на пустом месте... За что?
      Девочка удалялась, уносила в сумрак свою непредсказуемость.
      Костя все понял. Она отомстила Вадику за то, что он был НЕ ТОТ. За неимением лучшего общества она вынуждена была опуститься до малолетки. Но она не простила и теперь уходила гордая, несмирившаяся. А Вадик ничего не понимал и смотрел ей вслед как дурак.
      – Она что, с ума сошла? – проговорил Вадик, обратив на отца свои промытые удивленные глаза.
      – Просто ей пора домой, – дипломатично ответил Костя. – И нам тоже пора.
      Вадик вложил свою руку в ладонь отца. Ему было важно за кого-то держаться. И не за «кого-то», а за сильного и своего.
      Костя держал его руку в своей и знал: что бы ни случилось, он всегда будет ему отцом. Всегда.
 
      Костя любил сидеть в Катином офисе и смотреть, как она работает. Белые стены, компьютеры, картины, крутящееся кресло – поворачивайся куда хочешь.
      Но сегодня никуда поворачиваться не надо. Перед Катей стояла клиентка по фамилии Сморода, с ударением на последней гласной. Такая фамилия вполне могла служить и как имя. Очень красиво.
      Сморода была молодая, рыжая, очень прямая, в шубе до пят. Не улыбалась, не хотела нравиться. Смотрела спокойно и прямо.
      Катя привыкла к тому, что клиенты нервничали, торговались до крови, боялись прогадать, покрывались нервными пятнами.
      Сморода ничем не покрывалась, хотя дело касалось огромной суммы. Сморода выставила на продажу квартиру в центре, в доме архитектора Казакова. Квартира – лучше не придумаешь, ушла тут же, как блин со сковороды. Сморода явилась оформлять сделку.
      – Дело в том, что я уезжаю, – сообщила она. – Я хочу, чтобы вы переправили мои деньги в Лос-Анджелес.
      – У вас есть там счет? – спросила Катя.
      – Нет. У меня там нет никого и ничего.
      – Но может быть, друзья. На их счет.
      – У меня нет друзей. – Сморода пожала плечами.
      – А как же быть? – не поняла Катя.
      – Я уеду. Открою там счет. Сообщу его вам, по факсу. И вы мне переведете.
      – А вы не боитесь бросать свои деньги на незнакомых людей? – удивилась Катя. – Вы мне доверяете?
      – У меня нет другого выхода. Я должна срочно уехать.
      По-видимому, Сморода сама была исключительно порядочным человеком и мерила других на свой аршин. Если она не в состоянии обмануть, то почему она должна заподозрить в обмане Катю...
      Катя все это понимала, но она давно в бизнесе и знала: бизнес по недвижимости – это стадо, бегущее к корыту. И вдруг среди стада – прямая, загадочная Сморода.
      – А почему вы уезжаете? – не выдержала Катя. Любопытство было неуместным, но Катю интересовали причины, по которым можно бросить целое состояние.
      – Причина более важная, чем деньги, – неопределенно ответила Сморода.
      Что может быть важнее денег: любовь? смерть? Но лезть в душу было неудобно.
      Катя протянула ей визитку с указанием факса и телефона, Сморода спокойно попрощалась и ушла.
 
      Через неделю пришел факс от Смороды с реквизитами банка. Катя переправила все деньги минус комиссионные. Еще через неделю раздался звонок. Это звонила Сморода, чтобы сказать одно слово:
      – Спасибо. – Она была немногословной.
      – Как вы поживаете? – не выдержала Катя.
      – Я поживаю на океане. Хожу каждое утро по десять километров.
      Катя не поняла: хорошо это или плохо – десять километров каждый день.
      – Вам там нравится? – проверила она.
      – Теперь уже нравится...
      Сморода молчала. Кате не хотелось с ней расставаться, но ничего другого не оставалось.
      – До свидания, – попрощалась Катя. Положила трубку и пошла вниз.
      Надо было влиться в стадо, бегущее к корыту. Внизу ждал Костя, чтобы облегчить и украсить этот бег, сделать его радостным, почти сверкающим. Подставлял руку, плечо и сердце. Пел под гитару – ретро и современную попсу.
      Катя спускалась по лестнице и думала: как хорошо, что есть на свете музыка и Сморода – территория любви и благородства.
 
      Костя отвез Катю домой.
      Перед тем как выйти из машины, она долго сидела. Потом сказала:
      – Не хочется уходить.
      – Не уходи, – отозвался Костя.
      Это была его мечта: приватизировать Катю в собственность.
      – Не могу.
      – Почему? – не понял Костя. – Разве это не от тебя зависит?
      – Александр выкинет меня из дела. Он хозяин.
      – Я буду твой хозяин.
      – Хозяин без денег – это не хозяин.
      – Тогда иди домой...
      Катя имела манеру давать надежду, а потом ее забирать. И тогда Костя, взметнувшись душой, шлепался этой же душой в лужу, ударялся сердцем.
      Катя сидела.
      Костя открыл ей дверь. Катя медленно выгрузила ноги, потом остальное тело.
      – Что для тебя важнее, деньги или чувства? – спросил Костя.
      – Все! Я не могу жить без любви и не могу жить без дела.
      Катя скрылась в подъезде.
      Костя предлагал ей выбор. А зачем? Когда можно иметь то и другое. Это было обидно для Кости. Он мог бы погрузиться в тягостные мысли, но его отвлекала малая нужда. Костя понял, что не доедет до дачи. Отлить было негде: набережная освещалась фонарями.
      Костя въехал во двор. Двор был сквозной, напротив – широкая арка.
      Костя вылез из машины, остановился возле багажника и принялся за дело. Струя лилась долго, дарила облегчение, почти счастье. Физическое счастье уравновешивало душевную травму.
      Не отрываясь от основного дела, Костя успел заметить: в противоположной арке возник молодой человек. Он бежал, и не просто бежал – мчался с такой скоростью, будто собирался взлететь. Еще секунда – ноги перестанут толкать землю и он взлетит, как реактивный снаряд.
      Снаряд за несколько секунд пересек двор, поравнялся с Костиной машиной и метнул в раскрытую дверь какую-то тяжесть типа рюкзака. Промчался дальше, нырнул в арку, которая была за Костиной спиной.
      Костя обернулся – никого. Был и нет. Парень буквально побил мировой рекорд по бегу на короткую дистанцию. Правда, неизвестно: сколько он бежал до этого.
      Костя закончил дело. Поднял молнию и увидел перед собой две зажженные фары. Во двор въезжала машина. Она проехала до середины и остановилась. Оттуда выскочили двое и беспокойно огляделись по сторонам. Двор был темен и пуст, если не считать Кости. Один из двоих приблизился к Косте и спросил:
      – Здесь никто не пробегал?
      – Я не видел, – соврал Костя. Он помнил разборку с Филином и не хотел повторений.
      Было ясно, что первый убегал, а эти двое догоняли. По тому, КАК убегал первый, легко догадаться, что он уносил свою жизнь. Не меньше. Он сбросил рюкзак, как сбрасывают лишний груз с перегруженного вертолета.
      Второй внимательно глядел на Костю и тем самым давал возможность рассмотреть себя. У него были большой нос, узкие и даже на вид жесткие губы, брови, стекающие к углам глаз. Он мучительно кого-то напоминал. Шарля Азнавура – вот кого, понял Костя.
      Азнавур покрутил головой, досадливо сплюнул. Пошел к своей машине. Костя видел, как машина попятилась и выехала тем же путем, что и въехала.
      Все произошло за три минуты, как будто прокрутили микрофильм с четкой раскадровкой:
      1. Бегущий парень-снаряд.
      2. Скинутый рюкзак.
      3. Машина с фарами.
      4. Общение с Азнавуром.
      5. Отъезд машины.
      Все. Микрофильм окончен. Действие тускло освещалось редкими фонарями. Никаких шумов, если не считать падающей струи в начале первой минуты.
      Костя сел в машину. Рюкзак залетел на заднее сиденье, притулился в углу, как испуганная собака. Взрывчатка, испугался Костя. Но кто будет бегать со взрывчаткой...
      Костя перегнулся, потрогал рюкзак. Под пальцами – бугристое, твердое. «Деньги», – промелькнуло в мозгу. Он сначала догадался, а потом уже увидел. Растянул веревку на рюкзаке, сунул руку и достал пачку. Перетянута резинкой. Зелень. Стодолларовые купюры.
      Костя испытал двойное чувство: беспокойство и покой. С одной стороны, это очень странно и неожиданно – получить мешок с деньгами. А с другой стороны, ничего странного. Он их ждал. Правда, Костя полагал, что деньги упадут с неба, а они залетели сбоку. Подарок судьбы. Судьба любит Стрельцов и делает им подарки.
      Однако за такие подарки могут и пристрелить. Костя вспомнил бегущего – убегающего, и второго, похожего на Азнавура. Оба бандиты скорее всего. Вор у вора дубинку украл.
      Костя тронул машину с места, не дай Бог бандиты вернутся. Выехал в арку, переключил скорость – вперед, по набережной к Ленинским горам. Оттуда – на Ленинский проспект. Строй сменился, но все осталось Ленинским.
      Костя смотрел перед собой, размышлял: может быть, выкинуть этот рюкзак, от греха подальше. Но тогда его найдет кто-то другой, Скорпион или Козерог.
      Второй вариант: отвезти в госбанк. Однако сейчас государство тоже ворует, иначе откуда такое тотальное обнищание граждан? Отдать государству – значит бросить в дырявый мешок... Может быть, отвезти в милицию? То-то милиционер удивится. Заберет деньги, а потом пристрелит Костю как свидетеля.
      Машина встала. Наступило время пик. Впереди тянулась километровая пробка. Машины трубили, как слоны. Казалось, что пробка никогда не рассосется.
      Косте очень хотелось убрать себя с трассы, он свернул в первый попавшийся рукав и вдруг сообразил, что находится недалеко от своего дома. Свернул под светофор и оказался на своей улице. Здесь пробки не было. Костя свободно устремился по привычному когда-то маршруту. Как изменился Костин маршрут... Как это грустно и грубо и прекрасно. Но жизнь вообще груба и прекрасна, а главное – непредсказуема. Еще утром Костя был нищим, а сейчас он миллионер и держит жизнь в своих руках, если не считать рук Азнавура.
      Костя резко затормозил машину, взял из бардачка отвертку. Вышел и, присев на корточки, открутил номера – сначала впереди машины, потом сзади. Открыл багажник и бросил туда номера. Азнавур мог запомнить номера, а это опасно. Теперь Костина машина была безликой. Просто светло-бежевая «пятерка». Мало ли таких на дороге. Если остановит милиционер, Костя что-нибудь наврет, откупится. Даст одну купюру из пачки. Костя оглянулся на рюкзак, прикинул, сколько там пачек. Не меньше ста. Каждая пачка по десять тысяч. Значит, миллион. Костя погладил рюкзак, как собаку по спине. Радость медленно, но полно заливала все его существо. Примешивалась уверенность: ТАК и должно было случиться. Компенсация судьбы.
      Катя говорила: «Хозяин без денег – не хозяин». А теперь он хозяин с деньгами, с гитарой и красным шарфиком. Красавец. Плейбой, как молодой Кеннеди, хотя его больше нет. Как Майкл Джексон, хотя Майкл – не мужчина, а существо, совершенное двигательное устройство. Значит, как кто? Как Костя. Этого хватает.
 
      Дверь отворила жена в ночной рубашке. Она болела, стояла бледная, лохматая, с закутанным горлом.
      Обычно при появлении Кости она что-то демонстрировала: показное равнодушие, поруганную любовь, христианскую покорность судьбе. Сегодня жена была совершенно естественная, спокойная, немножко ушастая. Когда-то эти уши-лопухи вызывали в Косте нежность и восторг. Ему казалось, что он любит ее именно за уши. Милый недостаток оттенял достоинства. Жена была составлена из одних сплошных достоинств. Но, как оказалось, мы любим не тех, кто нам нравится.
      – Раздевайся, – спокойно предложила жена.
      Костя снял дубленку и шапку. Остался в твидовом пиджаке и шарфике. Жена всегда издевалась над его манерой прихорашиваться, но это ей скорее нравилось. Костя обнял жену. Она спокойно переждала этот дружественный жест.
      Рюкзак Костя оставил в машине, задвинул его под сиденье. Было бы странно явиться в дом с миллионом, а потом унести его обратно. Надо либо отдавать весь рюкзак, либо не показывать.
      – А где Вадик? – спросил Костя.
      – У соседей.
      – Что он там делает?
      – Дружит, – ответила жена. – Там мальчик ровесник.
      – Хороший мальчик? Ты его знаешь? – проверил Костя.
      – Ладно тебе. Амбулаторный папаша...
      – Что значит «амбулаторный»? – не понял Костя.
      – Есть лечение стационарное, а есть амбулаторное: пришел-ушел...
      Костя промолчал. Подул на замерзшие руки. Он всегда терял перчатки. Жена это знала. Ей стало его жаль.
      – Поешь? – спросила она.
      – Спасибо... – уклонился Костя.
      – Да или нет? – уточнила жена.
      – Скорее, нет. Твоя мать меня отравит.
      – Ее можно понять. – Жена налила себе чай из термоса. – Ты зачеркнул всю ее жизнь.
      – При чем тут она?
      – Ты бросил на ржавый гвоздь ее дочь и ее внука.
      – Но я оставил вам квартиру.
      Квартиру действительно достал Костин отец, когда еще был у корыта.
      – Еще бы не хватало, чтобы ты выгнал нас на улицу...
      – Я вас не бросил. Я делаю все, что могу.
      – А что ты можешь? Прийти и сесть с виноватым лицом?
      Теща перестала греметь на кухне посудой. Прислушивалась.
      – Меня оправдывают чувства...
      – Плевала я на твои чувства. У меня ребенок.
      – У нас ребенок, – поправил Костя.
      – Он стоит больших денег. Лечение, обучение, спорт, не говоря о еде. Он растет, он должен хорошо питаться. А мы на что живем? На мамину пенсию и на твое пособие. Ты приносишь копейки в потном кулаке. Потом убегаешь, и мы не уверены – принесешь ли ты в следующий раз.
      – Сколько тебе надо, чтобы чувствовать себя уверенной?
      – Тысячу долларов в месяц. Я бы купила себе машину-автомат, научилась водить и стала независимой.
      – Тысяча в месяц – это значит двенадцать тысяч в год? – посчитал Костя.
      – Плюс отдых на море и лечение. Значит, пятнадцать тысяч в год, – уточнила жена.
      – Дай мне наволочку, – попросил Костя.
      – Зачем?
      – Не задавай вопросов. Просто дай наволочку, и все.
      – Чистую или грязную?
      – Все равно.
      – Дай ему грязную, – крикнула теща. – Ему стекла на машине протереть.
      Жена ушла в ванную и вернулась с наволочкой едко-голубого цвета. Должно быть, достала из грязного белья.
      Костя взял наволочку и вышел.
      Машина стояла на месте, и рюкзак тоже лежал на месте, как спящая собака. Костя сел на заднее сиденье, поставил рюкзак рядом и отсчитал тридцать пачек. Получилась половина наволочки. Туда свободно влезло бы еще столько же. Костя кинул еще две пачки, на машину-автомат.
      Мысленно Костя разделил миллион на три равные части: жене – триста тысяч. Кате – триста. И себе. И все. Миллион кончился. Это не так уж и много, оказывается.
      Костя затянул веревки и задвинул рюкзак поглубже под сиденье. Запер машину и рысцой побежал в подъезд. Поднялся на лифте. Радость, как лифт, поднималась в нем от живота к горлу. Какое это счастье одаривать близких тебе людей и обиженных тобой.
      Костя вошел в дом с наволочкой, громко потопал ногами, сбивая налипший на ботинки снег. Прошагал в комнату и высыпал на стол содержимое наволочки. Пачки денег шлепались друг на друга, образуя горку, некоторые съезжали сверху вниз.
      Жена онемела, ее глаза слегка вытаращились, челюсть слегка отвисла. Она являла собой одно сплошное удивление. Теща стояла с невозмутимым видом. Ни один мускул на ее лице не дрогнул, только в глазу обозначился голубой кристалл.
      – Здесь триста тысяч долларов, – объяснил Костя. – Это алименты за двадцать лет. И двадцать тысяч на машину.
      Жена стояла бледная, ушастая, перепуганная. Казалось, она ничего не понимала.
      – Ты сказала: пятнадцать тысяч в год, – растолковал Костя. – Десять лет – сто пятьдесят тысяч, двадцать лет – триста тысяч.
      – А машина – отдельно? – спросила теща. – Или входит в триста тысяч?
      – Отдельно. Здесь триста двадцать, – уточнил Костя.
      Жена очнулась.
      – А где ты это взял? – спросила она.
      – Бог послал.
      – На дом?
      – В машину забросили.
      – Ты шутишь?
      – Нет. Это правда.
      Теща удалилась на минуту, потом вернулась с чистой наволочкой и стала сгребать деньги со стола, как будто это была гречка. Ее ладонь была крупной, округлой, как у медведицы.
      – А ты не боишься, что за деньгами придут? – спросила жена.
      – Если придут, мы скажем, что ты с нами не живешь, ничего не знаем, – проговорила теща.
      Она удалилась с наволочкой в другую комнату.
      – Сейчас будет делать тайник, – предположила жена.
      Для тещи ничего в мире не было дороже денег, потому что только с помощью денег она могла действенно проявить свою любовь к близким.
      – Поешь, Костя... – предложила теща, обозначившись в дверях. – У меня сегодня твой любимый бефстроганов. Настоящий. С лучком и жареной картошечкой.
      Костя сглотнул, и по его горлу прокатился кадык.
      Теща метнулась на кухню, и уже через несколько минут перед Костей стоял полный обед: первое, второе и третье. Теща – талантливая кулинарка, и кулинарный талант – редкость, как всякий талант. К тому же теща готовила со счастьем в душе, потому что обслуживала родных людей: дочь и внука. У нее был талант преданности. Теща оказалась при многих талантах. Раньше Костя этого не замечал. Раньше ему казалось: какая разница – что ешь, лишь бы насытиться. Но сейчас, после года бездомности, когда не ешь, а перекусываешь, он понял, что еда определяет качество жизни. И это имеет отношение не только к здоровью, но и к достоинству.
      Костя ел и мычал от наслаждения.
      – У тебя зуб болит? – спросила жена.
      – Нет. Просто вкусно.
      Теща села напротив. С нежностью смотрела, как Костя ест.
      – Не борщ, а песня, – отозвался Костя. – Спасибо.
      – Это тебе спасибо. Ты хороший, Костя. Добрый. Что бы мы без тебя делали... Мы бы пропали без тебя. Спасибо тебе, – с чувством проговорила теща.
      – Да не за что, – смутился Костя. – Я же их не заработал. Шальные деньги, неизвестного происхождения. Может, от наркобизнеса.
      – Деньги не пахнут, – возразила теща. – Ты мог бы и не дать. Или дать одну пачку. Мы были бы рады и одной. Ты добрый, Костя. Дай Бог тебе здоровья.
      Костя поднял глаза на тещу и увидел, что она симпатичная – женственная и голубоглазая. И ромашковая прелесть жены – от тещи.