ЕЛЕНА ТКАЧ
      ЗЕРКАЛО ПИКОВОЙ ДАМЫ
      "Зеркало в зеркало, с трепетным лепетом,
      Я при свечах навела;
      В два ряда свет - и таинственным трепетом
      Чудно горят зеркала.
      Страшно припомнить душой оробелою:
      Там, за спиной, нет огня...
      Тяжкое что-то над шеею белою
      Плавает, давит меня!"
      А. Фет
      Глава 1
      РЯЖЕНЫЕ
      - Да нет, не расстроилась... Правда. Хорошо, Влада, ты выздоравливай. Ну, пока... - Аля положила трубку.
      Ну вот, и этот вечер испорчен! Она с сожалением оглянулась на бабушкино концертное платье, аккуратно разложенное на тахте. Собиралась сегодня надеть его - Влада обещала одноклассницам устроить бал при свечах и просила, чтоб все непременно пришли в длинных платьях: все-таки Рождество, святки... И вот - на тебе! - заболела подруга. У Али всегда не одно, так другое: как затевается вечеринка или на дискотеку все соберутся, Аля или сама заболеет или мама заставит её с младшеньким Лешей сидеть или ещё что... Ужас, какая она невезучая. А как хочется праздника! Только он у неё всегда получается сломанным - этот праздник... И за что наказанье такое?
      Аля вздохнула и повесила платье в шкаф. Там так чудесно пахло! Наверное, ещё не выветрился запах бабушкиных духов. Интересно, как они называются? Такого запаха Аля теперь нигде не встречала...
      Кр-р-рак! Она обернулась... С елки соскользнул самый красивый шар золотой! - и раскололся вдребезги. Иголки, наверное, начали подсыхать, сыпятся - вот игрушки и падают.
      - Кошка, что там у тебя? - к ней заглянула мама.
      - Да вот... - она кивнула, указывая на осколки. - Я сейчас подмету.
      - А что ты не одеваешься? Рано еще?
      - Я никуда не иду. Все отменяется, Влада заболела. Грипп...
      - Ах ты, милая! - посочувствовала мама. - Ну ничего, мы сами праздник на днях устроим. Всех позовем, кого хочешь: и Любу, и Машу, и Таню твою...
      - А ребят?
      - Я же сказала: всех, кого хочешь! Какой же праздник без кавалеров?! Я пирожков напеку, тортик купим... шампанского. Вы ведь уже совсем взрослые. - Мама перехватила смущенный Алин взгляд и рассмеялась. - Вижу-вижу, что у тебя на уме! Чтоб мы с отцом в этот вечер в гости отправились и братца с собой прихватили, так? А вы бы оторвались по полной программе! Ладно, поживем - увидим, сама терпеть не могла вечеринок, когда родители дома... Вот только Лешенька поправится - и гуляйте себе на здоровье! Аль... - на мамином лице появилось просительное выражение. - Ты в аптеку не сходишь? Панадол детский кончился, я сама хотела сходить, да так голова разболелась...
      - Мам, конечно схожу, ты же третью ночь не спишь! А мне все равно делать нечего...
      Она взяла деньги, оделась и вышла на улицу. Уже заметно стемнело, и на небе появились первые бледные звезды. Вечер дремал, окутавшись влажной дымкой - видно, началась оттепель. От канализационного люка поднимался пар, тянулся навстречу, принимая самые причудливые очертания. Аля нырнула в него, прошла как сквозь сон... только сон этот пах чем-то неприятным. Не то гарью, не то серой. И этот сизый туман кругом... На ветвях иней... Завтра растает, наверное. Ее зазнобило, и все вокруг сразу стало чужое, противное. Как будто она давно тут дрожит на улице, поджавши хвост, как бродячая собака. Поскорее б вернуться и юркнуть в кровать. А то кажется, сейчас что-то наскочит, обрушится - неуютное чувство какое-то...
      Аля быстро шла по пустому Подсосенскому переулку, то и дело скользя и оступаясь на подтаявшем снегу. Кое-где уже темнели лужи, жидкая снежная каша хлюпала под ногами, а под ней - твердые наледи, не успевшие за ночь растаять. Каток, да и только! Пару раз Аля едва не брякнулась в лужу, наверно здорово это выглядело со стороны: ноги у неё разъезжались как у коверного в цирке. Да, эта сегодняшняя пробежка в аптеку совсем не доставила удовольствия, а как она любила гулять по своему переулку! Кругом маленькие уютные особнячки - низенькие, двухэтажные, народу здесь всегда мало, и кажется иногда, что не третье тысячелетие на дворе, а Бог весть какие времена - девятнадцатый век или начало двадцатого...
      Аля часто бродила одна закоулками, дворами, стекавшими от шумного Земляного вала к Покровскому бульвару и Чистым прудам. Это был район старой Москвы, как говорят, "тихий центр", и тут было действительно тихо, но главное - тут душа радовалась! Дома, непохожие один на другой, улыбались своей старой знакомой - а она странствовала по этим краям с самого детства и всегда возвращалась домой с новыми впечатлениями, бодрая и оживленная, и принималась, захлебываясь и глотая слова, рассказывать маме о том, что было на улицах.
      "Помни, Аленька, старая Москва - живая, она душу греет и силы дает, чтобы переварить и одолеть все то темное и враждебное, что всплывает со дна реки, которую мы зовем жизнью", - так часто говаривала Алина бабушка, а она-то знала толк в таких вещах!
      Александра или по-домашнему Аля очень любила бабушку. Вот уж два года, как та умерла, и девочка часто мысленно разговаривала с ней. Со смертью бабушки дом их стал обычной московской квартирой - из него исчезла загадка, тайна, прежде обитавшая здесь. Этой загадкой была сама бабушка и все, что было связано с ней: её комната, фотографии, шкаф с ароматными платьями, книги с закладкам из засохших цветов, стихи, которые знала она и пасьянсы, которые часто раскладывала... Теперь, с рождением брата Алеши, Аля перебралась в бабушкину комнату, а в её прежней поселился малыш. Но тайна, живущая здесь, в этой комнате с высоченной пальмою в кадке и плющом, увивавшим окно, словно бы спряталась от новой жилицы. Нет, она ушла не совсем... знакомый аромат любимых с раннего детства вещей указывал Але на то, что она где-то рядом.
      Бабушка была мудрая и красивая - красивая даже в старости! Всегда носила длинные платья и юбки, любила вязаные ажурные шали и крупные броские украшения, подкрашивала волосы в гранатовый цвет, красила губы ярко-преярко и засиживалась в своей комнате далеко за полночь - читала. Сидела в глубоком кресле при свете старинной бронзовой лампы под шелковым абажуром, кутаясь в шаль, неспешно курила и губы её слегка шевелились, повторяя прочитанное... А сколько она знала стихов, сколько всяких историй!..
      Бабушка Лиза часто рассказывала внучке о театре, говорила, что театр это пространство магическое, и тот, кто вступает в него, как бы подпадает под воздействие незримых сил... Что это за силы такие, бабушка толком не объясняла, да, этого и не ждали - таким сильным и манящим было ощущение присутствия тайны, которым веяло от её рассказов... да и от неё самой. Она сама была - плоть от плоти старой Москвы, с её прежними неспешными ритмами, с её основательностью, щедростью и загадочностью.
      Теперь в её любимом покойном кресле сидела Аля, листала старые альбомы с фотографиями, читала. Или наряжалась в платья из тонкой нежной материи... Она как бы превращалась в бабушку Лизу, играла её роль и не могла бы самой себе объяснить, что так тянуло её к этой игре, кроме памяти и собственных воспоминаний раннего детства. Может, хотела поскорей превратиться из гадкого утенка в прекрасного лебедя? Длинноногая и немного нескладная, с тоненькой шейкой и большими темными глазами на бледном лице, она была девчонкой заводной, любопытной и беспокойной. Легко загоралась и быстро гасла, увлекалась чем-то и тут же переключалась на другое. Мама говорила, у неё трудный характер. Мол, она безалаберная. Аля и сама не рада была своей переменчивости и часто злилась, когда не понимала сама, чего хочет...
      Она себе не очень-то нравилась. Сама себя раздражала. И мечтала поскорее стать взрослой, чтоб избавиться от неуверенности в себе. И конечно, её тайной мечтой был театр! Только мама с папой и слышать о нем не хотели. Говорили, что это не для нее: актриса должна иметь волю и твердый характер, а иначе затопчут! Может, и так, но Аля мечтала о празднике и думала, что театр - единственное место на земле, где праздник никогда не кончается.
      "И что это я, как проснулась, все о бабушке думаю? - вздохнула она. Баба Лиза, ты что-то мне сказать хочешь? Ну конечно, ты же мне сегодня приснилась... и точно старалась о чем-то предупредить, да?"
      Во сне бабушка шла к ней по аллее, ещё ветер был сильный такой, она подошла, склонилась над внучкой, что-то шепча, - а Аля, как будто, сидела на лавочке в каком-то незнакомом месте, - и постаралась укутать её поплотней своей теплой вязаной шалью. Но внучка почему-то стала вырываться, сердиться, противилась, отталкивала бабушкины руки. А та все хотела её обнять...
      Аля вышла к Воронцову полю и стала спускаться к Садовому кольцу, где у перехода на другую сторону, напротив магазина "Людмила" была аптека. Поскользнулась, перешагивая глубокую талую лужу, с трудом удержала равновесие... и тут мимо нее, обдав потоком жижи из-под колес, промчалась машина. Кажется, новая "Нива" или какой-то "Джип" - толком не разглядела. В этой машине, прижавшись к стеклу, сидела очень бледная девушка с очень темными волосами. Они рассыпались по плечам. Ее ладони были прижаты к стеклу, кажется она что-то кричала... и самое интересное, что кричала Але, только та ничего не слышала. Машина, разбрызгивая из-под колес талый снег, быстро шмыгнула к Садовому, и вдруг из неё что-то выпало и шмякнулось на обочину - в жидкий снег. Наверное, девушке удалось приоткрыть стекло - Аля видела, как её рука высунулась наружу и швырнула наземь какую-то книгу, тетрадь... Скользя, она заспешила к этому месту. Машины уж и след простыл. В рыхлом сером снегу лежала записная книжка в коричневом кожаном переплете. На обложке был Пушкин, сидящий на лавочке, наверно в Михайловском. Аля отчего-то заволновалась и волна внутреннего жара вдруг опалила всю, точно огнем...
      Она подняла книжку, отряхнула, раскрыла... та была совсем новая, телефонов раз-два - и обчелся. На первом листочке, где ещё нет разбивки по буквам, круглым четким почерком было написано: "Боишься - не делай, делаешь - не бойся!" И ни имени владелицы, ни адреса - ничего...
      "Она просила о помощи! - лихорадочно думала Аля, спеша в аптеку. - Да, что там просила - она вопила, кричала, и крик этот предназначался мне ведь я одна была на всей улице... Как же быть, как ей помочь... её, наверно, похитили! Сейчас это на каждом шагу случается - вон, во всех газетах пишут. Что же делать-то? Может, в милицию... Я даже номера этой машины не запомнила - та мелькнула и все - поминай как звали. Ой, что же делать?!"
      Она купила лекарство и, перепрыгивая через лужи, кинулась к дому. И тут повалил густой снег, медлительный, невесомый, пушистый. Он падал, как зачарованный, и город, подчиняясь его неспешному ритму, тоже стал будто зачарован. Загадочный, расплывчатый, зыбкий, он плыл сквозь снежную пелену в иную реальность. Это было похоже на театральные декорации - такое Аля однажды видела в Большом театре в балете "Щелкунчик". Там тоже падал снег вот как сейчас, медленный, завораживающий, и под этими волшебными белыми хлопьями спешили гости праздновать Рождество... Да, ведь теперь Рождество, святки, - вспомнила она, и внутри вдруг как будто какой-то фонарик зажегся. И предвкушение чего-то важного, каких-то удивительных событий и перемен разом смыло с души хмурость и грусть. Аля вдруг поняла, что ей послан знак, предупреждение: готовься! Но к чему?
      Мама была в коридоре - взобралась на стремянку и перекладывала на антресолях какие-то узлы и коробки.
      - А, ты пришла? - обрадовалась она. - Аль, помоги мне, только тихонечко: папа спит. Намаялся, бедный, всю ночь над чертежами сидел. Вот, держи, только осторожно - не разбей... - она передала Але на руки что-то большое, плоское, завернутое в старое покрывало.
      - Ой, какая штука тяжелая! - Аля едва не грохнулась, взяв у мамы из рук непонятный предмет - он её чуть не перевесил. - Мам, а что это?
      - Зеркало. Поставь к стене. Вот так, хорошо. А теперь вот это держи!
      Старые Алины санки. Разобранные части манежа. Коляска... На антресолях пряталось её детство, разобранное по частям. В глазах защипало.
      "Не вздумай реветь, дура сентиментальная!" - рассердилась она на себя.
      - Ну вот, вроде и все, - мама осмотрела антресоли, захлопнула дверцы и стала спускаться. - Лешке пора уж перебираться в манеж. Панадол принесла? Вот умница! Дадим ему ложечку панадола, сразу станет легче. О-о-ох! Надо кофейку выпить. Не хочешь?
      - Не-а. Я пойду почитаю.
      Аля ушла к себе, забралась в любимое бабушкино кресло с ногами, раскрыла найденную записную книжку и стала листать страницы, поглаживая их пальцами, как будто пальцы могли нащупать какую-то скрытую информацию, которую не воспринимали глаза.
      - Так, что тут у нас, - бормотала она себе под нос, - ага, Афонина Таисия. Воронин Максим. Дементьев Павел. Так-так... Лучников Гарик. Совсем телефонов мало - наверное, на днях она книжку купила. А почему не все телефоны переписала в неё - не может же быть, чтоб у человека знакомых раз-два - и обчелся! Ладно, разберемся. Что там еще? А, вот: Миловзорова Маруся. И тут же Миронов Витя. Дальше Старосельский Илья. И все? Да, похоже, все. Не густо... Господи, как голова болит!
      Она снова вскочила и принялась блуждать по комнате, терзать заусенец на пальце и напевать веселенький популярный мотивчик, - этой песенкой, как щитом, заслоняясь от нараставшей тревоги. И непонятно, что за чем следовало: тревога вслед за ознобом и головной болью или недомогание - за дурными предчувствиями... Уж что-что, а предчувствия Алю до сих пор не обманывали: от бабушки ей передалась удивительно тонкая интуиция...
      История с похищенной девушкой, - а Аля не сомневалась, что ту похитили! - так её взволновала, будто её саму - Александру Ильину запихнули в машину и увезли в неизвестном направлении. И записная книжка, лежавшая в кресле, быть может, была единственной ниточкой, которая связывала ту девушку с жизнью. Этот был "SOS" - мольба о помощи! И она должна эту девушку разыскать. Легко сказать... Ей казалось, что этот вечер распорол жизнь на две половинки - на относительно спокойное прошлое и настоящее, которое расплывалось как туман за окном.
      Ой, как болит голова! И температура, кажется, поднимается...
      В дверь позвонили. Это был сущий трезвон - долгий, требовательный...
      "Так судьба стучится в дверь!" - усмехнулась про себя Аля и пошла открывать.
      Топот, стук, треск, звяканье бубна, сопение дудки... ряженые! Они ворвались в дремлющую квартиру как ураган. Хлопнуло... по коридору посыпалось конфетти. Зацвели, зашипели бенгальские огни, брызгая искрами. Трое: парень и две девчонки. На всех - полумаски с блестками, на девицах юбки цветастые до полу, на парне - широченные шелковые штаны, заправленные в красные сапоги. Приплясывают, поют, огнями машут... Мама выбежала, в дверях показался заспанный папа....
      - Здравствуйте, хозяева дорогие, с праздником поздравляем, здравия всем желаем! - затянула высоким звенящим голосом самая высокая - в малиновой юбке. И пошли все втроем хороводом вкруг изумленных хозяев, пристукивая каблучками, покачивая бедрами...
      - Как родителей звать? - с видом заговорщика зашептал Але на ухо ряженый парень.
      - Анна Андреевна и Сергей Петрович! - в тон ему шепнула она.
      - Вечер сокол, вечер ясен сыры боры, сыры боры, сыры боры облетал; Сергеюшко свет Петрович свои кудри, свои кудри, свои русы расчесал; Аннушке свет Андреевне два словечка, два словечка, полдесятка сказал: Аннушка свет Андреевна, взгляни радость, взгляни радость, взгляни радость на меня; коль я хорош, коль я пригож, наливная ягодка, наливная сахарная, наливная сахарная...
      - Ах вы, милые! - всплеснула руками мама. - Сейчас угощение вынесу.
      Она побежала на кухню, папа растаял, заулыбался, стал пританцовывать, войдя в круг... Аля все не решалась, пока парень со смеющимися глазами не подхватил её под руку, не увлек... И закружилось все, завертелось в ритме пляски, в мелькании пестрых ситцев, в гортанных звонких звуках народных припевов...
      У Али вдруг закружилась голова, она покачнулась... парень подхватил её, обнял, прижал к себе...
      "Какие у него руки сильные..." - удивилась она, все качалось, плыло, горячий жар волной прихлынул ко лбу, ноги вдруг подкосились... Аля мягко, как палый лист, осела на табуретку.
      - Вы... откуда? - тихо спросила она, улыбаясь. Ей казалось, она утонула в этом кружении, в этой песне, во внезапной горячей волне радости, внезапно ворвавшейся в дом... Да, Аля тонула, и ей совсем не хотелось выплывать на поверхность.
      - Мы из театральной студии, - ответила высокая девушка. - Приходи к нам, у нас весело! Это недалеко, возле Солянки.
      А другая все пристукивала дробно каблучками, все поводила руками, то распахивая цыганскую шаль с кистями, то стягивая на груди... Она задела завернутый в покрывало предмет, прислоненный к стене, ткань упала... и все увидели зеркало. И какое! Тяжелое, старинное, в резной раме красного дерева, со стеклом, словно подернутым легкой дымкой. От него взгляда невозможно было оторвать!
      - Ой, какое зеркало! - ахнула та, что задела ткань. - Нам бы такое...
      - Вот и забирайте! - кивнула мама, показавшаяся в дверях. В руках у неё был поднос с пирожками, конфетами и бутербродами. - Отведайте, гости дорогие, нашего угощения! А то проходите на кухню - будем чай пить.
      Тут громко заплакал Алеша. Мама передала папе поднос и скрылась в детской.
      - Угощайтесь, не стесняйтесь! - подхватил папа. - А зеркало и впрямь забирайте - оно у нас уж сколько лет на антресолях пылится.
      - Пап! - умоляюще окликнула его Аля. - Я ж его даже толком не рассмотрела! - она сидела на корточках перед зеркалом и, касаясь пальцами прохладной рамы, вглядывалась в дымчатое стекло.
      - Спасибо, нам пора! Мир большой - его весь обойти надо! - поклонился парень. - С Рождеством, счастья вам! - он улыбнулся Але. - У тебя ручка есть?
      Она протянула ручку, лежащую у телефона на тумбочке возле ежедневника. Он написал что-то на конфетной обертке и отдал ей. Аля стала разглядывать надпись, но в глазах почему-то двоилось - никак не могла прочитать написанное. Хотела было о чем-то спросить... дверь хлопнула. Ряженых след простыл!
      Сильный порыв ветра вдруг распахнул форточку в Алиной комнате, и висящий на ней колокольчик испуганно звякнул. Аля не знала еще, что это кончилось её детство.
      Глава 2
      ТЕАТРАЛЬНАЯ СТУДИЯ
      Аля провалялась в гриппу две недели. Температура - под сорок! Первые два дня она бредила, металась на подушке и все повторяла: "Она просила о помощи! Меня просила... меня!" Родители не придавали этим словам особенного значения: ведь в бреду больные часто несут всякий вздор, а дочка совсем ничего не соображала, не чувствовала... Потом потихонечку начала приходить в себя. Но странную историю с черноволосой девушкой и записной книжкой начисто позабыла. Как будто кто-то старательно стер её из девичьей памяти.
      Первое, о чем Аля вспомнила, было старинное зеркало.
      - Мам, а почему зеркало на антресолях лежало? Оно ведь такое красивое!
      - Не помню уж почему. Кажется, некуда было повесить - и так все стены фотографиями увешаны... - мама явно не хотела о нем говорить, старалась перевести разговор на другую тему, но Аля все не сдавалась. - Бабушка просила его убрать, - наконец, призналась Анна Андреевна. - Оно ей от кого-то досталось... кажется, от подруги актрисы. То ли та умерла, и дочь её передала бабушке зеркало в память о матери, то ли эта подруга сама подарила бабушке на юбилей, когда его отмечали в театре... Нет, хоть убей, не помню! Только мама... то есть твоя бабушка Лиза как-то с опаской к нему относилась.
      - А почему?
      - Говорила, что оно нехорошее.
      - Что значит, нехорошее? - не унималась Аля.
      - Русским языком тебе говорю, не знаю! Я в это не вдавалась. Бабушка была суеверная, как вообще все театральные, много воображала такого, чего и в помине не было и быть не могло. Мало ли, что она могла возомнить?! Не любила его - и все! Хватит, закрыли тему. У тебя сейчас температура опять поднимется. Давай-ка лучше лекарство выпей!
      Аля послушно пила лекарство, делала ингаляции, но поправлялась медленно. Очень уж злой был грипп! Наконец, она попросила родителей поставить зеркало к ней в комнату, сказала, что так будет веселей. Те согласились, хоть эта затея была им не по душе. Нет, родители явно о чем-то умалчивали - знали о зеркале что-то такое, от чего к нему душа не лежала... Но все же просьбу Алину выполнили, и большое прямоугольное зеркало водворилось под пальмой. Решили пока не вешать - мол, пускай какое-то время так у стены постоит.
      "Точно из этого зеркала какой-нибудь тролль выскочит и съест меня! удивлялась Аля нерешительности родителей. - Ну что в этом стекле плохого?!"
      Вечерами, когда родители купали Алешку, и Аля знала, что к ней не войдут, она садилась перед зеркалом на пол и гляделась в него. Кажется, могла так сидеть часами. Это было не самолюбование, нет. Просто она ощущала себя как бы в ином времени. И сама становилась иной, словно взрослей, серьезней... Она вглядывалась в отражение бледной худенькой девушки, которая казалась ей незнакомой - такими огромными казались её потемневшие глаза!
      Иногда поверхность зеркала словно бы подергивалось дымкой, и тогда Але казалось, что там и впрямь кто-то вот-вот покажется. Кто-то из давно ушедших времен... И она решила погадать перед зеркалом - святки все-таки! Вдруг и вправду жених покажется ... Знала, что гадать нужно в полночь, в одиночестве, при помощи двух зеркал, поставленных друг против друга так, чтобы впереди образовался длинный коридор.
      В доме все улеглись. Аля надела бабушкино платье - длинное, цвета чайной розы, из тончайшего прозрачного газа на чехле. Распустила волосы... и с удивлением заметила, что они вьются. Может, болезнь повлияла? Она взяла с бабушкиного письменного стола два подсвечника со свечами и поставила на пол против зеркала. И свое небольшое зеркальце на подставке тоже поставила на пол - так, чтобы одно отражалось в другом. По идее, в конце коридора из все уменьшавшихся зеркал, если долго-долго смотреть не мигая, можно увидеть суженого. Говорят, всякое может там показаться - чудище, демон... словом, всякая нечисть. Аля в эти байки не верила, но помнила: чуть что покажется, надо тут же зачураться и отвернуться от магического коридора. Мало ли что... И ещё нельзя оборачиваться, это первое правило!
      В доме тихо, темно... Аля выключила свет. Где же спички? А, вот они! Она подошла к бабушкиному трюмо, нащупала заветный флакон - там на дне оставалось немного духов. Аля их берегла и пользовалась только в исключительных случаях. А сегодня как раз был такой! Она смочила пальчик духами, легко коснулась висков... Ну вот, можно начинать. Она глубоко вздохнула... и чиркнула спичкой. Слабый огонек заколебался, заметался на кончике спички, Аля на цыпочках, прикрывая огонь рукой, подошла к зеркалу, присела и зажгла свечи. Тотчас впереди возник суживающийся коридор, освещенный множеством огней. Она вся подалась вперед, вглядываясь вдаль...
      Внезапно ветви пальмы, возле которой стояло зеркало, с шумом всплеснулись, зашелестели... Аля вздрогнула: ведь в комнате ни сквозняка, ни дуновения, и форточка плотно закрыта. Невольно отодвигаясь подальше от пальмы, она снова взглянула в зеркало... слабая тень показалась в конце коридора! Девочка вся обратилась в зрение... и тут обе свечи погасли.
      В комнате - кромешная тьма. Тишина такая, аж жуть! Аля с трудом сдержалась, чтобы не закричать, прикрыв рот рукой. Нащупала коробок спичек... вновь зажгла свечи... они тут же погасли.
      - Нет, это уж чересчур! - громко сказала вслух Аля. - Что за шутки? Кто это шутит со мной?
      Она поднялась, решительно прошла во тьме к выключателю у двери и зажгла свет. У-ф-ф-ф, ну и дела! Жаль, конечно, но продолжать опыт не было никакого желания. Более того, она знала, что опыт на самом деле удался. Ей ясно дали понять, что с этим зеркалом шутить нельзя. Да, что там, шутить, оно и в самом деле опасное - всей кожей, всем своим существом Аля поняла это!
      Но кто? Кто потушил свечи? Почему встрепенулось дерево? Теперь ведь и не уснешь!
      - Бабушка! - тихонько позвала Аля. - Ты здесь? Ты и впрямь думаешь, что это плохое зеркало? Что оно приведет к несчастью? Может быть, и правда, отдать его? Ой, я вспомнила, оно же так этим ребятам понравилось - ряженым. Из театральной студии... А что если им отдать? Заодно и в студии побываю. Может быть, я все-таки стану актрисой? - теперь она разговаривала сама с собой, задумчиво вертя в руках коробок спичек и сидя в кресле.
      Вдруг в коробке точно что-то загудело, зажужжало, он завибрировал... Аля с криком выронила его на пол. И тотчас коробок вспыхнул! Он шипел и сыпал искрами как бенгальский огонь.
      Аля всего этого уж не вынесла: с криком: "Мама!" кинулась на кровать и закрыла лицо руками.
      Бабушка ей ответила! Бабушка... или кто-то другой?
      Вот так и случилось, что едва Аля поправилась, они с отцом завернули зеркало в старый выцветший гобелен, поместили на заднее сиденье их "Жигуленка" и отправились по адресу, написанному на конфетной обертке. Удивительно, но обертку никто не выбросил - сохранилась каким-то чудом! Так и пролежала все это время на тумбочке в коридоре, куда Аля машинально её положила.
      Они проехали по Воронцову полю к Покровскому бульвару, пересекли его и двинулись к Верхнеивановскому переулку, миновали помпезный ресторан "Ноев ковчег" с ливрейным швейцаром у входа, обогнули Ивановский монастырь и вывернули на Солянку. Здесь папа притормозил, и они вдвоем принялись рассматривать запись на бумажке.
      - Вон впереди магазин "Ажур", а не доезжая - помойка. У помойки направо во двор. Значит, сюда? - предположила Аля.
      - Похоже... - кивнул папа, и они свернули во двор.
      Впереди оказался ещё один двор - квадратный, с двух сторон ограниченный трехэтажными домами, а с двух других - старинной кирпичной стеной, укрепленной контрфорсами, идущими наискось от земли. Что такое контрфорсы и прочие архитектурные прибамбасы Аля хорошо знала - как-никак папа был архитектором. Она залюбовалась крепкой стеной, по которой ползли сухие ветви дикого винограда, - ужас как любила всякую старину!
      - Может, это остатки крепостной стены Белого города? - предположила Аля.
      - Скорее старые монастырские укрепления, - ответил отец. - Ну что, дальше куда?
      - Вон там у двери табличка какая-то, - подсказала Аля. - Давай подъедем туда.
      Она выскочила из машины и увидела на стеклянной табличке надпись крупными буквами: ТЕАТРАЛЬНАЯ СТУДИЯ "ЛИК".
      - Пап, приехали! Спасибо тебе огромное, ты только помоги мне зеркало вытащить, дальше я сама.
      - Как же сама? Как ты его наверх потащишь? - не соглашался отец.
      - Ничего, ребята помогут! - она уже нажимала на кнопку звонка.
      - Ну, как знаешь... - отец извлек зеркало из машины, приставил к стене возле двери, сел за руль, помахал ей рукой и уехал.
      И осталась Аля одна. Слегка подмораживало, с сини небесной лениво сыпался тихий пушистый снег, где-то наверху слышалась музыка... и притихшее зеркало затаилось у двери, словно живое существо...
      Дверь открылась. На пороге показался белобрысый пучеглазый парень.
      - Ба, какие лю-ю-юди! - разулыбался он, увидав Алю, точно давно ждал её. - Проходи, раздевайся, ща будешь вливаться в коллектив!
      - Я не буду вливаться, - спокойно пояснила она. - Я зеркало привезла. У нас были ваши ряженые, им зеркало очень понравилось. Ну вот, принимайте...
      - Фью-у-у! - присвистнул парень. - Это то, про которое Илья говорил? Фантастика! Так чего, заносить?
      - Ну, конечно! Только оно тяжелое.
      - Ага, ладно, ты пока проходи, грейся, а я сейчас, мигом! - парень подмигнул ей и скрылся внутри.
      Аля засомневалась, оставлять ли зеркало на улице без присмотра, но двор был пуст, любопытство явно пересиливало, и она вошла. За дверью оказалось небольшое помещение вроде фойе с двумя креслами возле низкого столика, ряд стульев у стены, лестница, ведущая наверх и окошечко кассы справа. Там, в крохотном помещении за этим окошком, слышались возбужденные голоса. Один из них явно принадлежал пучеглазому.
      Окошечко приоткрылось, из него выглянула голова, вытянутая огурцом, с узкими припухшими глазками, обозрела Алю и дернулась, стукнувшись о край окошка.
      - Ну, ваще! - хрипло каркнула голова. - Те же и королева фей!
      И оконце тотчас закрылось. Потом тронулось и поехало прямо на Алю оказалось, что оно было вделано в дверцу, и та распахнулась, выпуская наружу белобрысого и обладателя вытянутой головы. Ростом тот был Але едва ли не по плечо.
      - Меня зовут Витя Миронов, а иначе Мирон, - сообщил ей коротышка. - А этот урод, - ущипнул он пучеглазого, - конечно, не догадался представиться? Так я и знал! Это Паша Дементьев, а по-простому Павлин.
      Он суетился возле двери, запирая её на ключ и при этом проделывая массу ненужных жестов и выкрутасов. Голова его то и дело вертелась, кивала, дергалась, клевала носом - словом, пребывала в вечном движении.
      - Да, не запирай ты, Мирон, кончай суетится, - встрял белобрысый, который до этого без тени стеснения разглядывал Алю, гримасничая и изображая полный восторг. - Ща втащим его - и все дела! Пошли!
      Он скрылся за дверью, Мирон шмыгнул вслед, и через минуту оба, пыхтя, втащили зеркало и осторожно положили на низенький столик. После оба рухнули на пол, взбрыкнув ногами, а потом стихли, изображая полный упадок сил.
      - Ну вот, - Паша мигом вскочил, как ни в чем не бывало. - Пошли с шефом знакомиться! Кстати, как тебя зовут?
      - Аля. Александра, - улыбнулась она. Парни были ужасно забавными.
      - Вперед, Александра! - гаркнул Мирон и, подхватив её под руку, повлек за собой. Паша - следом.
      Слева оказалась ещё одна дверь, которую Аля сперва не приметила, Мирон её распахнул, и они оказались в небольшом помещении с миниатюрной буфетной стойкой, на которой громоздился кофеварочный автомат. Здесь стояли два столика и у стены - узкая стойка. В углу - напольная ваза с композицией из засохших растений. По стенам висели фотографии каких-то незнакомых Але, но явно знаменитых людей, - у них были очень интересные лица!
      - Это кто? - ткнула она пальцем в ближайшую фотографию.
      - Станиславский, - отвесив земной поклон фотографии, пояснил Мирон. Константин Сергеевич. А ты не узнала? - она отрицательно помотала головой. - Фьи-у-у-у! Ни хрена себе! Так ты чего, вообще ни хрена в театре не рубишь?
      - Не-а, - соврала Аля и ей стало стыдно то ли от вранья, то ли от того, что Станиславского не узнала...
      - Ну, мы это исправим! - успокоил её Павлин и, отталкивая Мирона, распахнул дверь, украшенную, как и окна фойе, бордовыми драпировками. Прошу вас, сеньора, в святилище!
      Аля очутилась в небольшом зрительном зале с рядом стульев, спускавшихся под уклон к сцене, отделенной от зала темным бархатным занавесом.
      - Я сейчас! - кивнул ей Мирон и, размахивая руками, поднялся по ступенькам крохотной лесенки на авансцену, проскользнул в какую-то щель сбоку и скрылся из глаз. Потом снова высунулся и, делая страшные глаза, сдавленно прохрипел:
      - Чего лыбишься, Павлин недорезанный, давай быстро к Марку, одна нога здесь, другая там!
      Аля озиралась по сторонам. Какой здесь приятный запах! Пахло новой тканью, деревом и ещё чем-то совсем незнакомым, но ужасно располагающим. Она начала спускаться по наклонному полу к сцене, и тут... занавес разъехался в стороны, из динамиков по сторонам полилась тихая нежная музыка, и Аля ахнула... На сцене, залитой таинственным синим светом, стояли деревья. Их ветви переплетались, образуя сплошной шатер, и искрились как драгоценные камни. На них, как видно, был напылен какой-то специальный состав, превращавший стволы и ветви в нечто небывалое и фантастическое они сами как будто излучали переливчатый свет. На деревьях висели фонарики, тихонько покачивались с тихим звоном и огоньки, светящиеся внутри, дрожали. Потом, свет, заливавший сцену, переменился - теперь он стал золотым, и вся декорация тоже загорелась золотом, а когда Аля на секунду прикрыла глаза, свет мерцал серебром... Она замерла, пораженная этой картиной, тут из динамиков полились торжественные аккорды, от которых по спине её пробежал холодок, сцена вмиг потонула во тьме, а вдали на заднем плане загорелся горячий костер.
      - Как здорово! - тихонько прошептала она в пустоту.
      Неслышно вернулся Павлин и, глядя на Алю во все глаза, наслаждался произведенным эффектом. Рот его разъехался в улыбке чуть не до ушей!
      Тут сзади пролегла узкая полоска света - наискось, через зал - и глубокий мужской голос произнес:
      - Что, нравится?
      Она обернулась. В дверях стоял человек. Тут же декорации на сцене погасли, в зале зажегся свет. Человек подошел к Але и протянул руку. Он был невысок, строен, в джинсах и дорогом тонком свитере, на шее - синий мягкий кашемировый шарф. Ему было где-то от тридцати пяти до сорока - она ещё не слишком разбиралась в возрасте взрослых мужчин... Смуглое, четкой лепки лицо прорезали складки неглубоких морщин, совершенно седые волосы. зачесанные назад, резко контрастировали с цветом кожи, а зеленовато-карие глаза, смотревшие прямо в упор, горели беспокойным огнем. Под этим пристальным взглядом Але стало немного не по себе, она даже отступила на шаг, но почувствовав крепкое дружеское рукопожатие, успокоилась.
      - Я Марк Николаевич Далецкий, руководитель студии. Ребята сказали, вы зеркало привезли. В дар! В наше-то сложное время... я преклоняюсь! Это просто удивительно, вы не представляете, насколько оно сейчас кстати! Я так понял, Витя вам уже кое-что показал?
      - Да, - пролепетала смущенная Аля. - Это... так удивительно! Я даже не знаю, как сказать...
      - Значит, вы наша! - кивнул Марк Николаевич. - Я так и думал. Погодите-ка, погодите... - он слегка приподнял за подбородок её лицо, отошел на шаг, вгляделся пристально... Господи, вот она, Лиза! Живая, настоящая Лиза! Ох, простите! - он немного смутился. - Я никак не могу найти актрису на главную роль. Хотите посидеть на репетиции? Она начнется через полчаса, а пока пообщайтесь с ребятами. Витя, Макс подошел?
      Из-за занавеса показалась Витина голова. Он глядел на Далецкого как кролик на удава, но при этом взгляд был полон немого обожания.
      - Да, он здесь, Мастер! В репзале.
      - Сколько раз я просил не называть меня так! - загремел Далецкий. В гневе он был ещё интереснее!
      - Простите, Марк Николаевич! День сегодня какой-то дурной...
      - У кого дурь в голове, для тех всякий день дурной! - все ещё не остыл тот. - Запри зал и покажи Але студию, а потом познакомь с ребятами. Только без дурацких приколов, пожалуйста!
      Он кивнул Але, резко повернулся и вышел, все ещё сердясь, судя по всему. И что это его так раздосадовало?! Обычное слово - мастер... А он прямо весь перекосился с досады. А вообще-то классный мужик! Аля таких только в кино видела: элегантный, подтянутый, а уж как хорош... Н-да, от такого можно голову потерять. Наверно, все девчонки тут в него влюблены!
      "А ты не смей! - запретила она себе даже думать об этом. - Если у тебя в голове одни романчики, да поцелуйчики, то ты сейчас же повернешься и пулей отсюда вылетишь, ясно! Если уж и оставаться, то не для этого..."
      Витя уже спешил к ней, болтая руками, и, заперев зал, повел на второй этаж. За дверью открылось просторное помещение, одна стена которого была зеркальной, а на противоположной на уровне подоконников укреплена на кронштейнах круглая деревянная палка.
      - Это балетный станок, - пояснил Витя. - Три раза в неделю - балетный класс. Это чтоб свободно владеть своим телом. После ломает - жуть! Точно весь день вагоны грузил!
      - Эй, грузчик, познакомь с девушкой! - у зеркальной стены в глубине зала сидели на полу трое: две девчонки и парень с волосами, забранными в хвост на затылке. Он лениво поднялся и не спеша направился к Але, оказавшись очень прямым и высоким. Выглядит - умереть! Эдакий демонический красавец! Просто Тимоти Далтон в молодости... Девчонки умолкли и выжидательно уставились на нее.
      - Это Аля, - торжественно представил её Витя-Мирон. - Марк Николаевич велел ей все показать-рассказать. Она нам зеркало привезла. Старинное! Классное, обалдеть!
      - Максим, - без улыбки, оглядывая её с головы до ног, как какую-нибудь неживую статую, сказал красавец. - Это Маруся и Тая, - он кивнул в сторону девочек. - Сейчас к нам Маня выплывет из гнезда. А потом и другие подвалят. Ты театром интересуешься?
      - Ну, не то, чтобы очень... - так же лениво протянула Аля - не хотелось показывать виду, что она прямо с ума сходит, лишь бы попасть в их число! - Просто смотрю, как у вас...
      - Да ты не думай - у нас клево! - встрял Витя. - Тут такая жизнь, улёт! По крайней мере не заскучаешь.
      - Старик, ты отлезь, - тихо сказал Максим. - Я сам разберусь.
      Витя послушно примолк, но остался на месте, готовый в любую минуту продолжить экскурсию.
      - Значит так... - Максим подвел её к девочкам. - Девчонки, Аля мечтает влиться в наши стройные ряды. - Она было вытаращила на него глаза: ведь ничего такого не говорила, но он, не обращая внимания, продолжал. Просветите человека, а я пойду наверх этот чертов канделябр доделывать... и с тем немедленно испарился.
      - Привет, - с пола поднялась рыженькая стройная девочка в длинной юбке до пят с грустными выразительными глазами. Они были огромные, ясные и голубые как апрельское небо. Ей бы, Але, такие глаза! Девчонку чуть портил несколько вздернутый носик, но в остальном она была просто класс! - Меня зовут Тая. Афонина... - добавила она тихо, точно смущаясь своей фамилии. А это Маруся.
      - Привет! - та протянула руку, так и не оторвав задницу от дощатого пола. Сидела, скрестив ноги, в одних носках, а видок - тот еще: короткие волосы выкрашены в какой-то чумовой фиолетовый цвет, ногти покрыты темно-зеленым лаком, глаза обведены черным, как некролог о покойнике. На пальцах - какие-то идиотские перстни с черепушками, в каждом ухе - по три серьги... Небось обкуривается до опупения и тащится от какого-нибудь идиота, лабающего рэп или хип-хоп...
      - Чего вылупилась? - Маруся добродушно хмыкнула, оттопырив полную нижнюю губу. - Хочешь, мы и тебе волосенки в такой цвет покрасим? А лучше в радикально-зеленый - тебе пойдет... - и она рассмеялась каким-то утробным смехом. - Притаранила, значит, зеркало? Маня все про него вспоминала. Живое, говорит... Ты тогда какая-то смурная была... ну, когда мы на вас обвалились. А меня не узнаешь? Это ведь я тогда у тебя танцевала. Ну, в малиновой юбке!
      - А-а-а, - Аля широко раскрыла глаза. - Извини, не узнала. На тебе же маска была.
      - Полумаска, - поправила Маруся. - Ничего, скоро и ты танцевать так научишься. У нас покойник - и тот за компанию спляшет! - загоготала она.
      "Да, народ тут пестрый! - подумала Аля. - И как они все, такие разные, в одном спектакле играют?.."
      - Мара, не пугай человека, - вступилась за гостью Тая. - Значит, здесь у нас репетиционный зал, тут проходят всякие занятия: по сценической речи, актерскому мастерству, балетный класс... ну, и ещё много чего - вокал, музыка, ты сама все увидишь... Мы все делаем сами: шьем костюмы, делаем реквизит, ребята даже декорации мастерят...
      - Слышь, Туесок, кончай лапшу на уши вешать! - Маруся наконец-то поднялась на ноги и тут же, не сходя с места, крутанула двойной пируэт. От твоего рассказа хочется свалить отсюда куда подальше! Ты, Алька, не бери в голову - сама все поймешь, как пару дней здесь перекантуешься. И не парься на тему: что, да как - тут просто классно, и ребята хорошие, а руководитель наш - он ваще гений! У него своя новая идея театра! Витек, слышь, отвали, дай нам по-бабски спокойненько пообщаться!
      Витя, маячивший позади, сразу завял, загрустил и покорно отошел в сторону. Аля кивнула ему ободряюще... его стало жалко. Нормальный парень, чего его все тыркают?
      - Наша студия - это эксперимент, - продолжала Маруся. - Театр двадцать первого века! Ну, театр-лаборатория, что ли, базарить-то можно долго, пока сама в это не въедешь. Я так просекаю: если человеку тут хорошо, нравится и вообще он западает на это - все, финиш! Ему по жизни в студии поселиться надо. Тут такое бывает, просто чума! Да, только не вздумай всякие такие словечки при Маркуше употреблять - съест и заживо закопает! Шучу... При нем мы говорим, как надо - правильным русским языком, врубаешься? О кей, тогда пошли к Машке в гнездо знакомиться.
      - В какое гнездо? - рассмеялась Аля. Эмоциональная и живая Маруся начинала ей нравиться.
      - А вот оно, её гнездо! - Маруся подошла к двум ширмам, отгораживавшим уголок репетиционного зала. Тая и Аля - за ней. - Тук, тук, тук, к тебе можно? - и не дожидаясь ответа, распахнула створку ширмы, схватила Алю за руку и затащила внутрь.
      Это действительно напоминало гнездо: матрац на полу, покрытый сбитой простыней, два скомканных шерстяных одеяла по-сверх, на полу - журналы, книжка и тапочки, в одном углу - кучка одежды, ботинки, в другом маленькая электроплитка, кастрюлька и чашка. Еще пачка чаю, кажется... Посередине всего этого бардака сидела девчонка со странным неподвижным взглядом, уставившись в одну точку. Она даже не сразу вскинула голову на вошедших - так глубоко задумалась. Ей было лет пятнадцать, густые светлые волосы собраны в жгут на затылке. От девчонки довольно сильно пахло потом, а её синий тренировочный костюм украшали неприятные темные пятна.
      "Бомжиха какая-то!" - подумала Аля, с невольной неприязнью разглядывая жительницу гнезда.
      Аля была ужасная чистюля, и если не принимала душ на ночь, чувствовала себя больной...
      - Мань, опять медитируешь? Очнись, мы к тебе в гости, - с неожиданной нежностью заявила Маруся, широко улыбаясь,. - Вот погляди, кто к нам пришел! Узнаешь, у кого мы с тобой отплясывали?
      Маня медленно поднялась, и заглянула Але в глаза. Той стало как-то не по себе, точно её, как какую-то вошь, под микроскопом разглядывают!
      - Ой, ты пришла все-таки! - просияла она, и улыбка её была такой ясной и искренней, а голос - такой неожиданно чистый и мелодичный, что Аля растаяла. - Как хорошо, какая же ты молодец!
      - Она не просто молодец, она - гений! - поддакнула Маруся. - Зеркало, от которого ты тогда прибалдела, студии подарила. Бэз-воз-мэзд-но!
      Маня сразу стала серьезной, а глаза её - темно-синие, даже какие-то фиолетовые - замерцали загадочно, как огонек в ночи. Точно распахнули дверцу в неведомое. И Але почему-то подумалось, что эта Маня - колдунья! Но очень добрая... Она неожиданно для самой себя вдруг крепко-крепко пожала руки своей новой знакомой, они молча глядели друг другу в глаза, и этот миг соединил их тайным родством, более крепким, чем кровное... Это было так удивительно! Первый раз видишь человека и - на тебе! - он, едва сказав пару слов, становится тебе жутко близким и дорогим, и ты за него в огонь и в воду готова! Разве не волшебство? А может, эта Маня - фея?
      От этой мысли Аля разом расслабилась и рассмеялась.
      - Что, проняло? - довольно улыбаясь, сказала Маруся, наблюдавшая эту сцену. - Да, наша Маша - он такая, в неё все влюбляются - сразу и навсегда! Ну не все, конечно, только живые!
      - То есть, как? - не поняла Аля.
      - Ну, это наше выражение, студийное: живой человек - это значит такой, у которого душа чуткая, восприимчивая. Которая тонкий мир чувствует. Сечешь?
      - Ага... - не очень уверенно кивнула Аля. - Маш, а чего ты здесь... за ширмами?
      - А ей жить негде, - ответила за Машу Маруся. - И помыться, и постирать тоже негде - у нас только рукомойник наверху в мастерской, вода перекрыта. Правда, обещают скоро душ сделать.
      - Меня Марк Николаевич у цыган выкупил, - объяснила Маша своим музыкальным голосом. - Я с Яшкой-цыганом по электричкам ходила и пела, а он мне на гитаре подыгрывал.
      Аля не нашлась, что сказать - она и не предполагала, что бывает такое: что кого-то в наше время, как раба, выкупают за деньги! И только все глядела в эти загадочные глубокие глаза и не отнимала рук...
      - Маш, знаешь... если хочешь, ты можешь у нас пожить - я только у мамы спрошу... Правда у нас грудной ребенок... братик мой. Но мама будет не против, она очень добрая!
      - Так, бабоньки, кончай базар, через пять минут репетиция, - прервала их Маруся.
      Они выбрались из гнезда, и Аля новыми глазами оглядела студию: теперь она не сомневалась, что останется здесь. Просто ужас как сегодня меняется настроение - по сто раз на дню! Только минуту назад ей вовсе не улыбалось "влиться", как сказал Макс, в число этих студийцев, а теперь... да она только об этом и думала! А чего думать-то, тут так интересно... Словно её, Алю, как машину, до того обесточенную, подключили в сеть, и машина вдруг заработала, набирая обороты! Будем жить, ура! Она и в самом деле чуть не заорала вслух - такая волна энергии, силы вдруг поднялась в ней... Аля даже не думала, что так заведется от этого... А чего удивляться: ведь сбывается её мечта! Теперь все переменится. И она надеялась - к лучшему!
      Глава 3
      ЗАСТОЛЬНЫЙ ПЕРИОД
      - Аль, ты погуляй тут по залу, прочувствуй все, так сказать, посоветовала ей Маруся. - Марк Николаевич говорит, что человеку нужно чаще бывать одному, чтобы разобраться в себе, подумать... и все такое. О кей? А мне надо с Маней парой слов перекинуться.
      Аля кивнула и отошла к окну. Там, на улице бушевал самый настоящий буран - так мело, что не видно ни зги, ветер выл, острый колючий снег сек по стеклу... ну и погодка! А здесь тепло, хорошо и ребята такие чудесные... Она медленно двинулась вдоль окон, глядя под ноги, так приятно было ступать по свежеструганным светлым доскам пола!
      В уголке Маша с Марусей о чем-то шушукались. Маруся, делая страшные глаза, сообщала враз посерьезневшей Маше нечто чрезвычайно важное. До Али долетали обрывки их разговора.
      - Ты ж понимаешь, Наташка ужасно впечатлительная! На неё же дунь отзовется! Понимаешь, она все всегда хочет всерьез! А эта все крутится, крутится возле... Папаша ее... Конечно, у него ж казино!
      - Нет, как-то не верится... - недоумевала Маша. - Может, моих цыган подключить, они мигом разведают.
      - Теперь и совсем пропала... Живет она с бабушкой, родители в длительной командировке... так эта бабка мычит что-то непонятное - не разберешь!
      Тут появился Пашка с ещё одним парнем: они внесли в зал Алино зеркало. Аля этого парня сразу узнала: тот самый ряженый, который написал ей на конфетной обертке адрес студии. Зеркало поставили в оконном проеме напротив зеркальной стены, и виновник её появления здесь, откинув со лба длинную прядь волос, оглядел себя в зеркало, подбоченился и отбил чечетку. Аля медленно приблизилась к зеркалу, и он сразу увидел в нем её отражение. Обернулся, обрадованный.
      - Привет! Молодец, что пришла! Слушай, это твое зеркало просто чудо какое-то! Красотища немыслимая! - Он взял её руку и неожиданно поцеловал. Я Илья. Старосельский.
      Это имя Але как будто что-то напомнило. Но что? Она силилась вспомнить, но не могла. Точно в памяти был какой-то потайной карманчик, где хранилась важная, очень важная информация, а доступа к ней не было... Илья, между тем, её огорошил.
      - Тут уже все про тебя знают: и что тебя Алей зовут, и что Маркуша тебе роль предложил...
      - Какую роль? - опешила Аля.
      - Главную. Лизу в "Пиковой даме"!
      - Да, ты что, ничего он мне не предлагал... ну, сказал, что я самая настоящая Лиза... так это же просто слова. Студию предложил осмотреть. Главная роль! Да я сцену в жизни не выйду, я же двигаться не умею и вообще... нет, этого быть не может!
      - Еще как может! - уверил Илья. Его веселые серые глаза снова смеялись. - Марк - он всегда так. Скажет что-нибудь вскользь: почитай все, заметано! Можешь, что хочешь, делать: хоть на Камчатку сбежать, хоть чахоточной притвориться, он тебя из-под земли достанет, и все будет, как он сказал! Так что, ты лучше не теряй время, а прямо сегодня начни Пушкина перечитывать!
      - Я... - Аля так растерялась, что на миг потеряла дар речи. Ноги от волнения сделались ватными и она присела на корточки перед зеркалом.
      А Илья, дружески ей кивнув, пошел навстречу парню, пулей ворвавшемуся в репетиционный зал. Дверь широко распахнулась, будто её пнули ногой. Вошедший чеканил шаг, вскинув голову, как на параде. У него были толстоватые саблевидные ноги, вогнутые в коленях, и от этого казалось, что он машет в воздухе двумя бутафорскими кривыми сардельками, набитыми ватой. Парень прищелкивал пальцами, отбивая четкий ритм, и встряхивал густыми волосами, лежащими над невысоким лбом упругой волной. Его полные губы растягивались в глумливой усмешке, а глаза не смеялись. Злые были глаза.
      - Ну что? - взволновался Илья, пожимая руку вошедшему. - Неужели пересдавать?
      - Ха! - громко, привлекая к себе внимание, крикнул улыбчивый. - Как же, пересдавать... Сдал! И, что вы думаете, влепил мне этот старый педик? Трояк! За гениальный этюд. Вы слишком увлекаетесь внешним действием, молодой человек! Вы думаете, что современность именно в этом, - прогнусил он носовым старческим голосом, - а Чехов требует глубокого погружения! Чертов старикан сам по уши в нафталине, а туда же - будет меня учить, что современно, что нет... - Парень отвернулся к окну, и лицо его на миг передернулось гримасой брезгливости, точно в него плеснули помоями. Потом оно снова растянулось в улыбке. - Ба! Откуда это прелестное дитя? - только тут он заметил Алю.
      - Это Аля, она... впрочем, не будем опережать событий, пускай Марк сам скажет.
      - Что она? - у улыбчивого вытянулось лицо. - Неужели наш старик доспел?
      - Слушай, Гарик, проехали! Главное, что Аля теперь с нами. Вот, зеркало привезла.
      Александра совершенно опешила от всех этих намеков и разговоров на свой счет и стояла перед парнями, красная как рак.
      - Э, мужики, отлезьте от девушки! - к ней на помощь спешила Маруся. Дайте хоть в себя прийти. А ты, гений, мог бы с ней для начала хоть поздороваться...
      - О, простите великодушно, - сразу обмяк улыбчивый и поцеловал Але ручку. - Гарик! Счастлив вас видеть в наших Пенатах!
      Он отошел вместе с Ильей, они принялись о чем-то увлеченно беседовать, потом Гарик начал изображать страдальца, декламируя какой-то отрывок, а Илья хохотал, держась за живот.
      - Это наш помреж, Гарик Левин, - шепнула подошедшая Тая. - Он учится на втором курсе режиссерского в ГИТИСе... Очень талантливый! - судя по её восторженному шепоту, Тая была влюблена в этого Гарика...
      Тут, запыхавшись, влетел Максим - его волосы теперь были распущены по плечам и прыгали за спиной в такт шагам. В руках у него была настольная лампа.
      - Ну что, вроде все в сборе? - оглядел всех Гарик. - Опять Наташки нет? Звонили? - девчонки мрачно кивнули. - Так, ладно люди, давайте по-быстрому, сейчас Марк придет, - он захлопал в ладоши. - Роли перепечатали?
      Тая, торопясь, раскрыла сумочку и достала папку, в которой лежала толстая пачка листов с набранным на компьютере текстом.
      - Ага, порядок! Разбирайте каждый свое. Кого нет? Вити и Пашки?
      - Они сейчас подойдут, - буркнул Максим. - Карты клеить заканчивают.
      - Та-а-ак... поторопились бы. Ну конечно, опять нет Алены... Ладно, часиков через восемь подгребет, тащите стол.
      При этих его словах в зал влетели Пашка и Витя, притащили узкие лавки, с ходу подхватили низкий длинный стол, стоящий у зеркальной стены, и водрузили посередине. Возле стола поставили лавки, уселись... наступила пауза. Аля поняла, что ждут Далецкого. Она не осмелилась сесть за стол вместе с остальными и мялась в уголке, не зная, куда себя деть.
      - Аль, садись, - поманила её Маруся. - Мирон, подвинься, чего расселся как жаба?!
      Аля бочком протиснулась между столом и лавкой и села. В зале стояла тишина, нарушаемая только шелестом переворачиваемых страниц: студийцы их тихонько листали, проглядывая текст своей роли. Дверь вновь распахнулась, и в зал стремительно вошел Марк Николаевич. В руках его переливался всеми цветами радуги блестящий шар.
      - Всем добрый день... хотя уже вечер - смеркается.
      Мягко, неслышно ступая по дощатому полу, он прошел к дальнему концу стола, где для него было приготовлено кресло, ободряюще улыбнулся смущенной Але и опустил на пол свой радужный шар. Тот откатился к стене, столкнулся с ней, побежал дальше... Какое-то время все как завороженные глядели на него - было полное впечатление, что шар живой! Он скользил по полу, словно изучая пространство, потом вернулся к ногам своего господина и замер...
      - Ну вот, наконец мы можем с ним познакомиться, - сказал Далецкий, это то, что я так долго искал! Зримый образ игры, которого нам так не хватало... Я заказал его в мастерских Большого театра. Там внутри электромагнит, и у каждого участника сцен с игроками будет по магниту где-то в руках, в кармане... На сцене он как бы будет жить своей жизнью. Перебегать от одного к другому, дразнить, приманивать, ускользать... а потом загонять в угол! Он - как прошлое, которое тащится за нами! Как маньяк! - он вздохнул. - Помните, у Тарковского: "Когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке." Игрок надеется на удачу, он пытается обмануть судьбу, улизнуть от нее, но вот это, - он указал на шар, - обмануть нельзя... И у нас сегодня ещё одна большая удача...
      Он недоговорил: дверь отворилась, и в зал ворвалась высокая девица в шикарной широкополой шляпе. На ней было черное пальто до пят, длинный черный шарф, на плече - сумочка от Гуччи, на смазливой мордочке вызывающе-яркий макияж. За нею тянулся бесплотный шлейф очень тонкого и дорогого парфюма. Без тени смущения девица прошла прямо к креслу Марка Николаевича, скинула на ходу пальто, небрежно швырнула на лавку, - ребята тотчас подвинулись, освобождая для неё место, - и отвесила перед ним нарочито низкий поклон.
      - Алена, ты никак не можешь без опозданий? - видно было, что он раздражен, но сдерживался - вопрос был задан довольно мягко.
      - Простите, Марк Николаич, у папы была презентация, и он попросил меня поприсутствовать, - капризным тоном избалованного ребенка изрекла девица.
      - Садись. В следующий раз выбери что-то одно: либо презентацию, либо репетицию. Порядок одинаков для всех! Продолжим... - он помолчал, пытаясь вернуться к тому эмоциональному состоянию, из которого его вывела своим появленьем Алена. Как видно, это не слишком-то получалось, и Далецкий был зол на себя. Какое-то время он молча разглядывал свои руки, лежавшие на столе, потом поднял голову, обвел всех сумрачным взглядом... и широко улыбнулся.
      - Я хотел бы представить вам нашу гостью, Алю, с которой вы все, кроме Алены, наверно уже познакомились. Аля, завтра у нас спектакль - "Синяя птица", милости просим. Если вы хотите разобраться в себе, понять себя, свой характер, оставайтесь с нами. Это именно то, чему мы пытаемся здесь научиться. Если же вы мечтали о сцене для славы, для аплодисментов, - а я думаю, вы мечтали о ней! - тогда... в Москве много театров, много студий. Я понимаю, сразу сложно решить... Но, мне кажется, вам это важно! В ваших глазах... - он отвернулся, закашлялся. - Просто я бы хотел, чтобы в жизни у каждого стало чуть больше добра. - Далецкий задумался, совершенно ушел в себя, потом словно очнулся, ожил...
      - Сейчас у нас застольный период - читка. Мы ставим Пушкина. "Пиковую даму". Я думаю, это одна из самых загадочных повестей не только самого Пушкина - всей русской литературы. Хороший автор сделал инсценировку. А ваше появление в этот день для меня не случайно - это добрый знак... Итак, глядите, слушайте, внимайте... театр начинается!
      Он поднялся и принялся ходить взад-вперед вдоль зеркал, и Аля следила за тем, как на миг сливаются в одно целое, а потом разделяются его фигура и отражение в зеркале. Искристый сверкающий шар послушно катился за ним.
      - Таенька, выключи свет, - каким-то изменившимся глуховатым голосом попросил Далецкий и вернулся за стол.
      Тая кинулась исполнять приказание, на столе загорелась лампа, освещая только его лицо, а весь зал потонул в тени. Блики от зеркал ожили и задвигались, отражаясь в окнах напротив, играя на лицах, взволнованных и серьезных. Аля отчего-то забеспокоилась - это было похоже на какой-то колдовской ритуал. И все сидящие за столом как будто тоже это почувствовали - примолкли, подобрались, - атмосфера в зале как-то неуловимо переменилась, точно теперь тут действовали иные законы...
      - Я хотел бы ещё и ещё раз напомнить вам сверхзадачу, которая определяет жизнь нашей студии. Повторю известную всем фразу Брехта: "Все искусства служат одному, самому трудному из искусств - искусству жить". Итак, наша идея: быть, а не казаться, играть, чтобы быть! В жизни приходится играть много ролей и не всегда добровольно, потому что каждый из нас хочет нравиться, побеждать... Как много чужого, внешнего наслаивается на душу, на лик человека в течение жизни и в значительной мере меняет его сущность. Лик двоится, троится... и человек ломается. Согласны?
      Ребята закивали, Аля замерла: ей казалось, она давно ждала чего-то подобного - слов, которые прояснили бы ей суть тех смутных вопросов, которые накипали в душе...
      - Потому наша студия и называется "ЛИК", - продолжал Далецкий, - что мы хотим освободиться от личины! Личина - маска, за которой мы прячемся, это как бы жизнь не всерьез. Так удобней. Сегодня я один, завтра другой... А жизнь без маски - это уже не игра, без маски страшно - а вдруг мир не примет тебя, такого, как есть... Я уверен, что человек изначально добр... Посмотрите на младенца - он доверчив, он улыбается, он жаден до жизни! Он хочет учиться, и учат его не только взрослые, его учит каждый предмет, который он видит, все, что его окружает. Он плачет, когда не понимает чего-то, и тогда в нем просыпается страх. Так же и с нами: страх перед тем, что нас не полюбят, страх перед неизвестностью, перед будущим - вот тот мощный рычаг, который заставляет нас играть, притворяться. Но если мы перестанем бояться чего бы то ни было и прежде всего себя, мы станем свободны... И этому мы можем и должны научиться!
      - Гюльчатай, открой личико! - тихонько шепнула Маруся Але на ухо.
      Та улыбнулась, но скорее из вежливости - её не в шутку захватило то, о чем говорил режиссер... И как говорил!
      Марк Николаевич поднялся и двинулся вдоль стола, низко наклонив голову и засунув руки в карманы. Переливчатый шар с готовностью поспешил за ним следом, то ускоряя, то замедляя движение... и в этом было нечто пугающее. Аля даже невольно отпрянула в сторону, когда шар, беззвучно вертясь, проследовал мимо нее.
      - Театр - это мистика. Он как заклинание. Вот только какие духи вырвутся на свободу - этого мы не знаем, и результат часто бывает непредсказуем! Театр нельзя просчитать как хотел просчитать свою жизнь герой Пушкина Германн! Скрытный, расчетливый, он держал в узде свои страсти... пока они не опрокинули его навзничь и не размазали в пыль! Он хотел сразу всего. А это самое опасное желание. Он безумец! Таков и театр. Он бывает мстителен и суров с теми, кто его не боится. Кто не чувствует его дикий и буйный нрав. Тех, кто боится, он убивает...
      - Как же так? - Аля вскочила. Она не выдержала. Это было так странно... - Но что же тогда... что нужно делать?
      - Любить! - улыбнулся Далецкий. И улыбка его была детской, открытой.
      - Только любить? - глухо спросила Алена. - И все? А талант?
      - Только любить - это самое сложное. А талант - это всего лишь "Я". Правда, оно, - это "я", - должно обладать двумя качествами: быть ни на кого не похожим и суметь убедить в этом других... И потом, это дар Божий, а в чем он, никто не знает!
      - Мы хотим освободиться от иллюзий и страхов, - продолжал Далецкий, воодушевляясь все больше. - Страх и иллюзия - самые опасные ловушки, уверяю вас! Неосуществимые мечты, иллюзии в отношении самого себя - это не менее опасная ловушка, чем страх! Мир искажается, как в кривом зеркале, и человек безнадежно пытается отыскать в нем свое истинное лицо... Но мы с вами будем пытаться изжить свои страхи и понять, кто мы на самом деле... - он выдержал паузу, - с помощью сцены, театра. Это наш эксперимент, наш путь, который так же опасен, как сама жизнь. А может быть, ещё больше!
      Далецкий сделал несколько кругов вкруг стола, точно опутывая сидящих незримыми нитями, и остановился возле Али - у неё за спиной.
      - Аля, скажите... только быстро, не думая, чего вы больше всего хотите?
      - Я? Я не знаю... - она вздрогнула от неожиданности.
      - Хорошо! Вы сказали, что думали. Такова ваша сегодняшняя реальность в ней не существует конкретной цели. Вы хотите понять эту цель?
      - Да, наверное... но их так много!
      - Чего?
      - Всяких целей. Желаний... И потом, они часто меняются...
      Аля и в самом деле старалась быть предельно искренней. Она забыла о том, что на неё глядит множество глаз, обернулась и видела только его глаза - горящие, гипнотические... такого с ней ещё не бывало.
      - Меняются естественные человеческие желания, - улыбнулся Марк Николаевич, - а точней, они неизменны. Мы хотим вкусно поесть, купить какую-то модную вещь, поехать к морю, поступить в институт, иметь семью, ребенка... Разбогатеть, наконец! Этого хотят все... ну, или почти все. Но есть цель, которую только вам предстоит разгадать: именно ради неё вы и пришли сюда, в этот мир. Это ваше предназначение, только ваше и больше ничье... Чтобы понять, в чем оно, нужно понять себя. Свое "я"... Вы хотите этого?
      - Да, наверное, - её голос прозвучал как-то нерешительно.
      - А что вас смущает?
      - Ну, не знаю... я к этому не готова. И потом это все очень сложно...
      - Не готовы к чему?
      Сущий допрос! Она не привыкла к такому вниманию к своей персоне, да ещё в присутствии практически незнакомых людей... Хотелось спрятаться, забиться в угол... от волнения вся кровь вскипела, будто душу оперировали без наркоза! Но какое же безрассудное наслаждение было в этом волнении!
      - Ну... я об этом не думала.
      - Вот! - Далецкий снова устремился вперед, он двигался быстро, бесшумно, как будто парил над землей. - Мы не привыкли думать! Мы не готовы к откровенности с самими собой! И если прожить в этой душевной спячке ещё пару-тройку лет - все! - душа размагнитится, она перестанет мучить вас настойчивыми вопросами, с которыми неудобно, с которыми больно жить! Жизнь - это боль! Но её не надо бояться, через эту боль нужно пройти, как сквозь огонь! И тогда жизнь откликнется, она не устоит перед вашим мужеством и подарит вам настоящую радость. Радость любить ее! И нет ничего, поверьте мне, что было бы слаще этого!
      Он вдруг резко остановился, точно напоролся на незримую стену, потом медленно повернул голову и замер, глядя в зеркало в раме напротив зеркальной стены. Аля как раз сидела против этого зеркала и тоже взглянула туда. Она увидела в нем Таин затылок, себя, Далецкого, который возвышался над ней... и чью-то тень. Да, там был неясный силуэт человека - женщины. Она мелькнула в зеркале и пропала. И, похоже, Марк Николаевич тоже видел её - его губы дернулись и, едва сдержав восклицание, он побледнел. Спрятал лицо в ладонях, потом отнял их и улыбнулся какой-то вымученной принужденной улыбкой...
      - Холодает... Минус десять, наверное. А утром было выше нуля!
      Он быстро нагнулся, подхватил с полу сверкающий шар и с криком: "Лови!" - швырнул его над столом... это произошло так стремительно, что никто не успел среагировать и поймать шар - тот пролетел над головами и угодил прямо в окно. Послышался звон стекла, в разбитое окно влетел снег и ветер, пахнуло холодом... а шар отскочил в сторону и преспокойно вернулся к хозяину.
      - Да-а-а, бывает! - ошарашенно брякнул Пашка. Тая молниеносно ущипнула его, и тот сразу примолк.
      Ворвавшийся ветер разметал бумаги на столе, все вскочили... Далецкий стоял неподвижно. Никто не решался произнести это вслух, но все чувствовали, что случившееся - недобрый знак. Очень недобрый! И тут нет виноватых: ни Марк Николаевич, который рассчитывал на быструю реакцию учеников, ни ребята, которые не успели среагировать, по сути здесь не при чем. Просто к ним ворвалось что-то... оно было здесь, рядом, но никто этого видеть не мог. Что это: весть из прошлого, дух Пушкина, который они потревожили? Неумелые дилетанты, замахнувшиеся в своих детских играх в театр на сценическое воплощение одной из самых загадочных повестей... Или что-то еще, что-то иное, не менее грозное и мстительное? Никто не знал.
      - Репетиция отменяется, - глухо обронил Марк Николаевич. - Витя с Пашей, обмерьте проем окна и завтра с утра закажите и вставьте стекло. Вот деньги, - он достал бумажник и отсчитал нужную сумму. - Пожалуйста, здесь больше не оставайтесь - холодно. Завтра попрошу прийти за час до спектакля: разведем мизансцены с Аленой - она заменит Наташу.
      - А что с Наташей? - робко спросила Тая.
      Марк Николаевич поглядел на нее, на других... и ничего не ответил. Повернулся и, не попрощавшись, вышел из зала.
      Глава 4
      ЗАПИСНАЯ КНИЖКА
      - Мам, а можно у нас одна девочка пару дней поживет?
      Прошла неделя с того дня, как Аля впервые переступила порог студии "Лик" и стала полноправным членом театрального братства - решилась, не раздумывая, в первый же день! А кто б сомневался...
      Она нырнула в жизнь студии с головой и не представляла, как могла раньше жить без нее. Без этих бесконечных разговоров о жизни, этюдов, когда становишься всем, чем угодно, и все покатываются со смеху, когда, например, представляешь шипящую на сковородке котлету или вагонетку, которая сходит с рельсов... А бесконечные актерские байки, а розыгрышы, а взрывы хохота... и та поддержка, которую ощущаешь, когда что-то не получается, и каждый старается помочь, подсказать... А репетиции, когда исчезает время, и перестаешь быть собой, и оказываешься другим человеком, и понимаешь, что можно думать и чувствовать совсем по-другому...
      Теперь она вела беседу с мамой, сидя на кухне: набила полный рот орехами и при этом старалась, чтобы фразы звучали четко и ясно - это было одно из упражнений, которые задавала им педагог по сценической речи, Ирина Викторовна.
      - Ты сначала прожуй, а потом говори! - сообщила ей мама. - Что за девочка?
      - Ну, из студии... - Она торопливо проглотила орехи, чуть не подавившись, - как видно, до настоящего мастерства в искусстве беседы с набитым ртом было ещё далеко! - Она, понимаешь, живет прямо там, ей жить негде... так получилось. И ни помыться, ни выспаться - у нас же работа кипит с утра до ночи: молотки стучат, пилы всякие... ну, опять же, репетируют допоздна.
      - Да, это я уже поняла - ты вчера явилась в начале первого! И надолго она у нас собирается поселиться?
      - Мам, это не она собирается, это я её пригласила. Вернее, ещё не пригласила - как ты скажешь... Она очень хорошая.
      - Ох, что с тобой поделаешь... пускай поживет.
      - Мам, ты - чудо! - Аля кинулась к ней на шею.
      - Ой, отпусти, сейчас задушишь! Как её зовут-то?
      - Маша. Так я скажу ей? А когда можно?
      - Да, хоть сегодня. Я лимонник испеку. Только чур без воплей, сидите тихо, как мышки, чтобы маленького не беспокоить.
      - Мамочка, милая, ты не бойся, мы роли будем учить. Вернее, учить буду я, а Маня мне помогать будет. Мы с ней на пару совершим глубокое погружение в систему Станиславского! Ой, знаешь, мне же столько всего знать нужно: наши-то уже больше года в студии, они уже так много всего умеют, а я ещё полный ноль! И несмотря на это... прямо с места в карьер!
      - В каком смысле?
      - Мам... я вообще-то говорить не хотела, думала сделать сюрприз... Но не могу удержаться, меня прямо-таки распирает от радости! Марк Николаевич дал мне главную роль!
      - Батюшки! И кто ж ты у нас теперь?
      - Лиза в "Пиковой даме"! Ты представляешь?
      Мама вздрогнула и отшатнулась. Чай в её чашке выплеснулся на блюдце. Но Аля, поглощенная своей радостью, этого не заметила.
      - Знаешь, мам, мне такого и во сне не снилось... Вот стану знаменитой актрисой, буду играть во взрослом театре, в кино сниматься, а все твои знакомые будут тебе завидовать! Это кто, неужели дочка Анны Андреевны?! Она, она!!! И как на мать похожа - такая же красавица!
      - Дурочка! - Анна Андреевна уже овладела собой и сидела прямая, грустная. - Размечталась...
      - А что, мам, ты думаешь, у меня не получится? Еще как получится - вот увидишь! И наш руководитель Марк Николаевич говорит, что у меня все данные, чтобы стать актрисой. А он известный режиссер.
      - Погорелого театра? - прищурилась мать.
      - Почему, он и в ТЮЗе работал, и в Станиславского, и в театре Ермоловой долго был штатным режиссером...
      - И в Большом, и в Малом... - усмехнулась мама. - А почему же ушел?
      - Ну, не знаю... Наверное, потому, что захотел свой театр создать. Сейчас, знаешь, сколько новых театров образовалось? Жуть!
      - Ну вот, все к тому шло... Ты с пеленок горела идеей стать актрисой... Бабушкины гены... ох! Как же я этого боялась, Господи!
      - Мам, ну что ты, это так здорово! Я даже не представляла! А сцена... знаешь - это просто сдохнуть можно, когда на сцене стоишь, а вокруг декорации, свет такой... а перед тобой темнота, и ты говоришь людям такие слова удивительные, и все тебя слушают, тишина... а потом вдруг музыка... нет, я не смогу объяснить, но ты ведь понимаешь?
      - Понимаю... - задумалась мама. - И когда же твой первый спектакль?
      - Числа десятого февраля. Я буду в "Синей птице" Фею играть. А знаешь в чем концепция нашего спектакля? - Анна Андреевна едва не фыркнула, когда дочь с самым серьезным видом произнесла слово "концепция", но сдержалась. Мам, не смейся, это правда серьезно! Так вот, он про то, что чудо - оно внутри нас. Все думают, что чудеса - это всякие там знамения на небесах, явления и все такое... А чудо - в самом простом, в каждодневном, как бы в самой жизни растворено. А жизнь - это как бы такая ткань, понимаешь, а на ней узоры, знаки всякие вытканы... И надо научиться понимать эти знаки. Нам все время как бы что-то подсказывают, предупреждают... ну, так Марк Николаевич говорит. В общем, надо быть очень внимательным и учиться читать, понимаешь?
      - Хм, интересно! А можно спектакль поглядеть?
      - Ну конечно, мам! - Аля даже запрыгала, так обрадовалась. Она думала, что мама будет категорически против её решения стать актрисой.
      - Ладно, - Анна Андреевна скорчила смешную рожицу, - предупредишь меня за день до спектакля - я хоть голову в порядок приведу. Где-то, кажется, краска для волос завалялась...
      Аля ликовала: мама разрешила Мане пожить у них, сейчас она помчится в студию сообщить радостную весть, вечером будет любимый "лимонник", и они с Маней вдоволь наговорятся! Хотя разговорить Маню не так-то просто - человек та довольно замкнутый. Но она попробует. Ведь согласилась же Маня помочь разобраться в системе Станиславского! Але казалось, что эта девчонка, которая едва ли не полгода жила среди цыган, знает о жизни много такого, чего ей и не снилось!
      - Слушай... - посерьезнела мама, - ты все о себе, да о себе... Я знаю, тебе пора убегать, но расскажи, что за люди там, в твоей студии. Чем заняты, чем интересуются и вообще...Хоть два слова.
      - Ну, чем заняты? В школе учатся. Старшеклассники все. Один, правда, уже студент ГИТИСа, Гарик Лучников. Он у нас помреж. Ну, помощник режиссера... Очень смешная парочка: Пашка Дементьев и Витя Миронов по прозванью Мирон. Он всех уверяет, что его папа - Андрей Миронов, но все понимают, что это он просто хохмит... Смешной такой, нелепый, но добрый ужасно! Во-о-от. А ещё Илья Старосельский. Погоди, погоди-ка...
      Аля вскочила со стула и вид у неё был такой, точно перед её внутренним взором вдруг замаячила тень отца Гамлета. Она схватилась за голову и принялась, как помешанная, бормотать вслух имена и фамилии.
      - Воронин Максим... Дементьев Павел, Дементьев Павел... Так! Да, Миловзорова Маруся! Ну, конечно, конечно, почему же я сразу не догадалась? О, Господи!
      - Алька, что ты бормочешь? Да, что с тобой, девочка, милая?! переполошилась Анна Андреевна.
      - Мам... нет, это просто невероятно! Значит она из нашей студии! То-то мне все мерещилось что-то, но никак мысль ухватить не могла. Слушай, а тебе случайно не попадалась записная книжка в таком переплете кожаном: на нем ещё Пушкин сидит?
      - Случайно Пушкин мне попадался, - сообщила Анна Андреевна, вышла из кухни и скоро вернулась. - Эта? - она протянула Але ту самую записную книжку.
      - Ой! - Аля схватила её, лихорадочно перелистала. - Все точно! Мам, а где она была?
      - Ты заболела, я стала в твоей комнате прибираться, заметила её на полу под креслом, подняла, поглядела... поняла, что вещь не твоя почерк-то не твой. Ну, и подумала, что кто-то из наших гостей на Новый год потерял. Убрала к себе, а потом это у меня из головы вылетело, потому как ты, моя дорогая, со своим жутким гриппом устроила всем веселую жизнь! А что случилось-то?
      - Ой, мам! Знаешь, я тебе потом расскажу, когда со всем разберусь, но история - умереть! Кому расскажи, не поверят! Ну все, лечу в студию, сейчас там будет такое... такое! - Аля закатила глаза, чмокнула мать и умчалась.
      Глава 5
      ЛЕГЕНДА О ЛЕДИ ШЕЛЛОТ
      Аля неслась в студию, как на крыльях, и достигнув земли обетованной, поняла, что явилась рано - никого ещё нет. Не считая Мирона, конечно, тот, как всегда, был на месте в своем закутке и отпер ей дверь. Маруся подозревала, что Мирон просто-напросто школу прогуливает, а родителям лапшу на уши вешает, потому что иначе объяснить его "перманентное" пребывание в студии с утра до ночи было попросту невозможно...
      Как ни странно, Мани в её гнезде тоже не оказалось, хотя кто-кто, а она-то должна быть на месте...
      - Странненько... - пожала плечами Аля и направилась в зрительный зал ей не терпелось лишнюю минутку побыть на сцене.
      В зале было темно, за кулисами горел дежурный свет, и сцена тонула в полумраке слабых отсветов. Алины шаги гулко раздавались в тишине. По сцене бродили тени, скользящие, зыбкие... и картина эта казалась такой колдовской и загадочной, что от этого шли мурашки по коже. Аля, закусив губу, поднялась по приставной лесенке и спряталась за правой кулисой, возле пульта помрежа. Ей до смерти хотелось выйти на сцену и сделать что-нибудь: пройтись в вальсе, прочитать стихотворение, воздеть руку в царственном жесте, изобразив королеву... или прокукарекать. Но она никак не осмеливалась. Сцена пугала её.
      И все-таки Аля осмелилась! Легонько, на полупальчиках она прокралась на сцену и тут заметила слева, у задника какое-то сооружение. Ширмы! Интересно... Она заглянула внутрь... На невысоком постаменте, занавешенном черной тканью, слегка наклоненное под углом к залу, стояло её зеркало! По сторонам от него - два других, поменьше. Все три казались висящими в воздухе из-за эффекта, которое создавала черная ткань. Слабые блики света играли в центральном стекле, казалось, оно само светится...
      - Здравствуй! - шепнула Аля и приблизилась к зеркалу.
      Чудо какое - лицо её осветилось! Оно словно окружено было еле заметным светящимся ореолом. Но все-таки он был виден воочию - этот круглый, сияющий нимб... И как же она теперь была хороша!
      Она глядела на себя и не узнавала. У неё было совсем другое лицо, одухотворенное, вдохновенное! Щеки пылали, глаза горели, кажется, они стали ещё выразительнее, ещё темней. А за спиной, отраженные в зеркалах, по залу скользили тени, расплывчатые, призрачные, точно из потустороннего мира! Реальным казалось только её отражение. Девчонка стояла, не в силах от него оторваться. Она впервые себе так понравилась! Обычно всегда что-то в себе раздражало: то худоба, то слишком крупный рот, то млечная бледность... Но теперь весь её облик казался хрупким и трепетным, а черты выразительными и утонченными. У неё какая-то особая, несовременная красота! И совсем не жаль, что совсем непохожа на раскрашенных модных дев на обложках журналов... А глаза-то, глаза! Того и гляди обожжешься! И овал лица, оказывается, как на старинном портрете. А во всем облике - тайна какая-то...
      Аля ахнула и провела ладонями по щекам.
      И как раньше внимания не обращала: ведь она почти точная копия бабушки Лизы в юности! Дома у них есть портрет тех времен, когда бабушку только-только в театр приняли! Странно, почему родители этого не заметили, или просто не хотели ей говорить?
      Надо же, вот она, оказывается, какая! Будто крылья за спиной выросли, Аля была готова взлететь! Обычная неуверенность в себе исчезла, верилось, что все в жизни сбудется, что она станет большой, настоящей актрисой и сумеет сказать людям что-то важное... скажет им о красоте, о том, что радость и красота рядом, повсюду... Они живут в душе каждого, несмотря на все тяготы жизни, и важно только их разглядеть...
      Дверь заскрипела. Кто-то в зале - шаги... Аля быстро юркнула за кулисы.
      - Где ты, моя светлая королева? - послышался жаркий шепот.
      Гарик! Он, что, заметил, как она сюда проскользнула? Она выглянула из-за кулис.
      - Я здесь! - Аля хотела, чтобы голос её, в тон ему, прозвучал интимно и проникновенно, но получился какой-то жалкий писк.
      В зале зажегся свет.
      - Ты? - ей показалось, что он смешался. - Ты, ты, ты!!! - патетически воздев правую руку, продекламировал Гарик. - Ты - свет души моей, моя Аллея! Ну что, Алька, порепетируем? Как тебе имечко, которое я родил, а? Аллея! По-моему, самое то! - он резко, без перехода взял игриво-насмешливый тон.
      - А что ты хочешь репетировать? - ей было ясно, как дважды два, что Гарик ждал здесь другую, но отчего-то актерствовал, чтоб это скрыть. Но зачем? Это было и обидно, и непонятно...
      - Этюд. Наверстывай упущенное, ты же у нас теперь прима! Ермолова! Книппер-Чехова! Та-аа-к, сейчас придумаем предлагаемые обстоятельства. Ага, давай, становись вот сюда, у портала. Представь, что тут - дерево. На нем запретный плод. И я хочу его сорвать. А ты - страж, пес, который охраняет дерево. Ну, действуй!
      - А что мне делать?
      - Представь! Ты пес, значит...
      - Значит, лаю и бегаю на четвереньках! - Аля послушно опустилась на четвереньки и принялась громко лаять на Гарика, который болтался вокруг портала и тянул вверх руку...
      - Нет, нет, не то! Ты просто изображаешь собаку, а ты должна охранять, понимаешь? Не подпускать меня!
      Аля зарычала и вцепилась зубами в его штанину. Гарик принялся дергать ногой, отскакивать, подпрыгивая на одной ножке... их прервали громкие аплодисменты.
      - Браво! - прозвучал томный насмешливый голос.
      В зале стояла Алена.
      Аля поспешно поднялась и одернула юбку. Легко представить, как эта сцена выглядела со стороны! Ей показалось, что Гарик специально придумал такие предлагаемые обстоятельства, в которых Але отводилась весьма нелепая роль. Он знал, что вот-вот появится та, которую ждал. Светлая королева! Этот гад специально выставил её в смешном свете! Аля неожиданно почувствовала такую злобу и ярость, что готова была, кажется, растерзать их обоих... Но Алена, поняв её состояние, подошла к Але, обняла и расцеловала.
      - Ты была так убедительна! Я бы никогда так не смогла! - проговорила она с искренним восхищением. - Я когда только-только сюда пришла, Маркуша заставил меня показать, как действует отбойный молоток!
      - Ого, круто! - поразилась Аля. - И как же ты выкрутилась? - гнев её мгновенно истаял.
      - Ну как? Тряслась вся, издавая кошмарные звуки... Он все говорил: "Не то! Не верю!" - прямо Константин Сергеевич Станиславский!
      - Ага, - подхватил Гарик. - Наш Маркуша во всем косит под Станиславского. Просто живая цитата из книжицы "Моя жизнь в искусстве"!
      - Он мучил меня дня три, пока не добился, чего хотел. Я так билась в конвульсиях, что у всех волосы встали дыбом! Наверное, дырку в полу проделала...
      - Ага, Алена тогда выдала класс! - хрюкнул Гарик. - Но это ж нормально, девоньки, это ж театр! Здесь не может быть ничего такого, что было бы стремно... ну, стыдно, что ли. Главное - достоверность, правда жизни, а остальное - суета сует и всяческая суета!
      - Ребят, я... - начала было Аля, которую так и распирало рассказать об истории с записной книжкой.
      - Почему вы не готовы к репетиции? - вдруг прогремел гневный голос Далецкого. Он возник так внезапно у самой рампы, что все трое вздрогнули. Почему не установлен свет на сцене, где мой рабочий столик... что вообще здесь происходит?! Как можно опаздывать на репетицию?! Где остальные?!
      Остальные горохом посыпались из дверей в зал, как из гнилого мешка, в котором этот громовой рык проделал прореху. Кто-то, действительно, опоздал, кто-то заболтался в репзале... Студийцы сгрудились возле своего художественного руководителя, вытянув руки по швам, и тряслись в ожидании приговора.
      Далецкий оглядел их, выдержал паузу... сунул руки в карманы и поднялся на сцену.
      - Садитесь. Мне придется начать репетицию с того, чем я думал её закончить - вы сейчас к ней попросту не готовы... - он немного походил взад-вперед, опустив голову и с мрачным видом изучая планшет. - Я расскажу вам одну легенду. Пожалуйста, соберитесь, настройте внимание... и если ещё раз повторится подобное, студия будет распущена. Это не пустые слова! При таком отношении к искусству ничего живого родиться не может. Дисциплина первое, чего требует театр от всех нас.
      Ребята с облегчением выдохнули и принялись рассаживаться по местам. Через полминуты в зале установилась напряженная чуткая тишина.
      - Это очень древняя история, - начал Далецкий, его голос ожил, стал мягок, глубок, черты разгладились, а сам он опустился прямо на доски планшета, поджав ноги по-турецки. - Это было в Старой Англии времен короля Артура... На острове, неподалеку от Камелота стоял мрачный замок с башней из серого камня. В нем жила леди Шеллот. Она не могла бродить по зеленой траве, глядеть на воды реки, не могла даже смотреть в окно. На это был наложен строжайший запрет. Ни кто его наложил, ни зачем, она не знала, не понимала, что это за проклятье и какое наказание её ждет, если она нарушит запрет... Знала одно: на мир за окном ей нельзя смотреть. В её комнате напротив окна висело большое зеркало. Перед ним - ткацкий станок. Глядя в зеркало, она видела неясное отражение жизни, что текла за окном, и ткала ковер. И узоры нитей на нем изображали картины, отраженные в зеркале. Леди должна была выткать на этом ковре картину мира, который был ей недоступен и которого она никогда не видела...
      Далецкий помедлил, поднялся и в задумчивости спустился со сцены. Потом двинулся меж рядами кресел, а глаза его слушателей неотрывно следили за ним.
      - Ей это даже стало нравиться. Она к этому начала привыкать. И не хотела нарушить табу. Но однажды утром в зеркале появилось отражение рыцаря. Он ехал неспешно на красавце-коне, солнце играло в его блестящих доспехах, медленно и торжественно колыхались пышные перья на шлеме в такт шагу коня, а длинные черные кудри вились за спиной. Это был сэр Ланселот. Леди не выдержала, она подбежала к окну! Заклятье было нарушено. Потому что юная дева увидела живое воплощение своей потаенной мечты, она узнала свою красоту! И тотчас зеркало треснуло. И ковер разорвало в куски. С криком ужаса леди отпрянула от окна, но было поздно. Беда уж настигла ее... Тогда, как потерянная, она вышла из башни и стала бродить вдоль берега. А потом под стенами замка в Камелоте увидели лодку, медленно плывущую по течению. В ней лежала мертвая леди Шеллот.
      Марк Николаевич снова выдержал долгую паузу. Его питомцы притихли, не смея нарушить молчание. Он вдруг быстро, легко взбежал на сцену, и Аля заметила, что он прикрыл черной тканью два боковых зеркала.
      - Паша, включи софит, - велел Далецкий, и мощный свет вспыхнул, высветив одинокое зеркало.
      - Ой, это оно! - послышалось сдавленное восклицание Таи.
      - Я рассказал вам эту легенду, чтобы... нет, сначала пусть каждый скажет, о чем она. Витя, начинай, - он жестом пригласил всех подняться на сцену.
      - Ну... - Витька пожал плечами. - Может, про одиночество. Про то, что каждый сидит вот так в своей клетке и ждет чего-то... но не дождется. Скорее помрет!
      - Хорошо. Теперь Гарик.
      - Она про то, что запретный плод сладок.
      - Алена?
      - Но человек хочет его сорвать и всегда рвет... всегда делает, что хочет, несмотря на запреты... - она вдруг как-то жалобно хихикнула и бросила быстрый взгляд на Далецкого: как он оценивает её слова...
      - Хорош-шо-о... - он вдруг резко обернулся к Мане. - А ты?
      - Я? - она глубоко вздохнула. - Я думаю, эта легенда о том, что наш мир - только отражение настоящего... И мы того, другого не видим и никогда не увидим... здесь, пока живы. И даже пытаться заглядывать туда нельзя.
      - Так. Очень хорошо! А ты, Аля?
      - А я... я не знаю, может быть, это про жизнь художника. Про человека, который делает что-то такое особенное... ну, создает свою красоту.
      - То есть, это о творчестве? - подсказал Марк Николаевич.
      - Да. - Аля взглянула в зеркало. - Она же - леди Шеллот - должна ткать свой ковер. И рисунок на нем - только слабое отражение той реальности, про которую сказала Маша. То есть, мы живем... и ничего не видим, не знаем. Но художник что-то чувствует... он видит тени в зеркале.
      - А что это за зеркало?
      - Я не знаю, - она почему-то чуть не заплакала.
      - У кого-нибудь есть мысль?
      - Ну... - вступил Илья. - Может, это то, что соединяет разные миры, ну, вроде канала, что ли... Только зеркало у каждого свое. Ну, там, сознание, интуиция, воображение... я не знаю.
      - Что ж, спасибо! - Далецкий сцепил руки перед собой и скорым упругим шагом закружил по сцене. - Порадовали, молодцы! Прежде всего тем, что были искренни, а это главное. Вы все для себя приоткрыли завесу тайны. Все попытались заглянуть ПО ТУ СТОРОНУ, - он указал на освещенное зеркало. - Но рассказал я вам эту легенду, чтобы вы точнее поняли мой замысел. ПРО ЧТО наш спектакль. Пушкин пишет: "Неведомая сила, казалось, привлекала его к нему." Он имеет в виду Германна и дом графини. Вся повесть - об этой неведомой силе, которая вмешивается в дела людей. И зеркало - загадочный, окутанный суевериями предмет, станет в нашем спектакле символом этой силы. Да, два мира! По ту и по эту сторону. И пока человек - ПО ЭТУ, его жизнь течет по законам обыденности. Но горе тому, - Далецкий воздел указательный палец, - кто захочет заглянуть ПО ТУ сторону... Его жизнь может быть сметена, как колода карт со стола!
      - Так вот, - продолжал он, после недолгой паузы. - Германн в сцене у графини не увидит старухи. Нет! Он видит только её отражение в зеркале. Она-то видит его... а он нет! Переступив черту, нарушив границы дозволенного, он вступает в иное пространство. Хотя старуха и умирает, она смеется над ним. Это видно в конце повести. И еще... все, что творит Германн - плод безумия. У него больное, расстроенное сознание. Он одержим жаждою денег. И ещё более он болен идеей разгадать тайну трех карт. А там, где человек все, я повторяю ВСЕ ставит на карту, он летит в тартатары. Его как бы выдергивают, - да-да, вот точное слово! - выдергивают из реальности, цепляют на крюк и подвешивают... за ушко, да на солнышко! Те самые силы, которые велели графине открыть ему тайну, когда она является ему во сне мертвая. Силы, которым продалась и она!
      Ребята ощущали в эти минуты какое-то лихорадочное, болезненное волнение. Они попеременно глядели то на своего режиссера, то на сиявшее на полутемной сцене зеркало. Им казалось, что в этот миг они сами прикасаются к запретному и вот-вот что-то может случиться... что-то произойдет.
      Между тем, вышагивая и произнося свой монолог, Далецкий внимательно следил за их реакцией. И видя, что они не в шутку взволнованы, воодушевлялся все больше. Наконец, внезапно остановился, присел на корточки и хлопнул ладонями по коленям. И резкий этот хлопок разорвал нараставшее напряжение. Все сразу расслабились, ожили, зашевелились...
      - Ну, что я вам скажу... - Далецкий сиял. - Пойдет дело! Вы вошли в это, поняли... Я увидел сейчас, как все были наполнены, как изменились лица, даже дыхание! Запомните это состояние, зафиксируйте его, это наш первый пробный шар... и первая репетиция! Застольный период кончился, - он расхохотался вдруг с видимым облегчением. - Пора на сцену!
      Глава 6
      ПУГАЮЩИЕ ИЗВЕСТИЯ
      - Слушай, он гений! Придумать такое... - Аля никак не могла прийти в себя от волнения.
      Они с Маней спешили домой по затихающей к ночи Москве, и каждый предмет на пути, каждый встречный казался им вестником из иного мира.
      Машка не скрывала своей радости - наконец-то она поживет в семье, в нормальной квартире! Пускай всего несколько дней... Сначала страшно смутилась, сказала, что всех будет стеснять, тем более в доме ребенок маленький, но Аля её успокоила.
      - У меня, знаешь, какие родители! У нас как-то целый месяц родственники из Самары жили, а мама была беременная, и ничего! Она все шутила, пироги пекла... И потом, никому ты не помешаешь, у нас с тобой отдельная комната.
      Собрали нехитрые Машкины пожитки и побежали домой. Увиденное и услышанное на репетиции так накалило нервы, что никто из ребят, похоже, ни о чем другом думать не мог. Аля попыталась было поговорить с Ильей, рассказать об истории с записной книжкой, но он только отмахнулся:
      - Аленький, давай завтра, а? Я сейчас совершенно стукнутый, ничего не соображаю.
      "Ладно, - решила она, - дома Мане все расскажу!"
      Маме Маня, похоже, понравилась. Она тут же усадила девчонок ужинать, а за чаем с лимонником Аля принялась пересказывать замысел их режиссера.
      - Мам, представляешь, что будет?! В сцене, когда Германн приходит ночью к графине, он её видит в зеркале. То есть, зрители будут видеть актрису, которая играет графиню, а Германн - только её отражение. И знаешь, что это за зеркало? Наше, представляешь? Здорово, да!
      - Наше? - переспросила мама и побледнела. - О, Господи! Нарочно не придумаешь... - она сразу потеряла интерес к разговору, как будто её мысли витали теперь далеко.
      - А что тут такого? - удивилась Аля. - А главное, мам, концепция! тут она принялась играть роль театрального критика. - Переступив черту, обманув девушку, - он ведь использовал Лизу ради корыстной цели... в общем, он подпадает под действие темных сил и становится их игрушкой, вот! Ну как тебе? Классно, да? А ещё мир как бы двоится, Германн теряет ощущение реальности. Помнишь, когда он узнает тайну трех карт, он даже на словах путается. Его спрашивают: "который час", а он говорит: "без пяти минут семерка" и так далее...
      - Он как кораблик... - сказала Маня, задумчиво рисуя пальцем на скатерти невидимые узоры. - Вот он жил-жил... как все. Верней, не как все он себя душил.
      - Как это? - не поняла Аля.
      - Ну, он же дико хотел играть, каждый день до пяти утра просиживал с игроками, но карт не брал... только смотрел. Я, говорит, не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее... Он разумом жил, все просчитывал. А потом, когда узнал, что графиня знает тайну трех карт, которая позволяет выиграть целое состояние, как с цепи сорвался! Вот я и говорю, что он стал как бумажный кораблик - его понесло. Безумие какое-то... и все ради богатства! И жизнь проиграл.
      - А только ли ради денег? - задумалась Анна Андреевна. - Мне кажется, его повлекла сама тайна. Ведь он живет по правилам, и жизнь ясна для него, только очень уж тяжела... но он готов был терпеть и трудиться, а тут такое: загадка, которая опровергает все, чем жил. И если это действительно правда, мир-то другой получается! Им тайные силы правят! Вот он и хочет это проверить, ведь по мысли волевого и разумного Германна такое попросту невозможно! А игра, безумный азарт - территория темных сил. И он вступил на неё ...
      - Ой, мам, а мы об этом не думали! - завелась Аля.
      - Да, - подхватила Маня, - расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, - говорит Германн. Сначала он хочет бежать от искушения, но его стало тянуть, тянуть... он ведь в душе азартный игрок, и не смог устоять - утащили...
      - Кто? - не поняла Аля.
      - Ну, кто-кто... те, кто велели мертвой графине открыть ему тайну. Те, в чьей власти её душа!
      - Девчонки, все, хватит! - не выдержала Анна Андреевна. - От ваших разговоров, да на ночь глядя мороз по коже... Ложитесь спать, двенадцать уже!
      Когда Маня, вдоволь наплескавшись в ванной, свежая и сияющая, забралась к Але в постель, чтобы пошушукаться перед сном, та протянула ей записную книжку.
      - Вот, погляди. Тебе ничего это не говорит?
      - Ой, тут все наши! - Маня листала страницы, меняясь в лице. - Откуда это? И почерк, вроде, знакомый...
      И Аля, наконец, рассказала подруге свою историю.
      - Ужас какой! - Маня в себя прийти не могла. - Когда, говоришь, это произошло?
      - На Рождество, седьмого вечером... Ты знаешь, кто это?
      - Это Наташа! Точно она! И почерк её, и твое описание... она и пропала как раз в это время.
      - А что могло быть, как думаешь? Вы что-то чувствовали, может, с нею были какие-то странности...
      - Были, да. Только никто не понимал, в чем дело. Она не появлялась на репетициях, раз спектакль сорвала - не пришла. Причем, даже не предупредила, не позвонила, а человек она очень сознательный... даже слишком.
      - Что значит, слишком?
      - Наташка страшно впечатлительная, эмоциональная. И все принимала близко к сердцу. И - в лоб.
      - То есть?
      - Ну, что ей скажут, то сделает. Всему верила. Прямая, как правда!
      - Слушай, а ты замечаешь, мы говорим о ней... в прошедшем времени.
      - Ой, что ты! - Маня руками замахала. - Типун тебе на язык! Даже не думай, она жива... я думаю, все будет с ней хорошо. Слушай, Аль, только ты никому больше про это не говори, ладно? Особенно Алене.
      - А почему?
      - Ну, шорох пойдет. Все болтать начнут, дергаться. А Алена... вообще-то роль графини должна была Наташка играть. И Алена с ней была на ножах. Терпеть её не могла! И вот, как видишь, роль теперь играет она, а Наташка... неизвестно где.
      - Ты думаешь... - Аля понизила голос. - Алена в этом как-то замешана? Ну, в этом похищении.
      - Не думаю, что это похищение. Может, её, наоборот, хотели спасти. С ней в последнее время явно что-то творилось. Она была не в порядке, точно!
      - Ой, ну и дела! - Аля натянула одеяло по самые глаза. Они блестели в темноте, как две влажных маслины. - А что Марк Николаевич? Он что-нибудь говорит?
      - Ни слова! Как воды в рот набрал... Он очень тепло к ней относился к Наташке. Он ко всем так относится, ты не смотри, что орет, ругается... Так иногда может в лоб дать, что долго не очухаешься. Для него театр - это святое! И он не выносит, когда кто-то халтурит и вообще без должного трепета к театру относится. Ребята хохмят, что он копирует Станиславского, а это совсем не хохма - это серьезно. По-моему, если кто-то старается, чтобы традиции жили, это здорово! Терпеть не могу всяких таких, которые накрутят, навертят невесть что, в чем и смысла-то никакого нет, а потом сделают умное лицо и говорят: новое слово в искусстве! Вот мои цыгане, знаешь, можно по-всякому к ним относиться... Они, конечно, и зубы заговаривают, и своровать им - раз плюнуть, но они очень трепетно к старине относятся. И к старикам. Вообще ко всему, что от корней идет... Они и меня этому научили.
      - Мань... - Аля было запнулась, но все же спросила. - А как ты у них оказалась? И потом, ты меня извини, конечно... но ты и говоришь хорошо, и рассуждаешь... а в школе не учишься. Ты вообще-то откуда?
      - Из Питера. Папу убили. Из окна выбросили. Сделали так, чтоб казалось: самоубийство. Он журналист был. Хороший... Отдел "Общество" вел в одной центровой газете. Мама металась, требовала, чтоб провели серьезное расследование. От неё отмахивались: мол, тут все ясно - самоубийство, и нечего воду мутить. Но она все не унималась. Ей позвонили и сказали, чтоб мы убирались из города, если сами хотим живыми остаться. Она продала квартиру и - сюда, в Москву. На вокзале пошла в туалет прямо с сумкой, в которой все деньги были... а её по голове. Насмерть. Деньги пропали. А я...
      У Маши задрожали губы, Аля кинулась к ней, обняла и сама заревела.
      - Машенька, голубонька, золотце, ты прости меня, дуру несчастную! Всю душу тебе растравила! Ты не одна теперь, я с тобой, мы будем, как сестры! И в школу устроишься, и вообще...
      - В школу меня Марк Николаевич обещал устроить, - всхлипывая, пробормотала Маша. - И о жилье хлопочет. Может, комнату дадут в общежитии... Аль, а можно я покурю?
      - Кури, конечно! Папа курит, он пришел, пока ты в ванной была, я слышала. Так что запах не удивит никого.
      - А где он курит? На кухне?
      - Ага...
      - Так я туда пойду, чтоб тут воздух не отравлять...
      И, несмотря на Алькины уговоры, Маня накинула халатик и проскользнула на кухню. Сидела, курила в уголке тихо, как мышка - никто её не видал, не слыхал. И тут до неё донеслись взволнованные голоса из спальни Алиных родителей. Она невольно прислушалась: а вдруг Алин отец протестует, что её приютили...
      - ... что-то делать, Сереженька! - судя по голосу, Анна Андреевна была сильно взволнована. - Ты ведь всего не знаешь! Оно жуткое, страшное, от него беда может быть...
      - Нюся, ты явно преувеличиваешь, - рокотал, успокаивая её, Сергей Петрович.
      - Послушай, как было. Его передала маме в память об Ольге Владимировне её дочь, Кира. Ольга вернулась домой после спектакля поздно вечером, села перед зеркалом... и умерла! И всю ночь так и просидела перед ним - мертвая. И потом, то ли по забывчивости, то ли как, только это зеркало так и не завесили. Ты же знаешь, что существует обычай закрывать тканью зеркало при покойнике... Говорят, если его не закрыть, образуется как бы открытая дверь, окно между нашим и потусторонним миром. Вообще считают, что зеркала - граница между мирами. И оттуда к нам могут проникнуть всякие опасные астральные сущности!
      - Анюта, ты явно переутомилась!
      - Глупости, ты просто не хочешь понять, насколько это серьезно! Зеркала впитывают энергетику тех, кому принадлежат, и хорошую, и плохую. Они хранят эту информацию, передавая тем людям, которые ими владеют. Если в доме произошло убийство, зеркало это "запомнит", и станет источником разрушительной негативной энергии. Оно будет как бы заряжать ею людей. Но самое страшное, когда зеркало остается открытым при покойнике! Мама понятия не имела про то, какое досталось ей зеркало, пока однажды случайно не подошла к нему с зажженной церковной свечой. Та тут же погасла! А мама знала примету: свечи гаснут возле зеркал, которые остались открытым каналом между мирами. Она, конечно, перепугалась и пристала к Кире с расспросами. Та ей все рассказала. Эта беззаботная Кира потом и сама поняла, что наделала, и корила себя, что подарила маме зеркало - его надо было разбить! Ведь из него всякая нечисть полезет в любой момент, ты понимаешь, Сережа?! А теперь оно в студии, где наша девочка... Это же очень опасно!
      - Нюсенька, милая, успокойся! Если ты так близко к сердцу все это воспринимаешь, мы что-нибудь придумаем. Обязательно!
      - Что? Не явимся же в студию с воплем: разбейте зеркало, оно опасное! Я просто не знаю, что делать! А знаешь, кого играла Ольга Владимировна в тот роковой вечер? Старуху в "Пиковой даме"! А в студии, знаешь, какой спектакль репетируют? Эту самую "Пиковую даму"! А про эту повесть, знаешь, какая слава на театре идет?! Мама говорила...
      - Слушай, слишком много ужасов сразу, пойду, покурю...
      Тут Маша змейкой выскользнула из кухни. Аля уже спала. Маша легла на свою раскладушку, закуталась в одеяло, глядела на спящую подругу и гадала, что делать... Решение пришло быстро: она ей пока ничего не расскажет, не станет пугать, а потихоньку сама проверит, правда ли, что перед этим злосчастным зеркалом гаснут свечи...
      Глава 7
      ФОТО В РАМОЧКЕ
      Шел февраль и шли репетиции. Полным ходом! Не было ни дня, чтобы в студии не толпился народ: по утрам те, кто учился во вторую смену, мастерили реквизит, сколачивали декорации. Даже задник сами шили... А вечерами зал, казалось, плавился от накала эмоций: все жутко нервничали юным актерам не удавалось найти нужный ритм, который должен держать нерв спектакля. К тому же сцены с графиней и Германном никак не ладились.
      - Вы совсем не чувствуете ритм этой сцены! - кричал Марк Николаевич совершенно задерганным и сбитым с толку Алене и Максу, игравшим главных героев.
      - Макс, ты не в том ритме стоишь! - грозил режиссер Максиму.
      - Марк Николаевич, я не понимаю, как это: стоять не в том ритме!
      - Ты хочешь вызнать тайну, в этом для тебя сейчас все: вся жизнь! Разве ты так стоял бы перед человеком, от которого зависит для тебя все?! Ты должен старуху заставить: сначала ты её умоляешь, потом обещаешь взять её грех на свою душу, потом грозишь пистолетом... Это три состояния, и в каждом из них ты другой! А ты стоишь так, точно просишь отвесить тебе кило колбасы!
      - Марк Николаевич, я не понимаю, что такое ритм... - бубнил затюканный Макс.
      - Хорошо, вот представь себе, - горячился Далецкий, вскакивая на сцену. - Вон там, за углом хорек, который таскает кур. Там его нора. А ты стоишь с палкой и подстерегаешь его, чтобы хлопнуть, как только выскочит... Нет, дружок, так ты его упустишь! Внимательнее, сосредоточься... все внимание - на эту нору. Как хлопну в ладоши, бей палкой! - Он выждал с полминуты и резко хлопнул в ладоши. - Видишь, как ты опаздываешь! Ты должен стукнуть воображаемой палкой одновременно с моим хлопком. Давай ещё раз...
      Они бились над этим минут сорок, пока Макс совершенно не взмок и не достиг желаемого результата: он лупил по несчастному хорьку, которого, к счастью, не существовало на свете, с таким остервенением, что мог бы наверное размозжить голову носорогу, при этом удары почти в точности совпадали с хлопками в ладоши.
      - Видишь сам? - торжествовал Далецкий. - Теперь ты совсем в другом ритме стоишь... Вот теперь можно начинать. Не забывай: ты идешь от "я" к "он", от себя к Германну. Как бы ты сам чувствовал, действовал в предлагаемых обстоятельствах? В итоге рождается некто третий: сценический образ... Ну, начали!
      Во время этих испытаний остальные сидели в зале и сочувствовали бедняге Максу, представляя себя на его месте. У девчонок роли были небольшие, и особой нагрузки на психику они не испытывали: Маруся играла мамзель из модной лавки, которая приносит Лизе записку от Германна, а потом вместе с Маней и Таей составляла свиту графини. Илья играл Томского, Гарик - Чекалинского, Павлик и Мирон - игроков. Конечно, актеров недоставало, но что поделаешь: приходилось сокращать число персонажей.
      Алена была отчего-то на взводе и то и дело отпрашивалась: то бегала покурить, то ей требовалось в магазин: колготки поехали, то сматывалась поесть в ресторан, благо, "Ноев ковчег" был неподалеку... Еду она поглощала с немыслимой прожорливостью и могла, кажется, завтракать, обедать и ужинать одновременно и весь день без перерыва.
      Однажды Алена пригласила с собой в ресторан Алю, с которой старалась наладить дружеские отношения.
      "Мы ведь с тобой обе на первых ролях, - говорила она. - Надо нам помогать друг другу..."
      Аля вытаращила глаза, услышав, сколько всего Алена заказывает. О том, каких денег все эти яства стоят, она старалась не думать...
      - А что? - вгрызаясь в седло барашка и стреляя глазами по сторонам, заметила та. - У меня все сгорает, видишь, какая фигура? У папы в офисе мужики только облизываются, когда я прихожу!
      Алена начала с салата из морепродуктов фрутти ди маре: ей принесли прямо-таки необъятных размеров блюдо, где на зеленых влажных листах салата красовались толстенькие розовые креветки, мидии и кальмары, приправленные майонезом. Потом отведала заливное из осетрины, жюльен, сациви и, пожевывая икорку, подобралась к горячему. За котлетой по-киевски следовало упомянутое седло барашка, а за ним и десерт: фруктовый салат, эклеры, кофе-гляссе и мороженое. Вышколенный официант с невозмутимым видом не уставал подносить очередные блюда к их столику, на них уже посматривали... Сидят в одиночестве две девицы неполных шестнадцати лет и сметают деликатесы в несметном количестве! Впрочем, этому предавалась одна Алена. Аля скромно заказала себе салат оливье и цыпленка и все время с испугом глядела на двух дам за соседним столиком: они следили за девочками с нескрываемым осуждением.
      - Слушай, что ты все на этих теток пялишься! - возмутилась Алена, обсасывая косточку так, что на ней не осталось ни волоконца мяса. Ее острые белые зубки работали четко и с делом своим были отлично знакомы: казалось, тарелки можно не мыть, все было съедено подчистую!
      - И плевать, что о тебе подумают! Я поесть люблю, ну так что, кому до этого дело? Между прочим, я деньги плачу! Потом в бассейн схожу, в фитнесс-клуб: массаж, сауна - и все лишнее - как рукой! Да и в студии у нас так напрыгаешься, что не слишком-то растолстеешь...
      Аля глядела на Алену, и вдруг увидела, что перед ней сидит самый настоящий хорек с острым взглядом и не менее острыми зубками. И ела-то она как-то не по-человечески... по-звериному, что ли: с жадностью, но при этом с абсолютной естественностью, точно грызть и обгладывать было её жизненно-важным делом...
      А фигурка у неё и в самом деле была загляденье! Крутые бедра, тонкая талия, высокая упругая грудь, а плечи!.. И всегда глубокое декольте, и всегда короткая юбка, и высокий каблук, и золотые цепочки на шее гроздьями, а браслетов и перстней не счесть, и все это неземное великолепие окружало легкое летучее облачко бесценных духов. Пышные блестящие волосы волнами падали по плечам, длинные ногти на тонких пальцах искусно покрыты лаком, макияж - точно только что от косметички! Нет, на Алену и впрямь можно было заглядеться! Всем девица взяла... вот только глаза у неё были, хоть и живенькие, но пустые. А запястья и щиколотки слишком грубы - кость широкая, а это верный знак: не было в ней породы! Хотя Алене по-видимому это жить не мешало...
      Вот и сегодня Алена, качая бедрами, подошла к Але и позвала в ресторан. Но той с лихвой хватило нежных воспоминаний о прошлой трапезе и она отказалась. Мельком взглянув на сцену, где Марк Николаевич дрессировал Макса, Алена хмыкнула: "Ну, это надолго, сто раз успею пожрать! Надо ещё в фотоателье заскочить, получить фотографии... Если что - скажите Маркуше, что папа срочно по делу вызвал, йес? "И удалилась бодрой походочкой, "дыша духами и туманами"...
      - Слушай, а почему Марк Николаевич терпит Аленины выходки? - шепнула Аля Мане на ушко, - все эти отлучки, опоздания... и вообще, ей по-моему до всего этого нет дела. Так... покрасоваться на сцене.
      - Почему-почему... - нахмурилась Маня. - Потому что папа её - спонсор студии. Он на все деньги дает.
      - Ах, вот оно что! А я-то, дура, не понимала...
      - И за аренду этого помещения он платит. И ремонт тут провел: сцену сделали и все такое... ну, оборудование, свет, сама понимаешь!
      - А что, он так любит искусство?
      - Да, он тут ни разу по-моему не появлялся. Искусство, ха! - Маня скривилась. - Он попросту выполняет все прихоти своей доченьки. Приспичило ей актрисой заделаться - нате, пожалуйста! А завтра стукнет в голову лошадей разводить или ездой на собачьих упряжках заняться - он и это организует!
      - Мань, так получается... что Марк Николаевич во всем от этого крутого Алениного папаши зависит? То есть, пока он себя ведет хорошо, и Алена играет главные роли, все будет тип-топ, а если что не по ней...
      - Тогда прощай студия, - вздохнула поникшая Машка. - Пожалуйте, господа актеры, на улицу!
      - Между прочим, - вставила Тая, до того сидевшая рядышком с грустным видом, - Алена хотела Лизу играть. Графиня, говорит, не её амплуа! Амплуа у нее, ф-р-р-р! Просто хочет всем все диктовать. И во всем-то она должна быть первая, ну занималась бы спортом, это же не чемпионат, а театр!
      - И что в результате? - спросила Аля.
      - То, что видишь. Играет она графиню. Марк Николаевич не уступил. Она так напряглась, просто ужас! Того и гляди нажалуется своему папочке, и он все это дело прикроет. Как же, обидели доченьку! - разволновалась Тая.
      - Нет, так жить нельзя! - вспылила Аля. - Должен же быть какой-нибудь выход! А что, Марк Николаевич не может к городским властям обратиться, в Министерство культуры, Префектуру или куда-то еще... Почему нас не поддержать: ведь не колется молодежь, отраву не нюхает, по чердакам не шатается - делом все заняты... И дело хорошее! Нет, я не понимаю! А что сам Марк-то думает, он ищет какой-то выход? - она не на шутку растревожилась и раскипятилась.
      - Он-то... ищет, наверное, - пожала плечами Маня. - Только этот выход не скоро найдешь... Денег на культуру теперь никто не дает: говорят, это раньше, до перестройки все театры были на гособеспечении, а теперь фиг вам, сами ищите... Вот он и нашел! Понимаешь, за все надо платить, мама так всегда говорила. Вот он и платит тем, что Алену терпит, зато у него любимое дело, студия...
      - Мань, а не знаешь... почему он из профессионального театра ушел?
      - Чего не знаю, того не знаю. Слушай, кончаем болтать, по-моему Маркуша Макса дожал и сейчас наша очередь. Готовься, подруга, ищи свой внутренний ритм, ты сейчас у него со шваброй будешь по сцене бегать, чтобы внутреннее состояние своей героини поймать!
      Однако, Марк Николаевич объявил пятиминутный перерыв и пошел в фойе покурить. После вернулся и пригласил Алю на сцену. У той сразу повлажнели ладони и колени предательски задрожали: она панически боялась сцены и Далецкого, хотя всей душой полюбила театр и своего режиссера.
      - Аля, начнем с твоей первой реплики в сцене с Томским. Начало этой сцены - с графиней - пройдем позже. Кстати, где Алена? - Тая промычала что-то невразумительное. - Так, понятно! Илья, прошу вас, пожалуйте! - он называл студийцев то "на ты", то "на вы" в зависимости от настроения.
      - Так, Аленька, села в кресло "у окошка" за пяльцами... Подходит Томский... Мизансцену вам не нужно напоминать, да? Вот и прекрасно, начали!
      - Кого это вы хотите представить? - произнесла свою первую реплику Аля.
      - Нарумова. Вы его знаете? - подал ответную реплику Илья, подходя к ней.
      - Стоп, стоп, стоп! - захлопал в ладоши Далецкий. - Не понял!
      - Что вы не поняли, Марк Николаевич? - пролепетала Аля.
      - Ничего не понял! Повторите.
      - Кого это вы хотите представить? - повторила Аля, стараясь, чтобы не дрожал голос.
      - Кафото фы фтите истаить? - переспросил режиссер.
      - Нет, не так... - чуть не плача, сказала Аля и повторила, старательно отчеканивая каждый слог. - Ко-го э-то вы хо-ти-те пред-ста-вить?
      - Вот теперь понял, - улыбнулся Далецкий. - Теперь то же, только без такого нажима. Да, правильно: по ремарке Лиза задает свой вопрос "тихо", но все-таки хотелось бы его расслышать...
      Они ещё с полчаса работали над техникой речи, добиваясь четкой артикуляции, и наконец Марк Николаевич снова объявил перерыв.
      Алена уже минут десять, как появилась, и кокетничала с Максом в последнем ряду. Гарика - её обычного "прилипалы" сегодня не было - он заболел. А Макс, хоть и едва дышал после знаменитой "ловли хорька", но завидев её, немедленно ожил, принялся всячески развлекать и шепотом рассказывать анекдоты.
      Вдруг из фойе при входе раздался дикий вопль Далецкого:
      - Что это? Что тут такое? Алена! Алена, идите сюда немедленно!!!
      Алена вспорхнула, недоуменно пожала плечиками и, стуча каблучками, поспешила в фойе. Скоро здесь столпилась вся трупа.
      - Как вы... да, как вы могли? - багровея, кричал Далецкий. - Вы мне можете объяснить, как ЭТО здесь оказалось? - он указал перстом на мастерски выполненное цветное фото Алены в изящной серебряной рамочке. Оно помещалось непосредственно под портретом Константина Сергеевича Станиславского, между Ермоловой и Комиссаржевской. На рамочке была выгравирована красивая надпись: "Актриса студии "ЛИК" Елена Фомина".
      - Это же гадость, пошлость! - бушевал Далецкий. - Сколько раз я твердил, что мы собрались не для того, чтобы тешить свое тщеславие! Мы пытаемся стать людьми, людьми, понимаете? Избавиться от грязи и шлаков душевных! Мы лечимся театром, понимаете, лечимся от всего, чем отравлено время! От банальности, пустоты и продажности! От той мерзости и жестокости, которые просто-таки распирают экран ТУ! Время корчится! А мы пытаемся здесь хоть как-то согреться у живого костра... А вы... Вы кто? Книппер-Чехова? Алла Демидова? Марина Неелова? Ак-три-са Фо-ми-на! - кривляясь и произнося Аленино имя по слогам, выпалил Далецкий. - Немедленно снять!
      - Марк Николаевич... - развела руками Алена. - Да, что я такого сделала? Просто придут на премьеру мои родные, знакомые, им будет приятно...
      - Приятно? - он уже задыхался от гнева. - А вы... вы в театре зачем? Сделайте нам приятно, - для этого?! Вы ничего... ничего не поняли и понять не хотите. Вы попросту не способны понять! Господи... - он схватился за голову, голос уже охрип, а лицо приобрело синеватый оттенок. - И больше... я не хочу слышать про все ваши фокусы!
      - Марк Николаевич... - высунулся из-за спин ошеломленных студийцев Мирон. - Там из мастерских звонят, просят деньги за занавес перечислить. Вы обещали документ подписать... - парень, видно, хотел разрядить обстановку, но результат оказался прямо противоположным.
      - Вон! - не своим голосом проорал Далецкий. - Все вон! - он схватился за сердце.
      Илья подскочил, хотел поддержать, но Марк Николаевич решительно его отстранил и стал подниматься по лестнице: там, на третьем этаже, где строгали и строили, у него был маленький кабинет.
      - Ну воще-е-е! - как удавленник, просипел бедняга Мирон.
      Глава 8
      ИГРА В ПРЯТКИ
      В результате скандала на следующий день была отменена репетиция. Студийцы впали в состояние тяжелой депрессии и оборвали телефоны друг другу, ломая голову над тем, как замять скандал. Ни до чего особенного не додумались, кроме как явиться всем вместе к Далецкому и просить извинения за все на свете: и за свою всегдашнюю расхлябанность, и за инцидент с фотографией.
      Долго уламывали Алену: она встала на дыбы и ни за что не хотела просить прощения. Уперлась, как баран, и ничего не желала слышать. Тогда взялись за Гарика: он выполз из постели с высокой температурой и кинулся названивать строптивой девице, умоляя её о встрече. Та поломалась, но согласилась. Гарик укутался шарфом едва не по самые брови и рванул по морозцу на встречу с Аленой. Как там Гарик её уламывал, осталось тайной за семью печатями, только Алена пошла на попятный.
      - Это оскорбление! Хамство! Тоже мне, интеллигент называется, небось перебрал дозу "высокого" в искусстве. Да, что я сделала-то? И вообще, ноги моей в вашей гребаной студии больше не будет! - выступала она приблизительно в этом духе.
      Наверно, в итоге пересилило желание покрасоваться на сцене перед родными и близкими, и Алена смилостивилась: согласилась поговорить с Далецким и извиниться.
      А между тем, пока длилась вся эта разборка, Маня решила осуществить свой план: тайком подобраться к зеркалу. В студии никого нет, репетиции отменили и этим надо воспользоваться - другого удобного случая в ближайшее время не будет...
      Она сказала Але, что ей нужно кое-чего купить: вещички совсем износились, а Марк Николаевич накануне дал ей немного денег. Алька, конечно, тут же засобиралась сопровождать подругу в её нелегких странствиях по магазинам, но та замялась и сказала, что при ней будет стесняться.
      - Чего тут стесняться-то, дурочка? - рассмеялась Аля.
      - Ну, значит, есть чего. Характер у меня такой. Не могу я... белье при ком-нибудь покупать.
      - Даже при мне?
      - Не обижайся, Алюшка, - Маня чмокнула подругу и шепнула, одеваясь, я быстро!
      Она в который раз подивилась, как меняется в театре ощущение времени: на улице ясно, солнечно и небо такое просторное, голубое, совсем весеннее. А тут... как будто времена года, день и ночь не властны над этим дремлющим молчаливым пространством, погруженным в полумрак и чуткую тишину... Сцена как будто прислушивается к чему-то, точно готовится впустить долгожданного гостя. Она всегда ждет гостей... Но Маше казалось, что гости эти совсем не актеры - они особенные. Может, они из иного мира...
      Ключ она заранее потихоньку стащила у Вити-Мирона и сделала дубликат. "Как заправский воришка!" - хихикала Маня... но вообще-то ей было совсем не до смеха. По пути, в церкви Николая Угодника в Подкопаевском переулке купила две свечки. Постояла, помолилась... просила защитить их всех от той недоброй силы, которая затаилась где-то там, в зеркале... если все это, конечно, не бредни! Но нет, - Маша сердцем чуяла, что в самом деле их поджидает что-то грозное, жуткое, чему не найти объяснения и от чего не укрыться... С гулко бьющимся сердцем она вышла из храма и поспешила домой в студию.
      Вот и сцена... Она зажгла в зале свет, потом включила дежурное освещение, а свет в зале выключила. Отдышавшись немного, - так она волновалась, - Маша подошла к зеркалу.
      - Здравствуй! - прошелестел в тишине её шепот. - Ты мне не сделаешь зла? Я просто пришла поглядеть на тебя при свечах. Можно?
      Задобрив незримые силы, таимые в зеркале, этой просьбой, она достала свечи, зажгла, а потом прошла за кулисы и выключила дежурный свет. Теперь в немой бархатной темноте горели два теплых живых огонька, колеблемые потоками воздуха. Маша, холодея от страха, подошла к зеркалу и поднесла к нему свечи. Увидала свое лицо с расширенными глазами, пустоту зала за спиной... ей показалось, что в зеркале мелькнула какая-то тень... и тут свечи погасли. Маня осталась наедине со своим страхом перед окном в иной мир!
      Она так растерялась, что застыла на месте.
      "Надо включить свет! Свет..." - билось в висках. Но она не могла пошевелиться от ужаса, точно её заколдовали. Что это? Как будто шаги? Точно, шаги, кто-то идет! Она едва успела спрятаться, проскользнув в узкое пространство между задником и зеркалом и, сжавшись комок, закрыла лицо руками.
      В зале зажегся свет.
      - Ну, вот оно, мое царство, - послышался голос Далецкого. - Прошу!
      Марк Николаевич! И с ним кто-то еще: высокий сухой старик в черном костюме при бабочке.
      Маня приникла к узенькой щелке-зазору между центральным зеркалом и одним из боковых. В этот зазор все было видно.
      - Что ж, недурно, недурно! - прозвучал резкий звучный голос незнакомца. - Вполне приличный зал, да и сцена вовсе не так мала, как ты мне говорил. Есть где развернуться!
      - Пройдем на сцену или устроимся в зале? - спросил Далецкий. - Тут вот мой режиссерский столик, он хоть и маленький, но за ним нам будет вполне удобно.
      - Как скажешь, Марик, - голос старика звучал теперь не так энергично, он стал мягче, теплее. - Ну, побалуй, побалуй старика! Что ты там припас?
      Марк Николаевич достал из портфеля бутылку коньяку, два яблока, апельсины, шоколад, тарелку и два свертка. Развернув один, он извлек две хрустальные рюмки, во втором оказались плоские золотистые пирожные, которые он разложил на тарелке.
      - Ну и ну, неужели ты помнишь? Мои любимые берлинские пирожные! ахнул старик.
      - Специально за ними в "Прагу" ездил! Настоящие берлинские пирожные только там, все остальное - гадость и пошлость!
      Далецкий разлил коньяк, они подняли рюмки.
      - За вас, мой дорогой, мой любимый учитель! - произнес он, его голос дрогнул.
      - Ну что ты, что ты - за тебя! - протестовал старик. - За твое молодое дело, за эту студию! И пускай в ней всегда горит живой огонь!
      Они выпили, закусили и пустились в воспоминания о днях своей молодости, когда старик возглавлял театр, а Марк Николаевич пришел туда совсем юным актером, только окончившим Щукинское училище... А потом Николай Валерьянович, - так звали старика, - начал обучать подающего надежды актера азам своего ремесла, приметив у того режиссерский дар...
      Беседа текла, время тлело, и у Мани стали слипаться глаза. Ночью она почти не спала - все думала, как придет сюда и что будет... И совсем не заметила, как уснула на прохладных досках планшета, меж рисованным задником и загадочным зеркалом, отгородившим от мира...
      - ... и я просто не понимаю, что делать! - услышала Маня, очнувшись, голос Далецкого - её пробудил резкий звук:
      Она приникла к щели: Марк Николаевич поднимал упавшую зажигалку. Слава Богу, ничего страшного! Звук падения маленького предмета в гулком пустом пространстве спросонья показался ей громким, как выстрел. Маня протерла глаза и вся обратилась в слух. Похоже, разговор шел теперь о чем-то важном и неприятном, судя по напряженной позе Далецкого и сокрушенному виду старика. Коньяк почти весь был выпит: оставалось чуть-чуть на донышке, однако настроил он собеседников отнюдь не на веселье, а на весьма мрачный лад...
      - Как же это произошло? - наклонясь к Марку и подперев щеку рукой, говорил старый учитель.
      - Как? Не знаю. Я могу только предполагать. Она человек очень чистый. Она изо всех сил старалась быть, а не казаться. Не лгать. Ко всему относилась всерьез, может быть, даже слишком... - Далецкий говорил медленно, взвешивая слова, точно каждое слово решало в этот момент чью-то судьбу. - Я говорю им: идите от себя к роли. Представьте себя в предлагаемых обстоятельствах. Вот она и представила! Наташка попросту не способна кривить душой и быть хоть в чем-то непоследовательной. Она максималист! Вот она, так сказать, и вошла в роль: решила полностью, до конца проникнуться всеми мотивами роли, всем, чем жила её героиня, то есть, азартной игрой. Она пошла в казино. Не удивлюсь, если к этому приложила руку Алена - дочь нашего спонсора. Ведь у него целая сеть казино по Москве...
      - Ты хочешь сказать, что в казино пускают несовершеннолетних? усомнился Николай Валерьянович.
      - Она выглядит гораздо старше своего возраста. И потом ей уж скоро шестнадцать!
      - Ну-ну... - покачал головой старик. - И что же?
      - Она стала играть. И игра затянула её. Это как наркотик! - теперь Далецкий говорил зло, разрубая воздух рукой со стиснутым кулаком. - Наташа уже не могла остановиться: летела, как бабочка на огонь. Сначала, видно, выигрывала - это всегда так. Это у них, в казино специально подстроено, чтоб подцепить на крючок! Вот она и попалась... - он вдруг сморщился, как от приступа острой боли. - Бедная моя девочка!
      - Ты... - старик пристально поглядел на него. - Ты влюблен в нее?
      - Ну... есть немного, - признался Далекий и опустил глаза. Потом поднял их и улыбнулся растерянной грустной улыбкой. - Просто я отношусь к ней с чуть большей нежностью, чем самому бы хотелось... Но между нами ничего не было, если вы об этом... Я, может быть, малодушный человек и плохой режиссер, но не совратитель малолетних!
      - Марик, не заходись, этого у меня и в мыслях не было! - старик положил руку ему на плечо. - У неё много долгов?
      - Семь тысяч. Не рублей, конечно... а долларов! - глухо проронил Марк Николаевич и обхватил голову руками.
      - Погоди, погоди, Марк, не впадай в панику, - заволновался Николай Валерианович и разлил по рюмкам остатки коньяку. - Выпей, тебе это нужно. И говори, говори все, что на сердце. Изболелось оно у тебя - сердце-то. Нельзя все в себе держать. Для того я и пришел, чтобы как-то помочь... Я же по голосу чувствовал все последнее время, что с тобой нелады...
      - Да, что со мной... - с горечью бросил Далецкий и выпил. - Вот с Наташей беда так беда!
      - Где она брала деньги на игру?
      - Там же, в казино - там всегда можно занять практически любую сумму, чтобы купить человека с потрохами. Это же место дьявольское! Она и брала у бандитов. Они потом ставят на счетчик, но её не поставили... не знаю, почему, может, пожалели. Она такая... а! - он махнул рукой. - Просто сказали, что если в недельный срок не вернет деньги, её убьют. Вот тогда она прибежала ко мне и все рассказала. И я все узнал... - он с мольбой взглянул на учителя. - Верьте мне: если б я хотя бы догадывался о том, что происходит, увез бы ее... ну, не знаю, сделал бы что-нибудь. Но этот кошмар предотвратил! Она больна. Ее тянет туда... она мне сказала. Азарт разъедает душу, он превращает человека в раба своей страсти... пьет кровь, как вампир.
      - Это лярвы, - отвернувшись, сказал старик.
      - Что? - не понял Далецкий.
      - Лярвы. Темные астральные сущности. Они невидимы, но они существуют. И питаются нами, если мы даем слабину и предаемся без удержу какой-нибудь страсти. Вот тогда мы даем им власть над собой. Они - ты прав! - питаются нашей душой, тянут силы, энергию... и растут тем быстрей, чем слабей наша воля. И чем больше мы поддаемся своей слабости, будь то страсть к еде, алкоголь, наркотики, похоть или игра - любой порок, свойственный человеку...
      - Как от них избавляются... от этих лярв?
      - Только одним путем: переборов свою слабость. Если сам не можешь, нужно лечиться, но только не завязать все глубже...
      - Вот Наташку и лечат, - не глядя на старика, сказал Далецкий.
      - Как? Где?
      - В клинике. Когда она прибежала ко мне и я понял, что ей угрожает, сразу договорился со знакомым врачом из клиники Корсакова... это на улице Россолимо, вызвал машину, приехал к ней и насильно увез. Теперь она там. И её не убьют - там охрана.
      - Ты запихнул её в психушку? - старик вскочил. - Как ты мог? Это может её сломать!
      - Это спасет её. Другого выхода не было...
      - Марк! Ты... - старик задохнулся, - что ты делаешь? Твои игры в театр не стоят жизни людей! Ведь одна по твоей милости уже погибла!
      - Не говорите так! - Далецкий тоже вскочил. Он был бледен, как мел. Это была случайность. Лист кровли на крыше... он был не закреплен.
      - Это не случайность. Ты хорошо знаешь, что ничего случайного быть не может, - Николай Валерьянович, отчаянно жестикулируя, принялся метаться взад-вперед в узеньком свободном пространстве между залом и рампой. - Оля погибла! Оля, твоя невеста! Ты любил её, ты вырастил из неё актрису... но этого тебе было мало. Ты учил её жизни! Ты хотел, чтобы она освободилась от страха высоты. Ты хотел, чтобы играя Катерину в "Грозе", она САМА представляла, каково это: прыгнуть с обрыва вниз. И ты погнал её на эту проклятую крышу! Она не хотела, боялась, но ты говорил: ты должна перебороть свой страх! Можно перебороть порок, но страх... его лечат любовью. Только любовью, да, милый мой! И она сорвалась с этой крыши! И было расследование... И ты лишился театра. Не затыкай уши-то - слушай, слушай! Кто ты такой, чтобы брать на себя роль учителя жизни? Учи их искусству! Я не говорю, что ты виноват, но ты... ты берешься не за свое. И опять взялся, и вот результат: Наташа! Ты настолько поглощен своими идеями, что не замечаешь того, что творится вокруг... Твои идеи перерождаются, добро становится злом. Пойми, Марк, я хочу поддержать тебя, ты один и тебе тяжело. Но ты должен понять, что студия - это не полигон для испытаний. У тебя ребята с неустоявшейся психикой. Они, как воск в твоих руках... Зачем ты говоришь им о страхе? Зачем этот сложный репертуар? Им нужно что-то живое, веселое!
      - Это мой путь, - превозмогая себя, сквозь зубы ответил Далецкий. Может быть, ошибочный, но он мой! Я хочу создать театр, который поможет излечиться от страха. Потому что от него практически нет лекарств, он обладает неодолимой властью над человеком. И я за это плачу, плачу дорого, вы знаете...
      - Да в том-то и дело, что платят они! - вскричал старик и от возбуждения притопнул ногой. - А ты... пока человек не изжил свой грех, жизнь его возвращает к одной и той же ситуации, к одной и той же проблеме, тыкая в неё носом, пока он не прозреет! Только если взглянуть на себя со стороны, разглядеть, в чем корень всех бед - только тогда можно вырваться из замкнутого круга и подняться вверх по витку спирали! Но ты не хочешь понять себя, не видишь, в чем твоя слабость...
      - Николай Валерьянович...
      - Нет уж, терпи, я все скажу! - горячился старик. - Ольга, теперь Наташа! Кто третий? Или ты не понял, куда ведут твои благие намерения? Я сам сейчас повторяюсь, но я хочу достучаться, Марк, хочу, чтобы ты увидел это чертово колесо, в которое ты угодил. Тебе нужно проработать свой главный грех: мальчик мой, ты живешь иллюзиями... Вернись к реальности и перестань изображать из себя духовного водителя и наставника. Увидишь, все сразу изменится, все встанет на свои места: возникнет живой театр! Марк, рядом с тобой живые люди, а не подопытные кролики для твоего идиотского эксперимента!
      - Николай Валерьянович, остановитесь! Если бы не уважение к вам...
      - Что? Выгнал бы вон? На дверь указал? Маль-чиш-ка!!! Знаю, что ты позволяешь себе подобные выверты, но и с сопляками-студийцами - и с ними нельзя так... нельзя! Это истерика, Марк! Это не театр...
      Старик в изнеможении рухнул на стул, и, судорожно хватая ртом воздух, сорвал свою бабочку, попытался расстегнуть ворот рубашки, но руки не слушались... Далецкий кинулся к нему, расстегнул воротник, принялся растирать ладони...
      Когда Николай Валерианович немного пришел в себя, Марк приник щекой к руке старика, низко склонил голову и долго стоял так, молча... Тлели минуты. Ни учитель, ни ученик не решались прервать паузу, а может быть, не хотели... Наконец, Николай Валерианович вздохнул, притянул к себе повинную голову и поцеловал в лоб. Далецкий отвернулся. Из своего тайника Маша видела, что на глазах у него выступили слезы.
      - Ну, милый, довольно, - хрипло, с трудом проговорил старик. Повоевали и будет! Давай думать, как быть, какой выход искать.
      - Николай Валерианович, помилуйте, - сдавленным голосом еле выговорил Марк Николаевич. - Довольно всех этих разговоров - итак я вас сверх меры утомил! Позвольте мне... позвонить вам завтра.
      - Это сколько угодно, мальчик, сколько угодно, - развел руками старик. - Но звонки - звонками... Что у тебя со сроком аренды? Что с деньгами? И как ты собираешься возвращать Наташины долги? Она же не будет вечно сидеть в психушке...
      - Это клиника...
      - Ну, хорошо, в клинике, пока ты тут выпускаешь премьеру...
      - Я не знаю, что делать, просто не знаю! Я целиком завишу от прихоти безмозглой вертихвостки, которую за версту нельзя подпускать к театру... потому что её отец дает деньги и на аренду, и на все остальное. И это не я её, а она меня может погнать из театра...
      - Ну, положим, это не так, - вскинул голову Николай Валерьянович. - В Префектуре дали добро тебе, а не её папаше, - тебе, известному режиссеру, позволили открыть студию... У тебя имя все-таки, черт бы тебя дурака, побрал! Но такую зависимость долго терпеть нельзя: ты изведешься и ничего путного сделать не сможешь - тут не до творчества! Выгони её к чертовой бабушке и ищи спонсора. Нашел одного, так почему не найдешь другого?!
      - На это уйдут месяцы... а может, не один год. Я не могу бросить ребят: они мне поверили. Они горят, они живут этим... днюют и ночуют в студии. Не могу вот так взять и предать их только потому, что на дворе трудные времена, а у меня мало связей среди этих... новых русских.
      - Заладил: не могу, не могу... А что ты можешь?! - снова закипятился старик. - Ладно... я понял. Будем думать. Только, знаешь что? - старик прищурился. - Я вот сейчас подумал, что в истории с Наташей ты, может, и в самом деле не виноват...
      - А кто же тогда?
      - Старуха! Это её проделки! - оглянувшись на сцену, зашептал Николай Валерианович.
      - Да, что вы такое говорите? - смутился Далецкий, отчего-то тоже говоря шепотом.
      - А разве ты не слыхал, дружок, что в истории театра есть несколько пьес, вкруг которых ходят самые разные слухи... Как только их начинают ставить, в театре начинают твориться непонятные вещи... И "Пиковая дама" одна из первых в этом списке, хоть это вовсе не пьеса. Не делай вид, что тебе это не известно: каждый мало-мальски причастный к сцене об этом знает!
      - Ну, положим, я слышал об этом. Многие говорили... Хотя сам никогда с подобным не сталкивался, - пожал плечами Марк Николаевич.
      - Уже столкнулся! - старик похлопал его по плечу. - И сам не заметил, как влип. Ведь Наташа... руку даю на отсеченье, что сама Пиковая Дама в сети свои её заманила. А кстати, кого Наташа должна была играть в спектакле?
      - Ее, - упавшим голосом обронил Далецкий. - Старую графиню.
      - Ну вот, а ты мне не веришь! - торжествовал Николай Валерьянович. Все черным по белому! Я же говорю, Марк, ты не замечаешь, что творится вокруг. Очнись! Театр - это магия! Это пространство особенное, и ты сам прекрасно об этом знаешь. Оживает пьеса, её герои и то непостижимое, что таится за этим... оно воздействует на нас, оно может дать нам силы, а может отравить насмерть, просачиваясь сквозь тончайшую ткань...
      - Да, я помню ваш излюбленный образ: незримая ткань, на которой все мы вышиваем свой узор - жизнь... - Далецкий запрокинул голову и глубоко вздохнул.
      - Жизнь, да... Но кажется, я был не прав. Это, скорее, искусство.
      Старик поклонился, обнял своего смешавшегося ученика и, сказав, что будет думать, где найти спонсора, и что непременно появится на репетиции в самое ближайшее время, удалился. Марк Николаевич, прибрав на столе, вскоре тоже ушел.
      Свет погас. Маня осталась одна.
      А в зловещем поблескивании амальгамы за прозрачным стеклом чудились странные образы. Это горький дым сигарет, что слоистыми облаками плыл в пустом зале, отражался и таял, точно зеркало впитывало его...
      Глава 9
      ПОСЛЕДСТВИЯ ИГРЫ В ПРЯТКИ
      - Что с тобой, ты вся как перекошенная! - ахнула Аля, открыв Маше дверь.
      Глаза у подруги были испуганные, руки холодные, нос ледяной, а сама вся скукоженная и дрожащая - её трясло.
      - Ты что, замерзла? Полезай в горячую ванну скорей!
      - Н-нет, - стуча зубами, выдавила Маня, - я лучше под одеяло. Аль, ты мне чайку принесешь?
      И надев поверх своего Алин свитер, забравшись под одеяло и напившись чаю с лимоном, Маня немного пришла в себя. Она не помнила, как выбралась из своего убежища в темноте, как добралась домой: в голове все смешалось, спуталось, одна мысль наскакивала на другую, раскалывалась, ломалась, и осколки этих разбитых вдребезги помыслов ломили виски и вконец доконали её.
      Что делать: говорить кому-то о том, что узнала, или нет? Будет ли это предательством? Ведь, рассказав, она предаст своего режиссера, выдаст не свою тайну... Но как не сказать? Она просто не может держать все это в себе. Они в ужасном положении: оказывается, денег у студии на счету совсем нет! Но это бы ещё полбеды: история с Наташей, слова Николая Валериановича об опасной магии "Пиковой дамы", тайна зеркала - от этого у кого хочешь крыша поедет! Как все странно и непонятно и как быть: ведь догадка её подтвердилась - свечи погасли! Но Але ни в коем случае нельзя говорить об этом: она испугается, шарахнется от треклятого зеркала и завалит спектакль! А ведь через неделю премьера!
      Маня лежала, укрывшись с головой одеялом, и думала, думала... В комнате было тепло, и она, наконец, перестала дрожать, хотя дрожь это была чисто нервная, она совсем не замерзла. Аля читала, занавесив платком бра над кроватью, чтобы свет не мешал спать подруге. Думала, что та спала...
      "Да, хоть бы и завалила спектакль, - подумала Маня, - только б не подвергала себя опасности... Нет, я должна что-то придумать, чтобы как-то помочь, защитить... И не только её - всех нас, потому что никто не знает, что может сотворить это жуткое зеркало!"
      - Аль... - донесся из-под одеяла тревожный голос. - Ты спишь?
      - Нет, не сплю, - прошептала подруга, - ты как?
      - Ничего... - Маня высунула нос из-под одеяла. - Слушай... только ты не сердись.
      - На что?
      - На то, что сразу тебе не сказала. Я просто не могла, знаешь, на меня как будто какой-то столбняк нашел. Валяюсь тут, как бревно, а тут... ой, я даже и не знаю, как сказать! - Маня села на раскладушке.
      - Да что случилось-то? - в полном недоумении уставилась на неё Аля.
      - Много чего... Только обещай, что ни за что на свете никому не расскажешь? Даешь слово!
      - Честное-пречестное!
      И Маня поведала подруге все, что случайно узнала. Все, кроме результата своего опыта со свечами: все-таки не решилась её пугать.
      - Господи! - Аля прижала к щекам сжатые кулачки. - Бедная Наташа! Сидит там, в этой... психушке и знает, что у неё долг семь тысяч долларов, из-за которого грохнут, стоит ей только высунуться... Что делать-то, надо ей срочно помочь! Надо где-то денег достать... или что?
      - Аль, как ты думаешь... - уставясь в одну точку и о чем-то напряженно размышляя, спросила Маня. - Она и в самом деле больна? Это что-то вроде наркомании - игра, казино и все такое?.. И что это: результат глубокого погружения в предлагаемые обстоятельства или... проделки старухи?
      - Ой, Мань, об этом даже подумать страшно! Неужели правда, что старуха... ну, роль, персонаж, и в самом деле может как-то влиять на судьбу?
      - А что если это не просто роль? Если она живая?
      - Как это?! - у Али даже глаза округлились.
      - Нет, я не так выразилась... Если прав Николай Валерианович, и существуют какие-то особые пьесы, которые... как бы это поточнее сказать... ну, как то зеркало из легенды о леди Шеллот - они как открытая дверь в какое-то другое пространство...
      - Но в какое?
      - Не знаю. Может быть, в прошлое?
      Они смогли уснуть только далеко заполночь, когда тихие звезды в черном февральском небе стали совсем большими. Они мигали, пульсировали... и земля разговаривала с ними на своем языке. А луна глядела в незанавешенное окно своим недремлющим оком - глядела на двух девчонок, силящихся постигнуть тайну "Пиковой дамы", и улыбалась...
      * * *
      На следующий день Аля прогуляла школу. Событие из ряда вон выходящее! Но повод был стоящий: подруги решили разыскать Наташу.
      Найти адрес психиатрической клиники имени Корсакова было нетрудно, он был в телефонном справочнике: улица Россолимо, 11. Метро "Парк Культуры". Дальше пешком. Аля подхватила свой школьный рюкзак с учебниками, с самым невинным видом чмокнула маму, Маня сказала, что проводит её, потом заглянет в студию и к обеду вернется домой... и заговорщицы двинулись в путь.
      Старое здание из красного кирпича с чугунным литым порталом над входом нашли без труда. Вошли и тут же наткнулись на охранника.
      - Вы куда, девочки? - вырос перед оробевшими подругами пожилой, но крепкий мужик с усталым лицом.
      - Мы к Наташе Морозовой. Передачу ей принесли. В какой она палате?
      - В какой бы ни была, сейчас к ней нельзя. Часы посещений - с семнадцати до девятнадцати. А сейчас половина десятого утра. Так что приходите вечером, спросите у дежурной сестры, в какой палате ваша подруга.
      Они было законючили: мол, пропустите, пожалуйста, вечером мы никак не сможем - вечером у нас репетиция... но мужик - ни в какую! Выпроводил без лишних слов.
      - Что будем делать? - вздохнула Аля.
      - Погоди... - Маня, запрокинув голову, изучала ряды окон на этажах. Мне кажется... не знаю, я почему-то чувствую, что мы увидим её. Она совсем близко! Ой, вот она!
      - Где?
      - Да вон, в том окне на втором этаже, видишь?
      Аля вгляделась пристальнее и, наконец, углядела в окне Наташу. Та стояла у подоконника и глядела во двор, прижавшись лбом к стеклу. Черные длинные волосы обрамляли бледное безучастное лицо, она теребила их тонкими длинными пальцами.
      Девчонки принялись прыгать и махать руками, пытаясь привлечь её внимание. Кричать не решались - запросто погонят в шею! Выражение лица пленницы дрогнуло - она узнала Маню. Оживилась, махнула рукой... потом стала делать какие-то знаки.
      - Что она хочет сказать? - не поняла Аля.
      - По-моему, просит подождать - она скоро выйдет... - не слишком уверенно предположила Маня.
      И в самом деле минут через пятнадцать Наташа появилась в дверях. Она выбежала по утоптанному снежку навстречу девчонкам прямо в тапочках и больничном халате.
      - Ой, Машенька, как я рада! Как ты... как вы меня нашли?
      - Наташ, познакомься, это Александра, а попросту Аля, - обнимая и целуя её, выпалила Маня. - Мы с ней подружились, она теперь у нас в студии.
      - Ой, кажется... я тебя где-то видела... - не совсем уверенно сказала Наташа.
      - Ты мне бросила записную книжку. В окно, - подсказала Аля. - Ну, когда тебя увозили. Это было на Воронцовом поле, на самом выезде на Садовое...
      - Точно! Конечно, я теперь вспомнила! - она почему-то этому так обрадовалась, будто сам факт узнавания мог что-то решить в её теперешней печальной судьбе.
      - Наташ, нам столько надо тебе сказать... обо всем! И вообще... как ты тут?
      Маня говорила сбивчиво, а Аля... у неё в душе все перевернулось при виде этой тоненькой бледной девушки с замученными глазами.
      - Я? - она улыбнулась. - Вот, лежу тут. Таблетками глушат. Антидепрессантами... Хожу, как ежик в тумане. А вы как? - и тут она заплакала.
      Девчонки не могли этого вынести, они обе вцепились в Наташу, стиснули, сжали изо всех сил, точно это могло её заслонить от бед, и обе тоже зарыдали в голос.
      - Девчонки, не надо... не плачьте. Все хорошо! - всхлипывая, убеждала Наташа. - Сейчас меня наверное хватятся... Рассказывайте поскорей.
      - Вот что, - утирая слезы, заявила Аля. - Так нельзя, нельзя тебе тут. Давай мы тебя украдем!
      - Ой, это невозможно, тут так следят... На прогулке всегда медсестра за нами присматривает, даже две... Это сейчас у нас всякие процедуры, и я выскочила, потому что все дико заняты, но это чистая случайность, просто мне повезло!
      - Раз один раз получилось, получится и в другой! - убежденно сказала Маня. - Вот тут тебе апельсины, - она протянула Наташе пакет, - а мы завтра в часы посещений придем и обо всем поговорим и план придумаем, а ты пока составь точный распорядок этого вашего, как его... режима, вот!
      - Хорошо, - просияв, шепнула Наташа. У неё даже слабый румянец проступил на щеках. - Тогда до завтра?
      - До завтра! - хором ответили девчонки.
      Наташа, в последний раз обернувшись, скрылась в дверях, а подруги с тяжелым сердцем молча побрели прочь.
      - Ну, что скажешь? - мрачно выдавила Аля.
      - Что тут сказать? Вытаскивать её надо!
      - Из дурдома так просто не выскочишь, - покачала головой Аля. - Тут Наташа права. Хотя... послушай, у меня идея! - глаза её загорелись. - У мамы есть брат - мой дядя Миша. А у него сын Андрей. Так вот, когда этого Андрея отмазывали от армии, его запихнули в психушку. Ну, по блату, понятно, что он абсолютно здоров!
      - И что?
      - А то, что я ему позвоню и все разузнаю: и как оттуда за пивом гоняли и вообще, как можно из этой тюряги смыться...
      - Ага, давай, - обрадовалась Маня. - Надо было её прямо сейчас хватать и тащить: поймали бы тачку - и все, свобода!
      - Нет, это не так просто, как кажется, - покачала головой Аля. Думаешь, за нами не следили? Этот мужик при входе - он за дверьми маячил, я видела. Чуть что - за ушко, да на солнышко! Нет, тут надо хитрость какую-нибудь придумать.
      - Придумаем! - убежденно воскликнула Маня.
      А у Али в голове, между тем, зрел план, где достать денег, чтоб Наташа вернула долг. Вернее, не план - идея. И она с ходу кинулась её осуществлять.
      Подруги, как ни в чем не бывало, вернулись домой точно ко времени, когда Аля обычно возвращалась из школы. Перед тем они прогуливались по Покровскому бульвару чуть не до посинения: у обеих от холода зуб за зуб не попадал - день был хоть и ясный, и солнечный, но мороз градусов двадцать! Пообедав, они отправились в студию: все вернулось на круги своя: Алена извинилась перед Далецким и репетиции были возобновлены.
      Аля так загорелась своей внезапной идеей, что напрочь забыла о своем обещании никому не говорить о том, что с Наташей и где она...
      Едва в студии появилась Алена, Аля кинулась к ней.
      - Ален, привет, можно тебя на два слова? - она вся горела от возбуждения.
      - Ну, конечно, - улыбнулась та, - а что случилось? У тебя вид такой...
      - Понимаешь... в общем, я случайно узнала... только никому не говори, хорошо? Это очень важно: ни-ко-му ни полслова!
      - Не скажу, не беспокойся, - уверила её благоухающая Алена. В глазах её зажегся интерес: почуяла, что дело нешуточное.
      - В общем, Наташа влипла в историю. В жуткую историю! У неё чудовищный долг - семь тысяч долларов, и, если не отдаст, убьют!
      - Ого! - вскинула брови Алена. - Как это её угораздило?
      - Ну, понимаешь... она проигралась в казино. Только это тайна ужасная, и я не знаю, что будет, если узнают... она просто с ума сойдет!
      - Понятное дело, - протянула Алена. - Да, не беспокойся ты, считай, что во мне это умерло! Так чего надо-то?
      - Ален, ты можешь поговорить со своим отцом... попросить его... ну, ты понимаешь! Кроме него, ни у кого таких денег нет, а для Наташи это вопрос жизни и смерти! Можно у него занять... я не знаю, как это делается, - под залог или как?
      - Хм, или как?! А как Наташа отдавать будет, это ж какие деньги! Положим, у отца есть, но он же не последний идиот, чтобы такими деньгами разбрасываться... Тут крутые гарантии нужны.
      - Слушай, мы придумаем, как отдать, главное сейчас спасти Наташу! Она там просто с катушек съедет, в этой клинике, у неё вид такой - сдохнуть можно! И Марк Николаевич... он так переживает из-за нее, у него прямо крест какой-то: одна актриса, которую он любил, сорвалась с крыши, другая в психушку попала...
      - Как сорвалась?
      - Ну... - Аля закусила губу - поняла, что сболтнула лишнее. - Она Катерину играла в "Грозе" и решила прочувствовать, как это - стоять над обрывом... Ну и...
      - Понятненько... - задумчиво процедила Алена. - Ладно, я поговорю с отцом. Наташку, действительно, надо вытащить. Надо же, и как её угораздило!
      - Я не знаю... Говорят, - ты только не смейся, - что это проделки старухи!
      - Какой ещё старухи?
      - Пиковой дамы! Которую ты играешь, а раньше эту роль играла Наташа.
      - Ну и ну! - поразилась Алена. - И кто же так говорит?
      - Не знаю. Так, слух идет... - смутилась Аля. Только сейчас она вспомнила о своем честном слове.
      - Ну, ребят, вы даете! - рассмеялась Алена. - Слушай, а давайте после репетиции соберемся и обсудим: может такое быть или нет? И пусть каждый скажет, что думает...
      - Это можно... - неуверенно сказала Аля. Она уж была не рада, что наболтала лишнего.
      - Люди, шухер, Маркуша идет! - вбежал в зал взъерошенный Витя.
      Марк Николаевич был тих и задумчив. Темные круги под глазами и резко обострившиеся черты говорили о том, что он провел бессонную ночь.
      - Ну, отдохнули? Почистили перышки? - спросил он с беззлобной усмешкой, обводя взглядом свою притихшую гвардию.
      - Да, да... Все хорошо, Марк Николаевич! Все в полном порядке! загалдели они наперебой.
      - Ну и славно! Перед тем, как начать репетицию я хотел бы... напомнить вам следующее... - Он тяжело опустился на стул за режиссерским столиком и обеими руками пригладил волосы. - Повторяю в который раз: сцена не выносит лжи! Когда актер не чувствует своего персонажа и не верит в то, что говорит, это сразу бросается в глаза... Да, вы должны на какой-то момент слиться со своим персонажем, влезть в его шкуру, чтобы, - подчеркиваю это, - затем родился некто третий: не "я" и не "он", а тот, кто возникнет в слиянии этих двух "я" - своего и персонажа... Все это вам уже на зубах навязло! Но, - заметьте! - для того, чтобы сыграть бифштекс, вовсе необязательно быть зажаренным! Это старая актерская хохма, которую все знают наизусть. Но не забывайте, вы не должны забывать, - тут он возвысил голос, - что мысли и чувства персонажа вовсе не обязательно должны стать вашими, не обязательно должны прорасти в ваше "я", скорее, наоборот... Вы можете взять на вооружение то волевое и ясное, что есть в характере героя, которого вы играете, но зло... или страх... играя их, вы изживаете это в себе. Давно известна формула: театр есть прививка от реального страха несуществующим, воображаемым, творимым на сцене страхом. Узнавание: да это же я, я тоже так чувствовал, так, вот оно что!.. - из этого и возникает преодоление, возможность перебороть свой страх или зло, которое живет в тебе, в твоем "я"... Так у зрителя, и так у актера! Прошу вас, не позволяйте роли себя "зажарить", не впитывайте все, что несет в себе ваш герой, это может привести к тому, что вы... себя потеряете.
      Последние слова он произнес едва слышно, опустив голову и глядя в пол.
      - Марк Николаевич, можно вопрос? - раздался звонкий Аленин голос.
      - Да, конечно, - он поднял голову.
      - А как вы относитесь к суевериям?
      - А почему ты вдруг спросила об этом?
      - Ну... известно ведь, что роль, которую актер играет, воздействует на него и иногда... в общем, случаются странные вещи. Скажем, актер, который играл Иоанна Грозного, вдруг упал во время репетиции и у него хлынула горлом кровь, хотя он был абсолютно здоров. Он тогда попросил назвать спектакль по-другому: не "Смерть Иоанна Грозного", а как-то иначе... без слова "смерть". Да, вы сами знаете, таких случаев много.
      - Да, в самом деле, - задумчиво проговорил Далецкий. - Это факт слишком известный, чтобы о нем разглагольствовать попусту. Если бояться этого, нужно уйти из театра.
      - И все-таки, - настаивала Алена, - вы не ответили, как относитесь к таким суевериям. Да, и не только к таким - вообще...
      - Как? - переспросил он и усмехнулся. - Суеверия порождают страхи. А в этом хорошего мало. Говорят, они погубили Пушкина, он ведь очень верил в приметы!
      - Как это? Расскажите! - послышалось со всех сторон.
      - Он страшно верил разным приметам, весь был буквально переполнен предрассудками. Не переносил, когда просыпали за столом соль или подавали нож, не подавал руку через порог, велел поворачивать оглобли, если дорогу перебегал заяц или чесался у него правый глаз, ждал неприятностей, если в пути видел месяц не справа, а слева - читал про себя "Отче наш" и трижды истово крестился... Не выносил число тринадцать... Как-то он заглянул к известной в Петербурге гадальщице, немке Киргоф, которая предсказала ему события его жизни, ближайшие и отдаленные, которые все сбылись. Предсказала, что он скоро получит деньги, получит неожиданное предложение, прославится и будет кумиром соотечественников, дважды окажется в ссылке и проживет долго... если на 37-м году жизни не умрет от белой лошади, белой головы или белого человека... Его потрясло, что первое предсказание - о деньгах - сбылось в тот же день: он получил письмо от лицейского приятеля, извещавшего о том, что высылает карточный долг, о котором Пушкин совершенно забыл... То же было и со вторым предсказанием: ему предложили службу, от которой он отказался. Вскоре случилась первая ссылка, а через четыре года вторая. Все сбылось! Как же было пылкому, впечатлительному поэту не бояться и не ждать конца предсказания, которое сбылось с такой потрясающей точностью?!
      Ребята затаили дыхание, слушая этот рассказ.
      - И что, он умер от белого человека? - едва слышно прошелестела Тая.
      - Да, потому что Дантес был блондин, - ответил Марк Николаевич и, заложив руки за спину, быстро заходил из стороны в сторону вдоль просцениума.
      - Он предчувствовал свою приближавшуюся смерть, приготовил для себя место на кладбище в Святогорском монастыре, сестре Ольге сказал, что предчувствует: не долго ему осталось... И ещё удивительный случай: Нащокин носил кольцо с бирюзой против насильственной смерти. Он заказал такое же для Пушкина и в последнее его посещение настоял, чтоб Пушкин взял кольцо. Тот долго ждал, когда принесут сделанное по заказу кольцо, - не ехал, все ждал его, - дождался и отправился в Петербург. Но, - странное дело! - по словам Данзаса кольца не было у Пушкина во время дуэли. А на смертном одре Александр Сергеевич попросил Данзаса подать ему шкатулку, вынул оттуда это кольцо и отдал другу. Так почему же Пушкин не надел кольцо, тем более, если верил, что оно может его защитить?
      - А может... может, он твердо знал, что умрет, и даже хотел своей смерти? - негромко спросил Илья.
      - Может быть... - развел руками Далецкий. - Но мы об этом никогда не узнаем. Но мы знаем одно: вера в приметы, в предсказания и тому подобное как бы программирует жизнь. И человек начинает следовать заданной программе с сознанием своего бессилия что-либо изменить... он верит в неотвратимость того, что его ожидает. А это... это зачастую приводит к полному краху, хотя, если б он верил в Божью защиту и покровительство, уповал на нее, да и сам не плошал, а действовал, все могло быть иначе...
      - Так может... это и есть Божий Промысел? - подала голос Маня.
      - Что именно? Исполнение предсказания? - Далецкий отрицательно покачал головой. - Недаром священники говорят о том, что гадать грешно. Господь не случайно закрыл для нас знание будущего, и нельзя нарушать волю его.
      - А святочные гадания? Всегда ж были, даже в те времена, когда все в Бога верили и в церковь ходили... - подала голос Маруся.
      - Да, но не забывайте, гадающий должен снять с себя нательный крестик, потому что, гадая, он сам сознательно отказывается от Божьего покровительства и предает себя во власть тех сил, которым крест, что осиновый кол для вампира...
      - Марк Николаевич, ходят слухи... что старуха, ну, графиня из "Пиковой дамы", что этот образ как бы колдовской, что ли... Она способна вмешаться в судьбу актрисы, которая её играет, - Алена вновь вернулась к теме, с которой начала разговор.
      - Что за слухи? И кто их разносит? - Далецкий выпрямился, глаза его гневно блеснули.
      - Ну, говорят... Не у нас, вообще. Я же общаюсь с актерами из профессиональных театров, так они, как узнали, что мы ставим, прямо заохали: мол, это жуткая вещь и с ней лучше не связываться... Худая слава у "Пиковой дамы", это не я придумала - так говорят...
      - Если слушать все, о чем говорят, лучше вообще не жить! - отрезал Далецкий. - А театральные сплетни всегда были и будут, и если с ними считаться, лучше на сцену не выходить. Все! Хватит пустой болтовни! Давайте работать...
      Глава 10
      ЛЮБОВНИКИ
      По дороге домой Маню вдруг зашатало, и она прислонилась к невысокой чугунной решетке бульвара.
      - Манечка, что с тобой? - испугалась Аля. - Тебе плохо?
      - Ничего, - еле выговорила Маня, тяжело дыша, - почему-то все закружилось... наверно пройдет.
      - Миленькая моя, что ж это? Давай, обопрись на меня, сейчас будем дома, совсем немножко осталось...
      Они с трудом добрались домой: Але пришлось Машку буквально тащить на себе, та едва волочила ноги. Сбросив в прихожей куртку и сапоги, бедняга, не раздеваясь, со стоном повалилась на свою раскладушку. Аля дала ей напиться, помогла переодеться в свою пижаму и побежала за мамой.
      - У Маньки по-моему жар!
      Измеряли температуру: тридцать девять и восемь!
      - Аля, дай ей аспирин, в морозильнике клюква, морс сделаешь, - велела встревоженная Анна Андреевна. - Дверь в свою комнату закрывай очень плотно - не заразить бы Алешеньку... По-хорошему, надо бы нам всем марлевые повязки носить, но, будем надеяться, пронесет...
      Аля быстро приготовила морс, напоила Маню, и той стало, как будто, немного легче... Она открыла глаза и часто-часто моргая, - видно, ей было больно глядеть на свет, - вымученно улыбнулась подруге.
      - Аленький, прости, я вас всех замучила!
      - Ну что ты, Манечка, тебя у нас все полюбили! А Алешенька, так он так и тянется к тебе, сразу, как тебя увидит, гугукает, улыбается... Я прямо не знаю, как без тебя бы жила...
      - Аль... - Маня облизнула пересохшие губы. - У меня к тебе одна просьба. Ты прости, что...
      - Только давай без этого, перестань извиняться и, как говорят, ближе к телу!
      - Там в моем гнезде... ну, за ширмами...
      - Так... И что там?
      - Игрушка. Такой маленький меховой лемурчик... Его мама мне подарила, привезла из Германии... он мне всегда помогает, когда плохо. А я его там забыла. И как - сама не пойму...
      - Все ясно, сейчас быстро сбегаю - принесу. Ой, а как же я туда попаду-то? Все заперто... Правда, может, Витя ещё не ушел...
      - Там у меня в сумке ключ, - еле выговорила Маша. - От студии.
      - А-а-а, хорошо, сейчас поищу... Нашла! Все, я мигом туда и обратно. А ты постарайся уснуть, хорошо? А твой лемурчик скоро опять будет с тобой! Спи! - она поцеловала подругу и выключила настенное бра.
      Через полчаса Аля, поворачивала ключ в замке. Включила свет в фойе и стала подниматься по лестнице. Но не успела она открыть дверь в репетиционный зал, где свила себе гнездо Маня, как услышала, как внизу хлопнула входная дверь. Смех, голоса... женский, мужской. Алена! С ней, кажется, Гарик. Точно, он! Они поднимались по лестнице. Не долго думая, Аля прошмыгнула за ширмы и спряталась там. Отчего-то ей совсем не хотелось, чтобы её здесь застали.
      В зале вспыхнул свет. Аля сжалась в комочек и сидела в своем укрытии, боясь пошевелиться, тише воды, ниже травы...
      - Как классно, когда никого нет! - Алена, смеясь, закружилась по залу, любуясь своим отражением в зеркалах. - Ой, кайф какой!
      - Слушай, а ты уверена, что здесь никого? - Гарик озирался по сторонам с таким видом, точно из какого-нибудь угла вот-вот выскочит Фредди Крюгер... - Внизу свет горит, значит тут кто-то есть.
      - Наверное, Витька забыл потушить. Чего с него взять, с дурачка? Кончай напрягаться, Гарри, мы одни во всей Вселенной! Давай, доставай скорее шампусик!
      - Погоди, я все-таки схожу вниз, проверю...
      - Зануда!
      Он попытался обнять её, но она выскользнула и расхохоталась.
      - Топай, топай... Боже, какие мужчины все-таки трусы!
      Он побежал вниз по лестнице, а Алена принялась выгружать из объемистой сумки съестное: пакетики из "Макдональдса", салаты в пластиковых круглых коробочках, карбонат и ветчину в нарезку, фрукты, конфеты и две бутылки шампанского.
      - Никого! - торжественно возгласил Гарик, вернувшись. - Да здравствует наша ночь!
      - Ур-ра-а-а! - пронзительно крикнула Алена, а Гарик подхватил её на руки и закружил по залу.
      - Где слог найти, чтоб описать прогулку,
      Шабли во льду, поджаренную булку
      И вишен спелых сладостный агат?
      Далек закат, и в море слышен гулко
      Плеск тел, чей жар прохладе влаги рад.
      Захлебываясь от восторга, начал Гарик, а Алена подхватила строки Михаила Кузмина:
      - Твой нежный взор, лукавый и манящий,
      Как милый вздор комедии звенящей,
      Иль Мариво капризное перо,
      Твой нос Пьеро и губ разрез пьянящий,
      Мне кружат ум, как "Свадьба Фигаро".
      Последние строфы они прочитали вместе: она на руках у него, торжествующая и глядящая сверху вниз смеющимися глазами, и он, запрокинувший голову, крепко обхвативший её за талию и поглупевший от счастья...
      - Дух мелочей, прелестных и воздушных,
      Любви ночей, то нежащих, то душных,
      Веселой легкости бездушного житья!
      Ах, верен я, далек чудес послушных,
      Твоим цветам, веселая земля!
      - Аленушка, моя королева! - прошептал Гарик, бережно опуская Алену на пол. - Светлая королева... - он, наконец, поцеловал её, и она затихла...
      Аля не знала, куда ей деваться! Что за стыд быть невольной свидетельницей любовного свидания... И ведь теперь не выйти, не скрыться и некуда деться от этих вздохов, от этого сбивчивого жаркого шепота... Она закрыла глаза, зажала уши... но это не помогло. Любовники, думая, что одни, не сдерживались и вели себя довольно шумно...
      Наконец, все стихло... Аля лежала ничком на матрасе, зарывшись лицом в Манино одеяло. На душе было так скверно, как никогда в жизни, точно она убила кого-нибудь...
      - Моя девочка, чудо мое... - шептал Гарик, и в пустом репетиционном зале его шепот звучал так отчетливо, как будто он говорил в микрофон.
      - Ты мой, ты мой! - ворковала Алена. - Весь мир наш! И эта студия... Давай выпьем за нее!
      - Сначала за нас!
      С глухим выхлопом вырвалась пробка, шипя, полилось шампанское. Послышался звон - влюбленные чокнулись... Аля все ещё не смела поднять головы и лежала, зажмурившись. На глазах у неё от переизбытка чувств выступили слезы.
      - Ой, как же хорошо... хорошо! - звонко рассмеялась Алена. Ее смех звенел, голос вибрировал. Никогда ещё звук её голоса не был таким живым и упругим, как сейчас!
      - Скоро премьера... - мечтательно протянул Гарик. - Позову ребят с курса, пусть на тебя полюбуются!
      - Что, похвастаться хочешь? - лукаво спросила Алена.
      - Да нет... просто пусть знают, как у нас здорово. Пускай студия и любительская, но ребята играют вполне профессионально. Уж поверь, я знаю, что говорю!
      - Ну да, ты же у нас профессионал! - она взъерошила ему волосы.
      Аля приподнялась на локтях, тряхнула головой и принялась сжимать и разжимать затекшие ладони. Теперь она снова могла видеть любовников в щель между створками ширмы, но смотреть ей совсем не хотелось... больше всего на свете она мечтала бы оказаться как можно дальше отсюда!
      - Да, какое там... профессионал, - усмехнулся Гарик. - Еще пахать и пахать...
      - Гарри, а ты хотел бы иметь свой театр? - ластясь, промурлыкала Алена.
      - В принципе? Ну, конечно! Это ж мечта каждого режиссера!
      - Ну, так за чем дело стало? Считай, он у тебя в кармане!
      - Ты о чем? - не понял Гарик.
      - Эта студия... она твоя! А окончишь ГИТИС, получим статус театра!
      - Не понял! - мотнул головой Гарик и залпом допил шампанское.
      Алена немедленно наполнила до краев его стакан и сунула в руку круглый солнечный апельсин. Сама отпила глоток и с хрустом куснула яблоко.
      - Ну, ты возглавишь студию. А я буду твоей актрисой! Первой актрисой, звездой! Мы будем ставить комедии, веселые, искристые, как это шампанское... Хватит занудства! У меня от речей нашего дорогого Маркуши уже скулы сводит.
      - А как же он?
      - Далецкий? Ну как... за него не волнуйся - у него имя все-таки! Пристроится где-нибудь в профессиональном театре, чего ему с нами профанами зря время терять?
      - Алена, что ты говоришь! - не выдержал Гарик. - Студия - это его ребенок! Любимое детище! Он же всю душу в неё вложил... Все начинал с нуля, нас собрал, выучил... Ребята, действительно, перспективные. И о студии уже известно в театральных кругах... вон, какая статья в "Театральной жизни" про "Синюю птицу" вышла! А Илья, Маня, Аля - у них настоящий талант, им в ГИТИС поступать надо. Ну, или там в Щуку, Шепку... А Марк, он же просто сломается, как ты не понимаешь, он...
      - Слушай, я сейчас говорю о нас! - перебила Алена. - Если сам о себе не подумаешь, никто о тебе не подумает! Я хочу, чтобы у тебя было имя, свое дело, у тебя вся жизнь впереди! Мой милый, любимый, пожалуйста, позволь мне помочь тебе... Это будет твое дело, только твое, и никто тебе диктовать не будет! И потом, неужели ты не хочешь, чтобы твоя маленькая Аленка засверкала, как бриллиант?! Далецкий меня затирает, ролей не дает... думает ставить "Дни Турбиных", я спросила, даст ли он мне роль Елены, а он так задумчиво мне говорит: мол, у вас, Алена, другое амплуа, вы ещё не созрели... Это я-то не созрела! - она презрительно хмыкнула и, вскинув голову, оглядела себя в зеркале. - Нет, с этим надо кончать!
      - И что ты предлагаешь? - сдался Гарик.
      - Мы сделаем вот что: напишем письмо. Я на компьютере наберу и на принтере выведу. Мы напишем, кто таков на самом деле наш режиссер! Одну актрису убил, другую погубил... Его ложные, нездоровые идеи юных актрис попросту в гроб вгоняют!
      - Как это... убил, погубил? - Гарик аж подскочил на месте. - Что ты имеешь в виду?
      - Я тебе потом все в подробностях расскажу. А сейчас не до этого, сейчас - наша ночь! Давай шампусика выпьем! Милый мой, как мне с тобой хорошо! - она кинулась к нему на грудь, прижалась всем телом и приникла губами к его губам.
      - Ты сделаешь, как я прошу? Ты примешь студию? - Алена льнула к обалдевшему парню, повиликой виясь вкруг него...
      - Все сделаю, чудо мое, все, что ни попросишь!
      - Тогда давай набросаем текст. Где-то у меня была ручка!? А вот она! Алена извлекла из сумочки ручку и лист бумаги. - Так... По пунктам. С актрисами - раз. С идеями - два. Напишем, что они вредны для молодежи... Потом... - она на секунду задумалась, наморщила лоб. - Что он превращает студию в притон.
      - В каком смысле? - парень вытаращил глаза.
      - А Маня?! Она же... я не знаю кто, - цыганская подстилка!
      - Ален, что ты несешь?! - взорвался Гарик. - Маня не такая, она...
      - Да, милый, как раз такая! Притом, не удивлюсь, если она воровка!
      - Ну, ты даешь!
      - Вот именно... - Алена сняла с запястья тоненький золотой браслет. И мы это докажем.
      - Ты чего? Что ты делаешь?
      - А мы подложим в её барахло мой браслет, и пускай потом доказывает, что не украла!
      - Алена, ты с ума сошла! - закричал Гарик и швырнул свой стакан об пол. - Очнись, это подлость! Не смей, слышишь... - он схватил её за руку и вывернул так, что она закричала.
      - Ой, мне больно! Сумасшедший какой! Да, ты просто... просто тигр! Дикий зверь! Мой ласковый и нежный зверь... ну, поцелуй меня! - она опять обвила его шею руками и прыгнула на него, обхватив скрещенными сзади ногами.
      - Дура! Дурочка... Моя маленькая дурешка... Какая глупая... глупышка моя... - они повались на пол и принялись целоваться.
      - Ну, что тебе Маня, что? А это дело - верняк! Тогда его точно погонят отсюда поганой метлой! Мы одну копию... - задыхаясь, шептала она в перерывах между поцелуями, - отправим в Префектуру... - о, Гарри! А другую, - о, милый мой! - в Министерство культуры... А браслет...
      - Все, что угодно! - Гарик вскочил на ног, оттолкнув её. - Я сделаю для тебя, что угодно, но этой гадости сделать не дам! Надевай браслет!
      - Но милый...
      - Надевай, я сказал!
      Алена, мяукнув, нехотя застегнула браслет на запястье.
      - Но письмо... ты напишешь? - она призывно запрокинула голову, подставляя губы для поцелуя.
      - Напишу! Только не знаю, как я буду Далецкому в глаза смотреть после этого...
      - А ты не гляди! - она оскалилась в довольной улыбке. - Ой, что-то я проголодалась... Давай поедим?
      Гарик, ни слова не говоря, подошел к окну, дернул шпингалет и рывком распахнул окно. Метель, завывавшая за окном, - она поднялась недавно, ворвалась в зал, и длинная Аленина юбка заходила колоколом вкруг её ног.
      - Ой, закрой, дует! - закричала она, шарахаясь к противоположной стене.
      - И кто... кто тебя надоумил придумать такое? - мрачно проговорил Гарик, не глядя на нее.
      - Ха-ха-ха! Дьявол! - бросила она, тряхнув волосами.
      И в тот же миг, как она произнесла это слово, на колокольне соседней церкви ударил колокол.
      Это было так жутко, так неожиданно, что оба вздрогнули. Улыбка на лице Алены разом погасла, она побелела, как полотно. А Гарик, как стоял к ней вполоборота, так и застыл на месте, овеваемый мертвым холодным дыханьем метели... Потом, овладев собой, захлопнул окно, стряхнул с себя снег...
      - Пойдем отсюда! - глухо бросил парень и принялся надевать шарф и куртку.
      - Да, в самом деле пора! - пролепетала Алена.
      Она принялась быстро запихивать в сумку остатки съестного, а в отдельный пакет - пустые коробочки, апельсиновую кожуру и пустые бутылки.
      - Осколки собери! - приказал Гарик. Он хмурился и грыз ноготь.
      - Сейчас, сейчас... - Алена в два счета навела в зале порядок, уничтожив все следы пиршества, и оба ушли, растеряв остатки былой веселости и не произнеся больше ни слова...
      Глава 11
      ПРЕМЬЕРА
      - Машенька, вот твой лемурчик! - Аля вложила в руку подруги игрушку, с трудом сдерживаясь, чтоб не заплакать.
      Маня лежала на спине, вытянув руки вдоль тела, рот её был полуоткрыт, а дыхание хриплое и тяжелое. Только что от неё ушел врач, сообщив, что у девочки двустороннее воспаление легких. Алин папа побежал в аптеку за антибиотиком, мама весь вечер просидела возле нее, а сейчас кормила Алешку.
      - Спа-си-бо... - еле слышно выдохнула Маша. Взгляд её на миг прояснился, пальцы крепко сжали игрушку, потом глаза снова закрылись, а голова запрокинулась набок.
      Аля поправила ей подушку, погладила по влажному пылавшему лбу и прикрыла одеялом до подбородка. Посидела немного возле подруги, сникнув, сгорбившись: ей было плохо.
      "Все моя идиотская безалаберность, - сокрушалась она. - Сначала ляпну, потом подумаю. Что теперь делать? Даже представить страшно, что будет... А если Марк Николаевич и впрямь уйдет, то есть, его... уйдут?! Ведь это моя вина, я нарушила слово, все рассказала Алене... и вот что из этого вышло. Но какая же стерва, а? И Гарик тоже хорош... Может, предупредить Марка Николаевича, что на него донос писать собираются? Нет, будет только хуже, ведь ничего не докажешь... Ой, что же делать-то! И Маня, как на зло, заболела, она умница, она бы что-то придумала..."
      - Аль, На-та-ша! - послышался тихий свистящий шепот. Аля низко склонилась к больной. - Завтра... к ней...
      - Не бойся, Манечка, я все помню, я не забуду! - уверила подругу Аля. - С пяти до семи вечера часы приема, я к ней подъеду, а сейчас брату двоюродному позвоню. Мы её вытащим, не беспокойся. Все будет хорошо! А тебе нельзя волноваться...
      - Зеркало, Аля, зер-кало... - забеспокоилась Маня, теребя пальцами край одеяла. - Не ходи туда, не ходи... - она бредила.
      Аля дождалась, когда Маня уснет, созвонилась со своим двоюродным братом Андреем, и тот, хохотнув, поведал ей об известных ему способах побега из психушки.
      - Старушка, если помощь нужна - только свистни! В таком святом деле не помочь - грех! Так что я к вашим услугам...
      Договорились вместе подъехать к Наташе, осмотреться на месте и обсудить с ней возможный план действий.
      Сказано - сделано! На следующий день Аля попросила Далецкого пораньше отпустить её с репетиции: мол, Маня очень больна.
      - Бедняжка! - посочувствовал Марк Николаевич, достал бумажник, протянул Але две сотни. - Пожалуйста, купи от меня, что ей нужно: фрукты, лекарства... Передай, что все мы ждем её возвращения. Да, кстати, окликнул он Алю, - скажи ей, что место в общежитии ГИТИСа я пробил. Так что, как выздоровеет, может туда перебраться.
      Аля порадовалась за подругу, и в то же время расстроилась: она уже так привыкла к ней, грустно будет без нее... Что ж, все хорошее, увы, не вечно! - вздохнула она философски и отправилась на "Парк Культуры". Андрей уже поджидал её с букетиком фрезий в руке.
      - Привет! Извини, цветы не тебе, а твоей подруге психованной! - он чмокнул сестру в щеку. - Давно не видались. А ты здорово похорошела, прямо красавица!
      - Да, ладно тебе... - зарделась Аля, ей было страшно приятно! Андрюх, что ты несешь, какая она психованнная?!
      - Не бери в голову, я шучу... Ну, пошли, что ли?
      Наташа обитала в сорок второй палате на втором этаже. К ней пропустили без звука: в часы посещений - пожалуйста, сколько угодно! Она соскочила с кровати, книжка шлепнулась на пол... Увидав вместе с Алей незнакомого парня, Наташа совсем смутилась, стиснула пальцы...
      - Пошли пройдемся по коридорчику, - сказал Андрей, протягивая ей букет. - Это тебе, ласточка, чтоб пела и радовалась! А меня зовут Андрей или по-домашнему Дрюльник.
      - Нет, это имя тебе не подходит, - глядя ему в глаза, застенчиво сказала Наташа. - Я тебе другое придумаю.
      - Значит так! - убедившись, что их никто не слышит, начал Андрей. Есть два пути. Первый - свинтить во время прогулки. И второй - переодеться в сортире во все цивильное и свалить под видом посетителя.
      - Первый не подходит, с нами две медсестры, они с нас глаз не спускают, - сказала Наташа.
      - Тогда второй! Алька, ты являешься в ярком парике, чтоб бросался в глаза, и дико раскрашенная. Потом всю свою одежку и косметику передаешь Натали, та в туалете напяливает парик и наводит марафет, а ты смываешь свою боевую раскраску, и уходишь в другой одежде. Наталья, как ни в чем не бывало, уходит первая, ты спустя какое-то время - за ней. Это годится?
      - Можно попробовать, - встрепенулась Наташа.
      - А я тоже буду тут и возьму на себя персонал. Ну, там истерику закачу по любому поводу, стану права качать... Или ещё что-нибудь учиню в зависимости от обстоятельств... В общем, отвлеку их, насколько смогу. Идет?
      - Идет! - согласилась Наташа. - А когда мы это сделаем? Мне так хочется быть на премьере...
      - Премьера в субботу, - сказала Аля. - Сегодня у нас вторник. Значит, в пятницу. А я к тому времени достану подходящий парик и шмотки.
      - А где я буду жить? - вскинула испуганные глаза Наташа. - Домой мне нельзя, сразу бандюги сцапают.
      - Да... - задумалась Аля. - А, придумала! Маня сейчас живет у меня и её гнездо в репзале свободно. Там тебя точно никто не найдет!
      - Здорово! - просияла Наташа. - Даже не верится. Конечно, это всего не решает: надо где-то денег достать...
      - Ты сейчас об этом не думай, - успокоила её Аля. - Главное отсюда вырваться, перестать эти таблетки глотать... а там все как-нибудь устроится.
      - Точно: ум - хорошо, а полтора - лучше! Ты мне все расскажешь, что там у тебя за бандюги, вместе помозгуем, - кивнул Андрей. - У меня дружбан в угрозыске, глядишь, чего-то надумает... А сейчас этим не нагружайся, а то с перепугу репу напрочь заклинит!
      На том и порешили.
      * * *
      Дни, остававшиеся до премьеры, промелькнули, как кадры ускоренной съемки. Студийцы, пребывая в состоянии, близком к обмороку, забросили все: школу, домашних... весь Космос для них сосредоточился на крохотном островке сцены.
      В последнюю минуту дошивались костюмы, вбивались последние гвозди в конструкции декораций, студийцы сновали туда-сюда по-муравьиному, и только старинное зеркало в тяжелой резной раме хранило спокойствие, отражая на своей блестящей поверхности всю эту бренную суету...
      Накануне премьеры, за полчаса до начала генеральной репетиции появился Николай Валерианович. Далецкий представил его притихшим студийцам, и старик, опиравшийся на черную трость с серебряным набалдашником, тепло поприветствовал их и сказал несколько слов.
      - Я, может быть, буду говорить несколько высокопарно, - начал он. - Но прошу меня великодушно простить, таков уж мой стиль! Я хочу сказать о высоком призвании художника, о деле, которому вы намерены служить. Много искушений встретится на вашем пути. Вы будете совершать ошибки, оступаться и падать и вновь подниматься... это нормально. Главное, не забывайте о своем назначении: оно в том, чтобы отдавать. Свои силы, энергию, душу... Вы, будете открывать её, - свою душу, не раздумывая, каково это: стоять голеньким перед зрителем. Не просчитывая, каков окажется результат... Чудо существования искусства - в отказе от всякой выгоды, от всякого рацио. Хочу напомнить вам слова крупнейшего философа двадцатого века Льва Шестова. Он сказал: власть умозрительных истин далеко увела нас от небесного Иерусалима с его верой в возможность невозможного... Вот эта вера - квинтессенция всякого большого искусства. И за неё надо платить, как мы платим за все, решительно за все в жизни! И в особенности, за счастье получать радость от того, что мы делаем...
      Ребята слушали его, затаив дыхание. Старик говорил сухо, торжественно, строго, и только мальчишеский блеск его глубоко посаженных глаз выдавал волнение.
      - Перед тем, как завершить свою нудную речь, я хотел бы сказать вам: не бойтесь! Никого и ничего... Потому что всякий творец, будь то создатель новейшего рецепта выпечки сладких булочек, парикмахер или актер, - если он вкладывает в свое дело всю душу, - находится под высшим покровительством и защитой. Уповайте на нее! Над нами, - старик воздел руки, и голос его загремел, - покров небесной защиты. И каждый наш промах, каждый грех - как выстрел, превращающий этот покров в решето! Только этого и стоит бояться...
      Марк Николаевич поблагодарил учителя, пожелал всем удачи, и прогон начался. Он прошел без сучка, без задоринки! Николай Валерианович расцвел, обнял Далецкого, поздравил юных актеров, каждого расцеловал, и сказал, что завтра непременно придет с женой на премьеру.
      Переодевшись, Аля помчалась на встречу с Андреем - Наташе на выручку. Она прихватила из костюмерной короткий, но очень яркий и запоминающийся парик, и в клинику имени Корсакова вошла девушка с медными волосами в ярко-красном костюме с золотыми пуговицами. Андрей устроил самое настоящее представление, пока Наташа переодевалась в туалете в этот кричащий костюм: он потребовал меню, сообщил, что ему не безразлично, чем кормят его ближайшую родственницу, вызвал сестру-хозяйку, созвал медсестер и принялся считать калории, то и дело путаясь и сбиваясь со счета...
      Все прошло как нельзя лучше: Наташка, гордо вскинув голову, размалеванная как индеец, прошла мимо охраны с перекинутым через руку пальто, перед выходом надела его, взмахнув длинными полами, точно крыльями птица, и была такова... Аля переоделась, умылась и спокойно покинула клинику: посетителей в этот день было много, всех упомнить даже профессионалы охранники не могли... Следом за ними поле битвы покинул Андрей, измотав сестру-хозяйку до полусмерти!
      Расставшись с довольным Андреем, девчонки помчались в студию. Наташа, никем не замеченная, - всем было не до того, - пробралась на второй этаж и укрылась за ширмами.
      И наступил день премьеры.
      Аля всю ночь не спала, Маня тоже. Ей стало значительно лучше, но к участию в спектакле врач её не допустил, сказав, что ещё наиграется... Таким образом, вместо троих девиц, составлявших свиту графини, стало двое. Маня мучалась, что всех подвела, и рвалась в студию, Аля её удерживала, обе вконец издергались...
      Перед самым рассветом Але приснилась бабушка. Она загадочно улыбалась и кивала ей головой, но ничего не говорила. Маня, как могла, успокаивала подругу, уверяя, что это хороший сон...
      Вся семья собралась, чтобы проводить её в студию, Аля просила на премьеру не ходить: дескать, ей так будет легче... На второй, на третий спектакль - пожалуйста, а теперь она просто с ума сойдет, если в зале будет кто-то из близких...
      - Все у тебя наоборот! - поразился Сергей Петрович. - Других присутствие родственников только поддерживает, а тебя, видишь ли, с ума сведет...
      - Папочка, не обижайся! Это только в первый раз! Потом я немножко привыкну, и вы будете сидеть на всех спектаклях в первом ряду!
      Маня тайком перекрестила подругу, когда та выходила из дома. Алешенька заплакал на руках матери, видя, как сестренка уходит... точно чувствовал, что с ней что-то не так... Да, Аля и сама это чувствовала: сегодня в студии что-то произойдет!
      Как у Чехова: если в пьесе на стене висит ружье, значит оно должно выстрелить! Таким ружьем было старое зеркало. Хоть Маня ни слова ей не сказала о разговоре родителей и об опыте с церковными свечками, - Аля испытывала безотчетный страх перед этим зеркалом и больше всего отчего-то боялась сцены в спальне графини, хотя сама в ней и не участвовала...
      Она стояла за кулисами в костюме Лизы: в скромном голубеньком платьице до полу, перехваченном под грудью лентой с бантиком, в шелковых белых туфельках без каблучка, с пяльцами в руке, - другой рукой она теребила маленький золотой крестик на тонкой цепочке, - стояла и слушала, как шумит постепенно заполняющийся зрительный зал...
      Договорились, что когда в зале погаснет свет, Наташа в том же платье и парике, в котором сбежала из клиники, проскользнет в зал и усядется на приставной стул в одном из последних рядов: это место Аля просила оставить свободным.
      Алена в напудренном парике и темно-розовом платье в который раз примеряла перед зеркалом чепец с лентами огненного цвета. Другое платье желтое, шитое серебром, в котором её героиня едет на бал, и спальная кофта с ночным чепцом, в которой она умрет, висели рядком на вешалках.
      Гримуборных у юных актеров не было и переодеваться по ходу спектакля им приходилось прямо здесь, за кулисами. Макс в лосинах и высоких сапогах в обтяжку широкими шагами мерял пространство сцены, как загнанный зверь. Он метался до тех пор, пока Далецкий не прогнал его, сказав, что уже дали третий звонок...
      Пошел занавес... грянул вальс... Начали!
      Явилась комната, за слюдяными окнами забрезжил рассвет - картина позднего ужина у Нарумова. Стол, приборы, бутылки шампанского. Игроки...
      Шар Далецкого скользит, катится... ластится к игрокам.
      - Что ты сделал, Сурин? - первая реплика Пашки.
      - Проиграл по обыкновению. Надобно признаться... - начал Витя.
      И пошло, и пошло! Ритм нарастал, как распрямлявшаяся пружина, одна сцена сменялась другой... вот уже Аля на сцене, она у окна с пяльцами... Алена перед зеркалом, Маруся и Тая помогают ей надеть шляпку с лентами огненного цвета... сцена с Томским.
      Опускается прозрачный занавес. Германн мечется по авансцене перед домом графини... глядит в окно. В окне - Лиза.
      Все идет хорошо! Марк Николаевич стоит за кулисами, сложив руки на груди, губы плотно сжаты, он молчит... только иногда жестом указывает на что-то, но это хорошо, это добрый знак: молчит, значит, все на так плохо...
      Сцена в спальне графини. Гаснет свет. Верхние фонари, боковые софиты меркнут, и только тревожно светится рампа. Старуха с помощью своих девушек раздевается перед зеркалом. Желтое платье, шитое серебром, падает к её ногам. Выносят свечи. Графиня остается одна, комната её освещена одною лампадой. Огонек трепетно дышит, дрожит... Графиня, застывшая, как манекен, мерно качается вправо и влево. Германн!
      Он говорит с её отражением, видит только его - таков замысел режиссера. Центральное зеркало установлено слегка наклонно и под углом, два боковых позволяют зрителям видеть трехмерное отражение старухи... и её спину.
      - ... Кто не умеет беречь отцовское наследство, тот все-таки умрет в нищете, несмотря ни на какие демонские усилия. Я не мот; я знаю цену деньгам. Ваши три карты для меня не пропадут. Ну!.. - это Германн. Максим...
      Тут в зале возникло движение: по центральному проходу меж рядов к рампе приближалась медная блондинка в красном платье с золотыми пуговицами. Все, кто был за кулисами, вгляделись и ахнули... Наташа!
      Она подошла к самой рампе и встала там, не обращая внимания на шиканье зрителей. В зеркалах отразилось её лицо. Оно улыбалось.
      Графиня, сидевшая спиной к залу, увидела отражение, появившееся в зеркале рядом со своим собственным. Спина её дрогнула... она стала медленно поворачиваться...
      - Старая ведьма! - процедил, стиснув зубы, Максим, - так я ж заставлю тебя отвечать...
      Он выхватил пистолет... Наташа сорвала с головы парик. Ее длинные черные волосы рассыпались по плечам. Алена, изо всех сил пытавшаяся не потерять самообладания и не сломать мизансцену, всем телом подавшись вперед, глядела в зеркало. Наташа делала то же... глаза их встретились.
      Лампадка перед образом сама собой начала чуть покачиваться... потом погасла. Разом вырубилась рампа. И в полной темноте раздался резкий звук, точно лопнул воздушный шар, потом звон осколков. В зале зрители повскакали с мест, послышались крики: "Свет! Дайте свет в зале!"
      Через минуту в зале зажегся свет. И все увидели, что центральное зеркало треснуло: всю его верхнюю часть будто отсекли ножом - ровнешенько наискось! Перед ним без чувств лежала Алена вся усыпанная осколками, но без единой царапины... подле неё валялись, катились золотые монеты. Некоторые из них, прилипшие к деревянному заднику зеркала, отрывались и падали на планшет с глухим стуком.
      Наташа, вскрикнув, закрыла лицо руками... Кто-то из зрителей поддержал её и повел за кулисы.
      - Господа, просим прощения, спектакль доигран не будет... Нет ли в зале врача?
      Возле Алены на коленях, хлопотал какой-то седой плотный мужчина в строгом сером костюме с печаткой на пальце. Ее отец! Гарик, не смея кинуться к ней при отце, искусал губы до крови, стоя в кулисах. К Алене уже спешил врач, выбираясь из своего предпоследнего ряда.
      Далецкий приподнял Аленину голову и легонько похлопал её по щекам. Он кивком приказал ребятам собрать разлетевшиеся по сцене золотые монеты.
      Алена приоткрыла глаза, увидала Далецкого... Отец что-то говорил ей, но она, казалось, его не слышала, не замечала... Дикая кривая усмешка исказила её губы, они приоткрылись, зубы раздвинулись: это был настоящий звериный оскал!
      - Я пришла к тебе против своей воли... - прошептала она Далецкому и подмигнула ему одним глазом, который потом так и остался закрытым. Другой был широко раскрыт и безумен.
      - Я пришла к тебе против своей воли... - повторила она слова своей роли, потом пропустила целую фразу и закончила её, - чтоб всю жизнь уже после не играл. Не играл! - повторила она с усилием и приподнялась на локте. - Прощаю тебе мою смерть, с тем, чтоб ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне...
      За сценой был переполох, все суетились, бегали, переспрашивали друг у друга, что произошло... никто этого не понимал. Зрители понемногу расходились, толкаясь в дверях. Родственники актеров переговаривались с ними, стоя у рампы, а те не решались покинуть поле битвы - кулисы, махали своим руками и говорили, что как только можно будет, вернутся домой...
      Наташа сидела на стуле возле пульта помрежа, обхватив плечи руками, и без отрыва смотрела на сцену, переводя взгляд то на Алену, то на разбитое зеркало. Ее била дрожь.
      - Наташа, - наклонилась к ней Аля. - Пойдем. Тебе лучше уйти... Пойдем пока наверх, а потом - ко мне. Я тут совсем недалеко живу... У меня дома Маня.
      Наташа молча кивнула и пошла, ведомая Алей за руку, то и дело оглядываясь на сцену. Далецкий проводил их взглядом, поднялся и, застонав, схватился за сердце. Врач тотчас кинулся к нему...
      * * *
      Накануне восьмого марта в маленькой комнатке общежития собрались почти все студийцы. Праздновали Манин переезд.
      Дело было к вечеру, сидели с утра, пили "Каберне" и набрались порядочно. Особенно в этом смысле отличился Витя-Мирон, который клевал носом, сидя на кровати в углу, и время от времени повторял:
      - Мы длинной вереницей пойдем опохмелиться!
      Цитата была из "Синей птицы", только, понятное дело, несколько перефразированная...
      - Кто завтра идет к Марку Николаевичу? - помахивая пучком петрушки, воскликнул Пашка.
      - Мы с Маней, - отвечала Аля.
      - И я с вами, - вставила Наташа.
      - Ты же позавчера была! - удивился Макс.
      - Ну и что? Я ещё хочу!
      - Ребят, а не пора ли вам пора? - поинтересовалась Маруся, оглядывая парней, сидевших с мутным взором и побелевшими лицами.
      - Не-а, - помотал головой Илья. - Мы ещё наш гимн не грянули!
      - Ладно, давайте грянем и по домам! - решительно заявила Маруся. - У Маньки глаза слипаются, а ей ещё вещи разбирать...
      - Завтра разберу... - сказала Маня, вытягивая ноги. - Ой, как ноги гудят!
      - Так, мы поем или не поем? - снова возник Илья. - Он все время глядел на Алю и улыбался немного бессмысленной, но совершенно счастливой улыбкой.
      - Поем! Три-четыре... - скомандовала Маруся.
      - Це-е-лую но-о-чь соловей на-ам насвистывал,
      Го-о-род молчал и молча-али дома.
      Бе-елой ака-а-ции гро-о-здья душистые
      Но-о-чь напроле-ет нас сводили с ума-а...
      Любимый романс из фильма "Дни Турбиных" все пели громко, с чувством, не в лад, потому что много выпили и сил никаких уже не было: так все устали, намучались за эти прошедшие дни...
      Когда отзвучала песня, Маруся с Алей выпроводили парней, распрощавшись с ними до завтра. Маня после болезни ещё полностью не оправилась и прилегла, а девчонки быстро убрали со стола, помыли посуду и заварили чайку.
      - Аль... - смущенно окликнула подругу Наташа. - Я очень хочу с твоими родителями познакомиться... поблагодарить. Только мне очень стыдно!
      - Давай завтра. А стыдиться тут нечего, всяко бывает...
      - Слушай, какие у тебя родители потрясающие! - подхватила Маня. Другие бы прямо вцепились в это золото, хапнули и дело с концом! Сказали бы: это бабушкино, она спрятала... А они от него отказались.
      - Но зеркало-то принадлежит студии, - возразила Аля. - А монеты были в нем. Значит, они часть его. А вообще... мама всегда говорила: богатство это испытание, как и бедность! Кто знает, какую цену за него придется платить... Говорит, нужно отпустить хлеб по водам. Отдать... Потому что, все, что нас окружает, нам не принадлежит.
      Они примолкли, посидели ещё немного... каждая думала о своем.
      - Все девчонки, я побежала! - наконец, заявила Наташа. - А то бабушка наверно не спит: и так со мной намучилась, бедная...
      - Да, хорошо еще, что родители твои ничего не знают, а то бы точно свихнулись, - кивнула Аля. - Кстати, когда они возвращаются?
      - Где-то к маю срок контракта кончается... Приедут. Это скоро совсем...
      - Да, весна... - улыбнулась Маня.
      - Слушайте, девоньки... а мне пойдет, если волосы кверху поднять? заволновалась Наташа.
      - Это как?
      - Ну, вот так, - Наталья резко наклонилась, тряхнув волосами, они свесились до полу шелковым водопадом, она перехватила их на макушке обеими руками и соорудила замысловатый узел.
      - Здорово! - восхитилась Аля. - А с чего это ты...
      - Завтра иду на свидание. Андрюша в кафе пригласил! - выпалила, сияя, Наташа. - Ну все, убежала!
      Наташка умчалась, а Маня спросила подругу:
      - Может, останешься? Вторая кровать пустая - моя соседка вернется только к понедельнику. Или родители будут волноваться?
      - Да нет, я их предупредила, что возможно останусь.
      Они скоро легли, но никак не могли заснуть, все вспоминали...
      - Аль, как думаешь, - глядя в потолок, шепотом спросила Маня. - Золото бабушка твоя в зеркало спрятала или её подруга... ну, которая умерла, когда графиню играла?
      - Не знаю... - та помолчала, задумалась. - Мне кажется, бабушка... Она мне накануне во сне так хитро улыбалась! Как будто хотела сказать, что бояться нечего, все наладится. Вот и наладилось! И Наташкин долг отдали, и аренду за два года вперед уплатили, и на счету теперь деньги есть. Прямо, как в сказке! Вот только Марк Николаевич...
      - Ничего, выкарабкается, - заверила её Маня. - У него же только микроинфаркт, в два счета на ноги встанет...
      - Только бы больше никаких передряг не было. Кто ж знал, что у него сердце больное...
      - Без передряг в театре не обойтись. А сердце ему подлечат, будет как новенькое! Надо нам его поберечь...
      - Ага. А знаешь... - Аля улыбнулась в темноте. - Мне, кажется, очень Илья нравится.
      - Кажется или точно нравится? - хихикнула Маня.
      - Ой, Мань, я, похоже, жутко влюбилась!
      - Слава Богу! Давно пора... - Маня поплотней закуталась в одеяло и вдруг резко села в кровати. - Аль, сегодня ж седьмое!
      - Ну да, седьмое... А что?
      - А то, что сегодня все кончилось. Ну, вся эта история. В ней как бы точка поставлена: Марка выписали из больницы, Наташка призналась, что ей о картах теперь даже думать противно...
      - Ну и что?
      - А то, что началась она тоже седьмого. На Рождество! Помнишь, как мы на тебя тогда обвалились? Вечер сокол вечер ясен сыры боры, сыры боры, сыры боры облетал... - напела она. - Семерка сыграла!
      - А тройка? - Аля тоже подскочила в постели.
      - Тройка? - Маня наморщила лоб - Мы прятались трижды!
      - Как это?
      - В первый раз я за зеркалом, когда пришел Николай Валерианович и я узнала, что с Наташкой, так?
      - Так...
      - Второй - когда ты побежала за моим лемурчиком и спряталась в гнезде, услыхав, что идут Алена с Гариком, так?
      - Да...
      - И третий - Наташка, когда пришла в парике и красном платье: ведь её никто не узнал, она была как бы в маске...
      - Личина... - догадалась Аля. - То, что скрывает настоящее лицо, лик!
      - Точно! И когда она, как во сне, пошла прямо к сцене, и Алена вдруг узнала её отражение в зеркале, это её так потрясло...
      - Глупости! С чего б это вдруг Алена так потряслась при виде Наташки... не такая уж она слабонервная! Нет, она увидела что-то другое...
      - Но что?
      - А вот этого мы никогда не узнаем...
      - Тройка, семерка... туз, - засыпая, прошептала Маша.
      * * *
      Алена лежит в больнице имени Корсакова, в сорок второй палате. Гарик ушел из студии. Николай Валерианович согласился помочь Далецкому: подумывали о постановке Булгакова. Комиссия, расследовавшая происшедшее, ни к какому выводу не пришла: предположили, что актриса по чистой случайности разбила зеркало, когда вырубили свет из-за неполадок в сети.
      Старую графиню играет Наташа.