В здании школы, где разместился штаб корпуса, я встретила уже знакомого полковника, начальника разведки.
      - С благополучным прибытием, - приветствовал тот и, не задерживаясь, проводил меня к Пархоменко.
      - Товарищ генерал, к нам связной из штаба фронта, - доложил полковник, и передал командиру корпуса пакет.
      - Поклычте, хай зайде, - не отрываясь от карты и не замечая прибывших, распорядился генерал. Но вот он поднял голову, и я увидела лицо, носившее следы усталости и бессонных ночей. Однако трудности походной жизни похоже, не повлияли на привычки генерала. Он был тщательно выбрит, волосы причесаны. От него веяла аккуратность и подлинно кавалерийская выправка. Незаметно для себя я встала по стойке "смирно", что не ускользнуло от взора генерала.
      - Вольно, вольно, - шутливо скомандовал он.
      - Добрые вести привез, орел! А радио доставил?
      - Так точно.
      В это время за окнами послышались близкие раскаты разрывов. Судя по всему; фашисты усилили обстрел. Генерал насторожился:
      - Вот бисов хлопец, - сказал он, - накликал-таки беду на нашу голову. Демаскировал штаб. Чуешь, что гитлеровцы вытворяют? Командир корпуса и не догадывался, что перед ними не хлопец, а дивчина. Разъяснять же, что к чему я находила сейчас неуместным. Снаряды и мины рвались все ближе, сотрясая здание. Где-то совсем рядом дзинькнуло стекло. Слышно было, как по крыше пробарабанили осколки. Но Пархоменко оставался невозмутим. Все так же спокойно сидел он за столом, широко развернув грудь, украшенную боевыми наградами. Однако мне было не до спокойствия. Я не на шутку тревожилась за судьбу машины. Ведь задание выполнено, нужно спешить назад, да и темно скоро будет.
      - Товарищ генерал, что передать в штаб фронта? - осмелилась, наконец, спросить я.
      - Что передать? - пробасил Пархоменко. - Насмехаешся, чи шо? Бачишь, який вогонь наклыкал своим "кукурузником". Поздно, хлопче, летать. Останешься туточки з намы. Палы свою птаху к чертовой матери! Коня тебе подберем да и рубать научим.
      Нет, не могла я сжечь свою "птаху". Ведь приказано было вернуться обратно, а приказы нужно выполнять. Выбежав от генерала, я вдоль хат и плетней заспешила к самолету. Длинным оказался путь. Огонь подчас прижимал к земле. Следуя старому фронтовому закону, я перебегала от воронки к воронке: снаряд в одно и то же место, говорят, не попадает. Благополучно, живой и целенькой добежала я к самолету. Но когда попробовала запустить двигатель, убедилась, что он поврежден. Вот беда-то... Задело, значит, осколком. Пришлось тем же путем возвращаться в штаб. По улице сновали кавалеристы. Возле домов бойцы загружали нехитрым скарбом повозки: штаб готовился к эвакуации.
      Пархоменко встретил меня словами:
      - Так решился, хлопец, остаться з намы?
      - Нет, товарищ генерал, помощи вашей прошу!
      - Какой такой помощи?
      - Конь нужен, чтобы отбуксировать самолет...
      - Нет у меня лишних коней, сам видишь, в каком положении.
      Убедила-таки я командира: дал он мне доброго коня. Нашлась и веревка. Привязала я ее к оси шасси двумя концами, а у коня на шее сделала подобие хомута, присоединила все и только хотела взять лошадь под узды и тронуться в путь, как пожаловал в помощь мне ездовой - дюжий парень из кубанских казаков. Он ворчал, ладя постромки:
      - И на кой леший нам эта колымага фанерная сдалась. Еще чуток проморгаем накроет нас фриц.
      - А ты поспешай, чтобы не накрыл, - торопила я.
      - "Поспешай, поспешай". Конь, он обстоятельность любит. Каждая веревка впору должна быть... Чего хорошего, когда скотина натрет себе холку или еще что? Погибнет...
      Наконец-то парень взял лошадь под узды и крикнул зычно:
      - А ну, милая, трогай!
      Я крепко ухватилась за дужку крыла, чтобы придержать его на неровной дороге. К счастью, вскоре пошел сильный снег, а там и ночь наступила - она и скрыла нас от вражеских снарядов.
      Первый и единственный раз в жизни я "летала" таким необычным конным экипажем. Истощавшие за время рейда кони тянулись не спеша и не разбирая дороги. Самолет грустно вздыхал на ухабах. С каждой новой колдобиной внутри его что-то тревожно трещало. Неуклюжие на земле крылья то пригибались к самому снегу, то, упруго выпрямляясь, поднимались кверху вместе со мной. Такая неестественная вибрация совсем не радовала мое сердце: того и глядя без плоскостей останешься. Но, как бы то ни было, с помощью коня и угрюмого возницы удалось вывезти машину в безопасное место. Остановились мы в каком-то селе. Покопалась я наутро в моторе. Попросила хозяйку хаты, у которой мы остановились, нагреть воды. Слила в чугун масло и тоже поставила в печь. Помощники из конников помогли мне потом залить в бачок уже горячее масло, облили карбюратор мотора горячей водой и стали запускать. К всеобщей радости, мотор чихнул раз-другой и заработал.
      В тот февральский день я не раз добрым словом вспоминала своих аэроклубовских учителей. Нет, не зря заставляли они учлетов разбирать и собирать все узлы двигателя, не зря оставляли после полетов повозиться с машиной вместе с механиком. Хочешь хорошо летать - знай отлично самолет! Таким было правило. И вот сейчас прочное знание материальной части помогло мне справиться с ремонтом.
      - Разрешите улетать, товарищ генерал? - спросила я Пархоменко.
      - Улетай! Возьми вот пакет и раненого, а на меня, старика, не сердись. На войне все бывает. Я ведь тебя за парня принял, а ты... В карих глазах генерала засветилось что-то доброе, он неловко махнул рукой и застенчиво по-юношески заулыбался.
      Земляк
      В эскадрилье уже знали о всех моих бедах - им сообщили радисты кавалерийского корпуса, наладившие связь.
      Прилетев на свой аэродром, я села, зарулила самолет на стоянку, но рядом не обнаружила машины лейтенанта Алексеева. Вокруг все было разбросано в каком-то беспорядке.
      - Что случилось? - спросила я механика Дронова.
      - Погиб лейтенант Алексеев.
      - С кем летал?
      - Со штурманом лейтенантом Грачевым. Грачев жив, только сильно покалечен...
      Больно защемило сердце, на глаза навернулись слезы, и я, едва передвигая ноги, пошла со стоянки.
      - Что вы, Егорова, не идете, а плететесь? - слышу сердитый голос майора Букина. - Где пакет от командира кавалерийского корпуса? Поторапливайтесь!..
      Я достала из планшета пакет, передала майору, а сама пошла искать комиссара Рябова и парторга Иркутского. "Как же так? думалось мне. - Погиб наш товарищ, летчик... Надо созвать людей, помянуть добрым словом. Как же так?.."
      Ни Рябова, ни Иркутского на месте не оказалось. Они улетели на задание еще утром. Откровенно говоря, мы немножко недолюбливали Булкина за его высокомерие, сухость, грубоватость. Алексей Васильевич Рябов был полной его противоположностью. Зачастую комиссар сам летал как рядовой летчик, но находил время и по душам поговорить, и поругать, если заслужил. Однако если и поругает, то на него не обидишься.
      Парторг Иван Иосифович Иркутский был под стать нашему комиссару - чуткий, добрый, внимательный и штурман отличный. Особенно он отличался в розыске частей, попавших в окружение. В эскадрилье шутили, что Иван фрицев под землей отыщет.
      Как-то в поиске отряда конников Иркутский с летчиком Касаткиным наскочили на немецкие танки. Те немедленно их обстреляли. А вскоре Иркутский заметил в одном населенном пункте людей с охапками сена, суетившихся среди домов. Штурман предложил Касаткину посадить машину. Когда приземлились, выяснили, что в селе был именно тот отряд, который они искали. В целях маскировки кавалеристы укрыли коней в сараи, хлевы, даже в жилых домах. Задание экипаж выполнил.
      В эскадрилье штурмана Иркутского считали везучим. С летчиком Косаткиным он садился на минное поле - все обошлось удачно, оба остались живы и невредимы. С летчиком Сборщиковым Иркутский полетел как-то на разведку дорог в район Николаева. В пути им повстречались десять Ю-87 под прикрытием истребителей Ме-109. Истребители набросились на беззащитный У-2. Тогда Сборщиков посадил машину прямо по курсу, и они с Иркутским побежали от самолета в разные стороны. Гитлеровцы сделали несколько заходов по самолету, обстреляли и бегущих летчиков, но безуспешно. Весь У-2 был в пробоинах, однако не загорелся, а летчики, как говорится, отделались легким испугом. Возвратились они домой после разведки, а аэродром только что разбомбили, все поле опять было усеяно минами, словно тюльпанами. Как садиться?.. На земле им выложили крест, запрещающий посадку. Но Сборщиков все-таки посадил машину, маневрируя на пробеге между воронками и минами, как заправский циркач. За разведданные экипаж получил тогда благодарность от штаба фронта. А за посадку при запрещающем знаке Сборщикову объявили взыскание от комэска.
      - Егорова! А мы с вами земляки, я ведь родом тоже из-под Торжка, обратился однажды ко мне Иркутский и спросил: - От матери письма получаете?
      - Нет, давно не получаю. Боюсь, что в наших краях фашисты бесчинствуют. Очень мне страшно за маму.
      - Я от своей матери тоже давно не имею весточки, - наклонив голову, тихо сказал парторг и продолжил: - Мне наш комсорг сказал, что тебя комсомол рекомендует в партию. Так вот я и готов за тебя поручиться. Я ведь, Егорова, в партию вступил в тридцать девятом году, а в комсомоле с двадцать восьмого года. Видишь, какой, я уже старый.
      - Да что вы! Всего-то тридцать один год, - заметила я и, спросила: - А кем вы перед войной работали?
      - Заворготделом ЦК профсоюза госторговли РСФСР! - Оттуда и на фронт ушел двадцать третьего июня 1941 года. Отец мой погиб осенью 1916г. в районе Львова, во время знаменитого Брусиловского прорыва. Мне тогда было шесть лет, братишке четыре года, сестренке девять месяцев, а матери, как мне сегодня тридцать один год. До четырнадцати лет я жил в своем селе Стружня, помогал матери по хозяйству, учился в школе. Потом поехал в Москву учиться. Окончил техникум, плановый институт Центросоюза. Три года был на срочной службе в Благовещенске на Дальнем Востоке. В 1939 году закончил школу штурманов авиации в родном Торжке и так далее, и тому подобное! - Иркутский заулыбался этому своему "и так далее и тому подобное", засмеялся так непосредственно и так молодо, что я рискнула спросить:
      - А вы женаты, Иван Иосифович?
      - Нет, Егорова, еще не успел. Все некогда. Была знакомая девушка, да и та вышла замуж, не дождавшись меня из армии...
      Вот так мы и поговорили по душам с парторгом.
      - Да, Егорова, вторую рекомендацию вам даст комиссар Рябов он мне сам об этом сказал.
      - Спасибо! Постараюсь ваше доверие оправдать, - поблагодарила я и побежала к самолету.
      Партсобрания в эскадрилье были всегда краткие, протоколы писались сжатые только постановляющая часть, а вопросы обсуждались в основном по приему в члены да кандидаты партии. На собраниях всегда присутствовал комиссар.
      Батальонный комиссар Рябов Алексей Васильевич не был ни оратором, ни теоретиком. Он был просто хорошим человеком. Всем своим сердцем и делом наш комиссар старался воодушевить весь личный состав АЭ на выполнение стоящих перед нами задач. А задача у нас была одна, как и у всего советского народа разгромить врага до победного конца. И, нужно сказать, что за все время фронтовой деятельности летчики, штурманы, техники и весь личный состав АЭ добросовестно выполняли все задания командования штаба Южного фронта.
      Кандидатом в члены ВКП(б) меня принимали на партийном собрании эскадрильи. Было это в апреле 1942 года. Мы стояли тогда в населенном пункте Воеводовка, около Лисичанска, а кандидатскую карточку мне вручили в штабе Южного фронта. Политотделец, вручавший мне кандидатскую карточку, неожиданно спросил:
      - Вы, товарищ Егорова, случайно не сестра Василия Александровича Егорова?
      - Нет, - бойко ответила я, а потом страдала от своего вероломства по отношению к брату. Как могла я так бездумно отречься от старшего брата, заменившего мне умершего отца!.. Мне до сих пор горечь жжет душу. Почему я так ответила?..
      Много лет спустя, когда уже брата реабилитировали и он приехал в Москву, я рассказала ему об этом случае. Он подумал, потом улыбнулся и сказал:
      - Ты, наверное, боялась, что тебе не дадут воевать?
      - Боялась.
      - Эх, ты трусишка! - и брат крепко меня поцеловал, как бы прощая мое вынужденное отречение от него.
      Мужика не нашлось для генерала?..
      Впервые за последние дни Барвенковской эпопеи мне удалось выспаться как следует. Добрый сон прогнал усталость. Все, что было пережито за два тяжелейших рейса, осталось где-то позади, ушло в копилку памяти. Впереди ждали новые испытания.
      Бодрая, полная сил я вошла в помещение штаба эскадрильи и первое, что мне попалось на глаза, это большой лист ватмана, приколоченный к стене коридора. Я хотела было пройти мимо, но один из летчиков, оказавшийся поблизости, с лукавой улыбкой произнес:
      - Не гордись, Егорова, прочти - тебя касается.
      - Меня? - удивилась я и подошла к бумаге... Какой-то самодеятельный художник изобразил на ней воздушную фею, несущуюся сквозь снежную метель! Под дружеским шаржем подпись: "Женщина летает, а у мужчин - выходной!"
      - Ничего мужичков подковырнули? - спросил неожиданно появившийся Листаревич.
      Я покраснела и пробормотала что-то невнятное.
      - А что ты стесняешься? Отличный урок всем летчикам преподнесла, - и протянул мне руку. - Позволь поздравить: командование представило тебя за розыски кавалерийских корпусов к награде...
      - Егорова, к командиру! - позвали меня.
      - Полетите в 6-ю армию, за генералом Жуком - командующим артиллерией фронта, - приказал комэск.
      - Есть! - ответила я командиру, повторила задание и стала прокладывать курс на своей полетной карте.
      Вечерело. Лететь было приятно. От снега все кругом бело, чисто, и небо ясное - будто хозяйка перед праздником окна помыла, будто и войны нет. Однако, как говорится, береженого бог бережет! И я, на всякий случай, летела на бреющем, маскируясь в балочках, перелесках, как бы сливаясь с местностью.
      Сразу после посадки к моему самолету подкатила эмка. Из машины вышел генерал, и я по всем правилам доложила ему.
      - Что же, для командующего артиллерийского фронта у вас там мужика не нашлось? - недовольно спросил он.
      Я ответила вопросом на вопрос:
      - Разрешите узнать, куда полетим?
      Полковник, сопровождающий генерала, назвал пункт. Вынув из планшета карту, тут же на крыле самолета озябшими руками я провела курс и села в первую кабину. Генерал, в папахе, закутанный почти до самых глаз шарфом, устроился за мной, и мы полетели. В зеркале, что крепилось слева на стойке центроплана, мне хорошо было видно усталое лицо моего пассажира. Взгляды наши то и дело встречались, я показывала ему рукой то на принарядившуюся в серебристый зимний наряд землю, то на заходящее солнце. Генерал продолжал хмуриться.
      Но вот неожиданно на самолет упала тень. Оглянулась - и предательский холодок пробежал по спине. Два "мессершмитта" нагло и самоуверенно пикировали прямо на нас!..
      Над самой землей, едва не касаясь ее консолями, я начала бросать машину то вправо, то влево, уклоняясь от пулеметных очередей. А немцы еще и еще заходят для атаки.
      Мотор сдавленно фыркнул, затем снова... Впечатление было такое, будто человек задыхается - воздуха не хватает. Внизу - насколько хватало глаз лежала ровная, плотно укутанная снегами степь. Ни приветливого дымка, ни домика обжитого. Волчьи просторы...
      Вдруг мотор совсем заглох. Этакое невезение! Я обернулась к "пассажиру", показала рукой, что иду на посадку. Тот в ответ лишь мотнул головой. Но в этом движении сквозило откровенное недовольство. "Вот еще барин, - подумалось мне, - не понимает, что убить могут... Будто из-за своей прихоти вынужденную посадку делаю. Тем более, что везла не просто офицера связи, а самого командующего "бога войны". Хлопот теперь не оберешься. Мотор заглох. Садилась с ходу. А "мессеры" все бьют и бьют по нам. Сильный порывистый ветер все время норовил подцепить хвост машины, прокинуть ее или в крайнем случае обломать ей крылья. Для хорошего степняка задача, в общем-то простая - не велика машина фанера да перкаль. Упрямый ветер, но и я не из податливых. Тоже с характером. Крепко держала ручку.
      Приземлившись, выскочила из кабины, чтобы помочь генералу, который был так одет, что сам выбраться никак не мог. А "мессеры" не унимались. Холодящие сердце огненные струи впивались в снег совсем рядом с нашим самолетом. Наконец мы остановили машину и побежали к лесу. Спотыкаемся, падаем, поднимаемся и опять бежим. Мой генерал уже совсем задохнулся от глубоких сугробов одежда и возраст не для кросса. Вдруг все стихло. Тогда я попросила генерала обождать меня под деревьями.
      - Вы что, предлагаете ждать вас до морковкиного заговенья? сердито перебил, догоняя меня, артиллерист. - По такой погоде я лично этого делать не собираюсь. Нужно оставить машину и искать какое-нибудь жилье, пока не поздно. Самолет при каждом порыве ветра судорожно вздрагивал. Я с тревогой смотрела на него, пропуская мимо ушей слова "пассажира" и думала о своем: "Чуть ветер подует посильнее - сломает машину, снесет. Нужно ее немедленно закрепить".
      И я полезла в кабину.
      - Что вы собираетесь делать? - удивился артиллерист.
      - Достану трос из фюзеляжа, будем привязывать самолет.
      - Позвольте, так мы ведь здесь дотемна провозимся. А в темноте нам крышка.
      - До темна не до темна - а в таком состоянии я не имею права бросить технику.
      - Ну, знаете ли...
      Однако, посмотрев мне в лицо, "пассажир" понял, что от своего решения я не отступлюсь и принял из моих рук трос.
      С величайшим трудом мы подтащили самолет хвостом вперед, к лесу. Осмотрела его. Все-таки изрядно "фрицы" покалечили мой У-2. Пробоины не в счет. Главное, отбита лопасть винта, нет одного цилиндра мотора и пробиты масляный и бензиновый баки. Как еще не загорелся!...
      Наконец, закрепили машину, привязав к стволам деревьев, замаскировали ветками. Вдвоем управились быстро. И, забрав документы, прикинув по карте нужное направление, мы углубились в степь. Шли, по колено проваливаясь в снег. Ох, и тяжкий это был ночной путь. Шли час, другой, третий...
      С небес, как из разорванного мешка, повалила без конца снежная вата. Временами казалось, что кто-то задался целью укрыть землю солидно, добротно. Идти становилось все труднее и труднее. Но самое страшное, что с усталостью приходило безразличие... Я низко опустила голову, пряча от надоедливых острых снежинок лицо, которые только и напоминали о реальности. "А может быть, это все-таки сон? - лезли назойливые мысли. - Ведь слышу же я дробный стук отбойных молотков, глухие крики проходчиков в тоннеле, шутки подруг по бригаде. Вот Тося Островская что-то шепчет мне на ухо. Но я не разберу. Тогда Тося начинает меня трясти за плечи. Нет, я не понимаю, что она от меня хочет. И почему в тоннеле снег?.. Он так нежно щекочет щеки, так тепло укутывает руки. Мне совсем не хочется освобождаться из его уютных объятий. И опять Тося трясет за плечо... Впрочем, это совсем не подруга, у нее не может быть такого мужского баса... " Я с великим трудом приоткрываю веки.
      - Как тебя зовут?
      - Анна.
      - Встать нужно, товарищ Анна, встать и непременно идти. -Теперь я отчетливо различаю слова. - Так ведь и замерзнуть недолго...
      Но сил у меня не осталось ни на шаг, и я села опять в сугроб.
      - Дальше не пойду. Идите один...
      - Вставай, Анна, вставай, - тормошил меня генерал. - Заснешь и замерзнешь.
      - Да, да, да, нужно идти, - машинально ответила я. Наконец, я поняла, где сон, а где явь. - Я сейчас, я обязательно встану...
      Разум знает, что нужно делать, но ноги отказываются ему повиноваться. Где взять силы, чтобы подняться, чтобы снова идти в негостеприимной, заснеженной степи?... Нужно только подняться. Он протянул мне руку: я пошла, я сумела перебороть смертельную усталость... Первые метры я держалась за артиллериста, но с каждым шагом чувствовала себя все увереннее и увереннее. Мертвая точка осталась позади, я обрела второе дыхание. И уже не таким зловещим казалось завывание ветра, уже не пугала бездонная темнота.
      ... К утру, с обмороженными лицами и руками, мы наткнулись на наших бойцов. Ими оказались артиллеристы той части, в которую мы летели с командующим артиллерии фронта И.М.Жуком. Нас ввели в дом, где жарко топилась железная печь, а по всему полу спали бойцы. Я, как присела у порога, так и заснула. Утром связисты сообщили в эскадрилью о моем местонахождении и о том, что самолет и мотор нуждаются в серьезном ремонте.
      Вскоре ко мне прилетел летчик Спирин, привез механика Дронова, а вторым рейсом - все необходимое для ремонта мотора и самолета.
      Целый день потребовался, чтобы отыскать самолет в неизвестном лесу и прибуксировать его лошадью к населенному пункту. К счастью, помогло большое пятно на снегу от вытекшего масла.
      Константин Александрович долго ругался, осматривая израненную машину. Посылал тысячу чертей в адрес немецких летчиков, самого Гитлера, обещал фюреру осиновый кол в могилу. Но дело делал: быстро соорудил подобие палатки над мотором - защитил себя от ветра - и снял для удобства в работе перчатки.
      Я стала ему помогать.
      - Ну куда вы, товарищ командир, с таким обмороженным лицом к мотору? Испугается - не заведется, - шутил мой механик.
      Да, лицо у меня было действительно страшное. Почернело все. Я смазала его жиром, надела сверху кротовью маску. Такие маски выдавали всем летчикам, но мы не любили их носить - меховая шкурка на подкладке с прорезями для глаз и рта, - как на карнавале.
      Чтобы отослать меня погреться, Дронов выдумывал разные уловки, но потом смирился, и дело у нас пошло быстрее.
      Удивительный народ авиационные механики! Как правило, это большие мастера своего дела, или, как сейчас говорят, мастера золотые руки. Они могут ни спать, ни есть, пока самолет не будет в полной готовности, а потом, сдав его летчику для полета, не уйдут с аэродрома и терпеливо будут ждать его возвращения.
      Вот он начнет прибирать на стоянке - свернет чехлы, перенесет с места на место тормозные колодки, потом просто закурит, чтобы не так долго тянулось время ожидания. А сам то и дело поглядывает в небо: не летит ли?.. Приближение своего самолета механик узнает издалека - по гулу мотора, только ему одному известному. И тогда он побежит его встречать! Счастлив, очень счастлив этот скромный трудяга аэродромов, когда летчик вернется на землю жив и невредим. Ну, а если не вернется летчик с задания, то горю техника нет предела...
      Нет, я бы, пожалуй не смогла быть механиком самолета. Не хватило бы сил ждать. Особенно в войну, когда проходят все сроки возвращения, когда надежда остается разве на чудо, а механик все ждет, все всматривается в небо, прислушивается, надеется...
      В тот раз мы вернулись с Дроновым в эскадрилью, и он показал своим товарищам пробоины, которые ему пришлось заклеить на морозе.
      - Восемьдесят семь пробоин насчитал, а у Аннушки и генерала ни царапины! Вот, что значит хвостовой номер "чертова дюжина" посмеивался Дронов. Но я-то уж знала: кроме всяких цифр, кроме везения в тех полетах меня надежно охраняли руки механика самолета.
      А вот еще говорят - судьба. Лично я верю в судьбу. Если ею еще и управлять.
      В общем, как говорится, все обошлось благополучно. Разве что пальцы рук да щеки пообморозили. Но кто на это обращал внимание в то фронтовое время... Пустячок, о котором и вспоминать -то не стоит. Вот только командующий артиллерией не смог забыть ту ночь в степи. И характер мой запомнил. Короче, как прилетел в штаб фронта, так сразу заявил начальнику связи Королеву :
      - Егорову я заберу к себе. Мне в корректировочную авиацию нужны боевые летчики...
      Когда об этом узнали в эскадрилье, летчики стали меня вразумлять:
      - Ты что, с ума сошла? - горячо говорили ребята. - Ты же пилот, живой человек, а не резиновый аэростат. Тебе летать надо, а не висеть мишенью над передовой.
      - Это верно, мишенью служить не особенно приятно. Но ведь, честое слово, чем мы на своем У-2 днем не мишень для истребителей противника, да и надоело воздушным извозчиком быть... Воевать по-настоящему хочется. Корректировщики хоть помогают нащупать врага и уничтожить его, а мы что? Уж если переходить в другой род авиации, то я бы предпочла быть летчиком-штурмовиком. Корректировать артиллерию - не моя судьба...
      "Катюши"
      Задания, задания. Кажется, нет им конца.
      - Егорова, летите на розыск "Катюш"!
      И опять:
      - Есть, лететь!
      "Катюши" только что появились на нашем фронте. Дали мне примерный район, сказали, что это большие грузовые автомашины с установкой для реактивных снарядов. Сверху зачехлены. Еще приказали передать генералу Пушкину, командиру корпуса, совершенно секретный пакет.
      Помню, стояла оттепель. В районе нашего аэродрома лил дождь, видимость меньше некуда - метров сто. Когда отлетела от аэродрома, повалил мокрый снег, затем туман закрыл все вокруг - ни зги не видно. Решила я тогда набрать высоту: может, там посветлее, чем у земли. Высотомер показывает уже 900 метров. Здесь туман стал пореже. Но что такое?.. Самолет начало лихорадить. Он затрясся всеми расчалками, задрожал. Глянула я за борт, а плоскости, фюзеляж машины, даже винт ее покрылись ровной ледяной коркой. Мотор-то работает, все рули исправны, а самолет не слушается их, проваливается вниз. Отдала я ручку управления полностью от себя, чтобы быстрее потерять высоту, и вот какое-то чутье подсказало, что земля уже близко, где-то совсем рядом. Но что там подо мной? Дом, лес, река, овраг или еще что?.. Выключила мотор, потихоньку тяну ручку на себя... Удар! Самолет коснулся земли, и понесло, понесло куда-то. Всячески стараюсь притормозить, остановить движение: на У-2 нет тормозов действую рулем поворота.
      Наконец, остановился. Тихо так стало. И в двух шагах ничего не видно туман. Отойти от самолета боюсь - потеряешься. Пришлось ждать, пока туман не рассеялся. За это время очистила самолет ото льда, определила по времени и скорости полета местонахождение. И вот, когда просветлело, перед самым носом самолета вижу большой стог соломы. Как не врезалась в него?..
      Корпус генерала Пушкина с "катюшами" в тот раз я все-таки нашла. Но, возвращаясь обратно, опять попала в сильный снегопад. Машину посадила в кромешной мгле - не видно было даже стоянки самолетов, так что после приземления порулила на авось. Хорошо, механик Дронов услышал "голос" своего самолета и побежал навстречу.
      Командир эскадрильи долго меня отчитывал тогда: "Жить надоело!.." А летчики хмуро молчали: оказывается, все они вернулись с полпути, не выполнив задания. За этот полет начальник связи Южного фронта генерал Королев объявил мне благодарность, а политотдел преподнес подарок - посылку.
      И чего только в ней не было! Но самое интересное, что сверху в посылке лежал кисет для табака. "Дорогому бойцу от Маруси Кудрявцевой - на память" было вышито на кисете, а внутри его лежало письмо с фотографией миловидной девушки. В письме Маруся просила, чтобы молодой боец крепче бил фашистов и скорее с победой возвращался домой. Под кисетом аккуратно разложены табак в пачках, бутылка водки, вдетая в шерстяные носки и обернутая полотенцем с красивой вышивкой, мешочек с сухофруктами. На самом дне ящика лежала ученическая тетрадь в косую линеечку и десяток конвертов. Половина из них была с адресом: город Мары Туркменской ССР, Марии Кудрявцевой. Кисет, табак и водку я отдала механику своего самолета, полотенце - хозяйке дома, где жила, шерстяные носки и сухофрукты взяла себе.
      Фотографию, тетрадь и конверты я решила отдать Виктору Кравцову - статному кубанскому казаку, от роду двадцати двух лет. Помню, в каком бы селении мы ни стояли, все местные девчата не сводили с него глаз, а казак никого не замечал, а может, так только вид делал, что все ему безразличны.
      - Виктор, - обратилась я к Кравцову, - посмотри-ка на фото, какая славная девушка. Напиши ей, пожалуйста, письмо вместо меня. Порадуй, что посылка попала по назначению - молодому бойцу, да еще летчику.
      - Вот еще выдумала, - буркнул он, но конверты и тетрадь взял...
      Наступил день Красной Армии. Наша эскадрилья собралась на праздничное собрание, и начальник штаба Листаревич торжественно зачитал от имени Президиума Верховного Совета СССР Указ: лейтенант Спирин награжден орденом Красной Звезды, младший лейтенант Егорова - орденом Красного Знамени...
      Я только что прилетела с задания и, немного опоздав, сидела позади всех. В ушах еще шумело от работавшего мотора, и я толком не расслышала, кого наградили. Но меня обступили все, поздравляют с орденом, а я стою и не верю: за что же меня-то ?
      На фронт я, можно сказать, попала благодаря воле случая. Задания все, какие поручали, выполняла, как и положено солдату, от души, хотя зачастую, признаться, мне было трудно. Но я старалась. Почему - то вспомнился приказ на разведку дорог - узнать, чьи там войска на марше: наши или гитлеровские? Нельзя сказать, что слишком большое удовольствие лететь днем, на беззащитном самолете, единственное оружие которого - наган у пилота!.. Все знали, что фашистские асы гонялись за нашими самолетами. "Мессершмитту" сбить У-2 не составляло большого труда, а вот награду они получали такую же, как и за сбитый боевой самолет...
      - Товарищ командир, что с вами? Вам плохо? - слышу голос механика Дронова. - На вас лица нет...
      - Все хорошо, а что?
      - Вас в президиум приглашают.
      Орден мне вручил член Военного совета фронта Леонид Романович Корниец, тот самый, который помогал мне мимикой и жестами докладывать о расположении кавалерийских корпусов Пархоменко и Гречко не ему, а командующему фронтом.
      Хулиган на дороге
      В мае 1942 года началось наступление войск Юго-Западного фронта на харьковском направлении. Мы, летчики эскадрильи связи штаба Южного фронта, всегда были в курсе боевых событий. Перед вылетом нам сообщалась обстановка на фронтах, а мы, летая в ту или другую армию, корпус, дивизию, уточняли ее.