- Перед кем он извиняется, если еще не знает жива я или погибла...
      Мне было больно и обидно. Подумалось - что же это за командир? И, наконец, мужчина ли он, если бросает женщину на смерть...
      Ворюга
      Нередко нам приходилось летать в штаб Юго-Западного фронта, который располагался в то время в Харькове. На Харьковском аэродроме была полная неразбериха. Одни самолеты садились, другие взлетали. По стоянке бродило много "безлошадных" летчиков, потерявших свои машины в боях, а то и без боев - мало ли побили наших машин прямо на аэродромах!..
      Летчик Спирин прилетел в Харьков в штаб фронта с секретной почтой. Когда вернулся после сдачи пакетов, самолета на стоянке не было. Обегал он весь аэродром вдоль и поперек, а У-2 с хвостовым номером семь исчез. Спирин сообщил о своем горе в эскадрилью, и вот комэск послал меня со штурманом Иркутским на розыски пропавшего самолета. Мы облетели все аэродромы и посадочные площадки Южного и Юго-Западного фронтов, но самолета не нашли. Помню, прилетели на аэродром в город Чугуев голодные, злые. Решили разживиться какой-либо едой. Все эвакуируются, то и дело вражеский налет и бомбежка. На аэродроме в столовой без аттестата (а у нас его не было) хлеба даже не дали. Иркутский побежал по начальству, а я вернулась к самолету и, вижу, сидит в моей кабине майор, кричит: "Контакт", а другой тянет руками за винт, и, отбегая в сторону, вторит: "Есть контакт". Я обомлела, а потом вскочила на плоскость своего самолета и давай лупить кулаками майора, сидящего в кабине.
      - Ворюга! Ворюга! Как не стыдно! - кричала я, а он повернулся ко мне лицом и так спокойно говорит: - Ну, что кричишь, как на базаре. Сказала бы по-человечески, что это твой самолет - мы уйдем искать другой "ничейный". А то раскричалась тут, еще и дерется... - Вылез он из кабины и пошел широкими шагами прочь от стоянки, а за ним посеменил второй майор. Мне почему-то стало жаль их...
      В ходе отступления мы часто перебазировались, меняли площадки, выбирая около какого-нибудь леска или деревушки. Наши стоянки то и дело обстреливали, бомбили. Но, несмотря на трудности и лишения, связанные с отступлением, моральный дух эскадрильи майора Булкина оставался высоким.
      - Полетите и посмотрите, чьи войска движутся по дорогам в этом районе, как-то приказал мне комэск и сделал отметку на карте.
      Лететь днем на самолете из перкали да фанеры, когда и из простой винтовки могут сбить, не очень-то приятно. Однако приказ...
      Войска на марше оказались нашими. Догадываюсь - выходят из окружения. Истощенные и измотанные, они несут на себе раненых, оружие. Увидев краснозвездный самолет, машут руками, пилотками, касками. Но что это? На колонну пикируют четыре "мессершмитта"! Впервые вижу я трассирующую нить огня. Бойцы попадали. Кое-кто побежал в сторону от дороги. Сделав несколько атак по колонне, фашисты набросились на мой самолет. Выручили меня тогда лесок и речка, петлявшая среди деревьев. Едва не касаясь колесами воды, я выписывала все ее изгибы, повороты. Маневр удался - немцы отстали.
      Вернулась на аэродром, села, зарулила на стоянку. Механник Дронов, как всегда встретил восторженно, хотя почти после каждого моего вылета ему приходилось много заделывать пробоин, ремонтировать самолет и мотор, но он всегда ухитрялся подготовить к следующему вылету.
      В нашей эскадрильи много было москвичей, да и немудрено, ведь она формировалась в Люберцах. Каждое утро нашим первым вопросом к радистам был:
      - Ребята, что в столице?
      Тяжело приходилось Москве. Наступили грозные дни. Воздушные тревоги объявлялись почти каждую ночь. Враг стоял у ворот. Но мужественно встречали москвичи надвигающуюся опасность. В добровольческие дивизии народного ополчения шли люди самых мирных профессий - повара и ученые, служащие и сталевары, артисты, инженеры и кондитеры. Они не обладали военными навыками, но силы их удесятеряла горячая любовь к своему родному городу и жгучая ненависть к тем, кто решил поработить его. Москва поднималась на бой, Москва превращалась в крепость.
      Метростроевцы
      "Как там наши, метростроевские?" - все чаще думала я. А метростроевцы тоже брали в руки оружие, шли на рубежи обороны. Но и в тоннелях не прекращался рабочий гул. Мужчины, получив винтовки, передавали женщинам и подросткам отбойные молотки. Позже я узнала о судьбах многих своих друзей. Разных судьбах...
      С гордостью расскажут мне о том, что двадцать семь воспитанников метростроевского аэроклуба получили за воинскую доблесть звание Героя Советского Союза, что с орденами и медалями вернулись в родные коллективы многие первопроходцы Метростроя, что под стать ратной славе была в годы войны и трудовая слава строителей подземных магистралей. Поведают подруги и о горестях своих. Война без горя не бывает.
      Рая Волкова, учлет аэроклуба, боевая девчонка, заводила комсомольских дел, не смогла поехать на фронт, ждала ребенка. Проводила мужа в действующую армию, а сама поехала к матери. На маленьком полустанке, где-то под Камышином, родила до срока двух девочек. Санитарка роддома купила ей на толкучке простыню, и они вместе разрезали ее на пеленки. Когда детей принесли кормить, Рая обвела карандашом на бумаге четыре крошечные ручонки и послала листок мужу на фронт: "Леша, в твоем полку прибыло". Ответил Леша: "Я знаю, у тебя хватит заботы и ласки на двоих, я вернусь скоро... "
      Он не вернулся. Погиб в августе 1941 года под Смоленском в воздушном бою. Рая держала на руках обеих девочек, когда принесли похоронку, и не выронила их, нет, донесла до кровати, положила, потом лишь приняла бумагу. Слез не было. Только жгло в груди, и от нестерпимого этого жара перегорело молоко. Девочки кричали по ночам. Через месяц умерла Галочка. Маленький гробик стоял на простом струганном столе посреди избы, и Рае все казалось, что он большой и в нем двое: дочка и муж. В гробик она положила и Лешину карточку. На могиле так и написала: "Родионовы". Написала и залилась слезами...
      Сколько их было в первый год войны соленых материнских и вдовьих слез. Собери их тогда в один поток, и смыл бы он фашистскую нечисть. Но в первую военную зиму довелось советским людям изведать и первые слезы радости. На всю жизнь запомнила я, как ворвался в штаб эскадрильи молодой радист и крикнул с порога:
      - Ребята! Разбили немцев под Москвой!
      Закружились летчики тогда в каком-то фантастическом танце. Потом буйствовало веселье во всех подразделениях. Все смеялись, пели, обнимались, а в глазах сверкали бусинки слез... Хороших, добрых слез... Да и как же было не радоваться первой большой победе Красной Армии над фашистскими захватчиками, вероломно нападавшими на нашу Родину, а перед этим почти безнаказанно прошагавшими всю Европу!
      В 1939 году фашистская Германия напала на Польшу. В 1940 году оккупировала Данию, Норвегию, Бельгию, Голландию, Чехословакию, Австрию, Францию. Вместе с фашистской Италией захватила Грецию и Югославию. И вот, наконец, фашисты споткнулись. Победа под Москвой имела не только военное, но и огромное морально-политическое значение, настроение у всех поднялось.
      Восторженное письмо по поводу этой победы я получила с Метростроя. Писала мне Соня Киеня. В конце письма была горестная приписка: "Ты помнишь, Аня, Колю Феноменова - проходчика с тринадцатой шахты? Ну, того, который, помнишь, на метростроевском вечере в Колонном зале Дома Союзов покорил всех акробатическим этюдом? Его тогда вызывали на "бис" раз пять. Да помнишь ты его наверняка! Он еще ездил с нами прыгал с парашютом. Так вот на него, как на проходчика, была броня- он в начале войны работал в тоннеле под Москвой-рекой. Но пришел Феноменов в райвоенкомат, положил на стол военкома военный билет и броню, освобождавшую его от призыва, как очень нужного для Метростроя работника, и не ушел из военкомата до тех пор, пока не добился направления в действующую армию - защищать Москву... "
      С письмом Соня прислала мне и вырезку из газеты о нашем Николае, в которого мы все, девчонки-метростроевки, были немного влюблены. Листок этот у меня сохранился. Вот он:
      "В ночь на 7 ноября 1941 года сержант Феноменов с небольшой группой бойцов перешел линию фронта в районе Наро-Фоминска и уничтожил мост. За успешно выполненное задание Феноменов был награжден орденом Красной Звезды. Во многих боях участвовал метростроевец, защищая Москву от фашистского нашествия. И вот, преследуя под Москвой гитлеровцев, дивизия, в которой сражался Феноменов, вышла на реку Угру. Командование поручило командиру взвода гвардии старшему сержанту Феноменову пересечь линию фронта и блокировать дзоты, которые мешали продвижению наших войск. Шел снег, бушевала пурга, и под ее прикрытием бойцы во главе с отважным старшим сержантом добрались благополучно до дзотов и забросали их гранатами и минировали пути подвоза боеприпасов. Фашисты открыли по смельчакам ураганный огонь.
      Яркая вспышка ослепила сержанта. Руки точно обожгло, чем-то горячим ударило в лицо, и он упал. Наступил полный мрак. Николай попытался опереться на руки. Но ни пальцев, ни ладоней у него не было. Собрав все силы, пополз. Кружилась голова, в глазах темнело, он полз и полз, почему-то твердя про себя услышанное от кого -то или прочитанное где-то: "В движении - жизнь!"
      Он полз до тех пор, пока ясно не услышал русскую речь: "Кто ползет?.." ... Много-много лет спустя я узнала о дальнейшей судьбе Николая Алексеевича Феноменова. Академик Филатов семь месяцев боролся за сохранение зрения старшему сержанту. Николай помогал ему своим оптимизмом, верой в выздоровление. И они победили. Один глаз был сохранен.
      Затем Феноменов еще полтора года находился в ортопедическом госпитале. Расчленив локтевую и лучевую кости, использовав остатки мышц, профессор Берлинер создал двухпалые культи. Короткие, с двумя пальцами вместо пяти, без суставов, без сгибов. Профессор считал, что со временем больной сможет этими двумя пальцами удерживать предметы домашнего обихода, обслуживать себя: ведь ему пожизненно дали первую группу инвалидности. Но Феноменов решил работать...
      На станции Луговая, в тридцати километрах от Москвы, Николай расчистил участок и посадил сад. В сарае он установил верстак, тиски и стал овладевать слесарными инструментами. Овладел и в 1950 году поступил слесарем в механический цех одной из шахт Метростроя. Более двух лет проработал Феноменов слесарем, а затем решил учиться - поступил в техникум Метростроя. Окончил он его с отличием и вернулся в родной коллектив уже на должность механика участка. В строительстве многих подземных дворцов участвовал бывший сержант. За ударный труд его награждают орденом Трудового Красного Знамени. Потом Николай Алексеевич Феноменов - наставник метростроевской молодежи, был отмечен высоким званием Героя Социалистического Труда. В 1987 году Феноменова не стало. Продолжает его дело сын...
      Встретимся после победы
      После захвата Мариуполя и Таганрога фашисты на нашем южном фронте перешли в наступление. Мы летали тогда по несколько раз в день в штаб армии, в дивизии. Гитлеровцы нацелились выйти в район Шахты, а оттуда к Новочеркасску, Ростову. И им удалось потеснить наши войска до Новочеркасска. Но затем войска армии Харитонова не дали врагу продвинуться ни на метр - стояли насмерть.
      Гитлеровцы, оставив надежду на захват Ростова с севера и северо-востока, где их остановила наша 9-я армия, решили нанести фронтальный удар прямо по Ростову. 21 ноября фашисты захватили Ростов. В тот день мы перелетели на площадку шахты Лотикова у города Ворошиловска. Ночью посыльный разбудил летчика П.И.Грищенко и штурмана И.И.Иркутского. В штабе эскадрильи им дали задание лететь в 37-ю армию с совершенно секретным пакетом (очевидно, намечалась какая-то операция сил фронта и армии - так подумали тогда мы ).
      Осенью ночи темные, особенно на юге. Самолет совершенно не был приспособлен для ночных полетов. Несмотря на это, летчики нормально пролетели маршрут и опознали населенный пункт, где располагался штаб 37-й армии генерала А.И.Лопатина. Сделали несколько кругов над станцией, но никаких признаков о месте посадки - хотя бы зажженным фонарем.
      Но сколько не крутись, а пакет приказано вручить во что бы то ни стало, поэтому Грищенко убрал газ, выключил зажигание и стал планировать. Пролетели над домиком, над чем-то еще темным и, наконец, самолет колесами коснулся земли и побежал. Только летчики хотели вздохнуть облегченно, вдруг машина вначале резко пошла вниз, затем как бы в горку и врезалась во что-то. Грищенко первый пришел в себя, спросил Иркутского:
      - Ты жив, Иван ?
      - Жив, только рука что-то болит.
      - А у меня ногу зажало, никак не вытащу.
      С трудом, наконец, они выбрались из разбитого самолета и пошли искать штаб армии. В станице, по-прежнему, было темно и тихо, ни одна даже собака не залаяла.
      Но вот нашли штаб, передали пакет и рассказали о посадке. Потом летчиков отвели в дом, где на полу, на соломе, лежали раненные. Среди раненных была молодая девушка-санинструктор, раненная в ягодицу. Она умирала...
      Утром начальник связи армии полковник Боборыкин приказал сжечь разбитый самолет, а летчиков отправить к медикам. У Грищенко сильно была ободрана нога, а у Иркутского на руке переломало пальцы. За тот полет их не ругали, но и не наградили.
      Наши войска начали наступление. И вот уже очищен от немецко-фашистских захватчиков Ростов. Попытка противника закрепиться на заранее подготовленных рубежах была сорвана, и войска Красной Армии продолжали теснить гитлеровцев на запад, к Минску.
      Эскадрилья Булкина перебазировалась в хутор Филиппенко, а штаб фронта - в городок Каменск на Северском Донце. Здесь я получила письмо от мамы - первое с начала войны. Очень обрадовалась ему: все эти месяцы с боязнью думала, что мои родные могли оказаться в оккупации. Мама писала, что фашисты были только очень близко от нашего Кувшиновского района. Город Калинин Красная Армия освободила 16 декабря. Торжок не был под немцами, но они его весь порушили. Сколько было церквей, соборов древних - все с землей сровняли антихристы.
      Далее мама сообщала, что недалеко от нашей деревни был штаб Конева и у нее квартировали его командиры. Уж очень славные, добрые. Согрею, пишет, самовар, заварю из разных трав чаю, они сахарку раздобудут, и вот все вместе пьем этот чай, а они мне и рассказывают о всяких новостях на разных фронтах. Я-то все о тебе расспрашивала, показывала им твое письмо с полевой почты. А они: "Жива ваша дочь, Степанида Васильевна, жива. На том участке фронта, где она сейчас, затишье." Может быть, они мне и неправду говорили, но уж очень убедительно и вежливо так. Ты, дочушка, обо мне не беспокойся. У меня все хорошо, только вот о вас, своих детях и внуках изболелось сердце. От Егорушки давно нет весточки, с самого начала войны, как прислал письмецо о том, что идет бить врага, так и все. Костя воюет где-то на Южном фронте, Колюшку тяжело ранило и он сейчас в госпитале, Зина - в блокадном Ленинграде мастером на заводе "Красный гвоздильщик". На внука Ванюшу пришла похоронная. Мария от горя стала такая, что краше в гроб кладут. Об Алексее ничего не знаю, как прислал перед войной письмо из Дрогобыча, в котором сообщил о рождении дочки Лили, так и все. Вася из Норильска все пишет прошения с просьбой отправить его на фронт, но никто ему не отвечает. Как ты-то, дочушка? -спрашивает мама. - Береги себя, одевайся потеплее. Я тебе варежки связала с двумя пальцами, чтобы удобнее было стрелять.
      В письме мама молила Бога о том, чтобы мы, ее дети, остались живы, а Красная Армия набрала бы побольше силы да очистила землю русскую от супостатов...
      Письма на фронт приходили в основном бодрящие. Писали, что у них все хорошо, что всем обеспечены, что работают с отдачей всех сил на победу над злейшим врагом человечества - фашизмом, и чтобы о них не беспокоились и скорее с победой возвращались домой. В письмах с фронта сообщалось самое главное жив, здоров, бью фашистов. Это была святая и праведная ложь...
      Получила я письма и от Виктора с Северо-Западного фронта. Виктор писал, что летает на "маленьких" (так мы звали в войну истребители), что на его счету девять сбитых фашистских самолетов, что он награжден орденом Красного Знамени и двумя - Красной Звезды. "Когда встретимся, Аня ? - спрашивал Виктор, и сам же отвечал: - После Победы"...
      Желторотик
      Зимняя компания сорок второго года развеяла миф о непобедимости гитлеровских вояк. Но не все удалось тогда. Враг еще был очень силен и наши главные планы сбылись позже. Но непреходящая ценность первых успехов в том, что они воодушевляли бойцов, вселяли в нас дух веры в победу. Этот дух характерен был в те дни и для воинов нашего Южного фронта. Совместно с войсками Юго-Западного они прорвали оборону противника на участке Балаклея и образовали барвенковский выступ. Каждый солдат фронта переживал и за успех лихого рейда по тылам немцев двух кавалерийских корпусов Пархоменко и Гречко. В зимнюю стужу, в гололед они своими смелыми неожиданными налетами наводили панику в стане гитлеровцев. В штаб фронта летело по радио одно ободряющее донесение за другим. Но вдруг эфир замолчал. Командующему требовалось точно знать, в каком направлении могли продвинуться корпуса после того, как от них поступило последнее радиосообщение. Командование понимало, что измотанные жаркими схватками, бессонными ночами конники нуждаются в отдыхе. Их нужно вернуть, но как это сделать, если эфир молчит?
      - Пошлем У-2, - предложил начальник связи Южного фронта, генерал Королев.
      - У-2? - переспросил командующий, - и невольно глянул в окно: за мутноватыми стеклами бесновалась круговерть. А кто сумеет выполнить задание в такую погоду?
      - Летчики эскадрильи связи...
      В один из февральских дней, когда метелица намела сугробы снега на улицах хутора Филиппенко, меня вызвали в штаб эскадрильи. Там рассказали об обстановке на нашем участке фронта, дали задание лететь в район Барвенково, где предстояло разыскать кавалерийские корпуса Пархомеко и Гречко и передать пакет с грифом "Совершенно секретно". До Барвенково со мной должен был лететь начальник связи Южного фронта, а дальше - действовать самостоятельно.
      ... Злой ветер трепал машину. Мотор трясся как в лихорадке. Вой метели порой заглушал его. И все бы это ничего. Но вот как пробиться через сплошную снежную завесу? Она бесконечна. Она поглотила маленький самолет и цепко держит в своих объятиях. Снег залепляет очки, сильно бьет в лицо. Видимости практически нет. Тут уже надежда на интуицию и на опыт. Но бывают моменты, когда и эти надежные друзья летчика бессильны. Такой момент переживала и я в тот день.
      Но вот, наконец, и Барвенково. Я высадила генерала недалеко от железнодорожной станции и полетела дальше. Генерал, вылезая из кабины, наклонился ко мне, посмотрел печальными глазами и поцеловал мою голову в шлеме...
      Снег все густел, буран усиливался. В кабине самолета я чувствовала себя, как в гондоле качелей. Все это, вместе взятое, привело к тому, что ориентироваться в полете стало невозможно. Что делать? Возвращаться? Нет, я не имела права на такое решение: приказано лететь и во что бы то ни стало найти кавалеристов... Найти - значит спасти многие тысячи жизней... И я, заметив где-либо лишь намек на жилье, сажала свой У-2, чтобы узнать, наши там или враги. Каждый раз приходилось совершать посадку в условиях крайней непогоды. Летчики знают, что это такое. Трижды я приземлялась и трижды взлетала наперекор ветрам и снегопаду. Летела очень низко, разглядывая каждую балочку, каждый овраг. В одном из хуторов заметила танки, но не успела рассмотреть, чьи же они, как по мне открыли стрельбу. Однако обошлось - спасла метель. И чем бы кончился этот мой полет, неизвестно - не заметь я в одной из балок лошадей. "Это свои", - мелькнула догадка. Пошла на посадку. Только села - подбежали два бойца в кавалерийской форме. Значит не ошиблась.
      - Какой корпус? - спросила их.
      - Первый, Пархоменко.
      - Я из штаба фронта. Кто здесь из командиров?
      - Начальник разведки.
      Навстречу мне уже шел командир в маскировочном халате. Он назвался начальником разведки 1-го кавалерийского корпуса генерала Пархоменко и тут же рассказал мне сложившуюся обстановку, а я еле заметными штрихами отметила на своей полетной карте месторасположение частей 1-го и 5-го корпусов.
      - Молодец ты, пилот! Ишь в какой день разыскал.
      - Давай пакет, я передам комкору.
      - Нет. Я должна лично вручить.
      - Почему должна? - разведчик после небольшой паузы рассмеялся громко и раскатисто. - Я принял тебя за летчика, а ты летчица. Может проводить?..
      - Нет. Я сама.
      - Ну, повнимательнее, - предупредил он. - Придется ползти метров сто. Вон - до того сарая. В обход по оврагу далеко, да и небезопасно: на немцев можно напороться...
      Наконец, пакет передан в руки смертельно уставшему генералу. Он глянул на приказ и крепко выругался, не подозревая, что перед ним в летном комбинезоне, унтах и шлеме женщина. Где-то совсем рядом разорвался снаряд, за ним другой. Сотрясая землю, разрывы подняли столбы снежной пыли. Над головами со свистом полетели осколки, а генерал продолжал стоять в глубоком раздумье. Затем, обращаясь ко мне, решительно сказал:
      - Давай так. Махни к Гречко, в пятый корпус, отвези ему мое письмо и лети в штаб фронта - привези нам рацию. Повоюем еще маленько здесь...
      - Не успеваю засветло, товарищ генерал, а самолет для ночных полетов не приспособлен.
      Тут последовала очередная ругань в адрес тыловиков, которые отстали от корпуса: людям и коням есть нечего. А еще рация не работает, а вчера послал в Барвенково подводу - и она пропала...
      Генерал в отчаянии махнул рукой и вдруг спросил:
      - А ты что простудился что ли, голос-то у тебя какой-то слабый?
      - Да нет ответила я, взяла конверт из его рук и спросила: -А что передать в штаб фронта?
      - Що передаты? - не разжимая зубов, проговорил генерал. Насмехаешься, желторотик? Бачь, який огонь накликал своим "кукурузником"! Останешься туточки з намы...
      - Но вы приказали передать письмо в пятый корпус. Разрешите выполнить приказание?
      - Улетай!..
      Отыскать 5-й корпус Гречко не составляло труда, так как мне уже было известно его расположение от начальника разведки 1-го корпуса. Посадила я самолет почти посреди хутора, передала конверт и тут же улетела. На аэродром вернулась ночью.
      ... Кружу, знаю, что точно прилетела, но садиться остерегаюсь - как бы самолет не поломать. А темень на земле непроглядная. Хоть бы кто догадался спичку зажечь или закурить. Наконец, увидела огонек и пошла на посадку. Приземлилась благополучно, а тут и механик подоспел - помог мне самолетную стоянку разыскать. Дронов, как всегда, ждал меня, не уходил с аэродрома. Это он, едва заслышав рокот мотора, поспешил на поле с паяльной лампой. Ее-то огонек я и увидела с воздуха.
      Промерзшая до костей, смертельно уставшая, я тенью вошла на КП, чтобы доложить командиру эскадрильи о выполненном задании. Он молча выслушал меня, молча подошел к телефонисту, приказал соединить его со штабом фронта.
      - Разрешите идти спать?
      - Разрешаю! - Булкин небрежно махнул рукой. Мне было обидно. Миновав столовую, я направилась в дом, где квартировала. Несмотря на поздний вечер, хозяйка не спала. Увидела она меня в таком состоянии, засуетилась, запричитала:
      - Да где же ты так умаялась, родненькая? Попей, на молочка топленого. Согрейся, милая... - Она не могла стащить намокшие унты и комбинезон, подала теплые валенки. - А, может, на печь желаешь? Натоплена...
      - На печь, - вяло согласилась я.
      Хозяйка, ну точь-в-точь, как моя мама. Видимо, все мамы чем-то похожи друг на друга. Каждый раз, когда я возвращалась к ней в хату на ночлег, она усаживала за стол и начинала угощать украинским борщом и наивкуснейшими солеными помидорами. Бывало, поставит все на стол, сама сядет по другую сторону стола и начнет рассказывать уже в который раз о трех своих сыночках, воевавших где-то на Севере. Она вспоминала, как трудно ей было растить их после смерти мужа, жалела, что не успели сыновья жениться и оставить ей внучат - началась война. При этом моя хозяйка горько вздыхала, утирая концом фартука слезы, бегущие по щекам и все потчевала меня:
      - Ешь, доченька, ешь. Вот и моих сыночков, может, кто пожалеет, накормит чья-то мать. А, может, и твоя!
      После выпитого горячего молока я согрелась на печи и задремала. К полуночи в дверь постучали. Хозяйка, ворча, сбросила крючок и впустила в дом человека в армейском полушубке.
      - Где Егорова? - спросил он.
      Я узнала голос Листаревича и отозвалась:
      - Я здесь товарищ старший лейтенант, на печке!
      - Как ни жаль, а придется с теплом расстаться. В штаб фронта вызывают. Я пошел за машиной...
      - Не пущу, -запричитала моя благодетельница. - Виданное ли дело, чтобы девчонку так мытарили! Не успела обсохнуть, отогреться, а ее опять будят. Нет парня поднять ночью- все ее да ее...
      Я спрыгнула с печи, быстро оделась, взяла наган, засунула в голенище унта карту и только вышли мы на крыльцо, как подъехала машина.
      Бисов хлопец
      Начальник штаба эскадрильи старший лейтенант Листаревич ловко открыл дверку "пикапа" и виновато сказал:
      - Извини, Аннушка, что не дали тебе отдохнуть. Срочно вызывают в штаб фронта для доклада о кавалерийских корпусах, которые ты сегодня разыскала.
      Листаревич, по натуре человек очень жизнерадостный, веселый, любит пошутить, посмеяться, но в последние дни его как подменили. Он узнал о новых зверствах фашистов в его родной Белоруссии, на Гомельщине, а там ведь отчий дом, старенькие мать-учительница, отец-связист. Тяжко на душе у Константина Семеновича, но он и виду не подает. Стал, кажется, еще более энергичен, работает с удесятеренной силой. Эскадрилья наша, хотя и предназначалась для связи, но выполняла кроме связи разведку в прифронтовой полосе, розыск частей, соединений, о которых не было сведений в штабе фронта.
      Начальнику штаба приходится часто оставаться за командира эскадрильи. Он с удовольствием сам бы полетел на задание - ему полеты больше по душе, чем штабная работа, - ведь он в прошлом летчик - истребитель, летал на И-16. Но подвело зрение...
      У Листаревича большое хозяйство: и инженерная служба, и ПАРМ (полевые авиационные ремонтные мастерские), и техническое снабжение, и продовольственно - материальное. Начальник штаба везде успевает. Находит время и с нами, летчиками и штурманами, побеседовать. Спросить, в чем нуждаешься или просто, бывало, перед вылетом скажет, улыбаясь: "Ни пуха, ни пера!"..
      В Каменск-Шахтинский, где располагался штаб Южного фронта, мы с Листаревичем приехали за полночь, и тут же дежурный ввел меня в ярко освещенную комнату. Я увидела группу генералов вокруг большого стола с картой и растерянно остановилась, не зная, кому докладывать.
      - Вы летали на поиски кавалерийских корпусов? - наконец, спросил меня кто-то.
      - Да, я летала.
      - Покажите на карте, где находятся конники Пархоменко и Гречко.
      Я приблизилась к столу - благо два командира услужливо уступили мне место. Но, к огорчению своему, я не запомнила всех населенных пунктов, где расположились кавалеристы и, волнуясь, долго водила пальцем по испещренной цветными карандашами оперативной карте. И все же район найти не могла.
      - Разрешите показать на своей? - робко попросила я, зная, что там все точно помечено, и вытащила из-за голенища унта свою старенькую крупномасштабную, с проложенными вдоль и поперек курсами, но понятную мне полетную карту. Все рассмеялись раскатисто и дружелюбно, и мне стало легко напряженность исчезла.
      - Вот здесь... - начала я доклад.
      Вопросы сыпались один за другим. Я четко отвечала. Кто спрашивал, я не успела заметить, но сама обращалась все время лишь к одному генералу. Его доброе широкое лицо с красивыми пышными усами притягивало. Он, улыбаясь, показывал мне из-за спины другого генерала большим пальцем: дескать, к нему обращайся - он здесь старший. Но меня, как магнитом, уводило и я, докладывая, опять обращалась к усатому с ласковыми глазами генералу. Когда все показала и рассказала, меня, поблагодарив, отпустили. Выйдя из комнаты, я столкнулась с начальником связи фронта. Тот поинтересовался:
      - Ну как?
      - Все доложила, товарищ генерал.
      - Добро... - Королев чуть помедлил, и я, воспользовавшись паузой, решила все же выяснить, кто это мне улыбался.
      Товарищ генерал, а командующий-тот, что, с усами?
      - Нет, это член Военного Совета генерал Корниец. А что, понравился?
      - Да очень...
      Из Каменска мы с Листаревичем вернулись под утро. Не успела я как следует согреться и заснуть, как опять:
      - Придется тебе, Егорова, вновь перелететь за линию фронта, доставить рацию в кавкорпус. Теперь путь знакомый, надеюсь, также успешно справишься, говорил Булкин.
      Оттого, что путь был разведан - он не стал легче. Та же метель, тот же снег, тот же, считай, слепой полет. Правда, зная точное расположение частей, легко было ориентироваться по карте. И все же поплутать мне пришлось изрядно, так как на старом месте кавалеристов не оказалось - скрылись где-то. Потеряв надежду на успешный поиск, я решила посадить самолет и поспрашивать у местных жителей. Села возле небольшого, малоприметного хуторка. Не выключая мотора, побежала через сугробы к ближайшей хате. Постучала в окно замерзшими пальцами, отчего и звук получился каким-то особенно звонким, раскатистым, будто сосульку об сосульку стукнули. Вышел на стук дед в исподней рубахе поверх штанов и в валенках. Древний такой, но крепкий, прямой...
      - Дедушка, здесь наши не проходили?.. - спросила я.
      Старик торопливо перебил:
      - Тикай швыдче, сынок! Немцы тут, вчера в ночи пришлы! - проговорил и рукой показывает куда-то.
      Обернулась я и увидела возле соседней хаты фашистов. Бежать бы сразу, да ноги словно отнялись, стали какими-то ватными, не трогаются с места. Старик выручил, подтолкнул в спину, и уж тут понеслась я к своему спасению, к родному "кукурузнику" . Треск автоматной очереди накатился сзади, я оглянулась и увидела, как рухнул в снег старик в белой рубахе. И так пока я бежала к самолету, он все маячил передо мной, словно признак - этот крепкий, пришедший, казалось, из сказки, человек. но сказки не было. А быль напомнила о себе новой автоматной очередью. Тогда я проворно вскочила в машину и дала газ. Вздрогнул мой У-2 и заскользил на лыжах быстро-быстро по снежному полю. Взлетел он под градом пуль. Не все прошли мимо. Было разбито зеркало на стойке центроплана, болталась перкаль на правой плоскости... Мне стало очень жарко, но почему-то словно от холода стучали зубы... Лишь к исходу дня мне удалось вновь обнаружить стоянку кавалеристов...