- Очнулся я, - продолжал Саша, - и увидел, что лежу на столе, а за стеклом, рядом со мной, ну просто "небесное создание"! Белокурые волосы, голубые глаза, чудный цвет лица и... Больше я ничего не помню. Дальше пошли дороги, госпиталя. Кто была она, моя спасительница?..
      Вот уже и война давно закончилась, я женился, а белокурая полька не выходит у меня из ума. Писатель Наум Мар как-то написал обо мне очерк "Бессмертный лейтенант". Поляки перепечатали его, радио передало: "Кто спас лейтенанта Николаева?" И вот однажды в моей квартире раздался телефонный звонок: "Саша! Это я, Марта. Я в отеле "Белград". Жду тебя... "
      Я сразу догадался, кто эта Марта. Выскочил из дома, а живу я в районе Киевского вокзала, и понесся к гостинице. Летел, не чувствуя под собой ног. Бородинский мост, отель "Белград"... Она меня ждала. Мы обнялись и заплакали. Потом я повез Марту к нам в дом. А там тоже уже ждали - жена, дети, друзья. Мы чествовали Марту. Моя жена сняла свой перстень с красным камнем, и сказала: "Саша, подари от себя Марте. Пусть он напоминает ей, как она спасла тебя, отдав свою кровь... "Я подошел к Марте, надеваю ей перстень на палец, а она не берет. "Почему?" - спрашиваю. - "Меня на границе ваши таможенники не пропустят." - "Пропустят, говорю - обязательно пропустят! Я вот тебе подарю свою книгу стихов, на ней напишу, кто ты есть для меня, пограничники прочтут и пропустят."
      С тем Марта и уехала, пообещав писать. Но что-то долго от нее писем я не получал... Наконец, через полгода пришло и, о ужас! Марта писала, что на границе перстень у нее отобрали. Затем отвели в отдельную комнату, раздели донага и женщина-таможенница все приговаривала: "Какие вы, поляки, странные! Все норовите что-то неположенное увезти... "После этого я долго болела...".
      Прочитав письмо Марты, я не знал даже, что и предпринять. Позвонил Мару в "Литературку". Тот взбесился. Наум Мар человек эмоциональный, тут же позвонил начальнику Управления таможенных перевозок и начал с обещания что скоро перестанет платить партийные взносы... Мару ответили: "Выясним"...
      Через два дня "выяснили". Позвонили мне домой и спросили: "Когда и куда можно привезти вам ваш перстень?" - "Это не мой перстень! - закричал я в бешенстве. - Это перстень полячки. Соизвольте ей вручить с извинениями!.."
      И опять время тянется, а от Марты нет известий, и Управление таможенных перевозок молчит. Наума Мара уже не стало, о нем я сильно горевал.
      Письмо из Польши пришло как-то незаметно, обычно, вместе с газетами и журналами, затерявшись в них. Марта писала, что ее вежливо попросили пожаловать с определенным поездом, к определенному часу в пограничный городок. Ее будут ждать и встречать пограничники. "Я, Саша, - рассказывала Марта, решила не ехать, но меня уговорили домашние. Приезжаю и вижу в окно группу пограничников с цветами - кого-то встречают. Оказалось, меня. Пограничники были польские и советские, а в чинах, Саша, я не разбираюсь. Советские извинились передо мной и вручили мне, как орден, перстень с красным камнем твой, Саша, подарок. Предложили отобедать, но я наотрез отказалась, сказала, что очень спешу домой...".
      Такая вот история. И вот теперь, когда шел телемост "Москва-Варшава", Марта сидела в варшавской студии телевидения среди своих соотечественников и не сводила своего взгляда с Саши и его внучки Ксенечки и, не переставая, крутила на своем пальчике перстенек с красным камнем.
      В конце передачи ведущий спросил Марту :
      - А сколько же вам было лет тогда, когда вы отдавали свою кровь русскому?
      - Двадцать, - ответила Марта и почему-то смутилась.
      "Живым не вериться, что живы"
      А письма ко мне все шли и шли. Теперь уже по другому поводу. Многие из них я сохранила. Вот письмо из Ташкента. Василий Петрович Рябов, преподаватель политехнического института, писал:
      "Прочитал два очерка о вас, дорогая Анна. В "Литературной газете" "Егорушка" и в "Огоньке" - "Штурман полка". Горжусь вами, как русский человек. Вот уже вторую неделю хожу под впечатлением прочитанного о вас, расстроенный и встревоженный воспоминаниями о минувшей войне. Спасибо вам, русские женщины!
      Тяжело было нам на вислинском плацдарме в составе 8-й гвардейской армии. В тот день, когда вас сбили зенитки врага, нам, наземным войскам, было особенно тяжело. Я там, на плацдарме, смотрел на штурмовиков, как на героев. Появление Ил-2 заставляло молчать фрицев, и захлебывались их атаки. Всегда хотелось расцеловать летчиков-штурмовиков, мне казалось, что они необыкновенные герои. Но, оказывается, своим героизмом нас выручали не только мужчины, но и наши милые русские девушки. Я прошел в боях всю войну, имею много орденов, но приклоняюсь перед вами и горжусь вами...".
      Полковник в отставке Константин Ахеллесович Паппа из Белой Церкви рассказывал о себе, о том, что он, артиллерист, участвовал во многих войнах, многое повидал, еще больше пережил. "Я видел ваш последние бой на Магмушеском плацдарме за рекой Вислой, южнее Варшавы, - припомнил артиллерист. - Я тогда не знал, что горящий штурмовик вела женщина. Это был ведущий самолет второй группы. В первой группе тоже подбили ведущего штурмовика, но он сумел посадить его на остров посредине реки Вислы. Ваш же самолет вспыхнул на высоте факелом пошел к земле, к фашистским танкам, и взорвался...
      Прочитав о вас очерк в газете "Правда" - "Жить и побеждать" - я живо вспомнил и представил всю картину боя за плацдарм. На нас с трех сторон шли фашистские танки, хотели сбросить десант. Мы отбивались, но силы были явно не равны. И тут большими группами прилетели наши грозные штурмовики. Атаки немцев были отбиты, и мы удержали плацдарм.
      Я до сих пор не могу представить женщину на таком грозном самолете, как Ил-2. Как хорошо, что вы чудом остались живы!.."
      Нашему 805-му штурмовому авиаполку за время войны довелось сменить три воздушные армии. На Кубани и Тамани мы воевали в составе 4-ой воздушной армии. Командующий ее Герой Советского Союза генерал К.А.Вершинин. Под Ковелем и Луцком - в 6-ой воздушной армии, ею командовал Герой Советского Союза, генерал Ф.И.Полынин, а под Берлином полк был в 16-ой воздушной, командующий армией был Герой Советского Союза генерал С.И.Руденко.
      На встречи ветеранов нас обычно приглашали в разное время во все армии! и тогда мои однополчане слетались со всех концов Советского Союза. Каждый раз на перекличке многих не досчитывались. У Симонова есть по этому поводу:
      Тот самый длинный день в году
      С его безоблачной погодой
      Нам выдал общую беду,
      На всех, на все четыре года.
      Она такой вдавила след
      И стольких наземь положила,
      Что двадцать лет и тридцать лет
      Живым не верится,
      Что живы.
      А к мертвым - выправив билет
      Все едет кто-нибудь из близких,
      И время добавляет в списки
      Еще кого-то, кого нет...
      И ставит,
      ставит
      обелиски...
      Одно время мы жили недалеко от монинского авиагородка. Если армейская встреча была там, то многие мои однополчане приезжали вначале к нам домой, а потом уже все вместе мы отправлялись в Монино. Как-то приехал Петр Тимофеевич Карев. Он ввалился - шумный, веселый, как всегда, наш настоящий "воздушный рабочий войны". Казалось, что он приехал к нам не впервые после войны, а будто никогда с нами не расставался.
      - Летал на Севере, а теперь вот вышел в "расход", - помню, помню, невесело, несвойственно его характеру, пошутил Карев. Думал, что здоровье вечно, а оказывается - нет. Да и война, конечно, помогла, будь она трижды проклята...
      И опять летели:
      - Ты помнишь?.. Ты помнишь?..
      - Да, я все помнила!..
      Через год Карева не стало. Мы жили уже в Москве, и я поехала проводить его в последний путь. На похороны приехали многие однополчане, в том числе Валентин Всеволодович Вахрамов, наш "факир". Он жил в Киеве, заведовал военной кафедрой одного из институтов. Вместе с женой Катей Валентин воспитал троих детей.
      - Думал, вот вырастут дети - отдохнем, Катя ведь тоже фронтовичка. Ан нет, то и дело внуков подбрасывают наши детки житья от них нет, - Валентин говорит серьезно, а глаза его смеются...
      Приехал моторист самолета Карева - Борис Дмитриевич Мурнин. Он работал директором школы в селе Даниловка, Саратовской области. У него были свои заботы - школьные: как бы школу отремонтировать? где бы достать старенький автомобиль для той школы?
      - Колхоз нам трактор выделил. А тут, - говорит Борис Дмитриевич, - личные заботы: сын Костя в военное училище поступил, дочка замуж выскочила, не окончив института...
      Прилетел из Даугавпилса Герой Советского Союза полковник Иван Александрович Сухоруков, тот самый, который брал мою шинель в поездке к невесте Тамаре. Мечту он свою осуществил - после войны. Сухоруковы воспитали своих детей, да полковник дал еще путевку в небо почти сотне юношей, работая в летном училище.
      В первый раз после войны навстречу 6-ой воздушной армии приехал Михаил Филимонович Бердашкевич, приехал с двумя дочерьми-студентками. Рубцы от ожогов на лице и руках Миши разгладились после многочисленных операций по пересадке кожи. Голубые глаза, схожие с озерами его родной Белоруссии, смотрели намного веселее, чем в войну. Дочки, похожие на отца, как две капли воды, оберегали его и с нежностью ухаживали, предупреждая каждое его желание. Они рассказали, что отец недавно перенес инфаркт миокарда. Врачи не разрешили ему ехать на встречу, но он не послушался.
      - Мама, вот, срочно и "мобилизовала" нас - сопровождать папу...
      Хорошая семья у Миши, подумалось мне тогда, а на фронте Бердашкевич был в таких страшных ситуациях, что, казалось и выжить-то невозможно. Но выжил и вышел победителем!
      ... Мне вспомнился рассказ о том, как он посадил свой подбитый штурмовик на клочке земли Керченского полуострова, занятого нашими десантниками. На клочке земли в гористой местности, изрытой окопами, изрешеченной артиллерийскими снарядами и в сплошных воронках от бомб.
      Придя в себя, Михаил увидел тогда, что сидит со своим воздушным стрелком в бронированной коробке с мотором, а крыльев и фюзеляжа с хвостовым оперением самолета нет. Потряс воздушного стрелка - жив курилка. Вместе стали удивляться чуду, что живы. Потом только увидели: плоскости и фюзеляж с хвостовым оперением висят на горе, метрах в тридцати от них...
      - Слышим нам кричат: "Летчики! Ползите в нашу сторону и как пароль - мать, перемать... - рассказывал Бердашкевич, припоминая всякие подробности - как они сидели в окопе до ночи, как их на шаланде переправили на Тамань. Потом Миша достал какое-то письмо и сказал:
      - В том бою сбили моего ведомого Бориса Цветкова. Много лет о нем ничего не знали, а вот недавно он прислал письмо. Живет в Брянске. После демобилизации продолжал летать в ДОСААФ. Обучил летному делу 180 курсантов. С 1964 года летал в Аэрофлоте - помогал выращивать урожай, а теперь по возрасту да и фронтовые ранения сказались - вышел на пенсию...
      Вот что писал Цветков: "После войны многие годы меня совершенно не беспокоило, что я - боевой летчик-штурмовик - и не имею наград. Но теперь подросли внуки и в праздники спрашивают: "Дедуля! А ты воевал? Где тогда твои ордена?" Мне делается не по себе, я не знаю, что им ответить...
      На фронт я попал после Оренбургского авиационного училища в июне 1944 года. За отличное выполнение боевого задания командования и за совершенные 14 успешных боевых вылетов был представлен к правительственной награде - ордену "Красного Знамени". Но награду так и не получил. Был сбит над Берлином фашистским "фоккером" 19 апреля 1945-го в известном вам, Михаил Филимонович, бою. А победа была совсем рядом!
      Из горящего штурмовика я и воздушный стрелок Виктор Корочкин выпрыгнули на парашютах. Корочкина отнесло на нейтральную полосу, а я, раненый, упал в самое скопление немцев.
      Семь дней отступая, фашисты держали меня, как заложника, а затем в пригороде Берлина сдали в Моабитскую тюрьму. Освободили наши части, и 1 мая 1945 года я прибыл в свой родной 805-й штурмовой, ордена Суворова, теперь уже Берлинский полк. А 9 мая меня и Мишу Зубова, который тоже был в плену пять дней, отправили на госпроверку в Алкино - за Урал. Четыре месяца нас "проверяли", а затем и демобилизовали...
      В моем личном деле осталась копия наградного листа, которую военкомат, по моей просьбе, выдал мне на руки. На мой запрос в Центральный Архив Советской Армии в город Подольск пришло сообщение, что, действительно, я был представлен к награде орденом "Красного Знамени" и в списках числюсь под номером 37. Вот и все. В списках числюсь, а ордена нет... Раньше награды меня не волновали. Я был горд тем, что хотя и в конце войны, но воевал, защищал свою Родину. Конечно, пострадал, но это не в счет. Многие летчики вели бои над территорией врага, и никто не был гарантирован, что не будет сбит...
      - А как тогда у вас закончился бой над Берлином, когда сбили Цветкова? спросил кто-то из однополчан Бердашкевича, и Михаил Филимонович досказал письмо Цветкова:
      - Мы встали в оборонительный круг и, отбиваясь, свалили четырех фашистов. Затем спокойненько отштурмовали цель и вернулись домой. Техники эскадрильи преподнесли мне подарок - бутылку наливки. Я удивился, но подарок взял. За ужином разлил наливку по стаканам, но только поднесли напиток ко рту, как в нос ударил запах бензина! Все поняли, что это - "ликер шасси", разбавленный каким-то сиропом. Спирт, вы знаете, со склада выдавался для технических нужд только в смеси с глицерином, и вот технические "рационализаторы" придумали, как его извлечь из-под глицерина. Брали технический шприц, погружали его конец на дно ведра и высасывали в бутылочку. Но тогда ошиблись малость - шприц оказался в бензине. Пришлось отдать подарок на перегонку...
      На встречу 16-й воздушной армии приехали и два закадычных дружка, летчики-штурмовики Жора Ладыгин - из Норильска, где он уже много лет работал строителем, и Тарас Ивницкий - из Харькова. Тарас после увольнения из армии окончил институт, аспирантуру, защитил диссертацию. И вот уже много лет, как преподает в Харьковском инженерно-экономическом институте на кафедре высшей математики. Кандидат физико-математических наук. Друзья не виделись много лет после войны и теперь, обнявшись, уселись в уголок и только было слышно их: "А помнишь?.."
      Миша Зубов рассказал Жене Агееву, как трудно и сложно было после проверки в Алкино устроиться куда-либо работать. Как посмотрят в документы - сразу отказ: был в плену. Чтобы поступить в финансово-экономический институт, пришлось обмануть.
      Плен остался как клеймо, которое не отмоешь ничем. А то, что воевал "от звонка до звонка" - чиновникам было до лампочки! Главное, что попал в плен значит, враг. Слава Богу почти всех реабилитировали. Хотя, нет-нет, кто-то из бдительных политиков и уколет, напомнит, что ты "меченый" и не особенно-то "выступай".
      Включи, Аннушка, радио!
      7 мая 1965 года рано утром у нас в квартире раздался телефонный звонок. Я сняла трубку и тихо, чтобы не разбудить спящих сыновей, сказала обычное: "Слушаю... "
      - Ура! Ура! Ура! - летел по проводам взволнованный голос поэта Гильярди.
      Смеясь, я спросила:
      - Что же это вы, Никодим Федорович, спозаранку-то торжествуете?
      В ответ услышала:
      - Включите, Аннушка, радио! Указ передают о присвоении вам звания Героя...
      Тут же раздался второй звонок. Это звонил писатель Марягин. Георгий Александрович всю войну прошел артиллеристом, затем был корреспондентом газеты "Красная звезда". В памяти надолго сохранилось его доброе участие в моей литературной работе. Затем был третий звонок! Звонил и поздравлял писатель Иван Григорьевич Падерин. Полк, в котором он был в годы войны, сражался за Магнушевский плацдарм - памятный для меня плацдарм!..
      Словом, весь май 1965-го меня поздравляли боевые друзья, общественные организации, школы, редакции газет и журналов, в которых в разное время были напечатаны очерки обо мне и о моих боевых товарищах. Прислали поздравления главный маршал авиации К.А. Вершинин, бывший командующий 16-ой воздушной армией маршал авиации С.И. Руденко, командующий 6-ой воздушной армией генерал Ф. Полынин.
      Навсегда запомнились и строки Указа Президиума Верховного Совета СССР о присвоении мне звания Героя Советского Союза:
      "За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронтах борьбы с немецко-фашистскими захватчиками в годы Великой Отечественной войны и проявленные при этом отвагу и геройство..." - читала я торжественные, сдержанные слова этого документа, а перед глазами поднимались навсегда ушедшие на огненные высоты однополчане, ревущие строи штурмовиков - тревожное небо моей молодости.
      "И зачем это девчонок на фронт берут?.." - слышался будто голос Бори Страхова, и казалось, вот стоит он передо мной на аэродроме с полевыми ромашками в руках и улыбается по-юношески застенчиво, так светло и радостно. А за ним встали в памяти штурмовики: Пашков, Андрианов, Усов, Степочкин, Зиновьев, Тасец, Подыненогин, Покровский, Ржевский, Мкртумов, Грудняк, Балябин...
      Давно миновали страшные годы войны. Вот уже возмужали наши дети и выросли внуки. Как быстротечно время... Вспоминая прошлые бои и фронтовых друзей, с восхищением думаю об их мужестве и благородстве, высоком понимании долга, презрении к смерти и возвышенном чувстве фронтового товарищества, а еще - о любви к России. Нет краше ее на целом свете!..
      Посвящаю свою книгу тем, кто погиб, кто остался жив и кого уже нет с нами после войны - моим дорогим однополчанам 805-го ордена Суворова Берлинского штурмового авиаполка. И простите, друзья, что не все увидела, не все вспомнила, не обо всех написала...
      1984-1991