- Ну, а если короче?
      - Можно и короче... Возьмите меня в дивизию!
      Полковник, видимо, не ожидал такого поворота событий. Он еще раз пристально взглянул на меня: уж не шучу ли я... Но на моем лице не было и намека на веселость.
      - Хорошо, Егорова. Приходите завтра на собеседование...
      Утром около штаба полка собралось человек тридцать. Среди взволнованной толпы пилотов были и приглашенные, и добровольцы. Тупанов побеседовал с каждым - расспрашивал о полетах, доме, семье.
      Когда подошла моя очередь и я вошла в кабинет, Тупанов, не ответив на мое приветствие, продолжал молчать и наконец: - А вы понимаете, о чем просите? Воевать на "летающем танке"! Две пушки, два пулемета, реактивные снаряды! А высоты бреющие? А пикирование? Не каждый мужчина выдерживает такое...
      - Понимаю, - спокойно ответила я. - Ил-2, конечно, не дамский самолет. Но ведь и я не княжна, а метростроевка. Мои руки не слабее мужских... - И я вытянула вперед обе ладони. Но не на них посмотрел полковник. Он только сейчас заметил на моей груди орден Красного Знамени.
      - За что получили награду?
      - За розыск кавалерийских корпусов и выполнение других заданий штаба Южного фронта, - отчеканила я.
      - Да-а, - протянул Тупанов. - В первый год войны такие награды давали нечасто... - И продолжил: - Вы, кажется, сказали, что до войны работали инструктором-летчиком?
      - Да, работала в Калининском аэроклубе.
      - Сколько же человек обучили летать?
      - Сорок два...
      Тупанов помолчал, а потом пошли вопросы о матери, о братьях. О братьях я сказал, что они все на фронте, а о том, что старший брат репрессирован я опять скрыла. Рассказала о сестре Зине она была в блокадном Ленинграде, - мастером на металлическом заводе.
      Вопросы сыпались, как из рога изобилия, и я отвечала, все ниже опуская голову, готовая вот - вот расплакаться - теряя надежду на то, что буду воевать на штурмовике. Подумала даже, что Тупанов специально отвлекает меня от основной темы и, конечно, в конце беседы сделает вывод, мол, не подходите женщины на штурмовиках не летают...
      Но произошло совершенно неожиданное. Начальник политотдела авиадивизии улыбнулся мне, словно извиняясь, спросил:
      - Утомил я вас своими расспросами? - а потом заключил: - Мы берем вас. Считайте, что вы уже летчик 805-го штурмового авиационного полка нашей 230-й штурмовой авиадивизии. Через три дня выезжаем. Будьте готовы.
      До чего же я была счастлива! Выскочила на улицу и бросилась колесом на руках под дружный хохот товарищей (хорошо, что в брюках была...).
      Перед отъездом сходила попрощаться с командиром учебно-тренировочного авиаполка. Он искренне поздравил меня с переходом в штурмовики, но, как бы между прочим, предложил:
      - А ведь и к нам "илы" поступили. Получите комнату - все удобнее будет... К тому же и зенитки не стреляют. Оставайтесь.
      - Нет!..
      Не женщина - боевой пилот
      Засветлело поездом на Дербент выехала к новому месту службы группа пилотов. Среди них сидела и я, первая женщина-летчица, получившая путевку на штурмовик... С детства мне везло на хороших людей. Где бы я ни училась, где бы ни работала, повсюду встречала верных друзей, добрых наставников. В ФЗУ ремеслу обучал меня старый мастер Губанов, перейти работать на самый ответственный участок, в тоннель, помог инженер Алиев-начальник смены. В аэроклубе учил прекрасный инструктор Мироевский. В трудную минуту жизни поддержали секретарь Ульяновского горкома комсомола, ленинградка Мария Борек, секретарь Смоленского обкома комсомола, комиссар Смоленского аэроклуба. В эскадрилью связи взял Листаревич... Да разве всех пересчитаешь, кто чуткостью своей, человеческой теплотой согревал мне душу, помогал осуществить мечту! И в штурмовом полку встретили меня с симпатией. Были, правда, и такие, особенно почему-то из технического состава, которые бурчали под нос: "К чему женщина в штурмовой авиации?" Но цикнул на них Петр Карев - штурман полка:
      - Не женщина в полк пришла, а боевой пилот...
      Но вот я в полку штурмовиков.
      Батальонный комиссар Игнашов, заместитель командира полка по политической части, вызывал нас, вновь прибывших летчиков, на собеседование поочередно. Не знаю, о чем он говорил с моими товарищами, но меня удивил первым же своим вопросом:
      - И зачем вам подвергать себя смертельной опасности?
      - Сразу уж и смертельной? - недовольно буркнула я.
      А Игнашев продолжал:
      - Штурмовик - это слишком тяжело для женщины. Да и, учтите, потери наши великоваты. Скажу по секрету, в последних боях над поселком Гизель мы потеряли почти всех летчиков. Хотя самолет наш и бронированный, но пилотов на нем гибнет больше, чем на любом другом самолете. Подумайте хорошенько да возвращайтесь-ка обратно в учебно-тренировочный авиаполк. Там, я слышал, вас оставляли летчиком-инструктором. Штурмовик не подходит женщине.
      - А что же подходит женщине на войне, товарищ комиссар? - с вызовом спросила я. - Санинструктором? Сверх сил напрягаясь, тащить с поля боя под огнем противника раненого. Или снайпером? Часами в любую погоду выслеживать из укрытия врагов, убивать их, самой гибнуть. Или, может, легче врачом? Принимать раненых, оперировать под бомбежкой и, видя страдание и смерть людей, страдать самой.
      Игнашов хотел что-то сказать, но остановить меня было уже трудно.
      - Видимо, легче быть заброшенной в стан врага с рацией? А может быть, для женщин сейчас легче у нас в тылу? Плавить металл, выращивать хлеб, а заодно растить детей, получать похоронки на мужа, отца, брата, сына, дочь?.. Мне кажется, товарищ батальонный комиссар, - уже тише заговорила я, - сейчас не время делать разницу между мужчиной и женщиной, пока не очистим нашу Родину от гитлеровцев...
      Свое неожиданное выступление я закончила, и тогда Игнатов улыбнулся:
      - Вот-вот, и у меня такая же сумасбродная дочь. Работала в тыловом госпитале врачом, так нет, ей обязательно нужно на фронт, на передовую. Сейчас где-то под Сталинградом... Писем давно нет - ни жене, ни мне. Особенно жена страдает. Одна осталась... А вы-то домой пишете? - спросил Игнашов, доставая из кармана какие-то таблетки.
      Я только сейчас разглядела, какой он больной. Под глазами мешки, губы синие, лицо бледное, опухшее.
      - Я пишу письма. Но сама из дому не получаю давно. Бывает порой очень грустно. Тогда я внушаю себе, что виновата полевая почта.
      - В твои-то годы можно еще внушить себе и что-то приятное, - сказал Игнашов, впервые обращаясь ко мне на "ты". - Замужем?
      - Нет, - односложно ответила, и вдруг у меня вырвалось, словно я, наконец, нашла, кому выговориться, кому поведать свое самое сокровенное: - Но я очень люблю одного человека, летчика. Он истребитель. Воюет где-то под Ленинградом. Перед войной мы хотели пожениться, только я все откладывала. То, говорила, надо закончить летное училище, то выпустить еще одну группу курсантов, а потом война...
      Беседа с Игнашовым явно затягивалась, но расстались мы, как старые друзья.
      - Приходи ко мне со всеми своими вопросами, радостью и горем. Будем все вместе решать, - как-то просто сказал он на прощание и протянул мне руку.
      Путь полка
      На изучение материальной части штурмовика и подготовку к экзамену у старшего инженера полка нам дали только двое суток. Сразу же и распределили всех вновь прибывших по эскадрильям. Меня и летчика Вахрамова - в третью.
      Щупленький, небольшого росточка, Валя Вахрамов выглядел мальчиком. А когда мы узнали, что и лет-то ему всего лишь около девятнадцати - удивились: умудрился же паренек при таком-то росте еще и прибавить себе возраст, чтобы поступить в летное училище.
      Когда мы добирались до аэродрома "Огни", Вахрамов по дороге отстал от поезда. Пассажирских поездов тогда было очень мало, и пришлось ему догонять нас на цистерне с мазутом. Измазался, конечно, изрядно, да еще и документы потерял. Короче, когда вернулся Валентин в полк, его никто не хотел принимать за летчика и потребовалось мое подтверждение - "кто есть кто". Вахрамова выслушал сам командир полка и произнес только одно слово: "Отмыть!..
      Начальник штаба полка капитан Белов рассказал нам о боевом пути полка, о летчиках, отличившихся в боях с врагом. Мы узнали, что наш 8О5-й штурмовой авиаполк был сформирован из 138го скоростного бомбардировочного. С первого дня войны он начал боевую работу. Летчики наносили бомбовые удары по колоннам немецко-фашистских войск, двигавшимся от западной границы в направлении Киева, и потери полка были очень большие. Ушел в разведку комиссар полка И.П. Привезенцев и с задания не вернулся. Сгорел над целью командир третьей эскадрильи капитан В.Н. Рульков. На боевые задания, как правило, летали девятками, без сопровождения наших истребителей, а "мессеров" над войсками противника было видимо-невидимо, да и плотным зенитным огнем они были хорошо прикрыты. Так что, сильно подверженные огню, самолеты СБ часто горели.
      В этот тяжелый период начала войны полк потерял большую часть личного состава и самолетов. Когда же не осталось почти ни одной боевой машины, полк по железной дороге прибыл в Махачкалу, а потом морем в Астрахань, где летчики собирались изучить новый самолет Пе-2 - пикирующий бомбардировщик конструкции Петлякова.
      Не успели разместиться, как новый приказ - начать изучение самолета-штурмовика ИЛ-2. И опять в путь. Теперь уже за боевыми самолетами. Здесь полк и получил наименование: 805-й штурмовой авиационный. Личный состав переучился на новую технику, и все перелетели на фронт в состав 230-й штурмовой авиационной дивизии.
      Так началась боевая жизнь полка на прославленных ильюшинских штурмовиках.
      Начальник штаба особенно расхваливал нам Петра Карева штурмана полка. И летчик-то он отменный, и страха-то не ведает, и молодых вводит в строй, как никто другой, и веселый, и общительный. Любое задание Петр Карев выполняет с честью. Вот, к примеру, переправу на Дону в районе Цимлянской разбил с первого захода и без потерь ведомых.
      - А летчик Тарабанов? - спрашивал Белов. - Слыхали о нем?
      - Листовка была о Тарабанове, - отвечали мы нестройным хором.
      - Летчик Тарабанов свой горящий самолет направил на большую колонну гитлеровцев, врезался в нее и погиб, - подал голос сержант Вахрамов.
      - Да нет же, в этот раз он не погиб, - уточнял начальник штаба. - Через два дня летчик вернулся в полк. Оказалось, он действительно направил свой пылающий самолет на фашистскую колонну, но сам сумел выпрыгнуть с парашютом и тем спасся. А о Герое Советского Союза Мкртумове что знаете?
      - Расскажите, - попросили мы.
      И вот узнаем о судьбе еще одного нашего славного однополчанина. Родился Самсон Мкртумов в 1910 году. Четырнадцатилетним вступил в комсомол и стал одним из активистов села. В 1928 году приехал к брату в Баку и устроился работать на нефтепромыслах, одновременно учился в педагогическом техникуме, сам обучил сотни неграмотных рабочих. Затем его избрали вожаком промысловой комсомольской организации, через год - секретарем райкома комсомола. А в 1933 году по путевке партийной организации Мкртумов поехал на учебу в Сталинградское авиационное училище.
      Боевое крещение Мкртумов получил на войне с белофиннами. Когда напали гитлеровцы, он был одним из тех, кто с первых же дней войны вступил в смертельную схватку с врагом. На скоростном бомбардировщике летчик совершает налеты на вражеские колонны, громит танки, мотопехоту, наносит удары по тылам противника.
      Будучи ведущим звена, Мкртумов однажды произвел штурмовку опорного пункта противника северо-восточнее Верхнего Акбаша и уничтожил в том боевом вылете скопление вражеской техники. Как он ухитрился заходить и бить по этим горным скатам, как нашел отметку "444" и ударил по ней, трудно даже вообразить, не только выполнить.
      Что и говорить, примеры из боевой жизни полка начальник штаба приводил убедительные.
      Вражеская затея
      Однако нам самим вскоре предстояло вылетать в бой, и традиционные в авиации зачеты по знанию самолета, мотора, аэродинамики начал инженер полка. Мотор на "ИЛе" конструктора А. Микулина был двенадцатицилиндровый - один из мощнейших моторов того времени, спроектированный специально для штурмовика. Все его технические данные я знала хорошо. Он не имел никакого сравнения с мотором стоящем на У-2. На У-2 у мотора было пять цилиндров и выхлопные патрубки помещались в коллектор. На "ИЛе" же все патрубки выходили наружу и потому стоял могучий рев, пугающий фрицев при атаке. "Черная смерть"- нарекли фашисты наш замечательный самолет, не имеющий себе конкурентов среди воюющих самолетов мира.
      Знание оружия штурмовика у нас проверял инженер по вооружению старший техник-лейтенант Б.Д.Шейко.
      - Так как все же прицеливаться при пуске эрэсов? - спрашивали мы чуть ли не в один голос.
      - Да наводи перекрестие на бронестекле на цель - и жарь!
      - А как установить электросбрасыватель на бомбометание?
      - Смотря что бомбить. Можно одиночно, серией или залпом, - отвечал нам инженер по вооружению, совсем еще молодой парень, видимо только-только, как и мы, попавший в штурмовой полк.
      - Скажите, а какая траектория полета эрэса с пикирования?
      - А как установить сбрасыватель эрэсов?..
      Вопросы сыпались как из рога изобилия, и молодой инженер вскипел.
      - Кто кого экзаменует? Вы меня или я вас? - спросил он, крутя рукоятку электросбрасывателя то вправо, то влево, и, не найдя правильного положения, чертыхнулся, вылез из кабины и направился в сторону от аэродрома.
      На самолетной стоянке нас ждали новые экзаменаторы. Начальник воздушно-стрелковой службы (ВВС), в дальнейшем заместитель командира полка по летной подготовке, капитан Кошкин встретил нас угрюмо. Он был далеко не спортивного вида, в форме с довоенной поры не знавшей чистки и утюга, флегматичный, с грустными серо-зелеными глазами, со скорбно опущенными вниз уголками губ, капитана, казалось, таил в себе неразгаданную тоску.
      Но надо было видеть Алексея Кошкина в боевой работе! Рассказывали о его поединке с каким-то диковинным фашистским изобретением. Придумали немцы чертовскую машину, которая за один час работы крушила 12-15 километров железнодорожного полотна. А сколько надо было времени, материалов и труда сотен бойцов, чтобы все это восстановить!..
      И вот наземное командирование попросило летчиков помочь расправиться с той вражеской затеей. Оказалось, что замаскированный паровоз волок за собой что-то вроде огромного плуга-крюка, который выворачивал на своем пути все- и шпалы, и рельсы. Уничтожить паровоз командование полка приказало Кошкину. Но как его обнаружить? Только вчера видели стальные нити рельсов, а сегодня их уже нет. Кошкин летал много раз, извелся весь - паровоз найти не удавалось.
      Но однажды в лучах заходящего солнца Алексей заметил тень. Она была большой, неправдоподобной, уродливой - тень паровоза. "Но где же дым? Где же сам паровоз?.." - передавал потом Кошкин свои недоумения. Снизившись до бреющего полета, он наконец увидел то, что так долго искал. Немцы прямо на паровозе, сверху, смонтировали площадку, разделанную под лес и кустарник. Маскировка была мастерской. Ну и пошел Алексей в атаку на весь этот "театр". Зашел он сбоку, взял паровоз на прицел и открыл огонь. Впустую. Машинист резко дал ход и снаряды, посланные Кошкиным, проскочили мимо. Атакует вновь - и вновь безрезультатно.
      Поединок самолета с паровозом длился долго. Когда снаряд попал в котел, облако пара взметнулось вверх и паровоз остановился. Кошкин, однако, бил по нему еще и еще - из пушек, пулеметов, в упор выпустил реактивные снаряды: уж очень досадила Алексею эта немецкая чертовщина! Паровоз превратился в груду металла. Засняв для контроля свою работу, капитан прилетел домой без единой пробоинки, а ведь с земли да и с этого паровоза били немцы по нашему штурмовику из чего только могли бить.
      Такие вот оказались в полку люди. Нельзя было не удивляться им, но, признаюсь, чуточку вкрадывались и сомнения: да справлюсь ли так, как они, смогу ли?..
      Вынужденная посадка
      После сдачи зачетов всю нашу группу представители для полетов на учебно-тренировочном самолете с двойным управлением УИЛ-2. Вывозить нас на ней будет капитан Карев.
      Штурман полка Карев предстал перед нами удивительного элегантным. Кажется, та же была на нем, что и на капитане Кошкине, армейская форма, но тщательно отутюженная гимнастерка с белоснежным подворотничком, брюки галифе с необъятными пузырями, хромовые сапоги, начищенные до блеска и собранные в гармошку, фуражка со звездочкой на околыше - все это сидело на Кареве как-то по особенному изящно и не нарушая устава. С первого знакомства еще запомнились почему-то озорные смеющиеся глаза, нос с горбинкой. Он подвел меня к желаемой машине и отошел в сторонку - пусть, дескать, сама познакомиться...
      А я действительно смотрела на самолет и не могла наблюдаться. Передо мной стоял красавец с удлиненной обтекаемой формой фюзеляжа, остекленной кабиной и далеко выступавшим впереди нее острым капотом мотора. На передней кромке крыльев угрожающе топорщились четыре вороненых ствола скорострельных пушек и пулеметов. Под крыльями были укреплены восемь металлических реек направляющих для "эрэсов" - реактивных снарядов. Я уже знала, что в центроплане машины четыре бомбоотсека. В них да еще на два замка под фюзеляж можно подвесить шесть стокилограммовых бомб. В общем не самолет, а крейсер. Я провела ладонью по холодной обшивке. Металл! Не то, что на У-2. Двигатель, кабина, бензобаки- все под надеждой броней. Вот какая птица доверена мне! Помолчав, сколько положено для приличия при первом свидании, Карев спросил наконец:
      - Нравится?
      - Очень! - с каким-то особым чувством ответила я.
      - А теперь, давайте полетаем, посмотрим, понравится ли вам "Илюша" в воздухе? - и улыбаясь, галантно предложил: - Прошу!
      Запомнилось, как я выполнила два полета по кругу. После посадки штурман полка по переговорному аппарату попросил меня зарулить самолет на стоянку и выключить мотор. Ну, думаю, сейчас начнется разгон: чем-то капитану не угодила, хотя в полете он лишь насвистывал мелодии из каких-то оперетт, и не проронил ни слова.
      - Разрешите получить замечания, - стараясь казаться бодрой, произнесла я.
      - А замечаний нет, - ответил Карев. - Идите на боевой самолет - хвостовой номер "шесть" - и сделайте самостоятельно один полет по кругу.
      Я никак не ожидала такой поспешности в переходе на боевую машину. Мне Уил-2 показался слепым, тесным, и я попросила Карева:
      - Товарищ капитан, слетайте со мной еще разик на спарке.
      - Нечего зря утюжить воздух! Сейчас каждый килограмм бензина на счету, отрезал штурман.
      - Но, товарищ капитан, - взмолилась я, - вы ведь всем ребятам из нашей группы дали по нескольку вывозных полетов, и Кулушникову, вон, все двадцать пять. Почему же мне-то не хотите дать еще хотя бы один полет на спарке?
      - Бегом к самолету! - скомандовал капитан.
      И я побежала.
      Механик самолета Вася Римский доложил мне о готовности машины. Надев парашют, я забралась в кабину, пристегнулась ремнями, настроила рацию на прием, все проверила, как учили, и запустила мотор.
      Удивительно чувство взлета - ухода от твердой опоры под ногами. Самолет еще бежит по неровному травянистому полю, набирая скорость, еще мгновение - он оторвался от земли, и пилота уже несут вперед два стальных крыла. В первом полете по кругу я заметила, насколько быстрее завершился этот традиционный маршрут с четырьмя разворотами - мотор "Ила" не ровня тому, с У-2. Посадку рассчитала точно и села у "Т", как говорят летчики, на три точки. Значит, лучшего и желать не надо.
      Зарулила. Вдруг вижу, капитан показывает руками: сделай, мол, еще один полет. Пошла снова на взлет. Аэродром наш был расположен почти на берегу Каспийского моря так что, летая по кругу, мы большую часть маршрута проходили над водой. И вот, выполняя разворот над морем, слышу, как раздался хлопок, другой - и мотор самолета заглох. Винт остановился. Наступила жуткая тишина...
      Автоматически я дала ручку управления от себя, перевела машину на планирование - это чтобы не потерять скорости и не упасть вместе со штурмовиком в море. Затем тоже все делала по инструкции: убрала газ, выключила зажигание, перекрыла пожарный кран бензиновой магистрали. Словом, распорядилась в кабине по-хозяйски. И аэродром уже был совсем рядом, и все бы ничего, но скорость и высота падали катастрофически быстро.
      Вот я вижу, что до аэродрома не дотяну - придется садиться прямо перед собой. Но что это? Вся земля изрыта глубокими оврагами! Если садиться на них это конец! А тут по радио слышу взволнованный голос командира полка Козина: "Что случилось? Что случилось? Отвечайте!.."
      Ответить я не могу: у меня нет передатчика. Да и не до ответов сейчас все мое внимание приковано к земле. Замечаю узенькую полоску между оврагами. Решаю приземлиться на нее и для лучшего обзора открываю колпак кабины, выпускаю шасси...
      Стоит ли говорить, как мучительно долго тянулось время. Но в какое-то мгновенье машина коснулась земли, бежит по ней, а я всеми силами стараюсь ее удержать, не дать ей свалиться в овраг и усиленно торможу. Самолет понемногу замедляет бег, останавливается. И когда, выскочив из кабины на крыльцо, я смотрю вниз, то с ужасом вижу, что шасси моей машины остановилось на самом краю оврага, на дне которого множество скелетов погибших животных.
      Осмотрела самолет - похоже, невредим. Все вроде бы на месте, все цело, только очень много заплат на крыльях и фюзеляже - весь изрешечен. Досталось бедному "илюшину" в последних боях под Орджоникидзе. Он грудью своей защищал подступы к Закавказью и к нефтяным районам Грозного, Баку. Досталось, должно быть, и мотору - вот теперь и сдал. Я знаю, что мотор самолета в бою испытывает большие перегрузки, перенапряжения и к концу своего ресурса начинает капризничать. Но все-таки что с ним? Почему заглох?.. Бензин есть, масло тоже. Правда, некоторые приборы, контролирующие его работу, отказали. Но я никого не виню, не на кого не в обиде. Знаю, что в бою летчику приходится порой резко, с форсажем давать газ, резко убирать, пикировать на больших оборотах, набирать высоту, не щадя мотора.
      И вот теперь, когда я летала на нем по прямой, на заданной высоте, на определенной скорости и оборотах мотора, следила за показателями приборов, создавала наивыгоднейший режим для мотора, не насиловала его, а он заглох... Знала я, что как только мы, молодые летчики, овладеем самолетом Ил-2 полностью, он будет списан, а мы поедем на завод получать новые. Но от этого не легче.
      Вдруг замечаю, что по полю в мою сторону мчится санитарная машина и бегут летчики.
      Первым, оставив машину, запыхавшись, с санитарной сумкой на боку, показался доктор Козловский.
      Сейчас, найдя меня целой и невредимой, Козловский запричитал, вытирая пот и слезы на своем морщинистом лице:
      - Голубушка ты моя, целехонька! Как же я счастлив!...
      К вечеру мотор штурмовика был осмотрен, отремонтирован и опробован. Самолет развернули от врага в сторону моря, и капитан Карев, как самый опытный летчик полка, взлетел и благополучно приземлился на аэродроме.
      На второй день был выстроен весь личный состав нашей части. По какому случаю никто не знал, но вот слышу:
      - Младший лейтенант Егорова, выйти из строя!
      Посторонились мои товарищи, пропустили меня вперед из задних рядов. Я шагнула из строя неуверенно и застыла: "Что-то будет? Припишут сейчас вынужденную посадку по моей вине. Не умеет, мол, эксплуатировать мотор. Чем докажу?"
      И вдруг командир полка торжественно произносит:
      - За отличный вылет на самолете Ил-2 и за спасение вверенной вам боевой техники объявляю благодарность!
      - Служу Советскому Союзу! - ответила я после большой паузы срывающимся голосом.
      Факир
      И пошли полеты, с каждым разом все сложнее, ответственнее - в зону, на бомбометание, на стрельбы. В горах, в пустынной местности, у нас был свой полигон. Там стояли макеты танков, пушек, железнодорожных вагонов, самолетов с белыми крестами - они служили мишенями для учебных атак. Сколько раз набрав высоту, я вводила штурмовик, в крутое пикирование, давила на все гашетки и яростно атаковала цели. Затем наша группа приступила к полетам строем в составе пары, звена, эскадрильи.
      Меня вместе с Валентином Вахрамовым определили в третью эскадрилью. Командир ее, лейтенант Андрианов, выслушав наш рапорт о прибытии в его распоряжение, долго молчал, посасывая трубочку на длинном чубуке. Запомнился с первой встречи: высокий, черноглазый, с обветренным лицом, в черном кожаном реглане, в черной кубанке с красным верхом, сдвинутой на брови. Реглан его был подпоясан широким командирским ремнем, на котором висела кобура с пистолетом, а на другом, тоненьком, ремешке, перекинутом через плечо, висел планшет с картой, да не просто висел, а с шиком почти касаясь земли. Весь его облик и поведение говорили о том, что я уже не мальчик, а повидавший виды комэск, хотя по годам не старше вас.
      - Так вот, - наконец произнес комэск, не вынимая трубки изо рта, - кто из вас быстрее и лучше освоит штурмовик, научится метко бомбить и стрелять, хорошо держаться в строю- того беру к себе ведомым в первый же боевой вылет...
      Попасть ведомым к опытному ведущему - о чем другом можно было мечтать? Хороший ведущий может быстро собрать группу взлетевших за ним самолетов, точно провести по намеченному маршруту и вывести на цель, которую порой не так легко отыскать на искромсанной бомбами и снарядами земле, он умеет хитро обойти зенитки, истребительные заслоны противника и, сообразуясь с обстановкой, нанести удар. Не случайно гитлеровцы и с воздуха и с земли прежде всего старались сбить самолет ведущего. Собьют - строй рассеется, и будет ни точного бомбометания, ни прицельных стрельб боевое задание не выполнено. Чтобы научиться мастерству ведущего, надо было побыть ведомым и выжить.
      В первых боевых вылетах ведомый повторяет действия ведущего. Ему надо удержаться в строю, и времени взглянуть на приборную доску, обнаружить "мессеров", заметить разрывы зенитных снарядов никак не хватает. Ему некогда вести даже ориентировку, и частенько он не знает, где летит. Больше всего гибло летчиков-штурмовиков в первые десять вылетов.
      Валентин Вахрамов легко и быстро осваивал штурмовик. Мы с ним упорно соревновались : кто же из нас, все-таки, будет у комэска ведомым? Но вот однажды...
      Вахрамов прилетел с полигона, уверенно посадил машину и уже на пробеге, нечаянно перепутав рычаги, убрал шасси. Колеса "ила" тут же сложились калачиком и самолет прополз на брюхе... Когда мы подбежали к нему, Валентин уже вылезал из кабины, тоскливо глядя на согнутые в бараний рог лопасти винта. В глазах летчика стояли слезы. Его тогда никто не ругал, никто не объявлял выговоров, но он сам так переживал, что жалко было на него смотреть.
      По натуре Валентин Вахрамов был замкнутый, внешне грубоватый. Но эта наносная грубость исходила от желания казаться взрослее. В нем ничего не было ни смешного, ни загадочного, а вот летчики почему -то прозвали Валю "Факир". И прилипла к парню кличка, хотя всего-то только раз он, забыв про свою "возрастную солидность", показывал нам фокусы с игральными картами и горящими спичками. Я знала, Валентин очень любит поэзию, да и сам писал стихи, никому не решаясь их показывать. В нем угадывалось внутреннее благородство, душевная доброта. Знала я и то, что в Сибири у него живут мама - работница военного завода и сестренка, которую он нежно любит. Получая от них письма, Валентин уходил куда-нибудь в сторонку, подальше, чтобы никто не мешал, и перечитывал их по несколько раз. Как-то он показал мне фотографии родных. С них смотрели на меня все те же вахрамовские глаза с грустинкой.
      - Красивая у тебя сестра, - заметила я.
      - Красивая, - согласился Валентин, - но очень тяжело больна. Вряд ли я ее когда увижу. Да и маму тоже - туберкулез...
      Я поняла, откуда у Вахрамова эта неизбывная грусть.
      Бомбометание по лаптю
      Приказ на командировку за новыми самолетами мы получили неожиданно. Нам казалось, что не мешало бы еще потренироваться на полигоне, да и в строю, но начальству виднее. И вот из Баку в трюме какого-то парохода плывем через Каспийское море в Красноводск, откуда предстоит добираться в Поволжье поездом - через Ашхабад, Мары, Ташкент.
      Каспий так разбушевался, что укачал почти всех летчиков.
      И сошли мы в Красноводске на землю бледные, помятые, пошатываясь из стороны в сторону.
      - Ну, что, сталинские соколы, носы повесили? Это вам не воздушный океан, горько подшучивает кто-то из наших.
      С трудом дошли до вокзала, сели в вагоны и поезд повез нас по казахским степям в тыл.
      ... Поезд движется так, что идти с ним можно рядом - и не отстанешь. От морского путешествия уже отдохнули, чувствуем себя куда увереннее и покойнее, чем на море. Кто читает, кто играет в домино, а вокруг воздушного стрелка Жени Бердникова собрались любители песни. Женя хорошо играет на гитаре.
      На остановках мы выбегаем покупать молоко. Вахрамову показалась очень грязной пол-литровая банка, которой женщина черпала молоко из ведра. Он возмутился.
      - Как можно грязной банкой лезть в общее ведро?
      Хозяйка молча подняла юбку, подолом протерла банку и, мило улыбаясь, отмерила Валентину в котелок трижды по пол-литра. Валя заплатил за молоко и тут же, чертыхаясь, отдал его кому-то из очереди. Все присутствующие громко расхохотались.
      На третий день пути начались занятия. В вагон к нам первым пришел начальник воздушно - стрелковой службы капитан Кошкин.
      - Поговорим сегодня о прицельной стрельбе и бомбометании со штурмовика, предложил он и вынул из планшета инструкцию. - Вот ее мы должны проработать и сдать зачет.
      - Зачем зачет? - спросил Ржевский. - Давайте лучше мы распишемся на брошюре, что читали - и достаточно будет для такого "труда".
      Специальная инструкция о правилах пользования заводскими метками и штырями - визирами для определения ввода самолета в пикирование при бомбометании действительно заслуживала внимания. Для выполнения стрельбы на штурмовике устанавливался прицел-перекрестие: подвел самолет к земле поближе - и дави на гашетки. Трассы от пушек, пулеметов эрэсов можно подправить одним движением рулей - и цель накрыта. Но вот для бомбометания прицела не было. Каждый летчик вырабатывал свой метод бомбометания. Бомбили как бы на глазок - "по лаптю" или "по сапогу", и шутники предлагали идеи: прицел Л-43 - лапоть сорок третьего размера, С-43 - сапог сорок третьего.