Артем Тихомиров

Русская готика

Я бродил вокруг могил под этим добрым небом; смотрел на мотыльков, носившихся в вереске и колокольчиках, прислушивался к мягкому дыханию ветра в траве – и дивился, как это вообразилось людям, что может быть немирным сон у тех, кто спит в этой мирной земле.

Эмили Бронте «Грозовой перевал»

1. Бодрствование

Смерть пришла сделать свое дело. Женщина умирала за стенкой, разделявшей кухню и комнату.

Звуки, которые вырывались из ее горла, походили на шуршание сухой пыльной бумаги. Олег подумал, что осталось немного, и боялся закрыть глаза. Если сделать это, звуки из комнаты не прекратятся никогда; так ему казалось в эти минуты, когда он стоял, прислонившись спиной к простенку между шкафчиком и косяком двери.

Она звала его. Из забитого горла вырывалось одно-единственное слово. Он знал, что это. «Олег!» Шепот полузадушенного человека.

Олег сцепил руки, так что щелкнули суставы указательного и среднего пальца. Почти одновременно с этим в комнате упала со стола миска. Послышался удар, миска покатилась, выбрасывая из себя содержимое. Недоеденную курицу. Остатки мяса, кости, разгрызенные вдоль, расщепленные для того, чтобы высосать мозг. Олег задрожал, мочевой пузырь сдавило. Сейчас хлынет струя мочи, потечет по трусам и брюкам, потом доползет до ботинок. Это пугало сильнее всего. Звуки из комнаты стали разнообразней, теперь к свисту и тихому хрипу добавилось нечто скрежещущее.

Она возила ногтями по столешнице, покрытой изрезанной клеенкой. Смерти предшествует агония, подумалось Олегу. Еще две секунды назад он мог отойти от стены и сделать то, что спасло бы ей жизнь, но не двинулся с места. Хотел, но ничего не сделал.

«Олег!» С тем, что приходит во сне, невозможно бороться. Остается только наблюдать.

Наступила тишина. Он почувствовал себя обманутым, ведь надеялся, что ее смерть будет безболезненной. Судя по всему, она осознавала происходящее до того момента, когда мозг отключился навсегда и сердце остановилось. Теперь ее тело стало грудой мяса и костей, постепенно остывающей плотью, предназначенной для того, чтобы ее бросили в землю.

Тишина в квартире. Не было слышно даже, как тикают часы на стене. «Олег!» Он скривился, скорчил гримасу. От висков по щекам стекал пот. Звук щелкающих суставов отчасти вернул его в сознание. Сколько он простоял здесь? Самое большее полминуты. Сколько времени надо человеку, умирающему от асфиксии? Во сне не было ответа на этот вопрос…

За стенкой находится мертвая женщина, которая сегодня утром проснулась рядом с ним, ни о чем не подозревая. Ему было известно, когда нужно выйти и спрятаться на кухне. Он так и поступил. Текли минуты. Стал слышен ход часов. Каждое движение стрелки по циферблату точно вбивало в его мочевой пузырь очередную иголку.

Он постоял еще немного. Потом решил, что необходимо выйти. Невозможно стоять здесь вечно. Она мертва, и у него появились перед ней новые обязанности, которыми нельзя пренебречь.

Он вышел из кухни, ступая на цыпочках, и заглянул в комнату. Сидя друг напротив друга они завтракали здесь пять минут назад. В алюминиевой миске лежала вареная курица, целая. Когда она занялась ею, он съел свой кусок мяса и удовлетворился им. А она любила курицу, но, казалось, ест ее только для того, чтобы добраться до костей и начать разгрызать их.

Олег смотрел, как его невеста, покончив с гарниром, начала раздирать куриную тушку. Жирные пальцы отделяли мясо от костей. Профессионально. Он знал, что эти пальцы действительно были ловкими, а иногда и жестокими.

Тело оставалось сидеть на стуле. Голова лежала на столе, возле тарелки с остатками риса, грудь упиралась в край столешницы. Он помедлил и шагнул ближе, замечая другие подробности. Хотелось в туалет, но он знал, что ему нельзя уйти, не посмотрев. Миска лежит справа от стола, перевернувшись, курица – мясо, жилы, кожа, хрящи – рассыпалась веером, бульон, скопившийся на дне миски, оставил на линолеуме корявый рисунок. Возле лица мертвой – осколки куриной кости. Их крошечный фрагмент попал ей в горло, и теперь его невеста мертва. Всего-то и надо было, что есть помедленней.

Она не спешила на работу, просто питала страсть к мозгу внутри куриных косточек. А теперь мертва. Синее лицо, высунутый язык. Его кончик касается клеенки.

Олег стоял, опустив руки по швам, и смотрел, околдованный этим зрелищем. Его взгляд приковало не столько лицо и полуоткрытые глаза, сколько босые ноги. Пока она боролась за жизнь, ее тапочки с задниками слетели с ног. Слетели и легли крест накрест. «Олег!» Нет, она не может говорить. Он поднял руки, прижал их ненадолго к ушам. Никто здесь не произносил его имени.

Внезапно он сорвался и побежал в туалет. Расстояние до него казалось огромным. Световые годы. Сейчас моча ударит в трусы, чтобы в очередной раз напомнить ему… что? Что он наверняка сумасшедший.

Вбежав в туалет, он захлопнул дверь и мучительные пять секунд возился со шпингалетом. Расстегнув ширинку, вынул пенис и закричал. Моча ударила в стенку унитаза, поплыл аммиачный запах, вызвавший у него тошноту. В минуты, когда его со всех сторон обступали сны, всегда появлялась боль, и с ней ничего нельзя было поделать. За многие годы ему так и не удалось с этим свыкнуться. Знай он точно, что дело в какой-нибудь инфекции, он давно бы обратился к урологу, но проблема совсем в другом. Против этого недуга не существовало лекарства. Он знал. Знал с шести лет, когда впервые увидел кости и услышал их голоса.

Моча иссякла. Олег застегнул штаны. Ему трудно было решить, что делать теперь. Это казалось ему невыполнимой задачей. В квартире висела невыносимая, тяжелая тишина. Ее было ни сдвинуть, ни забыть о ней, ни сделать вид, что ее не существует. Тишина уподобилась мертвой женщине за столом.

Он открыл туалет, но вышел не сразу. Что было еще в его сне? Какие указания? Он ждал и в конце концов понял, что ответа не получит. Пора было заниматься делами.

Олег снова подошел к трупу и наклонился, заглядывая в до неузнаваемости изменившееся лицо. Сегодня ночью ему приходилось целовать его, а теперь оно похоже на гниющее мясо. Подкрадывается страх. Осознание…

Проверить пульс. Даже если ясно, что она не дышит, пульс надо проверить. Его пальцы, проделав долгий путь, полный сомнений, соприкоснулись с кожей на шее. Биения крови не было. На ощупь кожа мертвой женщины казалась маслянистой. Он подумал, что так потеют люди перед смертью. В этом не было иронии или бравады, никакого удовлетворения или скрытого смысла. Только констатация. Не пот от секса, а предсмертные выделения. Он удержался, чтобы не понюхать пальцы, и отошел от стола, не поворачиваясь спиной.

«Олег!» Опять этот голос, не принадлежавший живому человеку. Одно слово, произнесенное посиневшими губами.

Он присмотрелся, точно зная, что губы его мертвой невесты были неподвижны.

«Олег!»

Фигура матери… Осуждающе-напряженная поза. Сдвинутые брови человека, который не хочет поверить… Или не способен.

(Мама, а что мне делать, если я снова их увижу? Нет, я увижу, я знаю, что увижу. Они о чем-то мне говорят и совсем не голосами, мама. Я не сочиняю.)

(Баю-баюшки-баю,
Не ложися на краю…
Придет серенький волчок…
И укусит за бочок…)

(Мама, мне страшно спать…)

Островки памяти носит во тьме, захлестывает ледяным ветром.

Олег открыл окно. Ком прохладного ночного воздуха ударился ему в грудь. Он стоял и смотрел на ветви росшей во дворе яблони.

Несколько дней длится бессонница. Никак не удается заснуть. Глубокий сон переходит в разряд таинственных, редко встречающихся явлений. Провалявшись два с лишним часа, Олег поднялся от тяжести в груди, от чувства, будто что-то жжет в области солнечного сплетения. Очень знакомо. Было муторно на душе, странные желания крутились у него в голове, и ни одно из них не показывалось на свету… Желания-призраки, мысли-чудовища…

Сырое промозглое время, тревожные предчувствия. Олег прислушался и уловил, как ветерок играет листвой. Тихое шуршание навевало сон, но спать вовсе не хотелось, и Олег, опершись руками о подоконник, высунул голову из окна. Посмотрел вверх. На доступном ему кусочке неба горел Млечный Путь. В конце июня ночи светлые, но звезды различить можно. Олег любил смотреть на них. Иной раз только звезды отвлекали его от созерцания мрачных видений, возникающих в мозгу.

Сегодня в его дреме, продлившейся не больше пятнадцати минут, было много нехорошего. Опять приходили странные картины. Скверный знак. Уже четыре дня Олег чувствовал беспокойство. Невидимый локатор, сидящий в глубине мозга, работал и посылал в сознание зашифрованные сообщения, но у Олега не было ключа к этому шифру.

Днем спасала работа. Вчера Олег уделил много часов разбору мусора на чердаке своего дома. Впервые за пять лет он решился бросить вызов этой проблеме. Вытащил уйму разного хлама, вымел пыль и песок, и обнаружил, что под крышей есть вполне приличная комната. Слуховое окно, правда, нужно заменить, а в остальном нормально. Покрасить стены, постелить что-нибудь на пол, чтобы не было так казенно. Слуховое окно Олег заколотил куском фанеры, чтобы в него не залетали летучие мыши. Тех, которые давно гнездились под крышей, он выгнал. Твари упорхнули в солнечный день и исчезли. Вытащив последний мешок во двор, Олег понял, что весь покрыт паутиной и пылью. Поставив свои трофеи возле забора, он подумал, что толком не знает, что в них. Уборка шла почти вслепую. Кто знает, может, в мешках отыщется что-нибудь интересное.

Олег пошел в ванную и обнаружил, что горячую воду опять отключили. Пришлось воспользоваться холодной. Она смыла с него грязь и пот. Вытираясь на крыльце, Олег смотрел на мешки с хламом. Барахло может подождать. Заключив с самим собой соглашение, что мешками он займется завтра, Олег прихватил ящик с инструментами и отправился в поселок – делать работу, которая ждала его там.

Захотелось курить. Олег отошел от окна и двинулся к тумбочке у кровати. Он был босым и одет только в плавки. После нескольких шагов на плечи навалилась свинцовая тяжесть, оттуда она расползлась по всему телу. Олег почувствовал, насколько его вымотала бессонница.

Курение, конечно, не излечит ее, подумал он, выуживая сигарету из пачки. Его лицо появилось из темноты на пару мгновений – огонь от спички обрисовал прямой нос, выступающий подбородок и бритую голову, украшенную шрамом с левой стороны. Олег задул спичку и включил ночник над кроватью. Желто-серое сияние лампочки сгустило тьму по углам комнаты. Олег опустился на кровать, придвинул табурет, на котором стоял стакан воды. Нащупал пепельницу. Веки стали тяжелыми, но это ничего не значило.

Вдали прокричала сова. Олег повернул голову на звук и убил комара у себя на шее. Эти твари лезут на пот. Избавиться от них невозможно. На форточке у Олега висела бумага, разрезанная полосками, она отгоняла мух, но на этих проныр не действовала. Комары летели на тепло и запах человека.

Следующим звуком был хриплый собачий вой. Пес вдохнул и выдохнул, а потом вновь тишина. Олег подумал, что это у Синицыных. Их пес прожил пятнадцать лет, ослеп на один глаз и ходил подволакивая задние ноги. Его мучили галлюцинации, Олег хорошо знал, что это такое, и сочувствовал бедняге. Старому псу снились кошмары. Может быть, он тоже чувствовал беспокойство.

Олег стал вспоминать дочь Синицыных, пучеглазую бесцветную девицу, которая всегда смотрела на него так, словно он прозрачный. При нем она ни разу не сказала ни слова. Возможно, у нее не все в порядке с головой. Или дело в том, что девица взрослеет. Он представил ее потное разгоряченное тело, резко пахнущее, и соблазнительное. Для его одинокого существования такие фантазии были невыносимы.

Потушив окурок, Олег взялся за новую сигарету. Надо было сходить во двор, подышать воздухом. Подниматься не хотелось. Ветер шелестел в листве. Лес, обступивший дачный поселок, молчал, вглядываясь в окна домов. Олег никогда не чувствовал, что лес обращается именно к нему, но знал, что всегда найдется, кому из тьмы наблюдать за местными жителями.

Из соседней комнаты вышел Бакс, черно-белый кот. Он поглядел на хозяина, глаза, поймав свет ночника, сверкнули блекло-зеленым. Олег уныло смотрел на своего единственного компаньона. Бакс сначала умывался, а потом ринулся под тумбочку. Он ни разу не пропустил ни одну мышь. В этот раз зверюга вышла на свет с очередным трофеем. Живым. Мышь дергалась в зубах, хвостик вращался, словно призывал на помощь. Бакс не издавал ни звука. Должно быть, для его жертв так было страшнее. Кошки знают, как продлить страдания тех, на кого охотятся. Бакс вел себя точно так же, как тот кот, который умер в год смерти отца. Убивал молча. Олег помнил.

– Кыс-кыс, – сказал он.

Бакс не взглянул на него, занятый игрой с мышью. Один раз ей удалось пробежать сантиметров тридцать, но кот протянул лапу и насадил ее на крючок. Коготь вошел твари в загривок. Мышь пискнула. Иногда Бакс играл долго, иногда заканчивал быстро – в зависимости от того, хотел есть или нет. Но он никогда не стеснялся того, что делает, ему в голову не приходило анализировать свое поведение.

Олег вспоминал сон, посетивший его в те тяжкие пятнадцать минут дремоты. Зоя умерла оттого, что ей в горло попала куриная косточка. Косточка эта имела огромную власть и продемонстрировала ее, еще раз подтвердив то, что Олегу было известно давным-давно.

Кости могущественны, они сопротивляются течению времени и его разрушительной силе, над ними не властна смерть. И отец, у которого под ногтями постоянно была запекшаяся кровь, это знал. Знает, наверное, и старый пес Синицыных, который тоже скоро превратится в кости.

Зое нужно было умереть, именно поэтому Олег не стал помогать ей… сны не лгут, такие сны во всяком случае.

Однажды он попробовал, по незнанию, воспротивиться течению событий и поплатился за это смертью отца. Почему Зоя явилась ему сегодня? Что это означает?..

Хаотичному движению мыслей и ощущений не было конца. Подобное с ним еще не случалось. Сны-указания всегда можно отличить от других, но только не в этот раз. Ему не хотелось вспоминать о своей мертвой невесте, но он образов прошлого избавиться было не так просто.

Олег посмотрел на Бакса. Кот жевал мышь. Зубы дробили тонкие косточки, кот чавкал, не давая ни одной капле крови упасть на пол. Бакс жрал свою добычу посреди комнаты. Олег наблюдал это много раз. Кот знал, как продлить страдания своей жертвы… Но я не кот. Никогда и никому я не желал зла.

И отец умер не потому, что Олегу так захотелось, – все было по-другому, нет тут никакого самообмана…

Он вышел из спальни, выпил на кухне большую металлическую кружку кваса. Вернулся, чтобы надеть штаны и найти тапочки. Не забыл сигареты. Олег любил одиночество, но сейчас ему было страшно одному.

Если бессонница не отступит, в следующую ночь он попросит помощи у тети Ирины. Олег называл так женщину, которая жила по соседству, считая, что во многом они с его матерью похожи. В чем? Наверное, такой мать могла быть в пятьдесят семь – столько исполнилось Ирине Михайловне Шведовой в мае. Мать Олега умерла два года тому назад; ему сообщили о ее смерти, но на похороны он не поехал. Когда-то Олег хорошо запомнил, как мать радовалась смерти отца, и решил, что никогда не увидит ее мертвой, – он не будет радоваться, но и проводить в последний путь не сможет.

Тетя Ирина была другой женщиной. Может быть, Олег видел в ней то, чего не нашел в матери. Это объяснение он не находил удовлетворительным. Оно было глупым. Тетю Ирину он просто любил. Живи Олег рядом с матерью, он бы обратил эту сыновью любовь на нее, но обстоятельства складывались не в пользу их обоих.

Мать умерла от сердечного приступа на огороде, когда копала картошку. Было жарко. Ее убили кровь и изношенный организм. А может, что-то, чего Олег не знал. Письмо о ее смерти принесла тетя Ирина – вот такое стечение обстоятельств. Олег сел на тумбочку в кухне дома, где еще не до конца освоился, и стал плакать. Шведова гладила его по бритой голове. И молчала. Раздумывала, стоит ей перенимать эстафету или нет. Тетя Ирина знала о его привязанности, женщине известно о таких вещах без подсказки.

В конце концов она сама этого захотела. Их дома стояли недалеко рядом, и Олег часто захаживал к тете Ирине послушать ее мягкий северно-русский говор. Даже ему, деревенскому мальчику, он был в новинку, к нему нельзя было привыкнуть. Тетя Ирина говорила словно пела. От нее Олег узнал о том месте, в котором поселился (вероятно, навсегда) и которое ему нравилось своей уединенностью. Тишиной. Кости беспокоили его и здесь, но к ним в этой обстановке Олег относился более терпимо.

когда они шуршат, это звук невозможно спутать ни с чем другим; ни с галькой на озерном берегу, ни с пересыпаемым песком; они говорят не голосами, а мыслями, они научились это делать за миллионы лет… подчас это невыносимо

Ветер замер на несколько мгновений. Олег вышел на крыльцо. Курить на воздухе совсем другое дело. Ветер заметался снова. Яблоня закачалась, боярышник, росший за невысоким забором, подтанцовывал ей в унисон.

В пятнадцати метрах от себя Олег видел запертую деревянную калитку. За ней была уходящая влево дорожка между сильно разросшимися кустами волчьей ягоды, скрывавшими почти целиком видимый отсюда участок улицы, что пронизывала поселок. Зимой, конечно, вид был лучше, но появлялось ощущение излишней открытости, которое Олегу не нравилось. Обилие зелени успокаивало нервы. Здесь можно было затеряться. Думать о сырой земле и ее соках, сидеть в тени и наблюдать, прислушиваясь к пению птиц. Безопасное убежище. Именно такое он и искал. Место, где Олег родился и вырос, чем-то напоминало это, но там было много суеты. Там остались воспоминания об отце, там умерла мать. И что бы ты ни думал, всегда будешь сравнивать прошлое и настоящее. А Олег не хотел. Ни сейчас, в эти сырые мрачные часы, ни когда-либо еще.

Он стал тереть виски, думая о тете Ирине. Порой только ее присутствие могло успокоить биение в его мозгу большой черной жилы, наполненной, точно сытая пиявка, нехорошей кровью.

Тут он вспомнил. Тетя Ирина уехала к дальним родственникам в деревню, которая находилась в ста километрах отсюда. Обещала вернуться завтра. Олег кивнул сам себе. Он собирался починить дверцу у платяного шкафа и даже взял ключ, но еще не приступил к делу.

Войдя в дом, Олег пошел в туалет, зажег там лампочку и посмотрел на себя в маленькое прямоугольное зеркало над бачком. Под глазами синяки и выражение лица такое, словно только что он увидел привидение. Может быть, и так, подумал Олег. Он спустил воду, та зашумела, забулькала. Казалось, звук разнесся по всему поселку. Олег попробовал улыбнуться своему отражению, и кое-что получилось. Не слишком хорошо, правда.

Одинокий мрачный тип. Со странностями. Олег знал, что думают про него соседи, постоянные и временные жители дачного поселка. Его это не задевало. Он делал свою работу без нареканий, любую, какую ему ни поручали, и все были довольны. Олега не звали на празднества, только изредка, если он вдруг оказывался рядом, не заводили долгих разговоров на улице – тоже лишь вскользь – и старались не замечать. Олег не считал себя изгоем – хотя бы потому, что и переехал сюда, пользуясь счастливым шансом, в стремлении избежать всего того, что называется у других «жить как все». Те, кто обитал в двух десятках дач неподалеку от Утиного озера, сами не страдали избытком общительности. Семьи и одиночки были замкнутыми и отличались такой же приветливостью как закрытые наглухо ставни на их окнах. Олег думал, что дело в земле. Именно земля выбирает, кто на ней будет жить, а не наоборот. Так сказал однажды его отец.

Еще местные думали, что у него нелады с противоположным полом. Они были неправы. Само по себе уединение ни о чем не говорило. Олега не тянуло к мужчинам. Просто он помнил о Зое и о том, как ей пришлось умереть. Он боялся, что однажды снова увидит во сне, как будет гибнуть другая женщина, делящая с ним постель. И кости. Их голоса становились просто невыносимыми, когда Олег пытался изменить свое стопроцентно холостое положение. Дом, в котором он поселился, был вполне пригоден для семьи, но за пять лет своего здесь пребывания Олег не приблизился к своему гипотетическому семейному очагу ни на шаг. За это время у него было только три женщины, и все они жили в городе. Те контакты были случайными. С двумя Олег встречался по одному разу, точнее, занимался сексом в укромном месте, чтобы потом разойтись навсегда. Третья связь продлилась неделю. После нее Олег впал в депрессию. Тетя Ирина исподволь учила его справляться и с этим, он считал, что усвоил ее молчаливые уроки. У Олега оставалось его воображение. В нем были некоторые молодые женщины из поселка, были девочки, вроде Лизы, дочери Синицыных. Думать о них летними ночами, мечась на горячей постели, было мучительно. Олегу чудился их запах. К нему он добавлял свой. Когда было совсем невмоготу, ему приходилось выбегать во двор и прятаться в густых зарослях за домом. Несколько движений, и сперма выстреливала в высокую траву, в темень. Зимой Олегу приходилось делать это в доме, но тогда он не испытывал такого напряжения.

Тяжесть и жжение в груди стали отпускать. Олег прошелся в темноте по двору. Как правило, если он не чувствовал ничего странного, темнота его не пугала. Он знал границы, которые не следовало переступать. Здесь он в своих владениях.

Дойдя до калитки, Олег понюхал воздух. Дом его стоял с краю, предпоследним, перед ним был дом тети Ирины – темный силуэт крыши, окруженный кронам деревьев. Торчала телеантенна. Откуда-то тянуло дымом. Олег раздул ноздри, впитывая ночной воздух. Давление, конечно, ослабло, но предчувствие никуда нее делось. И по-прежнему было необъяснимым.

Олег вернулся в дом и лег на кровать. Бакс расправился с мышью, не оставив ни единого упоминания о ней, и пристроился на краю матраца возле подушки. Олег не стал его сгонять. Глядя в потолок, он думал, на что мог указывать сегодняшний сон.

Олег спросил, кем работает его отец, и мать сказала, что на мясоперерабатывающем комбинате. Мальчику было шесть лет. Олег пытался осознать, в чем смысл этого длинного словосочетания. Мясо получали от животных – они сами держали корову, пару свиней и кур – это Олегу было известно, но до сих пор он не задумывался, как же именно это мясо перерабатывалось.

Подумав, Олег снова пристал к матери. Она развешивала белье во дворе. Что делают на комбинате? Мать, хмурая, не хотела отвечать. Олег помнил, что пуститься в расспросы его заставили бурые пятна на руках отца, которые он заметил на днях. В первый день было так, во второй, в третий. И еще это бурое виднелось под ногтями и вокруг них. Мальчик убедился, что оно не убирается даже при помощи мыла. Поразмыслив, мальчик пришел к выводу, что отцовы руки измазаны в крови.

– Он забойщик. Убивает коров и свиней, – сказала мать, обернувшись через плечо.

Выражение ее лица означало, что Олег должен отстать. Ему было достаточно пищи для раздумий, по крайне мере, на ближайшее время. Отец – забойщик, убивает животных, мясо которых перерабатывают какие-то другие люди. На комбинате. Все ясно. Поэтому руки у него в крови. Она гнездится под ногтями.

Мальчик представил большие, разработанные отцовские руки, широкие пальцы, покрытые грубой кожей, мозоли на ладонях, напоминающие холмы. Они казались Олегу сделанными из камня или из прочного дерева. Выпив, отец принимался его щекотать, и мальчику казалось, что по ребрам гуляют не человеческие руки, а клешни какого-то жуткого животного. Ему нравилось, и в то же время он боялся, что эти пальцы однажды проткнут его бока. Через пять минут у Олега возник еще один немаловажный, по его мнению, вопрос: чем отец убивает этих животных. Можно спросить у него самого, но тогда придется ждать до вечера. Любопытство было сильным. В его детском мозгу рождались фантастические картины, и в каждой из них отец принимал облик чудовища с огромными зубами; он походил на большущего волка с зубами величиной с кухонный нож и набрасывался на коров и свиней. И все другие люди на комбинате, которых мальчик ни разу не видел, представлялись ему страшными кровожадными существами.

Олег выглянул в окно, посмотреть, где мать. Она стояла возле сарая, уткнув одну руку в бок, и курила. Он помнил, что не решился задать свой вопрос. Мать была раздраженной. Не стоило лезть к ней, раз она в таком настроении. По заднице она била больно, расчетливо, поэтому синяк не проходил долго. Ей было известно, как продлить страдания своей жертвы.

Докурив, мать бросила сигарету в бочку, что стояла в углу дома под желобом для стока дождевой воды. Подхватила пустой таз и пошла в дом. Олег сел за стол, схватился за карандаши. Мать стала возиться на кухне. Мальчик наблюдал за ней. Его рука с карандашом сама собой бродила по листу, вычерчивая хаотичный узор ломаных линий. Заметив прищуренные глаза матери, Олег решил дождаться отца и не лезть на рожон.

В разговоре с отцом был нужен подходящий момент. Он тоже был скор на расправу, только специализировался на подзатыльниках. Подзатыльники, конечно, были хуже щекотки. Мальчику казалось, что с его головой встречает большая тяжелая дубина. Однажды от очередной затрещины из его глаз посыпались искры и мать назвала отца ублюдком. Ублюдок и козел, произнесла она так, словно выплевывала сопли.

Мать снова вышла во двор, ее голова в розовой косынке промелькнула за окном. Олег посмотрел на свой рисунок. Среди мешанины темно-синих линий выделалось нечто с большими выпученными глазами и зубастой пастью.

Он решил, что, наверное, тот самый разговор и способствовал его снам… Вернее тому, что именно его выбрали кости. Мальчик думал обо всех тех свиньях и коровах, которых отец убивал.

Олег перевернулся на правый бок и уткнулся носом в стену. Она пахла старым деревом. А от отца в тот вечер пахло пивом. Он вошел в дом, вонзив в изношенные доски пола свои ноги в сапогах. Олег поглядел на его руки, но поразили его не они, а запах, которого он раньше не замечал. Железистый, чуть сладковатый, но и горький и терпкий одновременно. К нему примешивались табак и пиво, но они ничуть не заглушали его. Олег посмотрел на отца, но тот не превратился в чудовище. От него пахло кровью и ужасом. Пахло убийством.

Отец посмотрел на мальчика и велел ему подойти. Мать сказала, что ты спрашивал меня про мою работу. Олег подумал, зачем матери это делать, но только кивнул. Отец посадил его на колено. Запах крови был силен. Я бью их кувалдой по голове, она тяжелая, для этого надо силищу иметь, бью, а они падают и теряют сознание, тогда я быстро перерезаю им горло. Иногда мы применяем электрошок, когда не бывает проблем с электричеством. Ты понял? Олег опустил глаза и кивнул. Один раз при нем отец отсек курице голову, и птица лежала рядом с плахой и долго била ногами. Из нее вытекал ручеек крови, впитывающийся в опилки. А сколько крови вытечет из коровы или свиньи?

Может быть, я тебя свожу на бойню, сказал отец. Немного позже, когда ты больше станешь.

Олег помнил его улыбку и сверлящий взгляд, слишком ясно помнил. Даже сейчас, когда ему было тридцать лет.

Отец не выполнил своего обещания…

Олег сел на кровати, мокрый от пота. Отец умер вскоре после этого разговора, кто-то другой занял его место и стал бить кувалдой животным по голове. Однажды отец сказал, что от удара кости черепа издают громкий треск.

Олег взял с табуретки стакан воды и выпил половину. Его трясло. Бакс, мяукнув, спрыгнул на пол; пошел прочь с поднятым трубой хвостом. Олег подумал, что сейчас сойдет с ума. Воспоминания явились в неподходящий момент. Почему именно сейчас?

За два месяца до смерти отца Олег помогал ему красить сарай, только что починенный, пахнущий свежими досками. Отец заменил стену, выходящую в огород, так как та совсем рассохлась. Он не разрешал сыну помогать ему, но пообещал, что допустит к покраске. Шестилетнему Олегу ничего другого и не надо было. Утром отец приготовил две большие банки с серой краской и сказал Олегу принести кисточки, лежавшие на кухонной полочке, слева от печи. Мальчик бросился выполнять просьбу, но по пути его перехватила мать.

– В этой одежде ты извозюкаешься. Сейчас переодену, – сказала она. «Твои выходки мне надоели!» – об этом говорил ее взгляд.

– Ну мама!

– Две минуты потерпи.

Возражать ей было бесполезно. Мать достала потрепанные сандалии, старые носки, штанишки и рубашку, словно специально хранила все это на случай, если сын вздумает изображать взрослого. Олег не смотрел на нее, его взгляд был направлен в окно, на отца, стоящего возле сарая. Он курил и смотрел на стену. Неизвестно, о чем были его мысли. Вчера вечером они с матерью здорово поругались, а потом Олег слышал, как всю ночь скрипела кровать. Ему представлялось, что они прыгают на панцирной сетке. Сквозь сон Олег улавливал, как вскрикивает мать, и думал: иногда взрослые ведут себя ненормально.

– Иди, – сказала мать.

Олег помчался на кухню, встал на колени на стул и потянулся к полке с кисточками. Он взял все три. Две больших и широких и одну узкую. Кисти были новыми, мягкими. Жестяные ободки на них ярко блестели.

Отец погладил его по голове, и Олег раздулся от гордости. Он знал, что мать смотрит на него из окна. Гораздо позже Олег понял, что она ревновала, и каждый такой жест мужа, по ее мнению, делал расстояние между ней и ребенком все больше. Мать ничего не забыла, наверное, до самой своей смерти. Олег никому об этом не рассказывал, даже тете Ирине.

В тот день они вдвоем одолели целую стену. Отец отлил краску в большую пустую жестянку из-под селедки и показал Олегу, как пользоваться маленькой кисточкой. Некоторое время отцова рука водила его рукой, но потом отец сказал, чтобы Олег работал самостоятельно. Он и работал, сидя на корточках и водя кистью вверх и вниз, снимая потеки. Не забывал и возвращаться к тому, что сделано, и следить за непрокрашенными участками. Олег поглядывал на отца в ожидании одобрения, но тот был погружен в свои мысли; похвалил он его только однажды – и этого хватило, чтобы мальчик ощутил себя счастливым. Отец сказал, что все правильно. Через час появилась мать.

– Собираетесь сделать перерыв? Я пожарила картошку.

Олег не хотел отрываться, но отец предложил сделать перерыв, и он, конечно, согласился. При этом уловил кислый и ядовитый взгляд матери. В шесть лет не очень понимаешь, что означают такие гримасы. Проглотив свою порцию картошки с луком и кусками мяса, Олег снова выбежал во двор и устремился к сараю; рядом с краской бродил их черно-белый кот Лобзик, награжденный этой собачьей кличкой в честь пса, который был у отца в детстве. Олег отогнал Лобзика ногой. Кот зашипел. Жить ему оставалось недолго.