2

Лето в этом маленьком городке оказалось на редкость приятным. Даже в самые жаркие дни зной смягчало обилие зелени и воды, а по ночам порой бывало так прохладно, что приходилось укрываться пуховыми перинами — по здешнему обычаю. Высокие своды вековых каштанов смыкались над мощеными улицами. У пруда, в котором старые плакучие ивы купали свои ветви, мсье Дюран открыл летний павильон, где кроме вина подавали прохладительные напитки и мороженое.

Чета Кочеков жила скромно и размеренно. В семь часов утра вставали. Чашка кофе с бриошами — и ровно в восемь на работу. В двенадцать часов завтрак, в шесть обед. Недолгая вечерняя прогулка у пруда, стаканчик-другой хорошего вина с друзьями в павильоне мсье Дюрана, легкий ужин, часа два чтения и — здоровый, крепкий сон при открытых окнах.

Дела в мастерской постепенно налаживались. Вывеска с аршинными буквами во весь фасад, объявление в газетах о гарантийном ремонте по умеренным ценам сделали свое дело. Но слава о замечательном иностранном механике распространилась по всей округе после того, как Василий отремонтировал старенький «форд» сельского врача.

Поломка была незначительная, но сама машина, что называется, дышала на ладан. Конечно, за восстановление этой развалины можно было заломить немалую сумму, но Василий уговорил Ренара в целях рекламы взять умеренную плату.

Точно в назначенный срок — через пять дней — машина была отремонтирована, сношенные детали заменены, тормоза подтянуты, мотор отрегулирован, а выкрашенный заново кузов блестел на солнце, как новенький. Хозяин машины пришел в полный восторг, когда сел за руль. Такой ремонт за такую сумму!

— Чудо как хорошо вы отремонтировали мою машину! — Врач долго тряс руку Василия и от полноты чувств отвалил ему пять франков чаевых.

Разъезжая по всему округу, врач этот стал лучшей рекламой мастерской «Ренар и компания». Он усиленно рекомендовал всем своим пациентам — владельцам машин — ремонтировать их только в этой мастерской и не жалел слов, расхваливая золотые руки чехословацкого мастера, который разбирается в моторе как бог.

Заказы сыпались со всех сторон, и у Василия почти не оставалось свободных дней.

Однажды, жарким солнечным утром, метрах в двухстах от мастерской остановился шикарный лимузин. Из него вылез элегантный молодой человек. Он долго копался в моторе, потом пошел в мастерскую за помощью. Увидев Василия за слесарным верстаком, владелец лимузина обратился к нему:

— Недалеко отсюда остановилась моя машина. К сожалению, все мои попытки исправить мотор не увенчались успехом… Помогите, пожалуйста!

Голос молодого человека показался Василию знакомым. Внимательно посмотрев на посетителя, он тотчас узнал его, хотя тот отпустил усики и изменил прическу.

— Сейчас, мсье, — ответил Василий. — Я только предупрежу компаньона! — И через несколько минут вышел с молодым человеком на улицу.

Отойдя с десяток шагов, тот, убедившись, что никого поблизости нет, тихо сказал Василию:

— Один ваш знакомый приехал в Париж и хочет встретиться с вами в среду, в три часа, в кафе «Ротонда» на бульваре Монпарнас. Если по каким-либо обстоятельствам в среду встреча не состоится, будьте в пятницу в тот же час на том же месте. Вы, конечно, узнаете вашего знакомого, как узнали меня. На всякий случай вот его приметы: одет в легкий фланелевый темно-серый костюм. На ярком галстуке золотая булавка с тремя маленькими камнями в форме подковы.

Разговаривая, они подходили к стоящей на обочине дороги машине, в которой сидела пышноволосая блондинка. Молодой человек успел шепнуть:

— У меня совершенно случайная спутница — для отвода глаз. В машине мною нарушен контакт в электропроводке.

Василий открыл капот, покопался в моторе и сообщил молодому человеку:

— Мсье, беда пустяковая, нарушен контакт в электропроводке. Я присоединю контакт и подгоню машину к мастерской, а там закреплю надежно. Это займет не более четверти часа.

Вскоре все было готово. Василий вывел автомашину на дорогу, и молодой человек расплатился и уехал.

— Девочку подцепил первый сорт! — сказал Ренар, глядя вслед удалявшейся машине.

— Сколько взяли с него? — спросил Василий.

— Двадцать четыре франка.

— Ого! Двадцать четыре франка за соединение контакта в электропроводке!.. Если бы нам всегда удавалось так легко зарабатывать, мы с вами скоро стали бы крупными коммерсантами!

— Мы и стремимся к этому! — Ренар лукаво улыбнулся и принес из-за перегородки бухгалтерскую книгу. — За вычетом всех расходов, мы заработали в этом месяце тысячу четыреста шестьдесят франков — по семьсот тридцать франков на долю каждого. Для начала недурно, а? — Глаза его светились от удовольствия. — Если так пойдет, то через годик мы выручим основной капитал, вложенный в дело.

— И я бы вернул отцу семь тысяч франков, порадовал бы старика! Он у меня прижимистый, цену деньгам знает. А получив обратно деньги, он поверит в коммерческие способности сына, сумевшего сколотить капиталец за короткое время, да еще на чужбине!..

— Какой смысл возвращать ему деньги? Они ведь ваши. Не лучше ли нам расширить дело? Купить дополнительное оборудование, организовать литейную, нанять нескольких рабочих, а там… — Ренар размечтался. Он смотрел на каштаны вдоль дороги и, как бы про себя, продолжал: — А там чем черт не шутит, со временем превратим нашу мастерскую в завод. Да, да, не смейтесь, в небольшой завод…

Встреча произошла в среду, в назначенный час. Чтобы изучить место будущего свидания и избежать всяких случайностей, Василий пораньше отправился на бульвар Монпарнас и без труда нашел «Ротонду». В этот дневной час и на бульваре и в кафе народу было немного — несколько человек за столиками на улице и двое молодых людей, видимо журналисты, внутри кафе. Они что-то усердно писали, сидя далеко друг от друга.

Василий занял столик в глубине зала, заказал пива, достал из кармана газету «Матэн» и углубился в чтение. Человек, которого он ждал, появился ровно в три часа — высокий, одетый с иголочки. Василий сразу узнал его. Тот спокойно, не торопясь подошел к столику, за которым расположился Василий, и, не дожидаясь приглашения, уселся на стул рядом.

— Рад видеть тебя в полном благополучии, — сказал он по-французски и отодвинул бокал с пивом. — Слушай, ты ведь состоятельный буржуа, — закажи-ка что-нибудь более существенное. А то от пива только в животе бурчит, а толку никакого! — Гость говорил весело, непринужденно, с обаятельной улыбкой на лице. Василий подозвал гарсона, попросил принести салат, холодную телятину, сыр, бутылку бургонского.

— Мы встретились здесь потому, что мне не хотелось, чтобы нас видели вместе на улице. — Гость незаметно огляделся. — Ты слишком напряжен, держись свободнее! Ты встретился с другом и ведешь с ним дружескую беседу.

Гарсон принес еду и вино. Когда он отошел, гость продолжал:

— Я в курсе всех твоих обстоятельств. Хорошо пристроился, умно, для начала очень даже неплохо. А теперь слушай. Основная и главная твоя задача прежняя — пустить здесь, во Франции, глубокие корни. Ты приехал сюда не на месяц и не на год. Ничего, ровным счетом ничего пока от тебя не требуется — только вживайся в среду. Понял?

— Вернее, слышу. А понять этого я не могу… Если мне здесь делать нечего, то зачем я торчу здесь и зря трачу время?

— Не торопись. Придет время — узнаешь, тогда все и поймешь. Кое-что могу и сейчас сказать. Ты, надеюсь, и сам видишь некоторые новые обстоятельства… Экономический кризис, начавшийся в США в тысяча девятьсот двадцать девятом году, не утихает, наоборот — распространяется все шире. Капиталисты лихорадочно ищут выход, — они понимают, что держать обнищавшие массы в рамках старой буржуазной демократии нельзя. Отсюда — стремление к открытой диктатуре. Это относится прежде всего к побежденной Германии. Там не сегодня-завтра к власти придут фашисты, — придут при непосредственной помощи промышленников. И тогда начнется великая трагедия… Живя здесь, ты обязан быть в курсе умонастроений всех слоев общества — знать, как они относятся к фашистской опасности. Больше того, знать, как французское правительство намерено выполнять взятые на себя обязательства в отношении своих младших партнеров — Польши, Югославии, Чехословакии, Румынии — в случае серьезных политических осложнения в Восточной Европе… Ты пойми, нам не нужны чужие секреты — ни военные, ни экономические. Мы этим не занимаемся и заниматься не будем. Но бороться против злейшего врага рабочего класса и демократии — против фашизма — мы обязаны всеми доступными нам средствами! — Он замолчал, поднял бокал, разглядывая темно-рубиновое вино на свет. Потом проговорил, словно раздумывая вслух: — Кто знает, может, настанет и такое время, когда мы поможем французам, располагая необходимыми сведениями… Откроем им глаза на то, что их ожидает в случае прихода к власти в Германии фашистов. Немцы, проглотив в восемнадцатом году горькую пилюлю — подписав Версальский мирный договор, мечтают о реванше, мечтают неустанно!.. Они готовятся отомстить Франции за свой позор, отомстить безжалостно!.. Вот так-то, друг мой… Начал ты хорошо. Но ты должен перебраться в Париж. Заводи знакомства с нужными людьми, сделай все, чтобы быть постоянно в курсе событий. — Гость с удовольствием осушил бокал. — Хорошее вино, ничего не скажешь!..

— Да, вина здесь отличные. А вот к еде никак не привыкну, особенно скучаю по черному хлебу. По нашему свежему, пахучему ржаному хлебу…

— Человек ко всему привыкает, — сказал гость. — Веди себя незаметно, старайся ничем не выделяться. Каждую минуту помни: ты самый заурядный человек; кроме наживы и спорта, тебя ничто не интересует, и уж совершенно не интересует политика. Никогда, ни с кем никаких бесед на политические темы, если, конечно, это не нужно для дела… Впрочем, тебя не надо учить, — сам все отлично знаешь.

— Знаю, конечно…

— Как Лиза? С ее знанием французского языка она, наверное, чувствует себя здесь как рыба в воде?

— Не совсем так… Что может быть хорошего в ее жизни? Четыре стены, кухня, церковь. Пустяковые разговоры с соседками о способах приготовления того или иного блюда. Торт по особому рецепту!.. Разве для этого она столько училась?

— Ничего, всему свое время. Передай ей от меня сердечный привет и скажи, что настанет и ее час. Как у вас с деньгами?

— Полный порядок! Я же предприниматель. Скоро, кажется, стану эксплуатировать чужой труд: мой компаньон мечтает нанять побольше рабочих — стать владельцем хоть и маленького, но все же завода. Мы и сейчас зарабатываем с ним неплохо. Возможно, в недалеком будущем накоплю те семь тысяч франков, что прислал мне «отец» из Чехословакии!..

— Вот видишь, оказывается, ты прирожденный коммерсант.

— Что ж, не боги горшки обжигают. Нужно будет — станем капиталистами. Дело, оказывается, не такое уж хитрое. К тому же уроки, полученные дома по коммерции и коммерческому праву, банковским и вексельным операциям, даром не прошли.

Условились, что сам Василий не будет делать никаких попыток связаться со своими, только в случае крайней необходимости напишет письмо или пошлет телеграмму «отцу» в Чехословакию. И терпеливо будет ждать связного. Василий просил передать привет родным, живущим под Москвой.

— Хорошо, передам. А теперь пошли. Расстанемся с тобой за углом, — сказал гость, и они вместе вышли из кафе.

— Ничего не рассказали, что делается там, у нас, — сказал Василий по дороге.

— Что же рассказывать? Трудимся, боремся с трудностями, строим…

— Завидую вам! — вздохнув, сказал Василий.

Василий направился было к стоянке, где оставил свою машину, но передумал. Почему бы не пройтись по бульвару? Дневной зной спал, пройтись было бы приятно, а подумать ему, слава богу, есть о чем…

Вот он просил приезжего товарища передать привет своим родным. Тот непременно исполнит эту просьбу — отправится в подмосковную деревню, отыщет сестру Василия Ефросинью и брата, колхозного механизатора, Александра.

Ефросинья удивится, встревожится: «Где ж сам-то Василий? Почему давно нет от него писем? И что это он вздумал приветы с оказией передавать, — почему сам не напишет?»

В ответ приезжий товарищ скажет:

«Вы, Ефросинья Сергеевна, за него не беспокойтесь. Василий жив, здоров, того и вам желает. Не пишет потому, что такие обстоятельства у него…»

«Какие такие обстоятельства, что нельзя даже письмецо родным написать?» — не унимается сестра.

Совсем, наверно, старенькая она стала!.. Года три назад, когда он видел ее в последний раз, она уж и тогда выглядела старухой. А какая была бойкая, живая! Заменила ему мать, когда та умерла родами.

Брат Александр, медлительный, скупой на слова, промолчит, — что, мол, толку спрашивать чужого человека? Раз Василий не пишет, значит, так надо, видно, есть на то причина. И, только прощаясь с приезжим, он скажет:

«Передайте Василию, что мы его всегда ждем. Пусть приезжает хоть этой осенью. Боровка как раз заколем и вообще…»

Бесконечно далек был в эти минуты Василий в своих мыслях от Парижа, от бульвара Монпарнас!.. Он видел себя маленьким мальчуганом на русской печи, под овчиной, рядом с братишкой, в закопченной, покосившейся от времени отцовской хате, крытой соломой. Сестра Ефросинья хлопочет у печи, думая всегда только об одном: чем накормить троих мужиков? Отец-здоровяк ест за троих, они с братом тоже едоки не из последних — только давай! Земли у них нет, отец занимается извозным промыслом — ездит в Москву с грузом, домой возвращается молчаливый, злой, — заработка не хватает на то, чтобы сытыми быть.

С шести лет Василий ходит в церковноприходскую школу — ходит только осенью и весной. Зимой не может: школа далеко, а валенок у него нет. Но это не мешает ему через три года закончить школу с отличием. Учитель говорит на прощанье: «Большие способности у тебя и память феноменальная!.. Постарайся дальше учиться — авось человеком станешь». Он не понял, что значит «феноменальная», но учиться очень хотел. Только ничего из этого не выходит. Отец сурово говорит: «Тоже мне, новый Ломоносов нашелся. Хотел бы я знать, на какие такие шиши ты учиться собрался? Читать, писать умеешь — ну и хватит…»

Василий начинает помогать отцу — ездит с ним в Москву, ходит за лошадьми, таскает тяжелые мешки. Ему до сих пор памятен кислый запах постоялых дворов, до сих пор видит во сне пьяных возчиков, а в ушах звенят их крики, брань…

Когда Василию стало невмоготу, он заявил отцу, что хочет поступить на завод.

«Мы хоть и плохо живем, — сказал отец, — зато мы свободные люди — нет над нами ни мастеров, ни надсмотрщиков. Я не против, — хочешь надеть себе на шею ярмо, надевай, только прежде хорошенько подумай…»

Долго думать не пришлось, — Василий узнал, что есть место ученика слесаря в механической мастерской в Москве. Платили мало — шесть рублей за двенадцать — четырнадцать часов работы. Но для него, никогда не державшего в руках денег, и шесть рублей были богатством.

К слесарному делу у Василия обнаружились большие способности, и в учениках он пробыл недолго. Через год хозяин положил ему четырнадцать рублей в месяц. Василий справил хромовые сапоги в гармошку, суконные брюки, пиджак, белую косоворотку и картуз с блестящим козырьком. Так в ту пору одевались мастеровые, и молодой слесарь старался не отставать от моды. Он до беспамятства любил музыку, и еще он очень хотел знать иностранные языки. В этом был повинен учитель церковноприходской школы, который знал латынь и греческий и говорил, что истинно образованный человек должен знать языки. Василий купил учебники, словари и решил изучать два языка одновременно, — только не латынь и греческий, а английский и французский. Парень он был настырный — ежедневно запоминал по десять слов и никогда, ни при каких обстоятельствах не отступал от своего решения. Когда ему удалось скопить денег, он купил гармошку. Какая была это радость!..

Василий был уже квалифицированным слесарем, ремонтировал сложные машины. Он снял с товарищем комнату, прилично, по моде одевался, по-прежнему упорно изучал языки, много читал, два раза в неделю брал уроки музыки. Изредка ездил в деревню навещать родных, и каждый раз с подарками.

Началась война и перевернула все вверх дном.

Крестьянина Московской губернии, Загорского уезда, деревни Выселки Василия Максимова, сына Сергея, 1897 года рождения, призвали в армию в конце 1915 года. Как мастерового, «разбирающегося в разных механизмах», его, после трехмесячной маршировки в учебном батальоне, зачислили в автомобильную роту. Там Василий хорошо изучил автомобиль и вскоре стал шофером, — профессия в русской армии дефицитная и потому довольно привилегированная.

В автомобильной роте собрался народ мастеровой, грамотный, понимающий, что к чему. Когда начальства поблизости не было, давали волю языкам — говорили откровенно. Особенно толково говорил Забродин, механик с московской фабрики «Трехгорная мануфактура», участник баррикадных боев на Пресне, отсидевший за это восемь лет.

Про Забродина говорили, что он большевик, а кто такие большевики — Василий в то время не знал. Спрашивать же боялся, — еще нарвешься на кого не надо, беды не оберешься… Забродин много видел, много читал. Знай о его разговорах с солдатами начальство, не миновать бы механику военно-полевого суда. Солдаты автороты уважали Забродила и всячески оберегали его. Он был первым человеком, открывшим Василию глаза на истинное положение вещей, заставившим над многим задуматься.

Однажды осенью, когда все свободные от дежурства солдаты автороты собрались около раскаленной печурки, Забродин, затягиваясь табачным дымом, заговорил будто невзначай:

— Да, братцы, скверно… Третьи сутки не переставая льет дождь. Холодно, сыро, и на душе тоскливо. Нам-то вроде ничего — есть крыша над головой, начальство дров не жалеет…

— К чему ты это? — перебил его пожилой солдат из питерских рабочих.

— К тому, что очень уж мудрено устроен мир, одним достаются шишки, а другим пышки… Солдатики-то сидят в сырых окопах, мерзнут, вшей кормят, чтобы другие могли жить сытно и в тепле…

— После войны все изменится, — сказал один из солдат. — Не может несправедливость вечно продолжаться, — добавил он, помолчав.

— Как же, изменится, держи карман шире! Вернешься домой, если, конечно, жив останешься, все начнется сызнова, — сказал другой.

Вокруг печурки наступило тяжелое молчание. Люди, оторванные от дома, от родных, от привычной жизни, думали каждый о своем, но думы их, как и судьбы, были во многом схожи.

— Какой же выход? — нарушил наконец молчание пожилой солдат.

— Кончать войну — и айда по домам! Дел у нас и дома по горло, — сказал Забродин.

— А родную землю на поругание немцам оставить?

— Зачем? По ту сторону фронта тоже солдаты. Сказать им: братцы, так, мол, и так, давай кончать войну и марш до хауза. Они такие же горемыки, как и мы, поймут, — сказал Забродин…

Ночью Василию спалось плохо, — из головы не выходили слова Забродина: «Кончай войну — и айда по домам». Почему бы и нет? Очень даже просто, — если солдаты побросают винтовки, тогда и войне конец. В ту ночь Василий с тоской думал, как было бы хорошо вернуться домой, — хотя какой у него дом? Комнатенка, которую он снимал пополам с товарищем, да старая отцовская изба… Вспомнил он голубоглазую девушку с косичками… Звали ее Лидой. Они познакомились в библиотеке, потом стали встречаться — ходили по улицам Москвы или по аллеям Сокольников, держась за руку. Василию казалось тогда, что он и дня не проживет без Лиды, и неизвестно, чем бы кончилась его первая любовь, если б по война… Позже, во время гражданской войны, когда после ранения под Перекопом он вернулся в Москву, разыскать Лиду он не смог…