- Но это несравнимые вещи, величайший! - вспыхнул экуменический патриарх. - Я стараюсь блюсти церковные каноны и многовековые обычаи, тогда как ты, напротив, стараешься поставить их с ног на голову!
      Маниакис безмолвствовал. Агатий задумался, потом пару раз нерешительно кашлянул и осведомился:
      - Следует ли мне, величайший, понимать тебя так, что ты согласишься не покидать Видесс и в дальнейшем, следуя древнему обычаю, будешь всегда править империей из столицы в том случае, если получишь мое благословение на брак со своей кузиной?
      - Вообще-то, я был далек от мысли делать какие-либо намеки. - Маниакис пригладил бороду. - С другой стороны, твое благословение поможет восстановить мир между Автократором и святой церковью, а это чего-нибудь да стоит. Хотя не уверен, стоит ли такой мир того, чтобы мне остаться в Видессе. Еще один Праздник Зимы вроде двух прошедших, и я без лишних слов вскарабкаюсь на Столп и брошусь оттуда головой вниз.
      - Во время Праздника Зимы мне тоже приходится безропотно сносить показное умничанье и злые насмешки шутов, - заметил Агатий. - Прошу простить меня, но я должен еще раз напомнить величайшему, что стоит устранить разногласия со святой церковью, и у мимов сразу сделается одним поводом для издевок меньше, а значит, следующий Праздник Зимы окажется для тебя менее огорчительным.
      - Возможно, - не стал спорить Маниакис. - Но поскольку ты уверил меня, что не в состоянии благословить мой брак, то дальнейшая дискуссия лишена какого-либо практического смысла. Ты согласен со мной, святейший?
      Агатий выпрямился во весь свой весьма впечатляющий рост и заявил:
      - Как тебе известно, величайший, ради благого дела я имею право данной мне духовной властью выходить за пределы общепринятых норм. Если я решусь, я говорю гипотетически, освятить твой брак с кровной родственницей, согласишься ли ты, в свою очередь, связать себя клятвой никогда надолго не покидать Видесс и не лишать его тем самым статуса столицы империи?
      Маниакис подумал немного и отрицательно покачал головой:
      - Подобная клятва наложила бы на меня слишком большие ограничения, каких я не могу себе позволить. Я могу поклясться, что перемена места, откуда Автократор управляет империей, будет предпринята лишь в безвыходной ситуации. Но право определять, безвыходна ситуация или нет, принадлежит мне и только мне.
      Теперь настала очередь патриарха впасть в глубокое раздумье.
      - Ладно! - внезапно решился он. - Будь по-твоему. В конце концов, ты давно доказал, что на тебя можно полагаться; во всяком случае, тогда, когда ты дал слово. Не думаю, чтобы ты нарушил его и на этот раз.
      - По рукам, святейший! - И Маниакис действительно протянул руку Агатию.
      Рука патриарха оказалась холодной, рукопожатие нерешительным, а в голосе его звучало беспокойство, когда он продолжил разговор:
      - Ортодоксы сурово осудят меня за то, на что я сегодня дал свое согласие, величайший. Их мало интересуют те выгоды, которые получит в результате империя в целом. Результатом достигнутого нами сегодня соглашения может стать раскол святой церкви, о котором мы уже однажды говорили. Ортодоксы будут твердо стоять на своем, утверждая, что я уступил давлению светской власти. Они найдут серьезную поддержку у части населения.
      - Тебе известно о церковной политике и истории расколов неизмеримо больше, чем мне, святейший, - заметил Маниакис. - Но мне кажется, в случае раскола гораздо чаще побеждала та сторона, которая пользовалась поддержкой светской власти. Я не ошибаюсь?
      - Истинно так, величайший. - Лицо Агатия просветлело.
      - Уверяю тебя, ты получишь такую поддержку в полной мере!
      - О, это великолепно! - Агатий рискнул улыбнуться, и улыбка оказалась ему очень даже к лицу. - Значит, нам удалось заключить полюбовное соглашение: я благословляю твой брак, а ты даешь клятву остаться в столице. Чудесно.
      - Да, я остаюсь, - подтвердил Маниакис. - Но наше соглашение должно содержать еще один пункт, по которому ты обязуешься отменить наказание, наложенное тобой на святого отца Филета за то, что он осмелился провести обряд моего бракосочетания с Лицией.
      - О, величайший никогда не забывает оказанных ему услуг! Прекрасное качество! - одобрил Агатий. Но улыбка патриарха слегка поблекла. Помолчав немного, он добавил, больше для себя:
      - Подобные добродетели следует всячески поощрять. Я согласен включить этот пункт в наше соглашение.
      - Услуги, оказанной мне тобой, я тоже никогда не забуду, - заверил его Маниакис.
      Получив подобное обещание, патриарх вновь расплылся в улыбке.
      ***
      Маниакис с Лицией сидели за ажурной решеткой, отгораживавшей в Высоком храме специальное помещение для членов императорской семьи. Пергамент с текстом патриаршего разрешения на брак уже покоился в хранилище, где Автократор содержал важнейшие государственные документы. Маниакис полагал, что Агатий поступил точно так же с его письменным обязательством никогда не переезжать из Видесса в какое-либо иное место, если только его не принудят к тому непреодолимые обстоятельства.
      - Сегодня в храме яблоку негде упасть, - заметила Лиция.
      Действительно, кое-кто из пришедших в последний момент сановников так и не смог найти себе места на скамьях; те были битком забиты простолюдинами, "пришедшими выслушать обещанное воззвание патриарха.
      - Хорошо, что обращение к народу будет исходить не от меня, а от Агатия, сказал Маниакис. - Если бы объявление сделал я, люди решили бы, что согласие патриарха вырвано у него против его воли. Тогда как воззвание, обнародованное им самим, будет воспринято всеми как победа здравого смысла.
      Он собирался добавить еще что-то, но шум в храме внезапно смолк. Это означало, что Агатий идет к алтарю. Действительно, спустя минуту патриарх, сопровождаемый целой свитой низших клериков, размахивавших кадилами, уже стоял в центре храма. Воздух наполнился густым ароматом благовоний.
      Встав перед алтарем, Агатий простер руки к суровому лику Фоса, изображенному на куполе Высокого храма. Прихожане поднялись с мест. Скрытые от любопытных взглядов за ажурной решеткой Маниакис с Лицией сделали то же самое. Вслед за Агатием они вместе с остальными молящимися прочли символ веры:
      - Будь благословен, Фос, владыка благой и премудрый, милостью твоей заступник наш, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать!
      Маниакис испытывал меньшее удовольствие от литургии, чем обычно. Сегодня она не столько объединяла его с единоверцами, сколько отдаляла от ожидаемого им с нетерпением момента - от начала патриаршей проповеди. Даже слова молитвы скорее просто слетали с его губ, нежели исходили от сердца.
      Агатий еще раз прочитал символ веры, затем медленно опустил руки, подав пастве знак садиться. Сам патриарх некоторое время продолжал стоять молча; напряжение среди присутствующих нарастало с каждой секундой.
      - Он родился актером, - прошептала Лиция. Маниакис согласно кивнул, но знаком призвал ее к молчанию.
      - Возрадуемся! - внезапно возопил Агатий. Его зычный голос разом заполнил весь храм и громовым эхо отразился от купола. - Возрадуемся! - повторил он уже более спокойно. - Величайший Автократор именем Господа нашего, благого и премудрого, поклялся править империей исключительно из ее столицы, славного Видесса. Отныне и до тех пор, пока Фос не призовет его к себе!
      Слухи, распространившиеся по городу за последние несколько дней, твердили о том же, но всем известно - слухи часто лгут. И Агатий, что тоже всем было известно, иногда лгал, однако гораздо реже, чем слухи. Высокий храм буквально захлестнул шквал радостных криков, заставивших загудеть огромный купол.
      - Они тебя любят, - заметила Лиция.
      - Они мною довольны, поскольку я остаюсь, - ответил Маниакис. - Но они же взвыли бы, словно стая волков, требуя моей крови, если бы патриарх так же театрально объявил о моем намерении послезавтра отплыть на Калаврию.
      Прежде чем Лиция успела что-либо сказать, Агатий продолжил:
      - Вне всяких сомнений, великий Фос благословит Автократора, своего наместника на земле, за столь смелое и мудрое решение. Вне всяких сомнений. Господь наш также не обойдет своими благодеяниями Видесс, царя городов, который пребудет вечной столицей нашей империи отныне и вовеки! Да будет так!
      - Да будет так! - хором отозвались все находившиеся в храме.
      Маниакис напряженно ждал, когда же Агатий продолжит. Патриарх решил сперва предъявить народу то, что он получил от Автократора. Интересно, под каким соусом он намерен подать то, чем пришлось пожертвовать ему самому?
      На сей раз патриарх медлил не для того, чтобы усилить напряженность ожидания. Он просто колебался, как самый обычный человек, не желающий признаваться в том, что ему пришлось пойти на попятный. Наконец Агатий все же перешел ко второй части:
      - На плечах Автократора лежит тяжкое бремя. Ежедневно и ежечасно он предпринимает поистине героические усилия с тем, чтобы вернуть Видессийской империи ее былую славу. Любая, даже самая незначительная помощь, оказанная ему в делах его, явится неоценимым благом для всех нас. Все мы знаем о постигшей нашего Автократора тяжелой потере. Его жена, его первая жена, - скончалась, подарив ему Ликария, законного сына и наследника.
      Маниакис нахмурился. Судить о вопросах престолонаследия - не дело патриарха. Даже если его мнение совпадает с мнением Автократора. Мельком взглянув на Лицию, Маниакис убедился, что та не выказывает никаких признаков раздражения. Махнув рукой, он решил не обращать внимания на мелочи. Агатий между тем продолжал:
      - Приняв во внимание все то, о чем я только что вам рассказал, по зрелом размышлении я пришел к выводу о необходимости принять решение, позволяющее мне благословить и признать законным во всех отношениях брак между величайшим Автократором и императрицей Лицией, поскольку таковой служит высшим интересам Видессийской империи. Данной мне высшей духовной властью я объявляю этот брак не противоречащим догмам нашей святой веры и даю на него свое благословение!
      Не успели прозвучать последние слова патриарха, как один из клериков, стоявших подле алтаря, поставил на пол свое кадило и устремился к выходу. Следом за ним Высокий храм покинули Курикий с Февронией. Главный казначей, хотя и желал таковым оставаться, все же не хотел давать никому повода полагать, будто он одобряет новый брак Автократора. Немного поколебавшись, к выходу направился еще один священнослужитель, за которым последовало несколько десятков горожан.
      Но почти вся паства и подавляющее большинство клериков остались на своих местах. Агатий умудрился представить искушенным в торговле видессийцам сделку с Автократором так, что пресловутое "ты - мне, я - тебе" все же не бросалось в глаза. Это позволило некоторым из присутствующих примириться с достигнутым соглашением. А остальные были настолько рады решению Маниакиса остаться в Видессе, что их мало интересовало, каким образом Агатий переубедил Автократора.
      Обнаружив, что его речь не привела к беспорядкам прямо под куполом Высокого храма, патриарх явно приободрился.
      - Литургия окончена! - объявил он. Маниакис почти услышал, как Агатий мысленно добавил: "А я и на сей раз вышел сухим из воды". Покидая храм, чтобы вновь вернуться к мирской суете, прихожане оживленно переговаривались. Автократор попытался прислушаться к тому, о чем они говорят, но разобрать хоть что-нибудь ему так и не удалось.
      - Ну, как ты себя чувствуешь, сделавшись наконец моей законной женой в глазах всего - или почти всего, мысленно добавил он, - духовенства империи? спросил он, повернувшись к Лиции.
      - Прекрасно, - ответила она. - Если не считать утренней тошноты. Но должна сказать, я и раньше чувствовала себя неплохо.
      - Я рад за тебя.
      ***
      Прежде, глядя с городской стены на запад, через Бычий Брод, Маниакис отчетливо видел дымы лагерных костров макуранской армии, квартировавшей в Акросе. Теперь, когда это зрелище ему надоедало, он мог перейти на северную стену, чтобы полюбоваться дымами пожаров, полыхавших в подожженных кубратами предместьях Видесса. Оттуда, с севера, в столицу стекалось множество беженцев: кто на повозках, вместивших почти все их имущество, а кто и босиком. Монахи и монахини в монастырях делали все, что могли, чтобы хоть как-то накормить и приютить несчастных.
      Маниакис тоже сделал все, что мог: пожертвовал монастырям немного зерна и уж совсем немного золота. Действия макуранцев на западе и кубратов на севере катастрофически сократили число провинций, признававших власть Автократора. Столь же катастрофически упали и поступления в казну.
      Он посетил один из монастырей. Во-первых, ему хотелось приободрить беженцев, показать им, что ему известно об их страданиях. Радость, с какой они приветствовали своего Автократора, навела его на невеселые размышления о том, насколько сильно довлеет над душами, умами и сердцами видессийцев ореол власти, исходящий от императорского сана. Он никогда не признался бы в этом Агатию, но тот был прав: его отъезд на Калаврию действительно мог лишить людей последней надежды.
      Во-вторых, он хотел выяснить, какую цель преследуют кубраты, решившись на новое вторжение.
      - Я видел их только издали, - сказал один беженец, чей выговор выдавал в нем жителя одной из далеких северных деревень. - Человек пятнадцать или двадцать. Мне и в голову не пришло дожидаться, когда их станет больше, величайший. Я просто пустился наутек так быстро, как мог.
      - Они попались мне на глаза на равнине, - сообщил другой деревенский малый. - Не пойму я их - не войско, даже не шайка разбойников, а так... Много, ехали верхом, но как-то вразброд. Одним словом, шаляй-валяй.
      - Эти варвары чуть не схватили меня, - рассказал третий. Лицо его покрылось бисеринками пота, когда он вспомнил свое бегство. - Но они решили сперва прикончить моих свиней и разграбить мой дом. Только поэтому я успел скрыться.
      Множество подобных историй, выслушанных Маниакисом, лишь подтвердило вывод, к которому он давно пришел, изучая поступающие к нему доклады. В отличие от макуранцев, кубраты не намеревались захватывать видессийские земли. Кочевники предприняли набег с одной целью: грабить, насиловать, захватывать пленников. Увлекшись этим, они распылили свои силы по всем северным провинциям империи.
      - Если мы сумеем застать варваров врасплох, не дав возможности собрать все войско в одном месте, то сможем нанести им серьезный урон, - заявил Маниакис отцу и Регорию, вызвав их на военный совет.
      - У меня к тебе один вопрос, - сказал Регорий. - Не ждешь ли ты от нас и наших воинов большего, чем мы можем сделать?
      - У меня тоже вопрос, - заметил старший Маниакис. - Предположим, мы уже разбили кочевников. Что дальше? Они просто побегут назад, в Кубрат, и нам за ними не угнаться. А по дороге на север варвары разграбят и сожгут все, что не успели разграбить и сжечь, двигаясь на юг. Такая победа станет для нас окончательным поражением.
      - Нет, этого не случится. По крайней мере, мне кажется, я знаю, как сделать, чтобы этого не случилось. - Придвинув к себе карту провинций, находившихся к северу от Видесса, Автократор принялся объяснять свою мысль.
      Когда он закончил, его отец и Регорий удивленно переглянулись.
      - Будь я таким же коварным, как ты, в годы своей молодости, - наконец проворчал старший Маниакис, - алые сапоги достались бы мне, а не Ликинию. А тебе, парень, - он ткнул пальцем в сторону сына, - пришлось бы изрядно поскучать, ожидая, пока я помру.
      - Все зависит от того, сумеем ли мы одержать первую победу, - заявил Регорий, прежде чем Маниакис успел ответить отцу. - Риск слишком велик.
      - Разве? - спросил Маниакис. - Если дело не выгорит, мы всегда сможем отступить и вновь укрыться за стенами Видесса. Мы не позволим заманить себя туда, где варвары смогли бы поймать нас в ловушку и перебить. - Автократор ударил по лежавшей на столе карте кулаком. - Но сейчас я не хочу даже думать об отступлении! - Он снова ударил кулаком по столу. - Нет. Не так. Я знаю, я обязан думать и о такой возможности. Но я не могу допустить, чтобы мои воины заподозрили, что даже тень подобной мысли шевельнулась в моем мозгу, иначе эта мысль накрепко засядет в их головах!
      - Верно, об такой камень недолго и споткнуться, - согласился отец. Значит, ты твердо намерен испытать свой план?
      Маниакис не забыл засаду, в которую его заманил Этзилий. Он прекрасно помнил и поражение, нанесенное ему макуранцами в долине реки Аранда. Как сказал Регорий, в обоих случаях он пытался добиться слишком многого, не имея к тому достаточных средств. Неужели он повторит старую ошибку? Нет. Не может быть.
      - Да, - решительно ответил он. - Намерен. Мы недостаточно сильны, чтобы изгнать макуранцев из западных провинций. Если мы к тому же недостаточно сильны для того, чтобы прогнать кубратов из-под стен нашей столицы, то стоило ли мне вообще уезжать с Калаврии? Кстати, одна из причин, по которой мне так хотелось туда вернуться, состоит в том, что это - единственное место, куда за мной не могут последовать наши враги.
      - Ты забыл про пиратов из Халогаланда, - услужливо подсказал Регорий.
      - Премного благодарен за ценное напоминание, - ответил Маниакис. - Ладно. Кто-нибудь из вас двоих считает, что овчинка выделки не стоит?
      Кто, как не отец или двоюродный брат, мог дать ему честный ответ? Но оба молчали. Маниакис в третий раз грохнул кулаком по столу:
      - Прекрасно. Значит, вперед!
      ***
      Свежий бриз развевал знамена с изображением солнца. Армия Маниакиса выступила из Видесса через Серебряные ворота и двинулась вперед. Автократор оглянулся; он смотрел на поле, где раньше проводились военные учения. Теперь учения кончились. Началась война. Очень скоро он узнает, чему и как научились его воины.
      Разведчики давно ускакали вперед. Обнаружить врага, когда военный поход только начинается, обычно нетрудно. Маниакис попросту вел свои войска по направлению к самому жирному из видневшихся вдали столбов дыма. Интересно, рассеянно подумал он, отчего воины, к какому бы народу они ни принадлежали, так любят жечь костры и устраивать пожары? Впрочем, разведчиков высылают вперед не только с целью обнаружить врага. Не менее важна уверенность, что варвары не обнаружат приближающихся видессийцев прежде, чем те подготовятся к сражению.
      - Господи, как же давно я не участвовал в походах! - сказал Симватий, конь которого скакал рядом с конем Маниакиса. - Если ты не занимаешься такими вещами каждый год, то быстро забываешь, как тяжела боевая кольчуга. К тому же, - он вдруг хохотнул, - я не так молод, как мне хотелось бы. Но все-таки, - он снова хохотнул, - я надеюсь, что не забыл, с какой стороны у меча рукоять.
      - Поверь, дядя, я огорчен, что мне пришлось попросить тебя отправиться с нами, - ответил Маниакис. - Но у меня так мало хороших военачальников! Цикаст, если и командует воинами сегодня, то в стане врага, а Парсманий... - Он не стал продолжать. Душевная рана, нанесенная ему братом, еще не затянулась. И вряд ли когда-нибудь заживет окончательно.
      - Я действительно был когда-то военачальником, и даже неплохим, клянусь Господом нашим! - снова засмеявшись, согласился Симватий, который отличался от старшего Маниакиса добродушно-веселым, легким нравом. - Впрочем, мне и сейчас рановато на погост! Во всяком случае, я попытаюсь это доказать.
      Маниакис, в свою очередь, надеялся, что у Симватия хватит здравого смысла не ввязываться в рукопашную с номадами, большинство из которых втрое моложе его. Но вслух он этого не сказал, опасаясь лишь раздразнить дядю и добиться обратного результата.
      Небольшие городки, виллы и имения столичных сановников, расположенные неподалеку от Видесса, сулили неплохую поживу участникам любого грабительского набега, осмелившимся вторгнуться так далеко на юг. Кубраты осмелились. Первый раз войско Маниакиса столкнулось с ними вечером того же дня, когда видессийская армия покинула столицу.
      Когда разведчики примчались назад, чтобы сообщить новости, Маниакис первым делом спросил:
      - Вы уверены, что мы не попадем в засаду?
      - Ни в коем случае, величайший, - ответил один из всадников. - Варвары, я думаю, их там сотни две, нас даже не заметили. Они слишком заняты: грабят деревушку, в которой остановились. Перед деревушкой большое поле, устроить засаду невозможно.
      - Отлично. В таком случае мы нанесем удар. - И Маниакис пристукнул кулаком по прикрытому кольчугой бедру. - Молот и наковальня! - добавил он, многозначительно взглянув на дядю.
      - Точно! - ответил тот. - Именно так мы проведем нынешнюю кампанию, верно?
      Симватий отдал приказания командирам полков, находившихся под его началом. Из опасения насторожить врагов на сей раз сигнальные горны молчали. Полки Симватия отделились от основных сил, двинувшись на северо-запад, чтобы по длинной дуге обогнуть деревушку, в которой развлекались грабежом номады.
      Маниакис отдал главным силам распоряжение выждать полчаса, а затем приказал двинуться вперед. Следуя за разведчиками, его войско быстро приблизилось к селению, захваченному кочевниками, и развернулось так, чтобы нанести удар с юго-востока.
      Все получилось даже лучше, чем он ожидал, поскольку роща миндалевых деревьев до последнего момента скрывала от кубратов передвижение видессийских войск. Тревога среди кочевников поднялась лишь тогда, когда первые ряды неприятельской конницы показались на опушке рощи. Испуганные крики номадов прозвучали в ушах Автократора сладостной музыкой. Он выкрикнул последний приказ, на сей раз подхваченный серебристыми звуками горнов.
      Большинство Кубратов оказались спешенными. Некоторые, дожидаясь своей очереди, стояли вокруг не успевшей скрыться несчастной женщины, которая испускала страшные вопли. Номад, лежавший на ней, вскочил на ноги, бросился к своему степному коньку, но запутался в собственных штанах и упал. Когда он поднимался, его пронзила стрела. Варвар закричал даже пронзительней, чем бедная женщина. Затем в его груди выросли две новые стрелы; кочевник осел на землю, дернулся пару раз и затих.
      В сторону видессийцев тоже полетели стрелы, но их было немного. Номады, которые уже находились в седле, и те, кому удалось добраться до своих коней, помчались прочь так быстро, как только могли.
      - В погоню! - скомандовал Маниакис. - Нельзя позволить им помышлять ни о чем, кроме бегства!
      Кубраты ни о чем другом и не помышляли. Основная часть кочевников мчалась, опережая своих преследователей, поскольку их доспехи из толстой кожи были заметно легче железных кольчуг видессийцев. Но не прошло и нескольких минут, как вновь раздались звуки горнов. Отсекая все пути к бегству, прямо перед кубратами появились новые видессийские воины. Испуганные крики номадов сменились воплями ужаса: спасаясь от конницы Маниакиса, они наткнулись на боевые порядки конницы Симватия.
      Попав в ловушку, кубраты сражались отчаянно, но вскоре были разгромлены наголову. Маниакис надеялся, что удалось перебить всех кочевников до последнего, хотя и понимал, что это маловероятно. Скорее всего, двоим-троим удалось-таки ускользнуть, а значит, вскоре остальные воины Этзилия узнают, что Автократор выступил против них в поход.
      Маниакис понимал: выигранную схватку нельзя назвать большим успехом. Но видессийская армия так давно не одерживала побед, что даже крошечная удача воодушевила воинов; они чувствовали себя так, словно по меньшей мере взяли Машиз. Этим вечером они сидели вокруг лагерных костров, пили терпкое вино и, перебивая друг друга, возбужденно обсуждали происшедшее, хотя большинству из них даже не удалось толком поучаствовать в схватке.
      - За молот и наковальню! - провозгласил Симватий, поднимая глиняную кружку. Маниакис поднял свою, и они выпили до дна.
      Камеас пытался отправить с обозом немного лучшего выдержанного вина, но на сей раз Автократор решительно воспротивился. В походе следует пить только такое вино, от которого перехватывает дух и сводит скулы.
      - Я думаю, нам надо проделать подобный фокус еще раза три, - сказал Маниакис. - Если удастся... - Окончание фразы повисло в воздухе. Злой рок нанес империи уже немало ударов, и Автократору не хотелось искушать судьбу. Из тебя получилась отличная наковальня, дядюшка, - заметил он.
      - Еще бы! - расхохотался Симватий. - Ведь моя тупая башка как нельзя лучше подходит для такой цели! - Сразу сделавшись серьезнее, он добавил:
      - По-моему, мы не сможем действовать подобным образом в каждом сражении. Либо местность окажется неподходящей, либо кубраты будут не так беспечны, как сегодня...
      - Я понимаю, с каждым разом будет все труднее, - сказал Маниакис. - И я рад, что сегодняшняя схватка оказалась такой легкой. Теперь самое главное не натворить глупостей и не дать кубратам ни малейшего шанса для неожиданного нападения.
      - Но ведь ты выслал множество разведчиков, а расставленные тобой караульные находятся на достаточном удалении от лагеря, - заметил Симватий. Так что, если Этзилию захочется нас удивить, ему остается только свалиться сюда с неба.
      - Твоя правда. - Маниакис непроизвольно устремил бдительный взор в небеса. Симватий снова расхохотался. Но Автократору было не до смеха.
      ***
      Ближе к полудню следующего дня разведчики обнаружили большой отряд кубратов. На сей раз те тоже заметили их и сразу пустились в погоню. Большая часть разведчиков завязала арьергардный бой, медленно отступая, а несколько конников помчались с новостями к Маниакису. Выслушав их, Автократор повернулся к Симватию:
      - Выдвинь вперед свои полки. Постарайся сделать вид, что за тобой следует вся армия. Пока ты отвлекаешь внимание, я разверну остальное войско и попытаюсь ударить с флангов.
      - Понимаю, - ответил ему дядя. - Удар двумя молотами сразу. Посмотрим, что из этого получится, величайший. Думаю, все пройдет как надо. Мне кажется, кочевникам пока неизвестно, насколько велики наши силы.
      - Мне тоже так кажется, - сказал Маниакис. - Если повезет, варвары примут твой отряд за головную колонну всей армии. А когда они ввяжутся в сражение с твоими воинами... Ладно. Действуй.
      Трубили горны, развевались знамена; отряд Симватия спешил вперед, чтобы оказать поддержку ведшим арьергардный бой разведчикам. Маниакис тем временем отвел основные силы немного назад и свернул на восток, используя лощины между низкими, густо поросшими кустарником холмами, чтобы не дать номадам обнаружить его войско. Не прошло и часа, как прискакал вестник с сообщением, что кубраты завязали с воинами Симватия тяжелую битву.
      - Кубратов слишком много, величайший, - добавил вестник. - Нашим приходится нелегко.
      С запада на восток холмы пересекало множество дорог. Здесь, неподалеку от Видесса, дороги покрывали землю подобно паутине. Маниакис разделил свои силы на три колонны, чтобы подойти к месту сражения как можно быстрее. Он снова выслал вперед разведчиков, желая убедиться, что кубраты не устроили в лесу засаду. Но даже после того, как разведчики благополучно миновали лес, Маниакис продолжал крутить головой по сторонам, проверяя, на притаились ли где поблизости среди дубов, елей и ясеней номады.
      Все три колонны беспрепятственно миновали холмы. Впереди расстилалась равнина, на которой сошлись в жаркой схватке кубраты и воины из отряда Симватия. Вестник не преувеличил - силы кубратов были весьма значительны.
      Но предпринятый Маниакисом обходной маневр привел к тому, что кочевники оказались зажатыми между отрядом Симватия и появившимися с флангов главными силами видессийцев. Поняв, в каком положении очутились, номады огласили окрестности испуганными криками. В ответ раздался мощный боевой клич видессийцев. Услышав собственное имя, вырвавшееся одновременно из тысяч глоток, Автократор испытал такое чувство, будто пару минут назад осушил целый кувшин терпкого походного вина.
      Кубраты попытались выйти из боя и отступить, но видессийцы усилили давление, а спустя несколько минут с флангов на них обрушились люди Маниакиса, осыпая кочевников стрелами, пронзая копьями, орудуя мечами. Впервые со времен Ликиния видессийцы сражались так яростно - впервые за десять долгих лет. Кубраты бросились врассыпную; они скакали на своих степных лошадках как сумасшедшие, не разбирая дороги, в попытке спасти свои жизни.
      Маниакис приказал прекратить преследование лишь с наступлением темноты, которая сделала погоню слишком опасной.
      - Они сражались как львы! - воскликнул Симватий, оставшись наедине с Маниакисом. - Как львы! Я помнил, что они на такое способны, но столь долго не видел ничего подобного, что уже начал сомневаться.
      - Я тоже сомневался, - ответил ему племянник. - Но ведь ничто не дает воину возможности почувствовать себя героем, кроме спины бегущего врага, верно?
      - Да, это лучшее средство, - согласился Симватий. Неподалеку от них застонал, а потом пронзительно вскрикнул раненый; хирург только что извлек из его тела наконечник стрелы. Восторженное выражение на лице Симватия сменилось печальным. - К несчастью, за героизм приходится платить, - грустно сказал он.
      - Платить приходится за все, - отозвался Автократор. - Что ж, теперь Этзилий узнает, что мы выступили против него в поход. Не следует забывать, что каган привык одерживать победы над нами. Поэтому нельзя еще дважды вступать в сражение с его воинами прежде, чем мы полностью осуществим свой план. Мы можем позволить себе всего одну битву.
      - И то при условии, что выиграем ее, - заметил Симватий.
      - Справедливо подмечено, - сухо ответил Маниакис. - Ибо, если мы ее проиграем, все остальное не имеет никакого смысла.
      ***
      Следующие полтора дня видессийская армия почти беспрепятственно продвигалась на север, разгромив несколько попавшихся на пути небольших неприятельских отрядов. Но основная часть кочевников успела отступить. Относительное спокойствие совсем не радовало Маниакиса. Где-то впереди, а может быть, нацелившись на один из флангов и накапливая силы, выжидал Этзилий.
      Вокруг двигавшейся вперед основной массы войск клубилось целое облако постоянно высылаемых во все стороны разведчиков. Если бы каган захотел нанести удар, он мог это сделать. Но не в его силах было напасть неожиданно. Когда войско двигалось по лесистой местности, Маниакис высылал в близлежащие рощи по несколько рот конницы, чтобы убедиться в отсутствии засады. Да, он уже почти поверил, что его воины будут доблестно сражаться и впредь, но ему хотелось, чтобы они вступили в следующую битву на условиях, диктуемых им, а не каганом Кубрата.