Гарри ТЕРТЛДАВ
      ВИДЕССКИЙ ЦИКЛ
      СМУТНЫЕ ВРЕМЕНА II
      "МОЛОТ И НАКОВАЛЬНЯ"
      Глава 1
      Когда младший Маниакис смотрел из окон губернаторской резиденции - так благовоспитанные люди называли дворец-крепость в Каставале - на запад, перед ним расстилались лишь бескрайние воды океана. Но это зрелище никогда ему не надоедало. Он знал, что там, за океаном, город Опсикион, а за Опсикионом раскинулись земли Видессийской империи.
      Вот уже почти шесть лет он вместе со своим отцом жил на острове Калаврия. Разумеется, это была ссылка, но ссылка весьма почетная: старший Маниакис являлся губернатором острова. На этот пост его назначил еще Автократор Ликиний. Генесий, захвативший трон империи, казнил Ликиния и всех его сыновей, но предпочел оставить пост губернатора за старшим Маниакисом, ибо тот был полководцем, с которым даже Генесию приходилось считаться. Новый Автократор был рад возможности держать старого воина как можно дальше от столицы империи - великого города Видесса.
      Молодой Маниакис нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Да, подумал он, Калаврия далеко от центра империи. Слишком далеко. После шести лет, проведенных на острове, ему был знаком почти каждый дюйм здешней земли. Ему не раз приходилось бывать на восточном берегу и вглядываться в бескрайние просторы Моря Моряков... Казалось бы, вид, открывавшийся оттуда на восток, ничем не должен отличаться от вида из резиденции на запад. Но он каким-то образом отличался. Да уж, когда весь известный тебе мир находится за твоей спиной, поневоле начинаешь смотреть на вещи иначе.
      - Опять витаешь в облаках, как я посмотрю! - раздался сзади громкий голос.
      - Отец? А я и не слышал, как ты подошел, - сказал молодой Маниакис.
      - Это лишний раз доказывает, что я прав, верно? - Старший Маниакис скрипуче хохотнул. Хотя ему было за шестьдесят, он оставался плотным, крепко сбитым мужчиной и выглядел настолько хорошо, насколько это было возможно в его возрасте.
      На его лице выделялся большущий мясистый крючковатый нос. Зрение и слух до сих пор служили ему достаточно хорошо; зубы тоже почти все оставались на своих местах. Густая шевелюра не поредела, хотя стала совершенно седой, как и большая окладистая борода. Мозги губернатора работали превосходно; похоже,. С годами его ум становился лишь острее.
      - Я вовсе не витал в облаках, - решительно, но с ноткой легкого смущения в голосе возразил младший Маниакис. - Я размышлял.
      Хотя ему не было и тридцати, фигурой и лицом он сильно походил на отца. Тот же внушительный нос, пока еще темная, но такая же окладистая, начинающаяся чуть ли не от самых глаз борода. Нос и борода были отличительными признаками васпураканской крови, которая текла в жилах отца и сына. Да, немало лет минуло с тех пор, как отец старшего Маниакиса покинул родину предков, чтобы поступить на службу в империи видессийцев. Ему во всем сопутствовала удача, не отвернувшаяся и от его потомков.
      - И о чем же ты размышлял? Наверняка о чем-то очень важном, раз не расслышал моих шагов! - рассмеялся губернатор.
      Младший Маниакис огляделся. Слуг поблизости не было. Но в эти окаянные времена никакая предосторожность не могла оказаться излишней. Поэтому, отвечая отцу, он понизил голос:
      - Я думал о Генесии.
      - Вот как? - Старший Маниакис тоже понизил голос и сразу оставил шутливый тон. Сделав несколько шагов, он подошел к окну и остановился рядом с сыном.
      Резиденция располагалась на высоком холме над городом. Отсюда, сверху, золоченые купола храмов, посвященных всемогущему Фосу, и крытые красной черепицей крыши домов Каставалы казались пригоршней смальты, небрежно разбросанной на развернутом свитке пожелтевшего пергамента. А еще дальше, за домами и храмами, сверкала под солнечными лучами водная гладь гавани, той самой гавани, которой была обязана своим существованием Каставала. Вдоль берегов теснились выбеленные солнцем и ветром деревянные пакгаузы и коптильни, где вялилась рыба. Когда господствовал западный ветер, а так оно чаще всего и бывало, доносившийся оттуда резкий запах ни на мгновение не позволял обитателям Каставалы позабыть о существовании этих коптилен.
      В глубь гавани от берега уходили длинные деревянные причалы, плотно облепленные рыболовными суденышками. Каждый день одни уходили в море, а другие возвращались с уловом. Тунец, макрель, угри и другие дары моря служили неплохим подспорьем, помогавшим прокормить население острова. Большие торговые корабли, приходившие в Каставалу из Опсикиона, а изредка и из самого Видесса, выглядели среди этих суденышек здоровенными быками среди молочных телят.
      У входа на один из причалов торчало длинное копье. Его древко было глубоко загнано в прибрежный песок, а на острие покачивался и зловеще скалился череп. Несколько прядей волос, чудом сохранившихся на засохшем клочке скальпа, развевались на ветру. Копье установили здесь по приказу Генесия больше пяти лет назад. Когда череп и копье доставили в Каставалу, череп еще был головой отрубленной головой Хосия, старшего сына и законного наследника Автократора Ликиния.
      - Генесии делает для Видессии далеко не все, что он мог бы для нее сделать, - по-прежнему вполголоса сказал младший Маниакис.
      Его отец только фыркнул в ответ:
      - Мягко сказано, сынок. По-моему, Автократор Генесии не сделал для Видессии ровным счетом ничего из того, что он обязан был для нее сделать. - В словах губернатора прозвучали насмешка и презрение, но голоса он не повысил. Все же кое в чем Генесии не знал себе равных: он легко мог учуять совсем слабый запах начинающей поднимать голову измены. А учуяв, беспощадно выкорчевывал - вместе со всеми корнями и побегами.
      - Видессия задыхается, зажатая между кубратами и макуранцами, - горько произнес младший Маниакис. - К тому же она на пороге гражданской войны. Иногда я спрашиваю себя: останется ли хоть что-нибудь от нашей великой империи спустя несколько лет?
      - Да, если б не тот злосчастный поход на кубратов, - вздохнул старший Маниакис, - Ликиний оставался бы императором и поныне. Либо ему на смену пришел бы Хосий. Уж куда лучше было тогда потерпеть поражение от кочевников, ведь именно победа привела Ликиния к мысли оставить армию на зиму к северу от реки Астрис, чтобы добиться новых военных побед следующим летом. Бесплодная пустыня.., долгая холодная зима... - Губернатор поежился. - Окажись я там пожалуй, и я бы взбунтовался.
      Младший Маниакис недоверчиво покачал головой и улыбнулся. Его отец, смущенно кашлянув, отвел глаза в сторону. Глубоко укоренившееся чувство долга давно стало второй натурой старого полководца. Конечно, он мог, сочувствуя подчиненным, выражать недовольство тяготами солдатской походной жизни, но уклониться от выполнения приказов, а тем более взбунтоваться? Нет, такое было попросту невозможно.
      - С тех пор как пал Ликиний, набеги кубратов на северо-востоке участились, стали более опустошительными. - Младший Маниакис вдруг запнулся, осознав, что он не совсем в ладах с географией. Безусловно, страна кубратов находилась к северо-востоку от Видессии. Но не от Каставалы. К северу - да, но к западу, а не к востоку. Впрочем, почти все обжитые земли лежали к западу от Калаврии. Он отмахнулся от этих мыслей и продолжил:
      - Если бы только кубраты! Макуранцы принесли империи не меньше бед. Может быть, даже больше.
      - А кто в этом виноват? - Старший Маниакис ткнул пальцем сперва в себя, потом в сына. - Только мы с тобой.
      - Ну нет. Вина Ликиния уж никак не меньше нашей. Не прикажи он нам выступить на стороне Сабраца, - младший Маниакис произносил имя Царя Царей Шарбараза на видессийский манер, - оказав ему помощь в борьбе с теми, кто узурпировал его трон, Макуран и по сей день не представлял бы для империи никакой угрозы. У макуранцев было бы полно собственных забот. Там, далеко на западе.
      - Приказ отдал Автократор Ликиний, верно, - ответил старший Маниакис, - но выполнили его мы. Ты и я. Шарбараз остался нам весьма благодарен, надо отдать ему должное. Как раз эту благодарность он использует теперь как повод. Делает вид, что мечтает отомстить за своего благодетеля, а под этим соусом просто пытается отхватить такой кусок западных видессийских земель, какой сможет проглотить.
      Младший Маниакис кивнул и снова повернулся к окну. Конечно, отсюда нельзя разглядеть череп, покачивающийся на острие копья, но он никогда не забывал об этом зловещем напоминании.
      - Иногда я спрашиваю себя, - сказал он, - а не может ли действительно быть сыном Ликиния тот Хосий, которого повсюду таскает за собой Сабрац?
      - Нет, - уверенно ответил старший Маниакис. - Как бы ни был плох Генесий во всех остальных отношениях, одного у него не отнять: палач он отменный. Настоящий мясник. Если уж он во всеуслышание поклялся, что вырезал всех родственников Ликиния под корень, значит, так оно и есть. На его слова можно положиться. Кроме того, мы с тобой оба знавали этот череп, когда на нем было побольше плоти. Разве нет?
      - Твоя правда, - неохотно согласился младший Маниакис. - Но все же...
      - Но все же тебе хотелось бы иметь законный повод послать ко всем чертям Генесия, этого изменника и убийцу, - закончил за него отец. - Видит Фос, Господь наш благой и премудрый, того же хочется и мне. Но пока Генесий держит в руках Видесс, такой возможности у нас нет. Какой же смысл раз за разом возвращаться к этому разговору?
      Младший Маниакис отошел от окна, направился к дверям. Стук сандалий по мозаичному полу показался неожиданно громким. Выглянув наружу, он убедился, что в коридоре никого нет. Тем не менее, прежде чем вернуться к окну, он плотно прикрыл дверные створки.
      - Мы могли бы поднять восстание. - Его слова прозвучали совсем тихо.
      - Помилуй нас Фос. Только не это, - так же тихо ответил старший Маниакис. - Разве ты забыл, сколько непокорных голов уже красуется на Столпе посреди площади Ладоней? Может, тридцать, а может, больше. Пока Генесий владеет ситуацией в столице и держит ухо востро, любой мятеж, поднятый в провинции, тем более в такой дальней, забытой Фосом провинции, как Калаврия, обречен на провал. Кто правит Видессом, тот правит империей!
      - Ты прав, - сокрушенно вздохнул младший Маниакис. Он заводил подобный разговор с отцом не реже двух раз в году. А то и чаще - всякий раз, когда до Каставалы доходили очередные известия о кровавых бесчинствах, творимых Генесием. Отец с сыном почти наизусть знали все возможные пути развития этой беседы, как хороший игрок знает все дебютные ходы шахматной партии.
      Но на сей раз, подобно тому, как искушенный мастер порой испытывает новый вариант дебюта, чтобы внести разнообразие в игру, старший Маниакис придал разговору неожиданный поворот.
      - Может, ты до сих пор считаешь себя связанным обещанием, данным при обручении? - спросил он. - Думаешь, невеста еще ждет тебя там, в Видессе?
      Хотя лицо младшего Маниакиса было смуглым и обветренным, он понял, что отец прекрасно разглядел вспыхнувший на его щеках румянец.
      - Ничего подобного, - быстро ответил он. - Ты же отлично знаешь мои обстоятельства.
      Семь лет назад младший Маниакис сватался к Нифоне, дочери казначея империи, и получил согласие. Но вскоре Ликиний назначил его отца губернатором Калаврии. Автократор торопил обоих Маниакисов с отъездом, буквально выпроваживая их из Видесса. Из-за этой спешки свадьба так и не состоялась. Младший Маниакис был безутешен. Во всяком случае, пока длилось плавание до Каставалы.
      - О, конечно, конечно! - поспешил согласиться губернатор; в его глазах плясали насмешливые огоньки. - Я все помню. Просто хотелось лишний раз убедиться. Окажись здесь Ротруда, ей было бы приятно услышать твои слова.
      Младший Маниакис снова вспыхнул, хотя с тех пор, как Ротруда стала его возлюбленной, прошло уже долгих четыре года. Ее муж, торговец мехами и янтарем из холодного Халогаланда, умер в Каставале от расстройства желудка. Младший Маниакис не смог устоять перед необычной северной красотой молодой вдовы: ни одна из женщин Видессии не могла похвастаться такой гривой тяжелых золотых волос, такими бездонными глазами цвета темной морской волны.
      - Никак не привыкну, что Таларикию скоро сравняется три года, пробормотал младший Маниакис, произнеся имя сына на видессийский манер. Ротруда назвала мальчика в честь умершего мужа. На языке Халогаланда это имя звучало как Фалрик.
      - Симпатичный малыш и, кажется, подает надежды, - сказал старший Маниакис. - Но тебе давно бы пора обзавестись законным наследником.
      Сын тут же воспользовался словами отца - так шахматист, забравший фигуру соперника, снова вводит ее в игру, но уже на своей стороне.
      - Помилуй, отец! Да разве здесь, на Калаврии, сыщешь хоть одну девушку достаточно благородного происхождения, чтобы стать моей женой?
      - Твоя правда, - согласно кивнув, признал старший Маниакис и дипломатично сменил тему разговора:
      - Что это там, на западе? - Он указал рукой в сторону моря. - Никак парус?
      - Твои глаза остры, как прежде, - ответил ему сын. - Клянусь Фосом, сюда идет корабль!
      - Во всяком случае, когда нужно разглядеть парус на горизонте, зрение мне пока не изменяет. - Губернатор вздохнул:
      - Вот когда приходится читать - совсем другое дело. Если держать свиток близко, буквы расплываются, а если на вытянутых руках, то кажутся совсем маленькими, и я не всегда могу их разобрать.
      - Большое судно, - заметил младший Маниакис, на глазок сравнив приближающийся корабль с рыбацкой посудиной, покачивающейся невдалеке на волнах. - Пожалуй, я спущусь к причалу. Узнаю, с какими новостями к нам пожаловали сегодня. - Наблюдение за прибытием и разгрузкой кораблей было одним из немногих общедоступных развлечений в Каставале.
      - Разузнай как можно больше, - напутствовал сына губернатор. - Вряд ли нас ждут добрые известия. И тем не менее необходимо всегда быть в курсе событий.
      - Постараюсь, отец.
      Младший Маниакис заторопился вниз по лестнице. У парадных дверей, прямо от которых начиналась ведущая вниз, в город, мощеная дорога, он едва не столкнулся со своим кузеном Регорием. Молодые люди походили друг на друга, как родные братья, но удивляться тут нечему: отец Регория Симватий выглядел близнецом старшего Маниакиса, хотя был заметно младше своего брата-губернатора.
      - Что летишь сломя голову? - спросил Регорий. - Куда?
      - Вниз, в порт. Увидел со смотровой площадки, как к гавани подходит торговец, - ответил младший Маниакис. - Не хочешь прогуляться со мной?
      - Почему нет? Подожди немного - надо прихватить меч. - Регорий чуть ли не бегом пересек главный зал и скрылся в своих покоях.
      Меч младшего Маниакиса давно был на своем обычном месте - на широком поясе, охватывавшем парчовую мантию. Конечно, когда приходила зима с ее снежными зарядами и штормами, сын губернатора носил обычную для всех жителей Каставалы одежду, меняя мантию на шаровары и теплую тунику, поверх которой надевали свободную куртку из овчины. Но большинство горожан носили шаровары и тунику круглый год; мантия же служила отличительным признаком, приличествовавшим только людям благородного происхождения.
      Тем временем Регорий уже спешил назад, на ходу застегивая массивную золотую пряжку своего роскошного пояса. Ему доставляло удовольствие одеваться более броско, чем двоюродный брат. Сказывалось, что у молодого человека еще не было такого опыта сражений, как у младшего Маниакиса. Тот давно и твердо усвоил: чем сильнее бросается в глаза одеяние воина, тем лучшую мишень он представляет для врага.
      Слуга затворил двери за молодыми людьми. Налетевший порыв западного ветра заставил Маниакиса закашляться: от едкого аромата вяленой и копченой рыбы у него запершило в горле. Регорий весело рассмеялся.
      - Нет худа без добра, кузен, - сказал он. - Конечно, западный ветер нагоняет невыносимую вонь, но он же наполняет паруса приближающегося к гавани корабля.
      - Святая правда, - согласился Маниакис, ускоряя шаг. Ноги несли его под уклон сами собой; идти вниз было легко. Он знал, что возвращение в крепость будет означать долгий утомительный подъем по склону холма, но молодость избавляла его от необходимости беспокоиться о таких пустяках заранее.
      Поскольку опасность могла грозить городу только с моря, Каставала прекрасно обходилась без крепостной стены. А потому Маниакис с Регорием через несколько минут уже пробирались по улочкам, петлявшим среди домов с крепкими дверьми и узкими окнами, наглухо прикрытыми тяжелыми ставнями; среди таверн, постоялых дворов и матросских борделей; среди харчевен, откуда несло жареной рыбой; среди лавчонок и всевозможных мастерских, где трудились мастеровые, чье ремесло было так или иначе связано с морем. Парусных дел мастера, вязальщики канатов и сетей, плотники, медники... То тут, то там попадались лавки ювелиров, куда моряки приносили золото, серебро и драгоценности, порой попадавшие в их руки.
      Мореплаватели и ремесленники, торговцы и крестьяне из внутренних районов острова густо толпились на этих узких кривых улочках. Вымощена была лишь дорога, ведущая из Каставалы в резиденцию губернатора; на всех остальных пыль, клубами поднимавшаяся из-под сотен ног, висела в воздухе удушливой, разъедающей глаза пеленой. Маниакис и Регорий с трудом прокладывали себе путь сквозь толчею; временами им приходилось уворачиваться от повозок, которые, оглашая округу грохотом кованых железом колес и невыносимым скрипом несмазанных ступиц, держали путь от причалов в центр города.
      Чудом выскочив из-под колес очередной повозки, Маниакис столкнулся с почтенным священнослужителем.
      - Прошу прощения, святой отец, - сказал он.
      - Извиняться ни к чему, - ответил тот. - Я ничуть не пострадал, да благословит тебя Фос. - Клерик привычно очертил круг у левой стороны груди, где на простой голубой рясе был вышит золотом маленький кружок - божественный знак Солнца. Подобное одеяние, выбритая голова и длинная густая борода, обычная для васпураканцев, но не принятая у видессийцев, служили отличительными признаками святых отцов, принадлежащих к его конфессии.
      Маниакис с Регорием, непроизвольно повторив жест клерика, поспешили дальше. Чуть погодя Маниакис заметил, что Регория нет рядом. Оглянувшись, он увидел, как его кузен, застыв на месте, бросает пламенные взгляды на какую-то хорошенькую девушку. Судя по простой льняной тунике и небрежной прическе, та, скорее всего, была простой работницей, прачкой или кухаркой, а не обитательницей веселого квартала, вышедшей на обычную охоту за мужчинами.
      - Не задерживайся, мы спешим! - крикнул Маниакис.
      Двоюродный брат быстро догнал его, успев по дороге пару раз оглянуться через плечо.
      - Хотел бы я знать, в какой лавчонке она работает, - с сожалением пробормотал он.
      Через несколько шагов они свернули за угол. Регорий сокрушенно вздохнул:
      - Вот она скрылась из виду и потеряна для меня навсегда, отныне и навеки. - Молодой человек театральным жестом приложил руку к сердцу.
      Маниакис насмешливо фыркнул:
      - Что ж, тебе остается зайти в таверну, выпросить у музыкантов бандуру и исполнить душераздирающую песнь о навеки утраченной любви. Если потом пустишь по кругу матросскую шапку, может, в ней наберется несколько медяков. Хватит на бутылку самого дешевого вина, чтобы было чем скрасить одинокую ночь. А пока вот тебе мой совет: не забывай смотреть под ноги. Ты только что чудом не вляпался в здоровенную кучу лошадиных каштанов!
      - Ты черствый, бездушный и жестокий человек, о двоюродный брат мой! Регорий пошатнулся, изображая глубокую душевную боль. - Твои слова сразили меня наповал!
      - Что означают сии странные телодвижения? - иронически осведомился Маниакис. - Неужто моя стрела, пущенная из лука, называемого здравым смыслом, поразила тебя в самое сердце?
      Регорий, изобразив праведное возмущение, чувствительно ткнул кузена локтем в бок. Молодые люди затеяли шутливую борьбу; остаток пути до пристани они беззлобно пихали и толкали друг друга.
      Паруса на приближающемся торговце были уже убраны. Матросы с помощью нескольких пар длинных весел осторожно подводили судно к свободному месту у причала.
      - А ну-ка навались, парни! - отчетливо разнесся в воздухе громкий голос капитана. - Еще разок! Эй, на руле! Право на борт! Так... Еще право на борт! Отлично, парни! Теперь все разом - табань!
      Судно плавно, почти без удара навалилось левым бортом на пирс. Спрыгнувшие на пристань матросы в мгновение ока закрепили швартовы.
      - Смотри-ка! - Регорий удивленно указал рукой на кучку хорошо одетых мужчин, столпившихся у борта. - Большая редкость встретить на купце людей такого сорта. Каким ветром их сюда занесло? И что все это значит?
      - Западным, - ответил Маниакис. - А их появление здесь означает, что для нас наступают по-настоящему тревожные времена. Посмотри, видишь среди них человека в мантии шафранового цвета с парчовой накидкой? Это Курикий, главный казначей Видессии.
      - Отец твоей нареченной?! - удивился Регорий.
      - Вот именно. - Голос Маниакиса был серьезен и мрачен. - Уж его-то я узнаю где угодно. Что до остальных, то многих я тоже хорошо помню, хотя не видел никого из них больше шести лет. Все они были весьма влиятельными людьми в Видессии до того, как воцарился Генесий. Некоторых я не узнаю, но готов спорить на что угодно: все они из числа тех, кого Автократор назначил исполнять обязанности чиновников, казненных за эти годы по его приказу. Но ты задал хороший вопрос, Регорий. Мне тоже очень хотелось бы знать, что все это значит:
      - А ты дал мне хороший ответ. Их появление знаменует для нас конец спокойной жизни. - Регорий вытащил меч из ножен и держал его, уперев острием в доски причала у ног, приготовившись пустить в ход при малейшем признаке опасности.
      Как раз в этот момент Курикий признал в одном из молодых людей на пристани жениха своей дочери и приветствовал его нервным взмахом руки. Потом, повернувшись к своим спутникам, казначей сказал им несколько слов; те также принялись неистово размахивать руками и что-то неразборчиво выкрикивать. Тем временем, повинуясь приказам капитана, матросы быстро установили сходни. Сразу же возникла сутолока, почти свалка. Каждый из спутников Курикия желал оказаться на пристани в числе первых. Маниакису оставалось только удивляться, отчего никто из достойных мужей, вовсю орудовавших локтями, так и не свалился с хлипкого трапа в воду.
      Наконец, преодолев все препятствия, эти люди, предводительствуемые Курикием, слегка запыхавшись, предстали перед Маниакисом и Регорием.
      - О благороднейший из благородных, высокочтимый Маниакис! - воскликнул Курикий, отвешивая глубокий поклон. - Одари нас своею милостью и препроводи, не откладывая, в резиденцию твоего отважнейшего и мудрейшего родителя, дабы мы могли поведать ему горестную историю о бездне ужасов, страданий и несчастий, обрушившихся на великий город... - Казначей, конечно же, имел в виду столицу империи Видесс, но, как в большинстве умудренных опытом царедворцев, в нем глубоко укоренилась привычка прибегать к иносказаниям даже тогда, когда в том не было никакой нужды. - Поведать ему о тех бесчисленных напастях, которые сотрясают нашу империю и грозят вот-вот сокрушить ее!
      Один из спутников Курикия, имя которого Маниакис помнил, Трифиллий, высказался более определенно.
      - Ныне лишь твой отец способен помочь Видессии преодолеть постигшее ее великое бедствие, - мрачно проговорил он. Остальные нобли согласно закивали, подтверждая его слова.
      - Мы давно не получали свежих известий, - сказал Маниакис. - Откуда сейчас исходит основная угроза? От макуранцев?
      Курикий, говоривший от лица остальных, очевидно, в силу особых отношений с младшим Маниакисом, покачал головой:
      - Верно, макуранцы творят за стенами Видесса немало зла. Они опустошают наши земли, угоняют наш скот и уводят в рабство бесчисленное количество пленников... Но куда худшие злодеяния творятся в самой столице по приказам кровавого тирана Генесия.
      Почтительно прикоснувшись к руке казначея, Трифиллий прервал его речь:
      - Высокочтимый Курикий, стоит ли так подробно повествовать о постигших Видессию злосчастьях здесь и сейчас? Это лишь оттянет момент нашей аудиенции у старшего Маниакиса, где тебе придется вновь повторить сию печальную повесть.
      - Ты несомненно прав, о досточтимый Трифиллий! - согласился казначей, вновь повернулся к Маниакису и молвил:
      - Именем Фоса умоляю простить, что я вынужден прервать мой рассказ. Заклинаю тебя, предоставь нам возможность как можно быстрее переговорить с твоим родителем!
      - О да, конечно, - чуть помедлив, отозвался Маниакис. Он давно отвык от того цветистого способа выражать мысли, который по-прежнему был в моде среди видессийской знати, и ему потребовалось время, чтобы вникнуть в суть речей Курикия. Но даже осознав смысл сказанного, он не стал проявлять поспешность. Вместо того чтобы во главе делегации ноблей поспешить в резиденцию губернатора, он поднял руку, призывая к вниманию:
      - Прежде всего мне хотелось бы услышать, пребывает ли в добром здравии невеста моя Нифона и в безопасности ли она?
      - Именно так обстояли дела в тот день, когда я покидал Видесс, - ответил Курикий. - Дочь моя Нифона вместе со своею матерью укрылась в Монастыре святой Фостины. Все мы питаем надежду, что даже такое кровавое чудовище, как Генесий, не осмелится покуситься на блаженный покой монахинь, посвятивших себя служению Господу нашему, благому и премудрому.
      - Да будет на то воля Фоса! - Маниакис очертил магический круг солнца у своей груди. Все повторили его жест.
      При всех Автократорах, сколько их ни перевидала Видессия, безопасность людей, укрывшихся за стенами монастырей, неизменно была само собой разумеющейся. И если уж Курикий не переставал беспокоиться о судьбе своей дочери, значит, Генесий действительно оказался настоящим чудовищем.
      - Что ж, высокочтимые и досточтимые господа, - сказал Маниакис, - следуйте за мной. - Он повернулся и махнул рукой в сторону дворца на холме над городом. - Резиденция моего отца находится там. Я уверен, губернатор выслушает вас с неослабным вниманием.
      Маниакис с Регорием повели видессийских ноблей по улицам Каставалы. Попадавшиеся навстречу жители городка останавливались поглазеть на вновь прибывших, привлекавших внимание не столько потому, что они были чужаками, сколько благодаря непривычным роскошным одеяниям. Несколько женщин из веселого квартала, подпав под впечатление столь бросающегося в глаза богатства, попытались предложить свои услуги завидным клиентам. Однако нобли, без сомнения привыкшие к более утонченным манерам столичных куртизанок, оставили без внимания притязания бедных женщин.
      Судя по взглядам, которые сановники бросали вокруг, Каставала вызывала у них почти те же чувства, какие они испытывали к городским проституткам. Что и говорить, по сравнению со столицей Каставала всего лишь невзрачный, маленький, грязный, занюханный городок. Но ведь то же самое можно сказать о любом другом провинциальном городе империи. Каставала ничем не выделялась в их длинном ряду. Лишь потом Маниакис сообразил, что в большинстве своем столичные вельможи ничего, кроме Видесса, не видели. Вся их жизнь проходила либо в самой столице, либо в загородных поместьях да охотничьих угодьях. Немудрено, что вид провинциального городка и царившие здесь нравы повергли их едва ли не в ужас.
      - Поберегись! - раздался крик с одного из балконов, а вслед за криком почти на головы ноблей сверху хлынул щедрый поток помоев. Пораженные вельможи едва успели отпрянуть в сторону, приподняв края своих мантий, чтобы их не забрызгало отвратительно смердевшей жижей. Лица сановников выразили крайнюю степень отвращения.
      - Эту женщину следует немедленно заковать в кандалы, - возмущенно выразил общее мнение Курикий.
      - Ты полагаешь? - с трудом скрывая иронию, поинтересовался Маниакис. - Но в чем же ее вина? Ведь она честно предупредила о своих намерениях!
      Курикий воззрился на него в изумлении и ужасе, возраставших по мере того, как он осознавал, что его будущий зять отнюдь не шутит. Казначея можно было понять: в большинстве домов Видесса имелась канализация; сточные трубы в столице издавна прокладывались под землей - роскошь просто немыслимая для таких городов, как Каставала.
      К тому времени как вельможи добрались до губернаторской резиденции, их лица сильно раскраснелись; большинство ноблей едва справлялись с одышкой. Отпирать парадные двери, чтобы впустить делегацию во дворец, не пришлось: ее приближение было давным-давно замечено, поэтому у входа толпились люди, желавшие приветствовать вновь прибывших и жаждавшие поскорее узнать новости, привезенные ими из Видесса.
      - Не твой ли родитель стоит вон там, высокочтимый Маниакис? - спросил Курикий.
      Ошибка казначея была вполне простительной, и Маниакис постарался сгладить неловкость:
      - Нет это Симватий, отец сопровождающего вас Регория, мой дядя, младший брат губернатора. Они с отцом похожи словно две капли воды. А рядом с ними моя кузина Лиция.
      Стоявшая довольно далеко Лиция никак не могла расслышать слов Маниакиса, но тем не менее помахала ему рукой. Улыбнувшись, он повторил ее приветственный жест. До того как семья Симватия прибыла на Калаврию, почти сразу же вслед за семьей губернатора, младший Маниакис был едва знаком со своей двоюродной сестрой, но с тех пор они жили под одной крышей, и дружба их сделалась настолько тесной, что Ротруда частенько отпускала по этому поводу шутки. Причем младший Маниакис, обычно не возражавший против дружеских поддразниваний, всегда готовый сам подшутить над кем угодно, начинал заметно нервничать, когда поводом для веселья становилась его чересчур нежная дружба с кузиной.
      - Да благословит тебя сам Фос, мой кузен! - воскликнула Лиция, когда Маниакис вместе с ноблями из Видесса подошел ближе. - Ведь ты привел к нам столь замечательных гостей!
      Симватий энергично кивнул, соглашаясь с дочерью. А вслед за ним закивали кухарки, грумы и прочая дворня, высыпавшая из дворца вслед за господами. Прибытие незнакомцев, наверняка привезших самые свежие новости, возбуждало всеобщее любопытство.
      - Аплакий! Попроси моего отца как можно скорее выйти к нам! - приказал Маниакис. - Скажи, что его ожидает высокочтимый Курикий, а с ним другие высокочтимые и досточтимые вельможи, только что прибывшие из Видесса с целью обсудить с ним ряд неотложных дел.