— Тогда давай просто побродим и посмотрим, куда нас заведут ноги, — сказала Оливрия.

— Что ж, меня это устраивает.

Если не считать приглашения в камеру пыток, Фостия устроило бы любое предложение Оливрии. Ей удалось отделаться от Сиагрия, поэтому Фостий уже готов был увидеть, как посреди зимы на улицах прорастает трава, распускаются цветы и поют птицы.

Ноги завели их на улицу красильщиков. То, что эти люди шли по светлому пути, не помешало их лавкам насквозь пропахнуть протухшей мочой, совсем как лавкам красильщиков-ортодоксов в столице. У плотников-фанасиотов руки были покрыты такими же шрамами, а лица фанасиотов-пекарей были столь же постоянно красны от заглядывания в раскаленную печь, как и у их столичных коллег по профессии.

— Тут все выглядит таким… обычным, — заметил через некоторое время Фостий, в голове у которого вертелось совсем другое слово — «скучным». — Мне кажется, у большинства людей в жизни мало что изменилось после того, как они стали фанасиотами.

Эта мысль не давала Фостию покоя. По логике его размышлений ересь и ортодоксальность — пусть каждый определяет их по-своему, сейчас это неважно должны были быть различимы с первого взгляда. Но, поразмыслив, он усомнился и в этом. С какой, собственно, стати? Если не считать тех, кто выбрал путь Страбона, фанасиотам нужно же как-то существовать в этом мире, а возможных способов существования не так-то и много. Так что красильни наверняка воняют мочой и в Машизе, плотники иногда ранят руки долотом, а пекарям нужно иметь уверенность, что буханки в печи не подгорели.

— Разница в светлом пути, — сказала Оливрия. — В том, чтобы держаться от мира как можно дальше, не считать, будто богатство есть главная цель в жизни, и стремиться удовлетворять дух, а не низменные импульсы и потребности тела.

— Наверное, так, — согласился Фостий. Некоторое время они шли молча, пока Фостий обдумывал ее слова, потом сказал:

— Можно тебя кое о чем спросить? Пусть моя клетка разукрашена, но я прекрасно понимаю, что я здесь пленник и поэтому не хочу сердить тебя, но есть нечто, что мне очень хочется узнать, — если, конечно, ты не оскорбишься, отвечая мне.

Оливрия повернулась к нему. Ее глаза широко распахнулись от любопытства, а рот слегка приоткрылся. Она выглядела очень юной и прелестной.

— Спрашивай, — ответила она без промедления. — В конце концов, ты здесь для того, чтобы узнать как можно больше о светлом пути. А разве можно узнать, не спрашивая?

— Хорошо, спрошу. — Фостий немного подумал; вертевшийся в голове вопрос следовало сформулировать очень осторожно.

Наконец он заговорил:

— В комнате под храмом Дигена… то, что ты мне сказала, было…

— Ага! — Оливрия показала ему язык. — Я так и думала, что ты про это спросишь, — уж больно ты напоминал человека, который ищет золотой, упавший в заросли крапивы.

Фостий почувствовал, как его щеки краснеют. Судя по хихиканью Оливрии, его смущение не укрылось и от ее глаз. Несмотря на это, Фостий упрямо решил не отступать; в некоторых отношениях — хотя сам он стал бы это пылко отрицать — он очень напоминал Криспа.

— Ты меня тогда пыталась обольстить и что-то говорила о радостях любви, и что это никакой не грех.

— И что же? — уточнила Оливрия, утратив при виде его серьезности часть, но только часть, своей игривости.

На самом деле Фостию хотелось ее спросить, откуда она знала… или, если точнее, что она стала бы делать, если бы он лег рядом с ней и заключил ее в объятия. Но все же Фостий понимал, что в его нынешнем положении такие вопросы задавать небезопасно, и вместо этого спросил:

— Если ты настолько далеко прошла по светлому пути, как говоришь, то как могла ты такое заявлять? Разве это не противоречит всем принципам твоей веры?

— Я могу ответить тебе по-разному. Например, что это не твое дело.

— Конечно, можешь, и я попрошу у тебя прощения. Я ведь сразу сказал, что не хочу тебя оскорбить.

— Или же я могу сказать, — продолжила Оливрия, словно не расслышав его слов, — что поступила так, как принудили меня отец и Диген, а о правильности этого поступка предоставила судить им. — Оливрия подмигнула. Фостий знал, что она с ним играет, но что он мог поделать? — Или, — заговорила она далее со сводящим с ума притворством, — я могу сказать, что Фанасий благословлял притворство, если оно служит распространению правды, и что ты понятия не имеешь о моих истинных чувствах.

— Да, я этого не знаю. И как раз поэтому пытаюсь узнать, каковы твои истинные чувства. — Фостию казалось, будто он превратился в дряхлого старика, пытающегося поймать стрекозу без сачка. Он двигался напролом вперед, а Оливрия порхала, ускользала и время от времени пролетала так близко от кончика его носа, что у него даже глаза скашивались, когда он пытался ее разглядеть.

— Это лишь примеры моих возможных ответов, — заметила она, загибая для подсчета пальцы. — Если тебе захочется услышать и другие, то я могу сказать…

И тут Фостий не выдержал, словно старая лошадь, которая внезапно фыркнула и спугнула прекрасное сверкающее насекомое:

— О благой бог! Но ты можешь сказать правду?

— Да, могу. Я… — Но тут Оливрия покачала головой и отвернулась. — Нет, я ничего тебе не скажу, Фостий. Так будет лучше.

Ему захотелось вытрясти из нее правду, но она ведь не солонка.

— Почему? — взвыл Фостий, вложив в одно слово многомесячное отчаяние.

— Просто… потому что лучше мне этого не делать, — сказала Оливрия, все еще не поворачивая к нему головы, и тихо добавила:

— Думаю, нам уже пора возвращаться в крепость.

Фостий так не думал, но тем не менее пошел с ней. Во внутреннем дворике крепости стоял Сиагрий, разговаривая почти с таким же зловещим на вид типом, как и он сам. Заметив Фостия, бандит отошел от своего — сообщника? — и последовал за ним, словно вернувшаяся после коротких каникул тень. В каком-то смысле Фостий был почти рад увидеть его на привычном месте, потому что его первая короткая, но самостоятельная прогулка по Эчмиадзину завершилась совсем не так, как ему хотелось бы.

* * *

Ряса на груди Дигена была распахнута, обнажая ребра, похожие на перекладины веревочной лестницы. Бедра его стали тоньше коленей. Казалось, даже уши у него похудели. Но глаза сверкали по-прежнему дерзко.

— В лед тебя, фальшивое величество, — процедил он, когда в камеру вошел Крисп. — Ты мог бы послать меня к солнцу быстрее, но я только выигрываю. Выигрываю!

В глазах Криспа вспыльчивый священник более походил на проигравшего. Он и прежде был худ, а теперь выглядел как крестьянин из деревни, где три года подряд погибал урожай.

Если бы не зловеще притягательные глаза, он запросто сошел бы за скелет, отказывающийся снова превратиться в человека.

— Клянусь благим богом, — пробормотал Крисп, когда его осенила внезапная догадка, — теперь я понял тех мимов.

— Каких, ваше величество? — спросил Заид, который до сих пор не оставлял безуспешных попыток вытянуть правду из угасающего Дигена.

— Тех, что изображали человека-скелета. То был фанасиот, морящий себя голодом до смерти — вот что они хотели показать. Только неясно, или сами они были еретиками, или высмеивали их веру. — К нему пришла и другая мысль. — И подумать только, эти кривляки знали о том, что происходит с верой, больше самого вселенского патриарха!

Крисп услышал издевательский смех Дигена:

— В невежестве Оксития даже усомниться грех.

— Заткнись, — бросил Крисп, хотя в глубине души знал, что одним из качеств Оксития, подаривших ему синие сапоги патриарха, была податливость. «Жаль только, что его податливости не хватило, чтобы позволить мне обработать эту гадину как следовало бы», — подумал Автократор. Однако Окситий, как и любой хороший бюрократ, защищал своих подчиненных.

Крисп уселся на трехногую табуретку и стал ждать, надеясь, что сегодня Заиду повезет больше. Его главный волшебник поклялся, что присутствие Автократора ему не помешает. По крайней мере, у Заида хватало мужества, чтобы работать при Криспе. Чего ему, к сожалению, не хватало, так это успеха.

Крисп понял, что сегодня Заид пробует нечто новое, а может быть, нечто настолько старое, что он решил, что для этого вновь настало время. Во всяком случае принадлежности, которые Заид доставал из мешка, были Криспу незнакомы.

Но прежде чем император увидел их в действии, в дверях камеры Дигена показался запыхавшийся посыльный из дворца.

— Что случилось? — подозрительно спросил Крисп; уходя, он отдал приказ беспокоить его только в исключительном случае — если понадобится доставить очень важную новость… а самые важные новости, как правило, оказывались плохими.

— Да возрадуется ваше величество… — начал посыльный и смолк, чтобы отдышаться. Пока он приходил в себя, Крисп понемногу начал нервничать. Такое начало фразы обычно давало ему для этого повод. Но посыльный удивил его, сказав:

— Да возрадуется ваше величество, почтенный посол Яковизий вернулся в столицу из Макурана и ожидает вас в императорской резиденции.

— Ну, клянусь благим богом, вот весть, которая меня воистину обрадовала! воскликнул Крисп и повернулся к Заиду: Продолжай без меня, и да пошлет тебе Фос удачу. Если ты сможешь что-либо вытрясти из этого мешка с костями, сообщи мне немедленно.

— Обязательно, ваше величество.

Диген вновь рассмеялся:

— Шлюха торопится ублажить своего растлителя.

— Это ложь, одна из множества тех, что ты изверг, — холодно отозвался Крисп и вышел, окруженный халогаями. Поднимаясь по лестнице, ведущей к выходу из здания чиновной службы, он неожиданно расхохотался. Надо будет рассказать про это Яковизию. Его соратник тоже посмеется — хотя бы потому, что он всегда желал, чтобы эта ложь обернулась правдой. Яковизий никогда не делал секрета из свой склонности к красивым юношам, и неоднократно пытался соблазнить Криспа, когда тот, недавно приехав в столицу, попал в число его слуг.

* * *

Когда император вернулся в резиденцию, его встретил Барсим:

— Добрый день, ваше величество. Я взял на себя вольность разместить почтенного Яковизия в малой обеденной палате в южном коридоре. Он попросил горячего вина со специями, которое ему было подано.

— Принесите и мне, — попросил Крисп. — Нет лучшего способа согреться после зимней стужи.

Яковизий поднялся с кресла, когда в палату вошел Крисп, и тут же начал простираться перед императором. Взмахнув рукой, Крисп велел ему не утруждаться церемониями. Кивнув, Яковизий вновь уселся. То был хорошо сохранившийся полноватый мужчина семидесяти лет; бороду и волосы он красил в темный цвет, чтобы выглядеть моложе, лицо его покрывал красноватый загар, а глаза недвусмысленно предупреждали, что их владелец — человек с характером.

— Как я рад тебя видеть, клянусь Фосом! — воскликнул Крисп. — За последние несколько месяцев я множество раз желал, чтобы ты не покидал столицы.

На столе перед Яковизием лежал блокнот из трех вощеных деревянных дощечек, какими пользовались писцы. Он раскрыл его, быстро нацарапал что-то стилем и передал дощечку Криспу.

«А еще чаще мне самому хотелось вернуться. Меня уже тошнило от баранины».

— Тогда поужинай сегодня со мной. Как там говорится в пословице? «Раз приехал в столицу, ешь рыбу». Я тебя так накормлю рыбой, что у тебя плавники вырастут.

Яковизий издал странный курлыкающий звук, заменявший ему смех.

«Тогда прошу приготовить щупальца осьминога, — написал он. — И еще омара… у омара, правда, нет щупалец, но омар есть омар, и хорош сам по себе.

Боже, как мне хочется облизнуться!»

— Я тоже этого хотел бы, друг мой, и еще чтобы ты мог ощутить весь вкус, — сказал Крисп. У Яковизия во рту был лишь обрубок языка; двадцать лет назад Арваш Черный Плащ вырвал ему язык, когда Яковизий был послом при дворе злобного мага.

Эта рана — и наложенное на нее заклинание, не позволяющее ей зажить, едва не погубила Яковизия. Но тот сумел воспрянуть духом. Крисп знал, что утратил бы немалую часть своей личности, доведись ему пройти через такое же унижение. Он хорошо умел писать, но никогда не мог гладко излагать свои мысли с пером в руке. Яковизий же владел пером или стилем столь непринужденно, что иногда Крисп, читая его слова, даже слышал его голос, умолкший два десятилетия назад.

Яковизий взял табличку, написал на ней и вернул Криспу. «Все не так уж плохо, ваше величество. Представь, что ты сидишь за столом, а у тебя насморк. Я обнаружил, что примерно половину вкуса можно понять и ощутить через запах пищи.

Кстати, пребывание в Машизе оказалось страшной скукой. По-видесски там читают только сморщенные развалины вроде меня. Ты даже представить не можешь, как трудно обольстить красивого мальчика, если он тебя не понимает».

— Золото разговаривает на многих языках, — заметил Крисп.

«Иногда ты слишком прагматичен, — написал Яковизий, закатив глаза и тем самым выражая отношение к непонятливости своего суверена. — Просто купить неинтересно, в покупке нет вызова, а преследование есть часть игры. Как по-твоему, почему я преследовал тебя столь долго и упорно, уже зная, что твой аппетит распространяется только на женщин?»

— Так вот в чем было дело? — удивился Крисп. — А мне в то время казалось, что тебя попросту одолевала похоть.

Яковизий прижал ладонь к сердцу и столь убедительно изобразил пантомиму умирающего, что его без колебаний приняли бы в труппу профессиональных мимов.

Затем, чудесным образом воскреснув, он склонился над табличкой и быстро написал:

«Думаю, мне все-таки придется вернуться в Машиз. Там, поскольку я посланник врага, мне оказывают то уважение, какое я заслуживаю. Здесь же даже друзья предпочитают на меня клеветать». И он вновь закатил глаза.

Крисп расхохотался. Он никогда не переставал восхищаться присущей Яковизию удивительной комбинацией уязвимости и острого, жалящего ума — кроме тех случаев, когда она его бесила и приводила в ярость. Иногда Яковизию удавалось вызвать в нем обе эмоции одновременно. Автократор быстро обрел серьезность и спросил:

— У тебя не было проблем с фанасиотами, когда ты возвращался из Макурана?

Яковизий покачал головой и написал: «Я возвращался южным путем и не заметил никаких следов фанасиотов. Кажется, эта ересь сосредоточена на северо-западе, хотя, насколько я понял, у тебя были с ними стычки и здесь, в столице».

— Действительно, стычки, — мрачно ответил Крисп. — Разразись в тот день гроза, они спалили бы половину города. Мало того, их бесполезно допрашивать при помощи магии, а вера настолько их опьяняет, что пытки они воспринимают скорее как честь, чем муку.

«И они похитили твоего сына», — написал Яковизий и развел руки, выражая сочувствие Криспу.

— Да, похитили, — признал Крисп. — Его тело, а, возможно, и душу. — Яковизий вопросительно приподнял брови; его жесты за те годы, что он лишился языка, стали настолько выразительными, что почти приобрели качество речи. — Он много беседовал со священником, который оказался фанасиотом, — пояснил Крисп. — И, насколько мне известно, пропитался их проклятыми доктринами.

«Скверно,» — написал Яковизий.

— Воистину. А теперь Диген — тот самый священник — морит себя голодом в тюрьме. Он думает, что воссоединится с Фосом, покинув этот мир. Я же полагаю, что его ждут вечные муки Скотоса. — Император плюнул, помянув темного бога.

Яковизий написал:

«Если ты спросишь мое мнение, то аскетизм сам по себе есть наказание, но я до сих пор не слышал, чтобы его использовали как оскорбление». Прочитав эти слова, Крисп кивнул. Все три таблички в блокноте Яковизия оказались заполнены, и тот, перевернув стиль тупым концом, разгладил воск, затем написал:

«Ныне я очень легко могу определить, когда начинаю слишком много болтать как только мне приходится стирать написанное.

Жаль, что те, кто еще шлепают губами, не могут насладиться столь явной приметой многословия».

— Ах, если бы это было так, им пришлось бы больше молчать, а это время они использовали бы на обдумывание новых заговоров, — заметил Крисп.

«Ты, вероятно, прав, — ответил Яковизий. Он несколько секунд вглядывался в Криспа, потом взял табличку. — Ты стал циничнее, чем прежде. Но хорошо ли это?

Я признаю, что это вполне естественно, потому что, сидя на троне, ты выслушал за последние двадцать лет больше всякой чуши, чем любой из ныне живущих, но что тут хорошего?»

Крисп, прежде чем ответить, некоторое время думал. Пусть в другой форме, но этот вопрос уже возникал перед ним несколько раз за последнее время, как, например, когда он велел пытать пленного фанасиота после того, как магия Заида оказалась бессильна. Когда он был моложе, ему было труднее отдавать подобные приказы. Не стал ли он просто очередным императором, который держится за власть любыми доступными средствами?

— Мы уже не те, какими были прежде, — сказал он, но то был не ответ, и Крисп это понимал. Судя по тому, как Яковизий приподнял бровь, наклонил голову и стал ждать продолжения, он тоже знал, что это не ответ. И Крисп, слегка запинаясь, попытался ответить:

— Должен признать, что в храмах меня не станут почитать как святого, но я надеюсь, что летописцы сумеют написать, что я хорошо правил Видессом. Во всяком случае, я для этого упорно работал. И если я бываю при необходимости резок, то, как мне кажется, я и мягок, если могу. Сыновья мои становятся мужчинами, и мужчинами не из худших. Этого достаточно? — Он услышал в своем голосе мольбу, чего не замечал за собой уже много лет: Автократор выслушивает прошения, а не просит сам.

Яковизий склонился над табличкой. Когда стиль дописал последнюю строчку, он протянул табличку Криспу, который принял ее с некоторой тревогой. Он достаточно хорошо знал Яковизия и не сомневался, что старый соратник будет с ним откровенен. Во всяком случае, написанное он сумел прочесть без труда: постоянное корпение над документами предотвратило развитие дальнозоркости, обычной для большинства людей его возраста.

«То, что ты способен задать такой вопрос после стольких лет на троне, говорит в твою пользу, — написал Яковизий. — Очень многие Автократоры забывали о нем через несколько дней после помазания. А о твоем ответе могу сказать, что на трон Видесса изредка садились святые, но большинство из них плохо кончили, потому что мир — место не святое. Так что до тех пор, пока ты будешь помнить, каким невинным — и привлекательным — мальчиком ты когда-то был, ты можешь надеяться на лучшее».

— Я принимаю твои слова, — сказал Крисп, медленно наклонив голову.

«Попробуй только не согласиться, — добавил Яковизий. — Я прибегаю к лести только тогда, когда надеюсь заманить кого-нибудь к себе под одеяло, и после стольких лет нашего знакомства я лишь сейчас начинаю сомневаться, что мне когда-нибудь повезет с тобой».

— Ты неисправим, — сказал Крисп.

«Раз ты об этом упомянул, то я согласен», — написал Яковизий и просиял, сочтя слова Криспа за комплимент. Он широко зевнул, прикрывая рот ладонью; отсутствие языка превращало зевание в зрелище не из приятных, и Яковизий давно привык не демонстрировать каверну своего безъязыкого рта.

«С твоего позволения, ваше величество, — написал он, — я пойду к себе, отдохну после путешествий. Ты и ныне ужинаешь сразу после заката?»

— Я достаточно долго прожил, чтобы стать рабом привычек, — ответил Крисп, кивнув. — И с кем из своих красавчиков слуг ты намерен отдохнуть до вечера?

Яковизий напустил на себя комически невинный вид, поклонился и вышел.

Крисп предположил, что его шпилька все-таки уколола Яковизия — или подсказала ему идею. Допив вино, он поставил свой кубок рядом с кубком Яковизия. Вино давно остыло, но подмешанные в него имбирь и корица приятно пощипывали язык.

Вошел Барсим с подносом, чтобы забрать кубки.

— Сегодня со мной будет ужинать Яковизий, — сказал ему Крисп. — Передайте поварам, что он пожелал увидеть на столе как можно больше разных блюд из морских продуктов — он сказал, что весьма утомлен макуранской бараниной.

— Я передам просьбу почтенного господина, — степенно согласился Барсим. — Его присутствие за столом позволит поварам продемонстрировать все свои способности.

— Хмм, — буркнул Крисп, притворно оскорбившись. — Я ведь не виноват в том, что вырос в бедной деревне.

Крисп, охотно наслаждаясь изысканными блюдами, все же предпочитал простую пищу, к которой привык с детства. Многие придворные повара поэтому жаловались, что им подрезают крылья.

* * *

На город уже опускались сумерки, когда вернулся Яковизий, облаченный в пышное и поблескивающее одеяние из ткани, прошитой серебряными нитями. Барсим проводил его и Криспа в ту же малую обеденную палату, где они днем пили вино.

Там их уже ждал новый кувшин, охлаждавшийся в серебряном ведерке со снегом.

Вестиарий налил каждому по чаше.

«Ах, наконец-то светлое, — написал Яковизий. — Наверное, кто-то услышал мои мольбы».

— Наверное, кое-кто и в самом деле их услышал, почтенный господин, — сказал Барсим. — А теперь прошу меня извинить…

Он выскользнул за дверь и вернулся с салатницей.

— Салат из латука и цикория, политый уксусом, ароматизированным рутой, финиками, перцем, медом и молотым тмином — сия приправа, как утверждают, весьма полезна для здоровья, — и выложенный сверху анчоусами и колечками из щупалец осьминога.

Яковизий встал и по-солдатски отдал Барсиму честь, а потом расцеловал в безбородые щеки. Вестиарий удалился в некотором смятении чувств. Крисп спрятал улыбку и набросился на салат, оказавшийся весьма вкусным. Яковизий резал свою порцию на очень маленькие кусочки. Ему приходилось запивать каждый глоточком вина и откидывать голову, чтобы глотать.

С его лица не сходила блаженная улыбка, и вскоре он написал:

«Ах, осьминог! Если бы ты, ваше величество, предложил такого красавца с щупальцами Царю царей Рабиабу, то он, несомненно, убежал бы от него быстрее, чем от вторгшейся в Макуран видесской армии. Что до, то макуранцы живут весьма ограниченной — или, быть может, лучше сказать „заграниченной“ — жизнью».

— Значит, они сами дураки. — Крисп ел медленно, чтобы не опережать Яковизия. Когда Барсим сменил тарелки, Крисп спросил:

— Скажи мне, почтенный господин, удалось ли тебе узнать, почему усы Рабиаба подрагивали от тайного ликования?

«Нет, не удалось. По крайней мере, я в этом не уверен, — ответил Яковизий. Вид у него был задумчивый. — Мне невыносима сама мысль, что макуранец оказался хитрее и изворотливее меня.

Должно быть, старею. Но я вот что скажу, ваше величество: так или иначе, но это касается нас».

— В этом я не сомневался. Ничто не может сделать Рабиаба счастливее, чем возможность трахнуть Видесс. — Крисп поймал взгляд Яковизия. — Метафорически, конечно.

Яковизий курлыкающе рассмеялся. «Разумеется, ваше величество», — написал он.

Барсим вернулся с новым блюдом.

— Лук-порей, отваренный в воде и оливковом масле, — объявил он, — а затем тушенный в оливковом масле и бульоне из кефали. К нему на гарнир устрицы в соусе из масла, меда, вина, яичных желтков и перца.

Попробовав устриц, Яковизий написал крупными буквами: «Я хочу жениться на поваре».

— Но он мужчина, почтенный господин, — заметил Барсим.

«Тем лучше», — написал Яковизий, после чего вестиарий поспешно удалился.

Через некоторое время он вернулся с новым блюдом и очередным кувшином вина. На сей раз повара осчастливили их паштетом из наперченной печени кефали, запеченной в форме в виде рыбины и политой свежевыжатым оливковым маслом, а также кабачками, запеченными с мятой, кориандром и тмином и фаршированными кедровыми орешками, растертыми с медом и вином.

— Теперь я смогу неделю не есть, — радостно объявил Крисп.

— Но, ваше величество, главные блюда еще впереди, — с тревогой заметил Барсим.

— Тогда две недели, — поправил себя Крисп. — Подавайте.

Кончик его носа слегка онемел. Кстати, сколько вина он уже выпил?

Восхитительный вкус рыбной печени прекрасно дополнял сладкую начинку кабачков.

Барсим вынес форму из-под печеночного паштета и блюдо из-под кабачков.

Крисп ощутил, как что-то коснулось его ноги чуть выше колена. Таинственный предмет оказался рукой Яковизия.

— О благой бог! — воскликнул Автократор. — Ты до сих пор не оставил надежд?

«Я еще жив, — написал Яковизий. — И если не прекратил дышать, то почему должен прекращать все остальное?»

— В этом что-то есть, — признал Крисп. В последнее время «со всем остальным» ему не очень везло, а после такого банкета сегодня нечего и пытаться совершить подвиг. Пока он размышлял, вернулся Барсим с супницей и двумя мисками. Размышления о том, что может оказаться в супнице, сразу отвлекли Криспа от прочих мыслей — верный признак прошедших лет.

Вестиарий объявил:

— Кефаль, тушенная в вине с луком-пореем, собственным бульоном и уксусом, приправленная орегано, кориандром и молотым перцем. И, дабы доставить вам больше удовольствия, повара добавили еще гребешки и маленьких креветок.

Попробовав первый кусочек, Яковизий написал: «Единственное, что могло бы увеличить мое удовольствие, так это бесконечно растягивающийся желудок, и я прошу передать это поварам!»

— Обязательно передам, почтенный господин, — пообещал Барсим. — Им будет приятно знать, что они доставили вам удовольствие.

Следующим блюдом стало мелко рубленное мясо омаров и креветок, смешанное с яйцами, перцем и бульоном из кефали, обернутое в виноградные листья и поджаренное. За ним последовала каракатица, отваренная в вине с медом, сельдереем и тмином и фаршированная вареными телячьими мозгами и рублеными крутыми яйцами. Лишь выражение ожидания, не сходящее с лица Барсима, не позволило Криспу заснуть прямо в кресле.

— Еще одно блюдо, — предупредил вестиарий. — Смею уверить, оно будет достойно предвкушения.

— Я уже заметно потяжелел, — сказал Крисп, похлопывая себя по животу.

Сейчас он тоже не отказался бы от бесконечно растягивающегося желудка.

Но Барсим, как и всегда, оказался прав. Поставив на стол поднос с большим глубоким блюдом, он сказал:

— Повара попросили меня описать это блюдо как можно подробнее. Если я что-то и пропущу, то винить следует мою память, а не их талант. Итак, я начинаю: на дно кастрюли они положили размоченные кедровые орешки и морских ежей, затем добавили слоями мальву, свеклу, лук-порей, сельдерей, капусту и другие овощи, которые я теперь забыл. Далее они добавили кусочки тушеной курицы, свиные мозги, кровяную колбасу, куриные шейки, кусочки жареного тунца, морскую крапиву, кусочки тушеных устриц и свежий сыр разных сортов. Приправили семенами сельдерея, перцем и асафетидой. Залили молоком со взбитыми яйцами и дали массе затвердеть в ванне с кипятком, сверху положили свежие мидии и снова поперчили. Уверен, что я что-то пропустил и молю лишь не сообщать о моей забывчивости поварам.

— О Фос милосердный! — воскликнул Крисп, более чем с уважением разглядывая большую кастрюлю с крышкой. — Мы должны это есть или молиться на такое чудо? — Когда Барсим наполнил тарелки ему и Яковизию, он нашел правильный ответ. — И то, и другое! — объявил он с набитым ртом.

Пирушка затянулась до поздней ночи; время от времени Барсим подбрасывал древесный уголь в жаровни, согревавшие воздух в обеденной палате. Яковизий поднял табличку, где было написано:

«Надеюсь, у вас найдется тачка, чтобы отвезти меня домой, потому что идти я точно не смогу».

— Мы что-нибудь обязательно придумаем, — ответил вестиарий. — Вскоре будет подан десерт. Надеюсь, вы отдадите ему должное?

Яковизий и Крисп дружно простонали.

— Нам придется или съесть его, или лопнуть, — заявил Автократор. Вероятность любого исхода примерно одинаковая. Ему неоднократно доводилось вести армию в бой, имея меньше шансов на победу.

Однако сладкий пар, нежно курящийся над принесенной Барсимом сковородой, оживил его интерес к еде.

— Тертые абрикосы, отваренные до нежности в молоке, затем политые медом и слегка присыпанные молотой корицей, — объявил вестиарий и поклонился Яковизию.

— Почтенный господин, повара просят прощения за то, что не смогли включить в это блюдо что-либо морское.

«Передай, что я их прощаю, — написал Яковизий. — После сегодняшнего пира я еще не решил, что мне следует отрастить — плавники или щупальца».

На вкус абрикосы оказались столь же хороши, как и их аромат.

Крисп, тем не менее, ел очень медленно, потому что объелся сверх всякой меры. Он успел справиться лишь с половиной своей порции, когда в палату торопливо вошел Барсим. Император приподнял бровь; такое упущение было евнуху несвойственно.

— Простите, ваше величество, но с вами желает поговорить маг Заид. Полагаю, его вопрос довольно срочный.

— Быть может, он пришел сообщить мне, что Диген наконец-то откинул копыта, — с надеждой отозвался Крисп. — Пригласите его сюда, почитаемый господин. Жаль только, что он не пришел пораньше и не спас нас от обжорства; пришлось справляться своими силами.

Войдя в палату, Заид начал простираться перед императором, но Крисп остановил его взмахом руки. Поблагодарив его легким поклоном, Заид поприветствовал Яковизия, которого хорошо знал.

— Рад вашему возвращению, почтенный господин. Вас слишком долго не было с нами.

«А мне отлучка показалась еще более долгой», — написал Яковизий.

Барсим принес кресло для мага.

— Угощайся абрикосами, — предложил Крисп. — Только скажи сперва, что привело тебя сюда в столь поздний час. Сейчас уже около полуночи. Неужели Диген наконец-то отправился в лед?

К его удивлению, Заид ответил совсем другое:

— Нет, ваше величество, по крайней мере, мне об этом неизвестно. Мое известие касается вашего сына Фостия.

— Ты отыскал способ развязать Дигену язык? — нетерпеливо спросил Крисп.

— Опять-таки нет, ваше величество. Как вам известно, до сих пор мне не удавалось установить источник той магии, что скрывала его младшее величество от моих поисков. Уверяю вас, мои неудачи происходили не от недостатка усердия. До сегодняшнего дня я назвал бы их причиной недостаток мастерства и знаний.