Все эти действия на море нельзя назвать решающими сражениями, но это был клин, который адмирал Ли стал вбивать между Кореей и Японией. Поставка припасов заметно сократилась, а оставшиеся в корейских водах корабли чувствовали себя в безопасности только в гавани Пусана. Но решающая битва была впереди. Адмирал Ли оценил силы соперника и с конца июля стал регулярно патрулировать южный берег Кореи. Он разгадал стратегию Хидэёси, и в середине августа его терпение было вознаграждено, когда судно-разведчик доставило ему известие о приближении большого японского флота. Это была вторая армия вторжения, целью которой являлся Пекин.

У Ли был большой флот, к которому присоединились другие адмиралы, помимо бездарного Вон-Гюна. Они отдыхали в Танхо, когда пришло известие, что японцы встали на якорь у Къён-нэ-рьян, примерно в середине пролива. Отправившись туда, корейцы вскоре наткнулись на два японских корабля – разведчика, которые при их приближении укрылись в гавани. Адмирал Ли видел, что ему не удастся причинить им много вреда на стоянке, поскольку гавань была узкая и у японских самураев всегда оставалась возможность добраться до суши. Поэтому он решил выманить их к острову Хан-Сан, который находился достаточно далеко в море между двумя мысами у устья пролива. Здесь некуда было бежать, кроме самого необитаемого острова.

Битва при Хан-Сане произошла 14 августа 1592 г. Япон-ским флотом командовали Куки, Като и Вакидзака, у которых было тридцать шесть больших кораблей, четырнадцать средних и несколько джонок. Чтобы выманить их, Ли послал вперед всего шесть кораблей. Как всегда, осторожность была забыта, как только Вакидзака вырвался вперед, оставив позади остальных. Другие в конце концов последовали за ним. Подразнив их достаточно долго, Ли приказал своему флоту построиться «крылом аиста», то есть в одну линию с несколько выступающими вперед флангами. Японцам должно было казаться, что их охватывает полукруг, образованный кораблями противника. По японским судам был открыт сильный огонь, и из отряда Вакидзака только четырнадцать кораблей ушли невредимыми, а четыреста японцев спаслись вплавь на остров Хан-Сан. Вакидзака чудом остался в живых, когда ливень горящих стрел обрушился на его судно. Он вполне мог бы даже взять приз, если бы не самурайское упрямство и стремление к личной славе любой ценой. Вакидзака и Куки Ёситака одновременно забросили абордажные крюки на один вражеский корабль. Вакидзака приказал одному из своих людей перерубить канат соперника. Возмущенный Куки готов был схватиться с коллегой, и пока они пререкались, корейское судно успело уйти.

Вакидзака едва не нашел могилу в волнах, а другие адмиралы решили поскорее укрыться в гавани Анголь. Корейский флот висел у них на флангах и держал под обстрелом. Мачта корабля Куки была сбита. Им удалось оторваться от преследователей только с наступлением ночи. 400 человек из отряда Вакидзака, которые спаслись на острове Хан-Сан, оказались в ловушке: неизвестно, сколько времени им предстояло питаться морской травой и сосновыми шишками. Тем, что они в конце концов выбрались оттуда, они обязаны Вон-Гюну, которого Ли оставил стеречь остров, пока основная часть корейского флота преследовала японцев. До Вон-Гюна дошли слухи о приближении еще одного японского флота, и он поспешно ретировался, дав запертым на острове японцам возможность построить плоты из обломков судов и добраться до материка.

Ли тем временем последовал за японцами до Анголя и 17 августа атаковал их. У японцев было двадцать два больших корабля, пятнадцать средних и шесть транспортных джонок. Большие корабли выстроились у входа в гавань, прикрывая стоящие за ними транспорты. Ли посылал свои корабли по одному – два, они давали бортовой залп и уходили, а их место занимала следующая пара. Это, наконец, побудило японцев бросить все силы в атаку, результат которой нетрудно было предсказать, а затем уже Ли разделался с транспортами. В сражениях при Хан-Сане и Анголе было потоплено пятьдесят девять японских кораблей, хотя многим командам удалось спастись. Ли пишет в своем судовом журнале:

Ли оставалось только нанести завершающий удар, уничтожив японскую базу в Пусане. Однако Пусан оказался крепким орешком, и когда в октябре Ли послал туда большой флот, ему противостояло четыреста семьдесят японских кораблей, а также укрепления на суше. Он отошел после короткой стычки, поскольку японцев теперь трудно было выманить, и удовольствовался блокадой порта, уверенный, что если ему и не удалось спасти свою страну, то он, во всяком случае, спас Китай. Сражение при Хан-Сане заставило на неопределенное время отложить вторжение в Китай и резко изменило весь ход войны в Корее.

Вернемся теперь к Кониси Юкинага в Пхеньяне. Он вошел в город 20 июля и весь следующий месяц занимался укреплением той самой линии коммуникаций, самый южный участок которой разрушал Ли. Он построил цепь фортов от Пхеньяна до Сеула, на расстоянии одного дня пути друг от друга, и постоянно осматривал горизонт в ожидании подкрепления, которому так и не суждено было прибыть. Он горел желанием действовать, но наступление было немыслимо до прибытия свежих сил, а вести с юга с каждым днем становились все хуже. Началась энергичная партизанская война, которой руководили вожди более молодые и более способные, чем те старые генералы, которые бежали в Китай. Они нападали на японские форпосты и устраивали засады разведочным отрядам. Они заманивали отряды самураев в тупики горных долин и уничтожали их, забрасывая камнями, по ночам перерезали горло часовым. Помимо реального ущерба, который они наносили, добивая отставших от войска солдат, они изматывали врага, и людей и коней, заставляя их быть постоянно настороже и в движении, лишая их ощущения безопасности. Те регулярные корейские войска, которые еще остались, заперлись в городах и замках и отбивали все атаки японцев, которые из постоянного страха нарваться в ночи на невидимый нож чувствовали себя скорее осажденными, чем осаждающими. Курода Нагамаса потерпел неудачу, попытавшись захватить замок Юнан, а для седьмой дивизии попытка взять замок Чинчжу на юге закончилась просто катастрофой. Корейцы, казалось, вновь воодушевились. Стремительное наступление японцев разбросало их в стороны, но «тот, кто внизу, может не бояться падения». Корейцам больше нечего было терять, они могли только выиграть.

Как раз в тот момент, когда у Кореи появились более светлые перспективы и на суше и на море, в ходе войны произошел еще один драматический поворот. Наступила осень, и всегда бдительные пикеты Кониси заметили приближение отряда в пять тысяч человек. Это не могло быть долгожданное подкрепление, поскольку они шли с севера, и когда они приблизились к Пхеньяну, японцы разглядели их желтые шелковые знамена, на которых было начертано «Тай Мин» (Великая Ясность) – девиз минской династии Китая.

Китаю нелегко далось решение оказать Корее военную помощь. Китайцы были настолько удивлены быстрой капитуляцией Кореи, что заподозрили даже сговор с японцами, и только после настоятельных просьб корейцев они согласились вмешаться. Кониси на испугало появление сравнительно небольшого китайского отряда, и он приготовился его встретить. Когда китайцы подошли к Пхеньяну, они нашли городские ворота открытыми и вошли в город, в самую простую и самую опасную из всех возможных ловушек. Японцы были в каждом доме. Сперва они обстреляли китайцев из аркебуз, а затем бросились на них с мечами. Почти весь отряд был уничтожен, а кто уцелел, бежали со всех ног за Ялу.

Этот визит с севера заставил Кониси отвлечься от планов дальнейших завоеваний, и по мере того, как на смену осени пришла суровая зима, ему все больше приходилось думать об удержании завоеванных позиций. Правительство в Пекине тоже погрузилось в размышления; китайцы поняли, что Япония представляет собой большую силу. Чтобы выиграть время, был отправлен для переговоров с японцами, независимо от корейцев, посланник по имени Чжин Икэй. Его манера держаться произвела большое впечатление на Кониси. Решено было заключить перемирие, к большому облегчению как Кониси, так и китайцев. Его заключили на 50 дней, что дало необходимую отсрочку японцам, которые воспользовались ею для укрепления цепи фортов от Пхеньяна до Сеула и для борьбы с упрямыми партизанами. Китайцы тем временем формировали большую армию, чтобы вытеснить японцев с полуострова. Нет точных данных о численности этого войска: приводятся цифры от сорока до двухсот тысяч. Какова бы ни была в действительности его численность, это была хорошо вооруженная армия, еще без фитильных ружей, но с большим артиллерийским парком, главным образом с легкими полевыми орудиями, и с сильной кавалерией. В конце 1592 г. новая китайская армия выступила в поход. Продвижение через перевалы Ляо Тун проходило в столь суровых условиях, что лошади, как говорят, потели кровью. Они пересекли Ялу в разгар зимы, 27 января 1953 г., а в начале февраля подошли к стенам Пхеньяна.

Кониси встал перед выбором: рискнуть всем и принять сражение, или отступить. Он остановился на первом и, как мог, укрепил город. К северу от Пхеньяна возвышается холм, где японцы вырыли траншеи в промерзшей земле и воздвигли частокол из обледеневших стволов. Здесь они собирались задержать китайцев аркебузным огнем, а затем отступить под прикрытие городских стен. Попасть в окружение было маловероятно, поскольку к западу, югу и востоку от реки Тэдонган возвышаются горы, те самые, через которые японцы бодро перешли семь месяцев назад.

10 февраля на рассвете китайцы начали атаку по всему фронту. Японские аркебузы скосили первые ряды наступавших, но вскоре китайцы начали теснить их благодаря своему численному превосходству, и к концу следующего дня осады защитникам пришлось укрыться в стенах города, потеряв 2 000 человек на первой линии обороны. Китайский командующий Ли Чжусунь отправил к ним парламентера с предложением сдаться. Ответом ему было обезглавленное тело посланца, сброшенное со стены. Увидев, что японцы готовы сражаться до последнего и что его войска измотаны после непрерывной сорокавосьмичасовой битвы, Ли Чжусунь приказал отступить к лагерю, рассчитывая возобновить военные действия утром. Когда китайцы ушли, Кониси воспользовался передышкой, чтобы оставить город. Под покровом ночи японцы выбрались через южные ворота и по льду перешли замерзшую реку Тэдонган. Отступление было произведено мастерски, позади не осталось ничего, кроме трупов. Измотанные, со стертыми ногами, страдающие от холода и голода, некогда гордые самураи начали свой долгий путь к югу. Их задачу еще больше усложнила трусость Отомо Ёсимунэ, который был назначен комендантом следующего за Пхеньяном форта, охранявшего линии коммуникации. Узнав о приближении китайцев, он бежал, как и комендант следующего форта. Японцам пришлось двигаться маршем два дня, прежде чем они дошли до складов с провизией. В этом им никто не препятствовал, поскольку китайцы не делали попыток их преследовать, а у корейцев в тех местах не было достаточно сил для нападения. Они удовольствовались тем, что обезглавили около шестидесяти самураев, из-за усталости или болезни отставших от основной колонны.

Падение Пхеньяна было первым серьезным поражением, которое японцы потерпели на суше, и поскольку войско Кониси отступило на юг, Като Киёмаса остался в изоляции на северо-востоке. Как мы уже говорили, его усилия не пропали впустую, о чем свидетельствовало присутствие в его лагере двух царственных пленников. Окрыленный успехом китайский военачальник, который захватил Пхеньян, отправил к Като посла с составленным в высокомерном тоне предложением сдаться. Като пренебрежительно отверг его и стал еще более тщательно охранять пленников. Из чистой жестокости, просто чтобы устрашить китайского посла, он в его присутствии предал смерти пленную корейскую красавицу, привязав ее к дереву и пронзив копьем от талии до плеча. Но когда до него дошли известия об отступлении Кониси, он решил пробиваться назад через снега северной Кореи и присоединиться к своему сопернику. Его удручала необходимость принять такое решение, поскольку во время зимней кампании он успел даже пересечь реку Туанган и на короткое время зайти в Маньчжурию. В районе, контролируемом Като, корейцы действовали весьма активно и даже захватили одну крепость, что, как видно из следующего отрывка, встревожило японцев: Человек по имени Ри Чосон придумал пушку, которую он назвал «Син-тэн – рай», или «Гром-сотрясающий-небо», и своим искусством тайно доставил к стенам замка. Ее привели в действие, выстрелили по замку, и снаряд упал во дворе. Японские солдаты не были знакомы с его устройством и сбежались посмотреть, что это за странный снаряд выпустил по ним враг, когда внезапно пороховой яд взорвался с грохотом, заставившим содрогнуться небо и землю, и снаряд разлетелся на множество железных осколков, мгновенно убивших всех, в кого они попали. Более тридцати человек таким образом было убито, а кого не убило, швырнуло на землю.

Похоже, что здесь мы имеем дело с изобретателем мортиры и бомбы. Она взорвалась не сразу, поскольку корей-ский порох, содержавший избыток серы, горел медленно; как и корабль-черепаху, бомбу не признали творением рук человеческих.

Кониси и Като соединили свои силы у Кэсона, к северу от реки Имчжинган, и решили отвести к Сеулу все японские силы, находившиеся к северу от реки Ханган. Все командиры немедленно исполнили этот приказ, за исключением Кобаякава Такакагэ, сурового воина шестидесяти одного года, командира шестой дивизии. Когда до него дошел приказ об отступлении, он отказался двигаться с места. Ему деликатно намекнули, что его присутствие необходимо, чтобы дать генеральное сражение китайцам, которые опять перешли в наступление. Тогда он согласился отступить при условии, что ему отведут самое опасное место в строю в предстоящей битве. Когда он начал с достоинством отходить, на него наткнулся авангард китайской армии, но он стряхнул их и продолжил путь к Сеулу. Добравшись туда, он отказался входить в город, сказав, что он и так уже достаточно далеко отошел назад и что пришло время старому воину показать молодым, как превратить поражение в победу. Это было не обычное самурайское хвастовство, но хорошо рассчитанный план арьергардных действий, дававший японской армии время перегруппироваться. Итак, Кобаякава Такакагэ, вероятно, самый старый самурай в японской армии, приготовился встретить всю китайскую армию. Молодые командиры были несколько пристыжены таким оборотом дела, и в подкрепление ему были посланы два отряда по 3 000 человек, включая Като Киёмаса, который всегда был готов сражаться. У Кобаякава было 10 000 человек из шестой дивизии, в основном его собственные люди, и он решил встретить китайцев у холма Пёкчжэ, в нескольких милях к северу от Сеула.

Сражению 25 февраля 1953 г. суждено было стать самым крупным и самым кровавым за всю кампанию. Пёкчжэ представляет собой круглый холм, и Кобаякава поставил свою дивизию за ним, тогда как остальные японские войска расположились на его северном склоне двумя группами по 3 000 человек. С приближением весны снег стал таять, и поле боя превратилось в море грязи, которая, как надеялся Кобаякава, замедлит продвижение китайской кавалерии и подставит ее острым клинкам японцев. До Пёкчжэ еще не было ни одного настоящего большого сражения, и, кроме дивизии Кониси, у самураев не было случая испытать себя в деле против китайцев. Китайцы пошли в атаку на рассвете, бросившись на передовые позиции японцев. Вновь заговорили аркебузы, но колоссальная китайская армия, разбавленная корейскими войсками, которые отовсюду стекались под победоносные знамена Ли Чжусуня, медленно, но верно теснила японцев к вершине холма. Добравшись до гребня холма, китайцы уже решили, что одержали победу, и опрометчиво стали преследовать противника, бросив вниз по противоположному склону и пехоту и кавалерию – туда, где стояли 10 000 самураев Кобаякава. Кобаякава подождал, пока враг удалится от своего лагеря достаточно далеко, чтобы не дождаться подкрепления, поглядел, как китайцы все больше устают, их ряды расстраиваются, а кони завязают в грязи. Затем был дан сигнал к атаке, и 10 000 самураев обрушились на врага со сверкающими в лучах слабого зимнего солнца кривыми клинками. Сражение превратилось в гигантскую рукопашную схватку, равных которой Корея еще не видела. Японский меч впервые померялся с укороченным корейским и китайским вариантами, с плачевными результатами для последних. Японские асигару устроили страшную бойню, навалившись на застрявших в жидкой грязи всадников. Самураи действовали своими длинными копьями с крестообразными наконечниками, крестовиной стаскивая китайцев с седел и приканчивая их рубящим или колющим ударом. Особо отличился Като Киёмаса, чей серебряный шлем сверкал в гуще сражения. Эта рукопашная схватка продолжалась с десяти до полудня. Китайцы потеряли 10 000 человек убитыми. Говорят, что их командир Ли Чжусунь пришел в такое уныние, что проплакал всю ночь. Что до старого Кобаякава, эдакой помеси маршала Нея и Джона Уэйна, то он с большой скромностью отнесся к тому факту, что спас япон-скую армию от уничтожения. «Когда в древности императрица Дзинго вторглась в Корею, – сказал он, – ей помогали боги. Кто знает, может быть, и сейчас они помогли нам вновь?» Победа при Пёкчжэ дала японцам лишь временную передышку. Долгие зимние дожди повергли самураев в подавленное и мрачное настроение, вполне подходящее для совершения харакири, а состояние дорог и дерзкая храбрость партизан, которые осмелели настолько, что совершали набеги до самых ворот Сеула, сделали добывание фуража очень непопулярной обязанностью. Среди таких неудобств они провели зиму. Наступила поздняя весна. В таких условиях китайцы и корейцы готовы были предложить переговоры, а японцы – обсудить условия мира. Была организована встреча, короткая и деловая. Корейцы требовали освободить двух царственных пленников и отвести японские войска на самый юг полуострова. Эти требования неизбежно вели к возобновлению вражды между Кониси и Като, поскольку первый их поддержал, в то время как для Като это означало отдать главный приз всей кампании. Но в конце концов ему пришлось согласиться, и от имени Хидэёси Кониси и Като согласились оставить Сеул 6 мая 1593 г., почти через год после того, как с триумфом его заняли. 20 мая в город вошли китайцы и стали свидетелями всех тех ужасов, которые оставили за собой японцы. Умирающие с голода люди дрались из-за каждой крошки, отчаяние доводило их до каннибализма. Свирепствовал тиф, мертвые тела валялись вдоль дороги, голова одного на груди другого.

Японцы двинулись на юг, ни корейцы, ни их китайские союзники их уже не тревожили. Единственными военными действиями, которые имели место, было взятие крепости Чинчжу, и то лишь ради того, чтобы удовлетворить жажду мести Хидэёси, поскольку под этой крепостью потерпела неудачу седьмая дивизия Мори Тэрумото. Сконцентрировав такое количество войск на юге, японцы могли предпринять массированную атаку под командованием Като Киёмаса, который очень хотел поскорее взять крепость и тем самым разозлить корейцев и сорвать мирные переговоры, которых он так боялся. Однако упорное сопротивление гарнизона, который сбрасывал камни на головы штурмовых отрядов, заставило его прибегнуть к одному нововведению в области осадной техники. Собрав несколько сот сырых шкур и высушив их на огне до твердого состояния, он велел покрыть ими четыре прочных повозки с покатыми крышами. Эти повозки, названные камэ-но коса, или вагоны-черепахи, были подведены под стены крепости. Пока аркебузиры вели огонь по тем, кто стоял на стенах, солдаты под прикрытием вагонов – черепах стали подкапываться под их основание. Камни выпадали из кладки, и, когда образовалась достаточно большая брешь, свежие войска бросились туда и быстро взяли замок штурмом.

После этого предприятия дивизия Кониси рассредоточилась по нескольким укрепленным лагерям вдоль южного берега, а большая часть остальных войск, участвовавших в кампании, была выведена, и начались долгие переговоры о мире. Они тянулись целых четыре года, а японские войска тем временем оставались в своих лагерях в Корее. Выдвигались условия, охотно принимались, затем столь же легко нарушались, а Кониси метался между Японией и Кореей как главный уполномоченный Хидэёси по переговорам. Даже силы природы сыграли свою роль в затягивании переговоров: сильное землетрясение разрушило большую часть административных зданий в Киото, и китайское посольство, которое прибыло 21 октября 1596 г., пришлось разместить в одном из крыльев замка Осака. Встреча, которая так долго откладывалась, была проведена со всем великолепием и блеском. Китайцы привезли с собой письмо, которое, как уверял Кониси, содержало готовность удовлетворить все требования Хидэёси. Хидэёси, однако, принял их далеко не благосклонно, и когда дело дошло до той части письма, где содержалось требование снести все японские укрепления и вывести оставшиеся войска, он так разгневался, «что от его головы пошел пар». По ходу этого спектакля ему нанесли еще одно оскорбление: Хидэёси получил в подарок корону и мантию, которые, как он думал, присланы в знак признания его императором Китая. Однако истинное значение этого дара стало очевидно, когда была зачитана инвеститурная грамота: «...посему мы возводим вас, – говорилось в ней, – в достоинство правителя... Японии!» Хидэёси пришел в полную ярость и послал за Кониси, чтобы обезглавить его на месте. Кониси клялся, что невиновен, и, учитывая его военные заслуги, был прощен. Послам немедленно указали на дверь.

19 марта 1597 г. был издан приказ о подготовке второй экспедиции в Корею. Что очередная попытка завоевать эту страну после провала первой едва ли имеет много шансов на успех, было очевидно каждому, кроме Хидэёси, который стал быстро терять контроль над своим рассудком. Это было совершенно бессмысленное предприятие, и единственным оправданием ему была овладевшая Хидэёси жажда мести. Тем не менее недостатка в добровольцах, желавших командовать новой экспедицией, не было, и эта честь выпала всегда готовому Като Киёмаса, а флотом назначен был командовать Кониси Юкинага. Адмирал Ли дал японцам суровый урок, и они на этот раз постарались вооружить пушками все свои суда. Верховное командование армией должен был осуществлять молодой самурай по имени Кобаякава Хидэаки, приемный сын Кобаякава Такакагэ и племянник Хидэёси. Августейшее покровительство обеспечило ему столь высокое назначение в нежном возрасте двадцати лет. Курода Ёситака, отец Нагамаса, был отправлен вместе с ним, чтобы присматривать за молодым человеком. Это назначение, естественно, вызвало большую зависть у других командиров, особенно у некоего Исида Мицунари, в прошлом, во время первого вторжения, офицера штаба Укита Хидэиэ. Он не теряя времени обвинил молодого командующего в некомпетентности и, как только вторжение началось, стал подмечать все его ошибки.

Вместе с гарнизоном, уже стоявшим в Корее, численность высадившихся японских войск составляла 149 000 человек: пять дивизий с Кюсю, две с Сикоку и две, Мори и Укита, с Хонсю. Может показаться странным, что второй экспедиции вообще удалось высадиться; дело, однако, в том, что корейский флот был уже не тем, что в 1592 г. Даже доблестный адмирал Ли Сунсин не смог устоять против махинаций своих коллег, и его сместил с должности коварный Вон-Гюн, который сам занял пост главнокомандующего. Японцы без труда разбили Вон-Гюна, когда столкнулись с его флотом у острова Кочжедо в августе 1597 г. Корейский наместник провинции вызвал Вон-Гюна и велел его выпороть. Но это лишь побудило того искать утешения в пьянстве, и другим командирам не удавалось заставить его хоть что – нибудь предпринять. Он сошел на берег, где, сидя под сосной, пьяный, затуманенным взором смотрел на уничтожение корейского флота. Заметив отсутствие адмирала Ли, японцы атаковали с большим рвением, беря на абордаж каждое корейское судно, с которым сближались. Набэсима Кацусигэ, семнадцатилетний самурай, сын одного из товарищей по оружию Като Киёмаса, писал, что картина уничтожения такого множества корейских судов превосходила «даже любование цветением вишни в Ёсино». Было потоплено сто шестьдесят корейских кораблей, и вторая армия вторжения высадилась в Корее с той же легкостью, что и первая в 1592 г.

Для Като Киёмаса высадка в Корее была оправданием его мнения, что такой вариант, как мирные переговоры, вообще не следует рассматривать. Но ему пришлось отказаться от стремительного наступления на север, поскольку китайцы уже послали свою армию в южную Корею, и против одного из ее подразделений Като Киёмаса первым делом и направил свои силы. Китайцы засели в хорошо укрепленном городке Намвон, окруженном каменной стеной четырех или более метров высотой. Когда один из его командиров перехватил колонну, шедшую на помощь гарнизону, Като повел свою армию на Намвон и осадил город. Кониси, который командовал флотом, подошел к берегу и высадил подкрепления в устье реки Сем, на которой стоит Намвон.

Приготовления к обороне были сделаны по всем правилам китайской военной науки. По стенам поставили высокие башни, а сухой ров шириной в сто метров был усеян обрубками стволов с торчащими вверх сучьями. После нескольких отчаянных стычек японцы захватили ров, а затем применили одну из тех военных уловок, которые так превосходно удавались Като Киёмаса. Множество людей было послано на рисовые поля, которые крестьяне засеяли в надежде на мир. Срезав зеленые сочные стебли, они связали огромное количество снопов, приготовили штурмовые лестницы и стали ждать ночи. В темноте, в полной тишине, они подошли к той части стены, которая возвышалась на 7 метров и потому плохо охранялась, и стали возводить платформу из снопов. К тому времени, когда их уловка открылась, платформа была уже достаточно высокой, а когда поднялась тревога и аркебузиры начали обстреливать стены, снопы стали наваливать с бешеной скоростью, и куча рисовых стеблей, прочных и огнеупорных, дошла до уровня верха. Сотни самураев ворвались в крепость и перебили весь гарнизон. В первый раз японцы получили возможность исполнить приказ Хидэёси, изданный перед их отправкой в Корею, что командирам следует представлять наглядные доказательства, как они выполняют свой долг. Они соответственно бросились отсекать головы у павших защитников, число которых достигло 3 726. Головы офицеров и носы рядовых солдат засыпали солью и известью и в бочках отправили Хидэёси.

Японцы двинулись на Сеул, но уже в дороге они узнали новость, которая привела их в ужас – адмирал Ли Сунсин вернулся! Вскоре коммуникации были вновь нарушены – как раз тогда, когда они уже были всего в семнадцати милях от Сеула. Их продвижение замедлилось. Была уже середина октября, и поскольку приближалась суровая корейская зима, командиры решили отойти под прикрытие укрепленных лагерей на юге и возобновить наступление весной. Когда они подошли к крепостям, тут же был отдан приказ дополнительно укрепить их, поскольку один из китайских полководцев решил как можно скорее закончить войну, предприняв массированную атаку на японские позиции и сбросив японцев в море. Полководец Ян Хо воздвиг алтарь, в присутствии своих воинов принес жертвы, чтобы умилостивить духов Неба и Земли, и помолился за победу над захватчиками. Затем он проверил наличие необходимых припасов и отдал приказ начать общее наступление на Ульсан, известный японцам как Урусан, самый восточный из всех японских фортов. Это укрепление удерживала дивизия Като Киёмаса, оно имело прочные внешние и внутренние стены, а своей южной стороной форт выходил к морю. Военные операции, которые до того охватывали обширные территории, теперь сосредоточились в одной точке, в тридцати пяти милях от Пусана. Армия союзников, подкрепленная 40 000 китайских солдат, подошла, чтобы приступить к осаде, но слишком поздно, чтобы перехватить Асано Юкинага, который успел пройти в крепость со своими людьми.

В начале января 1598 г. китайская армия неожиданно начала штурм замка. Небольшой отряд, очевидно в качестве отвлекающего маневра, попытался взобраться на стену, но был отбит аркебузным огнем и отступил. Увидев это, японцы непредусмотрительно открыли ворота и бросились преследовать врага, думая, что это всего лишь корейцы. Отойдя на некоторое расстояние, они обнаружили, что их окружила 80-тысячная китайская армия. Только немногим участникам вылазки удалось с боем прорваться назад к стенам крепости. Они понесли большие потери, что сократило гарнизон до 5 000 человек.

На следующий день в китайском лагере вновь затрубили раковины войны, и осажденных оглушили вопли осаждающих, которые в полном составе бросились на приступ. Несколько атак было отбито, но китайцам удалось проделать брешь в стене, и гарнизону пришлось отступить во внутренние укрепления. На следующее утро японцы были разбужены дождем стрел, и сражение возобновилось. Несмотря на сильный холод, самураи так вспотели, что пот замерзал на их доспехах. Взобравшись на гору трупов своих соотечественников, китайцы пытались проломить ворота, а японцы продолжали обстреливать их со стен из мушкетов. В феврале китайцы вновь были отбиты, а часовые соскребали иней со шлемов. Некоторые японские самураи заметили, что их наплечники продолжают соскальзывать, несмотря на то, что их постоянно подгоняли. Дело в том, что их плоть исхудала настолько, что стали видны кости, а ноги стали тонкими, как стебли бамбука. Один воин, сняв шлем и маску, обнаружил лицо столь исхудавшее и сморщенное, что, казалось, он стал похож на одного из тех голодных демонов из потустороннего мира, которых так часто изображали в храмах на его родине.

К концу февраля китайский командующий, который до того рассматривал штурм крепости Урусан как дело незначительное, попытался начать переговоры. Японцы отклонили все предложения и воспользовались коротким перерывом, чтобы разжечь костры из сломанных стрел и насладиться обедом из горячей конины, срезанной с трупов их лошадей. Следующий день был тихим, но очень холодным, и многие истощенные самураи, которые уселись погреться на солнечной стороне башен, были затем найдены замерзшими насмерть. К голоду прибавилась пытка жаждой. Поскольку в крепости не было воды, японцы делали ночные вылазки и приносили воду из горных расщелин, но теперь осаждавшие воспрепятствовали этому. Солдаты, сражавшиеся днем, ночью выбирались наружу и лизали раны павших и даже втайне ели сырое мясо, срезанное с трупов китайцев. Они жевали бумагу, ставили ловушки на мышей и ели их; пренебрегая стрелами часовых, обыскивали одежду убитых врагов в поисках случайного зернышка сушеного риса. Однажды ночью китайцам удалось за-хватить сто человек из гарнизона, бродивших подобно призракам среди трупов павших. Блокада была полной, и каждый день голод и холод собирали свой урожай.