В следующем, 1552 году он обрил голову и с тех пор носил имя Уэсуги Кэнсин – одно из самых прославленных имен в военных анналах XVI века. Став по усыновлению наследником пришедшей в упадок семьи Уэсуги, Кэнсин предпринял несколько кампаний против Ходзё, однако больше всего он прославился благодаря вражде с другим соседом, Такэда Сингэном. На этого достойного воина, чье имя всегда ассоциируется с именем Кэнсина, мы теперь и обратим наше внимание.

Такэда Сингэн, или Харунобу, как его звали до того, как он обрил голову в 1551 г., – одна из самых ярких личностей в истории Японии. Он родился в 1521 г., и его первые агрессивные действия были направлены против собственного отца, который хотел лишить его наследства в пользу младшего брата. Харунобу восстал, заточил отца, поручив его охрану одному из соседей, и таким образом получил во владение провинцию Каи. Затем этот энергичный молодой магнат расширил свою территорию, если здесь можно употребить этот обтекаемый термин, за счет области Синано, которой тогда правил Мураками Ёсикиё. Когда Мураками был разбит в 1547 г., тот попросил помощи у ближайшего соседа, которым оказался Уэсуги Кэнсин.

Так началась прославленная в военной истории серия войн между Кэнсином и Сингэном. В их столкновениях есть одна примечательная черта. Пять сражений были разыграны на одном и том же месте, на ровном участке земли в Синано, называемом Каванакадзима, где сливаются реки Сайгава и Тикумагава, в 1553, 1555, 1557, 1561 и 1564 гг. В нескольких сражениях, когда одна из сторон приобретала тактическое преимущество над другой, обе армии двигались как гигантские шахматы, в которых шахматными фигурами служили люди. Четвертая битва при Каванакадзима в 1561 г. была, однако, настоящим, большим и кровавым сражением.

Уважение, которое Кэнсин и Сингэн испытывали друг к другу, лучше всего иллюстрируется знаменитой «историей с солью». Поскольку владения Сингэна находились в горах, он мог получать соль, только поддерживая постоянные хорошие отношения с семейством Ходзё. Во время одной из кампаний в Каванакадзима Ходзё, бывший тогда у власти, прекратил снабжать Сингэна солью. Кэнсин, узнав о трудностях Сингэна, заметил, что Ходзё совершил очень подлый поступок, и послал Сингэну некоторое количество соли из собственной провинции, которая имела выход к побережью Японского моря. И добавил при этом: «Я воюю не солью, а мечом».

Когда он не был занят войной с Кэнсином – процессом, который доставлял ему огромное удовольствие, Такэда Сингэн мудро и справедливо управлял своими владениями. С военной точки зрения он был искусным полководцем, что подтвердилось в конце его жизни, когда он воевал с более могущественными соперниками. Он настолько полагался на свое тактическое мастерство, что в ту эпоху крепостей не возвел ни одной, предпочитая встречаться с врагом в чистом поле. Это требовало суровой дисциплины и хорошей организации, и Сингэн был среди первых, кто привил эти добродетели пехотинцам-асигару, способным доставить массу проблем даже самому лучшему полководцу. И в этом, и во многих других военных преобразованиях Сингэн оставался новатором. Его поддерживала команда из 24 способных генералов, таких, как Баба Нобухару и Ямамото Канцкэ.

Об одном из его старых приближенных, который вел армию Такэда в какую-то битву в сопровождении своего младшего сына, рассказывали следующую историю. Для юноши это был первый военный опыт; исполненный гордости, он повернулся к отцу и сказал: «Я иду в бой, я забыл свою жену и семью». Отец очень рассердился. Он ответил юноше: «Истинный самурай никак не может забыть жену и семью, когда идет в бой, потому что истинный самурай вообще о них никогда не думает!» Командиры Сингэна прекрасно понимали тонкий психологический эффект хорошей военной организации. Ямагата Масакагэ, один из его лучших генералов, облачал своих солдат в доспехи, выкрашенные красным лаком, что производило должное впечатление на противника. Идеалы Сингэна были начертаны на его знаменах золотыми иероглифами: «Тверд как гора, атакует как пламя, неподвижен как лес, быстр как ветер» – цитата из «Искусства войны» китайского автора Сун-цзы.

Его подход к ведению войны отчасти диктовался внешними обстоятельствами. Его кампании, базировавшиеся на ресурсах горных провинций Каи и Синано, должны были носить наступательный характер, сводясь к стремительным набегам с гор на равнину. Трудности с транспортом за пределами Каи вынуждали Сингэна ограничиваться короткими кампаниями, обычно в три – четыре дня, максимум – в сорок-пятьдесят дней. Выполнение поставленных задач в столь короткие сроки требовало значительных ресурсов, и людских, и материальных. И то и другое у него было, как следует из нижеприведенного списка личного состава его войска:

Личная гвардия Такэда Сингэна – 6 373

Провинция Каи, 788 деревень, поставлявших: 3 740 всадников (при каждом четыре человека прислуги) под командованием Оямада, Баба и др. – 14 960

Каи, командиры асигару (включая самураев) – 285

Каи, асигару – 785

Синано – 2 020

Восточная Кодзукэ – 1 035

Суруга – 430

Тотоми – 320

Хида – 150

Эттю – 170

Мусаси – 180

Писцы, повара, придворные и другие – 9 340

Сверх того, пираты, наемники и другие.

В сумме получалась армия в 45 000 человек. Сингэн был в состоянии контролировать и содержать такое войско, поскольку его управление было разумным, хотя и немного патриархальным. Во многом его методы управления опередили свое время, поскольку он позволял крестьянам вносить подати не только рисом, но и деньгами. Это позволило ему заменить обычные телесные наказания денежными штрафами, что улучшило его отношения с крестьянами. Крестьяне также не могли не оценить и того факта, что Сингэн был одним из немногих даймё (как назывались эти новые феодальные владетели), которые взимали налог не только с крестьян, но также и с самураев и с храмов. Сингэн никогда не забывал о требованиях военного времени. Он заботился о состоянии дорог и организовал эффективную курьерскую службу. Он мог позволить себе такие щедрые траты, так как буквально сидел на золотой жиле. Драгоценный металл веками добывался в Каи, и золото Такэда было основой его экономического могущества.

Соблазнительно представить себе владения Сингэна как страну счастливых трудолюбивых крестьян, готовых отложить свои орудия труда и взяться за мечи, защищая любимого господина, где не было оснований для смуты, подобной движению икки. В этом есть доля правды, ибо крестьяне относились к «Сингэн-ко», или «принцу Сингэну», с любовью и уважением. Лучшим комплиментом, сделанным созданной Сингэном системе, было то, что через много лет после его смерти Токугава Иэясу создал свою грандиозную административную систему по модели Такэда. Успех Такэда Сингэна заключался, в сущности, в том, что он мог содержать большую армию асигару, обученных основам военного дела, и в то же время в случае войны не отрывать крестьян от сельскохозяйственных работ. В этом он преуспел более, чем кто-либо из современников. Ходзё Удзиясу (внук Соуна, 1515–1570) набирал рекрутов без всяких ограничений. Если следующие его предписания, изданные в то время, когда он воевал с Уэсуги Кэнсином, выполнялись, то вообще непонятно, как в его провинции могло уцелеть сельское хозяйство:

Далее следует несколько параграфов, предписывающих рекрутам начистить оружие и сделать бумажные знамена, и альтернативные приказы на случай, если в назначенный день будет плохая погода. Тем, у кого нет оружия, велено явиться с мотыгами и серпами; даже буддийские монахи призваны «исполнить свой долг». Документ заканчивается суровыми предупреждениями и обещаниями наград. Для такого господина все люди были солдатами.

В возвышении «новых людей», таких, как Ходзё Соун и Такэда Сингэн, много драматизма, однако нигде процесс гэкокудзё не выглядел столь театрально, как в истории падения клана Оути, которых низверг один из их вассалов и за которых отомстил другой. В последний раз мы встречали Оути в лице Оути Масахиро, который принял сторону Ямана в войне Онин. Его сын Ёсиоки был человеком воинственным; благодаря его усилиям ко дню его смерти в 1528 г. семья Оути занимала высокое положение. Сперва казалось, что и его сын Ёситака сделан из того же теста, однако от успехов он сделался беспечным. Разбив нескольких врагов на Кюсю, он вернулся в свой дом в Ямагути и посвятил себя радостям искусства и литературы. Как и Одавара, цитадель Ходзё, Ямагути был процветающим торговым центром. Его положение на побережье Внутреннего моря предоставляло ему идеальные условия для торговли с Китаем. Поражение, понесенное в 1543 г., убедило Ёситака, что война – занятие слишком опасное для культурного человека, и он с головой ушел в развлечения. К его удовольствию, в этом его поддержали бежавшие из Киото придворные, покинувшие столицу ради относительного спокойствия владений Ёситака.

Тем временем двое его главных приближенных, Мори Мотонари и Суэ Харуката, намного лучше оценившие реальность, нежели их господин, убеждали его оставить развлечения. Иначе, говорили они, какой-нибудь честолюбивый самурай воспользуется ситуацией и попытается устроить гэкокудзё. Как и предупреждали Мори и Суэ, возник заговор, и, видимо, чтобы ускорить исполнение своего пророчества, во главе его встал Суэ. Тщетно Ёситака взывал о помощи – мало кто из прежних союзников готов был ему помочь. После неудачной попытки к бегству мятежники осадили его, и он покончил с собой.

Мори Мотонари, до тех пор не принимавший в событиях никакого участия, вдруг почувствовал, что долг обязывает его отомстить за господина. В течение последующих нескольких лет Мори втайне готовил заговор, выражая меж тем свое почтение Суэ и преклоняясь перед обретенной им властью. Помимо природной хитрости, у Мори было еще одно преимущество – три замечательных сына. Его наследником был Мори Такотомо, родившийся в 1523 г., который впоследствии умер раньше отца. Второго сына звали Мотохару. Он родился в 1530 г. и был усыновлен кланом Киккава. Такакагэ, который был двумя годами младше, был принят в другую семью – Кобаякава. Двое младших братьев, имевшие репутацию несравненных воинов, носили прозвище «Две Реки» (Рё-гава) – по одинаковым знакам в именах, данных им при усыновлении.

В 1514 г. Мори начал действовать, но, имея перед собой противника, способного выставить армию в 30 000 человек, решил прибегнуть к военной хитрости. Вышло так, что кто-то из командиров Мори предложил укрепить остров Миядзима. На этом острове, известном также под именем Ицукусима, стоит святилище, некогда столь любимое кланом Тайра. Он находится примерно в 20 километрах к югу от Хиросима. С Миядзима связано одно старинное предание. Некогда существовало строгое религиозное правило, согласно которому остров Миядзима не должен быть осквернен ни рождением, ни смертью. На Миядзима до сих пор нет кладбища; мертвых хоронят на материке, а плакальщики подвергаются обряду очищения, прежде чем вернуться домой. Мори Мотонари прекрасно знал этот обычай, но был в достаточной мере скептиком, чтобы пренебречь религией и использовать остров в качестве потенциального троянского коня.

Итак, Мори построил на Миядзима крепость в не посредственной близости от знаменитого храма. В мае 1555 г. там был размещен гарнизон, и Мори стал публично оплакивать свою «глупость» – он, мол, построил такую крепость, которую с легкостью может захватить Суэ. Последний не замедлил отправить на остров флот джонок и почти без потерь занял Миядзима. Мори тем временем захватил другую крепость, стоявшую напротив, на другой стороне пролива, и таким образом отрезал Суэ пути к отступлению. Суэ оставил в крепости гарнизон в 500 человек, а остальную армию разместил на острове. Это, несомненно, было бы впечатляющей демонстрацией силы, если бы не то обстоятельство, что вся армия оказалась отрезанной на острове и что это положение было слишком похоже на положение осажденного.

Мори оставалось теперь только выбрать момент для внезапной атаки. Соотношение сил было пять к одному, однако внезапность было легко обеспечить, поскольку Суэ чувствовал себя чересчур уверенно и не позаботился выставить часовых. Темной дождливой октябрьской ночью солдаты Мори погрузились в лодки. Через пролив их перевозили пираты, которым Мори приказал вернуться после высадки войска, чтобы ни одна лодка не досталась отступающему противнику. Войско разделилось на две части. Один отряд, под командованием Мори, отца и сына, и другого сына, Киккава, доплыл до северной оконечности острова, чтобы высадиться на побережье, примерно в миле от лагеря Суэ. Другой отряд, около 1 500 человек, которыми командовал Кобаякава, прошел несколько миль вниз по проливу, а затем, когда крепость скрылась из виду, вернулся назад, чтобы на рассвете начать лобовую атаку одновременно с первым отрядом, который должен был атаковать с тыла. Внезапность была полной, под трубные звуки раковин самураи Мори сметали все на своем пути. Не найдя лодок для отступления, воины Суэ сотнями кончали с собой: одни бросались в воду, другие прибегали к традиционному харакири. Что же касается осквернения смертью, то Мори Мотонари проследил, чтобы остров очистили от крови. Боги, по-видимому, одобрили это, поскольку после победы на Миядзима семья Мори выдвинулась на первое место в западной Японии.

Читатель, вероятно, уже почувствовал, что с падением центральной власти вновь стал меняться или, во всяком случае, сделался разнообразнее сам характер военных действий. Война уже не сводилась только к подготовке кампаний и руководству сражениями. В арсенале самураев всегда хватало военных хитростей, но если во время войны Гэмпэй те, кто их применял, считались негодяями (каковыми они и были), то в «век войн» кинжал во тьме стал и законным, и необходимым средством. Война покинула поле боя и вторглась в частные покои. Для «новых людей» настольной книгой стали китай-ские военные трактаты, содержавшие инструкции по разведке, тайным убийствам и всем формам шпионажа. Самурай, даже если и не применял подобную тактику, вынужден был с ней ознакомиться, если хотел сохранить голову на плечах. Мори Мотонари заметил однажды: мудро поступает тот, кто никому не верит, даже близким родственникам. Мацуура, даймё острова Хирадо рядом с Кюсю, имел обыкновение держать в ванной комнате палицу. У Такэда Сингэна было два входа в уборную. Возможно, некоторые магнаты нанимали убийц, чтобы уничтожать врагов. Эти так называемые ниндзя представляют проблему для историков, поскольку источники того времени их почти не упоминают. В основе их ремесла лежали тайна и темнота ночи, и им можно было бы приписать многие случаи естественной на первый взгляд смерти.

Любопытным образом новые условия войны отразились на стиле вооружения. Кампании теперь продолжались гораздо дольше, чем прежде, что вызвало определенные проблемы, связанные с плотной шнуровкой доспехов. Автор XVII века Сакакибара Кадзан писал:

Темой этой главы было гэкокудзё, подавление великих малыми, и действительно, из всех социальных групп за годы этой столетней войны больше всего выиграло крестьянство. Его процветание неожиданно стало жизненно важным вопросом для даймё, поскольку те нуждались в продовольствии и личном составе для своих армий. Если с какой-то группой крестьян плохо обращались, им достаточно было пересечь границу провинции, и там они могли спокойно обрабатывать поле бывшего врага. То было время великих возможностей для воинов низшего сословия. Обладавший военными талантами асигару мог дослужиться до очень высокого ранга, поскольку замкнутого самурайского сословия, способного задержать его продвижение, уже не существовало. Ранг можно было обрести, также как и как землю, добычу или фамилию. Каждый асигару японской феодальной армии носил маршальский веер в своем ранце.

Другой крайностью социальной жизни того злосчастного времени был полный упадок государства. Институт императорской власти потерял всякое значение. Пока шла война, доходы с императорских владений не поступали, и трон полностью обанкротился. Когда в 1501 г. умер император Го-Цути – Микадо, двор даже не мог его похоронить, а коронацию его преемника отложили на двадцать лет из-за нехватки средств, пока это не стало возможным благодаря подарку монахов икко. Император Го-Нара (1527–1532) жил в деревянной хижине вместо дворца, и дети лепили пирожки из грязи у его дверей. Чтобы добыть денег, он продавал прохожим автографы; рассказывают, что императорская трапеза состояла из рисовых пирожков и собачьего супа. Финансовое положение сёгуната было немногим лучше, и хотя этот институт уже давно утратил реальную власть, он все еще привлекал честолюбцев. Чтобы обрести жалкий титул сёгуна или чтобы контролировать своего ставленника на этом посту, люди готовы были убивать собственных отцов.

В заключение скажем, что к середине XVI века политическая раздробленность в Японии была сильнее, чем когда-либо за всю историю этой страны. Никакого центрального правительства больше не было, а военачальники непрерывно сражались за свои маленькие царства, то заключая союзы, то предавая друг друга. Между ними было зажато несколько сотен менее значительных семей, занятых в основном таким почтенным делом, как кража чужих земельных владений. Тем не менее в течение последнего десятка лет или около того семена процесса, вернувшего стране мир, уже стали давать всходы. Этому процессу и будет посвящена следующая глава.