ГЛАВА XI

Жадность торговцев. — Откровения, ниспосланные Манито-о-гизику. — Утверждения Аис-кау-ба-виса. — Легковерность индейцев. — Колония торговцев «Компании Гудзонова залива» у Ред-Ривер. — Большой отряд воинов собирается у Черепашьей горы. — Недисциплинированность.

Десять лет торговлей в Пембине занимался м-р Генри; его сменил, правда на небольшой срок, м-р Мак-Кензи, за которым последовал м-р Уэллс. Индейцы прозвали этого купца Гах-се-моаном (Парус) за его толщину и округлые формы. На Ред-Ривер, неподалеку от устья Ассинибойна, Уэллс построил хорошо защищенный форт. У «Компании Гудзонова залива» в то время не было факторий в этой местности, и индейцы вскоре поняли, как выгодна была для них конкуренция между двумя компаниями. В начале зимы м-р Уэллс собрал нас всех вместе, поставил 10-галлонный бочонок рома, дал немного табаку и предупредил, что не отпустит в кредит даже иголки. Но если ему принесут пушнину, он купит ее и снабдит охотников необходимыми на зиму вещами и продовольствием.

Меня не было среди индейцев, когда он сделал это сообщение. Но, узнав о нем, я отказался принять свою часть подарков и стал упрекать индейцев в трусости, заставившей их согласиться на такие невыгодные условия.

Уже много лет охотники обычно брали осенью в кредит все, что им было необходимо. В это время они остро нуждались в одежде, боеприпасах, ружьях и капканах. Как могли они прокормить себя и свои семьи в течение надвигавшейся зимы без привычной помощи торговцев?

Через несколько дней я пошел к м-ру Уэллсу и сказал ему, что беден, должен прокормить большую семью и если он не предоставит мне кредита, который я обычно получал осенью, то мне придется очень тяжело, больше того, я могу погибнуть. Но он не стал слушать моих доводов и грубо предложил убираться из его дома. Тогда я достал восемь серебряных изображений бобра, которыми женщины обычно украшают свою одежду. В прошлом году я заплатил за них ровно в два раза больше, чем стоил непромокаемый плащ. Положив эти украшения на стол, я попросил торговца дать мне взамен плащ или по крайней мере принять их в залог, пока я не смогу расплатиться с ним мехами. Но он схватил украшения, бросил их мне в лицо и запретил появляться в его доме.

Так как сильные морозы еще не наступили, я тотчас отправился на охоту, убил несколько болотных лосей и велел жене сшить из шкур одежду на зиму. Ведь теперь нам предстояло носить одежду из шкур вместо одеял-накидок и шерстяных вещей, которыми нас раньше снабжали торговцы.

Мне везло на охоте, а в разгаре зимы я узнал, что в Пембину прибыл м-р Хейни, торговец «Компании Гудзонова залива». Я тотчас пошел к нему, и он предоставил мне весь необходимый кредит, в размере 70 бобровых шкурок. Тогда я направился к Маскрат-Ривер и здесь до конца зимы добыл много куниц, бобров и выдр.

Ранней весной я через проходивших мимо индейцев передал м-ру Хейни, что спущусь к устью Ассинибойна, чтобы встретиться с ним и рассчитаться за полученный кредит. Мехов для этого у меня было более чем достаточно.

Прибыв к устью Ассинибойна, я узнал, что м-р Хейни еще не приезжал, и остался ждать его напротив фактории Уэллса. Один старый француз приютил меня в своем доме, и я спрятал свою пушнину под тем местом, которое он предоставил мне для сна (В этом доме Теннер, будучи уже взрослым, видимо, впервые увидел кровать и дает описательную характеристику незнакомой мебели: «…место, которое он предоставил мне для сна…».).

Узнав о моем приезде, Уэллс трижды посылал за мной. Наконец я уступил просьбам своего шурина, пытавшегося нас помирить, и переправился через реку.

Уэллс, видимо, очень обрадовался моему прибытию, принял меня очень любезно, предложил вина, еды и все что было в его доме. Я взял лишь немного табаку, как вдруг увидел француза, входившего со связками моей пушнины. Их пронесли мимо меня в спальню Уэллса, который тут же запер дверь и положил ключ в карман. От его вежливости и предупредительности сразу же ничего не осталось. Я промолчал, но почувствовал себя в крайне затруднительном положении. Мне тяжко было смириться с мыслью, что я не могу рассчитаться с м-ром Хейни и должен расстаться со своим добром без согласия, по принуждению. Я начал бродить вокруг дома и наконец сумел прокрасться в спальню, когда Уэллс вынимал что-то из чемодана. Он, правда, попробовал испугать меня и вытолкнуть за дверь, но не справился со мной.

Когда дело дошло до такой крайности, я, уже не колеблясь, взял свои связки мехов. Он вырвал их у меня из рук, а я снова их отобрал. Во время этой борьбы шнурки, стягивавшие связки, порвались и шкурки рассыпались по полу. Когда я начал их собирать, Уэллс выхватил револьвер, взвел курок и приставил его к моей груди. В первое мгновение я боялся пошевелиться, думая, что торговец убьет меня, так как он обезумел от ярости. Но наконец я схватил его за руку и отвел ее от своей груди. Затем, выхватив из-за пояса длинный нож, который крепко держал в правой руке, я обхватил своего противника левой. Поняв, что находится полностью в моей власти, Уэллс позвал сначала жену, а затем переводчика и приказал выбросить меня из дома. Но переводчик ответил ему: «Ты можешь это сделать с таким же успехом, как и я». Несколько находившихся в доме французов тоже отказались прийти на помощь Уэллсу. Поняв, что силой здесь ничего не сделаешь, торговец пустился на хитрость. Он предложил мне поделить шкурки, чтобы я смог отдать половину торговцам из «Компании Гудзонова залива». «Ты всегда был связан с „Северо-Западной компанией“, почему же теперь ты порываешь с нами из-за скупщиков Гудзонова залива?» С этими словами он начал пересчитывать шкурки и делить их на две связки. Но я заявил Уэллсу, что делать это ни к чему, так как он все равно не получит ни одной шкурки.

«Прошлой осенью, — сказал я ему, — когда я пришел к тебе голодный и беспомощный, ты прогнал меня от своей двери, как собаку. Боеприпасы, которыми я пользовался, добывая эту пушнину, мне дал в кредит м-р Хейни, и теперь меха принадлежат ему. Но если бы даже дело обстояло иначе, ты все равно не получил бы ни одной шкурки… Ты трус, смелости у тебя меньше, чем у ребенка. Будь у тебя даже сердце женщины, ты убил бы меня, раз уже приставил револьвер к моей груди. Моя жизнь была в твоих руках, и ничто не мешало тебе взять ее; даже моих друзей тебе нечего было бояться, ибо ты знал, что я здесь чужой и никто из здешних индейцев не поднимет руку, чтобы отомстить за мою смерть. Ты мог бы бросить мое тело в реку, как труп издохшей собаки, и никто не потребовал бы у тебя ответа. Но у тебя не хватило духу даже на это».

Тогда Уэллс заявил, что ведь у меня в руке был нож. Я показал ему два ножа, большой и маленький, и предупредил, чтобы он не вынуждал меня воспользоваться ими. Наконец наша словесная перепалка ему надоела. Торговец отошел в сторону и сел напротив меня. Комната была большая, но, хотя он находился далеко от меня, я слышал, как билось его сердце, — так сильно он разволновался. Посидев некоторое время, Уэллс вышел и начал прогуливаться по двору. Я собрал меха, и переводчик помог мне связать их. Взвалив связки себе на спину, я вышел из дома, прошел мимо Уэллса, сложил пушнину в каноэ и переправился на другой берег к дому француза. На следующее утро Уэллс, еще раз обдумав все происшествие, видимо, отказался от применения насилия. Он прислал ко мне своего переводчика с предложением принять от него в подарок дорогую лошадь и забыть о том, что произошло.

«Передай ему, — сказал я переводчику, — что он ведет себя, как ребенок, который сам затевает ссору и в тот же день забывает о ней. Но я не похож на него. У меня есть своя лошадь, и пушнина ему не достанется. Но я никогда не забуду, что у него не хватило смелости застрелить меня, когда он уже приставил револьвер к моей груди».

На следующее утро явился один из служащих фактории «Северо-Западной компании» на Маус-Ривер. Узнав о том, что произошло, он предложил отобрать у меня пушнину. М-р Уэллс тщетно пытался отговорить его от такой попытки. Было около полудня, когда француз, выглянув из окна своего дома, сказал мне: «Друг мой, кажется, тебе все-таки придется расстаться со своими мехами. Сюда едут четверо хорошо вооруженных мужчин, и я не думаю, чтобы у них были добрые намерения».

Услышав это, я сложил связки мехов посередине комнаты, уселся на них и взял в руки бобровый капкан. Войдя в сопровождении трех молодых людей, служащий фактории без лишних слов потребовал пушнину. «По какому праву ты требуешь ее у меня?» — спросил я.

«Ты мой должник!»

«Разве был такой случай, чтобы я взял что-нибудь у „Северо-Западной компании“ и не расплатился в назначенный срок»?

«Десять лет назад, — заявил служащий, — твой брат Ва-ме-гон-э-быо взял у меня аванс, а отдал в счет него только 10 шкурок. Надеюсь, что ты вернешь мне долг».

«Хорошо, — ответил я, — долг будет уплачен. Но и ты должен заплатить мне за четыре связки мехов, которые мы послали тебе с Большого волока. Твоя квитанция, как известно, сгорела в Ке-ну-кау-не-ши-вай-боанте вместе с палаткой, и ты ничего не заплатил ни мне, ни другому члену моей семьи».

Увидев, что такими уловками меня не проведешь, и зная справедливость моего требования, этот человек попытался, как и Уэллс накануне, применить силу. Но это ему тоже не удалось, и он так и вернулся в форт, не получив от меня ни одной шкурки.

Так как приезд м-ра Хейни задерживался, я отправился к Дед-Ривер и, ожидая его, убил там 400 мускусных крыс. Наконец м-р Хейни прибыл в то место, где я ждал его вместе с одним индейцем. Он рассказал мне, что в полдень, проплывая на каноэ мимо фактории Уэллса у устья Ассинибойна, его гребцы распевали песни. Когда Уэллс услышал их, он тотчас отправился в погоню на своем каноэ, захватив с собой хорошо вооруженных людей. Заметив преследователей, м-р Хейни велел своим гребцам пристать к берегу, оставил их в каноэ, а сам отошел примерно на 20 ярдов от реки в открытую прерию. Туда же направился и Уэллс в сопровождении нескольких вооруженных людей. Когда расстояние между ними сократилось примерно до 10 ярдов, м-р Хейни приказал преследователям остановиться. После длительных переговоров м-ру Хейни в конце концов разрешили следовать дальше. В свою очередь я рассказал ему, как подло поступил со мной Уэллс, и заплатил свой долг. Оставшиеся меха я променял ему на различные товары. По заключении торговой сделки я получил от м-ра Хейни несколько хороших подарков, в том числе и дорогое ружье. Поднимаясь вверх по Ред-Ривер, я опять встретился с Уэллсом. Он очень нуждался тогда в свежем мясе и попросил его у меня. Будь у меня мясо, я не отказал бы торговцу. Но он приписал мой отказ злопамятности. Позднее, хотя я находился тогда довольно далеко, Уэллс послал мне в подарок свою лошадь, затем он еще раз хотел мне отдать ее в Пембине, но я неизменно отказывался.

Позднее мне сообщили, что Уэллс все же считал эту лошадь моей собственностью, несмотря на повторные и настойчивые отказы. Через три года он умер, и многие торговцы уверяли меня, что я вправе взять лошадь себе. Но я не захотел этого сделать, и она перешла в руки одного старого француза. Только после смерти Уэллса я снова, как и раньше, начал вести дела с «Северо-Западной компанией». Если бы он тогда выстрелил в меня, пусть даже тяжело ранил, я был бы на него в меньшей претензии, чем за то, что он, приставив револьвер к моей груди, не осмелился спустить курок.

Спустя некоторое время в Пембину прибыл в сопровождении 40 молодых людей Эш-ке-бук-ке-ку-ша, вождь с озера Лич. По его приглашению я вместе с другими пошел послушать сообщение о некоторых особенностях нового откровения, ниспосланного Великим духом Манито-о-гизику. Как-то вечером мы все собрались в большой специально сооруженной палатке, чтобы попировать, поплясать и послушать речь вождя. Вдруг со стороны фактории «Северо-Западной компании», где тогда не было никого, кроме двух французов, до нас донесся звук двух ружейных выстрелов, последовавших один за другим. Старые индейцы переглянулись в тревоге и недоумении. Кто-то предположил, что французы стреляли в волков. Но Эш-ке-бук-ке-ку-ша сказал: «Я узнаю звуки выстрелов из ружей воинов сиу». Стояла очень темная ночь. Все молодые индейцы тотчас побежали за ружьями и бросились к фактории. Я присоединился к ним. Многие запутались в кустарниках и в свисавших вниз ветках деревьев, но я обнаружил тропу и шел некоторое время впереди отряда, как вдруг мимо меня промелькнула тень и я услышал голос Черной Утки: «Нин-доу-ин-нин-не!» («Я — мужчина!») Мне часто приходилось слышать о геройстве этого человека, и я уже однажды сам видел, как он шел во главе отряда, когда мы собирались напасть на деревню сиу у горы Вождя. Вот почему и теперь я старался держаться поближе к нему.

Мы уже подкрались к форту на ружейный выстрел, как вдруг Черная Утка начал продвигаться прыжками, отскакивая то направо, то налево. Стремительные зигзаги привели его к входу в крепость. Я последовал его примеру и видел, как он с необычайной ловкостью, подпрыгнув почти на два ярда, влетел в открытые ворота.

Внутри крепости окна и двери дома были ярко освещены. Накинутая на плечи Черной Утки темная бизонья шкура помогла ему прокрасться незамеченным мимо часового, стоявшего у окна. Но мое присутствие выдало белое одеяло-накидка, и я почувствовал прикосновение ружейного дула к своей голове. Но выстрела не последовало: Черная Утка успел схватить за руку перепуганного француза, принявшего меня за сиу и собиравшегося выстрелить.

Второй француз вместе с женщинами и детьми сидел на корточках в углу комнаты, и все они плакали от страха. Мы узнали, что более храбрый из двух, который стоял на страже у окна, незадолго до этого решил напоить свою лошадь и вышел с ней за ограду. Притаившийся у входа человек застрелил несчастное животное. Сначала француз принял нас за тех, кто убил его лошадь, но вскоре понял свою ошибку. А мы даже не заметили лошади, лежавшей у входа, так как перепрыгнули через нее. Этот француз не хотел уходить из форта, но Черная Утка, приходившийся родичем одной из находившихся там женщин, настоял на том, чтобы все они отправились в индейский лагерь. Несколько наших юношей один за другим прибыли на место происшествия, и мы решили стоять на страже в крепости всю ночь. На следующее утро были обнаружены следы двух индейцев, переправившихся через Пембину, на другой стороне которой находился целый отряд. Оказалось, что ночную вылазку предпринял сам знаменитый вождь янктонов Вах-не-тау вместе со своим дядей. Они притаились у входа в укрепление с намерением пристрелить любого, кто войдет или выйдет из нее. Случайно первой через ворота прошла лошадь француза, и они подстрелили ее, а затем переправились через реку, не зная точно, в кого попали, в человека или в животное.

Установив, что в отряде сиу не так уж много воинов, некоторые из нас решили преследовать его, но Эш-ке-бук-ке-ку-ша заявил: «Нет, друзья, Манито-о-гизик, пославший меня к вам, говорит, что мы не должны больше устраивать походов против своих врагов. Разве вам не ясно, что в этом случае нас защитил Великий дух. Ведь если бы сиу появились у наших палаток, когда мы пировали невооруженные, они легко могли бы всех нас перебить. Но их ослепили, и они приняли лошадь француза за оджибвея. Так будет случаться всегда, если мы последуем новым заветам».

Я начал волноваться о семье, оставшейся в моей палатке, опасаясь, как бы сиу на обратном пути не нагрянули к ней в гости. Когда я поделился своими опасениями с вождем, он сказал: «Иди, но не бойся, что сиу причинят зло твоей жене и детям. Я отпускаю тебя с тем, чтобы на обратном пути ты захватил свои священные связки, и покажу, что надо сделать с их содержимым».