Тридцать лет среди индейцев

Вскоре после возвращения я узнал, что ассинибойны похваляются тем, что украли у меня лошадь. Я было уже совсем собрался идти к ним, когда один оджибвей, несколько раз пытавшийся отговорить меня от намерения вернуть эту лошадь или получить взамен ее другую, предложил мне свою собственную, однако с условием, чтобы я отказался от своих замыслов. Соблюдая это условие, я не поднимал разговоров о лошади.

Пробыв зиму близ устья Ассинибойна, мы перебрались к Большой Лесной реке, чтобы заняться сахароварением. Но и там мне сказали, что ассинибойны все еще похвалялись кражей моей лошади. Мне удалось уговорить Ва-ме-гон-э-бью сопровождать меня к ассинибойнам и помочь отобрать свою лошадь. Через четыре дня мы дошли до первой деревни ассинибойнов, находившейся примерно в 10 милях от фактории на Маус-Ривер. Эта деревня состояла приблизительно их 10 кожаных палаток. Нас обнаружили еще до того, как мы туда пришли. Ведь ассинибойны — отколовшаяся группа сиу, сдружившаяся с оджибвеями, — постоянно боятся нападения своих прежних соплеменников и выставляют сторожевые посты для наблюдения за незнакомыми пришельцами. Спор, из-за которого эта группа бвои-нугов, или «поджаривающих» (так оджибвеи называют племя сиу), отделилось от своего племени, произошел несколько лет назад; разгорелся он из-за женщины. Теперь среди ассинибойнов живет так много оджибвеев и кри, что почти все они понимают язык оджибвеев, хотя сами говорят на совсем другом диалекте, совершенно таком же, как сиу (Диалект ассинибойнов относится к языковому семейству сиу, а сами они первоначально входили в один из родов дакотов-янктон — янктонаи. Теннер не совсем нрав, именуя всех индейцев дакота «поджаривающими». Сами они называют себя «дакота» («союзники»), «наконта» (или «лакота»). Буквальный перевод оджибвейского названия ассинибойнов значит «варщики камней» (на языке оджибвеев «ассини» — камень и «упвева» — он поджаривает). Объясняется это название тем, что ассинибойны раскаляют камни и кладут их в кожаные мешки с пищей, которую собираются сварить. Этот способ варки пищи был широко распространен среди индейцев, не знавших гончарства до появления европейских медных котлов.).

Среди мужчин, вышедших нам навстречу, был и Ма-ме-но-гуау-синк — тот самый индеец, у которого произошла ссора с Пе-шау-бой, заступившимся за меня. Он спросил, зачем мы явились. Я ответил: «Мы пришли по поводу лошадей, которых ассинибойны у нас украли». «Лучше будет, если вы вернетесь туда, откуда пришли, — последовал ответ, — ибо, если вы войдете в деревню, вам не уйти живыми». Не обращая внимания на эти угрозы, я стал расспрашивать о Ба-гис-кун-нунге, чьи родичи украли наших лошадей. Но никто не знал, где находится этот человек, так как тотчас после возвращения из похода он отправился вместе с сыновьями к манданам и еще не возвратился. Когда они были у манданов, прежний владелец моей лошади узнал ее и отобрал у сына Ба-гис-кун-нунга. Тогда тот украл хорошую вороную лошадь, чтобы возместить утрату, и скрылся. С тех пор о нем ничего не слышно.

Ва-ме-гон-э-бью, которого такой прием несколько охладил, а возможно, даже испугал, начал меня уговаривать не продолжать поиски лошади. Убедившись, что его советы на меня не подействовали, брат возвратился домой, предоставив мне самому улаживать свои дела. Но это меня не обескуражило: я предпочитал розыски по всем деревням и стоянкам манданов возвращению домой без лошади. Отправившись в торговую факторию на Маус-Ривер и объяснив там цель своего путешествия, я получил два фунта пороха, 30 пуль, несколько ножей и ряд других мелких вещей. Кроме того, мне точно объяснили, как найти ближайшую деревню манданов. Как-то, пересекая очень широкую прерию, я увидел вдали какой-то предмет, лежавший на земле и напоминавший древесный ствол. Прекрасно зная, что здесь не могло быть дерева, если только его не принес сюда человек, я подумал, что это брошенная одежда или труп мужчины, погибшего на охоте.

Осторожно подкравшись поближе, я наконец разглядел, что это был индеец, лежавший на животе с ружьем в руках и поджидавший диких гусей. Все его внимание было обращено в сторону, противоположную той, с которой я подходил, и мне удалось приблизиться к нему почти вплотную, когда вдруг он вскочил и выстрелил в стаю гусей. Я тотчас бросился на него, но звон моего ожерелья из ястребиных клювов и серебряных украшений позволили ему раньше меня обнаружить. Ружье незнакомца не было заряжено, и я обхватил его руками, прежде чем он смог оказать сопротивление. Индеец, увидев, что он попался, закричал «ассинибойн!», на что я ответил «оджибвей!». Мы оба вздохнули с облегчением, узнав, что можем считаться друзьями. Однако различие языков мешало нам вести беседу, и я жестами пригласил его сесть рядом, что он немедленно и сделал. Затем, подарив ему недавно убитого гуся, я дал понять, что хочу пойти к нему в палатку. Через два часа мы добрались до его деревни, где я немедленно последовал за ним в палатку. Когда я туда вошел, находившиеся внутри старик и старуха покрыли свои головы одеялами, а мой спутник удалился в совсем маленькую соседнюю палатку, едва вмещавшую одного человека. Туда жена и отнесла ему еду. Оставаясь невидимым, он продолжал с нами разговаривать. Если муж намеревался выйти из палатки, жена давала знак своим родителям, чтобы они прятали головы под одеяло, то же повторялось, когда он возвращался.

У ассинибойнов этот обычай соблюдается очень строго всеми женатыми мужчинами, распространен он, кажется, и среди бвои-нугов, или дакотов, как они себя называют, а также среди омахов, живущих на берегах. Миссури. Такой обычай не только определяет правила поведения мужчины в отношении к родителям своей жены; он распространяется также на ее дядей и теток. Родичи жены и мужа в одинаковой мере обязаны избегать друг друга. Если индеец войдет в палатку, где сидит его зять, последний обязан закрыть лицо, пока тот не уйдет. Когда молодой человек живет в одной палатке с родителями жены, ему устраивается внутри маленькая палатка либо циновками и шкурами отделяется небольшое помещение, куда ночью удаляется и жена. Днем она служит посредницей между мужем и другими членами семьи. Мужчина ни в коем случае не должен произносить имени отца своей жены; если он это сделает, то совершит величайший проступок, расценивающийся как неуважение к родителям. Оджибвеи не придерживаются этого обычая и считают его нелепым и обременительным.

Обитатели этой палатки отнеслись ко мне весьма дружелюбно. Хотя кукурузы там очень мало, у них был небольшой запас зерна, из которого они приготовили мне пищу. Когда молодой человек рассказал, как сильно напугал я его в прерии, все долго смеялись над этим происшествием. В деревне было 25 палаток, и я расспрашивал всех жителей, где мне найти Ба-гис-кун-нунга, но никто этого не знал. Соседняя деревня была в двух днях пути отсюда, и возможно, что Ба-гис-кун-нунг отправился туда. Погостив немного в палатке молодого человека, я тронулся в путь к следующей деревне. Когда я к ней подходил, мимо пролетала стая гусей, и мне удалось пристрелить одну птицу, упавшую прямо в толпу ассинибойнов. Увидев среди них старого, показавшегося мне очень бедным индейца, я жестами дал ему понять, что он может взять гуся себе. Но прежде, чем принять подарок, старик подошел ко мне и выразил свою благодарность совсем неожиданным способом. Он положил обе руки мне на голову и несколько раз провел ими по длинным волосам, спадавшим на мои плечи, говоря что-то на своем непонятном языке. Затем старик поднял гуся и знаками, которые я легко понял, пригласил жить под его кровлей и разделять с ним пищу, пока я буду находиться в этой деревне. Пока старик готовил гуся, я обошел все палатки, разглядывая лошадей, в надежде отыскать среди них свою, но так и не нашел ее. Меня сопровождало несколько молодых людей, но они были безоружными и вели себя по-дружески. Впрочем, когда я направился к ближайшей деревне, то заметил, что один из этих юношей поскакал туда на быстрой лошади, как бы собираясь предупредить о моем приходе.

В новой деревне мой приход не привлек к себе никакого внимания. Казалось, меня совсем не замечали. Живших там индейцев я совсем не знал, но они, видимо, были кем-то настроены против меня. Их вождь, Ках-одже-мау-уит Ассинибойн (Верховный Ассинибойн), был выдающимся охотником, но вскоре после моего посещения погиб. Заметив непривычно долгое отсутствие своего вождя, воины пошли по его следам и нашли беднягу мертвым в прерии. Оказалось, что медведь-гризли напал на охотника и задавил его.

Так как эти индейцы относились ко мне с явным недружелюбием, я не заходил в их палатки, а бродил вокруг, рассматривая лошадей, среди которых все еще надеялся найти свою. Я много слышал о резвости и красоте молодой лошади, принадлежавшей вождю, и тотчас узнал ее по описанию.[У меня под одеялом спрятан был аркан. Я искусно набросил его на шею лошади — и не поскакал, а полетел. Когда лошадь начала задыхаться, я остановился, чтоб оглянуться: хижины негостеприимной деревни были едва видны и казались маленькими точками на далекой долине…

Тут я подумал, что нехорошо поступаю, похищая любимую лошадь человека, не сделавшего мне никакого зла, хотя и отказавшего мне в должном гостеприимстве. Я соскочил с лошади и пустил ее на волю. Но в ту же минуту увидел толпу индийцев, скачущих из-за возвышения. Я едва успел убежать в ближний орешник. Они искали меня несколько времени по разным направлениям, а я между тем спрятался с большой осторожностию. Они рассеялись. Многие прошли близехонько от меня; но я был так хорошо спрятан, что мог безопасно наблюдать за всеми их движениями. Один молодой человек разделся донага как для сражения, запел свою боевую песнь, бросил ружье и с простою дубиною в руках пошел прямо к месту, где я был спрятан. Он уже был от меня шагах в двадцати. Курок у ружья моего был взведен, и я целил в сердце… Но он воротился. Он, конечно, не видал меня; но мысль находиться под надзором невидимого врага, вооруженного ружьем, вероятно поколебала его. Меня искали до ночи, и тогда лошадь уведена была обратно.

Я тотчас пустился в обратный путь, радуясь, что избавился от такой опасности; шел день и ночь, и на третьи сутки прибыл к реке Мауз. Купцы тамошней конторы пеняли, что я упустил из рук похищенную мною лошадь, и сказали, что дали бы за нее хорошую цену.

В двадцати милях от этой конторы жил один из моих друзей, по имени Бе-на. Я просил его осведомиться о моей лошади и об ее похитителе. Бе-на впустил меня в шалаш, где жили две старухи, и сквозь щелку указал на ту хижину, где жил Ба-гис-кун-нунг с четырьмя своими сыновьями. Лошади их паслись около хижины. Бе-на указал на прекрасного черного коня, вымененного ими на мою лошадь… ].

Ва-ме-гон-э-быо тоже побывал в фактории и ждал меня в этой деревне, где жил в палатке сыновей одного из братьев Тау-га-ве-нинне, приходившихся ему, следовательно, двоюродными братьями и относившихся к нему очень хорошо. Брат послал к Ба-гис-кун-нунгу людей с предложением дать ему хорошее ружье, одежду вождя и все имевшиеся при нем вещи в обмен на лошадь для возвращения домой. Узнав об этом, я обругал Ва-ме-гон-э-быо; ведь если бы Ба-гис-кун-нунг принял подарки, мне пришлось бы затратить еще больше усилий, чтобы отнять не только лошадь, но и подаренное имущество. Прибыв в деревнюnote 23. Ночевал я не в палатке Бе-ны, а у наших родичей.note 24 и ушел вместе с Ва-ме-гон-э-быо.

note 25 и караулившего лошадей. Ва-ме-гон-э-бью начал уговаривать меня отказаться от моей затеи похитить одну из них, так как нас тотчас увидели бы. К тому же не было никаких сомнений в том, что против нас готовы применить насилие, чтобы предотвратить похищение. Я не принял его совета, но согласился отойти ярдов на 200 по дороге и сложить там наше имущество, а затем вернуться за лошадью. Отойдя достаточно далеко, чтобы нас не было видно, я сложил свою поклажу на землю. Но Ва-ме-гон-э-бью, убедившись, что я не откажусь от своего намерения, вдруг побежал вперед, а я с такой же поспешностью устремился к деревне.note 26, сын Ба-гис-кун-нунгаnote 27 что-то на своем языке. Я понял только слова: «вах-ках-то вах» и «шунк-тон-гах» («оджибвей» и «лошадь») и ответил «как-уин-гвауч оджибвей» («не совсем оджибвей»).note 28 Напротив, мой друг Бе-на и окружавшие его индейцы кри своим поведением подбадривали меня.[Одно семейство моего обидчика изъявляло явную неприязнь…

Я так был взволнован, что не чувствовал под собою земли; кажется, однако, я не был испуган. Набросив петлю на черную лошадь, я всё еще не садился верхом, потому что это движение лишило бы меня на минуту возможности защищаться, — и можно было бы напасть на меня с тыла. Подумав, однако, что вид малейшей нерешительности был бы для меня чрезвычайно невыгодным, я хотел вскочить на лошадь, но сделал слишком большое усилие, перепрыгнул через лошадь и растянулся на той стороне, с ружьем в одной руке, с луком и стрелами в другой. Я встал поспешно, оглядываясь кругом, дабы надзирать над движениями моих неприятелей. Все хохотали во всё горло, кроме семьи Ба-гис-кун-нунга, Это ободрило меня, и я сел верхом с большей решимостию. Я видел, что ежели бы в самом деле хотели наменя напасть, то воспользовались бы минутою моего падения. К тому же веселый хохот индийцев доказывал, что предприятие мое вовсе их не оскорбляло. ] Свернув на дорогу, я увидел впереди Ва-ме-гон-э-быо, продолжавшего бежать, словно спугнутая индейка. Он уже почти скрылся из виду. Догнав беглеца, я сказал ему: «Брат, ты, наверно, устал. Хочешь, я одолжу тебе свою лошадь», и мы вместе двинулись дальше. Наконец мы увидели двух всадников из деревни, пустившихся в погоню за нами. Ва-ме-гон-э-бью испугался и хотел было ускакать, оставив меня одного выпутываться из этой истории. Но, разгадав его намерения, я предложил ему сойти с лошади, что он и сделал, бросившись бежать со всех ног. Когда оба индейца приблизились ко мне примерно на полмили, я сошел с лошади, взял повод в руку и повернулся к ним лицом. Они тоже остановились на тропе недалеко от меня. Оглядевшись вокруг, я заметил Ва-ме-гон-э-бью, спрятавшегося в кустах. Мы простояли так на дороге, мои противники и я, до полудня. Многие жители деревни собрались на небольшом холмике недалеко от палаток и ждали, что же произойдет дальше. Наконец сыновьям Ба-гис-кун-нунга наскучило стоять на одном месте. Они разделись и стали приближаться ко мне с разных сторон, видимо, намереваясь окружить меня и пристрелить. Два раза индейцы приближались ко мне, затем, чтобы отрезать отступление, они встали на тропе между мною и Ва-ме-гон-э-бью. Мне наконец наскучило их позорное поведение, и, пустив лошадь галопом, я поскакал прямо на них. Тотчас они побежали обратно в деревню. В этом случае Ва-ме-гон-э-бью проявил себя еще большим трусом, чем обычно. К счастью, предводители и почитаемые мужчины из группы, к которой принадлежали Ба-гис-кун-нунг с сыновьями, были даже рады моей удаче. Эти люди были у них на плохом счету, так как постоянно сеяли раздоры. Вот почему моя затея удалась, хотя Ва-ме-гон-э-бью не оказал мне ни малейшей помощи.

Когда оба индейца повернули назад в деревню, я поехал дальше, и тут Ва-ме-гон-э-быо вышел наконец из кустарника, в котором прятался, чтобы присоединиться ко мне. К вечеру мы добрались до палатки нашего старого друга Ваус-со, жившего раньше вместе с Пе-шау-бой. Я спрятал похищенную лошадь в лесу и просил брата ничего не рассказывать Ваус-со о наших приключениях. Но ночью, когда я уже заснул, брат поведал ему о всех событиях прошедшего дня. Услышав, как я перескочил через лошадь, Ваус-со так громко ц весело расхохотался, что я проснулся.

Наследующее утро мы отправились в путь к Ко-те-квау-ви-ах-ве-се-бе, где жила тогда моя семья. Теперь у меня было две лошади, и встретив своего друга, у которого не было ни одной, я обещал с ним поделиться. Но друг сказал, что возьмет лошадь, когда будет возвращаться домой. Между тем предназначавшаяся ему лошадь пала, разорвав себе вену, и у меня остался только черный конь, которого я очень полюбил и назвал «Манданом». Но когда мой друг вернулся, пришлось сдержать обещание и отдать ему коня. Моя жена горько плакала, да и мне было очень жалко расставаться с таким дорогим конем.

Спустя три месяца после этих событий кри прислали оджибвеям табак (Табак не только приносят в жертву духам, но и преподносят в качестве подарка, для привлечения на свою сторону союзников или при переговорах о заключении мира.), приглашая их отправиться вместе к манданам и участвовать в военном походе против бвои-нугов (сиу), живших у реки Миссури. Пока шли переговоры, мне передали, что Ба-гис-кун-нунг грозился убить меня, если я приму участие в походе. Но я не придал никакого значения его угрозам.

От моей стоянки до Черепашьей горы (горы Тёртл), где собрался большой отряд кри, было шесть дней пути. Я уже был наготове более месяца, когда наконец появился Ва-ге-то-та, который с группой из 60 воинов направлялся к месту сборища. Тут мы присоединились к нему группой из восьми человек, отдав все продовольствие, какое могли, этому индейцу и его отряду, так как они уже сильно голодали. Вскоре и мы разделили их мучения. Поход продолжался уже два или три дня, когда пришлось выделить 20 юношей для охоты на бизонов. Ва-ге-то-та настаивал, чтобы я пошел вместе с ними, но я отказался. Он несколько раз принимался меня уговаривать и наконец, взвалив мои вещи себе на спину, заявил: «Ну, племянник, теперь тебе придется идти. Я понесу твои вещи, пока ты не вернешься». Мне посчастливилось, отойдя на небольшое расстояние, подстрелить лося. Индейцы набросились на добычу, как голодные собаки, и вскоре от мяса ничего не осталось, хотя его удалось отведать менее чем половине всех голодавших людей. Те 20 юношей, которых послали охотиться на бизонов, вернулись домой без добычи.

Они так ослабели от голода, что не держались на ногах, и многим пришлось отстать. В течение многих дней единственной пищей служила нам ме-туш-ку-ши-мин, или травяная ягода, съедобный корнеплод, который французы называют «помм бланш» («белое яблоко» (Этот корнеплод относится к виду прозалеа, необычайно часто встречающемуся в районе Миссури. В вареном или жареном виде он вкусен и питателен. Но если долгое время питаться только им, это может привести к расстройству желудка.)). Сам я уже был на грани полного истощения, когда один старик, родня моей жены, как-то ночью разбудил меня и сунул в руку немного пеммикана, который он все время тщательно прятал. Эта пища позволила мне добраться до Черепашьей горы, куда вместе со мной прибыла только половина отряда Ва-ге-то-ты. Из тех, кто не мог за нами следовать, одни пришли сюда позже, другие вернулись на родину, а третьи так и пропали без вести.

Ассинибойны и кри, с которыми мы договорились встретиться у Черепашьей горы, вышли в поход за несколько дней до нашего прибытия. Мы было направились по их следам, но вскоре встретились с ними, так как они повернули обратно. Индейцы рассказали нам, что они достигли деревни манданов как раз в то время, когда группа сиу собиралась на нас напасть. Вождь манданов сказал им: «Друзья, эти сиу пришли сюда, чтобы погасить мой огонь. Они не знают, что вы здесь. Так как они выступили не против вас, вам незачем проливать свою кровь в нашей ссоре. Оставайтесь у нас в деревне, и вы увидите, что мы — мужчины и не нуждаемся в помощи, когда на нас нападают у наших дверей». Деревня манданов была, окружена изгородью из кольев, которую сиу безуспешно осаждали в течение целого дня. Когда наконец было заключено временное перемирие, вождь манданов обратился из-за укрепления к воинам сиу: «Уходите от нашей деревни, или наши друзья оджибвеи нападут на вас. Они провели здесь целый день и теперь чувствуют себя бодрыми и отдохнувшими». Сиу отвечали: «Пустое бахвальство, за которым вы пытаетесь скрыть свою слабость! Никаких оджибвеев у вас нет, но если бы даже их и собралось здесь несколько сотен, нас это нисколько не пугает. Оджибвеи — бабы, и если бы вся деревня была полна ими, то мы только скорее в нее проникли бы». Когда кри и ассинибойны услышали эти издевки, они рассвирепели и бросились на сиу, которые разбежались во все стороны. Хотя оджибвеи почти не принимали участия в бою, им досталось несколько добытых в этот день скальпов. Нашему предводителю Ва-ге-то-те, который находился в нескольких днях пути от поля боя, тоже дали один скальп, и с этим трофеем он вернулся на родину.

Добравшись на обратном пути до Черепашьей горы, мы испытывали жесточайшие муки голода; некоторые участники похода едва стояли на ногах. Это вынудило нас остановиться на отдых. Но во всей группе осталось только четверо мужчин, сохранивших достаточно силы и решимости, чтобы отправиться на охоту: старик по» имени Гич-е-уиш (Большая Бобровая Плотина), двое юношей да я.

Старик был в бодром настроении и не сомневался в том, что непременно добудет какую-нибудь дичь. «Когда я был еще маленьким мальчиком, — рассказывал он, — однажды после трехдневного голодания ко мне явился Великий дух и сказал: „Я услыхал, как ты плакал, но не хочу, чтобы ты так часто стенал и жаловался. Однако, если когда-нибудь тебе будет грозить голодная смерть, позови меня, и я услышу и дам тебе что-нибудь!“ До сих пор я ни разу не воспользовался его обещанием. Но всю прошлую ночь я провел в молитвах и песнопениях и теперь уверен, что Великий дух накормит меня из избытков своей пищи. Он наверняка не откажет мне в первой просьбе!»

Утром мы вышли на охоту одновременно, но разошлись в разных направлениях. Целый день я пытался найти какого-нибудь зверя, но так ослабел, что обошел лишь небольшой участок. Вернулся я поздно вечером; два молодых человека были уже в лагере, но тоже без добычи; мы впали в отчаяние. Однако старый Гич-е-уиш еще не возвратился. Он явился очень поздно, сгибаясь под тяжелой ношей мяса. Мне поручили приготовить мясо и разделить его на равные доли. На следующее утро мы отправились к тому месту, где старик подстрелил болотного лося, и вскоре съели все, что от него осталось.

Здесь Ва-ме-гон-э-бью обнаружил много вещей, принесенных в жертву духам группой ассинибойнов. Такие жертвоприношения называют миде-сас-сах-ге-уич-е-гун или пук-кеч-е-гун-нун. Любое племя, дружественное племени жертвователей, может взять эти вещи себе. Нельзя прикасаться только к жертвам, приносимым для освящения военных походов и называемым сах-сах-ге-уич-е-гун. Ва-ме-гон-э-бью сделал свое открытие, забравшись на дерево, и сразу же сообщил о нем остальным. Но он так медленно спускался, что, когда подошел к нам, все одеяла, куски материи и другие ценные вещи были уже разобраны. Брат ничего не сказал о своем недовольстве, о котором, впрочем, легко было догадаться, и сел в сторонке на поваленное дерево. Здесь, разбросав ногой кучу листьев, он обнаружил перевернутый медный котел, а под ним много очень ценных вещей, принесенных в дар земле. На этот раз он уже никого не позвал, а взял все себе, и ему достались более ценные вещи, чем всем остальным. Одеяла, одежды и прочие вещи были развешаны на деревьях в количестве, значительно превосходящем обычные жертвоприношения. Ассинибойны молились здесь духам, собираясь в поход в страну сиу.

Добираясь домой от этого места, я не смог добыть дичи и вернулся полумертвым от голода. Семья моя была не в лучшем состоянии. Но на следующий день мне посчастливилось подстрелить лося; моя охотничья добыча позволила нам некоторое время жить, не нуждаясь в пище.

Когда мы еще находились у Большой Лесной реки, до нас дошел слух о прославленном человеке из племени шауни, на которого милостью Великого духа снизошло откровение. Охотясь как-то в прерии на далеком расстоянии от своей палатки, я заметил приближающегося ко мне незнакомца. Вначале мне почудилось, что это враг; но когда он подошел ближе, то оказался оджибвеем. Незнакомец вел себя, однако, очень странно. Он жестом приказал мне идти домой, ничего не объяснив, не посмотрев даже в мою сторону и не удостоив ни одним словом. Я подумал, что имею дело с безумным, но все же проводил его до своей палатки. После того как мы покурили (В знак миролюбивых намерений.), этот человек еще долго молчал, пока наконец не сообщил, что прибыл с посланием от пророка шауни. «Отныне, — сказал он, — да не угаснет огонь в твоей палатке. Летом и зимой, днем и ночью, в грозу и в тихую погоду ты должен всегда помнить, что жизнь в твоем теле и огонь в твоей палатке — одно и то же. В тот момент, когда потухнет твой огонь, угаснет и твоя жизнь. Уничтожь собак и никогда никого не бей, ни мужчину, ни женщину, ни ребенка, ни собаку. Пророк сам придет к тебе и пожмет руку. Я предупредил его приход, дабы возвестить тебе открывшуюся ему волю Великого духа и сказать, что сохранение твоей жизни всецело зависит от полного послушания. Отныне и впредь мы никогда не должны пьянствовать, красть, лгать или идти войной на врага. До тех пор пока мы ни в чем не будем нарушать этих заветов, сами сиу, если они нападут на нашу страну, не смогут увидеть нас. Мы станем жить под покровительством Великого духа и будем всегда счастливы».

Я внимательно выслушал его, но сказал, что не верю, будто мы все умрем, если погаснет наш огонь. Кроме того, нельзя в определенных случаях не подвергать детей наказанию. Что же касается собак, незаменимых на охоте, то трудно поверить, чтобы Великий дух захотел лишить нас этих животных. Пришелец продолжал увещевать нас до поздней ночи, а затем улегся спать в моей палатке. Утром, проснувшись первым, я заметил, что огонь погас, и позвал его, чтобы подсчитать, сколько же из нас осталось в живых и сколько умерло. Но он был подготовлен к попыткам высмеять его учение и с достоинством возразил мне, что ведь пророк еще не пожал моей руки. Цель его прихода и состояла-де в том, чтобы подготовить меня к этому важному событию и разъяснить, какие обязательства накладывает на меня рукопожатие пророка. Должен признаться, что, несмотря на свое неверие, я был не совсем спокоен.

В целом индейцы воспринимали учение этого человека с большим благоговением и страхом. На всех лицах были написаны подавленность и тревога. Многие убили своих собак и старались во всем следовать учению нового пророка, который все еще жил среди нас.

Как всегда в затруднительных случаях, я пошел к торговцам, твердо убежденный в том, что уж если провидение сочтет необходимым что-то открыть людям, то начнет, несомненно, с белых. Торговцы стали с презрением высмеивать мысль о том, что божественная воля могла открыться бедному индейцу шауни, и усилили мои сомнения. Тем не менее я не высказывал открыто своего неверия индейцам, хотя отказался убить своих собак и не проявлял особенного рвения в соблюдении всех остальных заповедей. Живя среди индейцев, я взял себе за правило следовать их обычаям, пока они не шли вразрез с моим благополучием и условиями жизни.

Оджибвей, посланный пророком, остался на некоторое время среди окружавших меня индейцев и сумел так завоевать доверие самых влиятельных людей, что было решено соорудить палатку и определить время для торжественного и открытого восприятия учения пророка.

Когда мы вошли в приготовленную для церемонии длинную палатку, то увидели какой-то предмет, лежавший на полу и тщательно завернутый в одеяла; он напоминал тело человека. Рядом с ним стояли на страже двое юношей. Они якобы никогда не удалялись от этого предмета, готовили ему на ночь постель, как для человека, и спали поблизости. Но пока мы оставались в палатке, никто не приблизился к этому предмету и даже не рискнул приподнять одеяло. Открытыми для обозрения оставались только четыре связки заплесневелых, грязных бобов, имевших символическое значение (Здесь интересно отметить, что число «четыре» играет важную роль в религиозных представлениях индейцев. Так, например, они поклоняются четырем главным духам (в соответствии с четырьмя сторонами света); в обществе Мидевивин установлено четыре степени священнослужителей; в обрядовых плясках четырежды обходят палатку с мидевивином. Это древние, по-видимому перенесенные из Азии, религиозные представления были до последнего времени распространены у народов Тибета, Китая и некоторых других стран.). После длинной речи, в которой излагались и внушались собравшимся самые главные особенности нового откровения, каждому мужчине, находившемуся в палатке, подносили с большой торжественностью четыре связки нанизанных на нитку бобов, якобы состоящих из плоти самого пророка. Нужно было осторожно взять связку за верхний конец и медленно пропустить бобы через сжатую руку. Это означало, что ты «пожал руку пророка», и символизировало торжественное обещание полностью подчиняться его предписаниям и признать, что его откровение ниспослано Великим духом. Все индейцы, прикасавшиеся к бобам, заранее убили своих собак, выбросили свои «священные связки» и выразили полную готовность выполнять все, что от них требовалось.

С некоторого времени возле нас собралась довольно большая группа. Мы находились в возбужденном состоянии и натерпелись страху; в довершение всего начался голод. Индейцы выглядели необычайно мрачными; самые активные стали ленивыми, а в самых отважных угас боевой дух. Я отправился на охоту вместе со своими собаками, отказавшись убить их и не позволив никому другому сделать это. С помощью собак я выследил и застрелил медведя. Вернувшись назад, я сказал некоторым индейцам: «Разве Великий дух не дал нам собак для того, чтобы они помогали добывать все необходимое для жизни? Можно ли поверить, что теперь он решил лишить нас их помощи? Нам сказали, что пророк не разрешает гасить огонь в палатках; а когда мы путешествуем или охотимся, нам запрещают пользоваться огнивом и кресалом; нам говорят еще, что по завету Великого духа мы не должны давать огонь друг другу. Значит, по его воле мы вынуждены обходиться в охотничьем лагере без огня; значит, по его воле мы должны добывать огонь не огнивом и кресалом, а трением двух трутов?» Но они не хотели меня слушать. Непритворное воодушевление, охватившее большинство индейцев, так подействовало на меня, что я выбросил огниво, кресало и «священную связку». Во многом воспринял я и новое учение, но собак своих не убил. Вскоре я научился и добывать огонь трением друг о друга двух сухих кедровых палочек, которые всегда носил при себе. Но из-за отказа от привычных способов добывания огня многие индейцы терпели значительные неудобства и лишения.