Гроза двенадцатого года - Кассандра

Татьяна Романова

Кассандра

Глава 1

Англия

1814 г.

Вот и наступил решающий день. Светлейшая княжна Елизавета Черкасская поставила свою судьбу на карту и сегодня собиралась разыграть ее. Рассвет своего семнадцатого дня рождения она встретила, стоя у окна в одной из сотни спален величественного главного дома поместья своей любимой сестры Долли, две недели назад ставшей английской герцогиней Гленорг. А сегодня в этом доме должно было состояться грандиозное празднество: молодожены давали бал-маскарад для всего высшего света Лондона во главе с принцем-регентом и российской делегации, возглавляемой императором Александром I, а княжна собиралась использовать этот бал для выполнения своего заветного желания.

Лиза приехала в Гленорг-Холл вместе с остальными родственниками и друзьями молодой герцогини накануне. Только взглянув на сестру и зятя, она с облегчением поняла, что мама и бабушка оказались правы: молодожены страстно любили друг друга, только гордость и боязнь не найти в любимом человеке ответного чувства мешали им объясниться и броситься в объятия друг друга. Но, коснувшись руки зятя, а потом ладони сестры, девушка поняла, что в ближайшие дни все недоразумения останутся позади и ее дорогая Долли будет очень счастлива. Княжна успокоилась и разрешила себе подумать о своей собственной судьбе.

Жить так, как она прожила последний год, у Лизы больше не было сил. И хотя она теперь знала, что такой же дар проявлялся и у других женщин в ее роду, но жить, общаясь с духами умерших, стало совершенно невыносимо. Два года назад, когда княжна впервые почувствовала, что, коснувшись руки человека, она может услышать его мысли, понять чувства, даже увидеть какие-то события, которые произойдут в его будущей жизни, она только удивилась и сначала восприняла это как игру. Но теперь, когда к ясновидению добавилась еще и способность разговаривать с духами, девушка больше не могла выносить этого страшного напряжения, ведь каждый раз, общаясь с душами умерших, она чувствовала, что умирает сама. Когда же княжна после такой «встречи» приходила в себя, она не могла даже пошевелиться, и была так слаба, что потом целый день лежала, восстанавливая силы.

Лиза прекрасно помнила тот самый первый раз, когда поняла, что она – ясновидящая. Это случилось ровно два года назад, в день ее пятнадцатилетия. Тетушка Апраксина, воспитывавшая четырех сестер Черкасских после смерти их родителей и бабушки, тогда устроила праздник в большом имении Ратманово, принадлежащем старшему брату княжон Алексею. Сам светлейший князь Черкасский воевал с французами, дошедшими уже до Москвы, но в южных хлебных губерниях России ничто не напоминало о войне, кроме того, что все молодые дворяне покинули свои имения и отправились в армию. А их родители и младшие братья продолжали жить привычной жизнью. Дни рождения светлейших княжон Черкасских по традиции, заложенной еще при жизни их бабушки Анастасии Илларионовны, отмечались детскими праздниками, куда приглашалась вся молодежь из соседних имений в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет. В тот день Лиза впервые надела «взрослое» платье из нежного шелка цвета сливок с золотистым атласным поясом и длинные, выше локтя перчатки. В ее светлые, как лунный свет, волосы сестры вплели бутоны чайных роз, оттенявшие янтарные глаза девушки. Она чувствовала себя принцессой из сказки. Ведь и красавица Элен, которой шел девятнадцатый год, и зеленоглазая Долли, которой через четыре месяца должно было исполниться семнадцать, в два голоса твердили ей, как она хороша своей нежной тонкой красотой и редким цветом глаз.

Лиза впервые как хозяйка встречала гостей, стоя вместе с тетушкой на крыльце большого барского дома в Ратманово. Перед соседями-помещиками и их милыми женами она делала красивый реверанс, юношам кланялась, изящно, как учила тетушка, наклоняя голову, а девушкам и детям подавала руку. Когда княжна пожала руку малознакомой родственнице соседей по имению, она вдруг ясно услышала подлые мысли девушки, ненавидящей своих богатых родных, а потом увидела несколько картин, которые, быстро сменяя одна другую, промелькнули в ее голове и исчезли. В них отражались события из жизни этой злобной девушки. Тогда Лиза встряхнула головой, отгоняя странные мысли, и, не поверив себе, постаралась больше не вспоминать о странных ощущениях. Но через несколько дней она случайно коснулась руки старшей сестры и мгновенно почувствовала страшное волнение Элен – та думала об их брате Алексее и боялась, что его уже нет в живых. Тут же в голове Лизы стали одна за другой всплывать картины: по размытой дождем дороге бредет конь, на спине которого распластался юноша, потом полутемная комната, где перед странным походным алтарем стоит группа людей, потом роскошный зеркальный зал и прекрасная белокурая женщина в алом платье. Видения исчезли, и онемевшая от изумления княжна так и осталась стоять посередине комнаты, пока Долли не тряхнула ее за плечо, удивленно спрашивая, что случилось.

Лиза тут же коснулась руки Долли и ничего не почувствовала. Несколько дней она как бы случайно прикасалась к рукам графини и сестер и ничего не чувствовала, пока не взяла руку тетушки, услышавшей известие о том, что Наполеон захватил Москву. Она почувствовала отчаяние Евдокии Михайловны, и перед ней замелькали картины: карета, где кроме тетушки сидят она, Долли и Ольга, потом незнакомый дом, но она точно знает, что они в нем живут, а Элен с ними нет. Картины исчезли, и Лиза догадалась, что она слышит мысли людей в минуты их сильных переживаний. Но девушка не успела даже обдумать сделанное открытие. На следующий день в Ратманово приехал дядя княжон – светлейший князь Василий Черкасский. Он привез ужасное известие, что их брат Алексей погиб под Бородино. Также дядя сообщил, что он – наследник племянника и опекун девочек. А утром следующего дня произошла страшная трагедия. Заперев младших сестер в их спальнях, Элен и тетушка встретились с князем Василием. Тот потребовал от девушки, чтобы она согласилась на брак с богатым бездетным стариком, трижды вдовцом. Когда Элен отказалась, он зверски избил ее и убил старую няню, бросившуюся защищать свою питомицу. Ранним утром следующего дня графиня Апраксина тайно вывезла младших княжон в имение своей подруги Опекушиной, а Элен уехала в Санкт-Петербург, надеясь встретиться с императором Александром Павловичем и попросить у него защиты и справедливости.

Имение Отрадное, принадлежащее Марии Ивановне Опекушиной, показалось Лизе знакомым, хотя она точно знала, что никогда здесь не была, и тут девушка вспомнила картины, мелькнувшие у нее в голове, пока она держала руку тети. Вот тогда она видела этот красивый двухэтажный дом с четырьмя колоннами и балконом, и она уже знала, что они будут жить здесь без Элен. Тогда Лиза окончательно поняла, что Бог послал ей странный дар, только она не знала, что ей с этим даром делать.

Пока они жили в Отрадном, княжна еще два раза слышала мысли людей и видела картины их будущего. Оба раза это было при встрече с незнакомыми молодыми людьми, приехавшими с визитами к хозяйке имения Марии Ивановне. Девушка подала руку одному из них, когда он помогал ей сесть в коляску, а второй случайно коснулся ее пальцев, когда забирал из рук княжны чашку с чаем. Мысли обоих визитеров были отвратительны. Первый думал об ужасных долгах, которые он наделал в столице, и надеялся срочно заполучить богатую невесту, он рассчитывал, что этой невестой станет Долли. Второй же думал о младших княжнах, он хотел от них чего-то такого мерзкого, что Лизу чуть не вырвало. Она извинилась перед гостями и ушла в свою комнату, а вечером все рассказала Долли.

Сестра не поверила ей. Лиза ясно видела по ее сочувствующим глазам, что Долли боится за ее здоровье. Поэтому она твердо сказала, что находится в своем уме, просто она может слышать мысли людей и видеть картины из их будущего, если они в этот момент испытывают сильное чувство. С тех пор в Отрадном визитеров больше не было, жизнь текла тихо и размеренно, и видения больше не посещали Лизу. Они вернулись к ней только после возвращения семьи в Ратманово.

Получив известие, что князя Алексея ошибочно объявили погибшим, и он по-прежнему является опекуном сестер и хозяином Ратманова, тетушка засобиралась домой. Сразу по приезде она оставила княжон с Опекушиной, а сама уехала в столицу искать Элен. К вернувшимся девушкам приехали подруги: дочка сельского учителя Даша Морозова и внучатые племянницы их соседа барона Тальзита Мари и Натали. Возможно, что это было совпадением, или дар Лизы стал более сильным, но, коснувшись рук всех трех девушек, княжна почувствовала, что все подруги страстно влюблены. Она рассказала каждой из них о предмете ее обожания, пересказав их тайные мысли. С тех пор девушки ходили за Лизой, глядя на нее как на волшебницу, и даже практичная Долли начала колебаться в своем недоверии.

К сожалению, за то, что она, наконец, поверила сестре, Долли пришлось заплатить страшную цену. Молодой человек, унаследовавший соседнее имение, начал с серьезными намерениями ухаживать за ней. Напрасно Лиза предупреждала сестру, что когда Лаврентий Островский коснулся ее руки, подсаживая в карету, она почувствовала, что он очень опасный и коварный человек. Тогда княжна увидела странные прямоугольные клумбы, засаженные одинаковыми цветами, почувствовала холод смерти и страх. Долли убедилась в ее правоте, только когда случайно раскрыла тайну своего несостоявшегося жениха, который оказался садистом, извращенная сексуальность которого требовала мучений и смерти его юных жертв.

Однако Лиза уже не почувствовала от этого удовлетворения. В ночь, когда насквозь промокшая Долли привезла из сгоревшего имения негодяя нагую и избитую Дашу Морозову, ставшую последней жертвой Островского, к Лизе впервые пришел дух. Это была их бабушка Анастасия Илларионовна. Перед рассветом княжна проснулась от страшного холода. Посмотрев на камин и увидев, что в нем ярко пылает огонь, девушка удивилась, ведь она была укрыта стеганым пуховым одеялом, но никак не могла согреться. Крупная дрожь заколотила холодные руки Лизы, когда она увидела, как из темного угла вышла ее покойная бабушка и села на стул рядом с кроватью. Старая княгиня была одета в свое любимое лиловое шелковое платье с большим кружевным воротником и такими же манжетами на длинных рукавах. Она нежно улыбнулась Лизе и сказала:

– Дорогая, не бойся. Я все знаю. То, что случилось с Долли и Дашей Морозовой – уже не изменишь. Вам просто придется уехать отсюда, потому что негодяй ускользнул от властей и уже ходит вокруг дома, он хочет убить свидетелей своего преступления. Но я пришла не только предупредить вас об опасности. Я хотела поговорить с тобой. Не бойся того, что с тобой происходит. Я всегда знала, что ты унаследовала семейный дар – как только первый раз посмотрела в твое лицо. Ты очень похожа на мою мать, обладавшую таким же даром. Он был у матушки, пока она не вышла замуж и не познала мужчину. Ни у меня, ни у моих дочерей этого дара не было, я думала, что в нашей семье его больше не будет, пока не родилась ты. Девочка моя, тебе нужно научиться с этим жить, нужно принять свое предназначение. Я знаю, что не сразу, но ты смиришься со своей особой судьбой, тебе будет трудно, но потом ты будешь счастлива. Подумай над моими словами и прими выбор провидения.

Анастасия Илларионовна встала со стула, отошла в тот же угол, откуда появилась, и растаяла в темноте. Лизу непрерывно колотила дрожь. На ватных ногах она сползла с кровати, потянув за собой одеяло, и рухнула на пол у горящего камина. До утра она пролежала на ковре около огня, закутавшись в одеяло, и только к утру перестала дрожать, а потом еще долго приходила в себя.

Во второй раз к княжне пришла мать. Это случилось в подмосковном имении семьи Марфино. Покойная Ольга Петровна позвала дочку в свою спальню. Она стояла около маленького столика в изголовье кровати, и хотя вместе с Лизой в комнате была Долли, матушку видела и слышала только младшая из сестер.

– Дорогая моя, как я рада вас видеть, таких взрослых и прекрасных. Мы с вашим отцом снова вместе, смотрим на своих дочерей с небес и очень вами гордимся. Я хочу, чтобы вы знали, что я бы преодолела боль утраты и осталась бы на земле, чтобы вырастить моих девочек, но меня отравили. Если ты выдвинешь ящик этого столика, то увидишь мешочек, в нем трава, которая постепенно вызывает остановку сердца. Достань ее и сохрани. Это должно изобличить моего убийцу.

Лиза подошла к столику, выдвинула ящик и достала оттуда красный шелковый мешочек. Она посмотрела на мать и увидела, как та, послав ей воздушный поцелуй, растаяла в воздухе. Смертельный холод забрал у Лизы последние силы, и она упала. Девушка пришла в себя оттого, что теплые руки растирали ее ледяные пальцы, а родной голос звал ее сквозь черный туман – это Долли тормошила сестру, стараясь вернуть ее в сознание.

Потом мама и бабушка приходили к Лизе уже вместе. Это случилось в Англии, куда они приехали по просьбе брата Алексея. Девушке уже казалось, что, наконец, все будет хорошо, ведь они нашли не только брата, но и его жену и сына, которых сам Алексей считал погибшими. Об Элен уже было известно, что она теперь французская маркиза и живет в Дижоне. Для воссоединившейся счастливой семьи полной неожиданностью стало известие о том, что владелец соседнего особняка герцог Гленорг влюбился в Долли, попросил ее руки, и девушка приняла его предложение. В ту ночь, когда в присутствии императора Александра и принца-регента Алексей Черкасский объявил о помолвке сестры, к Лизе пришли сразу и мать, и бабушка. Они обе сказали, что дают свое благословение на этот брак, ведь герцог окажет неоценимую услугу их семье, а Долли будет с ним очень счастлива. Когда тени родных женщин растаяли в темноте, Лиза уже не смогла встать с постели, только ужасным усилием воли через несколько часов она заставила себя подняться и пойти к сестре, чтобы передать ей слова матери и бабушки.

Но с этой ночи духи как будто проторили дорогу в спальню Лизы. К ней начали приходить незнакомые люди, которые говорили ей вещи, важные для их семей, с тем, чтобы княжна при первой же возможности передала эти слова близким умерших. И каждый раз девушку колотила дрожь, она теряла сознание и погружалась в страшный, тяжелый полусон-полуявь, из черной ямы которого не могла выбраться по нескольку часов.

Вчерашняя ночь стала последней каплей, переполнившей чашу терпения княжны. Уже привычный могильный холод разбудил Лизу задолго до рассвета. Окинув взглядом камин и увидев яркие всполохи огня над толстыми поленьями, она сцепила дрожащие руки и приготовилась к худшему. Из самого темного угла выскользнула тень. Она начала проступать из сумрака, появились краски, и через несколько мгновений перед Лизой уже стояла величественная дама, одетая в голубой капот, украшенный серебряной тесьмой, и красивый кружевной чепец. Ее моложавое лицо, освещенное светом ярких голубых глаз, было приветливо, но вместе с тем и величественно. Дама заговорила, и властные интонации в ее голосе сразу выдали в ней царственную особу:

– Так вот какая дочка у князя Николая! Однако, ты – красавица. Правда, ни на кого не похожа: ни на мать, ни на отца, ни на бабушку. Но сегодня я пришла к тебе по очень важному делу. Завтра ты увидишь моего внука Александра и должна будешь помочь своему государю и своему Отечеству. Тебе нужно сказать императору, что его враг через полгода вернется обратно из ссылки, высадится в южном порту Франции, пройдет через всю страну и без единого выстрела возьмет Париж. Союзникам придется снова воевать с ним, они победят, но сто дней будут очень опасными для моего внука. Передай то, что я сказала, императору Александру, и не заботься о том, поверит он в это или нет. Я всегда была согласна со старой поговоркой: «Кто предупрежден – тот вооружен».

Дама улыбнулась Лизе, ее лицо стало необыкновенно обаятельным, и девушке вспомнились рассказы бабушки о том, как любезна и обходительна была покойная императрица Екатерина II. Государыня отошла в темный угол, откуда появилась, и через мгновение растворилась во тьме. Поняв, что императрица ушла, княжна вздохнула и попыталась подняться. Но черная холодная мгла накрыла девушку, и она потеряла сознание. Лиза пришла в себя только на рассвете, посмотрела на розоватые отблески теплого осеннего утра за окном и приняла решение, которое давно зрело в ее душе:

«Я должна положить этому конец. Если единственный способ прекращения этого общения с духами – потеря девственности, значит, я должна найти мужчину, который захочет меня, и стать женщиной».

Княжна уже давно думала о такой возможности избавления от своего тяжкого дара, но не могла решиться, ведь она была слишком молода, и не была уверена, что выбранный ею мужчина согласится взять девственность столь юного существа. Но завтра ей исполнится семнадцать лет. Ее невестка Катя в семнадцать стала женой Алексея, и они были очень счастливы. Если и ей повезет, то она найдет доброго молодого человека, которому понравится. Неужели он не захочет быть с ней? Но нужно было, чтобы ее избранник не догадался, что Лиза – девушка из знатной семьи, и если он будет считать ее крестьянкой или простой служанкой, тогда, возможно, он захочет провести с ней ночь.

«Цыганка, – подумала княжна, – как удачно, что я заказала для маскарада костюм цыганки».

Сначала она просто хотела повеселить родных и друзей, предсказывая им приятные события из их будущей жизни. Она не была уверена, что брат и тетушка позволят ей присутствовать на балу, но надеялась на это. Ведь на празднике волнение всех приглашенных должно быть сильным, и она хотела услышать мысли родных и увидеть картины того, что их ждет. Но теперь выбор костюма давал княжне шанс притвориться простой девушкой. Ведь цыганку вполне могли пригласить на праздник для развлечения гостей.

«Решено: на балу я не стану говорить с императором, пока не найду доброго одинокого человека, не связанного словом ни с одной женщиной, – подумала Лиза, – и, если такой человек найдется, прекращу эту муку».

Девушка на дрожащих ногах поднялась с постели и начала собираться в путь. Рано утром семья выезжала в имение Долли Гленорг-Холл. Всю дорогу княжна обдумывала свое решение, все больше убеждаясь, что оно выполнимо. Она даже решилась намекнуть на свое решение Долли, но та поняла ее не совсем правильно. Сестра решила, что Лиза хочет быстрее выйти замуж, и пообещала не только разрешить посетить бал-маскарад, но и познакомить девушку с подходящими молодыми людьми, приехавшими вместе с императором Александром.

И вот теперь, в свой семнадцатый день рождения, после бессонной ночи Лиза стояла у окна, глядя, как рассвет заливает розовым светом безоблачное сентябрьское небо над английским поместьем. Она в который раз спрашивала себя, хватит ли ей мужества совершить то, что она задумала, и твердо обещала самой себе не струсить и довести желаемое до конца.

Солнце наполнило спальню Лизы ярким золотистым сиянием. Теплый луч скользнул по обнаженным плечам девушки и заплясал в ее необыкновенно светлых, серебристых волосах. Молоденькая горничная Фаина старательно укладывала волосы хозяйки. Она разделила их на прямой пробор, сзади уложила в красивый узел, а вдоль щек выпустила несколько крутых локонов. Княжна внимательно вглядывалась в свое отражение, стараясь понять, какое впечатление она произведет на мужчин.

Все Черкасские были высокими, а она не догнала старших сестер, не поднявшись выше среднего роста, хотя фигурой напоминала княжну Елену. Тонкая, но с округлыми формами небольшой груди и плавных бедер, она напоминала изящную статуэтку из мейсенского фарфора. Правильное овальное лицо с тонкими чертами, большие золотисто-карие, цвета темного янтаря глаза и красиво вырезанный ярко-розовый рот делали ее внешность неповторимо своеобразной, и, по крайней мере, очень миловидной.

«Я не хуже других, – решила княжна, – и прическа, которую сделала Фаина, мне идет».

Но тут же подумала, что цвет волос у нее слишком редкий – потом мужчина легко сможет ее узнать, а это совсем не входило в планы девушки. Она решила, что волосы придется полностью закрыть, да и маску не следовало снимать даже ночью.

Легко постучав, в дверь вошла Долли. Она обняла сестру, расцеловала в обе щеки и, протянув красную бархатную коробочку, весело сказала:

– Дорогая, поздравляю тебя с днем рождения. Желаю тебе, чтобы сегодня исполнились все твои самые заветные желания, а эти серьги пусть сделают тебя еще красивее, хотя это уже даже лишнее, ведь ты и так хороша необыкновенно.

– Спасибо, – просто сказала Лиза, – за все, что ты для меня делаешь, и за то, что ты придаешь мне уверенности в себе.

– Да не за что. Катя как-то сказала, что среди женщин Черкасских некрасивых нет, и она права. Но ты среди нас – как экзотический цветок, твоя красота настолько необычна, что ты будешь сиять в любом зале. Я совершенно в этом уверена. А теперь надевай серьги, я хочу посмотреть, что же получилось.

Лиза открыла коробочку. На красном бархате переливались молочным блеском крупные грушевидные жемчужины, прикрепленные к круглой розетке из маленьких бриллиантов. Долли протянула руку и взяла одну из сережек.

– Давай, я сама надену, – предложила она и ловко вставила сережку в ухо сестры.

Лиза надела другую и посмотрелась в зеркало. Жемчужины плавно качнулись вдоль щек, делая ее лицо взрослее, их цвет перекликался с лунным блеском ее волос, а бриллианты в розетках поймали солнечные лучи и, играя, сверкали на мочках маленьких розовых ушей.

– Какая прелесть. Я так и думала, что тебе нужен именно жемчуг, – обрадовалась Долли. – А к твоему костюму цыганки крупные серьги очень даже подойдут.

Сестра еще раз через зеркало полюбовалась лицом Лизы, поцеловала ее и ушла, пригласив спускаться к завтраку. Девушка чувствовала, что Долли очень волнуется, но та не дала ей коснуться своих рук, поэтому княжна не узнала мыслей сестры. Но она еще вчера поняла, что у молодой герцогини все будет хорошо, поэтому отогнала тревожные мысли и постаралась сосредоточиться на своем плане.

Сразу после завтрака начали приезжать гости, Долли с мужем встречали прибывающих, а Лиза, ее невестка Катя и тетушка отправились в свои комнаты. Обед девушка попросила принести ей в спальню, она не хотела без маски появляться перед гостями, боясь быть потом узнанной. Время пролетело незаметно, и когда в ее комнату заглянула невыразимо прекрасная Катя в алом русском сарафане и роскошных рубиновых украшениях, принадлежавших когда-то покойной матери князя Алексея – грузинской царевне Нине, Лиза еще даже не начала одеваться.

– Поторопись, дорогая, – посоветовала ей невестка, – мы с твоим братом идем в зал, а Долли с мужем уже там. Тетушка зайдет за тобой через четверть часа.

Лиза окликнула свою горничную и взяла с кресла приготовленный костюм. Фаина прибежала из гардеробной и помогла хозяйке расстегнуть на спине шелковые пуговки белого утреннего платья, которое княжна так и не сменила. Все костюмы для бала-маскарада сшили в мастерской Луизы де Гримон, подруги и партнерши Кати. Вместе с женой российского посланника в Лондоне графиней Ливен они организовали мастерскую по пошиву дорогих женских платьев, и дело развивалось столь успешно, что утонченные наряды с нежной вышивкой – фирменной чертой этого стиля – вошли в моду не только в Англии, но и на континенте. А в маскарадных костюмах Луиза превзошла саму себя. Русские наряды Черкасских поражали роскошью золотой вышивки, а костюм цыганки, сделанный для Лизы, был весело-ярким и очень шел княжне.

Лиза посмотрела на себя в зеркало и осталась довольна. Красная многоярусная юбка с широкими оборками шелковым колоколом расходилась от тоненькой талии, стянутой черным атласным корсажем с глубоким вырезом. Белая муслиновая блузка с широкими рукавами открывала точеные плечи девушки и верх небольшой упругой груди, но полностью закрывала руки до кончиков пальцев. Красный, как юбка, шелковый платок по краю был обшит серебряными монетками. Лиза повязала его на голову так, чтобы полностью закрыть волосы. Серебряные монетки сверкающей линией красиво легли на ее лоб, а красный шелк оттенил белоснежную кожу девушки и матовый блеск крупных жемчужин в ее ушах. Все получилось так, как она хотела. Надев алую полумаску, накинув на плечи пеструю индийскую шаль и взяв бубен, девушка вышла в коридор.

Навстречу ей уже шли тетушка Апраксина, в костюме русской боярыни, и Даша Морозова, которая после случившегося с ней несчастья переехала к Черкасским и считалась компаньонкой графини. Девушка была в золотистом русском сарафане и в белой полумаске. Увидев Лизу, графиня обрадовалась:

– Как хорошо, что ты уже готова, наши все уже спустились в зал, только Луиза пошла посмотреть, как подошли костюмы Генриетте и лорду Джону.

Лиза кивнула и, взяв тетушку под руку, направилась к лестнице, ведущей на первый этаж. На площадке к ним присоединилась Луиза де Гримон. Даже не коснувшись руки женщины, Лиза поняла, что та очень волнуется, ведь ее племянница Генриетта, которая была моложе княжны всего на два месяца, должна была вместе с братом герцога Гленорга Джоном впервые петь для столь важной публики.

Белая мраморная лестница привела их к дверям зеркального бального зала. Хозяев около дверей уже не было, это означало, что принц-регент и император Александр прибыли. Девушки проскользнули в зал за спинами графини Апраксиной и Луизы де Гримон. Шестнадцатилетняя Даша, которая сегодня должна была находиться рядом с графиней, последовала за женщинами, а Лиза остановилась около колонны, поддерживающей хоры, и осмотрелась.

Высокий красивый блондин в черном мундире двигался вдоль шеренги гостей. За его плечом Лиза увидела брата и невестку, а также графа и графиню Ливен, с которыми успела познакомиться в Лондоне.

«Вот, значит, каков наш император Александр, – подумала она, – и совсем не похож на свою бабушку».

Вдоль другой стены, параллельно с русским императором, двигалась другая группа людей. Впереди шел высокий тучный мужчина в черном фраке, а за ним Долли с мужем и несколько мужчин, которых Лиза не знала. Она догадалась, что это – некоронованный глава Англии, принц-регент. Гости в пестрых маскарадных костюмах почтительно снимали маски, когда к ним приближались августейшие особы, но как только те проходили, маски вновь с улыбками надевались на лица, и почтительно-приглушенные голоса уже звучали веселее.

Решив, что она будет ходить между гостями, ища говорящих по-русски, княжна выскользнула из своего убежища и стала лавировать среди собравшихся. Герцог Гленорг дал сигнал оркестру, и пары начали выстраиваться для полонеза в центре зала. Лиза видела, что император Александр пригласил ее невестку Катю, а Долли встала в пару с принцем-регентом. Пользуясь тем, что внимание всех в зале было обращено на танцующих монархов, княжна заскользила среди стоящих у стен гостей. Она быстро определила, что русские собрались в дальнем конце зала. Стараясь не выпускать из поля зрения высокую фигуру своего брата, одетого в русский костюм с широким алым кушаком, и не приближаться к нему, девушка решила, что сестра и невестка, скорее всего, будут танцевать все танцы, значит, не смогут ей помешать выполнить намеченный план.

Она слушала голоса, говорящие по-русски, и старалась понять, что собой представляют беседующие люди. Но разговоры, которые она подслушивала, были самыми банальными. Мужчины беседовали про лошадей, карточные выигрыши и свои связи с актрисами. Два дипломата обсуждали перспективы раздела Европы на Венском конгрессе, но это показалось Лизе слишком сложным. Вдруг веселый молодой голос за ее плечом сообщил кому-то:

– С нашей молодой хозяйкой я познакомился на почве благотворительности, мы давали деньги на восстановление одного и того же храма в Москве. Тогда герцогиня сказала мне, что она – племянница графини Апраксиной, и только в Лондоне я узнал, что эта прелестная девушка – светлейшая княжна Черкасская.

«Граф Печерский, – догадалась Лиза, – Долли рассказывала о нем, говорила, что он очень хороший и добрый человек».

Она пододвинулась поближе к молодому человеку в уланском мундире и постаралась внимательно его рассмотреть. Граф оказался высоким и стройным, густые каштановые волосы, чуть длиннее того, что требовала мода, крупными кольцами ложились на воротник его мундира. Он был в полумаске, в прорезях которой ярко блестели синие глаза. Черный шелк оставлял открытыми квадратный подбородок, прямой нос и резко очерченный крупный рот. Граф Печерский был явно красив и нравился Лизе, но нужно было убедиться, что сестра не ошиблась, и этот красавец был хорошим человеком. Княжна подошла к улану и легонько коснулась его руки. Ей показалось, что между ними проскочила искра, а по тому, как резко повернулся к ней молодой человек, она поняла, что он тоже это почувствовал.

– Что тебе, милая? – ласково спросил он по-английски. – Ты хочешь мне погадать?

– Да, сэр, – подыграла ему Лиза, – позвольте вашу руку.

Она взяла двумя руками протянутую ладонь графа и тут же почувствовала, что молодой человек очень добр, но, несмотря на множество друзей, страдает от одиночества. В ее голове, сменяя друг друга, замелькали яркие картины: бой, потом темная комната и ощущение отчаяния, затем огромный зал, как видно, театр, и последней мелькнуло видение маленького храма, где перед иконостасом стоит женщина, а рядом с ней граф. Почему-то Лиза сразу поняла, что граф долго искал эту женщину и, наконец, встретил.

– Ну, и что же ты видишь на моей руке, красавица? – поинтересовался молодой человек.

Лиза опомнилась, подняла на собеседника глаза и сказала то, что увидела в своих видениях:

– Вы полюбите женщину, которую потом потеряете, и будете долго искать, но вы найдете ее в храме.

Княжна отпустила руку молодого человека и, резко повернувшись, пошла в сторону, боясь, что он окликнет ее и начнет задавать еще какие-нибудь вопросы. Девушка сделала свой выбор, теперь ей оставалось выполнить свой долг перед Отечеством и предупредить императора Александра о грозящей опасности. Лиза подошла к группе гостей, стоящих вокруг государя и, смело став перед Александром Павловичем, сказала по-английски:

– Позвольте бедной цыганке погадать вам, ваше императорское величество.

Не дожидаясь разрешения, она быстро взяла руку императора и не почувствовала ничего. Александр, видимо, не испытывал сильных чувств – он был спокоен и недоступен для Лизы. Решив только передать императору слова его бабушки, княжна заговорила:

– Я вижу, что ваш самый главный враг, который находится в ссылке, через полгода высадится в южном порту Франции, пройдет через всю страну и без единого выстрела займет ее столицу. Вы победите его вместе со своими союзниками, но сто дней будут для вас очень тревожными.

Лиза отпустила руку императора, скользнула за спины оторопевших офицеров свиты и, перебежав зал, нырнула в открытую из-за жары балконную дверь. Княжна устремилась в темный сад, в надежде, что ее не догонят и она, наконец, будет свободна от обязательств. Провидение помогло девушке, никто за ней в сад не вышел. Она по лестнице для слуг вернулась в дом и, поднявшись на второй этаж, пошла в крыло, противоположное тому, где располагались спальни хозяев дома и их родственников. Домоправительница и дворецкий прикрепили на дверях карточки с именами гостей, и княжна молила бога, чтобы Печерского разместили в главном доме. Ей повезло: в самом конце коридора она увидела карточку с надписью: «Граф Печерский». Толкнув ручку двери, девушка поняла, что комната не заперта.

Войдя, Лиза огляделась: вещей графа не было видно, чувствовалось, что он сюда еще не заходил. В гардеробной, примыкающей к спальне, она обнаружила небольшой саквояж с инициалами «М.П.». Решив дождаться Печерского в его комнате, девушка подошла к окну и, приоткрыв створку, стала наблюдать за гостями праздника. Теплая ночь сияла огнями. Перед домом в палатках работал импровизированный буфет, и пары, не желающие танцевать, разбрелись по саду, возвращаясь к палаткам, чтобы вновь наполнить бокалы.

Решив, что для храбрости ей тоже следует немного выпить, княжна подошла к маленькому столику около камина и, открыв графин с бренди, взяла один из двух бокалов, стоящих на подносе, и налила себе изрядную порцию янтарного напитка. Вместе с бокалом она вернулась к своему окну и продолжила наблюдения, отпивая обжигающую темную жидкость маленькими глоточками.

Лиза увидела, как после ужина уехали сначала император Александр, а за ним принц-регент. Потом до нее донеслось пение – это Генриетта и лорд Джон исполняли арии Моцарта. Даже приглушенный расстоянием, голос Генриетты был божественно прекрасен, он завораживал и трогал сердце до слез. Когда раздались аплодисменты, Лиза тоже тихонько похлопала. Потом она услышала, как гости начали выходить из дома и выстраиваться прямо под окнами.

«Фейерверк, – догадалась она, – все вышли его смотреть».

Княжна тоже уселась на подоконник и насладилась грандиозным зрелищем сияющих разноцветных звезд в черном ночном небе. Это был сигнал к окончанию праздника. Гости стали возвращаться в дом, и Лиза услышала в коридоре голоса, говорящие по-русски. Дверь открылась, теперь она уже не могла спрятаться в гардеробной, как хотела, и притаилась за шторой. Граф пожелал кому-то спокойной ночи и вошел в комнату.

Лиза, затаив дыхание, слушала шаги Печерского, пытаясь определить, что он сейчас делает. Щель между плотными шторами посветлела, значит, граф зажег свечи в канделябрах, стоящих на камине. Потом княжна услышала звон стекла и плеск жидкости, наливаемой в бокал.

«Сейчас он вспомнит, что бокалов было два и начнет искать непрошенного гостя, – с ужасом подумала девушка. – Господи, помоги мне!».

Но ничего не произошло, она услышала шорох отодвигаемого по паркету кресла, а потом наступила тишина, и только постукивание стакана о поверхность стола и плеск бренди, наливаемого из графина, говорили ей о том, что граф еще не спит. Время тянулось бесконечно. Лиза так и осталась сидеть на подоконнике, как сидела в тот момент, когда вернулся Печерский. Чуть пошевелившись, девушка устроилась поудобнее, бесшумно поставив пустой бокал между собой и стеклом, чтобы не опрокинуть. Бессонная ночь, нервное напряжение и изрядная порция бренди дали о себе знать и, закрыв от усталости глаза – как она считала, на минутку – княжна провалилась в черную яму сна.

Глава 2

Ротмистр лейб-гвардии Уланского полка граф Печерский больше всего на свете боялся жалости. Именно поэтому при поступлении в гвардию он старательно создал себе среди друзей-офицеров имидж «любимца судьбы», и с тех пор тщательно его поддерживал. Но, оставаясь наедине с собой, граф Михаил честно принимал печальную истину: красивый, богатый и знатный, он был на этом свете практически одинок и не очень удачлив.

Самым нежным воспоминанием в его двадцатишестилетней жизни была маменька: графиня Софья Александровна, урожденная Лопухина, нежно любившая своего Мишу, пока еще была здорова. Вторая жена красавца и любимца света графа Печерского, она была двадцатью годами моложе своего обожаемого мужа, принесла ему большое приданое и родила долгожданного наследника, которого он так и не дождался в первом бездетном браке. Но это не принесло бедной женщине счастья. Веселый, легкий характером, добрый Петр Гаврилович имел только один недостаток: он любил женщин и всегда имел множество любовниц. Это были светские дамы, балерины и актрисы, хорошенькие купчихи и мещанки, не брезговал он и прелестями собственных крепостных девок. Подруги Софьи Александровны с самыми «добрыми» намерениями открывали несчастной жене глаза на все измены горячо любимого мужа, и постоянное отчаяние довело бедную женщину до депрессии. Она много плакала. Потом перестала выходить из комнаты, где сидела в темноте, не разрешая открыть окна и зажечь свет. Когда ее сыну исполнилось пять лет, графиня слегла и тихо сошла в могилу от болезни, название которой – «разбитое сердце» – доктора так и не решились произнести вслух.

Оставив сына на попечение няни и гувернантки, Петр Гаврилович кинулся искать утешения в объятиях женщин в обеих столицах империи. Он менял их даже чаще, чем было при жизни супруги, боясь снова угодить в брачный капкан. Но всего рассчитать он не смог. Молодая красивая вдова профессора московского университета Шмитца соблазнила его на одном из балов, предложив себя в небольшой комнате, недалеко от танцевального зала. Подвыпивший стареющий граф так распалился от ласк опытной женщины, что не устоял и, задрав доступной вдове юбку, попытался овладеть ею тут же на узеньком золоченом диванчике. В самый неподходящий момент, когда граф уже находился в полной боевой готовности, в комнатку «случайно» вошли две почтенные вдовы и подняли страшный крик. На их вопли прибежала половина бального зала, и гневный хозяин дома потребовал от графа объяснений. Тому ничего не оставалось, как объявить о скорой свадьбе с прекрасной вдовой, а уж общество проследило, чтобы он не смог отказаться от своего обещания.

Молодую мачеху Миши все звали Саломея, хотя крещена она была в маленькой церкви высокогорного осетинского села, где княжил ее дядя, как Саломия, в честь матери Апостолов Иоанна и Иакова. Но в России, куда девочку отослали после смерти отца, безземельного младшего брата князя, буквы в ее имени как-то сами собой поменялись. Незаметно все стали звать ее именем иудейской царевны, которая, пользуясь своей красотой, вытянула из царя Ирода обещание принести ей на блюде голову Иоанна Крестителя. Может быть, роковое имя наложило свой отпечаток на юную Саломею, или она такой родилась, но, пожив из милости в доме дальних родственников, к шестнадцати годам она твердо решила выбиться из унизительного положения приживалки. Быстро сообразив, что нужно делать, девушка соблазнила молодого доктора, снимавшего флигель у семьи ее опекуна.

Яркая красота высокой изящной брюнетки с большими черными глазами и роскошными длинными волосами так поразила флегматичного Иоганна, происходившего из почтенной семьи обрусевших докторов-немцев, что он тут же женился на девушке. Муж преданно любил свою красавицу Саломею. Она же, родив сына Серафима, успокоилась, почувствовав себя хозяйкой в доме. Но потом быстро поняла, что муж-доктор, хотя и был профессором в университете и, к тому же, имел обширную практику, все-таки не мог обеспечить тот образ жизни, о котором она мечтала, лежа на жестком топчане в каморке под лестницей в доме своего опекуна. Сделанное открытие потрясло Саломею. У нее был только один шанс – и она потратила его впустую. Женщина уже не вспоминала о полуголодном существовании под лестницей, об обносках, которые доставались ей после того, как их поносят несколько ее троюродных сестер; теперь ей казалось, что умный и добрый доктор, которого вся Москва превозносила как самого лучшего специалиста по легочным болезням, обманул ее.

– Ты украл мою жизнь! – кричала она в лицо мужу. – Что ты можешь мне дать? Я – княжна, а ты – ничтожество.

Саломея превращала жизнь Иоганна в ад, вымещая на нем раздражение от нереализованных амбиций, и опомнилась только тогда, когда умирающего мужа привезли в их большую богатую квартиру в центре Москвы. Бедный Иоганн так спешил вернуться к своей ненаглядной Саломее с вызова в богатое подмосковное имение, что неустанно погонял лошадь, запряженную в легкую двуколку. На повороте дороги колесо попало в глубокую выбоину, коляска опрокинулась, и бедный доктор разбил голову о камни. Не приходя в сознание, он скончался на глазах притихшей жены, оставив после себя достаточно средств для достойного существования семьи в течение тридцати лет. Но Саломея рассудила иначе. Получив доступ к деньгам, она потратила их на наряды и драгоценности, щедрыми подарками купила себе дружбу высокородных, но обедневших дам и, получив с их помощью приглашения на балы и приемы в высшем свете Москвы, озаботилась поисками достойного мужа.

Овдовевший граф Печерский показался ей подходящей кандидатурой, две недели она соблазняла стареющего Аполлона, уводя его из зала и уединяясь с ним в темных уголках коридоров. Когда граф привык к опасной, возбуждающей игре, Саломея, пообещав своим «подругам» щедрые подарки, устроила разоблачительную сцену и получила мужа. Но Петр Гаврилович не долго расстраивался: сразу после венчания он отправил свою третью жену в имение в Ярославской губернии, велев той заниматься воспитанием детей – маленького графа Миши и ее собственного сына Серафима.

Взбешенная Саломея потребовала от мужа обеспечить ей «достойный образ жизни», но он равнодушно сообщил новой графине, что самая достойная жизнь для замужней женщины – ведение хозяйства в доме и воспитание детей. С тех пор Саломея безвыездно жила в деревне, вымещая свое раздражение на Серафиме и его ровеснике Михаиле. Властный и жесткий характер мачехи не смягчился даже тогда, когда она через год родила еще одного сына, Ивана, или Вано, как она его называла. Михаилу даже стало казаться, что они с Серафимом раздражают женщину только тем, что живут на этом свете. Зато оба мальчика сплотились против общей беды, и даже подружились.

Десять лет спустя все стало еще хуже. Саломея, обожавшая своего младшего сына, очень похожего на нее лицом и характером, постоянно ставила Вано в пример старшим мальчикам, восхищаясь его властными манерами по отношению к учителям и слугам. Она считала это проявлением сильного характера, а старшего сына и пасынка называла «размазнями», ни к чему не годными в жизни. Она изводила Серафима и Михаила, высмеивая и критикуя их поступки, отравляя им жизнь, как когда-то поступала со своим первым мужем. Оба юноши вздохнули с облегчением, когда граф Петр Гаврилович, в очередной раз вынырнув из водоворота удовольствий, вспомнил об образовании сына и определил его, а вместе с ним, из жалости, и пасынка, в московскую частную школу, а два года спустя в университет.

В Москве он не захотел селить мальчиков вместе с собой, не желая, чтобы они увидели слишком много лишнего, поэтому Михаил жил в доме кузена матери, статского советника Вольского, а Серафима забрал к себе его родственник по отцу, тоже врач, Франц Шмитц. Только в дружной семье дяди молодой граф понял, с какой теплотой родные люди могут относиться друг к другу. В Москве он начал оттаивать, научился смеяться и шутить, с нежностью и любовью оберегал трех своих кузин и добрую тетушку. Дядю он просто обожал и помогал тому во всех его делах, став преданным другом и помощником Вольского.

В университете Михаил выбрал для изучения математику, а Серафим поступил на медицинский факультет. Оба молодых человека оказались очень способными и с блеском окончили курс. После университета молодой граф, как большинство богатых аристократов, решил пойти в армию, а Серафим начал помогать Францу Шмитцу в его клинике. Граф Петр, одобривший выбор сына, устроил Михаилу место в лейб-гвардии Уланском полку и, попрощавшись с Серафимом и семьей дядюшки, молодой Печерский отправился в столицу.

Офицеры его полка съехались со всей страны, никто никого не знал, все бравировали своими титулами, богатством и успехом у женщин. Михаил погода назад получил состояние матери, оставленное ему по завещанию, а следом за ним и наследство ее отца, своего деда. Молодой человек сразу прослыл среди уланов «богатеем». Яркая красота, очень напоминающая внешность его отца в молодости, принесла ему мгновенный успех у женщин, а графский титул открыл для него все двери в обеих столицах. Через полгода с начала службы все его товарищи-уланы были уверены, что граф Печерский – «баловень судьбы», а он поддерживал их в этом мнении, боясь, что всплывет правда о его несчастном детстве и он станет предметом сочувствия и жалости.

Молодой граф весело проводил время в армейских пирушках и на балах, храбро сражался в битвах начавшейся войны, заводил любовниц, выбирая тех, кто откровенно хотел быть на содержании богатого офицера, не претендуя на его сердце. Но ощущение, что на самом деле он одинок, и если вдруг погибнет, никто кроме дяди и Серафима по нему не вздохнет, никогда не покидало блестящего офицера, каким стал Михаил.

Сидя перед весело горящим камином в богатом английском поместье, куда занесла его непредсказуемая военная судьба, граф попивал хороший бренди и думал о том, что, видно, ему на роду написано быть одиноким. Женщины обожали веселого молодого красавца, а он уже понял, что так же, как отец, не может без них обходиться. Он менял любовниц, как перчатки, и все никак не мог насытиться ими, ища разнообразия и ярких ощущений. Вспомнив разбитое сердце матери и свое мрачное детство, Михаил решил, что никогда не женится, чтобы не брать на душу такой же грех, какой, не заметив сам, взял его отец. Только доступные женщины, те, кто хочет денег и комфорта – вот его удел. Никогда больше граф Печерский не разобьет сердце достойной девушки и не превратит жизнь своего маленького ребенка в ад.

«Но что же значили слова этой странной цыганки, которая гадала гостям в зале? – вспомнил он. – Что это за женщина, которую я потеряю, а потом буду долго искать?..»

Цыганка была странной: простая четкая речь делала ее непохожей на светских женщин, пересыпающих свои слова цветистыми оборотами. Скорее всего, девушка была профессиональной гадалкой, которые, как он знал, развлекали гостей на званых вечерах в Англии. Волосы незнакомки скрывал платок, а лицо – алая полумаска, поэтому невозможно было даже приблизительно определить ее национальность. Возможно, что она действительно была цыганкой, но чутье опытного ловеласа подсказало Михаилу, что девушка была наряжена не в свое платье. На ней был маскарадный костюм, но мнимая цыганка так ловко носила его, да к тому же так свободно ходила по залу без сопровождения мужчины или старшей родственницы, что, скорее всего, была женщиной свободной профессии.

«Она – актриса! – догадался Михаил. – Так свободно на публике себя чувствуют только актрисы».

Поняв, что предсказание лже-цыганки было только хорошей игрой профессиональной актрисы, граф успокоился и встал. Пора было ложиться в постель. Он и еще несколько офицеров уезжали завтра рано утром. Следовало хотя бы немного отдохнуть. Откинув одеяло, он поправил подушки и сел, снимая сапог.

Легкий звон стекла привлек внимание молодого человека. Похоже, что он послышался из-за тяжелой бархатной шторы, закрывавшей одно из двух окон спальни. Михаил поднялся и, легко ступая, подошел к шторе. Раздвинув бархатные складки, граф обомлел: юная цыганка, только что занимавшая его мысли, спала, сидя на подоконнике в его спальне.

Алая полумаска лежала рядом с ней вместе с бубном и пестрой шалью, и теперь ничто не мешало молодому человеку рассмотреть лицо гадалки. Это была совсем юная девушка, граф не дал бы ей больше шестнадцати лет. Овальное лицо во сне казалось по-детски нежным, светло-коричневые брови крыльями ласточки красиво расходились на высоком гладком лбу. Пушистые ресницы, оттенком чуть темнее бровей, густыми веерами лежали на порозовевших щеках. Но самым красивым был ее пухлый ярко-розовый рот совершенной формы, сейчас чуть приоткрытый и от этого необыкновенно соблазнительный.

Михаил вновь услышал тихий стеклянный звук и понял, что происходит. Около девушки, касаясь оконного стекла, стоял пустой бокал с остатками бренди на дне. Незнакомка сидела одна в комнате мужчины и не отказала себе в удовольствии выпить, ожидая его. Что же, ошибиться было невозможно: женщина легкого поведения хотела заработать, проведя ночь с богатым русским. Михаил совсем не возражал. Общение с англичанками у него ограничилось только двумя актрисами из Ковент-Гарден, обе они показались графу холодными, пресытившимися куклами. Может быть, эта молоденькая гадалка поможет ему изменить мнение о дамах туманного Альбиона?

Порывшись в кармане, граф вытащил несколько золотых гиней. Пересчитав, он понял, что их ровно десять, если посчитать и ту, на которой он пробовал остроту своей сабли. Край монеты был глубоко прорублен клинком. Но предлагать девушке девять гиней было стыдно, поэтому граф положил на столик около кровати стопку из десяти монет, храбро пристроив разрубленную монету сверху.

Вернувшись к окну, молодой человек осторожно раздвинул шторы, чтобы не разбудить гостью, и начал внимательно рассматривать ее при ярком свете свечей. Судя по светлым бровям и бело-розовой коже, девушка – блондинка. Легко коснувшись красного платка, обшитого монетками, Михаил сдвинул его со лба незнакомки и увидел совсем светлые серебристо-пепельные волосы.

«Какой необычный оттенок, – подумал он, – мне еще ни разу не приходилось видеть такие волосы».

Убедившись, что девушка не просыпается, находясь, по-видимому, под действием спиртного, он потянул края платка, и тот соскользнул, открыв расчесанные на прямой пробор волосы, крутыми локонами закрутившиеся у щек. Голова девушки склонилась на бок, лицо повернулось в профиль, и Михаил оценил безупречную красоту маленького прямого носа и изящную линию твердого подбородка, переходящего в лебединую шею. Бог послал ему настоящую красавицу. Теперь оставалось только одно – насладиться этой ночью. Подхватив девушку под колени, он обнял узкие плечики и понес гостью к постели. Цыганка была почти невесомой. Он положил красавицу на белые простыни, она легко вздохнула, но глаз не открыла.

«Вот как, значит – она хочет игры, – догадался граф, – ну, что же, желание женщины – закон».

Присев на кровать рядом с девушкой, он быстро разделся и лег рядом. Цыганка не реагировала, тогда он наклонился над ней и начал расшнуровывать черный атласный корсаж. Потом последовал черед широкой шелковой юбки и белой блузки. Девушка ровно дышала, притворяясь спящей. Оставив на ней только белые шелковые чулки с розовыми подвязками, граф приподнялся на локте, разглядывая свою странную партнершу.

Он ошибся, дав девушке шестнадцать лет – ей было, по крайней мере, на год больше. Об этом опытному взгляду сказали маленькая упругая грудь и красивый изгиб бедер. Стройные ноги незнакомки с тонкими лодыжками и круглыми коленями были безупречной формы, но сейчас все мысли графа занимал треугольник золотистых волос внизу плоского белого живота.

Граф выпил немало шампанского на балу и потом, в импровизированном буфете ночного сада, а сидя здесь, добавил к выпитому еще приличную порцию бренди. Последние остатки его самоконтроля улетучились в спиртных парах, и он, нежно лаская белое тело красавицы кончиками пальцев, припал поцелуем к ее нежному рту. Губы девушки пахли бренди. Такой контраст невинности и порочности показался молодому человеку необыкновенно возбуждающим, и он усилил натиск. Его губы начали ласкать розовые соски, а пальцы скользнули между ног, поглаживая нежные складки. Красавица тихо застонала и выгнулась, раскрываясь навстречу его ласковым пальцам.

– Открой глаза, милая, – попросил Михаил, – дай мне увидеть, какого они цвета.

Пушистые ресницы послушно поднялись, и на графа, уже подернутые дымкой страсти, уставились огромные глаза цвета того бренди, вкус которого он только что уловил на губах красавицы. Эти глаза показались Михаилу такими экзотически прекрасными, что он окончательно потерял контроль над собой. Шепча ласковые слова, он вновь припал к горячим, уже припухшим от его поцелуя губам, упиваясь их нежным вкусом, раскрывая, поглаживая своим языком, потом начал покрывать легкими поцелуями белую шею и грудь, а его пальцы ласкали влажное лоно красавицы, безошибочно найдя самую чувствительную точку. Проложив дорожку из страстных поцелуев от груди к животу партнерши, он обеими руками широко развел ее бедра и нежно лизнул языком сочащуюся жемчужным соком раковину.

Тонкий инстинкт опытного любовника оценил и нервную дрожь, сотрясающую тело девушки, и страстную готовность, с какой она открывалась навстречу его ласкам, он же подсказал, что еще мгновение – и его партнерша взлетит на вершину наслаждения. Граф лег с ней рядом, поймал ее трепещущие губы своим ртом и, приподняв бедра девушки, сильным толчком вошел в ее влажное лоно. Красавица гортанно застонала и прижалась к нему, раскрываясь навстречу его движениям. Горячая реакция партнерши так зажгла Михаила, что он с восторгом погрузился в трепещущее тело, и уже не в силах сдерживаться, начал стремительно вонзаться в него, пока не догнал девушку, взлетев за ней на вершину наслаждения. Застонав, молодой человек рухнул на хрупкую фигурку, прижав ее своим телом к подушкам.

Придя в себя, граф увидел, что девушка провалилась в сон, глаза ее были закрыты, и она ровно дышала. Повернувшись на бок, он прижал красавицу к себе и вдохнул нежный запах ее серебристых волос, а потом поцеловал теплое плечо с маленьким родимым пятном в форме бабочки. Страстная незнакомка с экзотическими янтарными глазами оказалась подарком судьбы. Михаил поцеловал нежный приоткрытый рот, но девушка не ответила ему. Решив дать партнерше немного отдохнуть, он тоже закрыл глаза и через мгновение заснул.

Когда дыхание графа стало глубоким и ровным, а руки, обнимающие девушку, отяжелели, Лиза приоткрыла глаза и попыталась тихо выскользнуть из кольца рук своего молодого любовника. Когда ей это удалось, она осторожно поднялась. Между ног саднило, и она увидела следы крови на внутренней стороне бедер, но, превозмогая неприятные ощущения, княжна осторожно наклонилась и собрала с пола свою разбросанную одежду. Натянув кофту и юбку, корсет она сунула за пояс. Не устояв перед желанием в последний раз взглянуть на своего прекрасного графа, девушка подошла к постели. Свечи догорели, но в слабом отблеске горящего камина она ясно видела широкие плечи и прекрасное нагое тело, лежащее на боку. Блестящие каштановые волосы молодого человека разметались по подушке. Он был так хорош, что Лиза подавила в себе желание снова лечь рядом и оказаться в кольце теплых нежных рук любовника. Она отвернулась от кровати и тут увидела на маленьком столике, стоящем у изголовья, стопку золотых монет. Вспомнив, что она изображает девушку из низов, княжна взяла верхнюю монету и, тихо приоткрыв дверь, выскользнула из спальни графа.

Ей повезло: пока она шла по коридору, Лиза никого не встретила. Все гости уже угомонились, а слуги еще не встали. Она прошмыгнула в дверь своей комнаты и перевела дух. Фаина спала на третьем этаже, поэтому никто не видел позднего возвращения княжны в свою спальню. Оставалось уничтожить следы преступления. Лиза быстро вымылась водой из кувшина на умывальнике, бросила на кресло костюм цыганки и надела ночную рубашку, оставленную Фаиной на кровати.

Скользнув под одеяло, она поблагодарила судьбу за то, что ее первый мужчина оказался таким красивым и таким нежным. То необыкновенное наслаждение, которое, разрастаясь внутри нее от ласк графа, наконец рассыпалось множеством сияющих звезд и унесло Лизу на небеса, было таким ярким и так захватило все ее тело, что девушка даже не почувствовала боли. Эта боль, которая, по словам Долли, бывает в первый раз, когда мужчина берет девственность женщины, должна была подтвердить, что она выполнила свой план, но увлеченная новым восхитительным ощущением, княжна пропустила самый важный момент. Оставалось надеяться на то, что следы крови на бедрах тоже могут служить нужным доказательством. Лиза снова представила красивое лицо своего любовника, когда он увидел ее глаза, счастливо вздохнула и начала вспоминать волшебную ночь, переживая заново все упоительные моменты.

«Хорошо, что я догадалась выпить бренди, которое сморило меня, – обрадованно подумала княжна. – Мне не пришлось самой начинать объяснение с графом, ведь я проснулась, когда он уже взял меня на руки».

Она вновь вспомнила то изумительное ощущение, когда сильные мужские руки подхватили ее под колени и за плечи, а ее голова легла на твердое широкое плечо.

«Как это, оказывается, прекрасно, когда красавец-мужчина несет тебя на руках, – призналась она самой себе, – какое счастье, что это у меня было».

Тревожная мысль о том, что она теперь не может считаться «достойной» невестой, а значит, никогда не выйдет замуж, пришла в ее голову, но Лиза запретила себе думать о том, что будет потом.

«Сегодня я не буду думать ни о чем, кроме того, что у меня было с моим графом, – решила она. – Пусть я даже не знаю его имени, но сегодня ночью этот красавец принадлежал мне, и теперь в моем сердце так будет всегда».

Княжне снова вспомнилось ощущения прохлады на коже, когда граф снял с нее всю одежду, кроме белых шелковых чулок. Она не открывала глаз, притворяясь спящей, но кожей чувствовала те места, где останавливался горящий взгляд синих глаз партнера.

«Господи, какое блаженство, когда мужчина любуется твоим телом, – подумала княжна. – Хотя, когда он целует и ласкает это тело, все еще лучше».

Вспомнив, как любовник гладил, а потом целовал ее в самом сокровенном месте, Лиза покраснела, и теплая волна вновь пробежала по ее телу.

«Боже мой, неужели я снова хочу этого? – испуганно подумала княжна, – нужно постараться успокоиться, ведь это был первый и последний раз».

Лиза заворочалась в постели, пытаясь изгнать волнующие воспоминания и успокоиться, но у нее это не получалось. Эротичные картины сегодняшней ночи все время всплывали в ее возбужденном мозгу, наконец, она сдалась и перестала бороться, отдавшись сладостным воспоминаниям. Теплая дрожь возбуждения все чаще пробегала по ее телу, и Лиза поняла, что сегодня ночью она открыла «шкатулку Пандоры» и забыть то, что она узнала о сладких взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, она уже не сможет никогда. Не заметив как, она все же успокоилась, и сон унес княжну в страну грез, где синеглазый красавец страстно ласкал ее, ведя к божественно прекрасному наслаждению.

Михаил проснулся от стука в дверь. Это один из русских офицеров будил всех сослуживцев, предупреждая, что через час они выезжают. Не открывая глаз, молодой человек протянул руку, пытаясь обнять теплое женское тело, но рука нашла только холодную пустоту. Ночная красавица исчезла. Михаил сел на кровати и осмотрелся, все было так же, как тогда, когда он в последний раз взглянул на спящую девушку: сброшенное одеяло лежало на полу, на столике возле кровати стояла стопка гиней, его мундир вместе с сапогами лежал на коврике около камина. Не было только белокурой любительницы бренди и ее одежды, которую он вчера оставил рядом со своей.

«Как же она могла уйти не попрощавшись, даже не сказав, как ее зовут? – с досадой подумал граф. – Что, ей было плохо со мной?»

Но он чувствовал, что дело совсем не в этом, сомнения в том, что его партнерша ночью плавилась от от страсти в его объятиях, у графа не было. Уж в том, как удовлетворить женщину, он прекрасно разбирался. В этой странной истории что-то не складывалось. Женщина, которая собиралась весело провести ночь с богатым русским, не взяла денег, приготовленных явно для нее. Молодой человек раздраженно сгреб столбик монет. Разрубленной гинеи в стопке не было. Девушка забрала ее с собой.

«Зачем? – удивился он, – или она не знает, сколько стоят ее услуги?»

Девушка была либо наивна, оценив ночь с ним в одну гинею, либо взяла деньги для отвода глаз, или на память, ведь разрубленная саблей монета была единственной в своем роде. Граф быстро встал. Измятая простыня на кровати выглядела непривычно, что-то было не так. Вдруг холодный пот выступил на лбу Михаила. Там, где вчера лежала его прекрасная незнакомка, бесформенной кляксой расплылось уже потемневшее пятно крови.

– Боже мой, – в ужасе воскликнул граф, хватаясь за голову, – я обесчестил девушку!

Разрозненные кусочки мозаики легли на свои места, и молодой человек с ужасом увидел неприглядную картину, которую он мог рассмотреть еще вчера, если бы не налегал так сильно на спиртное. Девушка была слишком молода и красива, чтобы продавать свои услуги. Она встретилась ему в поместье, принадлежащем одному из знатнейших людей Англии, и могла быть только гостьей. В отчаянии он сел на кровать, не зная, как исправить содеянное. Под бедром он почувствовал твердый предмет.

«Гинея! – подумал граф, – значит, она не взяла и ее».

Он снова поднялся и посмотрел на постель. На простыне лежала сережка. Огромная грушевидная жемчужина, подвешенная к круглой розетке из маленьких бриллиантов, тихо покачивалась в его пальцах. Это было последним аргументом. Украшение было слишком дорогим, чтобы принадлежать молодой актрисе, девушка явно принадлежала к родственникам или гостям герцога Гленорга.

– Нужно немедленно разыскать ее, – ужаснулся Михаил. – Боже, что я натворил!

Он начал быстро собираться. Кое-как умывшись и побрившись, молодой человек надел свежую рубашку, натянул мундир. Вопреки опасениям, он выглядел довольно прилично – лицо не было помятым, а одежда производила впечатление свежей. Только сапоги запылились от прогулки в саду. Михаил посмотрел по сторонам, пытаясь найти тряпку, чтобы вытереть черную блестящую кожу, но ничего подходящего на глаза не попалось. Пестрый лоскут, замеченный боковым зрением, привлек его внимание. На подоконнике змеей свернулась кашемировая индийская шаль, а рядом с ней лежали бубен и алая полумаска.

«Такая шаль стоит целое состояние, – определил граф, – кашемир тонкий, краски яркие – не менее двухсот фунтов».

Он не мог ошибиться, поскольку неделю назад, прощаясь, подарил похожую шаль своей английской актрисе, оставив в магазине на Бонд-стрит двести пятьдесят гиней. Что же теперь ему делать? Девушка бросила свои вещи в комнате одинокого мужчины, если их найдут слуги, начнутся пересуды. Следовало немедленно уничтожить все следы. Он не мог унести простыню, но нужно было как-то изменить впечатление о том, что здесь случилось. Граф стянул простыню с кровати, так, чтобы пятно оказалось на полу, и вылил на него изрядную порцию бренди, а сам бокал положил сверху. Завернув бубен и полумаску в шаль, он затолкал сверток в свой саквояж, а сережку положил во внутренний карман мундира.

«Пусть лучше считают меня свиньей, чем насильником, – решил Михаил, – англичане решат, что от русского ничего другого ждать не приходится, и, уверенные в своей правоте, быстро забудут об этом инциденте».

В последний раз оглядев комнату, молодой человек убедился, что о его ночной гостье больше ничто не напоминает, и, успокоенный, вышел. Русские офицеры, уезжающие вместе с ним, завтракали, хозяева и все слуги были заняты в столовой, поэтому в вестибюле никого не было. Быстро засунув сверток с вещами незнакомки за занавеску одного из двух высоких окон, обрамляющих входную дверь, Михаил присоединился к своим товарищам в столовой. Есть он сейчас не мог, поэтому попросил слугу налить ему чашку кофе. Он сел за стол рядом с товарищами и начал искать повод для разговора с хозяйкой. Но повод так и не нашелся. Подали экипажи. Целуя на прощание руку молодой герцогини, Михаил все-таки набрался смелости и тихо спросил по-русски:

– Ваша светлость, вы не знаете, кто та девушка, что вчера на балу была одета цыганкой?

Легкая тень мелькнула на лице хозяйки, но она так быстро взяла себя в руки, что если бы для Михаила это не было так важно, он бы не заметил этой тени. И чутье подсказало ему, что Долли знает ту, о ком он ее спросил. Однако герцогиня пожала плечами и сообщила, что поскольку в доме было более шестисот гостей, а английских аристократов она пока не знает, то и помочь графу Печерскому не может. И хотя молодой человек возразил, что, по его мнению, английский язык не был для девушки родным, герцогиня с холодной любезностью повторила, что ничем помочь ему не может.

Михаил сел в экипаж, где его уже ждали двое товарищей, лошади тронули, и за окошком поплыл величественный фасад английского сельского дворца.

«Боже, дай мне шанс разгадать эту загадку, – мысленно попросил граф, глядя на удаляющийся дворец, – пожалуйста, пошли мне еще встречу с этой экзотически прекрасной девушкой, которая сегодня ночью подарила мне свою невинность».

Глава 3

Утром Лиза решила сказаться больной и не вставать с постели, пока все гости не покинут имение. Сама она вместе с Дашей Морозовой по приглашению герцога должна была остаться в Гленорг-Холле еще на две недели. Но даже не боязнь встретиться со своим тайным любовником удержала ее сегодня в постели, просто девушке хотелось побыть одной, насладиться сладкими воспоминаниями, еще раз перебрать в памяти волнующие картины. Ее тело пело, каждая клеточка была полна нежной истомой, и теплые волны возбуждения накатывали на нее при воспоминаниях о ласках графа. Лиза была так благодарна ему за нежность и страсть, что уже не знала, что чувствует сама к этому красавцу. Восхищение? Ответную нежность? Или что-то другое? Печерский был так обаятелен и так красив, к тому же он был добр и не отдал пока сердце другой женщине, ведь именно это она почувствовала, когда, гадая, взяла руку графа. По крайней мере, сейчас Печерский был одинок.

Воображение снова начало рисовать княжне яркие синие глаза и белозубую улыбку молодого человека, и сердце подсказало девушке, что оно уже не свободно. С сегодняшней ночи в нем безраздельно воцарился прекрасный граф.

В дверь постучали, и с подносом в руках появилась Фаина.

– Все, барышня, тетушку вашу и княгиню я предупредила, а герцогиня с мужем провожают гостей, я потом ей скажу, что вы приболели. Наверное, в саду простудились, когда фейерверк смотрели.

Горничная поставила на столик около кровати поднос с чайным сервизом и тарелкой, где лежали две теплые булочки, и подала Лизе салфетку.

– Хоть чаю попейте, вашему горлу легче станет, – предложила она и помогла княжне поудобнее сесть перед накрытым столом.

Лиза взяла чашку, а Фаина отошла к креслу, где пестрой горкой лежал маскарадный костюм хозяйки, и аккуратно собрала вещи. Из-под алой шелковой юбки выкатилась монета и заскользила по ковру. Горничная наклонилась и, подняв золотой кружок, с изумлением спросила:

– Кто же это золотую монету так испортил? Почти напополам разрубили.

– Давай ее мне, это я для ювелира взяла, кулон сделать, – быстро нашлась Лиза и протянула руку.

Фаина подошла, вложила монету в руку хозяйки и, посмотрев на нее, вдруг изменилась в лице и испуганно воскликнула:

– Ой, барышня, да ведь на вас только одна сережка! Неужто подарок герцогини потеряли?

Лиза судорожно схватилась за уши и поняла, что горничная права: в правой мочке серьги не было.

– Да нет, я ее еще вечером сняла, это вторую я от усталости снять забыла, – солгала княжна, сама себе удивляясь, насколько быстро она научилась врать, не краснея. Она отцепила сережку и быстро сунула украшение в ящик прикроватного столика.

Фаина успокоилась и ушла в гардеробную вешать костюм. Лиза отпила дымящийся крепкий чай и откусила намазанную маслом булочку. Она мгновенно почувствовала зверский аппетит.

«Неужели так всегда бывает? – подумала княжна, – у меня никогда не было такого голода по утрам».

Решив ограничиться одной булочкой и чаем, чтобы не вызвать подозрений, девушка поела и снова легла в постель. К ней зашли попрощаться тетушка и Катя, потом заглянул Алексей, а последними пришли Луиза де Гримон и Генриетта. Все желали ей скорейшего выздоровления, и настроение княжны с каждым пожеланием становилось все хуже, ведь ей было стыдно обманывать родных. Оставшись одна, она постепенно успокоилась и закрыла глаза. Сладкая истома принесла тихую радость и навеяла неосуществимые мечты. Девушке казалось, что они с графом обязательно будут снова вместе. Королевство грез распахнуло свои волшебные врата, и Лиза, уснув, перенеслась туда, где исполняются все мечты. Она снова целовалась со своим синеглазым любовником, и он дарил ей неимоверно прекрасные запретные наслаждения.

Резкий стук в дверь грубо вырвал ее из сладкого забытья. Колотили так, как будто случилось что-то ужасное. Она робко пригласила посетителя войти, и в комнату влетел герцог Гленорг с какой-то бумагой в руке.

– Лиза, пожалуйста, прочитайте мне письмо, – попросил он, протянув княжне листок.

Девушка даже не успела ничего прочитать, а только коснулась бумаги – и сразу поняла все. Жестокая радость садиста, дорвавшегося, наконец, до власти над своими жертвами, и черная волна страха Даши Морозовой, как колпаком, накрыли ее. Но герцог ждал, и девушка, собрав все свое мужество, прочитала письмо и сказала зятю:

– Это – Островский. Он захватил Дашу и ждет Долли с выкупом в домике на озере.

Свой вопрос о том, знает ли он, где это место, княжна задала уже в спину герцога. Храбрость, мужество и сила, которые она чувствовала в зяте, дали ей твердую уверенность, что с сестрой и подругой все будет хорошо. Лиза поднялась и, позвав Фаину, начала одеваться. Она думала, что герцог справится с негодяем Островским, но девушкам может понадобиться ее помощь. По крайней мере, Даша Морозова уже сейчас в ней нуждалась.

Почти час провела Лиза, мечась, как тигрица в клетке, по коридору около комнат сестры и Даши. Внезапно странная мысль заставила ее остановиться. Она вспомнила, что взяла бумагу и, не читая, сразу почувствовала, что произошло и от кого письмо. Она видела Дашу, стоящую на коленях около мучителя, но так же твердо знала, что все кончится хорошо. Значит, ее дар ясновидения никуда не ушел, но в критической ситуации страшного несчастья, случившегося с Долли и Дашей Морозовой, к ней не пришли ни мама, ни бабушка. Значит, то, чего она добивалась, отдавшись Печерскому, произошло. Конечно, мама и бабушка здесь, только она их не видит.

– Пожалуйста, простите меня за то, что я сделала, – прошептала она, обращаясь к родным теням, которых больше не могла видеть. – Я не могла больше это выносить, ведь приходили незнакомые люди и мучили меня. Я решила, что государыня-императрица будет последней, кого я увижу.

Она прижалась лбом к стеклу окна, у которого остановилась, и почувствовала легкое дуновение ветерка, пробежавшего по волосам. Как будто нежная рука погладила ее кудри.

– Спасибо, – просто сказала Лиза, и из ее глаз брызнули слезы.

Княжна не знала, кто погладил ее по голове, мама или бабушка, но верила, что получила поддержку от обеих. Теперь она могла жить прежней жизнью, к которой уже как-то приспособилась. То, что она слышала мысли людей в минуты их сильного волнения и видела их будущее, уже не пугало девушку, а даже радовало, ведь она могла помогать родным, предупреждая об опасности. Если бы она сегодня утром не поленилась встать, а встретилась бы с Дашей и с сестрой, она сразу бы почувствовала опасность. Мысленно ругая себя за эгоизм, Лиза вновь забегала по коридору, и тут услышала шаги сестры на лестнице. Он бросилась навстречу Долли.

Молодая герцогиня, в грязном мужском костюме, с растрепанными волосами, поднималась по лестнице, бережно поддерживая смертельно бледную Дашу Морозову, судорожно сжимавшую на груди сюртук герцога Гленорга. Радуясь и ужасаясь одновременно, Лиза схватила сначала руку сестры, потом руку Даши и мгновенно поняла, что она была права – зять освободил девушек и убил Островского. Долли не пострадала, а Дашу чуть было не изнасиловал бандит-англичанин, помогавший Лаврентию. Но герцог успел застрелить преступника до того, как тот смог причинить зло Даше. Сообщив Долли, что она уже все знает и сестре нет нужды бередить душу, рассказывая о кошмарных событиях, Лиза села на стул около кровати Даши, собираясь подежурить около мгновенно провалившейся в сон девушки, когда вопрос Долли неожиданно уколол ее в самое сердце:

– Лиза, что такое ты сказала графу Печерскому, что он спрашивал о тебе? – тревожно спросила сестра.

Это был удар. Неужели любовник раскрыл ее имя? Слезы навернулись на глаза девушки, но, взяв себя в руки, Лиза осторожно спросила Долли, что же хотел знать граф Печерский, и успокоилась, только узнав, что граф искал утром цыганку, а молодая хозяйка дома притворилась, что ничего о ней не знает. С облегчением княжна вспомнила свои слова, сказанные графу в бальном зале, и передала их сестре:

– Я сказала то, что мне поведала его рука: он полюбит женщину, которую потеряет и долго будет искать, пока не найдет в храме.

Княжна опять увидела сомнение в глазах Долли, в очередной раз сестра засомневалась в ее даре, и тогда Лиза сказала то, что открылось ей в день приезда в Гленорг-Холл:

– Я понимала графа, видела его будущее так же, как, коснувшись руки Чарльза, почувствовала, что твой муж тебя мучительно любит, – и, отметая возражения сестры, добавила: – Попробуй, поговори с ним, и ты поймешь, что я права.

Отправив Долли объясняться с герцогом, Лиза замерла у постели измученной Даши. Она взяла руку девушки и мгновенно проникла в ее сон. Та как будто вырвалась из тесной запертой клетки и стояла на высокой горе, у подножия которой лежал весь мир, она надеялась на счастье и верила в него. Но ведь девушка спала, значит не испытывала сильных волнений, и раньше Лиза ничего бы не почувствовала. Она впервые перенеслась в сон другого человека. Значит, ее дар, потеряв одну из своих граней, усилился в другой. Княжна пока не знала, как к этому отнестись, но решила, что время само все расставит по своим местам, а потом будет видно.

Все долгие часы, проведенные в спальне подруги, Лиза непрерывно думала о графе Печерском. Она не подозревала, что опаленное первой любовью девичье сердце играет с ней злую шутку, наделяя ее избранника теми чертами, которые княжна сама хотела бы видеть в любимом человеке. Ничего не зная о своем любовнике, она радостно размышляла, строя предположения о его характере и человеческих качествах. В чем-то ей хватило намеков из того, что она почувствовала, держа руку молодого человека, остальное дорисовало за нее воображение. Через несколько часов она была уже уверена в том, что прекрасно знает этого замечательного, доброго, умного и благородного человека, и что только такой прекрасный рыцарь, как граф, достоин ее любви.

Княжна теперь не только вспоминала сладостные моменты сегодняшней ночи, она уже с робкой надеждой смотрела вперед. Ведь гадая графу на балу, девушка видела маленький храм и женщину в нем, но та стояла к ней спиной, и Лиза не видела ее лица. А вдруг эта женщина – она сама? Ведь Печерский уехал, так и не найдя свою цыганку, значит, он ее потерял, теперь, если Лиза сама не организует их встречу, граф никак не сможет ее найти. Значит, судьба дает ей шанс. Только нужно стать достойной этого прекрасного человека, чтобы он смог забыть о ее возмутительном поступке и тоже полюбить ее, хотя бы немного.

Несколько дней спустя Лиза окончательно убедилась, что она добилась своего: духи больше не приходили к ней. Девушка спокойно спала по ночам, к ней стали возвращаться силы, а тот аппетит, который у нее проснулся после памятной ночи с графом, княжне даже приходилось скрывать, чтобы никто из родных и слуг не обратил на него внимание. Вместе с силами на ее щеки возвратился яркий румянец, а в душе ее проснулось веселье. Все радовало девушку: общество родных и друзей, дружба с братом герцога Джоном, незаметно зародившаяся и становившаяся все прочнее, прогулки верхом по безбрежным просторам огромного имения зятя. Лиза купалась в счастье и надеялась, что так теперь будет всегда.

Этого радужного настроения не испортил даже допрос, устроенный ей сестрой. Долли, заметившая перемены в самочувствии и настроении Лизы, улучив момент, когда они остались наедине, осторожно спросила сестру:

– Лиза, тебе стало лучше?

Счастливая Лиза с удовольствием сообщила, что у нее теперь все хорошо и духи больше не приходят к ней. Но практичную Долли было слишком трудно сбить с толку даже в таких мистических вопросах, как этот, поэтому она хладнокровно продолжила свое наступление и уточнила:

– Твой дар покинул тебя? – и, прочитав ответ на покрасневшем лице сестры, испуганно пролепетала: – И как же это получилось?

Лиза чувствовала, что сейчас пока еще рано все рассказывать, сестра испугается за ее судьбу и, возможно, даже поделится своими сомнениями с мужем. Княжна была еще не готова открыть свое сердце, поэтому, честно подтвердив догадку Долли, попросила не спрашивать ее ни о чем. Она подняла глаза на сестру и вдруг поняла, что читает мысли Долли, даже не касаясь ее руки.

Взволнованная герцогиня не знала, как ей поступить. Она боялась, что первый опыт отношений с мужчиной, полученный Лизой, мог оказаться неудачным и вызвать отвращение, пугала ее и возможная беременность сестры. Мысли метались в голове молодой женщины, и она растерялась. Наконец, княжна почувствовала, как любовь и забота перевесили все сомнения сестры, и та решила аккуратно поговорить с Лизой, предупредив о возможных последствиях. Пока герцогиня подбирала слова, Лиза обняла ее и успокоила, сказав, что у нее все было прекрасно, и вообще – она положилась на волю Божью и просит Долли сделать то же самое.

С тех пор молодая герцогиня больше не вмешивалась в дела сестры, а Лиза с радостью ощущала, что она обрела силу и свободу, как будто у нее за спиной выросли крылья. Жизнь была прекрасна и обещала впереди только хорошее.

Две восхитительные недели в Гленорг-Холле закончились. Общество ждало от молодых супругов, что они вернутся к светской жизни, и Лондон, наконец, увидит новую герцогиню. Лиза и Даша уезжали вместе с молодоженами. Лизе было жаль покидать прекрасное поместье, где она встретила свою первую любовь, а то, что она влюблена в Печерского, ясно понимала не только она сама, но и Долли, которая несколько раз вскользь заводила разговор о молодом графе. Лиза старалась не сказать ничего лишнего, насколько это было в ее силах, но зато, наконец, узнала, что предмет ее обожания зовут Михаилом.

Лондон встретил вернувшуюся компанию мелким осенним дождем. И хотя октябрь только наступил, уже задувал холодный ветер, и даже не верилось, что еще неделю назад где-то светило солнце и можно было купаться в теплой воде озера. Хотя деревья были еще зелеными, а в садах на Аппер-Брук-стрит цвели розы, осень уже вступила в свои права, отменяя прогулки и заставляя хозяев подбрасывать уголь в черные жерла каминов.

Лиза с Дашей Морозовой вернулись в дом Черкасских, а Долли поселилась с мужем во дворце Гленоргов. Но теперь калитку в садовой стене не закрывали, и обе усадьбы объединились. Это устраивало обе семьи, давая одновременно и необходимое уединение, и не ограничивая общение. Князь Алексей и Катя уехали на конгресс в Вену вместе с императором Александром, оставив сына на попечение тетушки Апраксиной. Луиза де Гримон с Генриеттой должны были через месяц присоединиться к Черкасским в Вене, а оттуда выехать в Париж. Поэтому Лиза и Даша оставались вместе с тетушкой в доме Черкасских на неопределенный срок. Но княжну это устраивало, ведь она была рядом с любимой сестрой.

Долли начала выезжать и пользовалась грандиозным успехом. Герцог с гордостью везде появлялся со своей красавицей-женой, не замечая, что молодая герцогиня, привыкшая к вольной сельской жизни среди бескрайних полей России, тяготится светскими обязанностями, а та не решалась сказать о своих проблемах мужу. Лиза и Генриетта, недавно получившая от нового короля Франции подтверждение права ношения ею наследственного титула герцогини де Гримон, в силу возраста еще не выезжали, но уже могли появляться в театре. И когда герцог, ужинавший вместе с женой в доме Черкасских, пригласил девушек в Ковент-Гарден на премьеру оперы нового итальянского композитора Россини «Танкред», обрадовались не только приглашенные, но и Долли, чувствующая себя в высшем свете Лондона одинокой. Луиза сшила дебютанткам новые белые платья из легкого газа на атласных чехлах, с вышитой по подолу каймой из розовых бутонов. На платье Лизы бутоны были нежно-желтыми, а на платье Генриетты – розовыми. И обе девушки выглядели в своих нарядах совершенно очаровательными.

Наконец, долгожданный вечер наступил. Девушки в новых платьях, прикрыв плечи большими кашемировыми шалями, уселись в экипаж, где их ждали герцог с Долли, и отправились в Ковент-Гарден. Для Лизы это было первое посещение театра, поэтому Генриетта, уже бывавшая в опере вместе с Катей, накануне во всех подробностях рассказала, что их ждет. Саму Генриетту уже не интересовали ни публика, ни то, насколько хорошо она выглядит сама, девушка мечтала только об одном: услышать знаменитую Джудитту Молибрани, приехавшую из Парижа, чтобы петь премьеру в Лондоне. Но для Лизы сейчас были важны все впечатления, и она наслаждалась своим первым настоящим выходом в свет.

Перед блистающим огнями театром выстроилась вереница экипажей, медленно продвигающихся к подъезду. Наконец, после титанических усилий кучера и лакея герцога, их карета остановилась у широких мраморных ступеней под греческим портиком с четырьмя колоннами. Лакей отворил дверцу, и герцог, выйдя первым, помог спуститься жене, а потом девушкам. Навстречу им по ступенькам сбежал лорд Джон, который, несмотря на требования старшего брата, отказывался появляться в свете, но зато целыми днями пропадал в театре, и за последний месяц стал за кулисами своим человеком.

– Ну, наконец-то, скоро начнется увертюра, а вас все нет, – обижено попенял он герцогу.

Предложив руки Лизе и Генриетте, он стремительно повел их в фойе театра, и Гленоргу пришлось догонять брата, крепко прихватив за руку спешащую Долли.

– Простим Джону его нелюбезность, – весело шепнул он на ухо жене, помогая той подняться по лестнице, – когда дело доходит до оперы он – становится совершенно невменяемым.

Лорд Джон провел девушек в ложу, выкупленную герцогом на весь сезон, усадил на стулья, стоящие перед красным бархатным барьером, и с жаром начал рассказывать либретто оперы «Танкред», которую им предстояло слушать. А герцог задержал жену у входа в ложу и попросил:

– Постой со мной, дорогая, еще одного разговора про оперу я сегодня не выдержу, с меня хватит утренних баталий с Джоном. Позволь мне покурить в твоем присутствии, а я лишний раз полюбуюсь твоей красотой, ведь так приятно быть мужем самой красивой женщины Лондона, как тебя теперь называют в свете.

Долли, сегодня впервые надевшая изумрудно-зеленое платье, оттенок которого Луиза точно подобрала под цвет глаз молодой герцогини, расцвела нежной улыбкой, а глаза ее засияли, соперничая блеском с крупными изумрудами в серьгах.

– Ты не объективен, любовь надевает розовые очки, и ты видишь только то, что хочешь видеть. Просто я почему-то вошла в моду, вот и все. Вон, Лиза подрастает, через год-другой она затмит меня красотой, что ты тогда скажешь?

– Я всегда буду говорить то же самое, что сегодня, – улыбнулся ее муж и, обняв за талию, прижал Долли к себе, – даже через пятьдесят лет, я уверен, ты все так же будешь самой красивой женщиной Лондона.

Заметив любопытные взгляды мужчин из публики, гуляющей по фойе, молодая герцогиня слегка смутилась и отодвинулась от мужа. Почувствовав, что сейчас самое время задать вопрос, о котором попросил ее Джон перед отъездом в театр, она ласково погладила руку герцога и спросила:

– Чарльз, объясни, пожалуйста, почему ты не разрешаешь Джону дебютировать в театре? Ведь ему предлагают сразу все ведущие партии, если он только согласится петь. Нельзя зарывать такой талант в землю.

– Джон предназначен для другого – через полгода ему исполнится двадцать один год и он получит свою часть наследства матери, а я добавлю к этому три имения из моей части этого наследства. Я бы отдал ему имения Гленоргов, не входящие в майорат, но они пока находятся в фонде, к которому я не имею доступа. Ты знаешь условия завещания отца, но я считаю, что Джон не должен от этого пострадать. Пусть он пока посещает театр как зритель, а получив поместья, которыми нужно постоянно заниматься, сам решит, что для него важнее: успех на сцене или жизнь, которую он должен вести в силу того, в какой семье родился. Ведь как только он станет петь в театре, высший свет отвергнет его – здесь не принято работать, а те, кто сам зарабатывает свои деньги, грамотно вкладывая доходы, скрывают свою работу. Я, твой брат, мои друзья, покупающие банки и предприятия, мы все делаем вид, что этой нашей работы не существует. Джон еще очень молод, у него нет закалки против жестокости нашего общества, поэтому я, как опекун, пока забочусь о его интересах, не давая ему испортить имидж. Когда он станет сам за себя отвечать, тогда и примет решение, надеюсь, уже осознанное.

Герцог замолчал и затянулся сигарой. Долли задумалась, она очень хотела помочь Джону, бредящему театром, но в позиции Чарльза молодая женщина тоже увидела логику и справедливость. Она посмотрела в смуглое красивое лицо своего любимого мужа и приняла его позицию:

– Наверное, ты прав, что даешь Джону возможность принять решение осознанно, но пусть он хотя бы попробует выступать под чужим именем, так, чтобы об этом никто не знал. Пусть поет как мистер Найт.

– Джон слишком красив, его внешность невозможно забыть, тайна будет сразу же раскрыта, – возразил герцог.

– А для чего же грим и парики? – парировала Долли. – Давай, сделаем так: мы загримируем Джона, и если ты его не узнаешь, то разрешишь ему дебютировать в театре.

Она улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой и, подняв голову к лицу мужа, выдохнула в его губы:

– Пожалуйста!

В глазах герцога зажглись огоньки страсти, он притянул жену к себе и, целуя ее ушко, прошептал в маленькую розовую раковину:

– Ты специально это со мной делаешь. Теперь я не смогу слушать эту проклятую оперу, а буду думать только о том, как я хочу тебя.

– Я не услышала ответа, – парировала Долли, довольно улыбаясь.

– Хорошо! Ты, как всегда, победила, – вздохнул герцог, – но начинается увертюра, пойдем слушать, иначе Джон запишет нас во враги оперы, и тогда жизни в доме совсем не будет.

Герцог ошибся – Джону было уже не до них, он наслаждался звуками музыки, и весь мир вокруг него перестал существовать. Молодой человек прервал на полуслове свой рассказ о либретто оперы и замер, ловя первые звуки оркестра. Около него так же замерла Генриетта. Лиза во все глаза смотрела на друзей. Она никогда не видела их такими странными. Сзади отворилась дверь, и в ложу вошли Долли и герцог. Лиза улыбнулась родным и чуть заметно кивнула Долли, показывая на замерших у барьера ложи друзей.

– Я этого не понимаю, дорогая, – тихо шепнула ей на ухо сестра, – наверное, это – бремя таланта.

Увертюра набирала мощь, выходя на уровень сильного напряжения и, достигнув наивысшего накала, закончилась. В зале наступила тишина, потом темно-красный бархатный занавес побежал в стороны, открывая сцену, и Лиза увидела декорации, изображающие древний город. Джон рассказал им содержание оперы, поэтому она понимала, о чем поют певцы. Сначала ей казалось странным, что главную мужскую партию поет женщина, но как только зазвучал сильный бархатный голос певицы с переливами низких страстных нот и серебристыми руладами в верхних октавах, девушка попала под его обаяние и полностью отдалась музыке, находясь под властью волшебного впечатления. Певица была настолько точна в своей игре, что Лиза забыла о том, что она в театре. Девушка была вместе с несчастными влюбленными в древних Сиракузах и боролась вместе с ними за свободу и любовь. И когда занавес закрылся, она даже не поняла, что действие закончилось и объявлен антракт. По лицам Джона и Генриетты княжна поняла, что они чувствуют то же самое.

– Как жаль, что опера не идет без антрактов, – сказал Джон, – но зато мы можем сходить за кулисы и познакомиться с сеньорой Молибрани. Ну что, пойдем?

– Да, пожалуйста, пойдемте, – взмолилась Генриетта.

– Вы обе можете пойти с Джоном, – предложил девушкам герцог, – если, конечно, хотите.

– Как можно не хотеть познакомиться с великой Молибрани, – пожал плечами Джон и поднялся, предложив девушкам руки.

Как только за ними закрылась дверь ложи, Гленорг увлек жену в тень бархатного занавеса и прижал к себе:

– Я никогда еще не делал этого в театре, – тихо прошептал он перед тем, как поцеловать Долли, – и не упущу возможности приобрести такой бесценный опыт.

Джон вел девушек по полутемным коридорам с ловкостью завсегдатая, и через несколько минут они остановились около двери, за которой слышались веселые голоса и смех. Молодой человек постучал, и изумительный, низкий, бархатный голос пригласил их войти. Джон открыл дверь и пропустил девушек вперед. В большой комнате с нарядной мебелью красного дерева ярко горело множество свечей. Около туалетного столика сидела женщина в театральном костюме рыцаря и широкой кистью поправляла грим на лице. Рядом с ней стояла молодая девушка, скорее всего, ровесница Лизы, и выпрямляла перо на рыцарском шлеме, который держала в руках. На изящном ярко-розовом платье девушки бросался в глаза крупный, с ладонь, золотой медальон с огромным аметистом в центре крышки. Цепочка, на которой висело украшение, была толщиной, по крайней мере, с мизинец Лизы, и медальон, несмотря на свою красоту и явную ценность, больше подходил зрелой даме, чем юной девушке.

Обе женщины повернулись к вошедшим, и сразу стало понятно, что они – мать и дочь. Зрелая яркая красота старшей женщины оттеняла расцветающее очарование юности девушки. Большие черные глаза и густые вьющиеся волосы цвета вороного крыла, белоснежная, без румянца кожа и ярко-красные губы обеих женщин были совершенно одинаковы, но дочь казалась нежным бутоном, мать же была распустившейся роскошной розой.

– А, Джон, заходите, и приглашайте к нам своих дам, – весело сказала певица, – мою дочь Кассандру вы уже знаете, и представьте нам этих милых девушек.

– Сеньора, позвольте вам представить моих подруг: княжну Бетси Черкасскую и герцогиню Генриетту де Гримон, – радостно сказал Джон, и Лиза заметила, что в гримерной примадонны он держится свободней и раскованней, чем дома.

– Очень рада знакомству, – любезно ответила сеньора Джудитта, поднимаясь со стула. Она пожала девушкам руки и повернулась к своей дочери, – Кассандра, познакомься с девушками, они – твои ровесницы.

Девушка в розовом платье вышла вперед и сначала пожала руку Генриетте, а потом повернулась к Лизе. Она шагнула навстречу княжне и вдруг остановилась, внимательно глядя ей в глаза. У Лизы внезапно зашумело в ушах, а по всему телу пробежали мурашки. Девушка тоже казалась ошеломленной, но, увидев вопросительный взгляд матери, шагнула вперед и протянула Лизе руку.

– Я очень рада, – сказала она по-английски с легким французским акцентом.

Но Лиза не смогла ответить. Пожав протянутую руку, она ощутила, как искры холодного огня проскакивают между соединившимися в рукопожатии пальцами. Кассандра отняла свою руку и, став так, чтобы загородить княжну от остальных, наклонилась к ней и тихо сказала:

– Нам нужно поговорить, наедине.

– Хорошо, – согласилась изумленная Лиза.

Девушка отступила от княжны и повернулась к матери. Ту уже захватила в плен Генриетта. Схватив великую певицу за руку, девушка пыталась передать словами свой восторг от пения сеньоры Джудитты.

– Я сама пою, поэтому понимаю, что ваш дар – это непревзойденная вершина, никто и никогда не будет петь так, как вы.

– Голос всегда дается от Бога, – скромно сказала примадонна и предложила: – Спойте нам что-нибудь. Что вы любите петь?

– Я пою Моцарта, особенно люблю оперу «Волшебная флейта», – растерялась Генриетта, – вы действительно хотите меня послушать?

– Конечно, тем более что вы поете в более высоком диапазоне, чем я. Я пою партии, написанные для контральто или меццо-сопрано, а у вас должен быть диапазон драматического сопрано, раз вы поете Царицу ночи. Вы играете на фортепиано?

– Да, я знаю свои партии наизусть и могу сама себе аккомпанировать, – сказала Генриетта и подошла к маленькому кабинетному фортепиано, стоящему в углу комнаты.

Она открыла крышку и пробежала руками по клавишам. Звук был верный и сильный. Девушка села на квадратный стул, обитый алым бархатом, и взяла первые аккорды. Генриетта запела, и ее голос, как всегда, взлетел и разлился по комнате, заворожив слушателей. Он чисто звенел на верхних нотах, потом спускался в переливы нежного «ангельского» диапазона, и в нем не чувствовалось ни малейшего напряжения. Наконец, Генриетта взяла последние ноты и замолчала. Примадонна вскочила с кресла, в котором, замерев, сидела, пораженная талантом девушки, и, восторженно причитая по-итальянски, кинулась к Генриетте.

– О, мое дитя, – перешла она на английский, обнимая девушку, – у вас великий талант, вы должны петь на сцене.

– К сожалению, герцогиня в таком же положении, что и я, – скептически хмыкнув, сказал Джон, – только меня опекает брат, а ее – тетя.

– Да, это – правда, – грустно подтвердила Генриетта, – мне недавно вернули наследственный титул семьи, теперь я должна восстановить свои права на имущество отца и стать обычной герцогиней, которые не поют на сцене.

– Вы даже не знаете, кто поет на сцене, – лукаво улыбнувшись, возразила Молибрани, – но в любом случае – вам, так же, как и лорду Джону, нужно учиться. Оперная постановка голоса – совершенно особенная вещь. Я уже начала давать Джону уроки, приходите вместе с ним, я буду заниматься с вами обоими.

В дверь постучали, и в нее заглянул дирижер.

– Мэм, я пошел в оркестр, ваш выход через семь минут, – серьезно сказал он, неодобрительно поглядев на посетителей, отвлекающих великую певицу пустыми разговорами.

Сеньора Джудитта кивнула дирижеру и встала. Поднялись и гости. Генриетта горячо поблагодарила великую певицу за предложение заниматься с ней. Джон уже открыл дверь, приглашая девушек на выход, когда Лиза услышала тихий шепот Кассандры:

– Приходите вместе с ними, это очень важно.

– Хорошо, – так же тихо ответила княжна и, попрощавшись с примадонной, вышла в коридор.

Они досмотрели последние действия оперы и уехали домой еще в большем восторге, чем были после первого акта. Даже герцог, чьи мысли, похоже, были далеки от любви и героической борьбы рыцаря из Сиракуз, признал, что опера прекрасна, а Джудитта Молибрани – великая певица. Вернувшись домой, Лиза долго не могла уснуть, находясь под впечатлением от увиденного в театре. Но кроме прекрасных воспоминаний о музыке и божественном голосе примадонны, ее очень беспокоили странное чувство, возникшее у нее рядом с Кассандрой Молибрани, и необычное поведение этой девушки.

Глава 4

Осень в Пересветове, большом поместье графов Печерских в Ярославской губернии, всегда казалась Саломее самым отвратительным временем года. Даже морозная зима была лучше. Графиня Печерская, уже более двадцати лет безвыездно проживавшая в этом имении, честно старалась находить красоту в местной природе, но, видимо, ее сердце навсегда осталось в Алагирском ущелье, где на берегу бурной речки Ардон стоял их дом. Буковые леса, ярко-зеленые высокогорные луга и суровые серо-желтые вершины, самые высокие из которых блестели шапками ледников, как эталон красоты всегда жили в душе женщины. Здесь же плоские русские равнины, смешанные леса, где среди темной зелени елей мелькали стволы плакучих берез, а на берегах лесных озер буйно росли заросли черемухи, казались Саломее такими же скучными, как и все живущие здесь мужчины.

Может быть, эти отлакированные иностранными гувернерами и университетским образованием аристократы и были достойными людьми, но в них не было горячей крови, отчаянной храбрости, непоколебимой уверенности в своем превосходстве – не было того, что было у простых, неграмотных мужчин ее гор – древней гордости человека, родившегося мужчиной. Для Саломеи было естественным, что на мальчика в любом доме их села с рождения смотрели как на бога, а девочку обычно не замечали. Из еды ей всегда доставалось только то, что не хотел есть ее брат, а когда случались голодные годы, то, в лучшем случае, мать тихонько отщипывала ей половину от своего куска хлеба, а отцу и брату в голову не пришло бы беспокоиться о девочке.

Отец Саломеи был самым младшим из семи сыновей князя, владевшего маленьким селом, прилепившимся над рекой на каменных террасах, созданных многими поколениями людей, боровшихся за выживание с капризной природой. Пока был жив дед, он помог всем своим сыновьям построить дома, и младшему сыну достался самый дальний участок – у реки. Отец Саломеи считал это зазорным, ведь его поселили дальше всех от «княжеского дворца», как называли большой дом из серого камня с плоской крышей, стоящий на скале над селом, но девочке река всегда нравилась. Она шумела и боролась, пробивая каменное ложе, так же, как сама Саломея, выжившая среди суровой природы и жестоких отношений людей-воинов.

Она уже не помнила, сколько ей было лет, когда в село пришла холера. Семьи умирали одна за другой. Дяди и тети Саломеи, ее двоюродные братья и сестры в течение двух недель переселились на кладбище. Уже казалось, что судьба остальных родных минует семью девочки, в которой пока никто не заболел, но отец, вернувшись с похорон одного из своих братьев, ночью начал бредить, выкрикивая по очереди имена умерших, а к вечеру присоединился к ним в небесных чертогах. Мать и брат Саломеи умерли еще через два дня, оставив девочку одну среди чужих людей. Ужасная болезнь не пощадила никого из всей большой княжеской семьи, кроме Саломеи и старшего брата ее отца, который после смерти деда возглавил род. Жена князя тоже лежала в могиле, а детей у них никогда не было, и дядя сначала взял девочку к себе, поселив ее в «княжеском дворце». Но счастье длилось недолго, не прошло и трех месяцев, как дядя женился на вдове из соседнего села, приехавшей в дом нового мужа вместе с маленьким сыном.

Новая княгиня усмотрела в Саломее угрозу. Год спустя после свадьбы, убедившись, что детей с князем у нее не получается, женщина решила сделать наследником рода своего сына, а для этого нужно было избавиться от единственной кровной родственницы мужа. Убедив князя, что если племянница выйдет замуж в какую-нибудь воинственную семью, пожелавшую претендовать на наследство рода, то может начаться междоусобица. Пустив в ход все свои чары, она уговорила сомневающегося мужа отправить девочку в Россию. Несколько осетинских купцов, живущих в обеих столицах империи, были дальней родней их семьи и должны были приютить сироту.

Няня Заира, единственный человек на свете, относившийся к Саломее с теплотой и участием, собрала девочку в дорогу и повезла ее в далекую Москву. Они ехали бесконечно долго, но графиня до сих пор помнила то ужасное мгновение, когда в дымке дрожащего от жары воздуха исчезли горы ее родного ущелья. Все остальное, что она видела после этого в своей жизни, оставляло Саломею равнодушной. Москва ей не понравилась с первого взгляда: огромные дома, странные люди в незнакомой одежде, непривычные обычаи и непонятный язык – все казалось чужим и враждебным.

В семье, где приютили девочку, ее появление встретили без восторга. Мать семейства, толстая женщина с седеющими густыми волосами и пронзительными черными глазами, скептически поцокала языком, глядя на маленькую диковатую гостью, но отказать князю в просьбе вырастить племянницу в России и выдать ее замуж за приличного человека они с мужем не могли. Приказав звать себя тетушкой Тамарой и говорить в доме только по-русски, хозяйка распорядилась поселить девочку в чулане под лестницей, а Заиру отправить прислуживать трем хозяйским дочкам, самая младшая из которых была ровесницей Саломеи. На самом деле тетушку Тамару в этой жизни волновали только два человека: муж, которого она боялась, и сын, которого она обожала. Поэтому еще одно никчемное создание – девочка, поселившаяся в ее доме, заняла внимание женщины самое большее на час. Но для Саломеи так было даже лучше – тетка не вспоминала о ней, а поэтому и не обижала. Вкусные кусочки с кухни ей приносила Заира, она же отдавала девочке одежду, из которой выросли хозяйские дочери. Читать и писать Саломея научилась, сидя потихоньку в углу классной комнаты, где занимались кузины. У нее оказались прекрасные способности, то, что хозяйским дочерям учителя повторяли по нескольку раз, она схватывала мгновенно. Но воспользоваться своими талантами в полной мере ей не удалось. Тетушка Тамара, придерживаясь обычаев своего народа, не считала нужным учить дочерей слишком многому. Девушки, а с ними и Саломея научились читать и писать по-русски, наизусть знали Библию и хорошо считали, что в доме купца было естественным. Этим образование Саломеи и ограничилось, но девочка не унывала, ведь у нее была тайная цель выбиться из нищеты и занять полагающееся ей, как княжне, место в обществе, а для этого требовалось много мужества и немного везения. Когда ставшей красавицей девушке исполнилось пятнадцать лет, на нее обратил милостивое внимание светоч этого семейства – старший и единственный сын хозяев Леван. Окрыленная Саломея размечталась, что влюбленный юноша попросит ее руки и она, наконец, станет полноправным членом семьи. Но мечты нищей княжны разбились теплым летним вечером, когда Леван тихо постучал в дверь ее каморки, а потом увел в голубятню, стоящую в дальнем краю сада. Под нежное воркование птиц юноша раздел бедную родственницу и, объяснив девушке, как нужно ласкать мужчину, заставил Саломею возбуждать себя, пока не получил удовлетворение. А потом сказал, что он теперь всегда будет так с ней поступать, потому что она должна сохранить свою девственность для мужа.

– А разве ты теперь на мне не женишься? – наивно удивилась девушка.

– Ты смеешься? – удивился Леван, – родители давно договорились о моей свадьбе, через год я женюсь на дочери самого богатого купца Кахетии, об этом все знают.

– Но почему ты тогда так со мной поступил? – борясь с рыданиями, спросила Саломея.

– Вот из-за этого, – засмеялся юноша, игриво скрутив ее соски, – и из-за всего остального тоже.

Он начал мять и лапать обнаженное тело Саломеи, бесстыдно исследуя ее интимные складки, и неожиданно ей это понравилось. Слезы девушки высохли, и она позволила Левану доставить ей такое же удовольствие, как она только что доставила ему. Наслаждение оказалось таким ярким, что Саломея громко закричала, когда сладкая дрожь забила ее в конвульсиях страсти. Открыв для себя мир чувственных ласк, девушка больше никогда от них не оказывалась, а радостно шла на свидания с Леваном, которого, тем не менее, скоро начала презирать. Получив удовлетворение, юноша старался доставить наслаждение и ей, что по глубокому убеждению этой дочери гор было проявлением слабости. Если бы парень только потребовал от нее ублажить его, а потом получал бы от ее тела удовольствие любым выбранным способом, не заботясь о ней, Саломея сочла бы это естественным правом мужчины. А кузен, который с радостью заботился и о ее удовольствии, казался ей слугой, а значит, существом зависимым и недостойным. Но обижать обожаемого сына тетушки Тамары она считала для себя невыгодным, поэтому держала свои мысли при себе, и вместе с кузеном радостно обучалась искусству плотских игр.

Леван сдержал слово: когда Саломея подловила, соблазнив, квартиранта тетушки доктора Иоганна, она уже умела в постели все, но при этом сохранила девственность. Наивный немец увидел на простыне кровавое пятно и тут же сделал девушке предложение, которого она так добивалась.

Сидя сегодня в большой зеркальной гостиной Пересветова, Саломея не случайно вспоминала свою жизнь. Перед ней лежало письмо от Левана, сохранившего теплые отношения с бедной родственницей, ставшей графиней. Кузен писал ей о слухах, ходящих в столице, где он теперь жил вместе со своей богатейшей женой и шестью детьми. Он клялся, что уже из нескольких достоверных источников слышал, что граф Печерский сильно болен и, скорее всего, проживет не больше трех месяцев. В конце письма Леван с отработанным светским искусством полунамеков и иносказаний предлагал будущей неутешной вдове по приезде в столицу вспомнить их «нежные» отношения. Саломея хмыкнула и, смяв письмо, бросила его в угол. Разжиревший от праздности Леван больше не был ей интересен, ведь в ее жизни уже был мужчина, которого она, по крайней мере, уважала, и, самое главное, такой, какой был нужен ее горячему телу.

Коста появился в жизни Саломеи, когда верный Иоганн уже сошел в могилу, а подлец Печерский только что выслал ее в это имение, повесив на шею женщины двоих пятилетних детей. Если бы не Заира, она бы, наверное, придушила мальчишек и наложила бы на себя руки, потому что не могла смириться с тем, что второй раз ее так тонко продуманный план занять высокое положение в обществе дал осечку. Если бы стареющий граф хотя бы раз позволил Саломее по-настоящему приласкать его в постели, он бы никуда уже не делся от нее, но, припугнув дам, заставших их в том неприличном положении, Печерский понял, что его цинично подловили, поэтому за все время их брака он так ни разу и не допустил близости с женой.

Коста был единственным сыном Заиры. Суровый разбойничий нрав, проявлявшийся в этом человеке еще с детства, с годами не смягчился, и когда в двадцать лет Коста ушел в горы и зажил абреком, это никого не удивило, даже его мать. Заира тогда уехала с Саломеей в Россию, решив, что никогда уже больше не увидит сына. Но, видимо, Коста так сильно насолил местным властям и населению, которое беспощадно грабил, что за его голову объявили награду, и абрек решил на время исчезнуть. Спрятав коня у верного охотника в горах, он, захватив награбленное золото, отправился к матери. Заира уже жила вместе с Саломеей в Пересветове. Когда на пороге дома появился невысокий, мощный брюнет, у графини екнуло сердце. Как будто она снова вернулась в свои горы и смотрела в глаза мужчины одной с ней крови. Коста тоже посмотрел на графиню, прищурив черные глаза, потом встал, взял ее за руку и тихо спросил на родном языке:

– Куда пойдем?

Саломея молча поднялась и повела его в свою спальню. Наконец, она нашла того, кого все эти годы ей так не хватало, человека, который будет ее покорять и ломать. Коста молча подвел ее к изящному низкому дивану, стоящему в нише окна, перегнул ее через валик, одним рывком задрал ей на голову юбку и, не заботясь о том, что она чувствует, овладел Саломеей. Графиня была в восторге – наконец, у нее был мужчина-господин, и хотя он не заботился о ее удовольствии, удовлетворил ее как никто другой. С тех пор беглый абрек каждый вечер приходил в ее спальню и оставался на всю ночь. Графиня постоянно пыталась начать диктовать любовнику свои условия в их игре, но всегда наталкивалась на одно и то же: Коста пожимал плечами, пропуская мимо ушей очередное ее предложение, и всегда овладевал ею жестко и грубо.

Два месяца спустя Саломея поняла, что беременна, а Коста, соскучившись по горам, засобирался обратно. Когда он почти через год вернулся, его мать показала абреку черноволосого и черноглазого графа Вано. Мужчина довольно улыбнулся, но обсуждать с женщинами свое отцовство не стал. Он по-прежнему приходил к Саломее каждую ночь, но теперь Заира поила свою питомицу составом из трав, чтобы та больше не забеременела, так же, как делала это после рождения Серафима при жизни покойного доктора Шмитца.

Годы пролетели как одно мгновение. И вот сейчас, когда Вано уже исполнилось двадцать лет, его отец, наконец, решил больше не возвращаться в свой лес, как делал это каждый год, а остаться около совсем старой матери и своего дорогого сына. Когда Коста два дня назад изложил свой план Саломее, она без удивления услышала в его речи только два имени – Заиры и Вано. Так и должно было быть у настоящего мужчины – он почитал мать и любил сына, другие люди, особенно женщины, были для него словно песок под ногами. В этот свой приезд Коста уже не приходил в спальню Саломеи, а она и не звала его, все и так было ясно. Ушла страсть, исчез и тот мужчина, который ее устраивал. Следовало хорошо подумать, разрешать ли ему остаться.

Граф, хоть в свое время и не стал поднимать скандала, узнав, что жена беременна, но все двадцать лет отказывался видеть и жену, и Вано. Им запрещено было выезжать из Пересветова. Больше всего Саломею удивляло то, что граф, казалось, неплохо относился к ее старшему сыну Серафиму, по крайней мере, он дал мальчику образование и помог устроиться после окончания обучения. А об образовании Вано женщине пришлось заботиться самой. Учителя для мальчика, которых она выписывала в имение, стоили ей немалых денег. Но с помощью Косты она так запугала бедного управляющего поместьем, что он безропотно отдавал ей часть выручки от продажи ржи и льна, которые здесь давали прекрасные урожаи, а в отчетах хозяину уменьшал сумму доходов.

И вот теперь ее, казалось, налаженная жизнь, могла в любой момент закончиться. Как только граф умрет, имение отойдет Михаилу. В этом она не сомневалась. А они с Вано будут отданы на милость этого слабохарактерного сыночка покойной Софьи Александровны. Ну, ничего, не зря Саломея с детства сама пробивается в жизни, как горная река через каменные преграды. Она уже подстраховалась.

Когда пять лет назад графу стукнуло шестьдесят лет, Саломея начала вкладывать деньги, отбираемые с доходов Пересветова, в то, что можно было тихо приобрести на свое имя. У нее уже имелись два доходных дома в Ярославле, маленькое имение в соседнем уезде, где выращивали прекрасный лен, а полгода назад она даже отважилась купить у вдовы ярославского купца недостроенную прядильную фабрику. Купец собирался с помощью выписанных из Англии машин производить льняную нить, а потом и ткани, но, получив из-за моря станки, он, широко празднуя это событие, скоропостижно скончался. Жена его, страшно боясь любых механизмов, продала все имущество за бесценок Саломее, а сама уехала к замужней дочери в Тулу.

Покупка казалась очень выгодной. Просторные фабричные корпуса на окраине Ярославля были построены, машины из Англии завезены, с ними приехал и представитель поставщика мистер Макдауэл, который должен был запустить производство. Рядом с фабричным забором стоял уже отделанный двухэтажный дом, предназначенный для управляющего, а в трех верстах от фабрики купец купил у гуляки-наследника маленькое имение с шестьюдесятью крепостными, где выращивали отличный лен. Все это Саломея скупила по баснословно низкой цене и очень радовалась удачному вложению. Довести до ума фабрику вызвался Вано, чем страшно удивил, но и очень обрадовал мать.

– Я сделаю такую фабрику, что мы будем сами перерабатывать не только весь свой лен, но еще и урожаи соседей, – воодушевленно планировал молодой человек, – я обещаю тебе, что мы будем купаться в золоте.

Соломея с любовью смотрела в черные глаза своего обожаемого сына и плавилась от счастья и умиления. Ее мальчик вырос, он хочет подставить ей плечо, взять на себя часть материнской ноши. Ну не зря же она столько денег выбросила на учителей. Те уверяли ее, что дали Вано знания по всем точным наукам, истории и языкам. И хотя в других случаях Саломея никому не верила, когда речь заходила о Вано, мать как будто забывала все, чему научила ее жизнь, и ждала чуда, которое совершит ее умный и прекрасный мальчик. Поэтому она разрешила молодому графу делать все, что он захочет, а сама занялась вытряхиванием из управляющего поместьем новых сумм, которые теперь требовались Вано в его начинаниях.

Известие о смертельной болезни графа было сейчас совершенно не ко времени. Хуже всего было то, что у Михаила имелся преданный ему близкий родственник – действительный статский советник Вольский, человек влиятельный и умный. Если молодой граф передаст свои имения в руки Вольского, Саломея сразу же будет разоблачена, и лишится доходов. Следовало обдумать более радикальный вариант. Ведь Михаил не женат, не имеет детей, поэтому его наследником должен стать брат – Вано. Нащупав выход из положения, Саломея обрадовалась:

«Коста хочет остаться здесь? – подумала она, – вот это и будет та плата, которую ему придется заплатить за возможность жить рядом с матерью и сыном».

Графиня немного походила по комнате, взвешивая опасности и риски своего плана, похоже, что нужно было начинать действовать уже сейчас. Она улыбнулась и пошла в спальню Косты. Следовало ковать железо пока горячо.

Состарившийся абрек с тоской смотрел на мокрый осенний сад за окном своего маленького флигеля, где все было так серо и скучно. Саломея никогда не считала нужным относиться к нему так, как положено относиться к мужу, и все эти годы прятала его днем с глаз подальше в этот обшарпанный флигель, хотя по ночам стонала от восторга под его сильным телом. Коста никогда не понимал эту женщину. Они принадлежали к одному роду, и, хотя Саломея была внучкой князя, правившего в их селе, сам он тоже был не из последних в этом славном роду, чьи правители восходили своими корнями к римским императорам. Абреками становились только самые храбрые воины рода, они были богаты, а в народе их всегда уважали. Коста, не кривя душой, мог сказать, что он последние двадцать лет был самым знаменитым абреком Кавказа. От золота и драгоценностей, что он добыл, ломились три сундука, спрятанные на чердаке над его комнатой. Но Саломея только брезгливо поморщилась, когда он однажды попробовал подарить ей тяжелое золотое ожерелье из семи цепей, отобранное им у персидского купца, попавшегося на свою беду под прицел ружья Косты на узкой горной дороге. А теперь, когда мужская сила с возрастом покинула его, он предвидел, что и подавно не будет нужен этой вздорной женщине. Это было совершенно невыносимо. Нужно было что-то делать. Коста вздохнул и задумался.

«Почему я больше не хочу Саломею? – с отчаянием спрашивал он себя, – ведь она так красива, стала даже красивее, чем была раньше».

В молодости Саломея была достаточно худой и, родив двух сыновей, совсем не поправилась, а щеголяла тонкой девичьей талией почти до сорока лет. Она всегда напоминала Косте дамасский кинжал, который он добыл еще совсем молодым абреком. Тонкие волевые черты ее лица, красивые линии высокой, гибкой, но сильной фигуры, всегда возбуждали в нем желание, а жесткий взгляд больших черных глаз и надменное поведение графини подстегивали в нем инстинкты воина. Коста всегда хотел не только овладеть Саломеей, но и покорить ее, и, хотя никогда не говорил об этом вслух, всегда знал, что ночью ему это удавалось. Но наступал день, и гордая графиня отворачивалась от любовника, не считая нужным считаться с его желаниями, не спрашивая советов, даже не обедая с ним за одним столом.

Много раз за эти годы Коста спрашивал себя, зачем он возвращается в этот дом? Ради матери? Но он давно ничего не чувствовал к Заире. Выполнять свой долг, кормя доживающую мать, как было принято у его народа, ему было необязательно. Заира жила в богатом доме на положении привилегированной служанки и ни в чем не нуждалась. Сын? Да, Коста обожал сына, хотя никогда так и не сказал мальчику, что он его отец. Коста очень гордился тем, каким вырос его сын: гордым, уверенным в своем превосходстве, сильным и бесстрашным. На самом деле Коста уже сделал главные дела своей жизни: он стал самым знаменитым воином Кавказа и вырастил сильного, гордого сына. Если бы его убили в бою в этом году, он умер бы счастливым, но пули его не брали, видимо, черед усталого абрека еще не пришел.

Поэтому он снова вернулся в дом любовницы и увидел новую, непривычную женщину. За месяцы, что его не было, Саломея начала полнеть. И это настолько ее украсило, что Коста не поверил своим глазам. Грудь и бедра женщины налились, белая кожа на открытых плечах светилась, отливая жемчужным блеском, а руки, еще тонкие в локтях и запястьях, красиво округлялись в предплечьях. Саломея всегда обожала наряды, и теперь она сшила себе новые роскошные платья, выставляя напоказ свою зрелую красоту. Коста был восхищен, но прилива желания, которое он всегда испытывал, глядя на любовницу, на этот раз не было. Он сначала решил, что это случайность, но пришла ночь, он представил себе нагую, роскошную красавицу под своим телом, и снова ничего не почувствовал. Коста так и не решился выйти из своего флигеля. Утром он поймал скептический взгляд Саломеи, оскорбивший его до глубины души, и окончательно замкнулся в своих сомнениях.

Решив попробовать других женщин, Коста пригласил к себе молодую кухарку, услугами которой пользовался в прошлом году, но, как ни старалась пышнотелая Дуня, ублажая мужчину, он так и не смог возбудиться. Подарив Дуне рубль, абрек отправил ее обратно на кухню, а сам задумался над тем, что же ему теперь делать. Жить из милости, ловя презрительные взгляды Саломеи? Но она до сих пор не дала своего разрешения на то, чтобы он остался в ее доме навсегда, хотя разговор проходил два дня назад. Как восстановить мужскую силу и вновь подмять под себя строптивую хозяйку дома? Оставалась еще одна надежда: нужно было попробовать очень молодую девушку с тонкой фигурой, какая была у Саломеи в молодости. Но где же найти такую? И тут Коста вспомнил об Азе.

Азу, молодую девушку, дальнюю родственницу его матери привел в Россию голод. Когда в течение нескольких лет в их горном краю случились неурожаи, а села стали массово вымирать от голода, в страну пришли богатые абхазские князья и начали за бесценок скупать имения горских правителей вместе с имуществом их родственников. Так и село, в котором жила девушка, было куплено за муку и немного золота. Круглая сирота, дальняя родственница князя, жившая в его доме из милости, оказалась никому не нужной, и, вспомнив, что ее умершую мать когда-то крестила Заира, это сочли достаточным родством и послали Азу в Россию, как когда-то поступили с маленькой Саломеей.

Изумленная Заира прочла письмо, привезенное девушкой, и побежала к хозяйке, прося у нее разрешения оставить нежданную гостью. Старая няня надеялась, что ее питомица вспомнит собственную судьбу и, пожалев бедную девушку, оставит ее в имении. Саломея, посмотрев на Азу, действительно разрешила ей жить в Пересветове, но дело было не в том, что она вспомнила свою историю, а в том, что Саломея скучала. Еще двадцать лет назад граф позаботился о том, чтобы все соседи знали его истинное отношение к жене, поэтому ее нигде не принимали, и к ней никто не ездил. Молоденькая приживалка должна была стать развлечением и бесплатной служанкой для надменной графини.

Так и получилось. Уже год Аза жила в имении, развлекая и обслуживая хозяйку. Наблюдательная и хитрая, в полной мере наделенная простой деревенской сметкой, Аза быстро поняла, что если постоянно льстить Саломее, потакать ее капризам и, самое главное, восхищаться умом и способностями Вано, с хозяйкой вполне можно было ладить. Саломея так нуждалась в том, чтобы кто-нибудь постоянно ей говорил приятные вещи, что скоро так привязалась к Азе, как будто знала ее всю жизнь, и начинала искать девушку, только проснувшись. Саломея, гордясь своей щедростью, одаривала молодую родственницу своими старыми платьями, которые стали ей малы, рассказывая по нескольку раз, сколько стоил материал, сколько кружева и сколько она заплатила за пошив в модной мастерской Москвы. Аза благодарила, надевала платья, но в душе ненавидела свою благодетельницу, и ненависть делалась сильнее с каждым новым подарком. А хозяйка дома была уверена, что делает благое дело, одаривая сироту.

Коста знал от матери, что девушка не любит Саломею, хотя внешне догадаться об этом было невозможно. Но старая, опытная Заира, повидавшая на своем веку много женщин, знала об этом. Еще в прошлом году в разговоре с сыном мать вскользь сказала, что у Азы характер завистливый и вредный, и что она боится, как бы та не сделала подлости хозяйке. Коста тогда успокоил старую женщину, сказав, что она сама может накликать беду такими словами, но сам об этом разговоре не забыл и очень рассчитывал на то, что Аза не откажется насолить графине, проведя ночь с ее любовником.

Придумав выход из своего затруднительного положения, Коста решил сразу найти девушку и начать действовать. Он уже поднялся, чтобы направиться к двери, когда услышал в коридоре шум стремительных шагов. Так ходила только одна женщина. Дверь отворилась и в его спальню вошла Саломея.

– Что ты сидишь в темноте? – осведомилась она вместо приветствия, – почему не зажег свечи?

Коста, скрестив руки на груди, молча смотрел на графиню, ожидая продолжения речи, не сочтя нужным даже повернуть голову в сторону большого подсвечника, стоящего в центре стола. За двадцать лет он прекрасно усвоил, что она ждет от него слегка пренебрежительного поведения, свойственного жителям гор по отношению к своим женщинам. Прием сработал. Саломея походила по комнате, села в бархатное кресло, стоящее у голландской печки, покрытой блестящими изразцами, и заговорила:

– Ты хочешь остаться в моем доме навсегда. Как видно, в лесу стало слишком холодно для пожилого человека, тебе нужно где-то приклонить голову. Я разрешу тебе жить здесь, но у меня есть одно условие: ты должен помочь Вано получить наследство графов Печерских.

Саломея замолчала и внимательно вгляделась в лицо мужчины. Было достаточно темно, а она видела гораздо хуже, чем раньше, поэтому черты бывшего любовника различала смутно. Она боялась, что перешла грань, оскорбив Косту, но не могла отказать себе в удовольствии унизить этого мужчину. Ведь она была вынуждена его терпеть только потому, что нуждалась в его мощном мужском теле, а теперь, когда он игнорировал ее спальню, Саломея была в бешенстве. Но Коста молчал, как видно, ожидая разъяснений, и она продолжила:

– Я получила письмо из Санкт-Петербурга о том, что мой муж смертельно болен. Я знаю, что он все оставит своему сыну Михаилу. Вано граф не признает, потому что точно знает, что никак не может быть его отцом. Я хочу наказать старого мерзавца, чтобы он том свете кусал себе локти от бессилия, и добыть для сына наследство. Граф Михаил еще не женат, и у него нет детей, поэтому, если он умрет неженатым, его единственным наследником будет Вано. Но нужно все сделать четко – убить Михаила сразу после смерти графа. Ты будешь вместе со мной ждать известия о смерти Печерского, а потом поедешь туда, где будет находиться наследник, и решишь проблему. Как ты это сделаешь, меня не интересует, мне важен результат. Ну, что скажешь?

Коста смотрел на женщину и думал, что ей ответить. На самом деле, убить молодого графа, которого он отлично помнил, не составит особого труда, это ненамного отличалось от того, чем абрек занимался последние двадцать лет. Его волновало другое – как поведет себя Саломея после того, как получит все. Последние слова любовницы не оставляли сомнения в том, что она будет унижать его и дальше, пока он не вернет себе мужскую силу и не сможет снова брать над ней верх по ночам. Если она уже сейчас ведет себя так, что ему хочется взять ее за белую шею и придушить, что будет, когда он принесет ей на золотом блюде огромное богатство.

Косте вспомнился рассказ монаха из маленького высокогорного монастыря, учившего мальчиков в их селе Священному Писанию, о племяннице царя Ирода Саломее, так очаровавшей дядю своими танцами и красотой, что тот пообещал ей исполнение любого ее желания. Та Саломея попросила принести ей на золотом блюде голову Иоанна Крестителя, и добилась своего. Эта Саломея тоже хочет получить голову человека, и исполнится ли ее желание, теперь зависело от него самого. Но ведь эта голова должна была принести его дорогому сыну огромное богатство. В конце концов, он как-нибудь усмирит Саломею, но зато выполнит свой отцовский долг. Его единственный сын станет богатым и знатным человеком. Подумав о сыне, Коста принял решение. Он посмотрел на красивое лицо матери своего ребенка и сказал:

– Я согласен.

– Отлично, – заулыбалась Саломея, – ждем письма о смерти графа, и ты сразу отправляешься.

Она встала и, не прощаясь, направилась к двери. Коста смотрел, как любовница быстро бежит через мокрый сад к задней двери большого дома, и думал, что как удачно двадцать лет назад Саломея поселила его в этом флигеле. Если Аза согласится проводить с ним ночи, хорошо, что надменная графиня будет далеко и ничего не узнает.

Глава 5

Лондон заливало мелкими моросящими дождями, которые не прекращались уже неделю. Во всех богатых домах затопили камины, и огонь уютно трещал по вечерам за бронзовыми и чугунными экранами, создавая ощущение покоя и защищенности. Вот и в роскошно обставленной гостиной дома синьоры Молибрани к приезду гостей разожгли большой камин, и Лиза, не занятая на уроке пения, устроилась в кресле около огня, поставив ноги поближе к решетке.

Она сама напросилась поехать вместе с Генриеттой и Джоном, вспомнив странную просьбу Кассандры Молибрани, но девушки пока дома не было, и княжна, стараясь не мешать своим друзьям, осваивающим сложные дыхательные упражнения под руководством сеньоры Джудитты, сев в кресло, приготовилась ее ждать. Лиза откинулась на спинку кресла и устроилась поуютнее. Приятное тепло согрело ее, и девушка, закрыв глаза, вновь унеслась мыслями в нежные объятия Михаила Печерского. Опять перед ней сверкала белозубая улыбка, а синие глаза смотрели на маленькую цыганку в алой полумаске с теплым вниманием. Но ее приятное одиночество было прервано: в гостиную, на ходу разматывая большую кашемировую шаль и снимая шляпку, вошла Кассандра.

– Прошу прощения за опоздание, ваша светлость, – весело сказала она, – но матушке из Италии привезли новые партитуры, и я ездила в театр, чтобы она не теряла времени перед спектаклем.

– Я все понимаю. Со стороны сеньоры Джудитты было так любезно пригласить нас к себе перед спектаклем, – ответила Лиза, поднимаясь ей навстречу. – Наверное, ей нужно отдыхать, а она тратит время, обучая моих друзей.

– Мама считает, что она должна отдавать свои бесценные знания, так же, как когда-то их передали ей. Она и меня всю мою сознательную жизнь учила, – призналась Кассандра.

– Так вы тоже поете! – восхитилась княжна. – И мы сможем вас послушать?

– Вам нет нужды слушать меня, когда вы слышите матушку. У меня такой же голос, как у нее, но две певицы с одним и тем же голосом и одной фамилией никому не нужны, поэтому сейчас поет мама, а потом, когда она сама решит, что пора пришла, она уйдет, а я ее заменю. – Кассандра внезапно нахмурилась, но спустя мгновение продолжила: – Если доживу до этого.

– Почему вы так говорите? – испугалась Лиза.

– Потому что знаю – так же, как вы знаете то, что должно случиться с вами и вашими близкими. Разве это не так? – сказала девушка и вопросительно подняла бровь, ожидая ответа.

– Кто вам сказал? – пролепетала побледневшая княжна.

– Никто. Просто вы – одна из нас. Я первая «такая же», встретившаяся на вашем пути, а я уже видела трех таких, и одна из них была моей собственной бабушкой. Вы же и сейчас чувствуете мурашки на своей коже, стоя рядом со мной? – спросила девушка. – Я, например, почувствовала ваше присутствие еще в вестибюле.

– Вы правы, – призналась Лиза. – А вы тоже слышите мысли людей?

– Слышу, и вижу их будущее. До смерти бабушки я могла только предсказывать судьбу человека по его ладони, что не удивительно для девушки, в чьих жилах течет цыганская кровь. Но, умирая, бабушка передала мне свою силу, и теперь я слышу мысли людей и предсказываю их судьбу, только глядя на человека или взяв в руки его вещь.

– А разве эту силу можно передать? – Лиза уже не знала, что ей и думать, но Кассандра была так убедительна, что девушка, даже против своей воли, верила ей.

– Можно, только нужно, чтобы в миг, когда душа отлетает к Богу, «такая же» стояла рядом с умирающей и держала ее за руку.

Кассандра сказала «такая же», значит, мужчин с таким даром не бывает? Смущенная Лиза постеснялась об этом переспросить и, чтобы скрыть растерянность, перевела разговор, указав на золотой медальон с огромным аметистом, украшавшим крышку, на груди собеседницы.

– Какой красивый камень, я заметила, что вы носите медальон постоянно.

– Я дала матушке слово, что пока жива, не сниму его с шеи, – грустно ответила девушка, – это – печальная история, которая началась давно, но пока еще не закончена.

Не снимая с шеи золотой цепи, она открыла крышку медальона и показала Лизе написанный на слоновой кости парный портрет, где красивый мужчина средних лет держал за руку Кассандру, одетую в роскошное голубое платье и величественную диадему.

– Какая вы здесь красивая, – восхитилась Лиза, глядя на прелестное лицо, улыбающееся с портрета.

– Это не я, это – матушка, когда она еще была герцогиней Молибра, а мужчина – мой отец, кузен испанского короля герцог Молибра. Это грустный рассказ, но если хотите, я вам расскажу.

Лицо Кассандры стало совсем печальным, и Лиза, протянув руку, коснулась плеча девушки, утешая. Она тут же почувствовала поток холодного пламени, побежавшего по ее ладони, и отдернула руку.

– Привыкайте, между «такими же» всегда пробегает огонь нашей силы, – заметила Кассандра, потом немного помолчала и начала свой рассказ.

– Моя бабушка, которую тоже звали Кассандрой, родилась в пещерах Сакрамонте – цыганском районе Гранады. Мы с матушкой очень похожи на нее в молодости, да и голос у бабушки был такой же, но не поставленный, а песни, которые она пела, исполняют только в Испании. Так получилось, что ее увидел на празднике, где она танцевала и пела, молодой граф. Он влюбился в красивую цыганку с первого взгляда и начал преследовать девушку. Но тогда все решалось просто. Он пришел в пещеру, где жили родители Кассандры, и предложил им за дочь много золота. Это и сейчас не редкость в цыганских семьях, а тогда и подавно, так что девушку ему продали. Граф забрал красавицу в свой замок, где счастливо прожил с ней три года. Когда он узнал, что любимая беременна, то в тайне от родных женился на ней. В положенный срок родилась моя матушка, унаследовавшая от своего отца только белоснежную кожу, а все остальное взявшая от Кассандры. Граф назвал дочку Каэтаной, в честь своей матери, в надежде, что его родные когда-нибудь примут ее. Но два года спустя началась война, дед был вынужден вернуться в полк, который возглавлял до женитьбы на бабушке, а через месяц погиб. Наследники, во главе с гордой герцогиней – матерью погибшего молодого человека, презрительно посмотрели на одетую в черное платье цыганку с маленькой девочкой на руках. Они не сочли нужным даже поговорить с ней и выгнали за ворота замка.

Кассандра замолчала, тяжело вздохнув, потом посмотрела на замершую Лизу и продолжила:

– Бабушка вернулась к своему народу и вырастила мою мать в той же пещере в Сакрамонте, в которой родилась сама. А потом история повторилась. Матушка, уже тогда обладавшая удивительным голосом, с детских лет пела в монастыре святой Каталины. Католическая церковь запрещает женщинам петь в храмах, и добрые монахини, любившие девочку, разрешали ей петь хоралы в монастырском саду, а сами приходили ее слушать и были самыми первыми зрителями будущей оперной звезды. Девушке было шестнадцать лет, когда ее пение услышал герцог, недавно похоронивший жену в фамильном склепе на монастырском кладбище. Он решил, что поет ангел, прилетевший облегчить его боль, и начал молиться об упокоении своей супруги, и на душе герцога стало легче. Он начал приходить в монастырь, где пела матушка, и слушать ее, а потом увидел девушку, идущую из сада в сопровождении монахинь. Так же, как и мой дед, отец влюбился с первого взгляда. Он тоже пришел в пещеру, предлагая золото в обмен на мою мать, но бабушка отказалась с ним даже разговаривать. Тогда он начал преследовать матушку, устраивая с ней неожиданные встречи, засыпая признаниями и подарками, и, наконец, покорил сердце юной девушки. Она сама убежала с настойчивым поклонником.

Кассандра задумалась, взвешивая, стоит ли продолжать, раскрывая секреты своих родителей, потом вгляделась в лицо собеседницы и, увидев в ее глазах неподдельный интерес и сочувствие, стала рассказывать дальше.

– Герцог был вдовцом, у него уже был наследник, прекрасный молодой человек – продолжатель рода, и он посчитал, что теперь свободен от обязательств перед титулом и может поступить так, как велит ему сердце. Он женился на своей избраннице, и они жили счастливо почти год. В Гранаду даже приехал познакомиться с молодой мачехой наследник герцога. Семья воссоединилась, и все были рады. А потом в замке появился дон Альваро, племянник хозяина, он, как доверенное лицо, управлял огромным состоянием дяди и, прожив в замке меньше недели, хитрый молодой человек убедил герцога в том, что у его молодой жены преступная связь с его сыном. Двойное предательство убило любовь герцога, он приказал сыну убираться из дома, а жену запер в ее комнате. Когда же Каэтана, надеясь смягчить ненависть непримиримого мужа, через месяц сообщила ему, что беременна, герцог потребовал, чтобы она избавилась от ребенка. Юная женщина отказалась выполнить такое чудовищное требование, а ночью, связав простыни и спустившись по ним из окна, сбежала. Она вернулась к матери, и в ту же ночь цыгане переправили обеих женщин на корабль, идущий в Италию. Там мама училась пению, а бабушка стала самой знаменитой гадалкой Неаполя. Когда я родилась, мама назвала меня в честь бабушки и отдала ей на воспитание, сама же она уже начала выступать в театрах Италии и тяжело пробивалась к успеху, а за признание ей пришлось долго бороться. Матушка взяла себе героический псевдоним Юдифь, переделав его на итальянский манер, и я знаю, что она всю жизнь мечтает отомстить обоим: моему отцу и его племяннику.

Кассандра закончила рассказ и, посмотрев в полные сочувствия глаза Лизы, улыбнулась.

– Не все так плохо, – заметила она, – мы с матушкой – семья, и любим друг друга. А в медальоне находятся доказательства моих прав. За портретом спрятаны свидетельство о венчании родителей и моя метрика. Матушка боится, что дон Альваро, не постеснявшийся тогда устранить ее со своей дороги к богатству, узнает о том, что я существую, и станет охотиться за мной, поэтому я всегда должна быть готова к бегству. Она взяла с меня клятву, что эти бумаги и портрет родителей всегда будут находиться в медальоне, а я буду его постоянно носить.

– Вы правы, история очень печальная. Я понимаю ваше горе, ведь сама рано потеряла родителей, а потом и бабушку, которая растила меня и сестер после их смерти. Я до сих пор тоскую по ним. Но вы – счастливица, ведь у вас есть мама, – сказала Лиза, улыбаясь собеседнице. – Но позвольте у вас спросить – вы говорите, что у вашей бабушки были такие же способности. Они у нее не пропали, когда она стала женой своего графа?

– Бабушка говорила, что до замужества могла еще беседовать с духами, а после того, как она стала женщиной, этот ее дар пропал. Но она читала мысли людей и предсказывала им судьбу до самой своей смерти, – вспомнила Кассандра.

Девушек от разговора отвлекли звук закрываемой крышки фортепьяно и голоса Джона и Генриетты, благодарящих свою наставницу за урок.

– Как жаль, что они уже закончили, мы не успели с вами поговорить, – расстроилась Кассандра, но тут же предложила: – Приходите к нам завтра в это же время. Матушка будет заниматься с вашими друзьями, а мы приятно проведем часок-другой.

Лиза с благодарностью согласилась, она тоже хотела снова увидеть Кассандру и задать ей массу вопросов. А сейчас княжна попрощалась с синьорой Джудиттой и вместе с Джоном и Генриеттой поехала на Аппер-Брук-стрит.

Молодые люди вернулись в дом Черкасских к обеду. Сегодня Долли с Чарльзом собирались на бал, но обещали прийти пообедать с семьей, поэтому графиня Апраксина распорядилась накрыть на стол на полчаса раньше. Когда Лиза, быстро переодевшись, вошла в гостиную, где собрались родные и друзья, первым, кого она увидела, оказался приехавший из Парижа поверенный семьи Штерн.

– Здравствуйте, Иван Иванович, – поздоровалась княжна, подав мужчине руку.

– Рад вас видеть, Елизавета Николаевна, – улыбнулся Штерн, – вы все хорошеете.

Пальцы Штерна легко сжали ладонь Лизы, и пока он нес ее руку к губам, этого мгновения хватило, чтобы девушка поняла, что поверенный очень несчастен. Иван Иванович был влюблен в Луизу де Гримон, но боялся признаться ей в своих чувствах, он проклинал свою нерешительность и то, что не сделал предложения до того, как Луиза получила письмо из канцелярии нового короля Франции о восстановлении титула и передаче имущества их семьи. Теперь Штерн уже не был ровней тетушке новой герцогини де Гримон, а открыть свое сердце – и получить отказ для гордого мужчины было невыносимо.

«Вот еще одно сердце, страдающее от неразделенной любви, – сочувственно подумала княжна, – но ведь его беде можно помочь, нужно только изменить его точку зрения на эту проблему».

Она взяла поверенного под руку и повела к столику с напитками.

– Иван Иванович, налейте мне, пожалуйста, немного красного вина, – попросила она, – и расскажите о Париже.

– Париж всегда хорош – что при Наполеоне, что при Бурбонах, это самый романтический город Европы, но и торговать там умеют. Правда, на этот раз в Париже меня удивили две женщины. Аристократки, богатые, красивые и молодые, разыскали меня, чтобы договориться об исключительных правах на покупку платьев мастерской мадемуазель Луизы. Честно говоря, я такого не ожидал, хотя должен был уже привыкнуть к коммерческой деятельности дам.

– Вы просто еще не успели сменить свою привычную точку зрения на вещи, а жизнь уже ушла далеко вперед. Вот посмотрите на Генриетту – как она учится сейчас оперному пению у сеньоры Молибрани, я уверена, что она, несмотря ни на какие титулы и предрассудки общества, обязательно будет петь на сцене. А ее тетушка! Луиза не только талантливый художник и непревзойденная модистка, но она обладает и замечательным коммерческим талантом. Создать на пустом месте процветающее предприятие, дать работу многим отчаявшимся женщинам, это – большое достижение. Я уверена, что как бы ни сложилась теперь ее судьба, она всегда останется коммерсантом.

– Боже мой! Сестры Черкасские не перестают меня удивлять. Откуда в столь юной головке мысли зрелого философа? – восхищенно спросил Штерн, и Лиза заметила в его глазах ярко вспыхнувший огонек прозрения.

Их беседу прервало появление в гостиной сияющей Долли и герцога Гленорга. Тетушка Апраксина поднялась им навстречу и, поздоровавшись с вошедшими, пригласила всех в столовую. Штерн предложил Лизе руку, чтобы проводить ее к столу, но она мягко отказалась, сославшись на то, что хочет сказать несколько слов сестре. Поверенный поклонился княжне и стремительным шагом направился к Луизе де Гримон, сидевшей на диванчике около камина. Увидев, как просияло лицо женщины при приближении Штерна, Лиза мысленно пожелала ему удачи, а сама подошла к сестре и зятю.

Еще месяц назад Долли, убедившись, что опрометчивый поступок Лизы не имел последствий и сестра не беременна, совершенно успокоилась и, погрузившись в свою собственную семейную жизнь, полностью отдалась упоительному чувству своей взаимной любви. Она расцвела, глаза ее теперь постоянно сияли, улыбка не сходила с прекрасного лица, и атмосфера счастья вокруг молодой герцогини была практически осязаемой.

– Отчего ты так сияешь? – тихо спросила сестру Лиза. – Есть особенная причина, или просто жизнь хороша?

– Жизнь, конечно, хороша, но особенная причина тоже есть: мы уезжаем в Гленорг-Холл, и мне не придется больше вести светскую жизнь. Ведь сейчас, когда Катя, Долли Ливен и великая княгиня Екатерина Павловна уехали, мне так одиноко в английских гостиных. Теперь мы с Чарльзом вернемся туда, где были счастливы, я снова буду свободна, и у нас будет второй медовый месяц.

Долли уезжала! Любимая сестра покидала ее, даже не задумываясь о том, что оставляет Лизу в Лондоне! Но, посмотрев в сияющее лицо молодой герцогини, девушка даже не смогла обидеться на нее. Долли любила и была любима, сейчас все должны были отступить и дать молодой женщине возможность насладиться своим счастьем. Лиза улыбнулась сестре и искренне порадовалась за нее.

За столом княжна села рядом с Долли и оказалась напротив Луизы же Гримон и Штерна. Долли радостно рассказывала ей о планах устройства в поместье конезавода, а Лиза, согласно кивая в нужных местах, наблюдала за Штерном. Он был так возбужден, что она слышала его мысли. Трепещущая надежда появилась в его душе и, окрыленный, он впервые в жизни ухаживал за женщиной. Шутки, остроумные замечания, веселые рассказы сыпались из его уст, как из рога изобилия. Луиза, которой передалось его волнение, весело смеялась и казалась совсем молодой и очень красивой. Вдруг княжна поняла, что слышит и мысли Луизы. В душе той тоже ожила надежда, женщина вдруг поверила, что она может быть для кого-то желанной, и это открытие потрясло ее. Благодарность к Штерну сейчас переполняла душу Луизы.

«Ну вот, теперь и до настоящего чувства недалеко, – радостно подумала княжна, – если у Штерна хватит мужества признаться, все будет хорошо».

– Лиза, ты меня слушаешь? – прорвался сквозь заслон ее мыслей обиженный голос сестры.

– Конечно, дорогая, просто я ничего не понимаю в лошадях, поэтому твой вопрос для меня затруднителен, – дипломатично ответила девушка, надеясь, что Долли спрашивала ее о чем-то, относящемся к началу разговора, который она помнила, и не меняла тему, пока она отвлеклась.

Ей повезло. Долли разъяснила свой вопрос, и он касался беговых качеств ее любимого коня Крылатого, и сама же за Лизу ответила на него. Герцог, сидевший с другой стороны от жены, заступился за свояченицу и других родных, не разбирающихся в лошадях, предложив Долли сменить тему разговора. Он попросил слова и объявил, что они с герцогиней завтра уезжают в Гленорг-Холл. Пригласив всех присутствующих приезжать к ним в гости, он поднял тост за здоровье хозяев дома, а потом напомнил, что им пора отправляться на бал, и откланялся, уводя с собой жену.

– Мы с Генриеттой тоже должны скоро ехать, – сообщила Луиза, – Иван Иванович привез из конторы «Северной звезды» письмо от Кати. Она пишет, что ждет нас в Вене, а уже оттуда мы поедем в Париж. Я думаю, что мы отправимся в начале следующей недели.

– Господи, я же только начала брать уроки у самой Молибрани, – расстроенно сказала Генриетта де Гримон, – другого такого шанса у меня не будет.

– Девочка моя, это – наш долг перед памятью твоего отца, – тихо возразила ее тетя, – я тоже счастлива здесь, а мое дело – подарок судьбы после всех наших испытаний, но я обещала своему брату вырастить тебя, и теперь я должна вернуть тебе славное имя твоего отца и его наследство.

– Я могу проводить вас до Вены, – предложил Штерн, – я обещал французским дамам, которые хотят продавать ваши платья в Париже, что организую им встречу с акционерами вашей фирмы именно в Вене. Княгиня Черкасская и графиня Ливен уже там, не хватает только вас. Коммерция не должна стоять на месте, так что собирайтесь.

– Спасибо, это будет очень кстати, – обрадовалась Луиза и тепло улыбнулась поверенному, – я соберусь за три дня, и Генриетта сможет взять еще пару своих уроков.

Она примирительно посмотрела на девушку, сидевшую опустив голову, и добавила:

– Зато ты увидишь оперные театры всех столиц Европы, и как только мы уладим дела с твоим наследством, сразу же вернемся в Лондон, ведь я тоже не могу надолго оставить мастерскую.

Генриетта подняла на тетку глаза и улыбнулась.

– Хорошо, но давай все сделаем поскорее, чтобы сеньора Молибрани не уехала из Лондона.

Лиза с облегчением вздохнула, ей так хотелось, чтобы у Штерна и Луизы все сложилось, но и Генриетту, бредившую пением, она теперь тоже понимала. Посмотрев в лица друзей, она почувствовала, что все будет хорошо и, произнеся про себя тост с пожеланием им любви и счастья, выпила свой бокал и успокоилась.

Теплая атмосфера семейного застолья, родные лица за столом, нежный свет свечей, отражающийся в зеркалах, теплый комочек любви, греющий ее сердце, сделали девушку по-настоящему счастливой. Это пронзительно-радостное чувство было таким ярким, что она даже испугалась. Казалось, это счастливое время так прекрасно, что не может остаться надолго, а должно исчезнуть, и вместо него придет время горя и потерь. Лиза испугалась своих мыслей и постаралась отогнать их. Но нота тревоги, поселившейся в душе, не умолкала, а заставляла все время думать и искать, откуда исходит опасность.

Долли с мужем уехали на следующий день, а Луиза с Генриеттой, как и собирались, отбыли три дня спустя после последнего семейного обеда в доме Черкасских. Лорд Джон не поехал с братом, тихо сказав Лизе на ухо, что сейчас молодоженов нужно оставить одних. Он собирался в Гленорг-Холл на Рождество, а пока каждый день занимался с сеньорой Джудиттой. Лиза ездила вместе с ним в дом примадонны, где ее с нетерпением ждала Кассандра.

Девушки так подружились, что уже не могли обойтись друг без друга ни дня. Если сеньора Молибрани была занята и не могла заниматься с Джоном, Кассандра приезжала на Аппер-Брук-стрит в гости к Лизе. В доме Черкасских все привыкли к девушке и уже считали ее своей. Но почти с таким же нетерпением, как Лиза, в доме Черкасских ждала Кассандру Даша Морозова.

Приехав первый раз в гости к Лизе, Кассандра знакомилась с родными и домочадцами подруги, и когда дошла очередь до Даши, она взяла руку девушки, потом посмотрела ей в глаза и сказала:

– Мисс Даша, вам нужна помощь, и я смогу вам помочь, ночные кошмары больше не будут мучить вас, и плохие воспоминания уйдут.

Даша покраснела, беспомощно оглянулась на Лизу и пролепетала:

– Вам Лиза сказала? – она побоялась продолжить, ведь выговорить слова «насильники и извращенцы» было выше ее сил.

– Нет, Лиза ничего мне не говорила, – возразила Кассандра, отвечая на незаданную часть вопроса, – но я чувствую, что вы попали в руки преступников. Это – один очень жестокий мужчина и две женщины: одна – тупая и развратная служанка, а вторая – госпожа, она не только жестока и безумна, она – убийца. Вы не пострадали физически, спасшись из их рук, но ваш дух сломлен. Я могу помочь вам все забыть и начать жизнь с чистого листа.

Она обняла заплакавшую Дашу и тут же попросила девушку проводить себя в ее комнату. Заинтригованная Лиза пошла вместе с ними. Кассандра сказала, что ей нужно маленькое зеркало и красная ткань. Даша тут же нашла ей маленькое квадратное зеркало в серебряной оправе, а в гардеробной висела алая шелковая нижняя юбка, от которой Лиза отрезала большой кусок. Кассандра посадила Дашу в кресло и, сняв с шеи свой медальон, стала монотонно покачивать его перед глазами девушки.

Она начала медленно считать и, дойдя до трех, тихим, ровным голосом приказала Даше закрыть глаза. Досчитав до шести, сказала, что девушка на счет десять уснет, но во сне будет слышать приказы Кассандры. Наконец, она досчитала до десяти и, услышав глубокое, спокойное дыхание Даши, княжна поняла, что та спит.

Кассандра взяла зеркало и, трижды обведя им вокруг лица спящей девушки, сказала:

– Матушка, Царица Небесная, как это зеркало больше не увидит лица рабы Божьей Дарьи, так страшные воспоминания уйдут из ее головы, а страхи покинут ее душу. Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь. Аминь. Аминь.

Она быстро завернула зеркало в красную тряпку и, повернувшись к Лизе, сказала:

– Пойдем в сад, закопаем зеркало в землю. Это можем сделать только мы с тобой, если сделают обычные люди, нужного эффекта не будет.

Они спустились вниз. Лиза взяла в каморке садовника лопату и повела подругу в дальний конец сада, где по каменной стене, красиво переплетаясь, змеились побеги плюща с последними покрасневшими осенними листьями. Лиза выкопала неглубокую яму, а Кассандра положила в нее зеркало, завернутое в красный шелк. Засыпав все землей, девушки присыпали чуть заметную ямку опавшими листьями. Теперь никто, даже они сами, отойдя на несколько шагов, не смогли бы найти место с закопанным зеркалом.

– Ну, вот и все, пойдем будить Дашу, – сказала Кассандра.

Они вернули лопату на место и пошли в дом. Лиза, боровшаяся с любопытством с самого начала сеанса, не выдержала и спросила подругу:

– Откуда ты знаешь эти заклинания?

– Это не заклинания, а заговоры, фактически, молитвы на здоровье и отвод беды. Это – древнейшие знания цыганского народа, передававшиеся от женщины женщине в нашем роду. А я получила их вместе с силой бабушки, в момент ее смерти.

Кассандра чуть заметно нахмурилась, и Лиза поняла, что той не хочется об этом говорить.

«Наверное, тяжело вспоминать о потере любимого человека, – догадалась она и тут же решила: – Спрошу Кассандру о своей тревоге».

Они молча шли по саду, а княжна не могла найти слов. Наконец, она собралась с мыслями и задала свой вопрос:

– Кассандра, у тебя не бывает такого чувства, что ты испытала огромное счастье, но знаешь, что его время уже ушло, а теперь надвигается что-то плохое, как будто ты знаешь, что случится несчастье.

Кассандра побледнела и схватила ее за руку.

– Когда ты это почувствовала?

– Несколько дней назад. Я пыталась отогнать эти мысли, боясь самой себя сглазить, но мне все время кажется, что я как будто вижу близких в последний раз, не могу насмотреться на родные лица, на этот дом и сад, хотя нет никаких причин для этого.

Кассандра молчала, не отвечая, наконец, она посмотрела на подругу и тихо сказала:

– Лиза, нас предчувствия никогда не обманывают. Если это чувство не уйдет, ты должна готовиться к тому, что исполнится то, чего ты так боишься. У меня один рецепт от предчувствий: постараться гнать тяжелые мысли, но если они возвращаются, я начинаю готовиться к беде. Давай сейчас отгоним плохие мысли и тоску и займемся Дашей.

Они как раз подошли к двери Дашиной спальни. Лиза толкнула белую створку, и девушки вошли. Даша по-прежнему спала, сидя в кресле. Кассандра подошла к девушке и тем же ровным голосом, как в начале сеанса, сказала:

– Сейчас я начну считать до десяти, на счет «десять» ты проснешься и не будешь помнить ничего плохого из своего прошлого. Врагов больше нет, зла больше нет, ты спокойна и счастлива.

Она начала считать, и на счет «десять» Даша открыла глаза. Она непонимающе посмотрела на Лизу, потом на Кассандру и спросила:

– Что со мной?

– Дашенька, ты была больна, моя подруга Кассандра знает заговоры от болезней, и она взялась помочь тебе, теперь сеанс окончен и все будет хорошо, – объяснила Лиза.

– А какая болезнь у меня была? – удивилась Даша, – я чувствую себя совершенно здоровой.

– Тебя мучили ночные кошмары, – вступила в разговор Кассандра, – теперь их не будет.

Она оказалась права. Даша больше не видела ночных кошмаров, а когда Лиза осторожно назвала в ее присутствии фамилию Островского, девушка наивно спросила княжну: «Кто это такой?»

Даша больше не помнила того, что случилось с ней дома, но неосознанно обожала Кассандру, постоянно ждала ее визитов и скучала, когда девушка подолгу не приезжала. Обрадованная Лиза рассказала о сеансе гипноза тетушке и написала Долли. Графиня Апраксина так обрадовалась, что прослезилась и поставила в русской церкви свечи за здоровье всех девушек. А Долли прислала Лизе восторженное письмо, прося передать свою благодарность Кассандре. В конце письма герцогиня намекнула, что, возможно, и у нее скоро будет приятная новость, которая обрадует обе семьи.

– Долли ждет ребенка, – обрадовалась Лиза, и ее тоску как рукой сняло.

В этот мир скоро придет новая жизнь и принесет с собой счастье. Следовало гнать тоску, тяжелые мысли, и радостно смотреть вперед.

В канун Рождества лорд Джон уехал в Гленорг-Холл встречать праздник в родном доме. Теперь на Аппер-Брук-стрит готовили совсем маленький праздничный ужин, ведь все члены семьи разъехались кто куда, и сегодня за столом должны были собраться только тетушка, Лиза и Даша. В полдень из порта приехал капитан Браун и привез Черкасским письмо от князя Алексея, а сам попросил у графини разрешения погулять по саду с Дашей Морозовой. Взглянув на порозовевшее довольное личико Даши, Лиза поняла, что та счастлива. Евдокия Михайловна разрешила и, когда капитан вышел, предложив Даше руку, нетерпеливо повернулась к Лизе, подавая ей письмо:

– Прочти, дорогая, что пишет Алекс. Я что-то очень волнуюсь сегодня.

Лиза вскрыла конверт и начала читать письмо вслух. Алексей писал:

«Дорогие тетушка и девочки!

Спешу вам сообщить самую счастливую новость: наша Элен нашлась! Она сама приехала к нам в Вену вместе с маленькой дочкой Мари. Все, что я вам говорил раньше, подтвердилось. Элен стала маркизой де Сент-Этьен.

По странной прихоти судьбы ее муж умер у меня на руках. Тогда, в бою под селом Красным я и мой друг граф Александр Василевский преследовали человека в шинели Наполеона, думая, что это сам император, но это оказался двойник, сбивавший нашу армию со следа. Это и был маркиз Арман де Сент-Этьен, но я не мог предположить, что он за несколько часов до этого боя женился на моей сестре.

Но у судьбы был в запасе еще один сюрприз. Через день после приезда в Вену нашей сестры, сюда из посольства в Лондоне переслали письмо для меня. В нем мой друг граф Василевский, бывший со мной в том бою, просил руки Элен. Я поговорил с сестрой, она отказалась второй раз входить замуж, но мне кажется, что наша девочка была бы счастлива с Александром. Он очень хороший человек, и, судя по его письму, всей душой любит Элен. Я предложил сестре самой сообщить свое решение графу Василевскому и отправил ее в Санкт-Петербург вместе с Иваном Ивановичем, который как раз ехал туда по делам.

Давайте все вместе молить Бога, чтобы Элен приняла то решение, которое принесет ей счастье, ведь я отдал ее судьбу в ее собственные руки.

До свидания. Целую вас и передаю поцелуй от Кати. Ваш Алексей».

Лиза подняла глаза на графиню и увидела, что по щекам старой женщины текут слезы. Она тоже заплакала, потом засмеялась и обняла тетушку.

– Боже, какое счастье! Элен жива, у нее родилась дочка, а теперь хороший, любящий человек сделал ей предложение!

Она расцеловала графиню, вытиравшую слезы, и предложила:

– Напишите Долли, а я поеду к Кассандре и расскажу ей наши новости.

– Но, дорогая, Джон уехал, тебя некому сопровождать, – нерешительно возразила Евдокия Михайловна.

– Тетушка, в доме сеньоры Молибрани сейчас живут одни женщины, дорога знакомая, я поеду в нашей карете, мне некого бояться, и все приличия будут соблюдены.

– Ну, хорошо, – сдалась графиня, – поезжай, только не опаздывай на ужин.

Она пошла к себе, писать письмо Долли, а Лиза поднялась в свою спальню, собираясь к подруге.

На улице было уже по-зимнему холодно. Княжна надела бархатное платье цвета темного шоколада, такую же шляпку и закуталась в черную соболью ротонду – подарок от Долли, переданный на днях герцогом, приезжавшим в Лондон на заседание Палаты Лордов.

Княжна давно обдумывала, что же подарить Кассандре на Рождество, и решила, что образ Святой Елизаветы, который написал в Москве брат Киприан, будет самым лучшим подарком девушке. Но после получения письма брата Лиза была так счастлива, что ей хотелось одарить весь мир, ведь ее дорогая Елена нашлась. Она посмотрела на свой палец, где переливалось всеми оттенками синего кольцо с сапфиром, так напоминающим глаза ее сестры, и суеверно решила, что если его будет носить Кассандра – носительница доброй силы, то с Еленой все будет хорошо. Девушка сняла кольцо, положила его в шелковый ридикюль вместе с миниатюрой и поехала к подруге.

Сегодня спектакля в Ковент-Гарден не было. В доме сеньоры Джудитты готовили праздничный ужин и украшали зал ветками омелы, а в камине уже горело огромное рождественское полено. Услышав шум подъезжающего экипажа, Кассандра радостно выбежала навстречу подруге.

– Дорогая, как я рада, что ты приехала, пойдем, мама сейчас будет петь рождественские песни.

В большой гостиной собрались все слуги дома. За фортепиано сидела хозяйка. Удивительно моложавая в светлом голубом платье и роскошном ожерелье из нескольких нитей крупного жемчуга, скрепленных аграфом с большим ярким сапфиром, она улыбнулась девушкам и поманила их к себе. Кассандра взяла Лизу за руку и повела за собой к фортепиано.

– Дорогая, сегодня мы поем вместе, – обратилась примадонна к дочери, – сегодня – святой день, поют все.

Она заиграла рождественские гимны, а потом запела. Волшебный низкий голос великой певицы заполнил комнату, как всегда производя ошеломляющее впечатление на людей. Лиза краем глаза заметила, как замерли слуги, попав под очарование пения хозяйки, когда к контральто матери присоединилось глубокое бархатное меццо-сопрано. Это запела Кассандра. Два волшебных голоса то сливались, усиливая друг друга, то разлетались, оттеняя красоту каждого. А Лиза ясно поняла, что никогда ничего подобного она в своей жизни больше не услышит. Такое чудо можно услышать только один раз в жизни. На глаза ее навернулись слезы. Она плакала и слышала, как за ее спиной плачут слуги.

Наконец, Кассандра взяла серебристые ноты верхней октавы, а примадонна – последний аккорд, и музыка смолкла. Несколько мгновений тишины показались Лизе вечностью, а когда раздались аплодисменты, она как будто вернулась на землю, поняв, что это выражают свой восторг простые люди, стоящие за ее спиной.

– Спасибо вам, – просто сказала сеньора Молибрани, – счастья вам в этот святой день, здоровья и удачи.

Он поднялась и начала раздавать подарки, лежащие в большой корзине на столике у фортепиано.

– Пойдем в сад, – предложила Кассандра, – ты еще не сняла ротонду, а я накину теплую шаль.

Она закуталась в огромную кашемировую шаль, и девушки пошли в сад. Морозец, прихвативший лужи тонким ледком, к вечеру отступил, и сейчас было свежо, но не холодно.

– Как же ты хорошо поешь, – восхитилась Лиза, – а вдвоем с матушкой вы поете просто божественно. Я даже не представляла, что такое может быть.

– Спасибо, – обрадовалась Кассандра. – Это – мой самый любимый подарок на Рождество, когда я пою вместе с мамой песни надежды и любви.

– У меня тоже есть для тебя подарок, – вспомнила Лиза, – это – образ, написанный в Москве одним святым художником-монахом.

Она открыла ридикюль и протянула подруге миниатюру.

– Наверное, это – Святая Елизавета? – спросила Кассандра.

– Да, ты правильно поняла, – подтвердила Лиза.

– Что же тут понимать, если она похожа на тебя. Наверное, монах и писал ее с тебя?

– Да что ты! Не может быть, – не поверила Лиза, – никогда не замечала ничего подобного.

Она взяла миниатюру и всмотрелась в лик Святой Елизаветы. Действительно, тонкие черты и совсем светлые волосы напоминали Лизу, а золотисто-карие, янтарного оттенка глаза делали сходство еще сильнее.

– От этого сходства Святая Елизавета стала только лучше, – мягко улыбнулась Кассандра и забрала миниатюру из рук княжны.

– Ты знаешь, сегодня брат прислал нам письмо, где сообщил, что моя пропавшая старшая сестра, наконец, нашлась. Я так счастлива, и почему-то подумала, что ты такая сильная и добрая, и если ты будешь носить сапфир, который одного цвета с глазами Елены, то у нее все будет хорошо. Прошу тебя, прими это кольцо от нашей семьи.

Она протянула кольцо Кассандре, с надеждой ожидая ее решения.

– Хорошо, – улыбнулась ее подруга, – я возьму кольцо, но с условием, что ты будешь носить мое. Тогда твоя сила поможет моей семье.

Она сняла с пальца кольцо с большим овальным бриллиантом и надела его на руку Лизы, а та надела на руку Кассандры свое кольцо с ярко-синим сапфиром. Оба кольца оказались впору. Потом Кассандра поцеловала подаренный образ и сказала:

– Теперь Святая Елизавета будет оберегать души нашей семьи. Но если мы сейчас не вернемся в дом, я простужусь, и ты больше никогда не услышишь моего пения.

Девушка пошла вперед и потянула на себя ручку балконной двери, ведущей в гостиную. Лиза пошла за ней, но ее ботинок попал в выбоину на мощеной камнем дорожке, и у нее подвернулась нога. Княжна упала на одно колено, больно ушибив ладони, когда услышала душераздирающий крик подруги. Кассандра кричала слова на незнакомом языке. На том же языке что-то сказал мужской голос, и в то же мгновение прозвучал выстрел. Лиза поднялась на ноги и бросилась к дому. Пока княжна, прихрамывая, бежала к открытой двери, за стеклом поднялись языки пламени.

«Боже мой, Кассандра! И сеньора Джудитта должна ждать нас в гостиной, – в ужасе подумала она. – Кто стрелял? И что же случилось?»

Княжна влетела в открытую дверь, и ужасная картина заставила ее замереть на месте. Около фортепиано на полу лежала примадонна. В груди ее торчал нож. Глаза женщины были открыты, но было ясно, что она мертва. Ее дочь лежала почти около выхода в сад, на ее груди, прямо напротив сердца расползалось огромное ярко-алое пятно. Лиза бросилась к девушке и, встав на колени, наклонилась к лицу подруги, надеясь услышать дыхание. Ее сердце забилось быстрее, когда она услышала хрип подруги. Кассандра была ранена, но она была жива.

– Дорогая, пожалуйста, очнись! – взмолилась княжна, – я сейчас перевяжу тебя, нужно остановить кровь.

В отчаянии, Лиза отвернула подол, сильным рывком оторвала оборку нижней юбки и попыталась этой тканью зажать рану подруги. Кассандра пошевелилась, мучительно застонала, но открыла глаза.

– Уже поздно, – тихо сказала она, – дай мне руку и пообещай, что выполнишь мою последнюю просьбу.

Лиза наклонилась над девушкой и схватила ее за руку, по щекам княжны текли слезы, но она их не замечала. Она близко наклонилась к лицу подруги, ловя ее слова. Кассандра прикрыла глаза, собираясь с силами, и прошептала:

– Нас убили не случайно. Один из бандитов, увидев меня, крикнул по-испански: «Вот и вторая». Когда они поджигали факелами шторы, думая, что я уже мертва, то обсуждали, что теперь им за нас заплатят три тысячи золотых. Прошу тебя, возьми мой медальон, поезжай в Гранаду к герцогу Молибра и передай ему эти слова. И еще скажи, что я его простила и за себя, и за мать. А теперь дай мне образ и держи мою руку крепче.

Лиза подобрала образ, который Кассандра, падая, уронила, положила его на грудь девушки и, крепко взяв подругу за руку, начала молиться. Ее не покидала надежда, что Бог не заберет Кассандру, а оставит ей жизнь. Но та последним движением сжала руку Лизы, и поток огня потек через пальцы княжны. Это было мучительно больно, но поняв, что это душа подруги, покидая ее земное тело, передает ей свою силу, Лиза крепко сжимала пальцы Кассандры. Княжна дрожала всем телом, ей казалось, что сердце сейчас разорвется от невыносимого напряжения, но она не разжала руки. Внезапно боль отступила, и сердце Лизы перестало колотиться как заведенное. Холод сковал ее тело. Княжна подняла глаза, посмотрев на лицо подруги, и поняла, что все кончено.

Только сейчас она вспомнила, что кругом полыхает огонь. Если она собиралась выполнить последнюю волю Кассандры, нужно было выбраться из огня. Лиза перекрестила закрытые глаза девушки, сняла с ее шеи тяжелый медальон и поправила на груди подруги маленький образ Святой Елизаветы. Она поцеловала еще теплый лоб Кассандры и поднялась на ноги.

Кругом полыхал огонь, дверь, ведущая внутрь дома, уже занялась огнем, но еще можно было проскочить в открытую в сад балконную дверь. Надеясь спасти лицо от пламени, Лиза накинула на голову ротонду и направилась к узкому проходу между горящими занавесками. Она уже почти проскочила между столбами пламени, когда тяжелый мраморный карниз, который уже не держали оплавившиеся медные штанги, рухнул ей на затылок. Ротонда смягчила удар, и карниз соскользнул по черному меху на пол. Лиза даже смогла сделать еще один шаг и вывалилась наружу, на дорожку сада. Но на второй шаг сил у нее уже не хватило. Княжна рухнула лицом на мокрую пожухлую траву зимнего газона и потеряла сознание.

Глава 6

Особняк сеньоры Молибрани горел как факел. С треском вылетали стекла, рушились перекрытия, и хотя крыша пока уцелела, ни у кого из зевак, выстроившихся вдоль противоположной стороны улицы, не было сомнений, что скоро и она рухнет, окончательно погребя то, что еще несколько часов назад было богатым и уютным домом первой певицы Европы.

Слуги примадонны в наспех накинутой верхней одежде и с непокрытыми головами жалкой группкой собрались около ворот, беспомощно глядя на стену огня, пылающего за лопнувшими окнами. В соседних домах хозяева, опасаясь за свое имущество, тревожно ожидали финала трагедии.

– Я говорила, что соседство с певицей принесет нам беду, а ты мне не верил, – истерически кричала своему мужу баронесса Рочклиф, – что будет, если ветер подует в сторону нашего дома?

Женщина стояла перед окном, заламывая руки. Горящий дом соседей являл собой ужасное зрелище, и в воображении бедной баронессы уже вставали кошмарные картины горящих ковра и штор в ее собственной гостиной.

– Да, ты права, становится опасно, – согласился с ней муж, подойдя к соседнему окну. За двадцать лет крепкого английского брака он хорошо усвоил, что подходить к жене, находящейся в нервном состоянии, опасно. – Но слуги уже час поливают крышу и стены нашего дома водой из пруда – даже если в нашу сторону полетят головешки, загореться может только крыша. Но на самом деле следовало бы начать заливать и сам пожар.

– Я не собираюсь посылать своих слуг, чтобы спасать имущество иностранки, – пренебрежительно фыркнула баронесса.

– Дорогая, я, как всегда, полностью с тобой согласен, – привычно сообщил ей муж, – я хотел спасать наше имущество, но если ты возражаешь…

– Ты хочешь сказать, что я против того, чтобы защитить наше имущество? – изумилась баронесса. – За кого ты меня принимаешь? Немедленно распорядись, чтобы слуги начали заливать пожар, и раздай ведра всем этим бездельникам, торчащим перед домом своей хозяйки. Пусть поработают.

Барон тут же поднялся и отправился отдавать приказания. Ему соседка нравилась, а когда он летом через открытые окна слышал ее пение, особенно на два голоса с дочерью, барону казалось, что его душа уже переселилась в рай. Если можно было хоть что-то сделать для примадонны и ее красавицы-дочери, он был готов попытаться. Объединенными усилиями слуги обоих домой и желающие из толпы начали ведрами таскать воду из пруда Рочклифов, успешно сбивая пламя через окна. На небесах, видимо, оценили благородный жест барона, потому что оттуда тоже пришла помощь: из черных грозовых туч хлынул холодный дождь, перемешанный со снегом. Окончательно залив первый этаж, добровольные спасатели поднялись на второй, и воду передавали уже не по цепочке, как раньше, а поднимали на веревках. Количество людей с ведрами все увеличивалось за счет слуг с соседних улиц, и менее чем через час пожар был окончательно потушен.

Барон, стоя на крыльце своего дома, попыхивал сигарой, ожидая возвращения своих людей, когда к нему подошел высокий человек в черном пальто.

– Ваше сиятельство, – обратился он к барону, – я Гаррисон, сыщик с Боу-стрит, мы собираем сведения для судьи – похоже, что пожар устроили нарочно, чтобы скрыть другое преступление. Мы сейчас ищем ваших соседок. Вы видели что-нибудь подозрительное?

– Дайте подумать, – начал вспоминать барон. – Ничего подозрительного я не помню, но видел из окна, как перед входом долго стояла роскошная карета, запряженная парой белоснежных лошадей. Она и раньше часто стояла перед соседним домом. Обычно в ней приезжали молодой человек и две девушки.

– А кто эти люди, вы не знаете? – уточнил сыщик.

– Нет, не знаю, но вы можете спросить это сами, – заметил барон, указав на приближающийся к ним экипаж, – именно про эту карету я и говорил.

Гаррисон откланялся и поспешил к экипажу, остановившемуся напротив сгоревшего дома. Он подошел как раз в тот момент, когда спрыгнувший с запяток лакей распахнул дверцу и протянул руку бледной как мел пожилой даме, помогая ей спуститься на землю. За дамой стремительно спрыгнула девушка лет шестнадцати с бескровным лицом и огромными голубыми глазами, в которых плескался страх. Девушка подхватила даму под руку, не давая ей упасть, и с ужасом уставилась на пожарище.

– Простите, мэм, – тихо окликнул даму сыщик, – вы кого-то ищете?

– Да, сэр, помогите нам, пожалуйста, – тут же вцепилась в его руку дама, – в этом доме в гостях находилась моя внучатая племянница, светлейшая княжна Черкасская, кучер ждал ее возвращения, когда увидел, что дом горит. Ничего не сумев добиться от здешних слуг, он поехал за мной. Вы что-нибудь знаете? Где моя девочка?

– Мы еще ничего не знаем, мы только начали осмотр. Сейчас слуги разбирают завалы, мы ищем погибших, прошу вас подождать в карете. Если мы кого-нибудь найдем, я позову вас.

Графиня Апраксина покачнулась, но лакей подхватил ее, не дав упасть. Даша Морозова схватила женщину за руки и начала тихо успокаивать. Вдвоем они проводили Евдокию Михайловну в карету, девушка укутала ноги старой дамы пледом и сама села рядом, приготовившись ждать.

Гаррисон бродил по пепелищу. Он уже осмотрел все комнаты, выходящие окнами на улицу – ни примадонны, ни девушек там не было. Сейчас слуги растаскивали упавшие балки, перекрывающие вход в большую гостиную, выходящую французскими окнами в сад.

– Там мы в последний раз видели хозяйку, ее дочку и вторую девушку, – объяснил сыщику один из слуг, оттаскивая в сторону конец толстой балки, упавшей с частично разрушенного потолка.

Он дернул обугленную, но уцелевшую дубовую дверь и открыл проход в комнату. В гостиной полностью выгорела стена, выходящая в сад. Судя по копоти, пожар начался со штор, и вся примыкающая к этой стене часть комнаты была полностью засыпана обгоревшими головешками. У противоположной стены мебель обуглилась, но уцелела, а фортепьяно, стоящее в дальнем углу комнаты, практически не пострадало, даже ковер, на котором оно стояло, еще сиял яркими красками, что казалось совсем диким на фоне ужасных разрушений дома. И на этом ярком пятачке лежало тело женщины с ножом в груди. Оно совсем не обгорело, и не было никаких сомнений, что это – звезда Ковент-Гарден Джудитта Молибрани.

– Боже мой! – произнес испуганный голос за спиной Гаррисона, и тот сердито обернулся.

За его спиной стоял белый как мел молодой слуга, открывший дверь.

– Это ваша госпожа? – спросил сыщик.

– Да, сэр, – пролепетал молодой человек, – какое безумие, убить такого ангела под Рождество!..

– Вы что-то знаете? – насторожился Гаррисон.

– Да нет, сэр, просто хозяйка пела нам сегодня рождественские гимны, и все плакали, так было прекрасно, как будто ангел пел.

– Ну, ладно, – разочарованно сказал сыщик и отвернулся.

– Только, сэр, такой нож с костяной ручкой я вчера видел у Хавьера, – тихо добавил слуга, – спросите у него об этом ноже.

– Кто такой Хавьер? – тут же отреагировал Гаррисон, похоже, дело было не так безнадежно, как показалось сначала.

– Новый конюх, его неделю назад взяли в дом, он говорил, что из Испании бежал из-за Наполеона, только, по мне, он никакой не конюх: лошадей не любил, работать не хотел. Да, хозяйка добрая была, всех людей жалела. Она разрешила взять иностранца без рекомендаций, сказала, что тот был вынужден уехать из своей страны, ему нужно помогать.

– Приведи мне этого Хавьера, – велел сыщик и начал обходить комнату, ища остальных погибших.

Второе тело он не увидел под грудой обгоревшего дерева, но догадался, что оно должно быть там. Две балки, рухнувшие сверху, еще тлели, придавив то, что осталось от прекрасной молодой девушки. Здесь был эпицентр пожара, поэтому понять, которой из двух девушек принадлежит тело, было невозможно. Сыщик наклонился, пытаясь найти хоть что-то, что подскажет ответ. На груди покойной лежало что-то, напоминающее миниатюру в оплавленной серебряной рамке. Овальный кусок слоновой кости с растрескавшимися красками обгорел и крошился, но в середине сквозь трещины еще можно было различить женское лицо с темными глазами и светлыми волосами. Сыщик осторожно поднял то, что осталось от миниатюры, и вдруг заметил, что горящая балка не коснулась руки погибшей. На безымянном пальце, даже не закоптившись, сверкало сапфировое кольцо.

– Будем опознавать по вещам, – печально вздохнул Гаррисон.

За его спиной послышались шаги. Молодой слуга, сообщивший ему про нож и Хавьера, привел солидного человека средних лет в черной одежде. Тот выступил вперед и, откашлявшись, сообщил:

– Простите, сэр, я – дворецкий в этом доме. Мы не можем выполнить ваше приказание: Хавьера нигде нет.

– Понятно, – протянул сыщик. – Скажите, если хозяйка собирала вас, чтобы поздравить с Рождеством, она сама была нарядно одета?

– Да, сэр, на ней было красивое платье и очень дорогое жемчужное ожерелье с сапфировым аграфом. Хозяйка его очень любила, говорила, что это – память о счастливом времени ее жизни.

Гаррисон подошел к телу примадонны и посмотрел на ее шею, ожерелья не было.

– Вот так принимать в дом иностранцев без рекомендаций, – скептически констатировал он, – ограбили, убили, а потом, чтобы скрыть преступление, подожгли дом.

Он отпустил слуг и начал искать вторую девушку. Но больше тел в комнате не было. Он выглянул в маленький сад, окруженный с трех сторон стенами дома. Это крохотное ухоженное пространство просматривалось полностью. Ни живого человека, ни тела в нем не было. Значит, одну из девушек бандит убил, а вторую увел с собой, или она ушла добровольно. Нужно было понять, кто та, которую он нашел. Гаррисон снял с пальца погибшей кольцо и направился к выходу.

Графиня Апраксина сидела в экипаже, закрыв глаза. Время тянулось мучительно долго, но она не хотела, чтобы что-то менялось, женщина была согласна находиться в неведении, боясь, что ей принесут ужасную весть. Но в стекло кареты легонько стукнули, и высокий сыщик отворил дверцу.

– Мэм, мы нашли хозяйку дома и одну из девушек. Они мертвы, – сообщил он.

– Какую девушку? – чуть слышно прошептала графиня. Безумная надежда родилась в ее душе и тут же погасла: сыщик держал на ладони оплавленную миниатюру и сапфировое кольцо.

– Вы узнаете эти вещи? – спросил он.

Графиня не ответила, она потеряла сознание.

В маленькой комнате, отведенной для писцов, работающих на судью Бигла, Гаррисон диктовал отчет по результатам своего расследования. Уставший сыщик, довольный завершенным делом, радовался окончанию работы, предвкушая спокойный вечерний отдых. Он уже почти закончил диктовать, когда в комнату постучали, и на пороге появился богато одетый смуглый господин в щегольском пальто и в модной высокой шляпе-цилиндре.

– Простите, сэр, – обратился он к Гаррисону, безошибочно выделив в нем главного, – я ищу сыщика, проводившего расследование в доме сеньоры Молибра.

– Вы хотели сказать Молибрани? – поправил его Гаррисон.

– Нет, я имею в виду герцогиню Молибра, но она выступает на сцене под тем именем, что вы назвали.

– Час от часу не легче! – воскликнул сыщик. – А вы, сэр, кто такой?

– Простите, я забыл представиться, такой ужасный случай, все испанское посольство в страшном смятении, – извинился посетитель, – я – советник посла граф Монтойа, и представляю здесь мужа пострадавшей дамы – герцога Молибра. Прошу вас сообщить мне все подробности сегодняшнего несчастья.

– К сожалению, сеньора погибла. Ее закололи ножом, потом сорвали с шеи дорогое жемчужное ожерелье с сапфировым аграфом. Вместе с ней убили гостью – русскую княжну Черкасскую, а дочь певицы либо похищена, либо пропала. Ее нигде нет.

– Кто совершил убийство сеньоры? – спросил испанец. – У вас есть какие-нибудь предположения?

– За неделю до убийства пострадавшая разрешила взять на службу конюха-испанца по имени Хавьер, у того не было рекомендаций, и, по отзывам слуг, конюхом он не был. Слуги видели у него нож с костяной рукояткой, которым была убита сеньора. Я уверен, что убийца – он. Возможно, что у него были сообщники, которых он впустил в дом, но сам Хавьер – один из убийц.

– А девушка, дочь герцогини? – уточнил граф Монтойа, – вы ничего больше не можете сказать о ней?

– Ничего, кроме того, что с нее сняты подозрения в соучастии. Мы считаем ее жертвой, она не могла вступить в сговор с убийцами матери, поскольку все слуги в доме подтвердили нежную любовь дочери к сеньоре Молибрани.

– Благодарю вас, сэр, – испанец встал и протянул сыщику визитную карточку, – прошу, если что-нибудь станет еще известно об этом ужасном преступлении, сообщите мне. Муж сеньоры – кузен нашего короля, он очень богатый и могущественный человек, и будет признателен за любую информацию об убийцах своей жены. Если же что-нибудь станет известно о девушке – в любое время дня и ночи я буду ждать вашей информации.

Граф Монтойа поклонился и вышел. Сыщик уставился на маленький кусочек картона с титулом испанца и адресом посольства. Дело начинало пахнуть политикой, что было совсем плохо, но на нем можно было подзаработать, что было хорошо. Решив отложить решение на завтра, он быстро закончил отчет и, кивнув усталому писцу, отправился домой. По дороге Гаррисон все же решил попробовать заполучить деньги, которые плыли к нему в руки.

А в это время советник испанского посла, сидя в большой гостиной, обставленной черной старинной мебелью, с портретом короля кисти придворного художника Франсиско Гойи над камином, докладывал своему патрону о том, что узнал.

– Бедный герцог, – вздохнул посол, – какая потеря. Я никогда не понимал того, что он разрешил жене петь на сцене, а тем более таскать по Европе дочь, но в каждой семье – свои проблемы. Он хотел, чтобы мы присматривали за его женщинами и сообщали ему об их здоровье и делах, мы это делали. Предугадать убийство и ограбление мы не могли. Напишите бедняге отчет, особенно напирайте на то, что о судьбе дочери пока ничего не известно, возможно, что девушка жива. Сейчас это – единственное, что может поддержать герцога в его горе.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.