- Е. Т.) не сыщут, то мы на всем повете сию кроф (sic. - Е. Т.) будем сыскивать"{150}. Угроза повлияла, убийцу и его товарищей привели к Шереметеву, и их казнили. Среди таких впечатлений жил Петр в Жолкиеве, а солдаты - в Люблине, Жолкиеве и других городах Польши. Без "контровизитов", которыми грозил Петр, дело никак не могло обойтись. Князь Михаил Вишневецкий с целой литовской армией неожиданно покинул сторонников России и перешел к Станиславу Лещинскому, т. е. к шведам. В городе Быхове, тоже перешедшем на сторону Станислава, находился воевода Синицкий, и пришлось долго (около месяца) осаждать Быхов. Еще 24 марта (1707 г.) Синицкий горячо уверял Петра в своей непоколебимой верности, находил недостаточно пылким традиционное "па-дам до ног" и писал: "подстилаюся под маестат вашего царского величества со всем почитательством"{151} , а между тем уже 31 марта Петру привелось сообщить Родиону Христиановичу Боуру следующее: "Понеже подлинно здесь известно, что как гетман Вишневецкой, так и генерал Синицкой конечно приняли сторону Станиславову, того ради надлежит на оных бодрое око иметь и, яко от неприятелей, быть весма в твердой осторожности"{152}. Но око Боура, очень хорошего и оперативного генерала, на этот раз оказалось недостаточно "бодрым": "достать Синицкого" никак не удалось, пришлось предпринять долгую и нелегкую осаду, с штурмами, подкопами под стены и взрывами их и т. д. Синицкий начал свою новую деятельность с того, что неожиданно напал на русский отряд, везший 40 тыс. руб. казенных денег (по другим показаниям. - 30 тыс.), отряд почти весь перебил, а деньги забрал. Он надеялся, заперевшись в Быхове, дождаться там помощи от шведов. Но не дождался. Быхов был взят в начале июня и почти весь сожжен, а Синицкого препроводили в Москву, откуда он уже не вышел. Город Быхов лежал на прямом пути из Польши в Москву, и если бы шведам удалось его выручить, то угроза шведского нападения, и без того висевшая над Россией, очень бы усилилась. Расправой с Быховым был уничтожен важный опорный пункт ожидаемого шведского нашествия.
      Таково было неспокойное жолкиевское сидение 1707 г. Петр неоднократно издавал грозные повеления о том, чтобы русские войска не смели обижать поляков, стоящих на стороне России, но отношения не улучшались. И становилось ясно, что, если даже посадить на польский престол венгерского князя Ракочи, или принца Евгения Савойского, или Якуба Собесского, или какого-нибудь другого кандидата, особого от этого толку не будет. Наибольшее, чего можно достигнуть, это безопасного пребывания русского войска в той или иной местности. Но об активной помощи русским не могло быть и речи. И тут не помогло и то, что Петру удалось склонить папу Климента XI отказать в признании Станислава королем польским. Климент XI не расположен был к прямолинейному простестантскому пиетисту Карлу XII, считавшему себя, подобно обожаемому им предку Густаву Адольфу, призванным активно бороться против католической церкви в Саксонии, Силезии, Польше.
      С внешней стороны дело было поставлено так, что нового короля должны были избрать сами поляки.
      Когда царь сидел в Жолкиеве, в г. Люблине, занятом русскими войсками, заседал "сейм", на который собрались магнаты и шляхтичи, враждебные Станиславу Лещинскому и шведам. Люблинский сейм производил мало впечатления в Европе. Кандидаты один за другим либо отказывались, либо их самих, пообдумав, Петр отстранял. Люблинским голосованиям против Станислава, торжественным обещаниям и заверениям царю никто серьезного значения не придавал: "Царю предстоит утомительная игра (a weary game to manage), потому что, может быть, поляки своими открыто проводимыми интригами в его пользу только стремятся под рукой выговорить для себя более выгодные условия у Станислава. Потому что полагаться на самые торжественные их заверения - это все равно, что опираться на сломанную палку, которая может пронзить опирающуюся на нее руку"{153} , - так писал Витворт в Лондон 1 января 1707 г., т. е. через три дня после того, как царь прибыл в Жолкиев, где и засел надолго, причем одной из главных его целей была поддержка люблинского сейма и выбор нового короля. Но ничего из всех этих сборов и намерений не вышло.
      В зиму 1707 г. русское правительство, учитывая трудность положения и одиночества в страшном единоборстве с могущественнейшим врагом, искало союзов, шло на всякие милости и любезности по отношению к враждебным Станиславу Лещинскому полякам, выражало готовность к миру с Карлом, но в одном было совершенно непреклонно: балтийских завоеваний своих не отдавать ни за что: "А чтобы нам всего взятого уступить, о том крепко посланникоф обнадежь, что ни по которому образу того не будет, что господь бог чему ни изволит быть, понеже хуже сего нечему быть"{154}. То есть уступка на Балтике была бы хуже всего, даже хуже грозящего нападения Карла XII на Украину и на Смоленск и Полоцк.
      31
      Именно в Жолкиеве, в первые же дни после приезда 28 декабря 1706 г. сюда Петра, на генеральном военном совете под председательством царя был выработан общий план, который потом и осуществлялся, поскольку это зависело от русских войск. Вот этот план: "Ту же в Жолкве был Генеральный совет, давать ли с неприятелем баталии в Польше, или при своих границах, где положено, чтоб в Польше, не давать: понеже. ежелиб какое нещастие учинилось, тобы трудно иметь ретираду; и для того положено дать баталию при своих границах, когда того необходимая нужда требовать будет; а в Польше на переправах, и партиями, так же оголоженьем провианта и фуража, томить неприятеля, к чему и польские сенаторы многие в том согласились"{155}.
      Мысль здесь ясна. Не только немедленно, но и в ближайшие годы русская армия в чужой стране - Польше - не может быть уверенной в победе, а при поражении отступать будет худо, и ей, значит, будет грозить истребление. Следовательно, армия должна отступать в Россию, где неприятель в свою очередь будет рисковать погибнуть в случае поражения. Когда впоследствии шведские летописцы событий вроде Нордберга или Адлерфедьда порицали с высоты своего непонимания "варварский" образ действий русских в Белоруссии, на Украине, на Смоленской дороге - всюду, где проходил или ожидался русскими неприятель - они не подозревали, что решенное в Жолкиеве уже наперед "оголожение" врага, лишение его пропитания и есть один из существенных методов борьбы. Узнали в свое время шведы очень хорошо, что понималось на генеральном совете в Жолкиеве под словами: "а в Польше на переправах и партиями... томить неприятеля", избегая "генеральной баталии". Эти нападения "партиями", небольшими отрядами, чаще всего конными, а иногда и конными и пешими, очень "томили" шведского агрессора впоследствии и до Лесной и после Лесной, и под с. Добрым, и возле Стародуба, и у Ахтырки, и перед Полтавой. А генеральную баталию в Польше и в Литве так и не дали как это и было решено в Жолкиеве, и как определенно было сказано, что именно в Польше избегать генеральной битвы. Что в самой России, куда уже тогда собирался со временем пойти неприятель, дело непременно дойдет до решающего боя - это было ясно само собой.
      Еще за несколько лет до выработки в Жолкиеве общей стратегической программы на совещании 28 декабря 1706 г. Петр уже имел случай оказать: "Искание генерального боя зело суть опасно, ибо в один час может все дело опровержено быть".
      И все, что было выработано и обдумано в Жолкиеве, последовательно проводилось затем в 1707-1708-1709 гг. Самое любопытное в военной истории 1707-1709 гг. это абсолютное нежелание и бессилие Карла и его штаба (в том числе и генерал-квартирмейстера Гилленкрока) понять всю зрелую обдуманность действий русского командования, весь этот далекий прицел, который привел в сентябре 1708 г. к Лесной, а в июне 1709 г. - к Полтаве. Сколько "побед" радовали Карла, Реншильда, Пипера, Акселя Спарре, Левенгваупта, Лагеркрону в эти годы! Сколько раз они издевались над "вечно" отступавшими русскими! Только месяца за три до Полтавы начал несколько утихать этот веселый смех в шведской главной квартире...
      28 мая 1707 г. внимательный и снабженный большим шпионским аппаратом в Москве английский посол Витворт доносил в Лондон, что укрепляется Дубно, что в Киеве остается всего лишь 6 тыс. человек, а главным театром войны будет Литва и основная армия собирается на Висле. На Днепре же - в Смоленске и Могилеве создаются большие склады припасов. "Выдают, будто готовы рискнуть дать сражение шведам, а если будет неудача, то постараются вести войну по-татарски и довести неприятеля до гибели от голода (to starve), если не будут в состоянии разбить его". И посол утверждает, что, судя по царским приказам, привезенным в Москву (Мусин-Пушкиным, которого Витворт называет Пушкиным), царь хочет вести войну с большей силой, чем до той поры{156}.
      И это происходило летом 1707 г., когда в Польше Станислав укреплялся все больше и больше; когда воевода Синицкий изменил русской группировке и, захватив деньги, назначенные Вишневецкому, перебил русский конвой и с несколькими тысячами войска перешел на сторону шведов; когда ждали больших и опасных для России боев в Польше и когда, наконец, Австрия, Пруссия, Англия признали или готовы были, несмотря на все убеждения Петра, признать Станислава польским королем.
      Весной 1707 г. шведская армия начала переходить из Саксонии в Польшу, и уже ни для кого не было тайной, что ближайшей целью Карла будет поход на Москву. Шведская армия поотдохнула в богатой Саксонии и была в полной боевой готовности. А победы над датчанами, русскими, поляками, саксонцами долгие годы поддерживали уверенность шведов в своем превосходстве над всеми врагами.
      Правда, как раз победы над русскими уже никак нельзя было назвать "непрерывными". Нет, перерывы случались неприятнейшие, и не один, и не два, и не три раза, еще задолго до грозной встречи под Лесной. В 1702 г. Шереметев жестоко разбил Левенгаупта под Эрестфером, в 1704 г. произошла так называемая вторая Нарва, т. е. страшное поражение шведов и кровопролитное взятие нарвской крепости петровскими войсками. Эта крупная русская победа 1704 г. уже сама по себе могла загладить или во всяком случае сильно смягчить воспоминание о первой Нарве 1700 г. А сколько было с тех пор крупных и мелких стычек на Балтийском побережье, когда, правда, были и отходы и временные неудачи русских, а все-таки в конце концов город за городом русские забирали у шведов, когда никакими усилиями нельзя было ни вернуть от русских эти потерянные позиции, ни отнять или разрушить возводимые Петром новые города и укрепления.
      Эти неудачи до странности мало влияли на шведского короля и его армию. Солдаты главной армии просто очень мало знали о том, что творится в Ингерманландии, в далекой Эстляндии, в Ливонии, в еще более далекой Карелии. Они помнили только о первой своей встрече с восточным врагом под Нарвой в 1700 г., а потом их повели воевать в Польшу, в Саксонию, опять в Польшу, и здесь кроме побед, они почти ничего и не видели. Конечно, и здесь были неприятные (и даже очень неприятные) эпизоды, например битва под Калишем 19 октября 1706 г., когда Меншиков наголову разбил шведов и соединившиеся с ними польские ополчения из Литвы.
      Но все-таки в конце концов среди этой польской многолетней сумятицы и неразберихи, в этой междоусобной войне между двумя дольскими королями русским ставленником Августом и шведским - Станиславом Лещинским - последний оказывался "победителем" после Альтранштадского мира, и уверенность в непобедимости короля Карла XII росла среди его солдат. Что касается самого Карла, то он раз навсегда отмахнулся и отделался крылатым словцом, которым он отвечал на беспокойные представления и напоминания генералов о закладке Петербурга, об укреплении Кроншлота, о русских верфях: "Пусть строит, все равно все это будет наше..." Вовсе не туда нужно идти, по мнению Карла, где закладывалась на ингерманландском болоте какая-то новая столица, а нужно с оружием в руках войти в настоящую, в старую столицу, в Москву, и там подписать победоносный мир. Таковы были настроения шведского короля, когда уже сделанный путь от Стокгольма до Дрездена и от Дрездена до Вильны осталось еще дополнить и продолжить дорогой от Вильны до Москвы, где и произойдет триумфальное окончание походов нового Александра Македонского.
      В начале мая 1707 г. Петр, уже выехав из Жолкиева в Дубно, получил тревожное известие о выходе Карла XII из Саксонии в Польшу. Летят немедленно указы Шереметеву, Мазепе, Григорию Скорнякову-Писареву, Алларту, Боуру, Репнину - все указы от 5 мая 1707 г., а на следующий день (6 мая) подробный указ В. Д. Корчмину об укреплении Кремля и Китай-города в Москве: у Никольских и Спасских ворот сделать редан, а за рвом у Спасских ворот еще контрэскарп, от Неглинной до Москвы-реки сделать везде больварки и контрэскарпы и устроить, где нужно, артиллерию для обороны города{157}. За известием о выходе Карла из Саксонии последовало и другое: шведы намерены идти к Киеву. Петр уведомляет об этом гетмана Мазепу 11 мая 1707 г.{158}
      Обращаясь к герцогу Мальборо и снова к Анне, королеве английской, за посредничеством, царь дал Шафирову и краткую инструкцию об условиях. Во-первых, можно согласиться вернуть шведам Дерпт. "Ежели тем довольны не будут", то, не возвращая шведам Нарву, уплатить за нее денежную сумму. Но если они на это не согласятся, то отдать и Нарву, "хотя б оною i уступить (аднакож (sic. - Е. Т.) сего без описки не чинить)", т. е. оговорить сроки и другие условия. Но об отдаче шведам Петербурга даже и не думать ("ниже в мысли иметь"){159}.
      О широчайших замыслах Карла XII знали давно, поэтому очень энергично укрепляли и старую столицу.
      Осенью и зимой 1707 г. до 20 тыс. человек усиленно работали над укреплениями вокруг Москвы и в самом городе. Строились бастионы и вместе с тем формировались полки из московских жителей. Заблаговременно готовились к шведскому нашествию. За Днепром и Двиной возводились сильные укрепления{160}. Эти наблюдения и известия внушали иностранным резидентам, даже осторожному и довольно осведомленному Витворту, превратные понятия о близкой для русской столицы опасности. Точно так же он повторяет россказни шведов о "паническом бегстве" русской кавалерии (зимой и в начале весны 1708 г.) от любого отряда шведов или служащих у них волохов{161}. И Витворт и шведы не знали ни о жолкиевском плане вообще, ни о том, что Петр и его генералы совершенно намеренно и сознательно не желали ввязываться в бой ни в Польше, ни в Литве и что кавалерии, как и другим частям, воспрещено было впредь до особого приказа начинать сражение. Эта мнимая "паника" русских кавалерийских разъездов тоже сыграла свою роль в роковом для Карла заблуждении и заставила его ускорить приготовления к вторжению в Россию. Слишком поторопился Витворт иронически жалеть "бедного царя", the poor czar, как он его называл иногда в своих донесениях перед сражением под Лесной.
      Тревожные слухи шли из Москвы.
      У нас есть очень краткий, чрезмерно скупой на слова, но правдивый документ, случайно найденный и изданный Туманским в 1787 г. и в более исправном виде -в 1840 г.: "Записки Желябужского". Желябужский имел в начале царствования Петра чин окольничего, побывал воеводой в Чернигове. Писал он очень краткий, почти лаконичный дневник, явно только для себя. Вот как отразилась в этих немудрящих записях московская тревога при слухах о готовящемся шведском нашествия, "Июня в 1-й день (1707 г. - Е. Т.) повещали делать к валовому делу о работниках: в Китае (Китайгород. - Е. Т.) и в Кремле делать вал и рвы копать.
      А июня 10 числа зачали делать и брали со всякого московского двора по 2 человека работников, и из города брали жь".
      Также укреплялись Можайск, Серпухов и Троице-Сергиев монастырь. Эти спешные и обширные работы в Москве и окрестных городах, естественно, усилили тревогу. В Москву стали посылать "почту" успокоительного характера, исходящую от царя и правительства. Вот что читали москвичи 19 июня 1707 г.: "Известно нам здесь учинилось, что у вас на Москве немалой страх произошел оттого, что стали крепить московские городы, и то нам зело дивно и смеху достойно, что мы час от часу от Москвы дале, а вы в страх приходите, которого в то время не было, когда неприятель у нас в глазах был во время гродненской осады, когда мы в самом состоянии и в московских рубежах были". Петр, Меншиков, Алларт и другие генералы считали (и вполне справедливо) большим счастьем спасение гродненской армии, так долго осаждавшейся Карлом XII и удивительно искусно выведенной из-под грозившего ей сокрушительного удара, и они правильно намекают, что если бы шведам удалось перебить или взять в плен армию в Гродно, то прямая опасность грозила бы русским рубежам. Тогда скорее были основания страшиться. Тогда, но не теперь, не в июне 1707 г. "...ныне при помощи божией, в таком наше войско состоянии, что еще никогда такова не бывало, и неприятель не точию нас страшит, но и сам весьма в великом страхе суть, а паче от Калишской преждебывшей счастливой баталии в непрестанном сумнении пребывает..." Воззвание проникнуто усиленным оптимизмом: "...мочно вас рассудить и в безопасности быть, что не к нам неприятель приближился, но мы к нему, и не мы ево боимся, но он нас. Чего ради настоящую страсть (страх. - Е. Т.) конечно надлежит вас отставить..." Но укреплять города все-таки нужно, потому что "осторожного коня и зверь невредит"{162}.
      Приободрить встревоженную столицу было, конечно, необходимо, но тон был слишком наигранно веселый. Петр и его ближайшее окружение знали хорошо, что предстоит еще очень долгая борьба и дритом такая, когда еще неоднократно придется, согласно только что выработанному в Жолкиеве плану, отступать к русским рубежам.
      12 января 1708 г. последовал указ Петра о том, чтобы "московские всяких чинов люди московские жители, где которые чины ведомы сказать, что они в нужной случай готовы были все и с людьми"{163}. Указ относился прежде всего к дворянам, которые должны были по первому же требованию быть готовы явиться в армию со своими "людьми", т. е. крепостными. Этот указ стоит в связи с рядом мер по укреплению Кремля и других мест как в центре, так и на окраинах столицы, которые были предприняты правительством уже в 1707 г., а отчасти еще в 1706 г. В Москве должно было образоваться в случае приближения врага свое особое ополчение, независимо от регулярных вооруженных сил, уже бывших наготове.
      Наступал 1708 год, принесший с собой начало шведского нашествия на Россию.
       
      Глава II. Шведское вторжение в пределы России. Битва под Лесной. Начало народной войны против шведов
      1
      Поход на Россию, который должен был одним мощным и быстрым ударом смести Русское государство с лица земли и заменить его удельными княжествами, был замышлен Карлом давно, по крайней мере в общих чертах. После блестящих успехов шведов в Польше и Саксонии, после победы под Фрауштадтом и ухода Августа в Саксонию для Карла и его окружения программа была ясна. Решение вопроса - в захвате Москвы, после чего можно спокойно возвратить уже без борьбы всю занятую русскими Прибалтику. Это и будет быстрым и прочным успехом, грозным ударом, от которого русские уже никогда не оправятся. Чтобы понять всю степень высокомерного легкомыслия, с которым Карл XII после своих успехов в Польше и Саксонии стал относиться к русскому врагу, достаточно вчитаться в один документ и поглядеть, как король третирует русскую армию, готовясь к походу на Россию. Он сидит пока в Альтранштадте и грозит вторгнуться в Австрию (в "наследственные владения" императора Иосифа I), и когда королева английская Анна просит его от этого воздержаться (так как в противном случае Иосиф I должен был бы прекратить борьбу против Людовика XIV), то Карл XII отвечает ей 25 июня 1707 г., повторяя угрозы против Австрии. Почему же он так зол на Австрию? Он не хочет долгих переговоров, "потому что это снова (?) даст московитам возможность ускользнуть... хотя я имею право их требовать (les reclamer), и вопреки надежде, которую мне подали, отдать их в мои руки (me les livrer entre les mains)"{1}. Т. е. он, северный Ахиллес и Александр Македонский, недоволен, что опять эта готовая добыча "ускользнет" и он не заполучит ее в свои руки. Мания величия все более и более овладевала этим человеком.
      Он свободно прошел через Силезию, принадлежавшую австрийскому императору, и тот был радешенек, что Карл ХII там не остался, а удовольствовался тем, что император особым договором обязался не стеснять ничем лютеранской веры в Силезии, обязался перед ним, Карлом XII, с которым он вовсе и не воевал. Это был момент, когда Карл XII делал в Северной, Средней и Юго-Восточной Европе почти все, что хотел. Перед ним трепетали монархи вроде австрийского императора, его слава начинала затмевать славу его знаменитого предка Густава Адольфа, героя Тридцатилетней войны, которому он старался подражать. Вот только еще оставалось справиться с этими московитами, которые все "ускользают" и прячутся! Они, конечно, будут разбиты: вся трудность только в том, чтобы их поймать, получить "в свои руки" (как он выражался в письме к королеве Анне), вовремя захлопнуть мышеловку.
      В Литве (в Гродно и других местах) у Карла XII было больше 40 тыс. человек уже в конце 1707 г. Предполагалось, что летом 1708 г. к этой главной армии подойдет корпус Левенгаупта, стоявший в Курляндии и пополнявшийся рекрутами из Швеции. Предполагалось, что Левенгаупт приведет 15-20 тыс. человек. На самом деле к моменту выступления его корпуса в поход у Левенгаупта было 16 тыс. Они должны были служить охраной громадного обоза, который Левенгаупту поручено было доставить в армию Карла перед его вторжением в Россию. В Померании, частично в Прибалтике и Польше стояло гарнизонами около 30 тыс. с лишком человек, но они не должны были принять участие в походе на Москву. Их приходилось оставить там, где они были, чтобы сохранять эти территории под шведской властью. Карл настолько был уверен в быстрой и легкой победе над Россией, что без малейших колебаний решил оставить 9 тыс. генералу Крассову не для охраны Швеции, которой никто не грозил, а так, на всякий случай, прежде всего для ограждения крайне шаткого польского престола Станислава Лещинского. Для похода на Москву и полного завоевания России и покорения всего русского народа Карлу показалось за глаза достаточно 35-36 тыс. человек.
      28 января 1708 г. Карл XII вошел в Гродно, а оттуда двинулся в Сморгонь. Завоевательный поход начался. В документах кабинета Петра есть определенные свидетельства об усилиях русской дипломатии еще в январе 1708 г., когда предстоящее шведское нашествие на Россию уже было несомненно, вступить вновь в союзные отношения с королем Августом. При этом и Август, осмелевший ввиду перспективы предстоящего долгого отсутствия Карла, уже завел тайные сношения и в Берлине и в Вене. Андрей Артамонович Матвеев делал в это же время попытки вовлечь в "великий союз" также Голландию и Англию, но дело не двигалось, и обе морские державы старались свалить друг на друга вину в этом{2}. Ничего из этих попыток не вышло.
      Русские весной 1708 г. не знали точно ни когда Карл пойдет, ни куда он пойдет: на северо-восток выбивать русских из Ингрии, или на Смоленск-Можайск-Москву; затем до середины сентября никто не знал, куда он двинется из Старишей, будет ли продолжать свой путь на Смоленск, или пойдет на юг, круто повернув под прямым углом, на Украину.
      В Сморгони, где Карл пробыл больше месяца с начала февраля 1708 г. до середины марта, и затем в Радашковичах, местечке к северо-востоку от Сморгони, где король оставался с середины марта до начала июня, Карл, с одной стороны, собирал необходимый запас провианта (причем собрал очень недостаточно), а с другой стороны, устанавливал план действий в предстоящей войне. Что провиант собирался наскоро и небрежно, это казалось тогда не так и важно: знали, что Левенгаупт усердно собирает свой колоссальный обоз в Курляндии, Литве, польской Восточной Пруссии и уже в начале похода приведет его к армии. Зато обсуждение планов предстоящего похода не доставляло ничего, кроме удовольствия, и внушало самые радужные надежды. Особенно отрадное впечатление на короля производили сообщения изменника и перебежчика немца Мюленфельса, безмерно много лгавшего о внутренних делах в России. О Мазепе Мюленфельс, конечно, еще ничего не знал, начальные изменнические сношения Мазепы были покрыты глубокой тайной. Но король, сопоставляя фантастические сообщения Мюленфельса со своими секретными данными о готовности гетмана перейти на сторону шведов, поспешил сделать желательный для себя вывод, что не только Украина, но и весь восток России будут приветствовать шведское вторжение.
      * * *
      Для более отчетливой ориентировки читателя в дальнейших движениях шведской армии во время нашествия напомним тут же в самом сжатом виде, через какие этапы вел шведский полководец свою армию к ее плачевному концу.
      От Гродно через Лиду и Ольшаны Карл XII прошел в Сморгонь. Около пяти недель он не двигается из Сморгони. Только 17 марта 1708 г. Карл XII выходит оттуда, и на другой день, 18 марта, он уже в Радашковичах, где и остается целых три месяца. Летописец похода и панегирист короля Нордберг дает объяснение этому, на первый взгляд загадочному, долгому бездействию: тут оказалось возможным находить пищу. Не то чтобы жители доставляли шведам провиант, ничего подобного! Население закопало все, что у него было по этой части, в землю, и "солдаты сначала с большим трудом открывали склады, устроенные под землей, в которых жители прятала свой хлеб. Но в несколько дней солдаты так наловчились находить эти склады, что почти ни в чем не нуждались". Откопав и съев весь припрятанный от шведов хлеб, армия двинулась дальше.
      Эти соображения оказывали влияние и впредь, и если о них забыть, то просто необъяснима будет медлительность действий Карла XII, вовсе не бывшая ни в натуре, ни в практике шведского полководца. Приходит Карл в Могилев 18 июля и сидит там четыре недели. Почему? Нордберг прежде всего приводит ту же причину: "Так как в этом месте хорошие запасы всякого рода, то король пробыл здесь четыре недели, как для того, чтобы сделать запас, необходимый для пропитания армии на походе, так и затем, чтобы дать раненым оправиться". Битва при Головчине, потери шведов при налетах нерегулярной конницы и расправа крестьян с отстающими все уменьшали численность. вторгшейся в Белоруссию шведской армии и понуждали заботиться о возвращении раненых в строй. Наконец, следовало подождать присоединения Левенгаупта с его громадным обозом{3}. Из Радашковичей путь армии нашествия шел через Минск (начало июня), Березину, Головчин (3 июля 1708 г.), Могилев. Из Могилева (все время имея в виду дорогу Смоленск-Можайск-Москва) Карл XII прошел через Чериков в Стариши (10-15 сентября). Тут намеченный план изменился: решено было, не теряя из вида конечную цель - Москву, идти на Украину, и король круто повернул на юг, не дождавшись Левенгаупта, разгромленного русскими войсками при Лесной 28 сентября 1708 г.
      Пройдя через Кричев, шведская армия вступает в Северскую Украину (15 сентября-середина октября). Ближайшей (очень настоятельной) целью шведского верховного командования стали поиски, подходящего города для устройства главной квартиры и для временного расположения армии. Эти поиски долго не могли увенчаться успехом: ни Стародуба, ни Новгорода-Северского они взять не могли и не решились даже совершить нападение на эти важные пункты. Оставалось, после прибытия к шведам Мазепы (24 октября), идти в его столицу, богатый Батурин. Но 2 ноября 1708 г. Меншиков разгромил и сжег Батурин дотла, вывезя большое количество орудий и не очень много припасов, уцелевших при разгроме города. От развалин Батурина, мимо которых прошла шведская армия, Карл по совету Мазепы пошел в Ромны (середина ноября), а затем, спустя несколько недель (18 декабря), в Гадяч. Отсюда Карл XII имел в конце декабря намерение возобновить движение на восток по направлению к тогдашней ставке Петра в Лебедине. Но отчаянное сопротивление в лежавшем по дороге Веприке (6 января 1709 г.) заставило изменить план и пойти в Зенков, а оттуда в Опошню. Из Опошни и было предпринято. опустошение городов и местечек Слободской Украины по линии: Опошня, Ахтырка (которую ни взять, ни даже осадить. уже не было сил), от Ахтырки - на Краснокутск и Коломак и возвращение в Опошню (январь-февраль 1709 г.). Ближним намерением становится овладение Полтавой. Из Опошни король с армией постепенно продвигается к югу: сначала в Будищи и Жуки (середина марта-конец апреля) и, наконец, под полтавские валы, где с конца апреля и располагается лагерем для долгой и безуспешной осады города.
      Три месяца (начало апреля-конец июня) Карл стоит под Полтавой - и 27 июня 1709 г. терпит в открытом бою с близко придвинувшейся к его лагерю русской армией страшное, уничтожающее поражение. Затем - двое с половиной суток бегства остатков армии с королем во главе в Переволочную, и 30 июня 1709 г. бегство Карла XII за Днепр, в турецкие степи, и безусловная сдача брошенных им остатков шведской армии отряду Меншикова.
      Таков маршрут шведской армии от начала ее нашествия до ее печального конца.
      2
      Богатая документация, изданная и отчасти обработанная А. З. Мышлаевским, хотя она относится больше всего не к тому театру военных действий и не к тому периоду, которым мы тут занимаемся, дает ряд ценных указаний, оставленных, к сожалению, без внимания подавляющим большинством историков, писавших о Полтаве. Их явно отпугивало самое название сборника этой документации, уводящее мысль от Полтавы к Выборгу и Петербургу{4}. Но нельзя понять успеха под Полтавой, игнорируя тот грозный для России факт, что враг, желавший ее уничтожить в Москве, одновременно готов был броситься на нее не только с запада, но и с севера. Петр, выигравший Полтавское сражение как стратег и тактик, выиграл его задолго до 27 июня 1709 г. именно как большой стратег.
      В начале 1708 г. русское командование должно было считаться с тремя вариантами нападения шведов на Россию, и каждый из этих вариантов мог выразиться в виде одновременной двойной атаки: на Москву и на Петербург. В распоряжении русского командования была налицо армия, состоявшая из двух группировок: полевая армия в 83 тыс. человек и ингерманландский корпус (Апраксина) у Петербурга в 24 тыс. человек. В общем - 107 тыс. человек. Войска были распределены так, чтобы в любом варианте и в любом из двух направлений каждого варианта быть численно сильнее неприятеля.