Кстати, много позже я как-то встретил первого секретаря брянского обкома КПСС. Того самого, с которым был в ложе стадиона на футболе. Я подошел к нему и говорю:

— Зачем вы сфальсифицировали выборы?

На что он, не возражая, ответил:

— А что же ты ко мне не пришел тогда? Выступал где-то, по деревням мотался. Мы бы с тобой посидели в кабинете, выпили водочки, поговорили, может, я бы и склонился на твою сторону. Ведь мужик ты умный, понимающий… Николаев — он ведь из райкомов и обкомов не вылезал. Вот где надо было агитацию проводить! А ты все на людях. Глупо.

К осени 89-го года я был отстранен от своего бизнеса, на мне висели огромные долги и около 50-60 арбитражных исков. Часть исков мы закрыли за счет экспорта тоссола из Могилева, отдав долг компьютерами. Но это была капля в море — и в любой момент меня могли и посадить в тюрьму, и даже подвести под расстрел.

Тем не менее меня избрали в конце лета вице-президентом Союза кооператоров СССР, и я активно работал в союзе. Мы очень близко сошлись тогда с академиком Тихоновым. Союз кооператоров превратился в творческую лабораторию, там собиралось огромное количество людей. Кооператоры приходили со своими проблемами, и мы помогали их решать. К нам стекался огромный поток информации, поэтому учрежденная нами газета «Коммерсантъ» была нарасхват: весь тираж с первых же дней раскупался, и шла активная на нее подписка…

А в октябре произошло примечательное событие — первая за семидесятилетнюю историю Советского Союза забастовка шахтеров в Воркуте. Люди еще как-то мирились с тем, что в магазинах пропали мыло, мясо и все остальные продукты, но исчезновение сигарет в Воркуте повергло всех в ужас, и шахтеры забастовали. Причем одним из требований забастовочного комитета было запретить кооперативы, которые, по их мнению, были виноваты во всем. Эту дезинформацию шахтерам, видимо, очень искусно подкинули идеологи из ЦК КПСС. Создавали «образ врага».

Тихонов тогда предложил:

— Артем Михайлович, нам надо срочно реагировать! Надо поехать в Воркуту и поговорить с шахтерами.

Реализуя план, мы сначала прилетели в город Сыктывкар, столицу Республики Коми, встретились с секретарем обкома партии Юрием Спиридоновым и предложили ему очень интересный проект: выступить с инициативой и объявить Республику Коми зоной свободной кооперации.

Коми мы выбрали потому, что это был богатый регион и нам не понадобилось бы ни копейки из государственного бюджета. Только за счет грамотного освоения ресурсов мы готовы были построить Гонконг в Коми за несколько лет. Предложение тогда было достаточно обоснованным. Я заплатил собственные, и немалые, деньги, чтобы немецкие экономисты сделали нам обоснование проекта. Спиридонову он очень понравился, и, воодушевленные, мы поехали на север республики, к шахтерам в Воркуту.

Там мы, естественно, спустились в Воргашорскую шахту и выступили сначала на митинге прямо в забое, а потом во Дворце культуры. Объяснили шахтерам, что не кооператоры виноваты в их бедах, а разрушенная система планового хозяйства. Ее нужно срочно восстановить, что уже практически невозможно, или заменить рыночной экономикой. Тогда на каждом углу будут сигареты и колбаса. Тихонов призвал шахтеров прекратить забастовку, начать работу и заменить политические требования — смены власти в Воркуте — на экономические — поддержать нашу идею о зоне свободной кооперации и частной собственности в Коми.

В то время общественность еще избегала слова «рынок», которое носило позорный, криминальный оттенок. Но люди нас поняли, и стачечный комитет подписал с нами протокол о том, что больше не имеет претензий к кооператорам. В нем говорилось, что шахтеров просто обманула администрация, которая пыталась сконцентрировать внимание забастовщиков на вымышленных врагах, что шахтеры устанавливают с кооператорами тесный контакт и готовы поддержать идею создания свободной экономической зоны в Республике Коми…

В тот же день нас призвали в воркутинский горком партии. Секретарь горкома выглядел очень довольным и веселым, но в его кабинете сидел еще один человек. Когда он говорил, шевелились только губы, а глаза, не моргая, смотрели в сторону — ну просто не лицо, а маска! Никаких признаков наличия мускулов и каких-либо эмоций.

Эта маска, обращаясь ко мне, сказала:

— Вы подняли шахтеров на забастовку и будете за это отвечать!

— Кто это, мы? — удивился я. — Да кто вы такой, чтобы мне угрожать? Я вице-президент Союза кооператоров СССР, а Владимир Александрович Тихонов — президент, академик и, между прочим, депутат Верховного Совета СССР!

— Да, у Тихонова есть иммунитет. Пока… А тебя нужно арестовать.

— Ну ты и наглец, приятель! — заявил я незнакомцу тоже на «ты». — Меня многие хотели арестовать, но пока не удалось, руки коротки!

Я и понятия не имел, с кем тогда разговаривал. Обстановку разрядил секретарь горкома, предложив чаю. Возмущенный поведением этого типа, я вышел в приемную, оставив Тихонова в кабинете пить чай.

Только в поезде, обратно по дороге в Сыктывкар, Тихонов сказал мне, что я разговаривал с заместителем генерального прокурора СССР Батурлиным, специально направленным по приказу Горбачева в Воркуту из Москвы на подавление забастовки. Одно его личное распоряжение, и мой арест был бы неминуем. Оставшись в кабинете, Тихонов с трудом спас меня от ордера воркутинской прокуратуры на мой немедленный арест, который собирался тут же выписать Батурлин.

«Чему так радовался секретарь горкома?» — думал я в купе поезда и не находил ответа. Возможность оказаться в воркутинской тюрьме, которая чудом меня миновала, все еще казалась мне нереальной, и я не придал этому большого значения.

Вернувшись в Сыктывкар, мы поняли, что произошло нечто серьезное.

Увидев нас, Спиридонов пришел в ярость и закричал, обращаясь непосредственно ко мне:

— Чтобы ноги вашей больше не было на территории Коми, чтобы вы и думать забыли про всякие там свободные зоны! Уезжайте немедленно, иначе я приму самые жесткие меры!

Нападать на Тихонова было неудобно, все же депутат Верховного Совета СССР, убеленный сединами академик, поэтому все шишки посыпались на меня. Спиридонов поносил меня публично на заседании руководства Республики Коми в обкоме партии, куда мы пришли поблагодарить его за оказанное содействие.

После такого приема мы спешно уехали в Москву. Тихонов нервничал, но сам не мог понять, что же произошло.

Все выяснилось только спустя некоторое время. Оказывается, секретарь воркутинского горкома партии вместе с заместителем генерального прокурора СССР Батурлиным безуспешно пытались остановить забастовку шахтеров. Еще немного времени, и на них бы обрушился гнев ЦК КПСС, грозивший отставкой и понижением в должности. И в этот момент как раз приехали мы с Тихоновым. Довольный секретарь горкома сразу же после нашего отъезда отправил в ЦК КПСС сообщение, дескать, забастовка была остановлена, но приехали Тихонов и Тарасов и вновь спровоцировали ее продолжение. Извините, дескать, не наша вина.

Горбачев тут же сам позвонил Спиридонову в Коми и пятнадцать минут, не давая слова вставить, обливал того грязью и сыпал всяческими оскорблениями. Грозил страшными карами за то, что Спиридонов позволил нам встретиться с шахтерами. И вот буквально через полчаса после окончания этого телефонного разговора появляемся мы с Тихоновым, как говорится, в белых рубашках. Реакция Спиридонова становилась вполне понятной и объяснимой.

По возвращении в Москву вопрос о моем аресте был сразу поставлен в Генеральной прокуратуре. Но, поскольку оставались уже считанные недели до первых арбитражей, в прокуратуре, как я узнал позже, никаких действий против меня решили не предпринимать. Все равно, по их мнению, меня ожидала тюрьма после решения арбитража о долгах кооператива «Техника». «Тогда и посадим», — подумали там.

С академиком Тихоновым решено было разобраться прямо на Политбюро ЦК КПСС. Эту историю позже рассказал мне член тогдашнего Политбюро Александр Яковлев. Вопрос докладывал премьер-министр СССР Николай Рыжков. Он предложил исключить из членов КПСС академика Тихонова, который тем самым терял возможность оставаться народным депутатом СССР, так как прошел на выборах по спискам Академии наук. После исключения из партии Академия наук должна была лишить Тихонова звания академика как подстрекателя к противоправным действиям против власти.

После Рыжкова выступил председатель КГБ Крючков. Он зачитал выдержки из речи Тихонова перед шахтерами, в которой Владимир Александрович якобы призывал всех к продолжению забастовки. Самые страшные призывы, чуть ли не к прямому свержению Горбачева, приписывались мне, поскольку я тоже выступал перед шахтерами. Это были главные доказательства того, что прекращенную забастовку вновь спровоцировали Тихонов и Тарасов.

Горбачев чувствовал себя неудобно, волновался, но сказал:

— Вопрос ясен, есть еще желающие выступить или ставим на голосование?

Чем бы закончилось это голосование, всем было понятно заранее. Но в самый решающий момент слово взял Александр Николаевич Яковлев и поинтересовался, когда и кем были застенографированы выступления Тихонова и Тарасова в воркутинской шахте. Оказалось, что в руках Крючкова не стенограмма, а всего лишь интерпретация наших слов, причем нами не подписанная, а значит, не имеющая документального подтверждения. Магнитофонной записи наших выступлений, которыми поинтересовался Яковлев, также не существовало.

Не ожидавший такого поворота событий, Горбачев, как всегда, моментально решил уйти в кусты и произнес:

— Что же это получается, товарищи, почему вы неподготовленные вопросы выносите на Политбюро?

Вопрос был снят с повестки дня, как неподготовленный. Я потом только выяснил, что Александр Яковлев и Владимир Тихонов были друзьями еще со студенческой скамьи.

Через много лет после описанных выше событий я оказался в гостях у Александра Яковлева, бывшего тогда директором ОРТ. Мы сидели на кухне за чашкой чая, и я спросил: «Что же все-таки за человек Михаил Сергеевич Горбачев?» И Яковлев для иллюстрации поведал мне одну историю, которая не требовала комментариев.

Став президентом СССР, Горбачев вызвал Яковлева и сообщил, что хочет назначить его своим вице-президентом. Яковлев отказался. Горбачев вызвал его во второй раз — опять отказ. В третий — та же реакция. В конце концов, обвинив Яковлева в том, что он не поддерживает перестройку и боится ответственности, Михаил Сергеевич добился его согласия.

Александр Николаевич срочно написал текст своего доклада в качестве вице-президента, потому что утверждать его кандидатуру должен был съезд народных депутатов. Наступил назначенный день съезда. Горбачев объявил, что хочет представить всей стране и съезду кандидатуру вице-президента Советского Союза и дать ему слово для выступления.

Яковлев сидел вдалеке от президиума съезда, поэтому при этих словах он поднялся с места, вышел в проход и направился к трибуне. Но когда до ступенек, ведущих на сцену, оставалось метров десять, Горбачев вдруг объявил:

— Слово для выступления предоставляется кандидату в вице-президенты СССР товарищу Геннадию Ивановичу Янаеву!

Александр Николаевич так и застыл на месте, не зная, что делать. Делегаты съезда единодушно хлопали Янаеву, который, обогнув Яковлева, прошел на сцену и встал на трибуне. Пришлось задом пятиться на свое место в зале.

— У меня до сих пор хранится экземпляр этого доклада! — сказал Яковлев и продолжил: — А потом, конечно, я его спросил: Михаил Сергеевич, как же это так? Четыре раза ты меня уговаривал согласиться на эту должность, а потом, не предупредив, так подставил перед съездом! Зачем это тебе было надо?

Горбачев не моргнув глазом ответил, что это не он, а Политбюро в последний момент отказалось поддержать кандидатуру Яковлева, а он замотался и не успел его предупредить. Смех, да и только! Но таков уж он был по своей натуре, наш Михаил Сергеевич Горбачев.

Мои встречи с шахтерами в Воркуте и со Спиридоновым в Сыктывкаре имели неожиданное продолжение.

Оказалось, что одного из депутатов Верховного Совета СССР, как раз от Республики Коми, назначили на работу в правительство СССР, и, таким образом, в ноябре 1989 года были объявлены дополнительные выборы на эту депутатскую вакансию. Шахтеры, помнившие наш приезд к ним и возмущенные его лживой трактовкой в прессе, выдвинули меня кандидатом в народные депутаты СССР от Республики Коми. Мне предстояло срочно выехать в город Ухту для встречи с избирателями.

После консультации с академиком Тихоновым, когда он твердо посоветовал мне ехать туда немедленно, я собрал вещи и вновь отправился в Республику Коми. Ухтинские шахтеры встречали меня на вокзале с оркестром, местные газеты взорвались сообщением о моем приезде. Эту новость объявили по Центральному телевидению и по радио. Были запланированы многочисленные встречи с избирателями в Ухте, Воркуте и Сыктывкаре, и я понимал, что шансы мои победить были очень высоки. Я обладал нерастраченным опытом борьбы в Смоленском округе, знал уже теорию и практику участия в выборных баталиях, у меня были прекрасные экономическая и политическая платформы и огромная поддержка по всей стране, как у популярного публичного человека.

Приехав в Ухту, я по ходу узнал, что главным моим соперником на выборах стал первый секретарь коммунистической партии республики Юрий Спиридонов, тот самый, который запретил мне появляться на территории Коми! Это был убийственный поворот судьбы!

В гостинице меня ждала конфиденциальная бумага. Это было лаконичное письмо, подписанное самим Спиридоновым, который приглашал к нему на встречу в Сыктывкар завтра в одиннадцать часов утра.

Мне вспомнился разговор с партийным секретарем из Брянска: «… посидели бы в кабинете, выпили водочки, поговорили…», и я решил к Спиридонову поехать. Поезд до Сыктывкара был ночью, поэтому утром ровно в назначенное время я поднялся на второй этаж и вошел в приемную первого секретаря Ю.А. Спиридонова.

Юрий Алексеевич начал разговор с извинений. Он рассказал про звонок Горбачева и какими словами тот его крыл за наше посещение республики, про его шоковое состояние и невозможность что-либо возразить. Он вдруг заявил, что ему после этого было ужасно стыдно за слова, которые были сказаны им в мой адрес, ему и сейчас стыдно, и он просит меня его простить.

Потом он перешел к теме выборов и сообщил, что, по его прогнозу, я, скорее всего, одержу на этих выборах победу. Время такое, что власти больше не доверяют, шахтеры только что приостановили забастовку, их поддерживало все население Коми, а я — выдвиженец от них, следовательно, мои шансы намного выше, чем его собственные.

— Согласись, что для тебя эти выборы — занимательная игра. Может быть, просто желание доказать себе, на что ты способен, — говорил Спиридонов. — А для меня это важнейшее условие продолжения моей жизни. Если я не стану депутатом СССР, тогда меня сместят с моего поста. Ты же понимаешь, что по национальности я не принадлежу к угорским народам. Поэтому в случае проигрыша я лишусь всего, что имею, и мне придется даже уехать из республики. Для меня это означает крах всей моей жизни и карьеры.

Поворот разговора оказался для меня неожиданным. До встречи со Спиридоновым я был настроен агрессивно и готовился к борьбе.

— В общем, я прошу тебя снять свою кандидатуру и в этих выборах не участвовать, — продолжал Спиридонов. — Если ты согласишься на мои условия, я обещаю тебе вернуться к прежним идеям о свободной зоне кооперации в Коми. Я тогда буду недосягаем даже для Горбачева и смогу свободно вам помогать. Вот и все, что я хотел сказать. Решение принимать тебе самому. Я тебя не тороплю, иди и подумай. Еще раз извини, если что не так.

Понятно, что Спиридонов предложил мне джентльменское соглашение. Я еще раз обдумал состоявшийся разговор. Итак, я уступаю ему дорогу, он становится депутатом Верховного Совета, автоматически остается первым секретарем обкома КПСС и осуществляет нашу идею свободной экономической зоны в Коми, которую искренне поддерживает. Никаких угроз, запретов и ультиматумов при этом с его стороны не прозвучало, разговор был дружеским и предельно откровенным.

Уже в гостинице перед моим мысленным взором предстала огромная, совершенно необъятная территория Республики Коми, размером почти с Францию, которую мне предстояло исколесить в сумасшедшие декабрьские морозы, агитировать, бороться, отвечать на вопросы. А ведь Спиридонов был там главой уже много лет. И, каким бы он ни был благородным человеком, исключить активные провокации с разных сторон от его сторонников на местах было невозможно. Я мог запросто не выжить в этой ситуации, и где-нибудь нашли бы мой замерзший труп.

На самом деле меня в то время больше всего интересовали цели кооперативного движения, а не политика как таковая. Возможность работать на этой богатой земле без запретов и контроля со стороны коммунистической власти, свободно трудиться и добиваться результатов, строить процветающую жизнь была более привлекательной, чем сомнительная победа на выборах. В случае моего согласия все это нам обещали, а в том, что Спиридонов победит любого из местных кандидатов, сомнений не было.

И я сделал выбор. Поскольку нельзя было отменить встречу с избирателями, мне пришлось снова поехать в Ухту и выступить там со своей предвыборной платформой. Потом поблагодарить всех за доверие и в завершение выступления снять публично свою кандидатуру в пользу Спиридонова, рассказав о нашей идее свободной экономической зоны, поддержанной им.

Юрий Спиридонов стал депутатом Верховного Совета СССР, а впоследствии и президентом Республики Коми в составе России. Идея свободной зоны кооперации так и не была реализована по некоторым объективным причинам: в связи с моей эмиграцией, смертью академика Тихонова и развалом Советского Союза.