Ну просто казино на дому…

Именно поэтому, из-за нездоровых страстей, подобные лотереи запрещены в Англии, но внедрены в Швеции, Испании и Гибралтаре.

Самым ценным в лотерее считалось программное обеспечение. Англичане утверждали, что оно стоило два с половиной миллиона долларов. Они хотели выйти на российский рынок и предложили нам внедрить лотерею в России.

Мы уже подписали протокол о намерениях. Но однажды владелец лотереи сказал Малику:

— Забудь ты про этого Тарасова. Что он может тут, в Англии? Денег на внедрение от него мне не надо. У нас их самих хватает. В Россию он не поедет, так как там его арестуют. Давай работать вдвоем — будешь зарабатывать миллионы долларов в год! Будем делить прибыль пополам!

Малик очень оскорбился:

— Ты предлагаешь мне продать друга за какие-то миллионы долларов?! Я друзей не продаю!

Все контракты с англичанином были моментально разорваны.

А я опять почти поверил в существование благородства и чести.

Очень скоро Малик нашел группу программистов из вычислительного центра Генштаба РСФСР и дал им задание придумать программное обеспечение к игре. Так появилось знаменитое «Русское лото».

Программисты настолько увлеклись этой идеей, что тут же уволились и всем отделом перешли работать в специально созданную компанию под названием «Милан».

Малик еще раз прекрасно проявил себя, когда мы со Стасом Намином хотели заполучить спорткомплекс «Олимпийский», чтобы привезти знаменитую группу «Айронмейден» с концертом в Москву.

В «Олимпийском» шли дискотеки господина Лисовского, с которых он имел десятки тысяч долларов ежедневно — вход стоил пятнадцать долларов, а запускал он по тысяче человек и даже больше, и так каждый день!

Остановить дискотеку на несколько дней означало для Лисовского «попасть» на эти деньги. Если бы он был один, но за ним стояли Иосиф Кобзон и Отари Квантришвили…

В то время в России уже шли первые крупные разборки. И Малику пришлось завоевывать авторитет практически с нуля.

Он не был знаком с Отари Квантришвили, но поехал на встречу с ним, взяв с собой только одного друга. В кабинете гостиницы «Интурист» на Тверской было полно вооруженных людей, и сам Отарик начал вести себя с посетителями, как со своими подчиненными. Но Малик вдруг оборвал его на полуслове и сказал:

— Мы приехали не просить, а поставить условия!

Это прозвучало так неожиданно и резко, что Отарик чуть со стула не слетел.

— Так вот, — продолжил Малик, — я не намерен разговаривать в присутствии этих головорезов. Пусть все бандиты выйдут, и тогда я познакомлю тебя с нашими условиями: если ты их примешь — то примешь, если нет — скажешь «нет». И все переговоры.

А условие у Малика было такое: или Квантришвили закрывает на десять дней дискотеку Лисовского и получает за это пятьдесят тысяч долларов, или не получает этой суммы, но дискотека все равно будет остановлена без его участия, потому что концерт группы «Айронмейден» состоится в «Олимпийском» в любом случае.

— Так что ты выбираешь? — спросил Малик.

Отарик не знал, какие люди стоят за Маликом, но понял: лучше с ними не ссориться. Таким тоном с ним никто не разговаривал последние пять лет….

Договор был подписан тут же — Лисовский отдал зал за пятьдесят тысяч долларов под концерт группы из Лондона.

Охранная структура, созданная Маликом, была однажды испытана самым серьезным образом. В настоящем бою. В конце 98-го года у Малика в Чечне украли сестру. Вначале родственники думали, что это традиционное воровство невесты перед замужеством, и особо не беспокоились. И вдруг через четыре дня выясняется: ее украли с целью выкупа!

Что сделал Малик? Он собрал команду друзей и вылетел в Грозный спасать сестру. Там он заявил примерно следующее по местному телевидению:

— Я не дам ни копейки выкупа за свою сестру! Но заплачу двести тысяч долларов за сведения о тех, кто ее украл. Сейчас наша мама лежит в московской больнице и пока еще ничего не знает, что произошло с моей сестрой. Если она узнает, то, скорее всего, этого не переживет. А если она умрет, то я с десятью братьями и родственниками стану всем вам кровником! Мы создадим свою армию и будем убивать всех вооруженных чеченцев подряд. Даю вам на размышление несколько дней. Думайте, пока наша мама не узнала о случившемся…

Уже вечером захватили какую-то банду. Бандитов пытали, и они указали на другую банду, которая похитила сестру Малика.

Их взяли в плен тоже очень быстро в селе под Грозном. В середине села вырыли яму, посадили в нее бандитов — и все чеченцы, проходя, плевали в них… Вот так сестра Малика была спасена.

Можно себе представить: ребята, отъевшиеся на московских харчах, не воевавшие в Чечне, приехали туда и взяли две вооруженные банды за четыре дня!

Этот случай очень серьезно поднял авторитет Малика в Чечне. К нему потянулись люди, родственники которых годами находились в заложниках, как к человеку, который реально может помочь. У Масхадова, к сожалению, реальной власти никогда не было…

Малик рассказывал мне, как однажды на собрании, где сидели Радуев, Басаев и им подобные, Масхадов говорил о новых мерах борьбы с похищениями людей.

Выслушав его, Радуев предложил:

— Пусть несколько человек, фамилии которых я сейчас назову, покинут зал!

Названные им люди тут же встали и вышли.

— Вот посмотри, уважаемый господин президент, — сказал тогда Радуев, — все, кто остался в этом зале, воруют людей. Так, что ты там хотел с нами сделать?

И Масхадов, проглотив это оскорбление, ушел…

В 95-м году я был в Чечне — тогда уже начали вести первые переговоры о перемирии. Я видел разрушенный город, множество свежих могил.

Поскольку я был гостем Малика, то чувствовал себя в полной безопасности и гулял там совершенно один. Помню, как мы с Маликом однажды отправились на рыбалку. Чеченец, который шел впереди нас, спрашивает меня:

— Можем пойти в обход, а можем наперерез, но там минные поля. Ты как предпочитаешь?

Мы пошли по минному полю. Это, конечно, был кураж. Но судьба была к нам благосклонной. Я не могу передать вам ощущения прогулки по минному полю. Малик, впрочем, шел впереди, но я, поверьте, практически не отставал и не старался поставить ногу ему во след.

В озере, где мы ловили рыбу, торчал какой-то железный цилиндр. И меня попросили в его сторону леску с грузом со спиннинга не кидать.

Спрашиваю:

— А в чем дело?

— Мало ли что, — отвечают мне, — это же ракета упала и, не взорвавшись, воткнулась в дно озера. Вдруг от удара грузила она все же взорвется?

Конечно, общаясь в силу обстоятельств с криминальными подонками, я допускал грубые ошибки. Помню такой случай. В «Милан» часто приходили несколько дагестанцев — знакомые наших чеченцев. И один из них как-то сказал мне:

— Артем Михалыч, мы хотим получить большой кредит в банке и прокрутить его. Нужно, чтобы за нас кто-то ходатайствовал. Помоги нам, пожалуйста!

Я говорю:

— Хорошо, я дам вам проект текста официальной гарантии, как это делается во всем мире. Если ее подпишет ваш банк и она будет принята другим банком — ну, например, «Столичным», они проверят, что там реальные фонды, и тогда под них выдадут деньги. Я могу посодействовать — поговорить об этом с хозяином «Столичного». Он мой приятель. Только давайте мне проверенную гарантию от первоклассного банка.

— Вот и замечательно! — говорит дагестанец. — Напиши, пожалуйста, такое письмо!

И я написал, что при наличии солидной гарантии готов организовать под нее получение кредитных денег.

А примерно через неделю в «Милане» появилась дама средних лет и сообщила:

— Знаете, Артем Михайлович, после вашей бумаги мы очень сильно поистратились. Это стоило нам миллион шестьсот тысяч долларов, которые мы потратили на переговоры с нашим банком! Вы должны их теперь покрыть.

Это была какая-то чушь, но дама представляла криминальную структуру, которая осуществляла обычный в России наезд. Она трясла моей бумагой и кричала, что я за это в ответе!

Потом намекнула, что за ней стоят бывшие деятели КГБ из «убойного» отдела и что мой случай очень похож на случай с Иваном Кивелиди: мол, если вы не заплатите, то скоро умрете, как он, отравленный солями тяжелых металлов, подложенных в телефонную трубку. Я дружил с детства с Иваном Кивелиди, и его смерть тогда потрясла даже видавших все на свете представителей московской элиты. Но такой наезд на пустом, казалось бы, месте… Какая же беспредельная наглость!

Конечно, Малик опять был вынужден вмешаться. Чеченцы возмутились моим поведением:

— Зачем ты влез в это дело?

Я говорю:

— Но это же люди, которые у вас здесь постоянно толкались в офисе! Ваши друзья! Откуда я мог знать! И в бумаге написано, что они предоставят банковскую гарантию на проверку…

Страна продолжала меня удивлять и напрягать. Иммунитета от возможности погибнуть при странных обстоятельстве или от пули в спину, увы, пока не появлялось.

У любого предпринимателя было всего три варианта, как выжить и спасти свой бизнес в России в 1994-1999 годах.

Первый — пойти под «крышу» воров, что делало бизнес не самостоятельным. Но у воров были свои критерии и порядок. Они не брали очень много денег. Процентов десять-двенадцать — это по-божески, что вполне позволяло бизнесу выжить и развиваться. Кроме того, воры предоставляли реальную защиту.

А талантливые бизнесмены, такие, как Илья Медков, еще и постоянно обманывали «своих» воров, используя свой гораздо более высокий интеллектуальный уровень.

Второй вариант — выйти на ФСБ или МВД через структуры, в которых работают их бывшие сотрудники.

Эти бандиты похуже. У них не было никакой совести и никаких внутренних ограничителей или понятий. Сегодня они тебя защищали, а завтра вышло постановление тебя убить: они и убьют! Причем за «крышу» они драли уже процентов по тридцать-сорок…

Так работал Саша Смоленский, сделав ставку на структуры, приближенные к Коржакову. В итоге он остался ни с чем после российского дефолта 1998 года. Каким-то образом тоже избежал тюрьмы, но работать больше в России ему так и не дали.

Я встречался с Сашей, когда Коржакова уволили. Он был в ужасном состоянии. Сказал мне в отчаянии:

— Боже, какой я идиот! Единственно, что меня хоть как-то поддерживает в этой жизни: один из замов Коржакова остался на месте. Если бы не это…

На Гусинского работали Бобков, бывший заместитель председателя КГБ Крючкова, и Савастьянов, начальник московского КГБ, который слетел с должности после того, как поддержал «Мост» во время наезда команды Коржакова на Гусинского.

Был и третий вариант, который осуществил, к примеру, Малик, — это собственная служба безопасности, сильная настолько, что все остальные ее боялись и не желали с ней связываться.

В то время я уже знал наиболее сильные московские группировки — Малик, защищая свой бизнес, вынужден был изучать обстановку и при необходимости общаться со всеми авторитетами. Мы внедрили игру «Русское лото» на телевидении, и лотерея начала приносить все больше и больше денег. Сначала это были тысячи долларов, потом миллионы.

К Малику относились уважительно и со страхом. Вообще к тому времени чеченцы стали реальной силой в Москве, которая жила по своим законам. У них был совершенно отвязанный лидер Дудаев, огромные деньги по фальшивым авизо, ушедшие в Чечню, где строились роскошные особняки, процветала торговля и отлаживался внутренний рынок.

У компании «Милан» был офис в центре Москвы, на территории, которую контролировала очень сильная солнцевская группировка. Но к Малику даже никто не пришел. Солнцевские дали молчаливое «добро» на его существование безо всякой дани.

Конечно, третий вариант — самый сложный. Он требовал огромной силы воли и ежедневной готовности умереть за свое дело. И еще определенной национальности. Вот чеченцы могли создать тогда свою организацию, которая не признавала ни власти, ни авторитетов. Другим это не удавалось.

Конечно, по большому счету все варианты одинаково плохи. Нашим бизнесменам было трудно поверить, но факт остается фактом: ни в одной цивилизованной стране давно уже не существовало ничего подобного! Даже в Колумбии или на Сицилии. Мафиозные структуры в России, как ядовитые грибы, которые выросли на месте других паразитирующих в свое время организаций: обкомов, парткомов, профсоюзов…

Своя охрана была необходимостью, но очень дорогой. Я пишу не о службе безопасности, а именно об охране. Мы содержали в «Милане» семьдесят-восемьдесят человек, которые целыми днями ничего не делали, а просто существовали на случай отбивания наезда и помощи в сборе и транспортировке наличных лотерейных денег. Каждому из них все равно нужно было заплатить тысячу долларов в месяц. Значит, восемьдесят тысяч уходило только на это.

Во времена «Истока» (не говоря уже о моем кооперативе «Техника»), созданном в 89-м году, никаких подобных служб у нас не было. Тогда рэкетиры занимались ресторанами, рынками и маленькими палатками. К внешней торговле они и близко не подходили. И, конечно, у меня не было никакого постоянного телохранителя.

Зато в 95-м году со мной иногда ходила третья часть охранной команды «Милана» — до двадцати вооруженных бойцов.

Кроме того, у меня был личный телохранитель по имени Руслан. В два раза больше меня по комплекции, абсолютно не испытывавший чувства страха, он мог прошибить стену кулаком. Блестяще владел боевыми искусствами, но до последнего не ввязывался в драку, несмотря на то что мог одним ударом убить хоть человека, хоть быка на выбор.

Руслан вырос в глухом горном селе, поэтому с русским языком у него были проблемы. Тем не менее он имел привычку беседовать с неодушевленными предметами. Однажды Руслан гладил свою рубашку и, как обычно, разговаривал с ней — вот, мол, я тебя глажу, сейчас ты будешь такая красивая… И вдруг загладилась складка.

Руслан сказал: «Слушай, я тебя предупреждаю! Еще раз такое сделаешь, я с тобой разберусь!» Стал гладить дальше — появилась еще одна складка. Тогда Руслан взял рубашку и выкинул ее в окно с третьего этажа!

Она повисла на дереве, и с тех пор каждый раз, проходя мимо Руслан говорил ей: «Ну что, хорошо тебе там висеть? Теперь ты поймешь, что такое жизнь! Раньше ты на мне бесплатно каталась себе на здоровье, а теперь сама виновата! Виси и подыхай там под дождем!»

Был еще забавный случай, когда в Латвии мы с Русланом поселились в гостинице. Нам дали соседние номера. Руслан появился буквально через пять минут и говорит: «У меня неприятности. Понимаешь, туалет испорчен, а мне туда надо…»

Я удивился: как испорчен, не может быть!

Прихожу, а на крышке унитаза бумажная лента: проведена дезинфекция. Надо было просто сорвать ее…

В общем, с Русланом скучать не приходилось. Но главное — я был полностью в нем уверен. Скажу больше: в случае покушения на мою жизнь первым погиб бы именно он.

Я оформил его помощником в Думе. Все знали Руслана и очень хорошо к нему относились. А он с удовольствием высказывал свое мнение о текущих политических событиях и честно, от всего сердца переживал за неудачи России в экономике и политике.

Кроме Руслана, у меня был вооруженный водитель из органов, который раньше возил бывшего спикера Верховного Совета России — Хасбулатова. Потом Малик его уволил, и появился новый.

В самых ответственных случаях Малик давал мне в качестве сопровождающего одного из своих братьев. Это была очень надежная защита, ведь если с братом что-нибудь случится, все закончится кровной местью. Это знали все, включая Дидигова.

Вообще любой чеченец охраняет объект, который ему поручен, вовсе не за деньги. Он расценивает это как святой долг. Его нельзя переманить на другую сторону, пока он сам не решил, что ты ему враг, что, впрочем, происходит достаточно часто и неожиданно. Конечно, тогда охраняли и мою семью, хотя я знал, что ничего с ними случиться не должно. Когда начались разборки с Дидиговым, к его родственникам в Ингушетии приехали наши люди и объяснили: если с родными Тарасова что-нибудь произойдет, так просто это никто не оставит. Глаз за глаз, если хотите.

Во время самой первой разборки с Дидиговым нам помогло то, что его сопровождали ингуши и чеченцы. Увидев Малика, они были поражены. Кто-то даже сказал Дидигову:

— Слушай, мы бы не поехали, если бы знали! Мы думали, что тут русские, а это же свои, братья! Как ты можешь выступать против них?

Встреча закончилась ничем — нужен был судья. У русских обычно приглашают воров в законе, а в чеченских разборках это может быть чеченец или ингуш, которого уважают обе стороны.

И такой человек вскоре нашелся — генерал в отставке, чеченец, живущий в Москве. Он занимался крупным бизнесом и вообще был культурным человеком. К нему обратилась наша сторона, и Дидигов со своими бандитами признал его авторитет.

Мы назначили новую встречу, на которой я опять должен был доказывать Дидигову, что ничего ему не должен.

— Во-первых, я не имею никакого отношения к этим двадцати пяти миллионам! А во-вторых, когда я уходил из «Истока», то все вам оставил: контракты, производство, дома, машины, валютную аптеку, кучу лицензий на вывоз сырья… Это же огромное хозяйство! Вы меня не трогали столько лет, а теперь вдруг появляетесь, когда все это давно растеряли!

Даже по воровским законам считалось, что здесь явно что-то не так. Опять мы разошлись, ничего не решив.

После этого Дидигов предложил нашему чеченскому судье войти с ними в долю: похитить меня прямо в аэропорту, взять выкуп, а деньги поделить. Разумеется, судья, как человек выбранный и призванный судить, с гордостью отказался.

Тогда Дидигов обратился к известному чеченскому бандиту Хозе, который только что вышел из тюрьмы, был зол, голоден и без средств.

Вдруг, непонятно почему, на офис «Милана» нагрянул подольский ОМОН. Устроили обыск, перевернули все вверх дном, но ничего не нашли. Они искали оружие, как стало ясно через полчаса.

После их отъезда в кабинете Малика появился сам Хоза в сопровождении бригады вооруженных до зубов чеченцев. На улице расположились десятки машин с головорезами, прямо на Ленинском проспекте, на глазах у прохожих, которые, видимо, ожидая перестрелки и взрывов гранат, старались быстро перебраться на другую сторону улицы.

Мы предполагали, что наезд случится, но вообразить, что в этом будет замешан подмосковный ОМОН, конечно, не могли. Малик тоже готовился к встрече заранее: он пригласил в Москву друзей из Тольятти и Питера.

В большом зале офиса собрались человек тридцать. Остальные ждали на улице. Меня тут же вызвали. Я вошел в зал, пожал руку Хозе, познакомился с другими бандитами. Но когда мне протянул руку Дидигов, я отказался от рукопожатия…

С их точки зрения, это было абсолютно неправильным поведением — оскорблением всех присутствующих. Хоза взорвался и стал кричать по-чеченски. Я не понимал ни слова, но без труда осознал, что опять допустил непоправимую ошибку. Однако пожать руку Дидигову меня никто бы не заставил, даже под пыткой.

Чеченцы с моей стороны выдержали этот взрыв очень спокойно и стали говорить по существу. Я ничего не понимал. Да меня фактически и не спрашивали. Меня просто, как вещь, делили две эти группировки, а я должен был сидеть и ждать своей участи, о которой, возможно, мне будет объявлено.

Что мне оставалось?

Я сидел и ждал.

Депутат Государственной думы от Центрального округа Москвы, член Комитета по безопасности, кандидат технических наук, свободный и обеспеченный человек, в своей родной стране, я должен был тупо наблюдать, как за меня решали мою судьбу и жизнь. Один из наших ребят из Тольятти по имени Шамад еще недавно работал следователем. Поэтому он прекрасно знал и воровской жаргон, и аргументы, которые надо приводить на сходках и разборках.

— Допустим, Аслан имеет право на этого коммерсанта, — говорил он нарочито по-русски… — Но смотри, Хоза, что произошло. Коммерсант написал заявление, ушел с работы, забрал свою долю, и никаких претензий к нему не было. Какого черта претензии возникли через четыре года, когда коммерсант уже принадлежит другим хозяевам?

Это все говорилось обо мне. Я был вещью, которой пользовались! Которая кому-то, оказывается, принадлежала!

Но дело все равно оборачивалось не в нашу пользу. Хоза нуждался в деньгах и продолжал настаивать, чтобы чеченцы отдали чужого.

Вдруг кто-то сказал:

— Мы уже один раз разбирались, у нас был посредник, давайте его вызовем.

Вызвали. Приехал чеченский судья и тут же заявил:

— Я этим людям руки тоже не подам — они мне предлагали войти в долю и украсть Артема.

Дидигов с компанией были морально уничтожены. Они серьезно подставили Хозу — ведь он приехал честно разбираться, по чеченским понятиям, а получилось все по-бандитски несправедливо.

Разборка закончилась миром. Хоза сказал:

— Все, больше мы Тарасова не трогаем!

Я тогда уступил и пожал руку Аслану Дидигову, и мы даже договорились вести совместный бизнес…

Малик был очень доволен, поскольку считал, что продолжения больше не будет. А я чувствовал: все только начинается. И не ошибся! Дидигов проиграл в казино огромную сумму, и у него снова возродилась идея-фикс: отнять деньги у меня, чтобы расплатиться со своими долгами…

Во время этих разборок в Москву ко мне должна была приехать делегация английских парламентариев. По моей инициативе в Лондоне было создано специальное общество дружбы между парламентами России и Англии, и мы периодически обменивались визитами и делегациями.

Я понимал, что на меня запросто могут напасть и во время визита англичан. Пришлось обратиться за помощью к Лужкову. Я написал, что за мной охотится мафия и поскольку я боюсь международного скандала, то прошу на время приезда англичан выделить мне охрану.

Лужков дал указание руководителю московского ОМОНа, лично генералу Рушайло. Генерал прекрасно знал, чего я опасаюсь.

— Мы ничего сделать с ним не можем, — сказал Рушайло. — Но охрану тебе дадим, поскольку мэр поручил.

Ко мне прикрепили омоновцев. Это были огромные ребята, прекрасно экипированные, все с маленькими пистолетами-автоматами и в полной амуниции.

Англичане были поражены, когда их встретил такой эскорт. А в гостинице случился небольшой казус: у одного из омоновцев упал на пол автомат и сам начал стрелять, вращаясь во все стороны. Депутаты, конечно, страшно перепугались…

Хозу вскоре убили в какой-то разборке. Я увидел об этом сообщение в программе новостей по НТВ, где показали его окровавленный труп. Дидигов в том году больше не появлялся, но через год возник снова, еще более сильный и наглый.

К тому времени Дидигов уже нашел моего бывшего партнера Павличенко в Монако, приезжал туда и мучил его, но сделать ничего не смог. Ведь это было в Монако, где все улицы находятся под наблюдением. Это единственный город в мире, где женщины даже ночью разгуливают в огромных бриллиантах.

Там вообще нет никакой преступности — везде стоят скрытые видеокамеры, все пишется на пленку. Ведь это город-казино, где крутятся очень большие деньги, и банки не спрашивают, откуда наличность у клиентов.

Поэтому в Монако многие скрываются от преследований уголовного мира, в том числе и Павличенко в те годы.

Понятно, что сам Павличенко все сваливал на меня. Когда к нему приезжали, он говорил:

— Артем забрал все деньги и уехал! Что вы хотите, я нищий! Это все в кредит — и дом, и лимузин…

У него оставалась пачка пустых бланков с моей подписью и печатью, которые он активно использовал. Сочинил, например, замечательный документ о том, что я ухожу из «Истока», но всю ответственность за дальнейшую работу оставляю за собой.

Кроме того, были состряпаны мои обращения в банк с просьбами о перечислении десяти, пятнадцати, двадцати миллионов на какие-то вымышленные счета… Эти фальшивки должны были подтвердить всем, что он, Павличенко, остался без денег, поскольку все деньги якобы забрал я.

Много таких бумаг Павличенко отдал Дидигову. Конечно, они подстегнули бандита снова искать пути, как меня достать.

Вот тогда я и узнал, что Дидигов теперь обратился к российским ворам. Мне сообщил об этом Глузман, мой приятель еще с кооперативных времен, владелец «Первого Европейского банка». Он был каким-то образом связан с этими ворами в Республике Коми, из которой, впрочем, вскорости бежал в Израиль, где загремел в тюрьму за похищение человека.

— Артем, тобой интересуются воры в законе! — сказал Глузман, позвонив мне по телефону. — У меня есть один знакомый, давай проконсультируйся у него, во что это может вылиться.

И назвал мне телефон.

Я опять сделал непростительную ошибку и глупость, позвонив по этому телефону. Сначала ко мне пришел референт вора в законе. Очень симпатичный мальчик — блестяще воспитанный, создающий необходимое впечатление, с портфельчиком и при галстуке.

Он сказал:

— Конечно, мы вам организуем встречу, это очень важно!

С вором в законе я решил встречаться сам и Малику пока ничего не говорить. Это была очередная глупость. Но Глузману я почему-то доверял, хотя и не надо было этого делать. И вот явился этот человек — весь в цепях, крестах и наколках.

— Знаешь, кто я такой? — сказал он с порога.

— Ну, могу догадаться, — ответил я.

— Я — тот самый вор в законе, к которому обратились за помощью ингуши, чтобы выбить у тебя деньги. Давай поговорим обо всем и назначим разборку. И я тебе помогу. Слушай, а зачем ты связался с чеченцами? Что, мы бы сами тебя не поддержали?

— Это мои друзья…

— Нашел бы своих, русских! Разве им можно доверять!

Его фамилия была Пичугин, а кличка Пичуга. Как все воры в законе, он якобы был во всероссийском розыске и скрывался от преследования, но приехал, естественно, на БМВ, в окружении охраны и совершенно открыто.

Мы договорились встретиться, и только тогда я обо всем рассказал Малику.

Встречу назначили в клубе у Володи Семаго и сняли там специальный банкетный зал. Малик вызвал из Тольятти бригаду Шамада, подтянулись и ленинградцы, собрали своих чеченцев по Москве — и поехали на эту встречу.

Почти вся моя сознательная жизнь была чередой стрессов, и в конце концов психологическая реакция на них притупилась. Может, поэтому я выжил, когда у меня украли пять миллионов долларов, и когда объявили преступником мирового масштаба с розыском через Интерпол, и когда наезжала мафия и меня делили восемьдесят вооруженных людей…

Я помню ту разборку прекрасно. До начала стрельбы оставались какие-то минуты

— Мы воры в законе! — кричали они. — А вы кто такие?

— А мы бандиты! — орал Шамад. — Мы авторитетов не признаем.

И вдруг пригласили меня. Как это случилось, до сих пор не понимаю. Как только я вошел, мои чеченцы на меня набросились с вопросом:

— Это ты пригласил их для разбора или они сами наехали на тебя?

Говорю:

— Да, я встречался с этим человеком, он обещал помочь разобраться. А других я не приглашал, так как их не знаю и вижу в первый раз.

Сказав это, я не представлял себе реакцию: могло произойти все, что угодно. Но взрыва, к счастью, не произошло. Очевидно, я сказал правильно. Мне дали высказаться по существу. Все же это была российская воровская разборка. В результате постановили следующее: еще раз посетить Павличенко в Монако. И если выяснится, что Дидигов не был нашей «крышей», а вводит в заблуждение воров, он понесет за это заслуженную кару. А если «крыша» была и ей была обещана половина всех средств «Истока», наказаны будем мы.

Пичуга был арестован буквально через пару месяцев: сдал его, по-моему, сам Глузман, который после этого и скрывался в Израиле.

Референт Пичуги пару раз мне звонил и просил помощи: мол, как же так, такой хороший вор в законе, который вам так помог, сидит теперь в тюрьме за какие-то дела в Дагестане. А вы, дескать, депутат Госдумы — вмешайтесь, пожалуйста.

Дидигову чеченцы сказали в последний раз: все претензии к Артему мы берем на себя. Если они есть или появятся вновь, приходи к нам — будем разбираться тогда уже до конца…

На какое-то время Дидигов исчез. Но когда у него родился пятый ребенок, он позвонил и сообщил, что снова за меня берется… А вскоре Дидигов нашел еще одного бандита: лихого чеченца по имени Лом-Али, только что вышедшего из тюрьмы, и продал ему мой не существующий «долг». И вот этот Лом-Али позвонил мне в Лондон и говорит:

— Так, быстро присылай мне сто тысяч долларов на дорогу! Я сейчас приеду в Лондон с тобой разбираться! Ты не думай, что ты Дидигову должен — теперь ты мне должен! Я тебя точно достану.

Я ему говорю:

— Хочешь приехать, пожалуйста, но никаких ста тысяч на дорогу не получишь!

И перестал с ним соединяться. Периодически Лом-Али звонил то из России, то из Греции, а потом на какое-то время исчез, видимо, опять сел в тюрьму.

Дидигов, кажется, тоже наконец сел, но потом они оба вышли на свободу. После этого они взяли в привычку передавать меня разным авторитетам, которые периодически звонят и требуют миллионы.

Совсем недавно его люди приходили к Малику, и тот сказал:

— Мы уже вместе не работаем.

Малик готовился к участию в выборах президента Чечни. Теперь он общался с самим советником президента Путина господином Ястржембским. До меня ли теперь или до бандитов? Такова жизнь.

Боюсь ли я? Нет, не боюсь, действительно сильный иммунитет наконец-то выработался. Я нашел себе новую защиту и надеюсь, что она сработает в самый критический момент. Кроме того, я предпочитаю о плохом не задумываться. И так жизнь очень коротка.