Объятия незнакомца

Какое-то время он молчал.

–Мари.

Он произнес ее имя мягко, но в его голосе она уловила требовательные нотки. Она подняла голову и увидела его пронзительный взгляд.

–Хочешь, я расскажу, что я вижу, когда смотрю на тебя?

Она не смогла ответить, завороженная этим мерцающим взглядом.

–Я вижу свет, исходящий от тебя, – прошептал он. – Я вижу женщину умную, добрую, непредсказуемую. Женщину, которая обладает гораздо большим, нежели миловидная внешность. – Он лежал неподвижно, но она почти физически ощущала, как его слова и глаза ласкают ее лицо. -В твоих чертах есть сила и хрупкость, которые и составляют истинную женственность, Мари. Твоя кожа, прозрачна и нежна, как лепесток белой розы, а эта ямочка на подбородке говорит об упорстве. Твои глаза удивительны, Мари, они манят и притягивают. А твои губы...

Он вдруг замолчал.

А когда заговорил снова, его голос был совсем охрипшим:

–Они такие сладкие, что...

Мари лежала не дыша, обмирая от каждого его слова.

–Макс... – Она заморгала, прогоняя слезы, и улыбнулась. – А говорил, что не сможешь найти слов...

–Ради тебя стоит потрудиться, – ответил он.

Одна непослушная слеза выкатилась из ее глаза.

– Макс, с тобой я чувствую себя... какой-то особенной... и красивой.

– Ты и есть особенная и красивая. – Возможно, это опять был свет лампы, игравший в его глазах, но ей почудилось, что они увлажнились. – Когда я впервые обнял тебя, впервые заглянул в твои глаза, я понял, что женщины, равной тебе, в моей жизни уже не будет.

Он посмотрел на нее долгим взглядом, в сумрачной мерцающей глубине которого таилось нечто такое, названия чему она пока не знала, а потом вдруг отодвинулся от нее Мари поймала его руку.

–Нет, – тихо взмолилась она, переплетая свои пальцы с его. – Макс, я хочу... – Нет, она решительно не находила слов, чтобы рассказать ему о своем желании. Оно было незнакомым и непонятным, но необычайно сильным.

– Мари, – закрыв глаза, проговорил он. – Прошу тебя, засыпай.

– Я не могу спать. Я... хочу... тебя. Хочу, чтобы ты трогал меня. Мне нравится, когда ты трогаешь меня, я хочу снова почувствовать это. Хочу быть с тобой. Сегодня и всегда. – Найдя наконец верные слова, она тихо вздохнула и повторила их снова. – Я хочу, чтобы ты трогал меня, Макс.

И в тот же миг почувствовала, как он задрожал. Он открыл глаза и, заглянув в них, она увидела огонь.

–Мари, если я буду трогать тебя так, как хочу я, то я причиню тебе боль.

Ее бросило в жар. Как будто огонь, пылавший в его взгляде, перекинулся на нее и, стремительно расползаясь по ее телу, лизнул своим жарким языком какое-то тайное, еще не открытое ею местечко, которое в ответ затрепетало, затем словно стало набухать, а потом нестерпимо заныло. Она не знала, что он имеет в виду, но инстинктивно поняла. Почувствовала, что это как-то связано с жарким и все усиливающимся ощущением внутри нее. С этим неведомым желанием, заставляющим ее столь сильно дрожать.

–Нет, – тихо и убежденно сказала она, – ты не сделаешь мне больно.

Он резко выдохнул:

– Ты просто не знаешь.

– Но я верю тебе, Макс. Ты не можешь сделать мне больно. Даже когда ты сегодня сердился на меня, ты не причинил мне боли. Я верю тебе.

Он не ответил, не шелохнулся, только его грудь тяжело вздымалась.

Не выпуская его руки из своей, другой рукой она потянулась к треугольному вырезу его халата и положила ладонь на его обнаженную грудь.

–Макс, – прошептала она, – разве тебе больно, когда я трогаю тебя?

В ответ она услышала мучительный стон.

Робко и осторожно, словно желая найти ответ на свой вопрос, она провела пальцами по его груди – и восторг заполонил ее. Она ощутила его плоскую широкую грудь, гладкую, туго натянутую на упругих мышцах кожу, жесткие, чуть колючие волоски. Он совсем другой, не такой, как она. Как странно это и как чудесно!

– Разве я делаю тебе больно? – снова спросила она и не узнала свой охрипший вдруг голос.

– Нет!

Его отчаянное нет привело ее в некоторое замешательство. Непонятно, к чему оно относилось: то ли к ее вопросу, то ли к чему-то иному. Но очарованная теплом его тела, биением его сердца, ощущением крепкой, мускулистой мужской груди, она скользнула по ней ниже, следуя по постепенно сужающейся тропинке темно-золотистых волос.

Казалось, он перестал дышать, и вдруг... весь задрожал.

Это наполнило ее благоговейным страхом. Она заставила его дрожать! И в тот же миг она поняла, что не злость была причиной его скованности, а она – Мари. Ей никогда не приходило в голову, что ее прикосновение может вызвать в нем ту же реакцию, какой всякий раз отвечала она сама, когда он дотрагивался до нее. Она даже не догадывалась, как может замирать его дыхание в ответ на нее – точно так же, как замирало ее в ответ на него.

Он, такой большой, сильный, твердый., дрожит от ее прикосновения.

Это маленькое открытие наполнило ее радостным восхищением и любопытством. Интересно, как далеко распространяется ее власть над ним? Вопрос требовал ответа, он толкал ее на эксперимент.

Она скользнула рукой под шелк его халата, пробежала пальцами по его ребрам, однако не успела исследовать до конца этот чудный, восхитительный мир мужских реакций, потому что Макс крепко сжал ее запястье.

– Мари.

Это было предостережение. Почти угроза. Он предупреждал ее о какой-то опасности или о чем-то таком, о чем ей знать не следовало.

Но она уже не думала об опасности. Да и ни за что не согласилась бы с тем, что между ними могут существовать какие-то запреты. Она знала только одно: каждая частица ее существа охвачена огнем и нежностью, неистребимым желанием, имя которому..

– Макс, – прошептала она, чувствуя, как замирает ее сердце. – Ну, пожалуйста, скажи да.

Он сжимал ее руку, и она не могла шевельнуть ею, но пальцами она гладила его горячую кожу.

Звук, вырвавшийся из его груди, заставил ее обмереть. Он отпустил ее руку и перекатился.

Не от нее, а к ней.

Это да было последним, что успела она произнести, прежде чем его тело накрыло ее, и вся она была охвачена пламенем.

Навалившись на нее, он впечатал ее в простыни, и она ощутила каждый дюйм его тела – горячего, твердого, напряженного мужского тела. Запустив руку в ее волосы, он мял пальцами ее шею, а другая его рука, проскользнув ей за спину, настойчиво подтягивала ее. Его уста накрыли ее рот и поглотили их горячо и жадно.

Сейчас его поцелуй не был ни медленным, ни нежным, а внезапным и глубоким, и она с удивлением обнаружила, что ответила на него без колебаний, – открыла губы и запуталась пальцами в его волосах. Его тяжесть, ощущение его сильного, мускулистого тела, прижимавшегося к ней, удовлетворив то неведомое, тайное желание, что билось внутри нее, одновременно разожгло мучительный, невыносимый огонь – словно кровь, бегущая по ее сосудам, запульсировала ярким пламенем.

Таи вот чего она хочет. Она по-прежнему не могла найти этому слов, но теперь она поняла точно, поняла сердцем и кожей. Она хочет этого.

Хочет ощущать на себе его тяжесть, чувствовать, как сжимают ее эти руки, как его дыхание, вкус его рта сливаются с ее дыханием, становятся частью ее – ее чувств, ее души. Обнимать его и быть в его объятиях. Быть рядом с ним, совсем близко и еще ближе, слиться с этим мужчиной, который оберегает ее и раздражает, заботится о ней и смеется над ней, с этим ангелом, с этим разбойником, с мужем, который сделал ее необыкновенной, красивой, желанной.

Слиться с ним. С Максом, который перестал быть ей чужим. Его широкая грудь вдавливала ее хрупкое тело в перину, и она почувствовала, как наливается ее грудь под ночной сорочкой, о которую терся тонкий шелк его халата, как от ритмичных движений его тела твердеют ее соски, а откуда-то из глубины, из самого низа живота, поднимается мелкая дрожь, наполняя ее странным, удивительным возбуждением и... предчувствием.

Его объятия и поцелуи вдруг показались ей недостаточными. Желание поразительной, ошеломляющей глубины вспыхнуло в ней. Ей хотелось большего.

Всего его. Оно нарастало, дрожа и пульсируя. Нетерпеливое и беспокойное. И Мари тихо заскулила, не зная, чего хочет, но точно зная, что большего и поскорее. Когда его губы требовательно обхватили ее рот, она тут же -открыла его и почувствовала, как Макс задрожал.

Его язык вошел в ее рот, она ощутила его горячие шелковистые ласки, его гладкое ритмичное скольжение, когда он снова и снова входил в нее. Это сладостное вторжение усилило странное, дикое возбуждение в низу живота – казалось, там занялся пожар.

Его поцелуи были точь-в-точь такими же, какие снились ей прошлой ночью – и она поняла, что то был не сон. Она вспомнила их. Вспомнила это слияние уст, вкус его рта, вспомнила вкус вина, которое они с такой изощренностью делили друг с другом, хотя вкус, который она чувствовала сейчас, был другим, более крепким, ароматным и горько-сладким, и это был его вкус.

Его рука обвивала ее спину все крепче и крепче, словно навек связывая их друг с другом. Ее ощущения, просыпаясь одно за другим и обостряясь, тонули в необузданной мужской силе, атакующей ее. Она чувствовала каждый выступ этого чуть худощавого впечатавшегося в нее тела, чувствовала его запах, запах мыла и мускуса, движения языка, вторгающегося в ее рот, каждый толчок которого доводил ее до исступления, заставляя желать чего-то... большего.

Он оторвался от ее уст, и его поцелуи сместились ниже. Он целовал ее подбородок, шею, водил по ним языком, прихватывал губами кожу, легонько покусывая ее, – и огненный дождь осыпал ее тело. Он накрыл ладонью ее грудь – и Мари едва не задохнулась от наслаждения. Глотая ртом воздух, она задышала громко и часто, чувствуя, как расплющилась под его ладонью вершинка ее груди. Он перекатывал пальцем этот чувствительный комок плоти, и все ее тело нестерпимо заныло в ответ на эту ласку.

И тут он спустил с ее плеч сорочку.

Она предстала обнаженной под его взглядом, его руками... его ртом.

Откинув голову, она вскрикнула от изумления и восторга, когда он положил ладонь на ее обнаженную грудь и, чуть приподняв ее, припал губами к набухшему кончику. Он играл с ним, дразнил его то языком, то пальцем, и Мари обезумела. Она металась, изгибалась под ним, пытаясь поймать его плечи, притянуть его к себе, но сорочка связывала ей руки.

А потом он поцеловал ее медленным влажным поцелуем. Судорога прошла по ее телу, и в тот же миг огненный шар в самом низу живота расплавился, и горячая влага потекла у нее между ног.

Его поцелуй стал глубже. Ее грудь чувствовала теплую, бархатистую поверхность его губ, его языка, и волна наслаждения прошла по ее телу. Она чувствовала медленное скольжение его колена, осторожно раздвигавшего ее ноги, и вздох наслаждения вырвался из груди стоном, заключавшим в себя три единственных слова, что звучали сейчас в ее сознании. Да... еще... скорее.

Он словно услышал их. Его бедра прижались к ее животу, и она вдруг ощутила твердый, пульсирующий стержень, эту таинственную мужскую плоть, что скрывалась под шелком его халата. Его рука скользнула вниз, по ее ноге, взяла край ее сорочки и потянула его кверху.

В мгновение ока он снял с ее сорочку. Больше на ней ничего не было.

Обнаженная, она лежала на простынях, вся дрожа от желания. Ничто не защищало ее от его глаз, его поцелуев, его рук. Она не чувствовала ни стыда, ни смущения; огонь, горевший в его глазах, сказал ей, что она красива и желанна, и мысль о том, чтобы чем-то прикрыться, едва возникнув, тут же исчезла.

Ей не хотелось ни прикрываться, ни защищаться от него. Ничто больше не должно разделять их. Ни одежды, ни слова, ни двери, ни расстояния.

Он лег на нее. Шелковая ткань его халата, жесткие волосы на его груди и ногах вызвали ошеломляющие ощущения в ее коже. Только одно слово, одна мысль, одно желание звучали в затуманенном страстью сознании, в бешеном биении сердца, и шепот слетел с ее губ:

– Макс.

Он ответил ласками, – такими же сладостными и мучительными, как трение его щеки по нежной коже ее груди. Тем же горячим, влажным поцелуем он покрыл ее другую грудь. Он теребил ее кончик пока два дыхания, биение двух сердец, вздохи и стоны их не слились воедино, и она уже не знала, где кончается она и начинается он.

Они, такие разные, стали одним целым. Там, где у нее мягко, твердо у него; там, где у нее плавно, у него угловато, а там, где у нее гладко, у него шершаво. Он ее светоч, единственный светоч в окутавшем ее мраке.

Он, Макс, с его серебристыми мерцающими глазами и золотистой копной волос. Он развеял все ее страхи, прогнал все тени, оградив ее своей мощью, осветив холодный мрак ночи жаром своего сердца, которое горит ярче любого пламени.

Она обвила его руками, окунаясь в сладостное тепло его тела. Его колено скользнуло меж ее ног, поднимаясь выше, халат распахнулся...

И ее кожи коснулась обнаженная мужская плоть, горячая и длинная.

Он накрыл ее губы своими, и возглас изумления и открытия, вырвавшийся из нее, потонул у него во рту. Напряженный и весь дрожа, он медленно двинулся выше, и его пульсирующая, шелковистая твердость окунулась в мягкую черную ложбинку меж ее ног. Комок в низу ее живота начал сжиматься, он сжимался все туже и туже... и она закричала – громко, во все горло, не в силах дольше терпеть желание, что раздирало ей нутро.

Его плоть терлась о ее живот, и каждое ее скольжение оставляло на нем след – горячий и влажный. И вдруг она почувствовала нечто новое в себе – какую-то гудящую пустоту внутри, которую нужно было немедленно заполнить.

И только ей подумалось, что дольше выдержать она не в силах, как вдруг почувствовала, что его пальцы там, между ее ног, ласкают ее.

Изогнувшись всем телом, она прижалась к нему, отдаваясь этой новой ласке. Ощущения, таинственные и чудные, переполняли ее. Они возникали так быстро, одно за другим, и она не успевала разобраться в них. Они нарастали, смешивались и вливались в поток мучительного наслаждения. Он ласкал языком ее язык, а его палец в это время нащупал крошечную почку, спрятанную в волосах, – и она закричала прямо ему в рот. Чувство жара, давления и наслаждения переплелись в один тугой узел. Ноющий, томящийся, требующий.

Его рука двинулась чуть ниже, он осторожно раздвинул ее плоть и... палец вошел в нее.

Это было так неожиданно, чудесно, захватывающе. Невыразимое наслаждение овладело ею. Его ладонь сдавливала ее черную ложбинку, палец тер набухшую почку, а другой медленно проникал глубже...

И тугой ком наслаждения взорвался внутри нее.

Взорвался с ошеломляющей силой, выстрелив разноцветьем дрожащих искр, которые, разлетевшись на тысячи крошечных иголочек, пронзили ее тело, каждый его дюйм, и она, воспарив, окунулась в этот искрящийся, слепящий каскад, и протяжный глухой стон, стон блаженства, удивления, избавления, вылился из ее горла, и он выпил его.

Наверное, она потеряла сознание, потому что, придя в себя, почти удивилась, обнаружив, что Макс, зарывшись лицом в ее волосы и тяжело дыша, неподвижно лежит на ней.

Выгнувшись, она прижалась к нему бедрами, желая поймать последние искорки блаженства, все еще дрожавшие в ней.

– Мари, – сдавленно проговорил он, – не...

Страшные спазмы вдруг прошли по его телу. Застонав протяжно и глухо, он весь задрожал, и горячая влага пролилась на ее живот.

Ее пальцы почувствовали, как мускулы на его спине, прежде тугие и напряженные, как-то враз обмякли.

– ...двигайся, – хрипло закончил он.

Чувство блаженного покоя охватило ее, когда она вновь ощутила тяжесть и тепло этого тела. Она удовлетворенно вздохнула, обняла его и закрыла глаза. Бедра налились тяжестью, и приятный туман обволакивал ее сознание, растворяя в себе мысли и слова. Никогда не представляла она, сколь сладкими могут быть поцелуи, никогда не догадывалась о том, что происходит между мужем и женой, какая тайна связывает их друг с другом.

И что может быть прекраснее, удивительнее этой тайны?

Она потерлась носом о его плечо и поцеловала его.

–О Мари, прошу тебя, – простонал он в подушку. – Ты убьешь меня. Клянусь Богом, я не выживу.

Она сонно улыбнулась и легонько укусила единственное место, доступное ей сейчас, – мочку уха.

Он вздрогнул и скатился с нее. Она что-то протестующе пробормотала, но он натянул на нее одеяло, обвил рукой ее талию и притянул к себе.

– Умоляю, Мари, – прошептал он. – Засыпай. Ослабевшая и сонная, она улыбнулась, послушно свернулась калачиком и уткнулась ему в плечо.

Рассвет уже вползал в комнату сквозь щель между шторами и потолком, а Макс все еще лежал рядом с нею, обнимая ее хрупкое тело. Несчастный, раздавленный, он презирал, упрекал себя.

И благодарил случай.

Казалось, жизнь его подчиняется теперь извращенному, порочному закону: из безвыходных ситуаций ему помогает выпутываться то же обстоятельство, благодаря которому он попадает в них.

Прошлой ночью во время пикника одна ложь спасла его от другой, а сегодня потеря самоконтроля вдруг обернулась благом для него. Для них.

Невинные поглаживания и мольбы Мари довели его до черты, за которой начиналось безумие, но он перешагнул ее. Будь он более опытным любовником и продлись это еще секунд тридцать, он лишил бы ее девственности и излил бы в нее свое семя.

Этого не случилось только благодаря его неумению контролировать себя. Только поэтому. Он забыл обо всем – о своей Миссии, о своих обязанностях, и пошел на поводу чувств.

Отрицать их далее невозможно. Пора перестать лгать себе.

Ведь он в ту секунду забыл обо всем, зная только одно: муж с женой должны быть вместе и должны дарить другу любовь.

Этот факт не давал ему покоя. Его чувства к ней, его дикая, необузданная страсть заставили его позабыть о том, что он ей не муж. Черта, отделявшая игру от реальности, вдруг оказалась размытой. И это уже опасно.

Нельзя допустить, чтобы это повторилось. Он обязан убедить себя, что она для него ничто и не может быть ничем, кроме как пленницей. Он должен сделать свое дело.

И сделав его, забыть о ней.

Но лежа рядом с ней, прислушиваясь к ее ровному дыханию, чувствуя тепло ее тела, прижавшегося к нему, каждый его изгиб, он понимал, что пути назад у него нет.

Он не сможет забыть ее.

В груди теснило, сердце билось часто и неспокойно. Совсем недавно – всего две недели назад – он считал, что у него есть все для того, чтобы чувствовать себя счастливым. Здоровье, семья, друзья, наука. Когда Вульф с Флемингом спрашивали его, во что он оценивает возлагаемую на него миссию, он не знал, чего еще может он желать для себя.

Но сейчас знает.

Повернув голову, он поцеловал темную прядь волос, ласкавшую его шею. Мари не принадлежит ему и никогда не станет его. Их страны воюют. Тайна, похороненная в ее памяти, и его ложь перечеркивают собой все, что могло бы соединить их. У них нет будущего; только несколько кратких, страстных мгновений разделили они друг с другом, да и те отравлены ложью. Он мог обманывать себя час, ночь...

Но рассвет должен развеять иллюзии. Утром они выезжают.

Глава 13

Мари сидела в карете, стоявшей у особняка, и крутила поблескивавшее на пальце золотое колечко. Она понятия не имела, куда они отправляются, знала только, что они должны уехать отсюда, потому что люди, разыскивающие их, могли напасть на след.

И все это из-за ее дурацкой поездки на улицу Сент-Оноре.

Сердце ее билось часто и тревожно. Но не предстоящий отъезд был причиной ее волнения. Она ждала Макса. Она не видела его с тех пор...

С тех пор как в ее спальне свершилось потрясающее открытие.

Откинувшись на спинку сиденья, она попыталась унять волнение, но нервная дрожь не оставляла ее. Проснувшись сегодня утром, Мари обнаружила, что лежит в постели одна, а там, где ночью лежал он, было пусто и холодно. Ее разбудил стук в дверь: Нанетта принесла ей завтрак, объяснив, что Макс распорядился, чтобы она позавтракала у себя, поскольку он отправился нанимать карету, которая увезла бы их из Парижа.

До чего же он добр, подумала тогда Мари. Взял на себя предотъездные хлопоты, не желая тревожить ее.

Однако, неужели он настолько занят, что даже не нашел времени по возвращении заглянуть к ней? Нанетта помогла ей облачиться в шелковое платье, сочного зеленого цвета и того же цвета плащ, назвав этот наряд очень модным и сказав, что для долгой поездки лучшего не придумаешь. Мари занималась своим туалетом дольше обычного, сама удивляясь тому, почему нанесение пудры на лицо и шею, смачивание духами за мочками ушей и доведение волос до глянцевого блеска сегодня представляется ей ритуалом необыкновенно важным и исполненным глубочайшего смысла, тогда как прежде она не придавала значения подобным пустякам. И вот она ждет его.

Она поправила уложенные в прическу волосы, повертела висевшую на серебряной цепочке лупу, беспокойно поерзала и, не зная, чем еще занять себя, раздвинула занавески. Увидев спешившую к карете Нанетту, Мари высунулась из окна, чтобы попрощаться с ней.

– Спасибо вам за все, Нанетта.

– Ну что вы, не за что, мадам. – Горничная вручила последние узлы с ее вещами кучеру, а потом, щурясь на ярком утреннем солнышке, повернулась к Мари. – Будьте спокойны, мадам, оставшиеся вещи, картину и книги мы отправим в Турень, как велел месье.

– Вы очень добры.

– Мне очень жаль, мадам, что вы так скоро уезжаете.

– Да. – Мари не знала, как объяснить Нанетте их внезапный отъезд. Ей не хотелось лгать, и она решила держаться по возможности ближе к правде. – Месье считает, что нам лучше пожить в деревне. Нанетта кивнула.

– Свежий воздух пойдет вам на пользу. Там вы быстро поправитесь. – Она улыбнулась. – Хотя, должна заметить, мадам, ваши щечки уже порозовели. Я как только увидела вас утром, сразу же отметила это.

Мари почувствовала, что краснеет. Неужели это так заметно? Наверное, ее выдают глаза. Они, вероятно, подсказали этой умудренной опытом даме, что Мари наконец-таки познала чудную тайну будуара, о которой та намекала ей.

– Д-да, – наконец вымолвила Мари. – Я чувствую себя... гораздо лучше.

Это лучше не описывало и сотой доли тех чувств, которые разбудили в ней руки и губы ее мужа. Вспомнив их, Мари окончательно смутилась.

Нанетта присела в реверансе.

– Я рада слышать это, мадам. Желаю вам приятной поездки и счастливого отдыха в деревне.

– Да, думаю, это будет настоящим наслаждением... то есть... удовольствием. – Она сконфуженно замолчала и поднесла руку ко рту, испугавшись, что наговорит лишнего. Господи, что с ней происходит? Одна ночь в постели с мужем, и она уже не может унять свое воображение и болтает невесть что.

Макс появился вовремя. Он вышел из парадных дверей, держа под мышкой большой кожаный саквояж, в сопровождении месье Переля, который нес его дорожный мешок. На нем опять был черный плащ, на голове треуголка, и эта одежда словно подчеркивала его рост, широкие плечи и внезапность его появления. Мари почувствовала, как что-то дрогнуло в ней.

Остановившись в нескольких шагах от Мари, он протянул дворецкому кошелек, пожал ему руку и, перекинув через плечо мешок, направился к экипажу.

Мари, замирая от страха, улыбнулась Нанетте и втянула голову в карету.

– Прощайте, Нанетта.

– Счастливого путешествия, мадам. – Горничная присела в реверансе перед Максом. – Счастливого путешествия, месье.

– Спасибо, Нанетта, – кивнул ей Макс и, сделав знак кучеру, запрыгнул в карету.

Он захлопнул дверцу и сел напротив нее.

Карета тихо тронулась. Мари, высунувшись в окно и глядя на удаляющийся особняк, на Нанетту и Переля, послала им свое последнее прости.

Грусть и неуверенность овладели ею. Хоть и недолго, но это был ее дом.

Другого она не помнит. Особняк исчез из виду. Макс подался вперед и задернул занавеску.

– Извини, Мари, но пока мы не выедем из Парижа, окна придется держать зашторенными.

– Да, конечно. Я понимаю. – Она робко улыбнулась, снова сказав себе, что куда бы они ни направлялись, какая бы опасность ни угрожала им, с ней ничего не случится, потому что рядом он.

Она молчала, ожидая, что он расскажет ей, куда они едут.

Или заговорит об этой ночи.

О том, что он чувствовал.

Но он молчал. Отодвинув краешек занавески, он смотрел на улицу. Другая его рука покоилась на саквояже.

Мари чувствовала себя неловко, не зная, что сказать. Ей казалось, что эта ночь изменила все. Во всяком случае, она уже стала другой, – пусть и не могла объяснить, что же такое изменилось в ней, но что-то изменилось, она это чувствовала. Однако он, похоже, не склонен придавать этому большого значения или считает, что это не подлежит обсуждению.

Конечно, напомнила она себе, его мысли сейчас заняты другим. Да и не в первый раз, наверное, он испытывал это наслаждение. Оно для него не внове.

Но ведь для нее-то это целое открытие.

Его рот и руки притягивали ее, она не могла отвести от них взгляда, помня о тех ласках, невероятных и ошеломляющих, которыми ночью одаривали они ее. Одно только воспоминание о них вызвало волну тепла, которая мгновенно распространилась по всему ее телу. Она ощущала ее горячую пульсацию в тех местах, которых касались его пальцы... его язык. Корсет и фижмы показались ей вдруг тесными, они врезались в томящееся желанием тело, а кружева и сорочки натирали набухшие кончики грудей.

Она смотрела на руку, лежавшую на гладкой коже саквояжа, вспоминая нежность и силу, которые таились в этих длинных пальцах, удивляясь, откуда знают они так хорошо ее тело.

Макс, словно прочтя ее мысли или почувствовав на себе взгляд, обернулся – ровно в ту секунду, когда взгляд ее переместился на его лицо. Их глаза встретились.

Ее сердце затрепетало. В его глазах снова был тот мерцающий сумрак, который она впервые заметила этой ночью.

Они молча смотрели друг на друга.

– Ты хорошо позавтракала? – спросил он так тихо, что она едва расслышала его.

Она боялась дышать:

– Да.

Его взгляд, еще мгновение задержавшись на ее глазах, медленно скользнул по ней – по ее губам, по глубокому вырезу платья, спустившись до кончиков туфель. На секунду ей подумалось, показалось – нет, она знала это! – что он сейчас потянется к ней, и ничтожное расстояние, разделяющее их, исчезнет совсем, и она вновь будет в его объятиях.

Но этого не произошло.

Он отвернулся к окну.

– К югу от Парижа есть небольшой городок. Мы остановимся там ненадолго, возьмем лошадь и поедем дальше верхом.

У Мари было чувство, что на нее вылили ушат холодной воды.

Но может, она опять чего-то не понимает? Может быть, именно так оно и бывает между мужем и женой? Может, это неприлично обсуждать днем их ночную жизнь?

Но обида не оставляла ее.

– Понятно.

– Мари, ты не должна отходить от меня ни на шаг. Никаких прогулок по окрестностям. Договорились?

– Да.

Он по-прежнему смотрел в окно.

Страшная догадка осенила вдруг ее. Мари похолодела. Быть может, он недоволен тем, как она вела себя ночью? Она молила его, чтобы он трогал ее и с радостью отдавала ему свое тело.

Ведь он же предупредил ее, что не будет настаивать на своих супружеских правах до тех пор, пока она не поправится. Да и Нанетта толковала про то, что мужчины любят, когда их жены ведут себя скромно и достойно.

А ее поведение в постели скромностью не отличалось.

Хотя непонятно, как ей было изображать из себя скромницу, когда охватившие ее чувства были так сильны, что рвались наружу? Даже если бы она захотела, она не сумела бы удержать их при себе, она должна была как-то выразить их и выразила тем единственным способом, который одновременно и естественен и прекрасен.

Однако как ни убеждала она себя в своей правоте, страх, что она повела себя не так, как ждал от нее Макс, не покидал ее. Как же наивна была она, полагая, что познала все тайны постели. Как скуден ее любовный опыт!

Она знает наверняка только одно – эта ночь сблизила ее с Максом.

Но насколько он разделяет это ее чувство? Ах, как ей хотелось, чтобы он думал так же!

Карета неутомимо катила вперед, унося их все дальше от дома, что служил им временным пристанищем; мерный стук колес и копыт по булыжной мостовой затихал в ее плюшевом интерьере, и Мари испугалась, что молчание, повисшее между ними, вот-вот перерастет в глухую стену отчуждения.

Она беспокойно поерзала. Так о многом хотелось ей поговорить с ним, о многом спросить, многое рассказать... Она боролась со словами, бурлившими внутри и рвавшимися наружу, она хочет быть ему хорошей женой, поступать так, как того ждет от нее он, но это трудно, ужасно трудно. И чего он ждет от нее? Что чувствует в эту секунду?

Вопрос казался ей простым и вполне справедливым.

Он требовал ответа.

Хотя, признаться, она немного страшилась услышать его, потому что уже точно знала, что держаться скромно и достойно, как учила ее Нанетта, она не сумеет.

Мари посмотрела на свою левую кисть, нервно теребившую зеленый шелк юбки, увидела золотой блеск обручального кольца и решилась.

– Макс, – тихо позвала она, – знаешь... я сейчас думаю о том, какое удовольствие ты доставил бы мне, если бы позавтракал со мной.

– Извини, Мари, не получилось. Я поднялся рано. Мне не хотелось будить тебя.

Он произнес это спокойно и ровно, но что-то в его голосе встревожило ее. Что именно, она не знала, но он определенно звучал иначе, не так, как этой ночью.

– Макс?

– Да?

– Ты думаешь, память вернется ко мне?

– Да, Мари. Мы просто должны дать ей... – Он выдержал длинную паузу. – Время.

– Но меня это нисколько не тревожит. – Она подняла глаза. – Ну, то есть мне все равно, вспомню я или нет.