Вершины

      — Наша доченька и ела сегодня хорошо, и не плакала, — хлопотала у стола жена. А сама нет-нет да и бросала украдкой вопросительный взгляд на мужа.
      — Не беспокойся, Люся, — заметив ее тревогу, улыбнулся Александр. Пристально посмотрел на нее и, будто выдавливая из себя, произнес: — Понимаешь, один офицер проявил нечестность.
      — По отношению к тебе?
      — Ну, это мы как-нибудь пережили бы, — усмехнулся Черножуков. Безымянным пальцем левой руки он потер висок и продолжил: — К делу проявил нечестность.
      — А разве это не одно и то же? — удивилась Люся.
      — Может быть, может быть... Только мне кажется, нечестность к делу гораздо аморальнее. Получается, вроде и меня обманул, и товарищей, и государство. Если, конечно, по большому счету. Впрочем, довольно об этом, — озорно махнул он головой: — Вот послушай...
 
В одной знакомой улице
Я помню старый дом...
 
      Александр до конца прочитал стихотворение, которое запомнилось ему однажды и навсегда.
      — Друг мне эти строчки читал в Афганистане, Андрюша Борисов — я тебе о нем рассказывал. Так вот, читал Андрюша, а я как наяву видел наш дом, в котором твое окно, как звездочка, до полночи светило...
      Люся покраснела от неожиданных лирических воспоминаний мужа. Ему же подумалось, что когда жена краснеет, приятно смотреть на нее, — Саш, — встрепенулась вдруг она. — А мама письмо прислала.
      Мать Александра, Захра Кудратовна, преподаватель русского языка и литературы в бакинской школе № 53, писала сыну часто, особенно когда он служил в Афганистане. Рассказывала о городских новостях, о родных, товарищах и как бы ненароком добавляла: мол, видела Люсю, которая стала еще краше и которая ждет тебя.
      Мать... Опять Саша вспомнил, что она, как педагог, всей душой желала и сына направить по своим стопам. «Ты же прирожденный воспитатель, — убеждала она Александра. — Дети к тебе сами льнут — и в школе и во дворе».
      «Разве это профессия для мужчины, — ворчал отец, всю жизнь проработавший моряком на торговом флоте. — В мореходку пойдешь».
      Может быть, им удалось бы вырастить из него хорошего учителя или отменного моряка, но неподалеку от дома находилось Бакинское высшее общевойсковое командное училище имени Верховного Совета Азербайджанской ССР. И душа маленького Саши была отдана ему. Здесь он бывал каждый день. Видел, как пружинисто вышагивают ребята с алыми курсантскими погонами на плечах, как ловко занимаются они на спортивных снарядах, и сердце его наполнялось гордостью, когда во время парада слышал голос диктора: «Идут курсанты...» Себя он видел только среди них.
      Родители однажды заметили истинное желание сына и больше не настаивали на своем. Нельзя лепить человеческий характер, как бюсты из глины. Юноша ведь формировался не только под материнской или отцовской опекой, но и под влиянием разных обстоятельств. Пожалуй, можно разве что исправить известные его слабости, если делать это с величайшей осмотрительностью, увлажнять душевными чувствами, подобно тому, как ваятель увлажняет затвердевшую под своими пальцами глину...
      После бесконечных вопросов о здоровье сына, невестки, внучки, о их настроении, заботах, планах, погоде мать рассказала о том, что отец, Виктор Иванович Черножуков, уйдя на пенсию, каждый день ходит в порт посмотреть на корабли — «болен морем».
      «В школе дети часто спрашивают меня, каким ты рос, чем увлекался, замечала ли я у тебя «героические начала», а я даже и не знаю, что ответить — вроде бы был, как и многие другие твои сверстники. Разве что упорством да усидчивостью отличался, никогда не лгал. Ложь чаще проистекает от безразличия, чем от притворства. А равнодушия, Саша, мы у тебя никогда не наблюдали.
      Вот еще что, сынок, принесли мне на днях газету «Красная звезда». А в ней о тебе пишут. Не поленилась, выписала несколько запомнившихся мне строк — вдруг ты просмотрел:
      «Жестко, решительно звучал его голос (то есть твой голос) на полигоне, среди гулких от выстрелов и взрывов скал, наполнялся проникновением, задушевностью в минуты беседы с подчиненными, скажем, в «курилке», куда он частенько заглядывает просто так, поговорить «обо всем». В такие минуты он для солдат — интересный собеседник, товарищ, умеющий и пошутить, и вступить в жаркий спор. Тут же ненароком выяснит, что беспокоит рядового Т. Бормузаева и почему хмур рядовой С. Шишаев.
      — Коллектив мне попался замечательный, — говорит Александр, — люди золотые...
      Он (то есть ты) заволновался, подыскивая слова, чтобы как можно лучше, как можно теплее рассказать о подчиненных. О смелом и добродушном младшем сержанте Сергее Гришине, награжденном медалью «За отвагу», непоседе рядовом Рубике Саркисяне, тоже удостоенном этой медали.
      — А что, плохих у вас нет? — спросили у него.
      — Плохих, говорите... Плохих нет. Недостатки там какие. А у кого их нет».
      Ты, наверное, понял, для чего я выписала эти строки? Считала и теперь считаю: хороший из тебя учитель вышел бы и увидел бы ты со временем «могучий поздний возраст» своих питомцев. Хотя, конечно, профессия офицера немыслима без педагогического труда.
      На этом, дорогие детки и внучка, писать заканчиваю. Ждем вас домой в отпуск. Ваши мама и папа».
      Прочитав письмо, Александр стал рассказывать об одном сержанте, но спохватился:
      — С твоих ресниц свисают капли сна, — заметив, как мужественно Люся борется со сном, сказал он.
      И начал заводить будильник. Эта операция входила в его ежедневный ритуал с разницей лишь во времени, которое характеризовалось словами «поздно» или «слишком поздно». Крутил автоматически ручку звонка и смотрел в темное окно. В густой смоле ночи светились звезды. Их свечение проникало в душу. Хотелось заглянуть в нее и расставить некоторые вещи по своим местам.
      За две минуты до подъема он был в казарме. Дежурные по подразделениям, старшины рот деловито посматривали на часы, пока солдаты досматривали последние, может, самые удивительные, сны. Но вот требовательный сигнал разом оборвал тишину, а через минуту все уже выстроились на улице. Черножуков занял место в строю одного из взводов, на равных с подчиненными выполнял команды дежурного по батальону. Бежал по плацу, чувствуя единое биение молодых сердец, потом с азартом занимался на снарядах. По внешнему виду он почти не отличался от солдат и сержантов — по годам недалеко ушел от них. Так же ловки и упруги его движения, так же, устав, он потряхивал руками и подтрунивал над рядовым Алиевым, у которого упражнения на снарядах получались пока не очень.
      — Ничего, — не остался в долгу солдат. — Посмотрите на меня через полгода.
      И Александр нисколько не сомневался в том, что через полгода Алиев станет сильным и тренированным. Он верил в силу воли, в человеческую всепобеждающую целеустремленность. Черножуков любил эти утренние занятия вместе со своими подчиненными. Любил, что называется, сливаться в одно целое с коллективом, чувствовать монолитность строя. Конечно, понимал, как важно командиру-воспитателю быть с людьми заодно. Вряд ли найдется такой солдат, даже из числа самых трудных, который бы начал «сачковать», зная, что где-то рядом вместе со всеми занимается зарядкой комбат.
      Спортом Александр и раньше занимался, до службы в Афганистане. Но только там до конца осознал, как важно быть готовым к бою физически, особенно при действиях в горах. Жгучее солнце, кислородное голодание, нарастающее по мере подъема в горы, нехватка воды, резкие перепады дневной и ночной температуры, стремительные действия в условиях дефицита времени... Да разве все перечислишь! И все эти так называемые факторы, конечно же неблагоприятные, — в бою строгие экзаменаторы.
      Уже тогда, при первом сопровождении автоколонны, когда Черножуков принял решение атаковать душманов, и не снизу вверх, а наоборот (кто выше, тот сильнее — закон боя в горах), на вершине он понял, что выдохся. Хотя со спортом был вроде бы в прекрасных отношениях. Нет, силы в нем оставались, но их не хватило бы для другой высоты. Это он понял, преследуя душманов. Бежать приходилось все время впереди, и Александр почувствовал в своем дыхании посвист. Такое ощущение было, будто долго находился без воздуха, а теперь никак не заглотнешь нужную порцию кислорода. В училище он с однокурсниками не раз говорил о втором дыхании, которое обязательно приходит во время кросса. В общем-то так оно и случилось. Правда, на дистанции всегда знаешь, как расходовать силы на километровку или трехкилометровку, заранее рассчитываешь каждый отрезок пути. В бою подобной возможности не представляется. Да и маршрут выбирать не приходится: чем круче скалы, тем вернее. И тут особая сноровка нужна — навыки скалолазания, преодоление бурных потоков, психологическая подготовленность.
      С того памятного случая Черножуков день обязательно начинал вместе с подчиненными — с физзарядки, с отработки элементов горной подготовки, каждый раз усложняя и усложняя программу. Поэтому его и бойцов роты стали шутливо именовать «горными оленями». Командиру же и среди самых подготовленных надо быть первым: ведь он, как флаг, на виду у всех. Его место в таких делах — на корпус впереди подчиненных.
      Однажды Черножуков со своими «горными оленями» преследовал отходящую банду. Ущелье, узкое, петлистое, давало преимущество душманам. Нашим воинам приходилось идти осторожно: каждый камень в этой ситуации был, как говорится, на стороне врага, к тому же встречались и минные заграждения. Если продолжать в том же духе осторожничать, то банда могла выйти из горного ущелья и рассеяться в зеленой зоне, раствориться в кишлаках — попробуй тогда определи, кто местный житель, а кто пришел из-за кордона.
      Надо было во что бы то ни стало перекрыть единственный для душманов выход. Александр выбрал маршрут по вершине хребта, хотя, и понимал, что он зверски труден. Идти приходилось на высоте свыше двух тысяч метров над уровнем моря, где не хватало кислорода, то и дело встречались препятствия, преодолевали которые с помощью страховочных веревок. А время, как неугомонный пресс, сжималось с каждым шагом. Но ни секунды передышки. Спешили, чтобы упредить врага. И удалось. Внезапная, дерзкая и неудержимая атака сверху вниз была для душманов неожиданной и сокрушительной.
      Все, кто тогда был с Черножуковым, бесспорно обладали лучшими качествами бойца — самоотверженностью, решительностью, смелостью, выносливостью... Уже здесь, в «красных казармах», Александр как-то всего лишь на минуту представил их такими, как некоторые его сегодняшние подчиненные, и сразу увидел картину: по склону хребта бредут уставшие солдаты, их силы растрачены, а в глазах — равнодушие. И душманы спокойно проходят в зеленую зону.
      Не случайно капитану рисовались такие ситуации. В батальоне были офицеры, которые считали физподготовку второстепенной учебной дисциплиной. Мол, сейчас все подразделения действуют на технике, а коль есть техника, то зачем длительные марши, да еще в пешем строю? А затем, дорогие товарищи, не раз отвечал им Черножуков, чтобы быть победителем, а не побежденным.
      После завтрака — развод на занятия. На него капитан Черножуков вышел в отутюженной, словно влитой в него форме, начищенных до блеска сапогах. И хотя знал, что «происшествий не случилось», до конца выслушал привычный утренний доклад дежурного. Таков военный уклад жизни, отступать от него нельзя ни в большом, ни в малом.
      В кабинете застал незнакомого офицера. Тот представился: лейтенант Юрий Черненко, назначенный заместителем командира батальона по политчасти. Был он молод, если не сказать юн. Пожалуй, только глаза, серьезные и строгие, говорили о его зрелости. Александр давно ждал в батальон политработника — служивший на этой должности офицер получил повышение по службе. «А без комиссара я — как без души», — говорил как-то Черножуков начальнику политотдела дивизии, прося поторопить кадровиков с назначением к нему заместителя по политчасти.
      И вот он прибыл, Александр вдруг понял, что не испытывает радости. Смотрел на лейтенанта и думал:
      «А станешь ли ты таким, как Андрюша Борисов? Тот и говорил по-другому, и держался, и... Впрочем, что же я? Под один аршин всех равняю. Поживем — увидим».
      Вслух произнес:
      — Заждались вас. Представлю личному составу и будете знакомиться с людьми.
      Получилось суховато, зато по существу.
      Шли в учебные классы, и Черножуков поинтересовался послужным списком лейтенанта. Биография Юрия уместилась, наверное бы, на половине тетрадного листа. Закончил военно-политическое училище, потом два года работал заместителем командира мотострелковой роты по политчасти, теперь назначен сюда.
      «Куда ему до Андрюши!» — снова с грустью подумал Александр.
      И он опять как наяву увидел Борисова, его добрый прищур глаз, услышал его спокойный окающий голос. Вот он сидит в кругу солдат и, по-детски подперев подбородок рукою, размышляет вместе с ними, что-то рассказывает им. Только слова почему-то неразборчивы. О чем же они говорят? Ну конечно же, о революции. И все более отчетливо доносится:
      — Сегодня в Афганистане решается проблема мировой значимости. Идет великая схватка с дикостью, отсталостью, средневековьем. Мы с вами — на острие этой схватки. Мы с вами не позволяем и не позволим заокеанским деятелям использовать Афганистан в качестве плацдарма для угрозы Советскому Союзу. Для советского человека чужого горя не бывает.
      Да, когда Андрей рассказывал о чем-то, все старались уловить его слова.
      «Сможет ли вот так говорить с людьми мой новый замполит? — думал Черножуков. — Сможет ли донести до них те идеи, из которых нельзя вырваться, не разорвав своего сердца?»
      Испытующе присматривался Александр к лейтенанту Черненко, знакомя его с батальоном.
      — Вот, пожалуй, показал я вам в основном все и всех, — поглядывая на часы, заметил Черножуков. — Подробнее друг о друге узнаем, как говорится, в деле. Мне пора проверить, как идет учеба.
      — Совершенно верно, — отчеканил лейтенант Черненко. — В деле познакомимся ближе.
      Наедине с собой Александр проанализировал свое впечатление о политработнике и пришел к выводу, что, пожалуй, он еще не может сформулировать о нем своего мнения. Внешность не всегда портрет души человека, его устремлений, способностей. Даже глупца не всегда распознают по первой фразе. А к понятию «мнение» надо подходить с величайшей осторожностью. Черножуков, имея доказательства, мог сказать: это мне известно. Имея ограниченное число доказательств, он отваживался сказать, что имеет на этот счет мнение. Обладая еще меньшими доказательствами — только предполагал. Однако, как это ни парадоксально, со временем пришел к выводу: предположения почему-то чаще выпирают, чем факты. Факты ведь можно опровергнуть, их можно перетолковать; предположения же, подобно липучке или заразе, легко не отбросишь. И потому чеканная фраза «Совершенно верно, в деле познакомимся поближе», показавшаяся сразу несколько вызывающей, обрела приятный смысл, обещала, что хоть и молод Черненко, но дело ставит прежде всего.
      Каждый день комбат проверял ход занятий. Не то чтобы не доверял офицерам, просто видел в контроле организующее начало учебно-воспитательного процесса. Выявлял недостатки, размышлял над ними, чтобы потом, сообразуясь с собственным опытом, выдать четкие рекомендации, принимать нужные меры. Особенно нетерпимо, можно сказать жгуче нетерпимо, он относился к любителям приукрасить положение дел.
      Знал, видел: в бою побеждает умный, подготовленный командир, в которого верят солдаты. Это только внешне кажется, как просто отдавать команды. Простота не выходит из простого. Это — синтез сложных умственных и физических усилий.
      Память часто возвращает его к тем дням и ночам, к тем людям, с которыми, что называется, съел пуд соли под испепеляющим афганским солнцем. Память — она активна, она действует. Весь свой опыт Александр старался отдавать боевой учебе, чтобы главный экзаменатор — бой, если сегодняшним подчиненным придется участвовать в нем, поставил им победную оценку. Без учебы нельзя, не просто без учебы — без напряженного постижения тех премудростей, из которых слагается бой. Вроде бы азбучная истина, но сколько таких азбучных истин пришлось осваивать ему, образно говоря, выхватывая их из огня.
      Многое из того, что необходимо офицеру, дает училище, но ни в одном училище так не научат, как в бою. В Афганистане в делах офицера не было второстепенного, не было мелочей — все одинаково важно. Учились стрелять в падении, маскироваться на голом месте, владеть оружием противника, учились брать перевалы и дома, окруженные дувалами, в жаркой пустыне экономить каждый глоток воды и одной спичкой разводить костер. С высоты обретенных знаний Черножуков не уставал повторять офицерам батальона, что за упрощенчество в учебе в бою расплачиваются кровью.
      Командир взвода старший лейтенант Александр Кузнецов тренировал своих подчиненных на специальной полосе препятствий. В полном снаряжении, с оружием солдаты штурмовали разрушенные дома, ныряли в узкий подземный ход. По их разгоряченным лицам струился пот, а сам лейтенант, розовощекий крепыш с голубыми глазами и льняными волосами, рвущимися из-под фуражки, всем своим видом говорил, мол, себе поблажек не даем. Комбату усердие Кузнецова и его подчиненных понравилось, но от похвалы он воздержался.
      Дождался перерыва, во время которого солдаты сразу же окружили его, ожидая услышать что-то интересное.
      — Неплохо работали, — левой рукой Александр хитровато накрутил на палец пшеничный ус. — Только почему по карнизам не ходили?
      Он показал на стену высотою в четырехэтажный дом, сделанную для того, чтобы с ее помощью учиться действовать на высоте. Своего центра по горной подготовке в части не было, и у многих офицеров и солдат складывалось «равнинное мышление». Черножуков в батальоне решительно боролся с этим, переучивал, перевоспитывал людей. В полку его активно поддерживали, построили вот эту стену. Высшим премудростям на ней не научишь, но почувствовать высоту, перестать бояться ее — вполне можно.
      — Так вот, — продолжил комбат, не дождавшись ответа на свой вопрос, — бытует мнение, что для действий в горах важнейшая подготовка — физическая — и это действительно так. Правильно говорю?
      — Правильно! А как же! По горам лазать по плечу только сильным, — раздалось со всех сторон.
      — Согласен и я, — подтвердил Александр, — без физической подготовки там делать нечего. Но это само собой разумеется. И все же смею вас заверить: не менее важно для боевых действий в горах быть подготовленным и психологически. Поясняю примером.
      Однажды с частью роты, дело было в Афганистане, я сопровождал большую колонну с грузом для населения отдаленного кишлака. Значительную долю пути преодолели, можно сказать, без происшествий: лишь раз душманы обстреляли с дальнего расстояния. Был ранен афганский водитель, которого заменил один из воинов нашего охранения. До цели оставалось не более пятидесяти километров, когда нас еще раз обстреляли. На этот раз огонь оказался плотным. Прямо перед бронетранспортером, в котором я находился, выскочил душман и — бац! — из гранатомета. Правда, умудрился не попасть.
      Огляделся. Над дорогой нависала скала. Из-за нее-то и вели бандиты прицельный огонь. Выкурить их оттуда имеющимися у нас огневыми средствами оказалось невозможным. Надо было зайти им в тыл. И я подозвал к себе группу подчиненных. Помню среди них Валентина Алокина, не по годам серьезных Виктора Кузнецова и Юрия Крылова, перед этим принятых в партию. Проверенные, подготовленные парни. Под стать им были и другие солдаты, за исключением одного — фамилию называть не хочу — потом он стал настоящим бойцом. Замечу только: раньше я всегда считал его решительным человеком, не способным потерять власть над собой. Физически он тоже был крепкий, тренированный.
      Быстро и без потерь проникнуть в тыл бандитам представлялось возможным лишь одним путем. На почти отвесной стене горной вершины виднелся маленький, едва приметный карнизик. По нему мы и решили пробираться. Все, конечно, происходило гораздо быстрее, нежели мой рассказ. Мне первому удалось преодолеть весьма опасный путь: глянешь вниз — дух захватывает. Потом пошли другие. Я их встречал на небольшой площадке, с которой и намеревался ударить по душманам.
      Сначала все оказывалось на редкость удачно. Вдруг замечаю: что-то там, на карнизе, застопорилось. Быстро иду обратным путем и вижу того самого подчиненного ,намертво уцепившегося за выступ.
      — Что с вами? — спрашиваю.
      — Не могу, товарищ старший лейтенант, руки не слушаются, голова кружится, — отвечает пересохшими губами.
      — Надо идти... Вы же всю группу задерживаете... — пытаюсь уговорить его.
      Мои слова бессильны. Пробую тащить за руку — тоже ни в какую. Достаю пистолет и приказываю: «Вперед, марш, иначе выход один... Другого выхода нет!»
      Вообще угроза — самое дурное в жизни, а для командира — первый признак бессилия. Но в этот момент она вывела солдата из шокового состояния. И он пошел. Душманов мы разбили.
      Потом я долго беседовал с подчиненным, пытался выяснить причину случившегося. Дело в том, что в роту солдат пришел совсем недавно. Физически был хорошо подготовлен, а вот психологически... Страдал так называемой высотобоязнью. Пока вниз не посмотрел, шел по карнизу смело, стоило ему только бросить взгляд туда, где дно терялось в расщелинах, тотчас сдали нервы.
      — Вот вы, товарищ сержант, — обратился комбат к рослому чернобровому юноше...
      — Сержант Даниэлян, — отрапортовал тот.
      — Попробуйте пройти по бревну, — предложил Черножуков.
      Сержант красивым прыжком вскочил на бревно и уверенно зашагал по нему.
      — Хорошо! — улыбнулся комбат. — Ну а теперь так же уверенно пройдитесь вон по тому карнизу.
      Все подняли головы на стену, куда Даниэлян забрался довольно быстро. Дальше его движения замедлились. Даже снизу было видно, как неуверенно шарит он ногой по карнизу, отыскивая более удобное для упора место. Шаг его совсем приостановился, когда на пути встретился оконный проем, который предстояло перескочить. Сержант стоял секунду-другую перед прыжком, борясь с собой.
      — Что стоишь, Володя? — усмехнулся кто-то внизу. — Прыгай смелее!
      Тот наконец пересилил себя, прыгнул, а потом, прибавив в скорости, зашагал быстрее и вскоре спустился на землю.
      — Да-а-а, — протянул Даниэлян. — Это не бревно.
      — Правильно, — поддержал его Черножуков. — Тут мало физической тренировки. Психологическая уравновешенность, моральная подготовка обретаются намного позже. По собственному опыту сужу.
      И комбат в одно мгновение оказался на карнизе. Легко, даже изящно преодолел его — стоявшие внизу солдаты только и успели сказать: «Ух ты!»
      Это «Ух ты!» повторяется уже не первый раз. Восхищаться новым командиром в батальоне стали сразу после его прихода. И не только былыми заслугам. Однажды Черножуков проверял, как в одной из рот отрабатывают элементы атаки. Солдаты дружно поднимались и с криком «Ура!» устремлялись вперед. Не бежали лишь трое.
      — В чем дело, товарищи? — подошел к ним комбат.
      — Ноги болят, натерли, идти не можем, — страдальчески, почти в один голос выдавливали солдаты, а в глазах так и прыгали бесенята. Мол, какие мы ловкачи, притворились больными. Бой-то условный.
      — Что ж, бывает, — без тени улыбки покачал головой Александр. — Будем отрабатывать задачу по-пластунски...
      Их штурм высоты был хоть и многократным, но завершился успешно. Всем троим комбат поставил высокие оценки. Но когда те, перемазанные и в пыли, становились в строй, редко кто удержался, чтобы не бросить в их адрес ядовитую шпильку. Таким образом Черножуков преподал два урока: научил хитрецов переползать под огнем и, главное, доказал — не ловчи, будь честен, не поддавайся соблазну уйти от трудностей.
      Солдатский телеграф уже в обед известил весь личный состав о том, как новый комбат проучил трех «сачков». Расстояние, которое им пришлось проползти, в устах рассказчиков увеличивалось вдвое, а то и втрое. «Мудр, ничего не скажешь, — философствовали в курилке любители словесности. — Видит нашего брата насквозь».
      ...После эпизода с карнизом на стене Черножуков, одернув на себе китель, обратился к командиру взвода: «Продолжайте занятия». Сам он заспешил к другой учебной точке.
      * * *
      С командиром третьей роты Александр встретился во второй половине дня. Тот первым делом решил, что комбат начнет снова «прорабатывать» его за вчерашний поступок. Но ошибся. Капитан и словом не обмолвился о том случае. Вчера еще решил, что внушения достаточно. Говоря другими словами, простил провинившегося, а прощать надо молча — иначе какое же это прощение.
      Внимательно наблюдая за выражением лица ротного, Александр в который раз отметил про себя, что офицер, наверное, частенько прикладывается к рюмке: больно помятым выглядит он в свои годы. Особенно выдавали его глаза, потухшие и безразличные. Они, как понимал Черножуков, свидетельствовали о душевной неустроенности человека. Что необходимо предпринять?
      Вскоре предстояла осенняя итоговая проверка, и Черножуков хотел в личных встречах с людьми выяснить, насколько они готовы к серьезному экзамену. Разумеется, предстоящему событию посвятили партийное и комсомольское собрания, служебные совещания. И все же личные встречи с подчиненными ничем не заменишь. Особенно волновала третья рота, которую будет проверять штаб дивизии. От ее действия зависит оценка боевой выучки всего батальона.
      Известно, что когда на командирской вышке старший начальник, не каждый уйдет от соблазна «показать товар лицом». Ситуация, в которой оказался Черножуков, вроде подсказывала: тех солдат и сержантов из других рот, кто поопытней, поменять на «слабаков» третьей роты. Тогда считай итоговую проверку вроде показательного выступления.
      К такой «операции» некоторые любители показухи иногда и прибегают. Называют ее «безобидным маневром». Офицеры батальона смотрели на Черножукова: как поступит он? Вопросы нанизывались в сознании комбата один на другой. Раньше было проще — каждая деталь в работе, как кирпич в кладке, ложилась на свое, заранее предназначенное для нее место. Теперь же кирпичи сыпались один за другим, а он пока не успевал что-нибудь из них сложить.
      — Готовы к экзамену? — спросил ротного Черножуков.
      — Да как вам сказать... Если честно, то кое-что недоработали, — замялся офицер.
      Комбат засмеялся. По-мальчишески. А когда увидел на лице собеседника улыбку, сказал шутливо:
      — Если человек станет вдруг говорить все, что он думает, ему не поверят, не так ли?
      Ротный кивнул головой.
      — И будут правы, — продолжал Александр. — Что это за человек, который говорит все, что думает?
      Такое отступление от темы понадобилось комбату, чтобы как-то помочь офицеру избавиться от напряженности. «В разговоре, как в хирургии, нужно действовать с величайшей осторожностью», — припомнились Черножукову чьи-то слова. Чьи же? Ну, конечно же, Борисова. Помнится, они с Андреем однажды долго рассуждали, стоит ли приставать со словами утешения к одному из офицеров, переживавшему после отпуска размолвку с любимой, или оставить его наедине со своими мыслями.
      — Да, надо ему прямо сказать, что любовь лишь выдумка поэтов и бездельников, — горячился Александр. И в тот момент услышал от Андрея те самые слова, к которым друг потом прибавил:
      — Вот-вот, все мы профессиональны и на поприще искренности, когда это нас не касается. Вторгаемся скальпелем в дружбу ли, в любовь, может быть, до этого более здоровые, чем нам кажется, зато после нашего вмешательства они умирают.
      Ах, Андрюша, мой родной человек! Как нужно сейчас твое надежное плечо!
      С ротным Черножуков все же сумел поговорить откровенно и, как ему показалось, небесполезно. И все же эта беседа оставила у Александра неприятный осадок: ротный считал себя обиженным и не хотел видеть свои недостатки.
      Вечером Александра ждали учащиеся школы, с которыми он давно обещал встретиться. О чем рассказать им? Александр знал, что начнет свой рассказ без боязни повториться о своем друге — кавалере ордена Красного Знамени старшем лейтенанте Борисове, о лейтенанте Олеге Королеве, заслужившем два ордена. Не забыть и сержанта Савченко. Настоящий богатырь. Однажды его тяжело ранило осколком в ногу. Ребята понесли на носилках. Идти предстояло по горному кряжу, где бандиты в любое время могли напасть вновь. И тогда он заворчал: «Стой! Сам дойду, а то еще уроните и ногу сломаете». И пошел. До самого медпункта. Врачи увидели и ахнули.
      А прапорщик Виктор Видлога! Он даже в бою делал паузы в предложениях. Без паузы, говорил он, ни разговор, ни беседа, ни монолог не способны ничего дать. Для созревания плода требуется время. Никогда не сотрется в памяти и мечтательный парень Валентин Алокин, прикрывший в бою собственным телом от бандитской пули командира. Еще бы надо рассказать... Да разве сумеешь рассказать о всех? И где найти нужные слова? Они, слова, — лишь бледные тени того множества чувств и мыслей, что стоят за ними.
      Все они, боевые побратимы, были разными по характеру, привычкам, но сколько общего объединяло их! Главное — они понимали, что такое долг. Вот о долге и надо рассказать школьникам особо. И еще о дисциплине. Как-то корреспондент одной из газет спросил Черножукова:
      — Что, по-вашему, главное для солдата?
      Александр ответил сразу, будто бы давно ждал, когда его спросят об этом:
      — Дисциплина. Это основа основ.
      — Вот как!
      — Вот так. Дисциплина требует, чтобы солдат уважал своего командира.
      — Ну, если его не за что уважать?!
      — Она также требует, чтобы и командир был достоин уважения. В противном случае дисциплина будет основана только на законах, уставах и прочем. Святые же узы внутренние, когда солдаты подчиняются по зову и велению сердца и разума.
      — Нелегко быть командиром! — воскликнул корреспондент.
      Александр промолчал.
      Он любил своих подчиненных, питал к ним нежность, чаще всего выраженную строгостью и добротой. Он с ними ел из одного котелка, попадал в невероятные переплеты, делился последним сухарем. А мог ли он быть для них другом? Ведь у каждого человека свой характер, свои понятия и взгляды на приказы и распоряжения, действия и поступки. Ему как командиру приходится быть суровым, требовательным, резким. Трудно порой наказать хорошего солдата. Но если это надо? Важно делать все, что способствует укреплению дисциплины. Ведь именно с помощью дисциплины достигается победа, совершаются подвиги. «От дисциплины до героизма — один шаг» — эти слова одного из героев, сказанные в годы Великой Отечественной и ставшие крылатыми, выверены и героями наших дней. Выверены им самим и его подчиненными, которые у него всегда в сердце.